Меня зовут Алан Urаz. Фамилия на латинице. Напоминает руну Uruz, что означает возрождение. Признаться, я рад такому сходству. Верю, что оно мне подфартит. Руна выглядит, как буква n. Следовало бы выколоть татуировку с этим стафом на плече. Спасибо папаше, что снабдил нашу семейку такой монограммой. Хотя вряд ли он подозревал о ее силе. Все равно я ему благодарен. В антропонимике есть гипотеза, что имя влияет на судьбу человека. Я в этом не сомневаюсь. Всякий тип, вознамерившийся чего-то добиться в жизни, первым делом берет себе подходящее прозвище. Если понадобится, можно и все прошлое свое переиначить. Скажем, увериться, будто ты принц Датский или сын Марадонны. Кому охота докапываться до истины. Лишь бы тебе было на пользу.
Я ищу сносное времяпрепровождение. Если кто-то ходит в офис, раскладывает там пасьянс на компьютере и доволен, что весь день таким манером пролетел, то по мне - это абсурд. Лучше бы он рассматривал крылышки у бабочек.
Людей, вероятно, можно поделить на две группы. Тех, кто не видит абсурда в заведенном порядке, и тех, кто его узрел. Так вот, я среди вторых. Куда ни кинь, кругом одни придурки, и всем до лампочки. Кроме меня. И я еще доберусь до истины и открою им глаза на тщету их.
Понятно, что как в любой задачке, все зависит от исходных данных. Мне тридцать семь лет. То есть по паспорту мне пятьдесят пять. Кстати, надо бы изменить возраст в свидетельстве о рождении и военном билете. После того, как я нарисовал на левой щиколотке вязь: кеназ и перто, произошло омоложение. Я спросил дюжину встречных, на сколько выгляжу по их мнению, и вывел среднее число. Получилось 37. Неплохо, скостить за пять минут 18 лет. Можете попробовать, если хотите. И еще. Если у вас высокое артериальное давление, пейте бета-адреноблокаторы. Доказательством того, что мое время повернуло вспять, было исчезновение печеночного пятнышка на запястье.
Кроме того, удачно сложилось, что я не был в тюрьме. Когда находишься в замкнутом пространстве, из которого тебя не выпускают даже сходить по нужде, трудно выполнить задуманное. В камере приходится испражняться в парашу у двери. Плохо, если твои шконцы располагаются неподалеку. Это понижает твой социальный статус. А если вдобавок через решетку тянет сквозняком, можно заболеть кавернозным туберкулезом. Появились микобактерии, которые не поддаются лечению антибиотиками. Хорошего мало.
Я однажды побывал в тюрьме, и мне не понравилось. Меня туда упекла жена. Я не очень удачно толкнул ее во время очередной размолвки. Миллионы людей во всем мире неловко сталкиваются каждый день. Кое-кто ломает шею или другую часть скелета. В человеке 206 костей. А еще печень и селезенка, которые могут треснуть, как брошенный с высотного здания арбуз. Моя жена ничего не сломала, но все равно вызвала полицейского. Я ей никогда не доверял. Я с детства не доверял горбуньям. Это дьяволицы со сложенными на спине крыльями. У моей жены был кифоз позвоночника, почти горб. Я его только после свадьбы заметил. Через два дня меня выпустили на волю, и я развелся.
И еще я наловчился покидать собственное тело. Впервые это произошло, когда мне было четыре года. В одно солнечное летнее утро я встал с кроватки и обнаружил на своем месте мальчика. Чудно было глядеть на себя со стороны. Я вышел из комнаты, двигаясь легко, как воздушный шарик. На кухне бабушка резала хлеб к завтраку. Меня она не видела, хотя я был в двух шагах от нее. Мимо проплывали какие-то тени, словно полутораметровые банановые коконы. Я походил по квартире и затем вернулся в свой анатомический футляр. Произошедшее напоминало сон. Но судя по всему, я вторгся в потусторонний мир. Через много лет один священник подтвердил, что астрал существует, правда, шататься в нем опасно. Можно застрять там навсегда.
Какое-то время я работал кардиологом. Считается, что оживлять людей более естественное занятие, чем решать кроссворды. Или судоку. Или перепродавать кофемолки. Я реанимировал человек сто, но еще пятьсот скончались у меня на руках. Маленькое сельское кладбище. Странно, что никто не предъявил мне счет за усопших. Не привлек к уголовной ответственности. Напротив, к дню медика написали в местной газете, какой я славный парень. На самом-то деле все обычно выглядело, будто раздача рекламных проспектов на вокзале. Я стоял рядом с агонирующим больным и повторял, как стишок несколько слов: морфин, адреналин, лидокаин. Медицинские сестры вводили эти препараты в тонкие лопающиеся вены несчастных. Потом я наносил электрический разряд в чью-нибудь холодеющую плоть, и это было проще, чем выстрелить из пистолета Макарова. Не надо прицеливаться. Как видите, ничего выдающегося тут нет. Пока ты находишься в палате, пациенты следят за тобой глазами обреченной лошади, в надежде, что ты не уйдешь в ординаторскую смотреть футбольный матч или крылышки у бабочек и не оставишь их на произвол судьбы без волшебного стишка. Говоря начистоту, все это сплошная липа. Точно так же я мог бы работать президентом страны или руководителем космических полетов. Надо лишь иметь под рукой нужную шпаргалку. Или молчать с умным видом.
Кроме того выяснилось, что у врачей и их родственников вероятность умереть больше, нежели у прочих больных. Полагают, что кастовость дает преимущества, а выходит наоборот.
Первым делом я угробил собственного папашу. Эдипов комплекс здесь ни при чем. Я ушел на тренировку по бадминтону или хоккею, не помню точно, а папаша остался один в госпитальной палате. И пока я играл, может быть в настольный теннис, у него исподволь развился инфаркт миокарда. Боль в сердце становилось мучительнее, но он терпел и ждал, когда я вернусь. Доверял только мне, рассчитывая, что родной сынок сделает все получше, чем незнакомый доктор. Когда я вошел в палату, папаша был уже мертв. Его взор был обращен к двери, в которой я при его жизни так и не появился. Перед этим он рассказывал, как однажды мама увезла меня двухлетнего к бабушке, и его внезапно сумасшедшая тоска одолела. В квартире на полу было пятно от чернил, которые я разлил, и он не вытирал его, хранил как символическую связь со мной. Жаль, что в тот день, когда папаша умер, я ничего такого не почувствовал.
Потом я прикончил свою маму. В одно студеное декабрьское утро она позвонила мне и сказала, что чувствует боль в правом боку. Всю ночь ее рвало желчью, но она не посмела нарушить мой сон. Ей было невдомек, что в ту пору я вовсе не спал, потому что медсестра из детского отделения настаивала на сексе каждые полчаса. Когда я пришел к маме, то заподозрил, что камень в ее желчном пузыре сдвинулся и закупорил выходной проток. Нужна была операция. И тут я сделал ошибку. Договорился с хирургами из отдаленной, но известной клиники, что они возьмутся за холецистэктомию. Там-то моя мама навечно и упокоилась. Произошла маленькая техническая неполадка. Врач-интерн неудачно выдернул дренажную резинку, как чеку от гранаты рванул, и это привело к смертельному перитониту.
Когда мне стукнет лет сто, и я буду сидеть где-нибудь под разлапистым деревом в Гималаях, на вопрос: что значит любовь, я бы так ответил. Помнится, мне было лет пять, и мы играли с братом во дворе. В какой-то момент я глянул на кухонное окно и увидел маму и папу. Они смотрели на нас, прижавшись плечо к плечу, и напевали песенку "На тебе сошелся клином белый свет". И вот умиротворение, что было в их глазах, вероятно, и есть то самое чувство. И еще я тогда понял, что эта парочка никогда не расстанется, хотя цапались они частенько.
Напоследок я отправил в мир иной младшего брата, Давида. В детстве я частенько его поколачивал. Временами это было жестокое избиение. Предки ничего не знали. Им бы и в голову не пришло, что я со своим смиренным ангельским видом на такое способен. Мне и самому невдомек, откуда бралась эта свирепость. Будто с катушек съезжал. По крайней мере, у брата появилось что-то вроде защитной реакции. Он, видать, уяснил, что в этой суровой жизни не обойтись без телохранителей и вечно собирал вокруг себя крепких ребят, иногда уголовников, который оберегали его покой. И никто не знал, даже когда он стал президентом банка, что в глубине души этого властного мужчины сидит мальчишка, опасающийся взбучки. Давид погиб в автомобильной аварии. И вот что всем показалось странным. На его теле не было ни царапины. Посчитали, что причиной смерти явился сбой в архитектонике мозга. И только я знал, что его убил страх, тот глубинный страх, что сидел в нем с младенческих лет, и наконец, остановил его сердце.
Таким образом, к моим пятидесяти пяти годам (хотя на самом деле мне тридцать семь) я научился умерщвлять своих родственников, выходить из тела и сворачивать розочку из ресторанной салфетки.
В роддоме мы все похожи на геморроидальные свечи, и неизвестно кто в какую задницу попадет. Из пункта А в пункт Б, я имею в виду из лона матери на погост, можно добраться миллионами разных способов. И если кому-то начихать на выбор, то я, видать, из тех ловкачей, что норовят просчитать выигрыш. Слишком большая ставка на кону, и повторной попытки еще никто не удосужился заполучить. Разве что Христос, когда воскрес, да и то благодаря папаше.
Ко всему прочему меня стали раздражать больные, тошнило от одного их вида. Как говорил Фрейд, люди в массе своей подонки. То есть до пяти лет они еще терпимы, но потом излишек мяса и дебильные телепередачи делают из ангелочков уродов. Они идут вереницей по коридору отделения, прижав руки к сердцу и мечтая о том, чтобы в их ягодицы впрыснули солидную дозу химического дерьма. Когда я говорю им, что проблемы со здоровьем решаются не капельницей, а покаянием или пробежкой на городском стадионе, они готовы разорвать меня на части. Эти несчастные полагают, что изъеденные жадностью и завистью души можно вылечить физиопроцедурами. И тогда я стал притворяться, что лечу тех, кто притворяется больными. Иной раз жалко всю эту прорву бедолаг. Ничего в их дурацкой жизни нет, кроме заботы о своем теле.
И еще я узнал, что они выделывают по вечерам. Смотрят телевизор. Накручивают на себя все невзгоды мира, а заодно с ними саркомы и меланомы. Вместо этого они бы лучше укладывались в гроб, накидывали крышку и думали о стрекозах. Или изучали "Руководство по катанию на сноуборде".
Перемены происходят внезапно. Как революции в африканских странах. В один день ты идешь и покупаешь себе новые туфли. Никто ведь не делает этого постепенно. Вначале шнурки, затем левый ботинок, а через год правый.
Со мной так и вышло в некий вечерок. Сперва я побывал на свадьбе. Невеста сочла забавным пригласить на торжество своих прежних любовников. Она сидела между женихом и мною и совала ручонки в штаны то к благоверному, то ко мне. Ее это заводило. Наверное, это было приятнее, чем смотреть последние новости.
На том буффонадном празднестве я малость перебрал. И когда доплелся домой и упал на кровать, то махом провалился в бездну, словно та Алиса в страну чудес. Хотя, может статься, я снова, как в детстве, вышел из собственного тела. Но по большей части все смахивало сон. Я стоял посреди огромного зала, стены которого под самый потолок были забиты книгами. За столом под мягким светом оранжевой лампы сидел Давид. Он читал. Сколько помню, он с малолетства приохотился к чтению. У нас дома была большая библиотека. Так вот Давид к десяти годам одолел "Тихий Дон" Шолохова и двадцать четыре тома Бальзака. Это уже потом, после школы у него появилась другая цель: накопить миллион долларов. Они должны были стать его опорой и щитом.
Я приблизился к столу и спросил:
- Как тебе тут? Спокойно?
Он поднял голову, лицо у него было безмятежное, глаза смотрели без удивления. И ответил:
- Спокойствие и тревога - это антиподы, два крайних случая. Тут бывает только так, как тебе нужно. Как бывало в детстве. Одно настроение сменяет другое, будто дождливая и солнечная погода.
- Что это за книги вокруг?
- Те что были прежде и те, что будут после. Здесь нет времени.
- А где мама?
- Посмотри туда, - Давид указал пальцем на стену, и та отошла в сторону. В комнате с голубыми обоями стояло штук пятьдесят стиральных машин. Мама ходила между ними и приговаривала:
- Тут у меня платочки, здесь полотенца, там рубашки.
Кроме того на полках я увидел бесчисленное множество чашек и тарелок, которые постоянно меняли очертания и цвет.
В глубине комнаты за столом, покрытым зеленым сукном, отец играл в солдатиков. Он был одет в форму кирасира времен наполеоновских войн, и по его приказу на поле боя бегали маленькие человечки с оружием.
Комаров не было.
Похоже на то, что вся семейка не скучала. С тем я и вернулся в свою бренную оболочку.
К нам в больницу частенько привозили пьянчуг в белой горячке. По всему видать, они пребывали в некоем дъявольском царстве, где их пугали чертики и насекомые. Если посмотреть вокруг, куча народу, всякие эпилептики, шизофреники, йоги только тем и заняты, что попадают в потусторонние миры. Правда, выходят они на разных станциях, приветливых и не очень, кому как повезет. Каждому воздавалось по вере его. И я решил стать кем-то вроде диспетчера, помогать пустоцветам найти подходящую оранжерею в зазеркалье. В моей руке был шприц, наполненный смертельной дозой гликозида.
Первым моим пассажиром был старичок-чревоугодник. Как раз из тех типов, которые уверенны, что они смертельно больны. Ходил он шаркая по линолеуму, будто лыжник или заводной пингвин. Движения его были осторожны, словно он нес на голове кувшин с водой. Оживал он лишь в те часы, когда садился за обеденный стол. Взмахи ножом и вилкой делали его похожим на капельмейстера. Сервировка блюд украсила бы своим фото любой кулинарный журнал. К тому же он кашлял по ночам. Я терпеть не могу, когда кто-нибудь кашляет, храпит или лает. Бессмысленные звуки. Участь этого плотоядца была решена. Я понял, что означает для смертных отправиться в лучший из миров. Когда старичок упокоено дремал под капельницей, я ввел ему в трубку пять миллилитров строфантина. Сердце счастливчика мгновенно остановилось. Его владелец отправился туда, где он будет вечно вкушать лучшие яства Галактики. Потрошка неведомых доселе животных. Представляю, как он возблагодарит меня.
Сказано ведь, лежит секира под деревом. И будет срублено, то, что не дает плода. А вот насчет дровосека не уточнили. Ну, так я не гордый. Могу и без приказа исполнить волю верховную.
Я и невесту ту блудливую отправил в райские кущи. Когда она поступила в реанимацию с пневмонией, я прикончил ее так же незатейливо, передозировкой строфантина. Как же она возрадуется, очутившись в саду из миллиона фаллосов, тянущихся к рукам ее.
Теперь, уразумев свое поприще, я не смотрю футбольные матчи и не веду глупых разговоров с друзьями в пивнушках. Я выискиваю заводных пингвинов и пустоцветов, дабы секирою своей исполнить их желания. Потом я приду к вам.