— Гниение заживо.

— Обречена?

— При таких дождях? Если до следующей луны продержимся, обречена.

А лило нещадно. Все наземные строения сгнили до основания, на месте поселений — древесная масса, кишащая новородившейся жизнью. Пришлось перебраться под землю. Жили тесно, самый простор — встать на четвереньки. В основном ползали. Еды полно. А черви мясистые. Сухо, но иногда протекаем. Иногда кто сверху забредает, мы съедаем. Ферму организовали, недавний приплод был. Одна голова из стада гниет правда — врача вызвали.

Голова лежала, ибо иначе не могла. Врач сквозь очки рассматривал наполовину отвалившуюся ногу.

— Когда одетилась?

— Поллуны назад. Хотя кто знает.

— Счет времени ведете?

— Давно нет. Я так, навскидку.

Врач ладонью ударил по лицу больной. Она взвизгнула тем, что осталась от рта.

— Прикорм даете?

— Сами едят что-то.

Врач задумался, надавил пальцами на глаза. Из уголков что-то полилось. Помолчал сминуту.

— На поверхность не думаете?

— Пытались. Уж тут привычно. Лет десять как тут. А там ходить неудобно.

Лучина, придавленная куском земли, дотлевала.

— Ничего не поделаешь. Приплода уже давать не будет, вы забейте пока мясо живое осталось.

— Жаль. Что возьмете?

— Не знаю. Хлеб есть?

— Что-то вроде того.

— Давай.

Приполз с куском хлеба с кулак. Лучина дотлела, поэтому только наощупь.

— Вот. Что имеем.

Я ощупал лицо врача. Он поднес кусок хлеба к лицу, облизнул, поморщился.

Люди с поверхности странные. Каждый раз озираются, тоннель найти не могут, дышут часто, до раздражения. Я достал кусок камня, который взял с хлебного склада. Легко ударил по затылку. Врач что-то промычал и уснул.

Позвал других. Врача раздели, скинули на пастбище. Теперь пять голов: три самки, два самца. Гниющую зарубили. Мясо расплывалось, сочилось чем-то, но все равно вкуснее, чем хлеб.

А врач еще потом кричал долго, пришлось гортань пробить. Спустя время ничего, привык, самка одетилась, двоих из приплода так съели, хилые были, подгнивающие. В деревне нас шестеро.