Я живу за счет женщин. Нет, я неправильно выразился. Я не живу за счет женщин, я живу за свой счет. Просто моя профессия - женщины.
Каждый вечер я выхожу на работу и иду по зимнему городу пешком туда, где нужно то, что я умею делать. Иногда мне хочется сменить свою профессию. Я мог бы быть, например, хорошим наемным детективом. Я с виду незаметный, ничем не примечательный горожанин средних лет. Когда я иду по вечерним улицам, я похож на человека, который живет где-то здесь, совсем недалеко, в лабиринтах темных проходных дворов, подъездов с перепутанной нумерацией, чугунных решеток и неосвещенных арок. Сейчас, в темном пальто с поднятым воротником, я стараюсь идти так, чтобы на меня не попадал свет фонарей. Это не всегда удается, и тогда я делаю вид, что возвращаюсь из театра.
Ах, театр... Публика разъезжается, слышны голоса извозчиков и четкие щелчки кнута. Больше нет того театра, в котором можно без спешки скушать пирожное и запить его брютом. Есть театр со школьницами в черных джинсах и раскисший снег на пути к метро.
Для того чтобы стать человеком, возвращающимся из театра, не нужно ничего. Нужно просто услышать позади себя звук прощальных апплодисментов. Ах, да. Почему я возвращаюсь из театра один? В этом распахнутом пальто и болтающемся шарфе? Может быть, я - заядлый театрал? Мне не нравится эта роль. Я застегиваю пальто и плотнее наматываю шарф.
Снова неосвещенный участок бульвара, и я становлюсь опасным. Автоматический Glock-17 в наплечной кобуре практически незаметен. Ничего не изменилось. То же пальто, с одной расстегнутой пуговицей по центру груди. Тот же шарф, плотно закрывающий шею. Парни, вынырнувшие из темноты, чувствуют Glock и уступают мне дорогу. Проходя мимо них, я делаю шаг чуть в сторону. На всякий случай. Никогда нельзя быть слишком самоуверенным.
Сегодня я иду к Мари. Ах, Мари! Я люблю, тебя, Мари. Но я буду жесток. Потому что ты любишь меня жестоким. Я пройду на кухню в пальто и ботинках, принюхиваясь. А ты зажмуришься от страха, и я знаю, что у тебя вспотеют ладони и пальцы. Я возьму тебя за руку. За твою слабую и напряженную ладонь и тонкие пальцы. Ты боишься. Больше всего ты боишься, что я еще раз вдохну воздух твоей маленькой кухни и уйду. А когда я уйду, ты станешь бояться, что я не приду больше никогда. Ты будешь смотреть на телефон как на последнюю надежду, но не решишься набрать номер. Ты наберешь номер только в крайнем случае. И тебе всегда кажется, что самый крайний случай еще не наступил.
Но сегодня мы будем веселиться. Ты, сидя голой на вертящемся стуле, будешь играть на рояле, а соседи будут стучать к нам в стену. Я сниму шарф и сяду в кресло. Тебе сегодня можно все: прыгать по дивану и снимать с меня ботинки, пить портвейн, грызть яблоки и тянуть меня за руки.
Я принес тебе в кармане моего пальто подарок: два миндальных пирожных в маленькой коробочке, перетянутой красной лентой. Ты надкусываешь одно и прячешь коробочку в письменный стол. Завтра ты уедешь на гастроли. Ты сможешь уехать только потому, что у тебя будет возможность позвонить. В самом крайнем случае позвонить мне. Ах, Мари. Твое слабое тело бьется в моих руках, и ты живешь.
****
Я не люблю ездить на такси, и, тем более, за рулем. Я иду пешком от Мари к себе, в свое логово, в свое убежище, где можно наслаждаться одиночеством и где соседи совершено не подозревают о том , чем я занимаюсь в той жизни, которая скрыта от них. Мне часто кажется, что я живу на конспиративной квартире посреди Цюриха, а мои соседи - добропорядочные немцы, молча встречающие меня у своих окон и провожающие долгим взглядом мою спину, когда я ухожу.
Через три дня мы летим с Изабеллой в Касабланку. Я буду играть роль ее мужа, богатого и загадочного. Ах, Касабланка! Мне придется ходить по твоим улицам в начищенных ботинках и ездить на машинах с кондиционерами. Вместо того, чтобы пить кофе на задворках захолустных кварталов, сидя в плетеном кресле и вытянув ноги в растоптанных сандалиях. Я ненавижу кондиционированный воздух и Изабеллу, из-за которой я буду вынужден этим воздухом дышать. Ей придется дорого за это заплатить. Синий свет чертит косую полосу на потолке, красный - ползет тонкой лентой по широкой кровати. На белых простынях холодного гостиничного номера с гигантским окнами - белое распластанное тело Изабеллы и растоптанная гордость, от которой не осталось даже глотка шампанского. Для чего тебе Касабланка, Изабелла? Может быть, для того, чтобы избавиться от самой себя?
****
Падает снег. Громадные белые хлопья. Зима скоро кончится. Дома, засыпанные снегом, и белые дороги - это совсем ненадолго. Я наливаю кипяток в чашку и отрезаю тонкий ломтик лимона. На белых дорогах машины уже прочертили черные следы. Когда я проснусь... Я не знаю, что будет, когда я проснусь. Будут гореть фонари, а снег будет продолжать падать. А, может быть, снега уже не будет.
****
Винтер. Про женщин я знаю всё, но только не про тебя. Я ничего не знаю о тебе, потому что каждый день ты - другая. Я всегда забываю твое имя. Или, может быть, просто не хочу произносить его вслух. Поэтому сегодня ты - Винтер. Не спится. Я надеваю пальто, шарф и иду по мокрому снегу, крупные хлопья падают мне на голову и спускаются по шее тонкими струйками воды за воротник. Винтер в переднике с красными цветами распахивает дверь:
- Хочешь борща?
- Я хочу тебя.
Я съедаю борщ и падаю на кровать. И не слышу, как падает снег.
- Скоро весна.
- Да, скоро весна, Винтер. И я буду звать тебя Фрюлинг. А когда я уйду на пенсию, твое имя станет Лаубфаль. Мы уедем в Цюрих и будем жить на Фруктовой улице, а немцы будут приходить к нам в гости кушать борщ.
- И будут думать, что мы - шпионы.
Если бы ты знала, фрау Фрюлинг, если бы ты знала...
****
- Спокойной ночи, Мари!
- Спокойной ночи, Изабелла!
- Спокойной ночи, Матильда!
Матильда опускает трубку, включает будильник, кладет его рядом с собой, около подушки, и засыпает.
Для Матильды самое страшное - не услышать "Спокойной ночи". Не услышать "Спокойной ночи" - значит - остаться одной. Совсем одной на кровати, в комнате, в кухне, в ванной и в туалете. Для чего жить, если никого не интересует, как ты заснешь? Невозможно уснуть, потому что вокруг - холод и пустота. Таблетка не помогает. Сколько нужно таблеток? Двадцать? Не спеши, Матильда, еще есть время.
- Спокойной ночи, Матильда!
Я знаю про женщин всё. И я исполняю их желания. Такая у меня профессия - женщины. Женщины - суицидницы.
- Я люблю тебя, Мари!
- Я ненавижу тебя, Изабелла!
- Спокойной ночи, Матильда!
Как бы я жил, если бы не вы? Мог бы я жить, если бы не был вам нужен?
****
Я кладу на стол Glock. В нем нет ничего такого, что может восхищать. Он - не более чем удобный инструмент. Пластмассовая ручка и пластмассовый магазин, и лишь ствол из хорошей стали. Семнадцать патронов. Патроны плотно сидят в магазине и ждут, когда передернется затвор и первый из них пойдет вверх. Одного патрона может хватить, чтоб избавить кого-то от ночных кошмаров.
Красная лента из шелка. Из таких лент можно делать лямки для платьев. И подвязки для украшений на шею. Как ошейники. Красивые женские ошейники. Но часто их носят и просто так, безо всего. У меня есть целый моток такой ленты. Красной шелковой ленты для нежной шеи. Этот моток лежит в ящике письменного стола. Его нельзя держать на виду. Он слишком красив. Оттуда не отрезано еще ни одного кусочка. Или отрезано? Завтра я встречаюсь с Главным.
****
Солнце врывается и заливает стену, около которой стоит моя кровать. Я очень бодр. Умываюсь и с аппетитом съедаю свой завтрак: овсянка и кусочек сливочного масла.
- Добрый день.
- Добрый день. Ну, как поживает Глок?
- Никакого Глока никогда не было. Вы же знаете...
- И красной ленты не было?
- Была. Она и сейчас есть.
- И что с ней?
- Ничего. Она мне больше не нужна. Можно выбросить.
****
Фрюлинг... Я иду по залитому солнцем городу, и у меня кружится голова от запаха весны. Весны еще нет, но ее запах уже поселился на улицах. Этот запах врывается в трамвай на каждой остановке через открытую дверь. Я пройду в комнату, не снимая пальто, открою ящик письменного стола, достану красную ленту и сделаю из нее цветок.
****
Нет. Я не могу ее выбросить. Я не могу сделать из нее цветок. Я кладу красную ленту в карман своего пальто и иду по ночному городу. В лужах отражаются фонари, и грязь на дороге красиво блестит, словно это не грязь, а украшение.
Сегодня я иду к Мари. Я несу ей два миндальных пирожных в коробочке, перетянутой красной лентой.