Аннотация: Consecrated to Murakami and to that girl, who had given me herself on the penultimate weekend.
В сравнении со сложностью Космоса наш мiр подобен мозгам дождевого червя.
Дерек Хартфильд
А, может, и нет. Кто его знает? По образу и подобию..., стало быть - в потенции мiр столь же великолепен, как и всё Вселенское Пространство. Но вдруг и Вселенная вся - лишь изысканно сложный червяк, отупевший от собственной неограниченности?
Гнилые эти мысли мучают меня всю дорогу. За вагонным окном проносятся мутные очерта-ния ночной Карелии. Разбитая ещё с эпохи Мiровых Войн одиночная железнодорож-ная колея непрестанно раскачивает состав, который не особенно быстро продвига-ется за Полярный Круг. Несколько минут назад включили ночной свет. Впрочем, если б не свойственная карельским рельсам раздолбанность, читать вполне можно. Лежу на своей любимой верхней полке, уставившись в окно. Если сильно приглядываться - можно даже разглядеть-таки бескрайние заболоченные леса, сплошь из несвойст-венных родному Предуралью тонкоствольных берёз. А если не стараться, то на влажно-тёмном стекле проявляется отражение вагонно-плацкартных внутренностей.
На нижней боковой полке сидит, укрывшись одеялом, чему-то улыбающаяся девочка. Как вошла в Петрозаводске, так и начала улыбаться. Иногда открывала какую-то ма-ленькую книжку, купленную, должно быть, по случаю. Порой доставала из большого пакета какие-то папки, ватманы - рассматривала, хмурилась, потом снова начинала с улыбкой смотреть в своё окно. На мой взгляд - слегка полная. Но если убрать в сторону эстетство - очень симпатичная девчонка, явно татарских кровей. Не смуглая, со светлыми глазами. Очевидно - из булгарских татар.
Я не большой любитель путевых знакомств с девушками, считаю их пустой тратой времени. Куда полезнее, если хочется человеческого общения, поговорить со старушками. Можно действительно многое узнать о прошедших временах, прикоснуться к живой истории, порой негодующей, порой смирённой. А иногда эти пожившие женщины мо-гут уловить в тебе такое, чего никогда не смогут молодые. Мне, например, всё время сулят скорую женитьбу. Я уж и не знаю, что отвечать. Общаться в дороге с девушка-ми - лишь тратить душевную энергию - просто грустно становится в присутствии очередной красавицы, устремлённой в будущее.
В принципе, девочка эта ничем таким явным не выделялась. Симпатичная. Но улыбка... при наших-то мрачных временах окончательного Заката Европы такая улыбка необыкно-венная редкость. К тому же в вагоне стоит всегдашний запах немытых носков и обильного чревоугодия. Словом, еду я в свой Мурманск, смотрю в окно... и вижу её.
Повинуясь, как водится, велению души спускаюсь с полки, одеваю тапочки (вязаные, с кожа-ной подошвой) и иду курить в тамбур. Попутно, вследствие очередного вагонного подскока, задеваю коленом её бедро. Этого она практически не замечает, даже не отодвигается.
Стою, курю, раскачиваюсь. Это кстати весьма увлекательно - раскачиваться с сигаретой од-ному, ночью, в тамбуре последнего вагона в составе. Когда едешь в светлое время - можно подолгу смотреть на оставляемую позади Россию.
Когда сигаретка (Dunhill, кажется) уже заканчивается она заходит в тамбур. В это раз улыба-ется явно мне и высоким сильным голосом просить закурить (а я и не заметил, чтобы она за несколько часов дороги ходила курить). Я молча даю. Зажигалки у неё тоже нет - её я сопровождаю какой-то уместной в таких моментах шуткой. Её словно про-рывает - и она на едином дыхании долго рассказывает мне о себе. Я обычно люблю поболтать с людьми, да и о себе рассказываю вполне искренне, но тут я в какой-то оторопи лишь молча слушал. Рассказав, уходит, отчетливо показывая этим нежела-тельность продолжения разговора.
Из того, что она мне поведала, особенно запоминается её необычайно сильная уверенность в собственной мечте. Последней являлось однозначное стремление по приезду в Мурманск поступить на работу в какое-нибудь дизайнерское агентство, где и занять-ся ландшафтным дизайном с уклоном в арабские мотивы. Рассказала о том, как дол-го училась, каким нелёгким получился для неё быт в общаге, насколько плохими бы-ли некоторые её мужчины - и как при всём этом она нисколько не унывала. И всё время улыбалась...
Когда, выкурив ещё одну сигарету, я прохожу на своё место, она уже спит. Я ещё некоторое время заснуть не мгу, сознание моё долго бурлит, увлечённое таким невиданным оп-тимизмом.
Поутру мы, ёжась, выходим из вагона и по вокзальной лестнице движемся наверх, поднима-ясь над перронами. Войдя в здание вокзала мы расходимся окончательно. Я успеваю лишь заметить, что на этот раз она совсем не улыбалась и казалась какой-то ожес-точённой. На стенах вокзала висят постаревшие бумаги, сообщавшие членам семей экипажа "Курска" о том, куда им следовало подходить...
Ещё раз я встречаю её через месяц, возвращаясь из экспедиции по своим милым сопкам, усталую в несвежей одежде неуловимо пошлого фасона. Она идёт по улице с каким-то давно утратившим загар горцем - и он громко материт её на плохо выученном русским. Она не отвечает - и улыбается, правда получается это как-то пришибленно.
Вечером мы с другом (оружейным мародёром и поэтом), за неимением жён и настоящих подруг, решаем отведать женского тела. Едем на BMW-тройке по улицам, высматри-ваем. В кучке работающих девчонок вижу её.
Прошу друга проехать дальше и вообще забить на это дело. Едем к "Сашке" рассказывать друг другу стихи. Про себя я называю её Гулей...