В докладе "Старая и новая онтология" (1949). Николай Гартман делает упрек "старой онтологии" в выставлении на первый план теории познания. Как громко звучит! На первом плане должно быть умение видеть и сомнение. Кому-то из старых мыслителей удавалось приблизиться к этому, но недостаточно. Всех сковывали привычки, предрассудки, подражания предшественникам.
С места в карьер Гартман начинает говорить о трансценденции. Еще одно громкое слово. Нет никакого права о нем упоминать сразу. Обойдите вначале, господа, барьер солипсизма. Субъективное сознание внутри собственного интерфейса. Говорить о чем-то внешнем именно в философии — глубочайшая наивность. Именно солипсизм — обязательное начало философии.
Поставить впереди выдуманной гносеологии выдуманную науку о человеке? Нет и не может быть в настоящей (а не в прикладной) философии никакого человека. За человеком обращайтесь к науке, а не к философии. Существуют ли люди без кишок? А философия не должна заниматься кишками. Нейрофизиология научилась связывать работу мозга с психическими проявлениями. Результаты просто отличные. Однако философ не может не видеть в этих результатах порока, а именно — логического круга. Выходу из этого круга не способствует то обстоятельство, что спрятанные в тексты физиологические модели человека не есть сознание. Научные модели и картины требуются настолько, насколько они соответствуют мутной сфере именуемой практикой и практическими нуждами. С практикой много проблем, поскольку она сама находится в подвешенном состоянии и представляет собой совокупность запутанных моделей, той или иной степени обыденности и оторванности от этой обыденности. Имеем толчение воды в ступе.
С другой стороны, философия не должна превращаться в филологию, в беспрерывное обсасывание терминов и в их рядоположение. В какой-то степени подобные действа нужны, но где-то за границами основных рассуждений. В философии землян таких рассуждений почти и нет, зато идет нескончаемое причесывание слов. Иногда оно интересно, но положения за ним стоящие и им скрытые обычно оказываются благоглупостями. У прославленных своими словесами самых знаменитых философов XX века трава зелена, а чашки и плошки — трансцендентны. Стоп машина!
Додуматься до того, что травы вообще нет, человека нет — уже некому. А одна из задач философии — поиск нерелятивного. Н. Гартману такая онтология не по вкусу. Он повелевает застрять на гуманитарщине, на компоте из компоста, рекомендованном мыслителями наподобие Хайдеггера. А под "старой онтологией" Гартман чаще всего понимает примитивный материализм. Обругав его, Гартман тут же принимается его выстраивать по принципу слоев, проще говоря, уровней. Чистейшей воды сциентизм! Слои хороши у Гартмана, когда он занимается эстетикой, хотя и для взгляда на художественный мир эти слои — только эвристика. Уровни в естествознании, социологии и др. — неизбежная подпорка для внутренней, либо междисциплинарной отсебятины естествоиспытателя или иного исследователя. Для философа это как-то слабо.
В работе "К основоположению онтологии" (Zur Grundlegung der Ontologie) Николай Гартман прокламирует правило, согласно которому основополагающий труд должен возникать на основе частных работ. Вряд ли с подобным стоит соглашаться. Проверять что-то на приложениях или рассматривать приложения на основании чего-то вполне нормально, но идти на поводу у приложений — серьезная ошибка. Именно в философии нельзя подражать науке. Исходными кладезями философии являются субъективное сознание и его границы. Всякое прочее подспорье можно уподобить только шестам для отталкивания от брегов завирательства. Мыслители XX века были осведомлены о принципе нервизма в большей степени, чем Алкмеон Кротонский (V век до н. э.), знали об устройстве глаза и фотоаппарата, но это им не помогло. Они так и не оттолкнулись шестами. Д. Беркли и Д. Юм ничего не знали о нейрофизиологии, но все-таки спаслись от впадения в ересь отождествления видимости с объективной действительностью. И кстати, не ударились в охаиваемый Гартманом спекулятивный априоризм.
Переводчикам Н. Гартмана и ему самому свойственно мистифицирование термина "сущее" (Seiende).
/Для обозначения данного и неданного достаточно слова существование. Вопрос осложняется тем, что идеальное (лжебытие, бытие понарошку, условное бытие, рисунок на растянутом небытии) вздумали тоже называть бытием, что крайне нелепо. Не имеет прямого приемлемого смысла хайдеггеровское мнение о бытии как о просеке в сущем. Еще никто не придавал сущему какой-то пракосмический смысл, а потому это и не стоит делать зря. Действительное добытие, недетектировнное бытие проще называть недобытием, прабытием. Под словом "многообразие" (якобы атрибут Seiende) подразумевают вовсе не это, а всевозможные последствия наивного реализма, коим на удивление были поражены главные философствующие фигуры XX века./
Гартман пытается восстановить давно забытое сущее само по себе, но где и каким образом оно может быть? Для философии ли оно вообще? Попытка вернуть онтологию формально не так плоха, но очень похоже на то, что в действительности пытаются протащить натурфилософию. Seiende понадобилось эклектику Гартману именно для этого.
"Каждый считается в жизни с образом мыслей других людей как с чем-то вполне действительным, определяющим события; каждый знает собственные состояния, чувства, антипатии, симпатии, желания, страсти, страхи как нечто весомое, что и без его знания всегда существует и его определяет, охватывает, а порой и совершенно изумляет, всплывая из темных глубин его собственного Я". Окончание фразы просто поражает. Зачем называть словом "Я" невесть что, да еще апеллировать к тайным глубинам? Это гартмановское "Я" не только никакое не "я", но даже не тождественно субъекту. Мало ли что может прятаться в темноте или поглощенности, но нельзя его просто так с порога идентифицировать и включать в объемы вполне внятных представлений. Даже сказочник Фрейд употреблял слово "Оно".
"Реальная, протекающая независимо от степени ее познанности психическая жизнь существует очевидным образом, и она не тождественна сознанию. Она происходит в том же реальном времени, в котором происходят и физические события, изменяется и развивается в том же однозначно-необратимом отношении следования, обнаруживает тот же модус возникновения и исчезновения; она даже пребывает в многообразной взаимообусловленности с внешними событиями". Гартман слишком много на себя берет, чтобы заявлять подобное. И тут же сам себе почти (либо совсем) противоречит: "Лишь непространственность отличает ее от них". Думал ли человек, о чем говорил? Даже подключать сюда квантмех или нечто похожее не дело философа. Допустимо придраться и к обрывкам фраз: "Реальная... ...психическая жизнь...", "...в том же реальном времени..." Истинное далеко не всегда реально, а сомнение в реальности времени близко к началу философии как таковой. А видел ли Гартман "психическую жизнь" (не феномены, конечно), в особенности тайную, и где ему удалось ее наблюдать? Многое люди придумывают исключительно для удобства ведения разговора. Всякого рода черные ящики нужно кому-то подарить.
"Если пространственность и тесно связанную с ней материальность..." А Фридриха Энгельса сюда позвать не надо?
"То, что мир духа составляет еще одну особую сферу бытия сверх мира психической жизни..." А здесь проклевывается уже иная мифология: коллективный разум Фейербаха, ноосфера Вернадского и прочее подобное. Философское ли дело копаться в подобном детрите? Однако Н. Гартман всерьез относится к этим мистификациям. Всякого рода человеческие сферы-псевдосреды исходят через человеческие же сознания из некоей поглощенности, но это не дает никакого права их возводить на пьедестал реальности. Псевдосреды — заведомая нереальность, условность.
"Дух, понимаемый в этом смысле как целостность, есть то, что во всякое время соединяет людей, там, где сознание и личность разделяют их". Вы только посмотрите! Так всё переврать! Далее Гартман заговаривает об историческом духе, называет его реальным... "Он есть то, что Гегель называл 'объективным духом'". Трудно поверить, что подобное писалось в XX веке!
Гартман переходит на язык эзотерики: "Загадочным, однако, остается способ его бытия"; "Он не есть субъект, не есть сознание"; "Это частный случай всеобщей задачи понимания 'сущего как такового'". Вот оно пресловутое сущее. Только здесь оно оказалось в неприкрашенном виде.
Далее Гартман берется за мистификацию суждения. Однако проскоки Л. Витгенштейна не являются основанием для подобного. Утверждение о "логической" сфере: "Она не тождественна сфере идеального бытия, ибо к ней принадлежат и неистинные суждения, которые не относятся ни к чему существующему. Даже заблуждения 'странствуют' в виде оформленных суждений". Как раз идеальное не является никаким бытием, это больше небытие. Туда можно отправить всё, что угодно, включая 2 х 2 = 17. Однако среди условностей можно искусственно выделить отдельную область с некоей максимально достижимой логической стройностью. Есть неявная логика как одна из границ субъективного сознания, а есть логики формальные, идеальные. Их материал — небытие, их источник — отсубъективная заданность. Получается, что истинность может касаться не только чего-то реального, но и мнимых построений в небытии. Есть что-то как идеальный объект или нет — не имеет никакого значения. Достаточно лишь ссылок на такие объекты в феноменально реальном и слабом человеческом уме. Слабый человеческий ум воображает наличие сильного ума — разума. И пусть себе воображает. А нам достаточно знать, что этот разум нереален и не является чем-то онтологическим. Реальный ум может связываться с алгоритмами, чтобы так или иначе справляться с умом нереальным и чудовищным.
К вопросу об аффицировании. Не надо забывать: вещи в себе не понадобились бы органы чувств, чтобы воздействовать на сознание. Однако весьма сомнительно, что вещь в себе вообще непосредственно действует. С какой это стати? Не надо переносить механику туда, куда не следует. Вполне ясно: калейдоскоп нашей видимости построен не на механических принципах. И чрезвычайно глупо подключать сюда некие бытовые или научные предметоположенности. Словно никто не видит, что философия сильно ограничена, полна запретов и в соответствии с этим обладает собственными методами. Философия не должна заниматься чашками и плошками. Это не ее дело. Для нее их не существует. Предметы не могут строиться из феноменов. Однако нам никуда не деться от предметов как прагматических положенностей. Прагматика пропитана идеальностью. На практическом приборном "уровне" мы идеальны и живем в мире идеальностей. Задача философии и заключается в отыскании реального. Все ее ограничения именно из-за этого. Методы крушения, ломания, уничтожения не работают на слом идеального из-за того, что его нет, оно давно сломано в корне.
А вот опять дикое для слуха словосочетание: "...мир существует как сущее..." Как отделаться от идиотизма этого антифилософского Seiende? Зачем смешивать реальное с нереальным? Фразы о соответствии или несоответствии "существующему миру" надо предельно уточнять, чего Гартман не делает и выявляет себя тем самым как наивный реалист. А еще он и наивный идеалист, у него в ходу термины "дух" и "духовное бытие".
Он усиленно подмешивает к философии не только плохую натурфилософию, но и неважную социологию с элементами довольно отсталой антропологии, приписывает ко всему прочему "идеальное бытие ценностей", ищет ему особый способ данности, не опирающийся на субъекта. Однако не отрицает возможности феноменологического описания ценностей. Весьма противоречиво.
А вот под чем вполне можно подписаться: "Пожалуй, можно жить, не будучи затронутым проблематикой искусства, но философствовать, не будучи охваченным ею, невозможно. Потому данная проблематика входит в тот круг вопросов, где коренится онтологическая проблема". Но везде вокруг этой фразы Гартман — не только наивный реалист, но и наивный натуралист. Слово "ирреальное" по отношению к эстетическому у Гартмана в корне неверно, правильно слово "иррациональное". Фундаментальная ошибка! Даже сновидения реальны в качестве сновидений. Зато мир предметный, прагматический, внефеноменальный заведомо нереален. Действия могут оставаться эффективными, достаточными, но онтологически проваленными. Действуя, мы играем в жмурки, все ментальные приборы по отношению к действию слишком косвенны. Потусторонняя суть движения и времени должным образом в сознании не отображается.
"Духовное" Гартман самым злокозненным образом пытается отделить от "чувственного". А таки отделяемое, восходящее — нефонический тон, немузицируемая музыка все же остается феноменальной, чувственной. Музыка потому и затребована как высшее искусство, что она может несколько подражать этой вполне феноменальной музыке сфер. Пусть в этой феноменальности присутствует намек на некоторую предельную феноменальность, невозможную в человеческом мире.
Философия истории? Она ничуть не лучше философии науки, а скорее, хуже, и подобно ей никак не может быть философией в чистом виде. Это отдаленно можно сравнить с испорченной бытовой (либо эпической) тематикой лирикой. А предполагаемая метафизика истории ничуть не лучше религии. Здесь можно рассуждать — и с тем же успехом водить вилами по воде. В чем проблема? А проблема, как всегда, в механике. Механика хороша, но способна извратить всё. Именуемое механикой остается внешностью внешности, неким статистическим продавливанием, маскирующим подлинные причины. Сущность, взятая задним числом, как бы и не совсем сущность. Изобретатель играет в непостижимые ему кубики. Гартман всерьез говорит о мифическом для философии "историческом бытии" и добавляет к нему "вопрос о способе бытия объективного духа". Более смешного сопоставления не придумать. А нельзя ли заодно поставить и вопрос об использовании слесарных инструментов внутри сновидений? Гартман словно бы умышленно путает диаметрально противоположные направления: в сторону зафеноменов и в сторону надфеноменов.
"Если бы содержание метафизических проблем было чем-то сплошь иррациональным, то философски подходить к нему было бы, наверное, бесполезно. Ибо иррациональность в гносеологическом смысле означает непознаваемость". Понимает ли человек, о чем говорит? Главные метафизические объекты именно иррациональны. Иррациональное вполне логично, хотя и не является чем-то структурным и соответственно вписываемым в пространственные и временные отношения. Слово "познание" слишком многозначно и на данном водоразделе подлежит не столько отмене, сколько видоизменению значения. Иррациональное не совпадает с тайным. Эмоции иррациональны. Ну и что? Иррациональное первичнее рационального. Речь справедливо именуют только второй сигнальной системой. Феномены нельзя объяснять надфеноменами. В противном случае имеем логический круг. Гартман подразумевает познание исключительно надфеноменальное. Тем самым он призывает строить и достраивать очередную Птолемееву систему.
В онтологии никоим образом не может быть "широкого круга проблем". У нас онтология — дисциплина, направленная на лжебытие? А ведь главное, чем занят человек, именно это лжебытие и есть. Иначе человек не может функционировать. Человеческое сознание ежедневно, ежечасно погружено во всевозможные искусственные карты и модели. Мир предметов — естественный, натуральный лжемир. Его не существует. Однако некий правильный разрез бытия человеку просто не дается. Познание — прежде всего познание лжемира, дальнейшая подгонка под него представлений. Понять искусственность развертки из времени, пространства и структуры не так сложно. Зато с непривычки непросто нащупать что-то неотносительное, неракурсное. Повсюду дается соразмерное. Даже автомобиль похож на животное. Даже геологические структуры в рамках миллионов лет и атомы в рамках микросекунд выглядят как бы организмами. Утонуть в натурфилософии нелепо. Не она главное, сердцевинное. Гартман призывает к эклектике.
Однако не просто эклектичным, но монструозным выглядит у Гартмана термин "сущее". Именно его он вплетает в рассуждения о должных или предполагаемых философских началах и точках исхода онтологии.
В высказывании "онтология может быть обновлена лишь так, чтобы в ней предполагалась вся исследовательская работа других областей науки" прежде всего бросается в глаза слово "вся". Обращает внимание и наивное причисление философской онтологии к науке. Затем почти всё это высказывание кажется довольно сомнительным. Начинает сильно пахнуть грубейшей натурфилософией. Некоторый позитивный запал Гартмана от этого уже не спасает.
Представив общий план, Гартман переходит к обещанным частям. Здесь мы, наконец, наталкиваемся на его коронную фразу:
"Бытие отличается от сущего точно так же, как истина отличается от истинного, действительность — от действительного, реальность — от реального. Есть много того, что истинно, однако сама истинность в этом многом — одна и та же; говорить об 'истинах' во множественном числе с философской точки зрения неверно и этого следовало бы избегать. Точно так же неверно вести речь о действительностях, реальностях и т. д. Действительное бывает разным, действительность в нем одна — тождественный модус бытия.
Так дело обстоит и с бытием, и с сущим. Необходимо отвыкнуть от смешивания одного с другим. Это первое условие всякого дальнейшего проникновения в тему. Бытие сущего одно, сколь бы разнообразным ни было это последнее. Все же дальнейшие дифференциации бытия суть лишь конкретизации его способов".
Отчего же в предлагаемом формальном случае не говорить о бытийном и бытии, о бытийном и бытийности? А дело в том, что Гартман держит про себя дальнюю мысль о своем желании в обязательном порядке вставить в части своего труда описание отсталой сферы под названием "натурфилософия". А для этого, противореча сам себе, оставляет клетки для подразумеваемого "разнообразия". С другой стороны, мы сталкиваемся с практикой перевода немецких слов. У das Sein и das Seiende — сходное звучание, у русских "бытие" и "сущее" такого нет, возникает коренное различие в прямом и переносном смысле.
О сбое в мышлении Гартмана можно судить уже по предложению: "Точно так же неверно вести речь о действительностях, реальностях и т. д" Утверждение о реальности здесь ложно, поскольку субъективная реальность — совсем иное, нежели предполагаемая реальность вещи в себе. Реальность феноменов внутри сновидения — чуть другая, чем реальность феноменов яви. "Физическая реальность" — никакая не реальность, здесь мы имеем дело только с ограниченно работающей моделью, зато в отношении видимости, данности вполне реальна галлюцинация. Она служит собственным доказательством. Реальное относительно? Получается именно так. Одно реальное отличается от другого по способу иллюзорности. На определенной дистанции рассмотрения будет иллюзорным даже абсолют. Иначе откуда он взялся? Способ иллюзорности есть в то же время способ детектирования. Весь фокус в том, что иллюзия исходная по отношению к иллюзии производной является неколебимым фундаментом, заменяющим всякую и всяческую субстанцию.
Уходя от "старой онтологии", Гартман так от нее и не ушел, во многом остался ее рабом. О "новой онтологии" мы еще узнаем. Однако предварительно уже видно: этой "новой онтологией" без всякого Гартмана успешно занимались кафедральные трудяги, диаматом мобилизованные, призванные. Онтология у них бесхитростно разделялась и распределялась по отраслям знаний: бытие биологическое, бытие историческое et cetera. Разорвав бытие на части, Гартман пытается не потерять единства.
"Бытие сущего одно, сколь бы разнообразным ни было это последнее. Все же дальнейшие дифференциации бытия суть лишь конкретизации его способов". Ошибочка! Нельзя всё подряд называть бытием. Прошлое и будущее — не бытие. Идеальное — не бытие. У нас только два бытия: бытие феноменов и бытие вещи в себе. Всё прочее — виртуальные отскоки.
"Основной вопрос о сущем можно спокойно воспринимать как вопрос о бытии, ибо бытие есть явно то тождественное, что имеется в многообразии сущего". Мы видим здесь онтологический страх потери почвы под ногами, страх из-за узости той камбиальности, в которой находимся, страх из-за иллюзорности нашей действительности. Тонкую ниточку, по которой приходится идти, Гартман хочет подменить "многообразием". Перед нами мельтешащий калейдоскоп и не более того. Вот вопрос философии! Гартман нам предлагает мнимую действительность производного от прагматического, то есть он предлагает нам идеальное, набор бытовых и научных мифов. Тогда нужно послать к черту философию. Зачем нам нужен попугай, мешающий видеть дальше носа? Идеальное — род размазанного небытия, идол привычных ссылок. Этого идола Гартман и хочет протащить в бытийственность во что бы то ни стало. По ту сторону субъективности, мир принципиально не таков, каким кому-то может представляться. Какой смысл в навязываемых идеальностях? Причем смысл не практический, приспособительный, а предельно теоретический, коим собственно философия и должна заниматься? Понадобится ли он? А вдруг понадобится? Кто ручается, что нет?
Никакого "онтически понимаемого всеобщего" нет. Это риторика чистой воды. Подобно Хайдеггеру и Сартру, Гартман без конца смешивает метатеорию с теорией. Общее, частное, единичное — гегелевские кубики. Играйте ими и наслаждайтесь, но не ползите с этим заведомо искусственным схоластическим грузом в онтологию. Хотя изнутри субъекта реальное не совсем едино, общего, частного, единичного в нем не должно быть. Всё это заведомые выдумки, идеальности, небытие. Параллели и меридианы не существуют. Такой же выдумкой в философском плане является и потусторонняя объективная структура. Грубо говоря, человеческая субъективность является эфемерной суперпозицией перекосороченных перевернутых вырванностей, образующих самосглаживающююся калейдоскопную видимость. Когда мы обнаруживаем в этом месиве некоторые закономерности, мы ими пользуемся, но абсолютизировать его предполагаемую структуру мы не имеем права.
Ссылки на Аристотеля вряд ли поддержат позицию Гартмана. Здесь потребуется специальный текстологический анализ разночтений. Часто подразумевается определенный аспект существующего. Сущее у Аристотеля слишком связано с сущностью, подразумевает вещь, существование, единое. И все-таки как бы мы ни пытались рассматривать в позитивном ключе те или иные фрагменты из "Метафизики", "Физики", "Категорий", в них нельзя не видеть задела для будущего трансцендентализма.
Таблицы абстрактных понятий бывают важны, но мало значат сами по себе. Употребляя в разных контекстах слова "бытие", "существование", "реальность", "действительность", "наличность", "данность", "фактичность", мы неявно прослеживаем те параметры, без которых они бессмысленны, а именно: полноту, полноценность, относительность, абсолютность, условность, иллюзорность, конкретную связность с чем-либо. В соответствии с указанным мы в определенных рамках подменяем один термин другим без каких-либо интеллектуальных потерь, поскольку нам дается его соотнесенность. Главное — не делать трансцендентальных приписок к рассматриваемому, а их, к сожалению, неустанно делают три тысячи лет. В итоге философия находится в жалком положении по сравнению с постоянно умощняющейся наукой. Мало того — в искусственно запутанном.
На каком-то этапе Хайдеггер и Гартман начинают называть бытием исключительно вещь в себе, не называя ее прямо, либо некоторую всеобщую потустороннюю существенность, опять не обозначая ее прямо. Складывается упорное впечатление сознательной недоговоренности, боязни перед чем-то. Подобное может случиться при нежелании переступать границу между философией и теологией, либо при внутреннем переходе этой границы, совмещенном с желанием сокрыть сей досточтимый (или нет) факт от читателя. Какая-то детская игра: показать личико и спрятать — показать и спрятать.
Вот у Аристотеля в трактовке Гартмана сущее как сущее, сущее как часто являющееся, сущее как становящееся, взаимно отличные друг от друга... Господа! Так здесь вообще не идет речь о философских предметах в современном духе. Здесь диалектический материализм, в котором, кстати, термин "сущее" был в загоне. Либо еще хуже — одиалектиченный наивный эмпиризм.
Мистификации Аристотеля четче видны в отмеченном А. Ф. Лосевым: "...материя оказывается, как уже говорилось, источником всяческих возможностей, благодаря чему получает другое название — 'сущее в возможности' (dynamei on). Это 'сущее в возможности' переходит в реальность благодаря воздействию вышеупомянутого 'сущего в энергии', или 'действительно сущего' (energeiai on, entelecheiai on)".
Духи-боги-консистенции!
Вот еще Лосев об Аристотеле: "Будучи, в сравнении с Платоном, больше всего аналитиком, он не любит платоновского Единого, которое выше всякого рассуждения и всякой сущности и которое настолько синтетично, что охватывает все бытие в единой точке. Принципиально такого Единого Аристотель не признает. Единство для него всегда есть только единство раздельного, как он и сам прямо утверждает: единое и сущее попросту есть одно и то же (Met. X 2, 1053 b 25)".
Многие авторы подразумевают под сущим видимость (в противоположность, например, субстанции — не сущему). Гартману больше импонирует сущее как сущее. Он считает его непревзойденным за исходность, отсутствие разногласий, расхождений во мнениях на него, но создающим "апорию" вследствие своей неопределимости. При этом подходя к этой странной апории, Гартман почему-то предпочитает больше говорить о бытии, но вовсе не о сущем.
О выгодном положении онтологии по сравнению с теорией познания: "Она есть ни что иное, как продолжение движения по направлению к предмету познания. Она рассматривает в предмете познания всеобщее и основополагающее, и ей, таким образом, нет нужды от него отказываться в пользу других структур".
Здесь идет речь вовсе не об онтологии, не о философии! Это совсем иной огород. Нисколько не видно положенной редуктивности. Должен быть девиз: "Долой предметы!" Предметами в узком смысле занимается обыденность и наука. Предмет философии обычно эфемерен, расплывчат.
А это что? "Онтология же, со своей стороны, снимает intentio obliqua и возвращается к intentio recta, одновременно с этим ей вновь достается вся полнота проблем предметного царства, т. е. мира. Она есть восстановление естественной направленности взгляда". Сие именуется убийством философии. Какая еще полнота проблем? Николай Гартман пытается нам подсунуть пресловутую кажимость и производные от нее, суету сует вместо онтологии. О единстве "установок естественного и онтологического познания" не может быть и речи. А гуманитарные науки Гартман по-прежнему именует науками о духе, причем всерьез верит в существование этого самого духа. Мало того, считает его объективным духом... Для чего так облагораживать фикции? Полагаемое за структуры оживленные и структуры-носители крайне нефилософично.
Обманув нас с направлением онтологии, Гартман все же ищет отличий от "естественного" и находит: "...онтология не есть теория предмета, не наука о предметах вообще, но наука о 'сущем как сущем'".
"...сущее — т. е. как нечто, что и без противостояния (Gegenstehen) и независимо от него есть то, что оно есть". Гартман не видит здесь противоречия с им же прокламируемым разнообразием, не хочет понимать пространство-время как развертку, связанную с возникновением океана субъективностей-относительностей. По Гартману, "...естественная и научная установки, точно так же, как и онтологическая, понимают свой предмет как самостоятельный, в себе сущий". Подобные установки слабы даже для XVIII века и превращают онтологию в паразитическую дисциплину. При этом Гартман вынужден сделать оговорку: "Факт лишь в том, что наука разделяет естественный реализм наивного сознания мира. Она из него исходит и на нем останавливается, как бы далеко по содержанию она ни вышла за первоначально узкое предметное поле", но отказывается эту оговорку развивать, поскольку-де возможно обесценивание всего, в том числе жизни.
Потустороннее нельзя осязать, видеть, представлять, внятно мыслить, будь оно субстанцией или чем-либо еще. Желая показать оттуда какую-то фигу или козу, Николай Гартман подсовывает нам заимствованные у Аристотеля сугубо имманентные умственные приписки, а в качестве опоры оправдывает наивный взгляд на мир. Фактически он говорит: "Там суть сути, там есть есть, быти быть". Прояснил ли он этим что-то? Ничего не прояснил, поскольку такое и без него известно.
"Феномены суть нечто, хотя и присутствующее во всякой вещной данности, но в естественной установке не замечаемое". Феномены присутствовать в вещной данности не могут. Кроме того, вещей и вещной данности в обычном понимании нет, и то и другое только практически полагается ради удобства. Доказать наличие вещей гораздо сложнее, чем наличие бога. Пока еще никто не доказал. Это дело бессмысленное и бестолковое. Изъятие вещей в значительной степени изымает и сущее в гартмановском понимании.
Гартман опровергает "наивную точку зрения" на сущее наивнейшим же образом, искусственно вводя некое "органическое бытие". Во-первых, нельзя механически перетаскивать объекты из науки в философию; во-вторых, нельзя без всякой основы отбирать у потустороннего "психическое" и "духовное". Формально если у нас этого духовного нет, то это не означает, что нет и там. Гартман просто хочет причислить к сущему не только вещи, но и психику с этим самым "духовным".
"...есть прошлое, которое в настоящем весьма ощутимо сказывается..." В настоящем есть только сказуемость прошлого, но не прошлое, а следовательно прошлого в прямом философском смысле нет как реальности и бытийности. Другая проблема — естественнонаучный парадокс: почти настоящая структура в науках выстроена заторможенным взглядом на нее.
"Есть тесная бытийственная связь между тем, что находится на большом временном расстоянии друг от друга". Опять-таки эта догма для науки, а не философии. И насколько "бытийственна" эта связь? Нельзя свойственные человеческому ракурсу всякого рода выжимки и выдранности причислять к полноценному бытию. А в данном случае у нас даже не феномен, а производное от производного.
Гартман согласен со средневековым убеждением, что... "всеобщее обладает бытием". Ничего странного, у него бытием обладает любое идеальное. Тогда нечего выдавать за достижение высказывание "сущности суть нечто сущее". Однако бытийность сущности сомнительна сразу и оказывается невозможной при отказе в бытийности идеальному. Относительно бытийными могут быть только отдельные субъективные здесь-теперь-так представления, причем представления реальные, но не каким-то образом самодополненные в некотором нигде.
Переходя к конечным дифференциациям, "сущему как экзистирующему", Гартман делает весьма сомнительный вывод: "...о бытии essentia беспокоиться не нужно. Ибо экзистирующее содержит essentia". Смотрится крайне наивно.
Гартман обижен тезисом номиналистов: "...универсалии вообще не имеют собственного бытия, что они бывают только in mente и основываются на абстракции". Его, видите ли, раздражает намек на отрицание собственного бытия идеального! О дальнейшей подозрительной наивности Гартмана, касающейся соотношения essentia и existentia, не стоит и говорить. А именно на таких нелепостях он основывает пресловутое сущее как сущее. Уничтожьте идеальность, и оно исчезнет. Вместе с условно полагаемой сущностью. Миру сущность не нужна, он прекрасно обходится и без нее. Это человек ради собственных удобств пользуется светофильтрами и прочими насадками.
Мир, полностью очищенный от субъектов? Ему не нужна и структура вместе с пространством и временем. В чистом качестве интенсивность имеет невообразимую природу в прямом и переносном смысле. Она не для философов. Сейчас даже композиторы туда перестали заглядывать. Особо чутким вживания в эту тему грозят сердечным приступом.
В другом Гартман, видимо, хотел сказать нечто разумное, но не получилось: "...реальным всеобщее оказывается только 'в' индивидуальном..." Не всеобщее, а намек, ссылка на него! Реальное всеобщее — нонсенс. Ссылка может быть актуальной и на то, чего не существует. Гегельянщина хороша (эвристически), когда дается в отдельности, сама по себе и в некоем заоблачном месте, а Н. Гартман пытается смешать ее с натуральностью. Упорство Гартмана в попытках натурализации абстракций просто поражает: "И если определенность и экзистенция (так-бытие и вот-бытие) составляют все бытие единичного, то сущее как таковое в конце концов есть все". Кстати, разрыв между "так" и "вот" Гартман более или менее последовательно не обосновал. Здесь нельзя не отдать дань Бибихину в переводе хайдеггеровского Dasein. Все-таки присутствие — не совсем "вот". А попытка связать сущее с энергией и динамикой чрезвычайно самонадеянна! Это уже низший ранг натурфилософии. Еще не хватает приплести сюда и напряженность электромагнитного поля. Зато Аристотель многое что мог себе позволить, даже семь небесных сфер.