Alec Vagapov : другие произведения.

Yevgeny Yevtushenko. Collection of Poems.Part 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Yevegeny Yevtushenko. Collection of Poems. Part 2. Bilingual Version. Translated from the Russian by Alec Vagapov


 

Евгений Евтушенко

Yevgeny Yevtushenko
 


Translated by Alec Vagapov

 

ОСЕНЬ

AUTUMN
Внутри меня осенняя пора. 
Внутри меня прозрачно прохладно, 
и мне печально и, но не безотрадно, 
и полон я смиренья и добра. 
А если я бушую иногда. 
то это я бушую, облетая, 
и мысль приходит, грустная, простая, 
что бушевать - не главная нужда. 
А главная нужда - чтоб удалось 
себя и мир борьбы и потрясений 
увидеть в обнаженности осенней, 
когда и ты и мир видны насквозь. 
Прозренья - это дети тишины. 
Не страшно, если шумно не бушуем. 
Спокойно сбросить все, что было шумом, 
во имя новых листьев мы должны. 
Случилось что-то, видимо, со мной, 
и лишь на тишину я полагаюсь, 
где листья, друг на друга налагаясь, 
неслышимо становятся землей. 
И видишь все, как с некой высоты, 
когда сумеешь к сроку листья сбросить, 
когда бесстрастно внутренняя осень 
кладет на лоб воздушные персты. 
1965 
It's autumn time inside me, as I feel. 
It's cool and lucid, and I see quite clearly, 
although I"m sad, I am not despaired, really, 
and I am filled with patience and good will. 
And if , at times, I do get wild indeed, 
I do it when I fade and leave my foliage, 
and then I come to sad and simple knowledge 
that rage and rampage isn't what we need. 
But what we really need is just a chance 
to see the raging world and our own selves 
in all the bareness of autumn spells, 
when we can see all through, at once. 
Enlightenment is the child of peace and calm. 
So never mind if we don't rage and riot. 
We'd better shuffle off all wrangles and keep quiet 
in order that we see new foliage come. 
Something has happened to me, for I trust 
and I rely exclusively on silence 
where leaves pile on the ground, tired of violence, 
and turn, inaudibly, to earth and dust. 
Then you see all, like from a mountain bed, 
when you can drop your foliage duly, 
and when your inner autumn gently, coolly, 
will put its airy palpi on your head. 
  

* * *
 

* * *
Мне снится - я тебя уже любил. 
Мне снится - я тебя уже убил. 
Но ты воскресла в облике ином, 
как девочка на шарике земном 
в изгибисто наивной простоте 
у раннего Пикассо на холсте. 
и попросила, ребрами моля: 
"Люби меня!", как: "Не столкни меня!" 
Я тот усталый взрослый акробат, 
от мускулов бессмысленных горбат, 
который знает, что советы - ложь, 
что рано или поздно упадешь. 
Сказать мне страшно: "Я тебя люблю", 
как будто выдать: "Я тебя убью". 
Ведь в глубине прозрачного лица 
Я вижу лица, лица без конца, 
которые когда-то наповал 
или не сразу - пыткой - убивал. 
Ты от баланса страшного бела: 
"Я знаю все. Я многими была. 
Я знаю - ты меня уже любил. 
Я знаю - ты меня уже убил. 
Но шар земной не поверну я вспять: 
люби опять, потом убей опять". 
Девчонка ты. Останови свой шар. 
Я убивать устал. Я слишком стар. 
Но шар земной ножонками гоня, 
ты падаешь с него: "Люби меня". 
И лишь внутри - таких похожих - глаз : 
"Не убивай меня на этот раз!" 
1967 
I fancy, I've already loved you. 
I fancy, I've already killed you. 
But you revived embodied in a girl, 
as an ingenuous figure on a ball; 
your body bent, you try to keep your balance - 
as if you were from Picasso's canvass. 
You ask me with your heart and soul : 
"Do love me!", like "Don't push me off the ball!" 
I am that weary acrobatic man, 
my muscles make me look a humpbacked one 
who knows that all advice is false and leads astray, 
and you are sure to fall down anyway. 
I want to say: "I love you", but I fear, 
it's like announcing: "I'll kill you, dear". 
For in the depth of the transparent face 
I see no end of faces, full of grace, 
of which I've loved and killed a lot, 
by torturing, or crushing on the spot. 
You're pale from fear, balancing the ball: 
"I've been among them, and I know it all. 
I know that you've already loved me. 
I know that you've already killed me. 
But I will not reverse the world. I won't. 
Love me again, then kill me if you want". 
I tell you, girl, do stop your ball. 
I'm tired of killing. I'm too old. 
But you drive on the planet with your feet, 
and saying: "Love me do", you fall off it. 
And deep inside the eyes, - so much like yours, - 
I read: "You will not kill me, I suppose!" 
  

КОГДА МУЖЧИНЕ СОРОК ЛЕТ 
  

WHEN A MAN IS 40
Когда мужчине сорок лет, 
ему пора держать ответ: 
душа не одряхлела? - 
перед своими сорока, 
и каждой каплей молока, 
и каждой крошкой хлеба. 
Когда мужчине сорок лет, 
то снисхожденья ему нет 
перед собой и богом. 
Все слезы те, что причинил, 
все сопли лживые чернил 
ему выходят боком. 
Когда мужчине сорок лет, 
то наложить пора запрет 
на жажду удовольствий: 
ведь если плоть не побороть, 
урчит, облизываясь, плоть - 
съесть душу удалось ей. 
И плоти, в общем-то, кранты, 
когда вконец замуслен ты, 
как лже-Христос, губами. 
Один роман, другой роман, 
а в результате лишь туман 
и голых баб - как в бане. 
До сорока яснее цель. 
До сорока вся жизнь как хмель, 
а в сорок лет похмелье. 
Отяжелела голова. 
Не сочетаются слова. 
Как в яме - новоселье. 
До сорока, до сорока 
схватить удачу за рога 
на ярмарку мы скачем, 
а в сорок с ярмарки пешком 
с пустым мешком бредем тишком. 
Обворовали - плачем. 
Когда мужчине сорок лет, 
он должен дать себе совет: 
от ярмарки подальше. 
Там не обманешь - на продашь. 
Обманешь - сам уже торгаш. 
Таков закон продажи. 
Еще противней ржать, дрожа, 
конем в руках у торгаша, 
сквалыги, живоглота. 
Два равнозначные стыда: 
когда торгуешь и когда 
тобой торгует кто-то. 
Когда мужчине сорок лет, 
жизнь его красит в серый цвет, 
но если не каурым - 
будь серым в яблоках конем 
и не продай базарным днем 
ни яблока со шкуры. 
Когда мужчине сорок лет, 
то не сошелся клином свет 
на ярмарочном гаме. 
Все впереди - ты погоди. 
Ты лишь в комедь не угоди, 
но не теряйся в драме! 
Когда мужчине сорок лет, 
или распад, или расцвет - 
мужчина сам решает. 
Себя от смерти не спасти, 
но, кроме смерти, расцвести 
ничто не помешает. 
1972 
At forty years of age a man 
should give account: is he done? 
Is he worn out and beaten? 
and answer for each year he's lived, 
each drop of milk he has received, 
each crumb of bread he's eaten. 
At forty years a man should not 
expect allowances from God 
and be too self-assertive, 
for all the feelings he has hurt 
and every scribbled lying word 
rebound on him, for certain. 
At forty years of age a man 
should have to put up with a ban - 
no pleasure is allowed. 
For if the body overcomes 
so smug and happy it becomes: 
the soul has been devoured. 
The body, too, is lost and gone 
when, gradually, you"re frayed and worn 
like pseudo Christ, from kisses. 
Perpetual love affairs will end 
in haziness, confusion and 
a crowd of naked misses. 
When young we clearly see our course, 
and live the life of a carouse, 
at forty we are crapulous. 
Our feet are heavy, we"re tongue tied. 
Words, failing us, can"t be combined. 
Our new home is lightless. 
When we are young, at breakneck pace 
we hurry to the market place 
to vanquish fortune there. 
At forty tediously we drag, 
back home with our empty bag : 
we have been robbed at fair! 
At forty years of age a man 
should tell himself and everyone: 
do not set foot on fairs. 
You"ll never sell if you don"t cheat 
and if you cheat, you"re in for it, 
such are the trade affairs. 
It"s worse when, trembling like a horse, 
you neigh, tied by your trading boss, 
the crook that gets you round. 
While you feel equally ashamed 
both when you are involved in trade 
and when they sell you out. 
Life paints a man of forty grey; 
well, if you cannot be a bay 
be grey such as a dapple; 
and bear in mind one little thing : 
do not sell out off your skin 
a single spot, called "apple"1. 
When you are forty years old 
you should remember that the world 
is not just trading session. 
The best is yet to come your way, 
avoid a comedy, and play 
your part with self-possession! 
At forty think about your fate, 
decide if you should bloom or fade, 
which is a better virtue? 
You can"t escape the day of doom, 
however, if you choose to bloom 
no power can prevent you. 
 

В ПОГОНЕ ЗА ДЕШЕВОЙ ПОПУЛЯРНОСТЬЮ
 

IN CHASE OF CHEAP POPULARITY
Мне скоро тридцать. Я герой пародий, 
статей, разоблачительных стихов. 
Приписаны мне прочно все пороки 
и все из существующих грехов. 
Мне говорят порой, что я пишу 
в погоне за дешевой популярностью, 
Возможно, скажут вскоре, что дышу 
в погоне за дешевой популярностью. 
Когда-нибудь я все-таки умру. 
И постараюсь тихо, а не буйно. 
Надеюсь, что хоть этим я уйму, 
умаслю я умаявшихся уйму. 
Не будет хитрой цели у меня. 
Но кто-то с плохо сдержанною яростью, 
наверно, прошипит, что умер я 
в погоне за дешевой популярностью. 
1957-1961 
I shall be 30 soon, and I"m a hero 
of parodies and rhymes that rail and scold. 
With one accord they claim that I"m a bearer 
of all the sins and vices in the world. 
Some people tell me that I write to please, 
in chase of cheap success and popularity. 
They will be claiming shortly that I breathe 
in chase of cheap success and popularity. 
Some day, I know, I"ll die, and I will try 
to do it quietly, it won"t be loud. 
I hope that in that way I"ll mollify 
and soothe the crowd of the haggard and worn out. 
I will not set a cunning goal of any kind. 
But someone, in a rage, will say,with clarity, 
contemptuously hissing, that I died 
in chase of cheap success and popularity. 
 

* * *
  

* * *
Пришли иные времена. 
Взошли иные имена. 
Они толкаются, бегут. 
Они врагов себе пекут, 
приносят неудобства 
и вызывают злобства. 
Ну, а зато они - "вожди" 
и их девчонки ждут в дожди 
и, вглядываясь в сумрак, 
украдкой брови слюнят. 
А где же, где твои враги? 
Хоть их опять искать беги, 
Да вот они - радушно 
кивают равнодушно. 
А где твои девчонки, где? 
Для их здоровья на дожде 
опасно - не иначе - 
им надо внуков нянчить. 
Украли всех твоих врагов. 
Украли легкий стук шагов. 
Украли чей-то шепот. 
Остался только опыт. 
Но что же ты загоревал? 
Скажи, ты сам не воровал, 
не заводя учета, 
все это у кого-то? 
Любая юность - воровство, 
и в этом жизни волшебство: 
ничто в ней не уходит, 
а просто переходит. 
Ты не завидуй. Будь мудрей. 
Воров счастливых пожалей. 
Ведь как ни озоруют, 
их тоже обворуют. 
Придут иные времена. 
Взойдут иные имена. 
1963 
New times have set in nowadays, 
and they have brought along new names. 
They dash around, run and fuss 
make enemies and kick up rows; 
they cause discomfort and privation, 
stir up annoyance and vexation. 
But they are "leaders". There are girls 
awaiting them in rains and whirls, 
and peer through the darkness, 
collating their smartness. 
But where are your downright foes? 
It"s hard to find them, I suppose. 
Oh there they are! Looking so friendly, 
they smile and nod approval gently. 
And where are your girls? Yes, where? 
It"s raining, and they should take care, 
bewaring of getting wet - 
they"ll have to nurse grandchildren yet. 
They"ve stolen all your enemies, 
the gentle footsteps which you miss, 
they"ve stolen someone"s whisper... 
All that remains is wisdom. 
Why are you sad, you poor thing? 
Haven"t you stolen anything 
from anyone without 
even keeping count? 
Young age is larceny and bluff, 
and that"s the miracle of life: 
there"s no evaporation, 
there"s only transformation. 
Do not be envious. Be wise. 
Just spare the happy thievish guys. 
No matter how they fool about, 
they, too, will be cleaned out. 
New times will come some of these days, 
and they will bring along new names. 
 

* * *
 

* * *
Не тратьте время, чтобы помнить зло. 
Мешает это внутренней свободе. 
Мешает просто - черт возьми! - работе, - 
ну, в общем, это хлопотно зело. 
А помните добро, благодаря 
за ласку окружающих и бога. 
На это дело, к стати говоря, 
и времени уйдет не так уж много. 
1964 
Don"t waste your time, don"t keep the bad in mind 
for it impedes your freedom, at your instance. 
In fact, it hampers work and causes hindrance, 
it"s much too troublesome, a real bind! 
But bear the good in mind , and give the due 
to God and all around you for endearment. 
Just try, and you will see it isn"t hard to do, 
and, incidentally, it all won"t take a minute. 
 

* * *
 

* * *
Мне чужды экстремисты... Мне приелись 
их трепотня, их умственный разврат. 
Вся эта ультралевость, ультраправость 
рутиной одинаковой разят. 
И в мире, двунаправленном, рутинном, 
где рвутся к власти с бомбой под полой, 
спасенье не в "да здравствует!" ретивом, 
ни в злобно-разрушительном "долой". 
Но между "про" и "контра" есть на свете. 
Как будто между мечущихся пуль, 
рутинность омерзительная третья - 
трусливая возвышенность чистюль. 
1975 
I can"t digest extremists... I"m sick with 
their twaddle and perverted scope of mind. 
Those ultra left and ultra right are equals: 
smell of routine of the unvarying kind. 
In this two-sided world routinely turning round 
where they fight for power, bombs up the sleeve, 
there"s no salvation in the angry screams of "Down!.." 
nor in the zealous shouts of "Long live!.." 
Between the "pros" and "cons", as though between 
the bullets flying by, obscure, 
there is a third, detestable, routine, 
and it"s the cowardly highness of the "pure". 
 

* * *
 

* * *
О Грузия, 
нам слезы вытирая, 
ты - русской музы колыбель вторая. 
О Грузии 
забыв неосторожно, 
в России быть поэтом невозможно. 
1978 
Oh Georgia, 
wiping away our tears of lamentation, 
you are another cradle of Russia"s inspiration. 
Forgetting Georgia, 
like a thoughtless dasher, 
it is impossible to be a poet here in Russia. 
  

* * *
  

* * *
Не хочу быть любимым всеми 
ибо вместе с борьбой в меня 
время всажено, будто семя, 
а, быть может, и все времена. 
Не играю с оглядкой на Запад, 
не молюсь, как слепой, на Восток. 
Сам себе я задачи не задал, 
вызывать двусторонний восторг. 
Невозможно в жестоком сраженье, 
руку на сердце положа, 
сразу быть и сторонником жертвы, 
и сторонником палача. 
Продолжаюсь я, всех запутав, 
Всем понравиться - это блуд. 
Не устраиваю ни лизоблюдов, 
ни раскалывателей блюд. 
Не хочу быть любимым толпою - 
я хочу быть друзьями любим. 
Я хочу быть любимым тобою 
и когда-нибудь - сыном своим. 
Я хочу быть любимым теми, 
кто сражается до конца. 
Я хочу быть любимым тенью 
мной потерянного отца. 
1979 
I don"t want to please everybody 
for along with the habit to fight 
I have time, or all times, in my body 
like a seed, implanted inside. 
I don"t play looking timidly westward, 
I don"t worship the East, like blind, 
I don"t want to be doubly favoured 
for it"s not what I have in mind. 
When engaged in a fierce battle 
one cannot sincerely side 
both with those getting killed like cattle 
and the ones who commit genocide. 
I get on. People find me ambiguous... 
Pleasing all is indecent and lewd. 
I do not gratify the obsequious 
nor the ones who stir up a feud. 
I don"t want to be loved by a crowd, 
but I want to be loved by you, 
by my friends and well-wishers around, 
and some day by my sonny, too. 
I just want to be loved and favoured 
by the ones who fight to the last. 
I want to be loved by the shade of 
my father whom I have lost. 
 

* * *
 

* * *
Мой сын курлычет песенку свою, 
подобную журчащей птичьей речи, 
и я боюсь, что вдруг на чьи-то плечи 
я с плеч моих страдания свалю. 
Боюсь, что на других свалю вину 
за всю игру людьми или словами. 
Боюсь, что на других свалю войну, 
висящую у нас над головами. 
Когда мы трусим в чью-то шкуру влезть, 
с несчастьями других играя в прятки, 
в семейном личном счастье что-то есть 
от ловкенько подкинутой нам взятки. 
Да будь я из блаженно всеблагих, 
да будь я и великий-превеликий, 
не заслужил я подлых привилегий 
не мучиться - хотя бы за других. 
Конечно, мне хотелось бы всех благ, 
конечно, мне хотелось бы почета, 
но думаю порой - какого чета 
напрашиваться мне на этот блат? 
Спасайтесь от позора не страдать, 
не помогать, не думать, не бороться. 
Сомнительна такая благодать - 
к несчастию на счастье напороться. 
И если чересчур мне хорошо, 
все сделаю, чтоб стало мне похуже, 
чтобы, пронзив, мороз пошел по коже 
когда ласкают слишком горячо. 
Нарочное придумывание бед 
чужие беды, впрочем, не оплатит. 
Всегда, когда своих страданий нет, 
чтоб не тупеть, чужих страданий хватит. 
1979 
The song my son is softly humming spells 
a quiet babbling twitter of a bird, and 
I am afraid that I may shift the burden 
of all my torments on somebody else. 
I am afraid that I may blame some others for 
the tricks I played on words, my friends and brothers. 
I am afraid that I may shift the war, 
that hangs above our heads, on others. 
When with the people suffering grief we toy, 
afraid of sharing their pains and sorrows, 
behind the happy life that we enjoy 
there"s somewhat of a bribe palmed off upon us. 
If I were the greatest man, or say, 
the finest and the worthiest human being, 
I wouldn"t have the privilege of living 
without pain - for others, anyway. 
Of course, I"d like to have the best in life, 
of course, I"d like to win respect and veneration, 
but why the hell, I wonder, should I strive 
for creature comforts, coveting protection? 
Beware of a shameful life without pain, 
a life without thinking, striving, suffering... 
It is, indeed, a doubtful blessing when 
you have a stroke of luck as an unwanted happening. 
And if I chance to go through happy days 
I"ll do my best to make them gloom and shadow 
so that I shake with cold, chilled to the marrow, 
when hearing the flaming words of praise. 
The sufferings that we invent will not 
make up for other people"s troubles. 
When our own grieves we haven"t got 
we can avail ourselves for those of others. 
  

* * *
 

* * *
Я вижу с отвращением насквозь 
вас, розовое племя наслажденцев, 
цинически играющих младенцев... 
А время? Время сжалится авось. 
Я не желаю вам несчастных детств, 
но в зрелости побойтесь погремушек 
и слишком уж беспечных потягушек 
с убогим восклицаньем: "Наслажден!" 
В истории давно и след простыл 
тех, кто искали только наслажденья. 
Оказывает вечность снисхожденье 
лишь тем, кто снисхожденья не просил. 
1979 
I look upon you with repulsion and disgust, 
you, rosy race of pleasure hunters 
that cynically play the little bantams... 
Time will, you think, take pity on your past. 
You may enjoy your babyhood all right 
but as you get mature, beware of rattles, 
and don"t stretch out idly on a mattress 
exclaiming : "I"m pleased and satisfied!" 
The names of those who wanted just to strive 
for pleasure have all sunk into oblivion. 
Eternity is only merciful and lenient 
to those who never wanted lenience in life. 
  

* * *
  

* * *
Есть прямота, 
как будто кривота. 
Она внутри самой себя горбата. 
Жизнь перед ней 
безвинно виновата 
за то, что так рисунком не проста. 
Побойтесь жизнь спрамлять, 
не понимая, 
что можно выправлением согнуть, 
что иногда в истории прямая 
меж точками двумя - 
длиннейший путь. 
1979 
Straightforwardness 
can be a little off. 
It"s crooked inside, oblique and bending. 
Though guiltless, 
life is guilty of presenting 
a pattern which is not facile enough. 
Don"t try to straighten out your life : 
by simple logic 
it"s an attempt to mend or mar, and, I should say, 
a rectilinear path between two distant objects 
historically, 
can be the longest way. 
 

ДВОЕ
 

TWO LOVERS
Двое, кто любят друг друга, - 
это мятеж вдвоем. 
Это - сквозь чью-то ругань 
шепот, слышней, чем гром. 
Двое - в сене и жимолости 
это - сдвоенный Бог, 
это - всех нитей жизни, 
вальсирующий клубок. 
Двое, кто любят щемяще, 
это две сироты, 
ткнувшиеся по щенячьи 
в звездный подол красоты. 
Это читатели кожи, 
это лингвисты глаз. 
Для пониманья дрожи 
разве им нужен подсказ ? 
Простыни, смятые ими, 
им драгоценней знамен. 
Вышептанное имя - 
выше великих имен. 
Это опасное дело, 
Заговор, и большой. 
Это восстание тела 
против разлуки с душой. 
Это неподконтрольно. 
Это как две страны, 
слившиеся добровольно 
без объявленья войны. 
С гаденькими глазами, 
ждет, ухмыляясь, толпа 
скорого наказанья, 
ибо любовь слепа. 
Но стоило ли бы венчаться, 
если бы я и ты 
вдруг излечились от счастья 
всевидящей слепоты? 
Мир, где излишне брезгливо 
осмеяна слепота, 
может погибнуть от взрыва, 
воскреснуть - от шепота... 
6 июля 1996 
Two people loving each other 
make a rebellion of two. 
It is a thundering whisper 
breaking abuses through. 
Two lovers in hay, or woodbine, 
make God Almighty"s light, 
it is like a waltzing ball of 
innumerous threads of life. 
Two people adoring each other 
resemble two orphan kids 
that cling to the skirt of beauty 
like puppies reaching for feeds. 
They are a sort of skin-readers 
and linguists of human eyes. 
To understand the tremors 
they don"t need any advice. 
The bed-sheets they"ve crumbled they value 
more than anything else. 
The names that they whisper are greater 
than any of greatest names. 
It is a serious menace, 
conspiracy, biggest of all. 
It is a rebellion of body 
against separation from soul. 
It is uncontrollable, and it"s 
like two kingdoms, or 
two nations merged voluntarily 
without declaring a war. 
Staring like freaks and sneering, 
the crowd have got a good mind 
to wait for severe punishment 
for love is said to be blind. 
But would it be worth getting married 
if we were to decide 
to cure ourselves from happiness, 
the pleasure of being blind? 
If blindness is laughed at squeamishly, 
then, I imagine, the world 
can perish from an explosion, 
and rise from a whispered word. 
  

* * *
  

* * *
Безумен мир. Круговорот разумен. 
Не умерло ничто. Никто не умер. 
Нет прошлого. Оно всех нас таящее. 
Нет будущего. Только настоящее. 
И Александр Освободитель, взорванный 
неблагодарной бомбою позорною, 
так Горбачеву говорит незло: 
"А , знаете, вам, в общем повезло..." 
3 июня 1996 
The world is mad. It"s reasonably furnished. 
No one has died. Nothing has vanished. 
There is no past. We"re in it"s haze, and 
there is no future. There is only present. 
Tsar Alexander, the Liberator, 
blown up by a disgraceful traitor 
says sympathetically to Gorbachev: 
"You were lucky, after all, by Jove..." 
  

* * *
  

* * *
Наверно, с течением дней 
я стану еще одней. 
Наверно, с течением лет 
пойму, что меня уже нет. 
Наверно с теченьем веков, 
забудут, кто был я таков. 
Но лишь бы с течением ней 
не жить бы стыдней и стыдней. 
Но лишь бы с течением лет 
двуликим не стать, как валет. 
И лишь бы с теченьем веков 
не знать на могиле плевков. 
1984 
With days, I suppose, I may 
be lonelier than I am today. 
With years I may get to know 
that I don"t exist any more. 
With ages one may, I suppose, 
forget who I really was. 
If only with days I would not 
feel shame for my fated lot. 
If only with years, cursed or praised, 
I wouldn"t be double faced. 
If only with ages people 
wouldn"t cover my grave with spittle. 

СМЕЯЛИСЬ ЛЮДИ ЗА СТЕНОЙ

THEY LAUGHED BEHIND THE WALL
Смеялись люди за стеной, 
а я глядел на эту стену 
с душой, как с девочкой больной 
в руках, пустевших постепенно. 
Смеялись люди за стеной. 
Они как будто измывались. 
Они смеялись надо мной, 
и как бессовестно смеялись! 
На самом деле там, в гостях, 
устав кружиться по паркету, 
они смеялись просто так, - 
не надо мной и не над кем-то. 
Смеялись люди за стеной, 
себя вином подогревали 
и обо мне с моей больной, 
смеясь, и не подозревали. 
Смеялись люди... Сколько раз 
я тоже, тоже так смеялся, 
а за стеною кто-то гас 
и с этим горестно смирялся! 
И думал он, бедой гоним 
и ей почти уже сдаваясь, 
что это я смеюсь над ним 
и, может, даже издеваюсь. 
Да, так устроен шар земной 
и так устроен будет вечно: 
рыдает кто-то за стеной, 
когда смеемся мы беспечно. 
Да, так устроен шар земной 
и тем вовек неувядаем: 
смеется кто-то за стеной, 
когда мы чуть ли не рыдаем. 
И не прими на душу грех, 
когда ты мрачный м разбитый, 
там, за стеною, чей-то смех 
не счесть завистливой обидой. 
Как равновесье - бытие. 
В нем зависть - самооскорбленье. 
Ведь за несчастие твое 
чужое счастье - искупленье. 
Желай, чтоб в час последний твой, 
когда замрут глаза, смыкаясь, 
смеялись люди за стеной, 
смеялись, все-таки смеялись! 
1963 
Somebody laughed behind the wall, 
I stared at it, sad and lonely, 
and in my arms I had my soul, 
my ailing daughter, fading slowly. 
They laughed behind the wall as though 
they were making fun and teasing. 
They laughed at me, and it was so 
disgraceful, shameless and displeasing! 
It was a feast. They seemed to be 
relaxing, tired of dancing round. 
In fact, they didn"t laugh at me, 
nor anyone as I found out. 
They laughed and joked behind the wall, 
(what they were drinking wasn"t water), 
and they were not aware at all 
of me, nor of my ailing daughter. 
They were laughing... I recall 
I, too, would often laugh, elated, 
while somebody behind the wall 
was fading, and he couldn"t help it! 
Despaired by trouble, feeling grim, 
about to give in, resigning, 
he thought that I was teasing him 
and even mocking and deriding. 
Such is the world. Once and for all 
it"s been established, as it were: 
when someone weeps behind the wall 
we laugh rejoicing, free of care. 
And that"s the reason why the world 
is never fading, it appears: 
somebody laughs behind the wall 
while we"re down shedding tears. 
When broken-hearted, keep your soul 
without sin, just show your lenience, - 
if someone laughs behind the wall 
don"t take it as a jealous grievance. 
Life seems to balance all, so don"t 
give way to envy, - pain and torture, 
for your misfortune is atoned 
by someone"s lucky chance and fortune. 
When you receive the final call 
and shut your eyes at the last minute 
let people laugh behind the wall, 
yes, laugh, not cry and morn, I mean it! 
 

ПОЗДНИЕ СЛЕЗЫ
 

OLD AGE TEARS
Животные - это другие народы, 
и не из слезливой, как люди, породы. 
Но плачут собаки не спьяну - тверезы. 
Их старость выдавливает им слезы. 
Собакам глаза вытирают ушами, 
чтоб старости слезы им жить не мешали. 
Да разве увидишь лису или зайца, 
когда твои очи собачьи слезятся. 
Я в детстве шикарно рыдал, ниагарно, 
порой притворялся - отнюдь не бездарно, 
а поздние слезы не рвутся наружу, - 
я трушу, что с ними свой сговор нарушу. 
Все чаще рыдания пряча в свой выдох, 
стоя, словно каменный, на панихидах. 
Я стал договариваться с глазами. 
Чтоб договорились они со слезами. 
Не плакать мне хочется - выть, как собака, 
лишь вновь свежекрашенным гробом запахло, 
а возле глотающей друга могилы 
и плакать нет сил, и не плакать нет силы. 
25 августа 1994 
Though animals do have some human features 
they differ from humans, the snivelling creatures. 
A dog doesn"t whine with its head full of bees, - 
old age is what squeezes out its tears. 
We wipe their eyes with their own ears 
to rid their living of old age tears. 
How can a dog see a fox or a hare, 
with tears in its eyes, how can it stare? 
When I was a child I would howl like crazy, 
at times I pretended and did it amazingly; 
late tears, however, are held in concealment, 
and I am afraid I may break that agreement. 
And hiding my sobs in a sigh, feeling nervous, 
I stand like a stone at a funeral service. 
I talked to my eyes, and I pricked up my ears 
to hear them reach an agreement with tears. 
I don"t want to weep but howl like a hound 
when smelling the paint of a coffin around; 
and here on the grave where my friend disappears 
I cannot help crying, nor holding my tears. 
 

* * *
 

* * *
Ты спрашивала шепотом: 
"А что потом? 
А что потом?" 
Постель была расстелена, 
и ты была растеряна... 
Но вот идешь по городу, 
несешь красиво голову, 
надменность рыжей челочки, 
и каблучки-иголочки. 
В твоих глазах - 
насмешливость, 
и в них приказ - 
не смешивать 
тебя 
с той самой, 
бывшею, 
любимой 
и любившею. 
Но это дело - 
зряшное. 
Ты для меня - 
вчерашняя, 
с беспомощно забывшейся 
той челочкою сбившейся. 
И как себя поставишь ты, 
и как считать заставишь ты, 
что там другая женщина 
со мной лежала шепчуще 
и спрашивала шепотом: 
"А что потом? 
А что потом?" 
1957-1975 
You whispered in my ear: 
"What"s then? 
What"s then, my dear?" 
The bed was made for two of us, 
and you were somewhat at a loss... 
And now you"re in the crowd, 
look beautiful and proud; 
your golden bang is haughty, 
your high-heeled shoes are sporty. 
Your sneering eyes 
tell everyone 
not to confuse you 
with the one 
who 
still remembers 
having 
once been beloved 
and loving. 
But that is useless, 
anyway, 
to me 
you are from yesterday; 
forgotten, like that fair 
dishevelled bang of hair. 
And how will you present it? 
You know I can"t accept that 
it was some other woman 
I slept with in that room then 
who whispered in my ear: 
"What"s then? 
What"s then, my dear?" 
 

* * *
 

* * *
Какое наступает протрезвленье, 
как наша совесть к нам потом строга, 
когда в застольном чьем-то откровенье 
не замечаем вкрадчивость врага. 
Но страшно ничему не научиться 
и в бдительности ревностной опять 
незрелости метущейся, но чистой 
нечистые стремленья приписать. 
Усердье в подозреньях не заслуга. 
Слепой слуга народу не судья. 
Страшнее, чем врага принять за друга, 
принять поспешно друга за врага. 
 
1956 
It later comes as such a revelation 
and pangs of conscience tantalize us so 
when in somebody"s open, frank confession 
we fail to see the shrewdness of a foe. 
And keeping vigilance like guardians of purity, 
forgetting lessons of the past, again 
we take the restless but unerring immaturity 
for an unscrupulous ambition, with disdain. 
Suspecting others isn"t good, by any means. 
A people"s judge must have a vision sense. 
We hastily take friends for bitter enemies, 
which is much worse than taking foes for friends. 
 

ДВЕРИ
 

THE DOORS
Игрушечная сумочка в руках. 
Глаза чуть удивленны и раскосы, 
и рыжие колечки на висках 
похожие на рыжие вопросы. 
Вот ее дом, глыбастый мрачный дом. 
Напыщенно он смотрит и надуто. 
Я никогда, как помню, не был в нем 
и, слава богу, никогда не буду. 
Она со мной прощается в дверях, 
целует в лоб и руку гладит нежно, 
но мне в ее глазах спокойных нечто 
внушает грусть, похожую на страх. 
Не заглушить мне страх и не запить! 
Я знаю ее женскую науку: 
поцеловать, погладить нежно руку, 
шагнуть за дверь и сразу все забыть. 
Да, двери меня сделали мудрей. 
Они жестоко мне преподавали. 
Не раз по обе стороны дверей 
меня так артистично предавали. 
Играет в доме кто-то "до-ре-ми", 
и снова что-то я припоминаю... 
Какая ты со мной - я это знаю. 
Какая ты за этими дверьми?! 
1959 
A little bag in hand, she looks at me; 
her slanting eyes, a bit surprised, stare me out. 
Her golden rings of curls appear to be 
like golden question marks, as signs of doubt. 
Here is her house, lumpy, dark and all. 
A house with a pompous sullen glare. 
I never went inside, as far as I recall, 
and never will, thank God, and I don"t care. 
Outside her door we say our good-byes; 
she kisses me, caressing, - such a dear! 
But there is something in her quiet eyes 
that causes pain and sorrow, mixed with fear. 
I can"t suppress, nor drown my fear in wine! 
I know her woman"s tricky "golden virtue": 
she"ll kiss you tenderly, caress you like divine 
then shut he door and right away forget you. 
With time the doors have made me wise, of course. 
They"ve taught me bitter lessons of a demon. 
Many a time behind the either side of doors 
I"ve been so artfully betrayed by women. 
I hear music play. It"s "sol-fa" scale, I gather... 
Again some recollections fill my heart. 
I know what you are like when we"re together. 
I wonder what you"re like when we"re apart. 
 

СУДЬБА ИМЕН
 

THE FATE OF NAMES
Судьба имен - судьба времен. 
У славы есть приливы и отливы. 
Не обмануть историю враньем. 
Она, как мать, строга и справедлива. 
Все люди ей, всевидящей, ясны, 
в какой они себя ни прячут панцирь. 
Напрасно кто-то на ее весы 
пытается нажать украдкой пальцем. 
Как ни хотят пролезть в нее извне, 
как на приманку лжи ее ни ловят, 
в конце концов на мыслящей земле 
все на свои места она становит. 
В конце концов она клеймит лжецов, 
в конце концов сметает дамбы догмы, - 
пусть этого ее "в конце концов" 
порою ждать приходится так долго! 
Ее всевышний суд суров и прям. 
Она плюет на пошлый гомон чей-то. 
и возвращает честь тем именам, 
которые заслуживают чести. 
И, перед человечеством честна, 
достаточно разборчива и грамотна, 
стирает властно с мрамора она 
те имена, что не достойны мрамора! 
1962 
The fate of names is in itself the fate of times. 
Fame has its ups and downs, as it were. 
One can"t cheat History by telling lies, 
for It"s like mother, strict and fair. 
No matter how they hide themselves in shells, 
It sees all human beings through, entirely. 
To no avail somebody tries to press 
his fingers on It"s scale of justice, slyly. 
No matter how they try to creep inside, 
entrap It and by telling lies disgrace It, 
eventually, It sets the world of reason right 
and puts all things in their proper places. 
It puts to shame the liars in the end 
and roots the dams of dogma out 
although it takes too long to wait and see the "end", 
and yet eventually It does come round. 
It"s highest court of law is rigorous and straight. 
It doesn"t care a damn about the grumbling moaner 
when It restores the reputation of the great 
distinguished names deserving honour. 
It"s honest in the face of human race 
knows what is what, by far not gullible; 
majestically, It wipes the scribbled names 
of the unworthy off the slabs of marble. 
 

К ВАШЕМУ СВЕДЕНИЮ
 

FOR YOUR INFORMATION
Я хочу довести до вашего сведения, 
пассажиры в грохочущем поезде лет, 
что на карте не значится 
станция следования, 
до которой вы взяли плацкартный билет. 
Установлено точно в ходе обследования: 
этой станции - 
Юность Вторая - 
нет. 
Я хочу довести до вашего сведения, 
что напрасно вы первую юность свою 
проворонили, будто бы дурни последние, 
и, к прискорбию, в вас 
я себя узнаю. 
Я хочу довести до вашего сведения 
то, что далее - станции Старость и Смерть, 
но бессмертье сомнительно исповедуя, 
вы не хочете этого предусмотреть. 
Я хочу довести до вашего сведения 
то, что если у вас, 
господа, 
в багаже 
груз прогнивший и лишь анекдотики свеженькие, 
вы до станции Смерть 
докатились уже. 
Я хочу довести до вашего сведения 
то, что годы вас всех, 
не чихнув, 
поглотят - 
только бледные курицы, 
вами съеденные, 
вслед за поездом 
призраками полетят... 
1973 
I"d like to give you this information, 
you, travelling in the rattling train of years: 
the station 
you"ve chosen as your destination 
is not to be found anywhere on earth. 
Investigation has shown it clearly: 
there is no 
such station as 
"Second Youth". 
I"d like to inform you that it was extremely 
unwise of you, silly and stupid, too, 
to have let your first youth slip, and, really, 
I have to admit 
I am one of you. 
I"d like to inform you of our reality: 
the stations that follow are Old Age and Death, 
but you believe in your immortality 
insisting upon it for all you are worth. 
I"d like to inform you, 
ladies and gentlemen: 
if all that you have 
in your travelling bag 
is junk 
and some funny stories for merriment, 
you"ve reached Death Station, 
with no way back. 
I"d like to inform you of what will happen: 
You will be absorbed by years, 
all the same; 
and only the chicken 
you had for supper, 
like shadows 
will follow your rattling train... 
 

* * *
 

* * *
Опасен дар импровизации, - 
смотри, поэт, не осрамись! - 
но в нем порою прорезается. 
ошеломляющая мысль. 
Как щи с излишней многосуточностью, 
прокиснув даже под ледком, 
мысль, порожденная рассудочностью, 
не устоит перед бредком. 
И, не гнушаясь обормотами, 
нет-нет - в их варварских стихах 
проступит вечность, набормотанная, 
наболтанная впопыхах... 
1977 
The talent of improvisation 
is dangerous. - Don"t go to pot! - 
but it can be realisation 
of an astounding, brilliant thought. 
Like cabbage soup, matured and seasoned, 
turns sour like a brewing mash 
a thought begot by sense of reason 
will be inferior to "trash". 
And never mind the fools that prattle: 
their barbaric crazy rhymes, 
pronounced hastily like babble, 
show the eternal truth at times... 
 

НЕ В ПЕРВЫЙ РАЗ
И НЕ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ
 

IT"S NOT A SECOND TIME
Не в первый раз и не в последний раз 
страдаешь ты... Уймись, займись трудами, 
и ты поверь - не лучше прочих рабств 
быть в рабстве и у собственных страданий. 
Не в первый раз и не в последний раз 
ты так несправедливо был обижен. 
Но что ты в саможалости погряз? 
Ведь только унижающий - унижен. 
Безнрасвственно страданье напоказ - 
на это наложи запрет строжайший. 
Не в первый раз и не в последний раз 
страдаешь ты... 
Так что же ты страдаешь? 
1976 
It"s not a second time. You"re suffering again. 
Don"t worry. Do some work. More bravery! 
Believe me, being the slave of suffering and pain 
is not the most exciting form of slavery. 
It"s not a second time, as I recall, 
that you"ve been so unfairly offended. 
But why all this self-pity? After all, 
it"s he who humbles others is degraded. 
You shouldn"t put your torments out for show, 
it is immoral. Put a ban upon it! 
It"s not a second time, for all I know, 
that you are suffering... 
Why all this torment? 
 

* * *
 

* * *
Идеи правые, родные, 
зачем пускаться вам в обман, 
зачем вам косы приплетные 
и столько пудры и румян? 
В словах мерзавца-пустобреха, 
что украшает грязь траншей, 
приукрашается эпоха 
и этим кажется страшней. 
Как надоели крем и краска, 
наложенные подлецом, 
и прирастающая маска 
навек становится лицом. 
1978 
Ideas, dear, right and fair, 
what"s this make-up for, false and feigned ? 
Why all this wig, this switch of hair, 
why so much powder and paint? 
The words of scoundrels and liars 
that ornaments the filth of drains 
embellish real life of ours, 
which only covers it with stains. 
I hate a scoundrel that cares 
so much for powder, cream and all... 
The mask of make-up which he wears 
becomes his face once and for all. 
 

ЛЕД
 

THE ICE
Я тебя различаю с трудом. 
Что вокруг натворила вода! 
Мы стоим разделенные льдом, 
Мы по разные стороны льда. 
Похудели дома и леса. 
Клен качается бледный, худой. 
Севши на воду, голоса 
тихо движутся вместе с водой. 
Льдины стонут и тонут в борьбе, 
и, как льдинка вдали, ты тонка, 
и обломок тропинки к тебе 
по теченью уносит река. 
1956 
I can hardly discern you. My eyes! 
I"m amazed at what water can cause! 
We"re on opposite sides of the ice 
separated by drifting floes. 
Trees and houses are thin and light. 
Swaying maples are pale and slim. 
Voices, landing on water, slide 
down the river along with the stream. 
Blocks of ice moan and sink breaking way, 
thin as ice you appear to be, 
and the river is dragging away 
bits of path between you and me. 
 

ПОСЛЕДНИЙ МАМОНТ
 

THE LAST MAMMOTH
Ступал он трудно по отрогу 
над ледовитою рекой. 
Их было раньше, 
гордых, 
много, 
и был последний он такой. 
Не раз испробованный в буре, 
сегодня сдал он, как назло. 
Ему от стрел, 
торчащих в шкуре, 
внезапно стало тяжело. 
Он затрубить пытался слабо, 
чтоб эхо вздрогнуло вдали, 
но повалился с хрипом набок, 
и стрелы 
глубже 
в бок вошли. 
Уже над шкурой кто-то трясся, 
и, занимаясь дележом, 
умело кто-то резал мясо 
тяжелым каменным ножом. 
О, знали б люди эти если, 
что мамонт, 
грозен и суров, 
потомкам будет интересней, 
всех исполнительных слонов 
и что, испытанные в битве, 
когда он мчался напролом, 
еще не сдавшиеся бивни 
храниться будут под стеклом! 
1956 
He dragged His feet amidst the mammals 
along the frozen glacier stream. 
There"d been 
a lot of 
such big mammoths, 
he was the last one, it would seem. 
Gone through the mill and the nightmare 
of storms and whirls, He now gave in. 
For once 
He found it hard to bear 
the arrows stuck into His skin. 
He tried to bellow, losing powers, 
to make the echo turn the tide, 
but He fell down, and the arrows 
went, 
piercing, 
deep into His side. 
Somebody wished His skin devoutly, 
while the distributor of meat 
was working with a stone knife artfully 
and competently cutting it. 
If only they, so good at hunting, 
knew that their progenies would find 
the dreadful mammoths 
more exciting 
than elephants, the humble kind, 
and that His tusks, well tried and tempered 
in struggle, as He forced His way, 
His solid tusks, not yet surrendered, 
would be exposed for show some day! 

 

* * *

* * *
Как я мучаюсь - о боже! - 
не желаю и врагу. 
Не могу уже я больше - 
меньше тоже не могу. 
Мучат бедность и безбедность, 
мучат слезы, мучат смех, 
и мучительна безвестность, 
и мучителен успех. 
Но имеет ли значенье 
мое личное мученье? 
Сам такой же - не иной, 
как великое мученье, 
мир лежит передо мной. 
Как он мучится, огромный, 
мукой светлой, мукой темной, 
хочет жизни не бездомной, 
хочет счастья, хочет есть. 
Есть в мученье этом слабость, 
есть в мученье этом сладость, 
и какая-то в нем святость 
удивительная есть. 
1959 
I am suffering - good gracious! - 
wouldn"t wish it to a foe. 
On the brink of losing patience, 
I can"t make it any more. 
I am suffering from tears, 
laughter, shortage and excess, 
all is painful, it appears, 
fame, obscurity, success... 
But my sufferings and torments, 
do they have any importance 
when the world turns out to be 
like a sea of pains and sorrows 
lying right in front of me? 
It is suffering, huge and hopeless, 
from the light and night-dark tortures, 
wishing it would not be homeless, 
wishing joy and bread and salt. 
In its torments there"s some weakness, 
in its torments there"s some sweetness, 
and some sanctity I witness 
in the torments of the world. 
  

* * *
 

* * *
Под невыплакавшейся ивой 
я задумался на берегу. 
Как любимую сделать счастливой? 
Может, этого я не могу? 
Мало ей и детей и достатка, 
жалких вылазок в гости, в кино 
Сам я нужен ей весь без остатка, 
а я весь из остатков давно. 
Под эпоху я плечи подставил, 
так что их обдирало сучье, 
а любимой плеча не оставил, 
чтобы выплакалась в плечо. 
Не цветы им даря, а морщины, 
возложив на любимых весь быт, 
воровски изменяют мужчины, 
а любимые - лишь от обид. 
Как любимую сделать счастливой? 
C чем к ногам ее приволокусь, 
если жизнь преподнес я червивой, 
даже только на первый вкус? 
Что за радость - любимых так часто 
обижать ни за что, гни про что? 
Как любимую сделать счастливой - 
знают все. Как счастливо - никто. 
1981 
On the bank of the river I happened 
to be sitting, absorbed in thought. 
How can I make my sweetheart happy? 
Can I possibly do it or not? 
She"s well off, has got friends and a family, 
goes to parties, and pictures with kids. 
But she wants to possess me entirely, 
as a whole, while I"m broken to bits. 
I have carried the world, like a boulder, 
on my back, splinters grazing my skin, 
and I left my beloved one no shoulder 
to cry on, - that's the way I have been. 
What we give them is wrinkles, not flowers, 
we don"t spare their lives, full of care; 
men are thievish and sly seeking lovers, 
whereas women do it out of despair. 
How can I make her happy, my woman? 
What on earth should I bring to her side 
when the life that I gave her was wormy 
which was clearly seen at first sight? 
To no purpose so often we happen 
to offend dear sweethearts of ours. 
We can make our sweethearts unhappy, 
but we can"t make them happy, alas! 
  

* * *
  

* * *
Ты плачешь, бедная, ты плачешь, 
и плачешь, верно, от того, 
что ничего собой не значишь 
и что не любишь никого. 
Когда целую твою руку 
и говорю о пустяках, 
какую чувствую я муку 
на влажных теплых перстеньках! 
На картах весело гадаешь, 
дразня, сережками бренчишь, 
но всей собою ты рыдаешь 
но всей собою ты кричишь. 
И прорвались твои рыданья, 
и я увидел в первый раз 
незащищенное страданье 
твоих невыдержавших глаз. 
1956 
You"re crying bitterly, my darling, 
the reason for it is, I think, 
that you"re incapable of loving, 
and you are not worth anything. 
I kiss your hand, so wet and warm, and 
talk nonsense, chattering to you, 
I feel excruciating torment 
upon your fingers when I do. 
You shake your ear-rings and tease, 
in reading cards you take delight, 
but deep at heart you"re all in tears, 
the whole of you just screams inside. 
You burst out sobbing for the moment 
and I was taken by surprise: 
I saw the unprotected torment 
of your unchecked, impetuous eyes. 
 

* * *
 

* * *
"Мне говорят - 
ты честный человек". 
Неправда. 
Никогда я не был смелым, 
Считал я просто недостойным делом 
унизится до трусости коллег. 
Устоев никаких не потрясал. 
Сменялся просто над фальшивым, 
дутым. 
Писал стихи. 
Доносов не писал. 
И говорить старался все что думал. 
Да защищал талантливых людей. 
Клеймил бездарных. 
Лезущих в писатели. 
Но делать это, в общем, обязательно, 
А мне твердят о смелости моей. 
О, вспомнят с чувством горького стыда 
Потомки наши, 
расправляясь с мерзостью, 
то время очень странное, 
когда 
простую честность 
называли смелостью! 
1960 
They say that I"m brave, 
which isn"t true. 
I"ve never been courageous, 
and I know it. 
I just believe that it"s unworthy of a poet 
to stoop to cowardice, as colleagues do. 
I"m not a trouble maker of a kind 
and never sapped 
my country's foundations. 
I just ridiculed falsehood, 
And I spoke my mind 
by writing poems, not denunciations. 
I do defend the gifted men, it is true, 
while wretched writers, the go-getters, 
I disparage. 
But that is something one just ought to do, 
it"s not a sign of bravery and courage. 
The future generations, with disgrace, 
combating vicious practices 
and devilry 
will recollect 
the oddity of days 
when honesty 
was looked upon as bravery! 
 

ВОЛЧИЙ СУД
  

THE WOLVES" TRIAL
Однажды три волка 
по правилам волчьего толка 
на общем собранье 
судили четвертого волка 
за то, что задрал он, мальчишка, 
без их позволенья 
и к ним приволок, увязая в сугробах, 
оленя. 
Олень был бы сладок, 
но их самолюбье задело, 
что кто-то из стаи 
один совершил это дело. 
Для стаи, где зависть - 
как будто бы шерсть на загривках густая, 
всегда оскорбленье - 
победа без помощи стаи. 
У главного волка, 
матерого хама, пахана, 
угрюмая злоба 
морщинами лоб пропахала. 
Забыв, что олень был для стаи 
нежданный подарок, 
он вдруг возмутился, 
ханжа, климактерик, подагрик. 
Талантливый хищник, 
удачи чужой он не вынес. 
Взрычал прокурорски, 
играя в святую невинность. 
Волчишка второй - 
трусоватый холодненький Яго 
старался всегда показать, 
что он волк-дворянин - не дворняга 
С надменным лицом 
шелудивого аристократа 
он скорбно взирал 
на заблудшего младшего брата 
Но по носу было, 
такому нюхучему, ясно, 
что как ни брезглив он, 
а хочется, хочется мяса. 
А третий волчишка потупился, 
ежился зябко: 
не волк, а теленок, 
безвольный антабусник, тряпка. 
Боялся он первого волка, 
второго он тоже боялся. 
Четвертого волка обидеть боялся, 
и мялся, и мялся. 
и мир сохранить бы хотелось, 
и косточку тоже, 
и дорого товарищ, 
а все-таки стая дороже. 
Пахан прорычал: 
"Этот волк - не из волчьего теста. 
Он делал карьеру, 
предателям в стае не место" 
Его паханята 
боялись дойти до рычанья, 
и грустно кивнули они 
в благородном молчанье. 
А волк-подсудимый, 
не веря себе, растерялся. 
хотел он завыть: "Дураки! 
Я для вас же старался!" 
Забыл он, что в стае 
над чувствами только смеются. 
Подарки волкам 
неотмщенными не остаются. 
С волками ты жил, выл по-волчьи, 
теперь не взыщи ты! 
На волчьем суде 
никогда не бывает защиты. 
Побрел он по снегу 
огням отдаленным навстречу, 
совсем одинок 
и по-волчьи и по-человечьи. 
Где был тот олень, 
там земля чуть дымилась, пустая: 
добычу стянула уже 
конкурирующая стая. 
И волк усмехнулся над судьями: 
"Так им и надо. 
Что стая волков? 
Лишь презренное темное стадо. 
Как все это тупо, 
как все это мерзко и глупо: 
паханство и рабство, 
и все эти группочки, группы. 
Они похваляются тем, 
что свобода их - льгота, 
но в стае любой 
есть всегда полицейское что-то". 
Волк шел на огни, 
где дымы над домами кружили: 
"Свои - загрызут. 
Пусть уж лучше пристрелят чужие". 
*
Довольно про волков, песцов и лебедят. 
Вот лист. Пускай читателя глядят: 
лист окровавлен, как на фронте снег. 
На нем лежит и стонет человек. 
One day in accordance 
with set regulation 
three wolves tried a forth one 
at their convention. 
They blamed him for killing a deer, 
violating tradition 
and carrying it to them through snow storms, 
without permission. 
The deer was good, 
but thy found his action insulting: 
how dared he do it alone 
without consulting?! 
To wolves in the woods 
where greed is a natural instinct 
a conquest without the help of a pack 
is an insult. 
The boss of the wolves, the inveterate boor, 
the mugger, 
he had all his forehead ploughed up 
with the wrinkles of anger. 
Forgetting the deer, 
which came as a present from heaven, 
he was outraged, the old cripple, 
the ignorant layman. 
The talented beast couldn"t bear 
the fortunate instance, 
in an imperious manner he roared 
with an air of innocence. 
The second one, cool as Iago, 
a cowardly being, 
had always been trying 
to pose as a noble by breeding. 
A beggarly aristocrat, 
with an arrogant look of "His Highness", 
he looked at his junior brother, a sinner, 
with sadness. 
But judging by how he was turning his nose 
it was clear 
that though he was squeamish 
he did want some meat of the deer. 
The third little wolf dropped his eyes 
looking sickly and fevered, 
as meek as a lamb, spineless creature, 
with fear he shivered. 
He feared the wolves, 
both the first and second one equally; 
he feared the forth one as well, 
and was wavering meekly. 
He wanted a bone 
and the name of a real peace-setter, 
his mate was all right 
but the pack he belonged to was better. 
"He"s not one of us - roared the boss - 
he"s a real go-getter. 
We"ll turn him away, - 
there"s no room in the pack for a traitor". 
His helpers, refraining from snarling, 
kept silent with dignity, 
they nodded approval in silence, 
assuming nobility. 
Bewildered, 
the wolf at the bar was about to howl, 
"I did it for you, stupid fools" - 
was all he could growl. 
He must have forgotten that wolves 
only laughed at emotions, 
and bringing a gift was a crime, 
so one had to be cautious. 
You lived with the wolves and you did as they did, 
so do not bear grudges. 
There"s no such a thing as defence 
when the wolves are the judges. 
He plodded on snow 
to the shimmering lights in the distance, 
as lone as a wolf, or a human, can be 
in the wilderness. 
The deer was gone, 
and the site was now fuming, deserted; 
the prey had been looted by rivals 
which they had invaded. 
"Those judges, it does serve them right, - 
said the wolf with a sneer. 
For what is a pack? 
Herd of cattle, benighted and drear. 
Those masters and slaves, little groupies and groups, - 
all is vanity, 
or should I say, it"s stupidity, 
madness, insanity. 
They boasted that freedom 
was their advantage and mercy, 
but life in a pack 
always tends to be somewhat oppressive". 
The wolf, on his way to the lights and the chimneys, 
his journey proceeded: 
"I"d better be shot by a hunter 
than bitten to death by my kindred". 
*
I"d better stop this talk about wolves and geese. 
I"ve got a sheet of paper, look at this: 
The paper is in blood like snow on battle-plain, 
a man is lying on it racked with pain. 
 

БАЛЛАДА О РАЗБЕГЕ
  

THE BALLAD OF A RUNNING TAKE OFF
Ау, лебеденок, отставший от стаи! 
Тебя понимаю - мы оба отстали. 
Конечно, божествен твой нежный изгиб, 
А крылья твои белоснежностью броски, 
Но что же поделать - они недоростки, 
И ты, лебеденок, для неба погиб. 
Зато на земле тебя все заласкали - 
Тебя заиграли, тебя затаскали. 
Да, есть недостатки по части мучной 
Да, есть недостатки по части морали, 
Но в нашем поселке - учесть не пора ли? - 
Имеется лебедь, и, кстати, ручной. 
Стремясь захватить в свою собственность небо, 
Пурга провода разрывала, как нервы. 
По воздуху прыгали бочки, столбы, 
и даже сорвавшийся ящик для писем 
летел, кувыркаясь, к заоблачным высям, - 
лишь крылья твои еще были слабы. 
Никто и не знал среди снежного свиста, 
Среди оголтелого пьянства и свинства, 
Что ночью, когда над поселком ни зги, 
В квартире, пропахшей селедкой и дустом, 
Под тумбочкой с чьим-то фарфоровым бюстом 
Растут твои крылья с мучительным хрустом 
Сшибая хозяйские сапоги. 
Да, крылья твои становились другими, - 
Они уже были тугими-тугими, 
И ты от сознания силы шалел, 
И если бы ты захотел - вползамаха 
Как айсберг, разнес бы квартиру завмага, 
А ты ненавидел его, но жалел. 
И только однажды, восстав против правил, 
Ты крылья свои белопенно расправил, 
Как будто раскрылся черемухи куст, 
И ахнул хозяин - но не от восторга, 
А от возмущенья, что - гордость райторга - 
Раскокался крыльями сшибленный бюст. 
Хозяин смекнул, что теперь ты опасен. 
В курятник тебя? Но ты слишком прекрасен 
для общества кур, и народ не поймет. 
Зажарить тебя? Но ты слишком известен. 
Оставить в квартире? Ты в ней неуместен. 
Сегодня - фарфор, ну а завтра - комод. 
И сотни людей собрались на откосе 
Скрывал усмешку - как дар не подносе, 
Тебя обалдевшего, вынес завмаг. 
Все лезли поближе, и все норовили 
Пощупать твой нос и подергать за крылья 
Под щелканье вспышек и ярость собак. 
На землю завмагом картинно поставлен, 
Стоял ты недвижимый, - хрупко хрустален, 
Как белая ваза на грязной земле, 
А люди все лезли, все лезли, все лезли, 
И сальные пальцы сюсюкавшей лести 
Обсусолили перья на каждом крыле 
Уже, пожимая плечами, корили: 
"Что ж ты не взлетаешь, - не выросли крылья? 
А может, заносишься? Ишь ты каков!" 
А мальчик один подпустил для азарту? 
"Ты слабый? А мы проходили про Спарту, - 
Был в Спарте закон - добивать слабаков". 
И вдруг - круглолицая, словно ватрушка, 
На помощь к тебе подкатилась старушка, 
Вострушка, а лет ей, наверно, под сто, 
И крылья прикрыв, закричала распевно: 
"Разбегу ему не даете, разбегу! 
Вы люди, товарищи, или вы кто?" 
И всем показав свой задиристый норов, 
В момент раскидала зевак, репортеров, 
Толпу оттеснила, чтоб чище дышал, 
Сказала: "Сынок, улета поскорее!" - 
И взлетной дорожкой, расчищенной ею, 
Ты вдруг побежал - бежал, и бежал... 
Бежал от завмага, от яростной дави, 
От лая какой-то задрипанной шавки, 
И взмыл в небеса - в свой отеческий край, 
Лишь слышалось снизу из гор и урочищ: 
"Счастливо, сынок... Улетай, куда хочешь 
но только подальше, сынок, улетай..." 
1967 
You"ve fallen behind from your flock, little swan! 
I know how it feels to be left all alone. 
Your delicate body pleases the eye, 
your wings, white as snow, are extremely alluring 
but they are belated, - well, nothing doing, - 
you are as good as dead for the sky. 
But here on the earth you've been petted and pampered, 
they fondle you, play with you till you are battered. 
It's true, there's a shortage of flour for bread, 
it's true, there's a shortage of moral immunity, 
but there is a swan in our community, 
and it's a tame bird, one shouldn't forget! 
Attempting to capture and conquer the skies 
the heart-breaking blizzard was smashing the wires; 
stones, barrels and posts were high up above, 
and even a mail box, as high as the cloud, 
dislodged from the hinges rolled up and around. 
And only your wings were not strong enough. 
So, getting along to the whistle of blizzard, 
amid brutes and drunkards the villagers pigged it. 
They were unaware of the fact that at night 
in one of the houses, constantly smelling 
of bug-killing powder, pickles and herring, 
under the cupboard where you were dwelling 
your wings grew upturning the boots by your side. 
Your wings had been changing now slowly but surely, 
they now were solid, developing duly. 
Aware of your strength you were happy as hell. 
You knew, if you wished, then, collecting your powers, 
you'd smash at one stroke both the boss and the house. 
But, hating him, somehow you treated him well. 
One day, violating the master's instruction, 
you spread wide your wings - what a daring action! - 
a bush that had burst into bloom overnight. 
"Good heavens!" - the master exclaimed, and he didn't 
look happy at all, he was rather indignant, 
you'd broken the stature, the object of pride. 
You were dangerous now, it was clear. 
Should you be moved? But you're such a dear, 
too lovely to share the coop with the hens. 
Should you be fried? But you are too famous. 
Should you stay put? But here you're a menace: 
you've broken the stature. Who knows what comes hence? 
Now hundreds of people came out to cheer: 
the boss took you out, concealing his sneer 
and carrying you like a gift on a tray. 
To camera flashes and barking of hounds 
all tried to get closer to you through the crowds, 
each trying to pinch you and touch you some way. 
The boss put you playfully down on the ground. 
You lay there motionless, making no sound, 
resembling a white crystal vase in the dirt. 
Yet people were pushing their ways with obsession 
to give you a flattering touch of affection 
besmearing the wings of the delicate bird. 
They started reproaching you shrugging their shoulders: 
"Why don't you fly? You've got wings, so make bold as 
to fly right away. Come on, take off at length! 
"Are you a weakling? - a boy put in, pressing, - 
as far as we know from the History lesson, 
the Spartans would put them, the weaklings, to death!" 
Now suddenly, forcing her way through the crowd, 
to help you a chubby old woman came out, 
about a hundred years old but so tough! 
She covered your wings to protect you and shouted: 
"The swan needs a runway! But it's overcrowded! 
Come on! Step aside! It's a running take off!" 
Displaying her firm disposition and purpose 
she quickly dispersed the reporters and gapers, 
and pushed back the crowd, so you could run. 
"Fly off birdie, dear, - she said - it's cleared out!" 
And all of a sudden you rose from the ground, 
and down the runway you ran on and on... 
away from the boss and the violent crowd, 
away from the barking of shabby old hound, 
right off to your homeland - the sky and the sun. 
And all you could hear were the words in the air: 
"Good luck, birdie, dear! Fly off! Anywhere! 
As far from this place as you possibly can!" 
 

ПОПЫТКА БОГОХУЛЬСТВА
  

AN ATTEMPT TO SPEAK BLASPHEMY
Обращаясь к вечному магниту 
в час, когда в душе моей ни зги, 
я всегда шепчу одну молитву: 
"Господи, прости и помоги!"... 
И господь прощает, помогает, 
разводя руками оттого, 
что людское племя помыкает 
милостями столькими его. 
Видно, бог на нас глядит со страхом. 
как бы кто его ни называл - 
Иеговой, Буддой и Аллахом, - 
он один и богом быть устал. 
Будь он даже некая бестелость 
или портативный идолок, 
как от попрошаек бы хотелось 
спрятаться в укромный уголок. 
Только ему прятаться негоже, 
и, согбенный, будто в рабстве негр, 
хочет бог поверить в бога тоже, 
но для бога в мире бога нет. 
И когда мы с просьбишками липнем, 
забывая отдавать долги 
некому шептать ему молитву: 
"Господи, прости и помоги!..." 
1967 
When I am down, driven to despair, 
to the magnet of the world I turn my word 
whispering devoutly my prayer, 
begging: "Pardon me and help me, Lord". 
God forgives and helps for He's gracious, 
and He wonders why the human race 
bothers Him with pious incantations 
trespassing His charity and grace. 
God Almighty must be feeling fear, 
and it doesn't matter what He's called - 
Buddha, Allah or Jehovah - it is clear 
He is one, - and tired of being God. 
Even if he's immaterial and shapeless, 
or a tiny little idol of a kind, 
He would like to hide himself from beggars 
in a quiet place that He could find. 
But He cannot hide for He is God Almighty; 
so He bends His head, a humble lot. 
God would trust in God and live in piety, 
but there isn't any God for God. 
When we pester Him with petty pleas and dare 
to forget about the debts we've got 
there is nobody to listen to His prayer: 
"Pardon me and help me, please, my God" 
  

СТАРУХИ
 

THE OLD WOMEN
В тот день высоким обществом старух 
я был допущен к бубликам и чаю 
царил, спасенный ото всех разрух, 
естественной изысканности дух, 
какой я нынче редко замечаю. 
О лучших людях времени того 
мне говорило лучше летописца 
воспитанное тонко озорство, 
скрываемое тонко любопытство. 
И для меня, чья речь бедным - бедна, 
как дом, который кем-то обворован, 
почти как иностранная была 
забытость чисто русских оборотов. 
Старухи были знамениты тем, 
что их любили те, кто знамениты. 
Накладывал на бренность птичьих тел 
причастности возвышенную тень 
невидимый масонский знак элиты. 
Не вмешиваясь в этот разговор, 
и чувствовал себя порой от взгляда 
нелепым, как мытищинский кагор 
в компании "клико" и "монтильядо". 
Но обвинить их в барском чем-нибудь, 
ручаюсь, - было б это, право, скотство. 
в их превосходстве не было ничуть 
плебейского сознанья превосходства. 
А сколько войн, их души не спаля, 
прошло по ним в своих пожарах гневных: 
две мировые, и одна своя, 
и тыщи беспожарных, ежедневных. 
В какие дали кара их гнала! 
И в проволочном скрежете, рычанье 
мне виделись Инта, Караганда 
над чопорными чашечками чаю. 
К старухам не пристал налет блатной, 
и в стеганках, служивших им без срока, 
одергивали чей-то мат блажной 
надменным взором незнакомок Блока. 
И, мерзлый грунт копая дотемна, 
когда их вьюги страшные шатали, 
прославленные чьи-то имена 
по праву уменьшительно шептали. 
Страна сверхскоростей и сверхнаук, 
Сверхфизиков, сверхлириков, сверхстроек. 
Россия, ты еще страна старух, 
быть может, сверхпрощающих, но строгих. 
...В воротничках немодных отложных, 
почти бесплотны, чай старухи пили, 
но благодарно видел я, что в них 
воплощены черты России были. 
Я слушал их, весь обращенный в слух. 
А что они от нас еще услышат? 
Хочу писать я для таких старух. 
для девочек пускай другие пишут. 
1966 
That day I sat over a cup of tea 
amid the high society of grannies 
there reigned the atmosphere of courtesy 
something these days one doesn't often see, - 
intact and unaffected manners. 
The high-bred mischief in the playful eyes 
the subtle curiosity, well hidden, 
were telling me about the former times 
much more than what historians had written. 
To me whose mother tongue is scant 
as poor as a house, robbed and damaged, 
the pure Russian phrases were like cant 
and phrases borrowed from a foreign language. 
In fact, the grannies were famous just 
because of famous people's admiration. 
The sign of the invisible Masonic caste 
upon the feathered creatures cast 
a lofty shadow of participation. 
Somehow at cutting in I drew the line, 
at times a glance would really make me shudder. 
I felt out of place like home-made wine 
amid "clicot" and "amotillado". 
It would have been a brutish thing to do 
to call them snobs, or highbrows, or whatever. 
They were superior to me, and yet I knew 
they didn't think they were too clever. 
I thought about the devastating wars 
they had gone through and still were waging - 
The two world wars and thousands of those 
they'd been perpetually engaged in. 
They had been forced to go so far! 
Behind the grinding sound of wires 
I saw such places as Karaganda 
at table over tea with cakes and pies. 
And yet the grannies hadn"t grown profane 
like ladies, dressed in quilted jackets, really, 
they would cut short the swearer with disdain 
by looking down on him or her austerely. 
They"d dig the frozen ground for hours and days 
the stormy blizzard knocking down the diggers, 
they would disparage muttering the names 
of some distinguished outstanding figures. 
A super power of supersonic sound, 
of super-sciences and engineering, 
to me, my dear Russia, you"re a land 
of grannies, p"rhaps too strict but all-forgiving, 
I noticed that the clothes they wore 
and their turn-down collars were quite old fashioned... 
I watched them and with gratitude I saw 
they were, actually, the embodiment of Russia. 
I listened to them pricking up my ears. 
What would I say getting a word in edgeways ? 
I"d rather write for grannies such as these, 
let others write their poems for teenagers. 

1. A horse with a mottled skin (a dapple) in Russian is called "a horse in apples", i.e. a horse with apple shape spots. - A.V.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"