Глава 2.1. Гадание по погоде

  Рано утром прошёл дождь, и влага на каменной брусчатке почти высохла, но маленькие лужицы над просевшими камнями сверкали на солнце и отражали белые облака. Над вокзальными платформами вился тот предпраздничный запах, который бывает во время генеральной уборки, когда во всём доме помыты полы, и уже приготовлены букеты цветов. Цветочный запах несла в себе весенняя пыльца, а ещё она щекотала нос, и потому хотелось чихнуть и засмеяться. Праздничная погода, праздничное настроение и замечательно начавшийся долгожданный день, открывающий путь во взрослую жизнь.
  Ирниела старательно пыталась совмещать несовместимое - весело прыгать через лужи и идти вперёд спокойно и с достоинством. По мере того, как зал ожидания вокзала оставался всё дальше за спиной, второе получалось всё лучше, а игривое желание скакать как-то само по себе ушло. Мама шла рядом и многозначительно улыбалась, намекая, что границы приличия, дальше которых публичное веселье не должно развернуться, достигнуты. Знатное происхождение и уже не детский возраст накладывает на девушек обязанность вести себя собранно и скромно. Обычно необходимость сдерживать порывы казались Ирниеле досадной обузой, но сегодня мысль о том, что она уже не ребёнок, казалась правильной, и ощущение взрослости принесло неожиданное удовольствие. Мама перехватила её взгляд, полный гордости и восторга, и мамина улыбка изменилась, выразив на этот раз одобрение.

  Нянечка шла позади и, разумеется, молчала. На людях Париша всегда демонстрировала покорность и безупречное понимание собственного положения, но стоило только Ирниеле остаться с ней наедине, как длинных воспитательных речей было не избежать. Даже мама не была с Ирниелой столь строга и требовательна. Однако сегодня заботливой, но строгой лысоухой верзилке тоже передалось утреннее ожидание чего-то большого и доброго, а потому можно было надеяться, что ворчания и вороха поучений в ближайшее время не ожидается.
  'Дядя' Пырбун и 'дяденька' Чечелост двигались параллельными курсами справа и слева, грозно зыркая по сторонам. Не потому, что на вокзале им всем могла угрожать какая-то опасность, а просто для порядка и поддержания авторитета семьи. И конечно свои револьверы они не держали на виду, а прятали глубоко в карманах, всё-таки вокзал - это не частная территория.
  Грузчик с ручной тележкой, на которой лежали чемоданы, шёл последним, молча исполняя своё дело. Любопытно, что он был не верзилой, а вполне себе нормальным и симпатичным (но не интересным) молодым человеком, причём одетым в форму почтового департамента, а не союза носильщиков. Место в почтовом экспрессе стоит недёшево, и почтовики не забывают демонстрировать платёжеспособным клиентам своё уважение.
  Жаль только, что папы с ними не было. Провожать дальше, чем до ворот, дочь от второй жены для человека его положения не вполне уместно, а репутация в кругу коллег и партнёров по коммерции крайне важна. Все напутственные слова были сказаны дома и не содержали ничего нового. Сколько раз уже Ирниела слышала про то, что надо 'быть умницей', 'прилежно учиться', 'стараться' и прочие банальности, но сегодня она впервые допустила в мыслях как весьма вероятное, что взрослые говорят такие вещи не потому, что так принято, а на самом деле в них верят. Может ли то, что люди повторяют часто и не задумываясь, оказаться не скучным самообманом, а правдой?

  По мере приближения к ожидающему пассажиров поезду Ирниела всё увереннее настраивалась на серьёзный лад. На платформе под номером девять, у которой стоял почтовый экспресс, было тесно, платформа была заполнена разным народом не менее чем на три четверти. Посадку ещё не объявили, и двери пассажирских вагонов пока оставались закрыты. Но к разочарованию Ирниелы, ни одного юноши или девушки, что могли бы сойти за будущих старшеклассников, ей на глаза не попадалось. Большинство же составляющих толпу и вовсе были верзилами. Некоторые из них, одетые в серую униформу с чёрными передниками, сновали туда-сюда, поднимали с ручных тележек мешки и заносили их в почтовые вагоны. Другие верзилы возвышались среди людей, толпившихся возле пассажирских вагонов. Скорее всего, они являлись домашними слугами, что пришли вместе с провожающими. Также изрядное место занимали тележки грузчиков, одетых в форму почтового департамента, коллег сопровождающего их паренька-почтальона. Но своих ровесников Ирниела на платформе не наблюдала.
  - Мама, а где остальные поступающие, неужели кроме меня никто не едет?
  - Ты же не думаешь, что любому по карману два пассажирских места в экспрессе, и ещё уголок для слуги? Все, кому было нужно, уехали на чём-нибудь попроще ещё несколько дней назад. А ты кого-то знакомого хотела встретить?
  Вопрос с подвохом не был неожиданным. По правде говоря, Ирниела была уверена, что увидит на вокзале школьных знакомых, но ожидала не кого-то конкретно, а просто кого-нибудь, а кого именно - не так уж важно. Но мама опять всё поняла по-своему, как и всегда. Вот как объяснить маме, что её дочь просто не хочет скучать в поездке, а вовсе не увлечена одноклассником? Ведь мальчишки-ровесники девочке-умнице-отличнице, всегда всё знающей, всё правильно понимающей, вовсе даже не интересны, тем более что никого достойного внимания в школе не было. Мама ни за что не желает поверить, что все обожаемые ей романтические книжки, которых в её спальне целый шкаф, не имеют к Ирниеле ни малейшего отношения. Пусть те дуры (скажем грубо, ведь это не вслух), что обитают в любовных романах, сходят с ума и делают глупости из-за внезапных чувств, но для Ирниелы очевидно, что все мальчишки не более чем скучные болваны. Но мама заводит подобные разговоры не впервые, пытаясь вызнать имя отсутствующего объекта не существующей дочкиной страсти.
  - Мама, я просто удивлена, что тут нет знакомых, совсем никого нет. И ещё немного расстроена, что не с кем будет поговорить в дороге, - Ирниела постаралась ответить как можно более беззаботным тоном.
  - Ну ничего страшного, доченька, - мама сочувствующе вздохнула и продолжила таким тоном, словно и вправду произошло что-то страшное, и нужно уговорить доченьку не бояться, - ехать без друзей конечно скучно, но ты уже большая девочка. Ведь ты же взяла свои новые книжки? Или просто смотри в окно, поезд поедет через половину нашей страны, увидишь много интересного вокруг.

  Оставалось только послушно кивнуть. Ну да, конечно, уже 'большая девочка', и зачем же в таком случае разговаривать, как с маленькой?
  - Ирниела, послушай, а ты хотела бы после экзаменов отпраздновать дома твоё поступление? Ты могла бы пригласить кого-нибудь из своих друзей, - мама продолжала жутко коварные расспросы. Ну почему ей так нравится думать, что её дочь обязана быть по уши в кого-то влюблённой, ведь сама же не упускает возможности лишний раз рассуждать о чести семьи и обо всём, что с этой сложной субстанцией связано, но словно бы не верит, что дочь способна высоким требованиям соответствовать? И даже как будто бы в тайком желает, чтобы произошло что-то неприличное.
  - Мама, экзамены я ещё не сдала и никуда пока не поступила, поэтому давай обсудим все празднования потом. И ещё, я помню, из какой я семьи, и думаю, что приглашать в наш дом кого-то из моей старой школы будет не совсем правильным. Если только папа не решит иначе, - такой рассудительный ответ должен был закрыть неудобную тему.
  - Ох, дочка, я рада, что ты так ответственно относишься к учёбе и всё правильно понимаешь. Ты на десять дня уезжаешь из дома, и будешь совсем одна, только с одним охранником и служанкой. Но я уверена, никаких глупостей ты не сотворишь.
  Ирниела не хотела верить своим ушам, а они её в этом стремлении поддержали. Жар на их кончиках означал, что уши в настоящий момент совсем красные и редкая подростковая шёрстка вряд ли скрывает этот яркий признак смущения. Понятно, про какие 'глупости' предупреждала мама, но представить себя совершающей такие вот 'глупости' с кем-то, кто подобен её бывшим одноклассникам без тошноты было решительно невозможно.

  Услышать подобное от мамы было для Ирниелы не просто обидно, эти слова полностью разрушили чувство праздника, которое поселилось в ней утром. И вспомнилось, как в день её десятилетия уже случилось почти такое же.
  Все прежние дни рождения отмечались в мамином доме, приходил папа, они все вместе садились за стол, ели торт, папа дарил замечательные подарки. На девять двойных лун она получила огромную коробку с красками и целую гору альбомов, в которых уже были намечены тонкими чёрными линиями рисунки, их нужно было раскрасить, что обеспечило интересное занятие на много-много вечеров. На десятый юбилей ей пообещали нечто ещё более великолепное, потому что круглая дата означала возраст, когда девочек из хороших семей представляют обществу. Но тот день рождения оказался ужасным. Не было никаких семейных посиделок, вместо этого дом наполнился множеством незнакомых людей, нужно было здороваться с каждым гостем и отвечать на вопросы чужих назойливых тёток. В подарок от папы Ирниела получила огромную куклу, ростом с неё саму. Кому-то кукла показалась бы красивой, особенно роскошное розовое платье, но неподвижность и стеклянные глаза делали куклу похожей на мёртвую девочку. А хуже всего был громкий оркестр в зале. Он играл, не умолкая и не спрашивая разрешения у виновницы торжества, и словно кричал: 'Этот праздник не для тебя!'

  Обида на папу, возникшая тогда, долго не проходила, и утихла только благодаря пониманию, что так было надо для семьи. Каждый в семье отвечает за свою часть общего дела, и в тот несчастливый день рождения Ирниеле показали, что пришла пора осознать свои обязанности. В данное время её делом было учится так хорошо, как только получится, и готовиться, да уже сейчас готовиться к своей будущей свадьбе с ... кем-то.
  - Мама, фу, ну как можно такое говорить! Я же не куда-нибудь еду, а экзамены сдавать. Я сейчас только про них и думаю! - Голос дрогнул, ради этого возражения даже не понадобилось изображать обиду, обида была настоящей.
  - Не волнуйся, милая, - мама опять не угадала, что у дочки в голове. - Ты обязательно всё сдашь лучше всех.
  Ирниела радостно кивнула головой, подтверждая намерение сдать экзамены именно так, лучше всех. Ведь не случайно в младшей школе 'Медная Жаба', где учились дети из самых достойных семей Северного Уболотья и его окрестностей, а также самые способные из семей менее достойных (у кого хватало средств), её дразнили 'Неведомым Образованием', так подчёркивая её чужеродность и токсичность в сплочённом коллективе лодырей и дурочек. В их маленьком городе, славном только болотами, в которых таились богатства, гордо именуемыми местной газетой 'минеральными' и 'несметными', и конечной станцией железной дороги, позволяющей эти богатства вывозить, это была единственная младшая школа, выпускники которой получали реальную возможность выбирать место дальнейшей учёбы. Но большинство выпускников далее пойдут всего-навсего в 'Серебряную Ящерицу', местную старшую школу, куда после 'Медной' их принимали без экзамена.

  - Разумеется, я всё сдам, мама, ты же знаешь, как я готовилась! Там ведь не наши недоумки будут, а все самые лучшие со всей провинции!
  - Ирниела, так не говорят! - Мама приготовилась демонстративно рассердиться, ведь правила приличия категорически не рекомендуют юным девушкам открыто критиковать равных по положению, тем более в присутствии слуг.
  - Знаешь же, в этом году из нашего города на 'Золотую Черепаху' только я претендую, а остальные ... ну кто куда. - Ирниела решила действовать по принципу 'сама себя не похвалишь - сама себе враг'. - А у меня с языками и математикой вообще никаких сложностей, а всё остальное я выучила!
  Ирниела собралась поправить очки, чтобы поймать солнечный блик и этим придать своим словам убедительности, но в этот момент над перроном раздался пронзительный свист. Двери вагонов начали открываться, а вышедший из первого вагона высокий, почти как верзила, мужчина, одетый в чёрный мундир с золотым шитьём, громко объявил: 'Первый гудок, посадка разрешена! Господа и дамы пассажиры, прошу пожаловать в почтовый экспресс!'

  Посадка началась. Главный начальник вагона (или как зовётся его должность?) с улыбкой принял от мамы билеты и поручился, что 'милая дочь прекрасной госпожи, а также её сопровождающие, будут доставлены по адресу точно и в срок'. Тем временем грузчик-почтальон при помощи пары верзил занёс в вагон их чемоданы, а 'дяденька' Чечелост отправился вслед за ними, проверить вагон изнутри на предмет возможных опасностей. Париша также была отправлена следом, чтобы навести уют, а Ирниела с мамой продолжили разговор на платформе, которая теперь, когда пассажиры направились занимать места, и толпа рассеялась, выглядела просторной и почти пустой.
  Разговор получался ни о чём, и мало отличался от таких же разговоров в прошлом, необычным было только место. Ирниела уже в третий раз заверяла, что уверена в себе и всё сделает правильно, что не совершит поступков, ставящих её саму и родителей в неудобное положение, когда вдруг поняла, что с самого утра что-то идёт не так.

  Порой, когда человек пробуждается от сна, в голове остаются странные мысли. Иногда они оказываются не такими уж абсурдными и надолго запоминаются, потому что имеют смысл. Вот сейчас Ирниела ощущала тревогу, причину которой могла описать двумя запомненными когда-то послесонными мыслями: 'слишком хорошо - тоже плохо' и 'нормальное бывает ненормальным'. День, который Ирниела ждала, с самого утра казался таким, каким и ожидался, именно это и вызвало подозрения. События могут пойти как в плохую, так и в хорошую сторону, но никогда не случается в точности того, чего ждёшь, эту истину Ирниела в своём невеликом возрасте уже успела не только теоретически открыть, но и проверить экспериментально.
  Опять вспомнилась та подаренная кукла и её элегантное платье, которое Ирниела однажды попыталась сама примерить, но обнаружила, что оно скроено по какой-то нечеловеческой мерке, и его невозможно надеть, и тем более носить. Всё, что происходило сегодня, внезапно показалось таким же фальшивым, существующим только чтобы создать видимость. И возникло жгучее желание прямо сейчас проверить всё как следует, но это было невозможно. Никому, даже маме, даже нянечке, нельзя было открывать Тайну. Ни маму, ни папу не обрадовало бы известие, что их дочь нарушает закон, и, следовательно, является самой настоящей злодейкой и государственной преступницей. Что бы они сделали, узнав про такое, даже не представить. Тем более, не из чего не следует, что непременно случится что-то плохое, и очень даже может быть, что все странные предчувствия вызваны волнением, которое, как бы она при маме не храбрилась, очень даже имелось в наличии.

  Разговор с мамой свернул на более интересные темы, мама рассказывала о своей молодости и повторяла известную семейную историю про то, как смогла стать второй женой такого важного человека, как папа, не имея ни хорошего образования, ни высокого происхождения. Мораль была прозрачной, 'учись хорошо, и тебе будет легче, чем мне', но мама умела рассказывать так, что слушать одно и то же было весело даже в сотый раз. Волнение ушло, а с ней и тревожное ощущение неправильности. Прозвучал второй гудок, а затем и третий, вагонораспорядитель (так, кажется, называлась должность вагонного начальника) объявил, что посадка заканчивается и пригласил всех пассажиров не мешкая занять места.
  Ирниела поцеловала маму и одним прыжком заскочила в вагон. Внутри он был похож на гостиницу, такой же коридор с дверями в номера, только номера выглядели совсем маленькими. Вагоноуправитель указал на двери, возле которых 'дяденька' Чечелост уже нёс службу ('дверь с позолотой - большой номер для юной пассажирки со служанкой, дверь из красного дерева - маленький номер для охранника'), и сам эту дверь перед нею распахнул. Париша уже заканчивала приготовления, чемоданов не было видно, должно быть они скрывались в шкафу, а необходимые в поездке вещи занимали места на кресле, диване и столе. Снаружи послышался приглушённый свист, и всё за окном, и вокзал, и платформа, и люди на ней, медленно поплыли влево. Ирниела бросилась к окну и принялась размахивать ладонью. Мама помахала ей в ответ, и тут поезд уже гораздо резче дёрнулся вперёд и ускорился, раздался стук колёс. Париша ойкнула, потеряв равновесие, и нечаянно села прямо в кресло, а платформа с мамой и всеми прочими провожающими скрылась из вида.

  - Простите, госпожа, - без всякого страха или раскаяния сообщила нянечка, - я нечаянно.
  - Ничего страшного, никто же не видел, - Ирниела недовольно морщилась, но вовсе не из-за нарушения верзилкой этикета. В тот момент, когда поезд дёрнулся, в звоне и грохоте механизмов ей померещилось слово 'началось'.
  Хотелось срочно кое-что проверить, но ситуация была совершенно неподходящая.

  - Однако, если посмотреть на ситуацию с другой стороны, то всё очень плохо, - добавила она как можно более холодным тоном. Кажется, вышло фальшиво, притворяться её не учили, 'Медная Жаба' - это всё-таки школа совместного обучения, а не девчачий пансион, а театральный кружок она презирала.
  - Ох, девочка, не переживай, вовсе ничего плохого тут нет, - Париша снова вернулась к хлопотам и наводила красоту, расстилая на столике взятую из дома кружевную скатерть, прямо поверх той, что уже была в комплекте с обстановкой вагонного номера. - Как приедем в столицу, так вся твоя печаль пропадёт, говорят, там чудесная жизнь, не то, что в нашей глуши.
  - Значит я уже 'девочка', да? - Ирниела напустила гнева в голос. Нехорошо срывать раздражение на слугах, но теперь она здесь главная, и даже 'дяденька' Чечелост не может ей запретить устроить Парише взбучку, так почему бы и нет? - Это не у меня, это у тебя всё плохо, Париша. Ведь я разрешаю тебя звать меня 'госпожой', а не 'хозяйкой', потому что ты - моя няня, а ты и привыкла. А ведь в столице такого не одобряют, а порядки там строгие. А если назовёшь меня при всех 'девочкой', что тогда мой папа с тобой сделает, когда узнает? Повезёт тебе, если только выпороть велит, а может ведь приказать уши отрезать, или язык.

  - Ну что вы страсти-то такие говорите, - Париша замерла в растерянности, но ни капли не испугалась, - ваш уважаемый отец никогда такого со слугами не делал, да и никто другой уже лет сто так не поступал, не принято так.
  - Это у нас не принято, а в столице ещё как принято! Там вообще, рассказывают, такое творится, такая жизнь чудесная, что просто стыдно и страшно пересказывать, - продолжала Ирниела, с ужасом понимая, что теперь уже не притворяется, а говорит именно то, что думает. - Или ты надеешься, что мой папа добрый? Так он когда ему надо добрый, а когда не надо, так совсем наоборот. Он даже меня не жалеет, а уж тебя-то... Ну вот кто ты для него?
  - Ну что вы, ну что вы, в самом-то деле? - Париша заохала. - Ваш отец вас любит!
  - Это пока я маленькая была, он меня любил! А сейчас отправил прочь, подальше от себя, говорит: 'Учись хорошо, тогда удачно замуж выйдешь'.

  - Госпожа, так вы же сами учиться хотели? - Париша уже впала в замешательство, впервые её маленькая хозяйка говорила с ней так резко, да ещё на тему, которую при слугах не поднимают.
  - Я учиться хотела, а не к этим 'черепахам' ехать, - ответила Ирниела, сбавив громкость, потому что в глазах появились слёзы, а в носу стало мокро, и пришлось им шмыгнуть, чтобы ничего не вылетело наружу. - А меня туда отправляют совсем за другим. Нужно чтобы там на меня все посмотрели, а мне надо будет как можно лучше себя показать, и я стану второй женой кого-нибудь из серебряной тысячи. А если повезёт, то третьей, но уже из золотой сотни. И даже если совсем не повезёт в том смысле, что никто на меня глаз не положит, то и тогда папе польза, у него будет повод с отцами студентов знакомиться, пока я учусь.

  Ирниела ещё раз шмыгнула носом, отошла от окна и села в кресло. Ей было стыдно от всего, что она успела наговорить, но сделанного не воротишь. К тому же, как говорят, иногда бывает полезно выговориться, выпустив всё, что накипело на душе, наружу, чтобы плохие мысли не копились внутри и не отравляли жизнь. А на кого удобнее всё это вылить?
  Обнять любимую подушку и поведать ей свои тайны? Ага-ага, а ещё давайте со стенками беседовать и с дверями здороваться.
  Рассказать всё домашней зверушке, которая якобы всё понимает, но не может ничего сказать в ответ, какой-нибудь кошке или хомячку? Как это по-детски!
  Исповедаться священнику? А что, есть такие глупцы, что верят тайну исповеди? Ирниела дожила до пятнадцати двойных лун, не выпив нечаянно из бутылочки с надписью 'яд', и не убившись об забор, а значит, она точно не из таких.
  Вот служанка - совсем другое дело. Она почто как человек, и слышит, и понимает, и может посоветовать что-то дельное. Но при этом нет нужды беспокоиться о последствиях сказанных слов, слуги всё-таки не люди, им не позволяется обижаться или быть оскорблёнными. А донести её слова до других Париша не посмеет, даже её отцу ничего не расскажет, потому что это уже предательство, и за такое серьёзно наказывают.

  - Госпожа, не всё так плохо, - Париша, видя, что хозяйка загрустила, принялась её успокаивать. - Вы уже взрослая, и от вас ждут взрослых поступков, вот и всё. Никто не стал относиться к вам хуже.
  - Это ты верно сказала, и для папы я взрослая, и для мамы, - Ирниела положила ладони на затылок и запрокинула голову вверх. Говорить, глядя в потолок, было гораздо легче, так она не встречалась с Паришей взглядом. - Мама вот тоже очень рада, что меня вырастила. Старший брат, её сын, папин наследник, уже у папы на подхвате, а теперь вот и я стала большой девочкой. Мама свои обязанности второй жены выполнила, и может быть свободной, если захочет, да ещё на папино-то содержание... А мне такого счастья не будет, у 'серебряных' и 'золотых' нравы другие, там даже четвёртых жён не отпускают.

  Стук колёс, который как-то быстро успел стать привычным, вдруг усилился, а потолок ярко осветился. Поезд въехал на мост, солнечный свет отражался от воды и попадал в окно снизу вверх, а в зеркале потолочного светильника можно было увидеть и дважды отражённое небо, и облака на нём. Сейчас вся роскошь номера демонстрировала себя особенно вызывающе, отчего мрачные мысли вдруг съёжились, но не отступили, а стали ещё более колючими.

  - Значит, не хотите туда ехать, госпожа?
  - Ну как я могу не хотеть, Париша? - Ирниела усмехнулась. - Во-первых, всё равно это надо сделать. Для блага семьи. Во-вторых, всё-таки хочу. Беда в том, что не знаю, хочу ли возвращаться.
  - Знаете что, госпожа, такие мысли до добра не доведут. Давно это с вами?
  - Не так, чтобы уж очень. Пару двойных лун всего лишь, - Ирниела перевела взгляд на служанку. - Удивлена?
  Париша хотела немедленно что-то сказать, но задумалась, и ответила далеко не сразу:
  - Удивишься такому. Я прям боюсь теперь, как бы ты чего не выкинула этакого. А ведь ты и виду не подавала никогда, даже утром была весёлая, без этих вот меланхолий.

  Вагон чуть наклонился на бок, поезд поехал по кривому участку пути вдоль берега реки. Отражения облаков в светильнике побежали, а потом в номер сразу с двух сторон заглянуло Солнце, с неба и из отражения на воде.
  Ирниела улыбнулась почти весело:
  - Утром погода была хорошая, почти как сейчас. Так что не бойся, всё будет хорошо.

Глава 2.2. Преломление гордости

  Сегодня (если слово 'сегодня' тут подходило) у Шороха всё шло не так особенно сильно. Первый облом случился после пробуждения, когда он ещё сонный и вялый, споткнулся на ведущей в отхожее место тропинке, и приложился коленом о корягу. Из лопухов над ним обидно засмеялись сразу в несколько голосов, а стекляшки спрыгнули с носа и раскокались. Виноваты были его самодельные сандалии, неуклюжие деревяшки, похожие на скамейки. Их каблуки, выступающие из прямоугольных плоских подошв на целую ладонь вниз, всё время норовили зацепиться за какой-нибудь корень или камень, и грозили падением. Оно и случилось.
  Шорох проклинал эти деревянные копыта, мешающие нормально передвигаться, но носить ботинки, или просто ходить босиком, как местные, позволить себе не мог. Тутошние битые им рожи, все поголовно высокие и широкоплечие, превосходили его ростом самое меньшее на полголовы. Его они боялись, но не уважали. Ходить среди них мелким коротышкой, и тем провоцировать на очередную драку с печальными для дегенератов последствиями, не хотелось.

  Ботинки, кстати, пытались спереть уже четыре раза, и всегда бабы, что логично, мужикам его ботинки оказались бы малы. Первые три случая завершились простым телесным внушением и лёгким мордобоем для всех, кто попытался морально или физически поддержать очередную воровку. На четвёртый же раз одна продуманная девка проявила неожиданную для здешних обитателей смекалку. Она вполне разумно посчитала, что даже если ей посчастливиться украсть единственные в мире ботинки, их всё равно никак не получится объявить своими. Ведь пока жив их настоящий хозяин! Поэтому она попыталась решить проблему передачи собственности, воткнув Шороху в печень костяной кинжал. Эту умницу Шорох доставил целой и невредимой Обманщику, выполняя его приказ, приводить к нему всех, выделяющихся интеллектом. Свои ботинки он также сдал Обманщику на хранение, от греха подальше. Живой свою неудачливую убийцу Шорох после этого не видел, правда, и мёртвой тоже. Да и про ботинки можно было сказать то же самое.
  Сегодня же, из-за потери стекляшек, пришлось отодвинуть завтрак. Вместо того, чтобы не спеша нормально поесть, Шорох был вынужден, прячась от Слепила под лопухами, камнем гнуть и плющить золотую проволоку, чтобы сделать новую оправку для плоских линз. Ни одного нормального молотка вблизи спальных мест не нашлось, все инструменты тупые туземцы уволокли на стройку, и где-то там побросали.

  Хорошо хоть, стёкла у него имелись в достатке, иначе пришлось бы уподобиться аборигенам, и для защиты глаз использовать местные прозрачные камни, неровные и мутные. Но даже в этом успехе таился облом, не сегодняшний, а ежедневный, который был с ним с тех пор, как его сюда прислали. Оптика - его призвание, источник силы и любимое развлечение, в его теперешнем месте проживания ничего не стоила. Белый свет, который можно разложить при помощи стеклянной призмы, чтобы плести из получившихся цветных лучей всё, что пожелается, здесь отсутствовал.
  Слепило, неподвижно зависшее над макушкой, испускало опасные невидимые лучи и лишало зрения, если не прикрыть глаза стёклами. Другого света, который можно было бы увидеть, оно не давало, и в мире была бы полная темнота, если бы его лучи не заставляли светиться многие вещи на поверхности. Листва растений ярко освещала всё окружающее жёлто-зеленоватым свечением. Особенно много света исходило от метёлок и зонтиков, торчащих из верхушек высоких побегов, которые не слишком походили на деревья, но имели право так называться. Лопухи и прочая мелочь тоже вносили в освещение свою долю. Лишайники, повсюду свисающие огромными бородами с каменных глыб, излучали разные оттенки красного и пурпурного. В результате смешение всех цветов создавало на каждой поляне свой собственный, иногда совершенно вырвиглазный дневной свет. А ночи тут не было вовсе, Слепило не двигалось и в любой точке мира всегда висело строго над головой. Выходило так, что все его линзы, призмы и зеркала оказались бесполезны. Сплести хоть что-то толковое из того светового мусора, что получалось добыть из светящегося лопуха смог бы, разве что Обманщик, но любимым ремеслом старика были краски, которыми тот с успехом и пользовался. Шороху же оставалось только переводить драгоценные стёкла на защитные очки. И к счастью, дикари не пытались воровать его запасы, предназначенные для высокого искусства, боясь до дрожи заключённого в них 'колдовства'. Смешно, в такой приземлённой вещи, как ботинки, они колдовства не усматривали.

  Изготовив новые стекляшки, Шорох отправился в свой шалаш, но там уже успели побывать, судя по следам, несколько названных гостей. Мерзавцы сожрали всё, что специально для него принесли женщины. Выяснять, кто это сделал, было бессмысленно. Виновные ответят что-нибудь в духе: 'Раз давно лежит, и никто не съел, то, наверное, это ничьё, и поэтому можно съесть'. И это будет не отговорка и не издевательство, а честное искреннее объяснение. Оставалось только идти на кухню, и потребовать чего-нибудь пожрать уже там. На кухне нашлись только вчерашние лепёшки, которые за сегодняшним завтраком местный коллектив всеобщим голосованием решил оставить на завтра. Шорох умял половину лепёшек без ничего, невольно восхищаясь и по-чёрному завидуя великой мудрости Обманщика сумевшего дикарям из мира, не знающего смен дня и ночи, привить понятия 'вчера', 'сегодня' и 'завтра'.
  Рассиживаться было некогда, Шорох поспешил к месту, где Обманщик трудился всё последнее время, рассчитывая опоздать ровно настолько, чтобы дать понять жирному старому хрену, что не сильно-то он, Шорох, его боится. По пути, желая срезать, Шорох свернул с тропы, отмеченной синими флуоресцирующими кристаллами, слегка заблудился, забрёл в неизвестно откуда появившееся болото, и чуть не попал под ноги ядовитому слону, который возле этого болота пасся, освещая берега ярко-розовым светом. К счастью, по шуму, исходящему от стройки, Шорох догадался, что протоптанная слоном тропинка вела в нужном направлении, поэтому перед Обманщиком он предстал приблизительно тогда, когда и желал.

  Обманщик сидел на корточках в расчищенном от всей растительности и почвы кругу и рисовал на обнажившейся скале не пойми что не пойми чем. Делиться с Шорохом своими секретами он не торопился, и Шороху оставалось только скрипеть зубами от злости и обиды. Смысл рисунка от него ускользал, а состав красок, которые под лучами Слепила казались застывшим фейерверком, был ему неизвестен. Шорох остановился у края круга, отмеченного тонкими прутиками, и поклонился, стараясь изо всех сил не перестараться и не опустить голову слишком низко, что далось ему непросто.
  - Приветствую, великий, - произнёс он, стараясь показать, что его собственное достоинство от необходимости кланяться, ничуть не страдает.
  - А, мой мальчик, - отозвался Обманщик, не прекращая работу, - давно тебя жду. Заходи уже.

  Шорох собрался переступить край круга, но обманщик его одёрнул:
  - А ты почему меня не приветствуешь, как, положено? Великим назвал, и даже не поклонился?
  - Поклонился я, великий! - Голос Шороха дрогнул, ему хотелось верить, что от гнева. - Вы не видели, потому что в другую сторону смотрели.
  - Ах, ну а что поделать, - Обманщик наконец встал и потянулся, - стар я уже, не вижу всего, что вокруг. Поклонись снова, чтобы я увидел. Великому лишний раз поклониться, это не позор.
  Шорох вторично поклонился, и на этот раз у него вышло заметно глубже.

  - Ну вот, как замечательно ты кланяешься! - Одобряюще воскликнул старик. - Тут никто кроме тебя так не делает. Все меня зовут просто Обманщиком, и разговаривают со мной, как захотят. Но раз ты меня великим называешь, то кланяйся почаще, иначе выйдет умаление моего величия.
  - Вы это серьёзно, или насмехаетесь? - теперь Шорох чувствовал, что гнев в нём совершенно точно берёт вверх над опаской.
  - Ну а что тебе не так? - Обманщик, снова взявшийся было за кисть, вопросительно поднял бровь.
  - Да всё у вас не так! - Шорох знал, что работа, которую они вместе выполняли, близилась к завершению, и окончательный результат во многом зависел лично от него. А потому сейчас было самое время высказать собственную точку зрения, невзирая на субординацию.
  - Меня сюда прислали официально, для оказания содействия, - продолжил он. - А вы здесь живёте частной жизнью, занимаетесь какими-то своими делами, словно частное лицо, а не государственный служащий, для которого основная задача всегда в приоритете.

  - Ну а ты-то парень, конечно же, сделал бы всё куда быстрее меня, и гораздо лучше? - засмеялся Обманщик.
  - Никак нет, великий, я бы вообще не справился. Я понятия не имею, что вы такое сделали, чтобы приставить к делу здешних дикарей, я понимаю, что без их помощи ничего добиться не удастся. Но то, как вы относитесь ко мне, наводит меня на мысли, что вы стараетесь опустить до меня их уровня.
  - Это ты о чём?
  - О ваших поручениях, что вы мне даёте мне! С таким справится любой местный троглодит.
  - Если так, то я разочарован, - Обманщик схватил себя за волосы и закатил глаза. - Небо! Небо не видело другого такого же позорного помощника, как ты! Ведь совсем недавно я давал тебе поручение, с которым не может справиться кто попало, всё, как ты любишь! А ты что сделал?
  - Что? Тут нет никакого неба, - Шорох, сбитый с толку внезапной переменой настроения собеседника, не смог выдать ничего умнее.
  - Как что? Ну как что? - по щекам Обманщика потекли слёзы. - Ты же говоришь, что я не даю тебе поручений. Выходит, ты забыл сделать то, о чём я тебя попросил!
  - А, это, - облегчённо выговорил Шорох. - Это я сделал, как раз принёс показать.
  - Ну так показывай скорее, не тяни!

  Шорох, сообразивший, что Обманщик опять по своему обыкновению юродствует, начал развязывать висящий на поясе мешочек. Делал он это не скоро, а медленно и печально, чтобы хоть как-то отомстить вредному старику, однако тот только улыбался и кивал. Наконец, завязка была распутана, и свет увидели семь орехов блестящего золотого цвета, Шорох аккуратно выложил их на плоский камень.
  Обманщик склонился над ними, собрался коснуться пальцем ближайшего, но в последний миг отдернул руку и отпрянул.
  - Эк, - крякнул он. - А ты, однако, резкий пацанчик. Спрячь их обратно и не доставай до срока.
  Наблюдая, как помощник исполняет приказ, он продолжил:
  - Вполне годно получилось. Скажи только, а кому ты голову мечтал разбить, когда эти штуки делал? Случайно не мне? Ну ладно, ладно, не сопи так, весьма удачно получилось, что ты на меня так зол, пули ты сделал просто отличные. Но чем ты недоволен, можешь объяснить?
  - Тем, что я офицер! - не стал лезть за словом в карман Шорох. - Офицер, как и вы, кстати говоря, а не член этого вашего племени пещерных варваров, каждый из которых моего мизинца не стоит!

  Обманщик печально протянул:
  - Ну вот, опять та же песня... Скажи, тебя что, не кормили сегодня?
  - Да при чём тут это? - сердито откликнулся Шорох. - Впрочем, если это вас интересует, то нет, сегодня мой завтрак украли ваши любимчики.
  - Такое бывает, да, бывает... А вчера-то, вчера? Кормили? А позавчера, и в другие дни?
  - К чему вы клоните, говорите, не томите уже, - ответил Шорох обречённо. Он понимал, что старика не переспорить, но терпеть царящий в новом месте службы бардак уже не было никаких сил.
  - Видишь ли, они тебя кормят, потому что ты у нас тут человек новый, и самостоятельно добывать пропитание не умеешь, - начал объяснение Обманщик. - Погоди, не спорь! - пресёк он попытку Шороха вставить своё слово, и тот предпочёл промолчать, а старик принялся вещать дальше:
  - По правде говоря, они и меня кормят. С тех самых пор, как я нашёл способ отмечать дни и подсчитывать часы, я от местных жителей, которых ты так не любишь, получаю ежедневное трёхразовое питание. А ещё, как ты верно заметил, наше главное дело без их помощи с места бы не сдвинулось. Но вот, смотри, что мы построили все вместе, соединив наши силы!

  Шорох скривился от пафосного завершения этой короткой речи, но вынужден был признать, что посмотреть было на что. Стройка, которая не смолкая шумела всё то время, что он гостил во владениях Обманщика, уже была в целом завершена. Сооружение, состоящее из двух параллельных бесконечно-длинных балок, уложенных на множество деревянных поперечин, походило на опрокинутую и прижатую к земле лестницу. От каменного круга, на краю которого они сейчас стояли, эта постройка расходилась в две противоположные стороны. Обе ветви, прямые как стрелы, убегали всё дальше и дальше, через вырубленные леса и срытые холмы, постепенно задираясь вверх, как и вся здешняя местность. Балки и поперечины были покрыты краской, в лучах Слепила испускающей жёлтое сияние, а потому даже совсем далеко, где поверхность уже стояла с точки зрения наблюдателя вертикально, творение Обманщика выделялось золотой нитью. Дальше эти две нити поднимались ещё выше, за Слепило, и где-то там встречались.
  - Моя дорога, опоясывающая мир! - благоговеющее прошептал Обманщик.

  'Весь твой мир можно обойти вокруг за сутки', - подумал Шорох, но не стал произносить этого вслух, поскольку на такое старый придурок мог, и даже должен был оскорбиться. Потому сказал он совсем другое:
  - Эту непонятную штуку, которую вы зовёте дорогой, ваши любимые дикари построили буквально из говна и палок. Наломали в лесу деревяшек и склеили слоновьим навозом. Не рассыпается вся эта конструкция только благодаря вашему искусству. Так за что же вы так их уважаете, что готовы жить такой же пещерной жизнью, как они?
  - А ты, Шорох, считаешь себя лучше? Скажи Шорох, Шорох - это твоё настоящее имя?
  - Вы прекрасно знаете, что нет, великий.
  - Вот видишь! Я - Обманщик, ты Шорох, - довольно, словно решил какой-то ребус, отметил старик. - А своих настоящих имён мы не помним, пока нас отсюда не отозвали.
  - И что это меняет?
  - Жить в обществе и быть от него свободным нельзя. Наши теперешние имена дали нам местные жители, других имён у нас нет, волей-неволей приходится соответствовать.
  - Да в гробу я такое общество видал! - Шорох плюнул со злости.
  - Ну вот, ты и соответствуешь, - засмеялся Обманщик, - шорох - это ведь ненужный шум, который сопровождает всякое дело. Когда я крашу что-то, или пишу свои картины, мои кисти шуршат. Им не обязательно это делать, краска прекрасно ложилась бы на нужные места и без звука.
  - Это слишком сложная философия для меня, - устало буркнул Шорох, - меня интересует только скорейшее выполнение задания.
  - Раз так, помогай мне завершить картину. Подавай мне плошки с красками и смотри внимательно. Тебе же интересно, как я это делаю?

  Они приступили к прерванной работе, и Шорох не уставал удивляться мастерству Обманщика. Он, привыкший связывать только идеально прямые лучи чистого спектрального цвета, старался уловить смысл и порядок в волнистых разноцветных мазках, уложенных один поверх другого на неровную каменную основу, имевшую выступы и впадины, что не могло не влиять на характер получавшегося изображения. В его глазах рябило, а от умственного напряжения по лбу тёк пот. Несколько раз ему казалось, что он начал понимать замысел, и может предсказать, куда в следующий момент ляжет кисть, пытался подать плошку с краской нового цвета по своему разумению, но Обманщик на это хитро улыбался и сам брал совсем другую краску.
  Понятным было только одно. На скальном основании медленно, но верно возникали огромные ворота. Открываться они должны были непременно с той стороны, могучим толчком кого-то несуразно огромного и безумно сильного, словно сотня бешеных слонов. Как останавливать такое чудовище теми золотыми пулями, что лежали сейчас в мешочке, привязанном к его поясу, было непонятно, но тем интереснее казалась задача, и тем сильнее разгорался охотничий азарт. Наверняка у твари имеется уязвимое место, а вложенной им в каждую пулю хитрости, гнева и желания убийства наверняка хватит, чтобы это место поразить. Как бы его не звали на самом деле, сейчас он Шорох, великий стрелок и неслышный убийца. Не может быть случайностью, что на эту охоту послали именно его, наверняка выбрав как лучшего из множества претендентов.

  - Долго ещё ждать? - спросил он Обманщика.
  - Около тридцати часов, по моим расчётам, - ответил тот, сразу поняв, о чём речь.
  Всего тридцать часов! Он убьёт чудовище, а остальное доделают дикари. Потом останется ещё сколько-то не особенно сложной работы, и задание будет выполнено. Он вернётся домой, где бы этот дом ни находился, вспомнит своё настоящее имя, получит награду и новый чин, выше, чем тот, неизвестный, в котором он сейчас. Скоро всё будет хорошо.

Глава 2.3. Гадание по секретному блокноту

  Почтовый экспресс торопился весь день и всю ночь, позволяя себе делать остановки только изредка, у больших станций, выгружая запечатанные почтовыми пломбами мешки и принимая точно такие же взамен. Все прочие поселения, деревни и мелкие городишки, он игнорировал, пробегая через них без задержки. Только громкий гудок зачем-то сообщал неизвестно кому о проносящихся мимо вагонах, полных писем. Ирниеле казалось несправедливым такое отношение, неужели почта нужна только обитателям больших городов? Как отправить письмо и получить ответ всем тем, кто живёт в маленькой деревне, или в том красивом домике возле леса, на который она сейчас любуется через окно?
  Эти наблюдения давали пищу для грустных размышлений о том, как всё-таки плохо, когда не имеешь того, чего желаешь. Житель хутора страдает от одиночества, Ирниела в этой поездке страдала от избытка внимания. Нянечка всё время была рядом, и в номере, и когда Ирниела выходила в коридор размять ноги. Читать или смотреть в окно нянечка не мешала, но стоило перекинуться с ней парой слов, и разговор стремился продолжаться вечно. Только на следующее утро Иниела догадалась, что Париша тоже скучает. Никакой работы или другого занятия для неграмотной верзилки в поездке не было, а сидеть без дела в уголке на лавочке для слуг было тоскливо. Ирниела пару раз попыталась хотя бы ненадолго выставить служанку за дверь, но та категорически отказывалась, отвечая, что не может оставить госпожу одну в таком опасном месте, как поезд.

  Удачно вышло, что 'дяденька' Чечелост тоже заскучал и решил провести некоторое время в её номере. Если честно, с ним было даже весело. За чаепитием, который обеспечивала Париша, он рассказывал интересные истории про зверей и про охоту. Некоторые из них были настолько глупыми и смешными, что не оставалось сомнений в их сказочности. Но рассказчик сохранял честное выражение лица, и только смеющиеся глаза его выдавали. Нянечка же изумлённо охала, и даже чуть не уронила чайный поднос, словно всему верила. Но вскоре Ирниела начала смущаться. Охранник сидел как-то уж очень близко, и его взгляд начинал казаться излишне дружеским. Вспомнив, что 'дяденька' Чечелост является совсем молодым мужчиной всего-то на десяток двойных лун старше её, Ирнриела заробела так, что засмущался уже собеседник, и неуклюже извиняясь, поспешил покинуть номер.
  Тогда-то ей и удалось отослать Паришу прочь. Ирниела сделала вид, что не поняла причины столь внезапного ухода своего телохранителя, и послала нянечку справиться о его здоровье, и помочь, чем потребуется. Удостоверившись, подглядывая через недокрытую дверь, что Париша ушла достаточно далеко и надолго, Ирниела заперлась в номере. Первым делом она залезла в багаж, сбросила верхнюю блузу и переоделась в новую рубашку. Теперь конспирация соблюдена, если нянечка вернётся слишком скоро, запертая дверь получит простое объяснение: хозяйка внезапно решила переодеться.

  Дальше началось самое главное. В сумке с тетрадями книжками между романом 'про любовь' и повестью 'про пиратов' лежал блокнотик. На его страницах поместились несколько стихотворений, изречения авторитетных философов и высказывания популярных певцов, и даже рецепт творожного кекса с маком. Старательно выведенные строчки записей были украшены завитушками, нарисованными котиками и щенками, а края страниц украшали причудливые орнаменты, в которых угадывались схемы из журнала по вязанию. Каждый лист блокнота был вручную прономерован, причём только с одной стороны, а номера листов повторялись. После первого листа шёл второй, и так далее да десятого, а затем снова шёл первый. В этих числах и был весь секрет, всё прочее содержимое страниц служило только для его сокрытия. Ирниела сделала эту вещь по наитию, не имея ни готового образца, ни общего представления, как правильно. Она только слышала, что такие штуки существуют, а за их изготовление сурово наказывают.
  'Самая юная преступница появляется опять, и снова начинает творить свои тёмные злодейства', - весело подумала девушка, освобождая пружину защёлки на переплёте так, чтобы блокнот распался на отдельные листы. Но, взглянув на дверь номера и прислушавшись к шагам в коридоре, она вдруг поняла, что шутки кончились. Дома она не верила в реальность серьёзного наказания, в самом худшем случае папа бы её просто выпорол, но если кто-то застанет её за гаданием здесь, в поезде, разговор будет совсем другой. Каторга ей, наверное, всё-таки не грозит, но в монастырь упечь могут, и тогда прощай и дом, и учёба. 'Кто-то, кроме нянечки и Чечелоста, они свои, и донесут только папе', - уточнила она мысленно.

  'Ну что ж, раз ситуация серьёзная, будем работать серьёзно', - приободрила себя Ирниела, и принялась тасовать колоду, немыслимое дело для девушки из хорошей семьи. Играют в карты только верзилы, но не слуги приличных домов, или разбойники. А гадание на картах - верный признак врага общества и государства. Только эти злодеи обманывают богов, пытаясь самостоятельно разглядеть волю вселенной и вызнать будущее. Но что делать, если этого очень хочется, и это получается?
  Если все учебники по арифметике прочитаны, и многозначные числа легко складываются и перемножаются в уме, без помощи счёт. Если изучена школьная геометрия, и ясна связь между числами, точками и линиями. Если сам собой раскрывается тайный язык чисел, непонятный большинству, но такой простой. Если числа на выбранных наугад картах правдиво говорят о будущем, а линии верно указывают путь. Если всё так, то следует ли отказываться от открывающихся возможностей? Ирниела не верила, что боги станут на неё сердиться, ведь она не делала ничего плохого.

  Сейчас она перемешивала страницы блокнота, бросала их по одной на стол, складывая фигуры, и пыталась понять их ответ. Вопрос был простой: 'Что сулит поездка?', но из гадания выходила полная ерунда. Выпадали единицы, двойки, пятёрки и восьмёрки, в самых разных сочетаниях, которые правильнее всего было истолковать как полную неопределённость. Ирниела несколько раз переиначивала вопрос так, чтобы задать его снова не повторяясь, но карты говорили, что она скоро толи умрёт, толи счастливо доберётся до цели поездки. А ещё быть может, поездка закончится где-то очень далеко, и там она, возможно, выйдет замуж, но не исключено, что попадет в тюрьму. Все эти туманные ответы никак не походили на результаты её прежних домашних гаданий, должно быть поезд подходил для подобных дел куда хуже, чем родной дом.
  Гадание на судьбу спутников и вовсе напугало. Для Париши и 'дяденьки' Чечелоста у блокнота нашлись только десятки, словно все их дела уже завершены, а ответом на вопрос о том, как их жизни будут в дальнейшем связаны с Ирниелой, выходило, что никак. Как последнюю надежду хоть как-то внести ясность, она достала свой билет и сложила все цифры из его номера. Получилось двадцать восемь, затем из двойки и восьмёрки вышло десять. Был ли этот результат окончательным, или следовало сложить один и ноль, она не знала.

  Привычный уже, и оттого казавшийся почти неслышным, гудок паровоза вдруг оказался неожиданно длинным. Он надрывался без перерыва, сообщая о чём-то тревожном. Вагон, до того качавшийся плавно-убаюкивающе, вдруг затрясся, словно ехал не по рельсам, а по стиральной доске, а вместе с ним затрясся и диван, сидеть на котором стало дико неудобно.
  'Неужели крушение', - паническая мысль заставила Ирниелу вскочить с дивана и броситься к дверям. Пол дважды резко подскочил и дважды так же быстро рухнул вниз, отчего она почувствовала себя мячиком, проскакав до дверей каким-то чудным манером, и повисла руками на дверной ручке. Хорошо хоть, что очки не потеряла. Отпирая дверь, Ирниела вспомнила, что не собрала и не спрятала листы гадательного блокнота, но обернувшись, увидела их слетевшими в беспорядке на пол. Так они не выглядели как запрещённый магический инструмент, и волноваться о них следовало в самую последнюю очередь.
  Дверь никак не поддавалась и не хотела открываться, а Ирниела не могла твёрдо встать на качающемся полу и толкнуть её как следует. Паровозный гудок всё не унимался, и это, наверное, было хорошо, раз уж паровоз цел и продолжает тащить за собой поезд, который не спешит разваливаться. 'Кажется, не крушение', - подумала Ирниела и, вспомнив, что дверь открывается, сдвигаясь в сторону, потянула дверную ручку в правильном направлении. В тот же миг гудок резко оборвался, и раздался полный боли вздох такой громкости, что заложило уши. Ирниела поняла, что паровоз смертельно ранен и умирает. Шум вырывающегося из котла пара заглушил все прочие звуки.

  Дверь распахнулась от сильного рывка снаружи, и Ирниела вывалилась в коридор, прямо в руки 'дяденьке' Чечелосту. Он немедленно уложил её на пол, заставив упереться ногами в шкаф, и сам лёг так же, ближе к коридору.
  - Нянечка?! - крикнула она, пытаясь превозмочь грохот и дотянуться до уха телохранителя.
  - В моём номере! - крикнул тот в ответ. - Велел лечь на пол и держаться!
  Впереди что-то звякнуло, паровоз последний раз фыркнул и умер, но поезд, несмотря на что-то страшное, случившееся в его голове, продолжал катиться вперёд. Свет снаружи был странный, словно они проезжали через ночной город, освещённый множеством ярких разноцветных фонарей. По занавеске, закрывающей окно, проносились пятна жёлтого и зелёного, с вкраплениями множества других цветов.
  Ирниела повернула голову в сторону коридора, где заметила краем глаза розовый блик, и удивлённо замерла. Снаружи через окно в коридор заглядывала очень миленькая свинка с хоботом вместо пятачка. Самым удивительным в ней был не хобот, и даже не растущие на спине крылья, которыми она энергично и часто взмахивала, чтобы лететь, не отставая от едущего поезда. По-настоящему странным было то, что розовое свечение исходило именно от неё. Летающая хрюшка светилась не слабее большой люстры, отчего обычно белые стены коридора приобрели оттенок шиповникового сиропа.

  К летучей свинке присоединилась пара подружек, таких же розовых и светящихся, они заглянули напоследок в вагон, махнули на прощание хоботами, и, громко чирикая, унеслись наперегонки прочь. Их мелодичные голоса прозвучали неожиданно отчётливо, прорвавшись сквозь грохот колёс, который стал заметно тише. Поезд постепенно замедлялся, вагон уже не подбрасывало, пол не содрогался и не бил по спине, а раскачивался, как лодка на волнах. Ирниела дёрнулась, желая подскочить к окну и посмотреть, что же такое происходит снаружи, но была схвачена за плечо.
  - Не вставай, держись крепче! - взволнованный голос 'дяденьки' прокричал прямо в ухо. - Жди остановки!
  Ирниела покрепче упёрлась ногами в шкаф, а руками обхватила ножку дивана, который оказался привинченным к полу. Всего минуту спустя невдалеке послышался щелчок, а коридор наполнился вновь усилившимся грохотом и звоном, свистом ветра и другими уличными звуками. По номеру прошёлся сквозняк, листы из блокнота разлетелись по углам. Кто-то открыл дверь наружу.
  - Кажется, поездовые идут, только у них ключи, - заметил Чечелост, вставая с пола. - Пойду, посмотрю.

  В этот миг раздались крики, по-настоящему кошмарные. У Ирниелы до этого самого момента как-то не получалось бояться. Она знала, что иногда, очень редко, поезда сходят с рельсов и разбиваются, но было известно, что пострадавших бывает немного. Поезда не разгоняются настолько быстро, чтобы в случае крушения все пассажиры непременно убились. А при аварии спасать полагается в первую очередь тех, кто едет в первом классе, начиная с женщин и детей. Она была единственной девочкой в единственном вагоне первого класса, в поезде, полном взрослых мужчин, и оттого чувствовала себя уверенно.
  Её уверенность в собственной безопасности вмиг пропала, когда донёсся женский крик, тут же перебитый радостными воплями, настолько дикими, что ужас в голосе неизвестной пассажирки передался Ирниеле, заставив её онеметь.
  'Дяденьке' Чечелост без промедления оказался в коридоре. Он встал возле двери в номер, удивлённо рассматривая что-то в конце вагона, а затем выхватил револьвер.
  - Стоять! Стой, блядь! - заорал он и выстрелил. В вагоне бабахнуло так, что все звуки, кроме звона в ушах куда-то делись.
  - Спрячься, - пробился сквозь звон его приказ, а затем дверь в номер захлопнулась. Ирниела пыталась поступить, как велено, но выходило плохо. Ноги стали как чужие и не слушались, встать на них, чтоб залезть в шкаф, не получалось. Удалось только заползти под стол и свернуться, как собачка.
  В коридоре грохотали выстрелы, кто-то орал и ругался, а сквозь занавеску на окне просвечивали два пятна, жёлтое и зелёное. Два неподвижных пятна. Поезд остановился.

Глава 2.4. Преломление пути

  Шорох сидел в засаде. Обманщик советовал не заниматься глупостями, и выходить на охоту непосредственно перед появлением жертвы, а не на три часа раньше. В ответ на объяснения Шороха, почему он лучше знает, как ему поступать, старик пожал плечами, буркнул: 'Да делай ты что хочешь', и удалился на свой наблюдательный пост. Сразу видно, что охотиться местный самоназначенный вождь дикарей не любит и не умеет.
  Шорох же охоту понимал и любил. Он не помнил, где и когда ему довелось насладиться этим занятием, но чувствовал внутри себя значительный опыт, подсказавший, что глупо надеяться на успех, если приравнять сегодняшнюю задачу к чему-то вроде похода за едой на кухню. Добыча охотника - это не еда, а противник. Главное преимущество охотника над жертвой состоит не в понимании жизненных распорядков своей добычи, а в отсутствии установленной определённости в его собственных действиях. Сегодня добыча должна была появиться в назначенное время в строго определённом месте, но выходить ей навстречу именно там и тогда было бы глупостью высшей пробы.

  Объект охоты обещал быть огромным, а значит сильным и опасным. Ширина ворот, его впускающих, впечатляла, а надёжность той дороги, по которой неведомая тварь должна бежать, никуда не сворачивая, напротив, вызывала сильные сомнения. Пусть в мастерстве Обманщика Шорох не сомневался, и вдобавок, был уверен, что старик знает о повадках жертвы гораздо больше, чем рассказывает, но каким образом она будет поймана и принуждена выполнять чужую волю, оставалось загадкой.
  Потому Шорох старался взять контроль над ситуацией хотя бы в той части, что была подвластна ему. Он внимательно изучал взглядом пространство от нарисованных на каменной плоскости ворот, до места, где находился сейчас. Кроме отрезка деревянной дороги-ловушки, протяжённостью в целый час неспешной ходьбы, там поместилось ещё много всякого. Камни, кусты, вчерашнее болото, неведомо как столь внезапно возникшее, но уже оккупированное целым выводком ядовитых слонят. Знание местности могло спасти всё дело, да и его лично, если что-то вдруг, вопреки заверениям Обманщика, пойдёт не так. Например, если неведомое чудище не пожелает воспользоваться этой самой дорогой, а ломанётся куда-нибудь по собственному усмотрению. И конечно, привычное и полезное занятие успокаивало, изгоняя из сознания страх и волнение. Шорох обернулся, чтоб полюбоваться на высокий помост вдалеке. Там, хватаясь за перила, металась от края к краю человеческая фигурка. Старик не нашёл себе никакого занятия, и просто напрасно нервничал в ожидании. 'Нет, ты точно не охотник', - злорадно подумал Шорох.

  Первым внезапным странным звуком, оповещающим о приближении цели, был металлический звон. Сидевший в засаде охотник удивлённо наблюдал, как по сооружению, именуемому дорогой, пошли волны, а затем она принялась изгибаться, как ползущая змея. Пьяная ползущая змея. Несмотря на то, что она была построена только из кусков древесины, не считая краску и липкий материал, эти палки скрепляющий, издаваемый ею шум походил на удары множества молотков по железной сковороде. Сперва казалась, что эта сковорода обыкновенного размера, потом она увеличилась и стала в рост человека, а затем размером с дом. Потом к железному грохоту добавился громкий рёв, подобный воплю слона, застрявшего в колючих кустах, и наконец-то случилось то, ради чего всё и было затеяно. Оно появилось.
  Сегодня Обманщик подтвердил своё высокое мастерство особенно убедительно. Он настолько верно угадал облик призываемого существа и сумел так гармонично вписать его в местное пространство, что появление прошло идеально. Не произошло ни удара огромной массы о землю, ни хлопка воздуха, вытесняемого из внезапно заполненного твёрдым предметом объёма. Просто среди светящихся деревьев и серых скал теперь в сторону Шороха очень шустро двигалось яркое многосоставное тело, своей внешностью придавая всей наблюдаемой картине эпичный вид. Громкий вой, издаваемый пришельцем, добавлял всему происходящему выразительности, но по большому счёту, ничего важного не добавлял. И так было ясно, что время для подвига пришло.
  Перепутать это с живым существом можно было только сослепу, но Шорох настолько твёрдо успел настроить себя на встречу с тварью из плоти и крови, что верно оценить природу добычи смог не сразу. Прежде чем обратить внимание на взаимную неподвижность частей тела гигантского чудовища, он потратил немало драгоценного времени, оценивая, насколько толста медно-красная чешуя на его голове, и будет ли смертельным попадание в единственный большой глаз. Праща давно находилась в его руке, а самая тяжёлая золотая пуля вложена в петлю, но внутренний голос вопил, что всё, что он видит, ужасно неправильно, и ради собственного блага надо выжидать.

  Восторг от размера добычи, страх за свою жизнь и наслаждение красотой происходящего словно вытолкнули его разум куда-то высоко вверх, туда, где обитают бессмертные боги, отчего мысли вдруг перестали звучать, как слова в голове, а на всякий бессловный вопрос тут же находился мгновенный ответ. Добыча не была зверем. Добыча была машиной. Медь на голове являлась не чешуёй красного цвета, а настоящим металлом. Неуклюжее и нелепое изобретение, медный котёл, в котором вода кипела и превращалась в пар, чтобы через какие-то угловатые рычаги крутить ещё более несуразные колёса. Позади этой повозки с печкой и котлом были прицеплены гуськом ещё несколько телег, нагруженных, надо полагать, чем-то ценным.
  Но при всей фантастической дикости замысла своего создателя, этот продукт извращённого разума был красив. Он гордо выставлял напоказ мастерство конструктора и труд множества умелых рук. Сверкание полированной меди, блеск стекла, строгая чернота остального тела, вся эта масса приближалось, не замедляя стремительного бега. То, чего не могло существовать, свистело, бросало вверх клубы дыма и пыхтело паром. Светящиеся деревья раскачивались, словно на ветру, а взлетевшая из болота любопытная стая ядовитых слонят, совсем не испугавшись, преследовала странного пришельца и радостно щебетала. Однообразная, скучно повторяющаяся везде пестрота мира, превратилась в сцену для демонстрации чужеродной эстетики.
  Добыча не пыталась развернуться назад, чтобы вырваться из ловушки. Она стремилась только вперед, оставаясь строго в пределах деревянной дороги. Обманщик строил её, как теперь стало понятно, по образу и подобию существующего в мире пришельца специального для него предназначенного пути. У добычи был шанс ускользнуть, дорога, начавшись у нарисованных на скальной основе ворот, вела вокруг всего здешнего маленького мира и возвращалась сюда же. Только так возможно перехватить чужой путь: не перерезая его совсем, а вставляя в разрез свой кусочек. Скорость механической повозки была достаточной, чтобы проделать кругосветное путешествие всего за час и сбежать. Ломать дорогу бесполезно, однажды уже проложенная она сохранится на прежнем месте и без материального воплощения. Дичь таких размеров и массы не получится ни направить на скалу, ни столкнуть в яму. Требовалось убить её прямо сейчас.

  Уже раскручивая пращу, Шорох понял, ради чего Обманщик его обманывал, заставляя думать, что охота объявлена на крупное животное, а не на механизм. Узнай Шорох про невиданную машину, какую и представить невозможно, он засомневался бы как в собственных силах, так и в здравомыслии старого краскомаза. Дело сорвалось бы, без вариантов. А сейчас, когда после правильной подготовки он оказался перед отсутствием выбора, уже не было никакой разницы: зверь, машина, или что-то ещё. Охотника, наостренного на победу, невозможно смутить, у жертвы нет шансов.
  Она было уже рядом, Шорох мог рассмотреть отражения деревьев на её медном брюхе, светящийся стеклянный глаз и прокую будку позади котла. Оттуда глядели сквозь прозрачное окно удивлённые лица, очень похожие на человеческие. Шорох по-прежнему не знал, где у механического существа уязвимое место, но свистящая праща словно сама собой выписала последнюю, самую замысловатую окружность и пуля, сопровождаемая громким хлопком, вылетела в цель.
  Он готовил эту пулю несколько дней. Правильная подготовка к охоте требует думать не только о том, как поведёт себя жертва и как она будет убита. Ещё необходимо отказаться на время от всех желаний и надежд, связанных с успехом, чтобы успех являлся наградой сам по себе, а лишнее убрать прочь. Потому всё эти дни он носил этот кусочек золота с собой, вкладывая в него свои надежды добыть славу, и ощутить радость победы. В него же он спрятал свой гнев на врагов и завистников и мечты их посрамить. Такая пуля не промахивается.
  Пуля пролетела выше тупого медного носа и сбила гуделку, которая наполняла своим воем всю округу. Вой тут же смолк, а пуля поменяла направление и ударила вниз, по котлу. На миг показалось, что на этом и всё, добиться большего урона не получилось, но затем послышался скрежет, сменившийся шипящим гулом непредставимой громкости. Что-то прозрачное, похожее на дрожащий воздух, вырвалось наружу, разбросало по сторонам медные обрывки, смяло чёрную железную будку и выдавило стёкла в ней. Шороху послышался донёсшийся оттуда полный боли крик, но он бы не стал ручаться, что ему не показалось. Это был славный смертельный удар, которым следовало гордиться.

  Шорох поспешил убраться с дороги и спрятаться за толстое дерево. Уже убитый, но всё ещё опасный механический монстр промчался мимо, а вместе с ним миновала волна перегретого до прозрачности пара. На этом основную задачу можно было считать выполненной. Катящаяся мимо него вереница железных телег, которую больше ничто не тянет вперёд, неизбежно остановится, а обо всём прочем позаботятся местные дикари. Но, конечно же, он не собирался сидеть на месте, ведь это его добычу уносит прочь прямо у него из под носа бессердечная инерция. Телеги одна за другой проносились мимо с угрожающей скоростью, попытка зацепиться за любую из них окончилась бы печально. Не оставалась ничего иного, кроме как бежать следом и надеяться, что они исчерпают запас хода раньше, чем он устанет.
  Шорох погнался за своей целью по останкам дороги, перепрыгивая через размочаленные деревянные обломки. Удивительно, насколько всё-таки гениален оказался Обманщик. Построенное под его руководством гигантское по меркам этого мира сооружение оказалась шедевром, полностью выполнив своё предназначение. Длинная железная змея убегала всё дальше от ворот, но нигде не сворачивала с ложного пути, на который её хитро заманили. Она не опрокинулась на бок и не разбилась о скалу, а значит, весь груз пока сохранялся в целости.
  Её хвост, далеко обогнавший Шороха, поначалу продолжал от него удаляться, но затем появились первые признаки, что добыча теряет прыть. Преследование оказалось не слишком утомительным, помогали ботинки, возвращённые Обманщиком по первому требованию. Шорох уже успел в своих мыслях попрощаться с ними, но оказалось, что Обманщик зажал его драгоценную обувь не из вредности, а ради эксперимента. В целях усовершенствования ботинки оказались раскрашены красно-синими узорами. По словам старика, красный цвет должен был помочь быстрее переставлять ноги, а синий сулил особую удачу в выборе места, куда нога наступала. При всём скептицизме, Шорох вынужден был признать, что дышится ему необычайно легко, а раскиданные и вдавленные в оставшуюся на месте бывшей дороги грязь корявые обломки, споткнувшись о которые запросто можно было изувечиться, совсем не мешаются.

  Все прочие участники погони прибавки ни к скорости, ни к удаче не имели. Дикари, выбравшие неудачное, слишком близкое к воротам место для ожидания, остались с носом. Теперь им тоже приходилось бежать следом промчавшейся мимо добычей. Некоторые, слишком смелые, или слишком жадные, попытались её остановить, и теперь превратились в наглядные примеры вредности спешки. Два изломанных трупа с разбитыми головами Шорох заметил в придорожных лопухах, а через лежащую прямо на его пути половинку разрезанного колёсами тела пришлось перепрыгивать.
  Остальных дикарей трагичный итог чьей-то торопливости не смущал, впереди то и дело кто-то выскакивал из кустов, пытался схватиться за одну из телег и запрыгнуть на неё. У некоторых такое даже получалось, но большинство рискнувших не удерживались и сваливались вниз. К счастью, скорость катящихся повозок всё время уменьшалась, так что большинство неудачников, кроме попавших прямо под колёса, поднимались, и, прихрамывая и ругаясь, присоединялись к погоне. Впрочем, большинство местных оказались благоразумнее и семенили вдоль дороги на безопасном расстоянии, не особенно торопясь, но громко и радостно улюлюкая и потрясая разным оружием из камня и кости.
  Таких храбрых воинов Шорох без особого труда обогнал уже несколько десятков. Для них, облачённых по-военному, то есть полностью голых, босых и в боевой раскраске, бег по изуродованной тяжёлыми железными колёсами местности представлял значительную сложность. Красные и синие полосы, намалёванные на их телах, не добавляли ни скорости, ни удачи, поскольку были нанесены не мастером, уровня Обманщика, а ими самими кое-как, без соблюдения правильных пропорций. Забавным было, что половина воинов оказалось воительницами. Здешние бабы не желали отставать от мужиков и спешили принять участие в битве и грабеже, Шорох даже успел приметить пару симпатичных. Фигурой симпатичных, на рожи местных красавиц он без слёз смотреть не мог.

  Подбадриваемый доносящимся сзади азартным воем, Шорох наконец-то догнал последнюю повозку, к задней стенке которой прицепилась целая гроздь голых задниц. Любопытно, что дикари, из всей архитектуры знакомые только с плетёными хижинами, сумели-таки опознать дверь, и сейчас безуспешно пытались её открыть, ковыряя в щелях костяными ножами. Самым верным решением казалось немедленно лезть внутрь, но что-то настораживало, следовало смотреться и всё взвесить. По пути сюда он уже успел заметить несколько мертвецов, не очень-то похожих на жертв неудачного падения, а, что вероятнее, целенаправленно убитых.
  Подозрение получило подтверждение почти сразу же. Впереди раздалось особенно громкое и бодрое улюлюканье. Шорох сместился направо и разглядел из-за угла, как середину тележной вереницы атаковали сразу два десятка голых вояк. Раздалось резкое 'тах-тах-тах', половина из них рухнула и больше не встала, а остальные резко потеряли энтузиазм и разбежались. Определённо, первым лезть туда, где прячется нечто столь смертоносное, не следовало.
  Шорох достал из мешочка на поясе ещё одну пулю, самую маленькую и лёгкую, и прямо на бегу, не используя пращу, просто рукой, метнул её в дверь на торце телеги. Попало, как он и хотел, в блестящую металлическую накладку с выступающей шишкой, где, несомненно, помещался замок. Его желание, чтобы дверь открылась, сработало. Замок щёлкнул, дверь поддалась нажиму и распахнулась внутрь.

  Дикари вломились внутрь без всякой команды все дружно, как-то умудрившись не застрять в дверном проёме и издав боевой клич такой силы, что даже Шороха проняло. Наплевав на осторожность, он ухватился за порог и заскочил в двери. Настроение было самое боевое, хотелось драки. Даже то обстоятельство, что использовать пращу в узком коридоре не получится, а его другое оружие, нож - это просто кусок острого железа, который действует не дальше, чем достанет рука, казалось незначительной мелочью. В коридоре было тесно, а спины рослых диких воинов, успевших проникнуть сюда первыми, заслоняли обзор. Толпа, только что радостно оравшая, бестолково толклась на месте, не особенно понимая, куда она попала, и что с этим делать.
  Шорох поспешил преодолеть заминку, открыв ближайшую дверь. Дверь открывалась не внутрь и не наружу, а сдвигалась вбок, к чему примитивный разум дикарей, конечно же, не был готов, а потому Шорох первым сумел это сделать. За дверью нашлась небольшая комната, в которой оказалась женщина необычайно высокого роста и странного вида, немедленно завизжавшая. От этого звука Шорох на миг потерял себя. Он почти забыл, где находится и чего ради, сопротивление радостному желанию напрыгнуть на эту бабу, сорвать с неё одежду и проделать с ней всё остальное, заняло всё внимание. Попытка преодоления природных инстинктов привела к неприятности, его коллеги по грабежу оказались к природе ближе, и смысла в её сдерживании не видели. Услышав женский визг, они все устремились к его источнику, а Шороха, парализованного противоречивыми стремлениями и стоявшего на пути как помеха, очень грубо оттолкнули куда подальше.

  От толчка Шорох упал на пол и едва не потерял стекляшки. Он попытался встать, но беснующаяся толпа толкала его снова и снова. На него несколько раз наступили, потом кто-то, также сбитый с ног, упал сверху, и в гневе укусил его за ухо, перед тем, как вскочить на ноги и вклиниться обратно в кучу тел. Кто-то получил по роже и без чувств рухнул рядом. Опасаясь, как бы его не затоптали, Шорох забился в угол подальше от толпы и сгруппировался, желая прежде всего сберечь очки.
  В этом буйстве участие принимали только мужики, бабы же, несмотря на грозную боевую раскраску, моментально притворились незаметными и тихонько ретировались наружу. Короткоухую женщину неизвестной расы вытащили за волосы и принялись раздевать, нисколько не заботясь даже сохранить её живой и здоровой. Казалось, что рвут её саму, а не одежду на ней. Вой стоял такой, что семь взрывов, бабахнувших один за другим где-то очень близко, не показались слишком громкими. Потолок украсился чьими-то мозгами, а кличи похотливой радости сменились криками боли, ужаса и гнева. Затем раздались ещё два бабаха, и Шорох увидал, как нескольких дикарей пронзил насквозь целый рой мелких пуль.
  Узкий коридор перестал выглядеть тесным. Всего несколько человек рухнуло на пол, а сквозь остатки прореженной толпы уже стала видна противоположная сторона помещения, где обнаружились два новых участника битвы. Пожилой мужчина с сединой на ушах, одетый в неудобный на вид костюм радикально-чёрного цвета, украшенной золотыми узорами, держал в дрожащих руках нечто длинное и дымящееся, судорожно пытаясь что-то с этим предметом сделать, и не обращал внимания ни на что вокруг. Второй, молодой парень, едва ли старше Шороха, выглядел куда опаснее. Он только что закончил некие манипуляции со своим оружием, гораздо более скромных размеров, поднял его одной рукой и навёл на ближайшего дикаря. Раздался знакомый взрыв, Шорох увидел вспышку и новый фонтан из мозгов. Мужчина в чёрном, наконец, сумел справиться со своей штуковиной, дёрнув её передний конец вверх. Она громко клацнула и превратилась в пару железных труб, закреплённых на лакированном деревянном основании. Понятно, что тот, на кого эти трубы будут сейчас направлены, очень скоро окажется покойником.

  Дикари, ошарашенные неожиданным отпором, как-то не спешили нападать. Они как будто ещё не поверили в реальность произошедшего, только один что-то грозно рявкнул и замахнулся дубинкой. Молодой парень с одноручным оружием что-то крикнул своему напарнику и без спешки выстрелил ещё шесть раз. Последний выстрел пришёлся в голову уже поверженного воина, который оказался не вполне мёртв, и попытался подняться. Теперь только эти двое оставались на ногах. Дикарей разбросало по полу, кажется, все они были убиты, по крайней мере, никто не шевелился. Истерзанная высокая женщина лежала у стены и тихонько подвывала, а Шорох сидел в своём углу и радовался, что оказался не схож своим гардеробом с голыми туземцами.
  Внешность этих двух обитателей железной повозки оказалась вполне привычной. В отличие от первой встреченной здесь женщины, ростом они не превосходили Шороха, а их уши имели нормальные пропорции и положенную природой растительность. Только цвет их кожи был скорее розовый, чем нормальный зеленоватый, но при местном сумасшедшем освещении эти могло оказаться только иллюзией. И свободная одежда простого кроя на Шорохе выглядела здесь слишком чужеродно, ведь облачение молодого стрелка имело с ней даже большее сходство, чем со строгим чёрным костюм старика. Понятно, что на фоне голых размалеванных дикарей его приняли за кого-то из своих. Положение было опасным, если его разоблачат, он тут же получит пулю, или даже несколько, но пока что имелись все шансы выкрутиться. Если сопротивление оказывают только два бойца, значит, в этой повозке больше нет никого опасного, или совсем никого нет.

  Между тем, по всем признакам повозка остановилась. Колёса больше не грохотали, а снаружи через открытую дверь доносились приближающиеся воинственные крики и топот десятков босых пяток. Старик бросился к двери напрямик, не иначе затем, чтобы её закрыть, и не обращая внимания на предупреждающий окрик молодого. Опрометчивость оказалась наказана, прилетевший снаружи дротик пробил грудь в чёрном мундире навылет, так, что костяной наконечник показался из спины. Старик, не успевший дойти до двери всего один шаг, начал заваливаться, но был подхвачен молодым парнем, который ещё и успел выстрелить прямо в заглянувшее в двери раскрашенное лицо. Оказывается, он уже успел перезарядить своё оружие. Парень потащил раненого обратно, подальше от открытого выхода, через который в коридор полетели новые дротики и камни из пращей.
  Шорох прикинул свои шансы. Нападать на столь быстрого бойца, убивающего одним выстрелом, означало гарантированную смерть. Ждать, когда дикари его прикончат, было глупо, они сами могли кончиться раньше, чем запас выстрелов для маленького оружия. А ведь ещё оставалась здоровенная двустволка старика, лежащая тут же. К тому же обороняющимся и не требуется перестрелять всех дикарей. Им нужно только запереть двери, что не трудно сделать, если осторожно пройти вдоль стенки, не подставляясь под дротики.
  Шорох решился. Он поднялся на колени и медленно, изображая раненого, дополз до двери на карачках, захлопнул её и сел, прислонившись к ней спиной. Снаружи начали толкаться, пытаясь открыть, но Шорох упёрся пятками в пол и держался крепко. Из прокушенного уха на его шею и плечо накапало достаточно крови, чтобы убедительно изобразить героическое сопротивление из последних сил. Молодой стрелок немедленно бросился ему на помощь. Даже сейчас, когда искажающее цвета освещение осталось снаружи, а свет исходил только от двух тусклых белых огоньков в стеклянных шарах на потолке, очевидная разница в цвете кожи его не насторожила. Парень спрятал своё оружие в подвешенный к поясу чехол, произнёс что-то ободряющее и взялся за большой железный крюк, который запер бы двери надёжнее, чем разбитый Шорохом замок. А Шорох улыбнулся, левой рукой схватил парня за запястье, а правой достал нож и вонзил его легковерному растяпе прямо в сердце.