Аннотация: Можно мгновенно перечеркнуть всю прошлую жизнь... Но она всё-равно вернётся и напомнит о себе.
Исправить чужие ошибки
- Предисловие -
Тот, кто отдыхал последний раз тогда, когда уже и вспомнить не мог, прекрасно поймёт меня. Я устал от работы, от дома, от постоянной необходимости действовать и показывать свою заинтересованность. Устал от общения с теми, кто был мне неинтересен, от вымученных бесед с необходимыми людьми, да и просто от общения. От постоянной сверки своих действий, дабы убедиться, что они идут в соответствии с избранным планом. Устал от всего и от ничего. Мне нужен был отдых, пара недель в тишине и покое, в наслаждении от собственной никчемности. Я нуждался в транжирстве времени, хотел найти такое место, где ни одна душа не сможет найти меня, скрыться от назойливых глаз, в бесконечном потоке масс. И мне удалось найти такое место, про которое никто не смог бы даже подумать. Конечно, моё окружение предпочитало престижные курорты иноземных государств, а я спрятался на Украине, в Крыму, в Феодосии. Уезжая из пыльной Москвы, я бросил сотовый телефон, расстался с ноутбуком, с которым за последнее время буквально породнился, поставил на стоянку автомобиль и уехал в аэропорт на такси.
Отныне и на грядущие четырнадцать дней ничто не связывало меня с моим прошлым, с работой, со знакомыми и близкими. Я был одинок, и это доставляло мне удовольствие. Я снял номер в гостинице и то, что, войдя в него, я, как будто окунулся в советскую эпоху, а тараканы дополнили первое впечатление, нисколько не смутило меня. Я был счастлив, душа радовалась и взлетала к небесам, особенно когда ранним утром или поздним вечером я выходил к морю. Мне нравилось приходить на пляж именно в это время, когда жаркое солнце ещё не начинало или уже прекращало своё ежедневное издевательство над открытыми участками кожного покрова. Освежающий ветерок и мягкая прохлада остывающей волны - вот и всё, что я хотел получить. Люди, приезжающие в эти благословенные места лишь для того, чтобы пролежать под солнцем весь отведённый на отдых срок, к этому времени уползали под зонтики многочисленных кафе. Прибрежная зона погружалась в полумрак и море, уставшее за долгий день от игривой ребятни, отдувалось, лаская мелкий гравий, как бы выбрасывая на него все свои заботы и тревоги.
Старые деревянные топчаны, потерявшие краску ещё во времена моего детства, в большинстве своём полностью разломанные, помогали мне расслабиться в полной мере, ощутить блаженное единение с южной природой. Море рассказывало мне обо всех своих проблемах, песок и гравий недовольно шипели, когда вода трогала их гладкие спины, а я закрывал глаза и оставлял этот бренный мир, возносясь мыслями в другие миры. Днями я спал в своём душном номере, где даже распахнутая настежь дверь балкона и ласковый ветер с моря не приносили облегчения. Зато, приходя вечером к нестройным рядам деревянных лежанок, я предвкушал величественный отдых.
Дни проносились незаметно, наметившийся было животик, который никак не удавалось уничтожить в спортзалах, сам собой растворился. Кожа, даже, несмотря на мою нелюбовь к загару и прогулки исключительно в тёмное время суток, приобрела бронзовый оттенок. Я наполнялся силами, как насыщается вкусовыми оттенками бутылка благородного вина, получившая надлежащие условия хранения. Чувствовалась готовность к новым свершениям, люди вокруг более не раздражали. Исчезло неукротимое желание рычать на каждого, кто оказывался в радиусе пяти метров от моей персоны. Обозначилась любовь и сочувствие к ближнему.
Именно в такой благостный момент состояния моей души, в самом начале наметившегося заката, я увидел смутно знакомую фигуру. Молодой мужчина, атлетически сложенный, с безупречной осанкой уверенного в себе человека стоял невдалеке от меня и солнце, освещавшее его силуэт, рисовало божественное свечение, как ореол праведника. Являясь поклонником женской красоты, я, тем не менее, залюбовался грацией и статью этого человека, в тайне завидуя этой природной естественности. Как старшеклассница невольно замирает перед статуей Аполлона, я не мог оторвать взгляда от его тела. Конечно же, я знал этого человека, не мог вспомнить, при каких обстоятельствах мы познакомились, но знал. Тонкий проблеск воспоминания услужливо подбросил красочную картинку, где я стоял на крыше отеля, рядом с бассейном, а он, разбежавшись, прыгнул в голубую бездну. Что же это я, расслабленная память отказывалась воспроизводить прошлое, но этот мужчина действительно сыграл в моей жизни определённую роль.
Когда же это было? Пять или больше лет назад. Развивая коммерческие связи с азиатским регионом, я вынужден был лично лететь в Сирию, где открывалась хорошая перспектива. Мои американские партнёры, привыкшие решать все вопросы руками и мозгами своих доверенных людей, прислали мне в поддержку юного, подающего надежды русского парня. Может быть, мои мозговые извилины и расслабились под воздействием живительной морской среды, но его имя не потерялось в череде подобных, промелькнувших в моей жизни лиц. Виктор Горин, именно так он назвался, обозначив еле заметный акцент, свойственный русским, долгое время живущим вдали от дома в англоязычной среде. Моя мать, коренная русская москвичка привила мне любовь к своему языку, я свободно общался на нём и, знающие люди говорили, что у меня полностью отсутствует акцент.
Представившуюся мне возможность общаться на любимом языке я использовал в полной мере, хотя и вызывал неудовольствие моего собеседника, который надеялся на обратное - с моей помощью усовершенствовать свои познания в английском. Придя к взаимопониманию, мы стали чередовать языки, что устроило обоих. Приятный, интеллектуально развитый юноша, умственно явно превосходящий свои двадцать с хвостиком лет, таким он запомнился мне. Через пару месяцев жесткие рабочие рамки развели нас в разные части света, а область деятельности не позволяла надеяться на продолжение отношений. Всё же, в тот период времени он являлся представителем хотя и дружественной, но конкурирующей стороны.
Теперь, углядев запомнившийся по единственному совместному дню отдыха торс, я не удержался от соблазна окликнуть его. Подошедший мужчина сильно изменился и мало чем напоминал того безусого юнца, что жарился под солнцем Дамаска. Я уже упоминал гордую осанку человека уверенного в своих действиях, под стать был и взгляд, прямой и дерзкий. Только, увидев меня, он немедленно улыбнулся, превратившись в милого мальчишку-подростка. Исчезли жесткие скулы, несколько угрюмый лоб и поза, гарантирующая мгновенную отдачу, в случае попытки насильственных действий, направленных в его сторону. Виктор времени зря не терял, совершенствуя себя всесторонне.
- Здравствуй Алекс, - пожал он мне руку, - какими судьбами в этих краях?
- Захотелось родного воздуха, - прищурился я. - В моём возрасте уже пора задумываться о вечности, а вот, что тебя заставило вернуться? Ты же, насколько я помню, питал острую неприязнь к этим местам.
- Так сложилось, долго рассказывать, а в двух словах всего не объяснишь.
- Понимаю, - я вспомнил, что в последнее время он работал на хорошо знакомого мне китайца, - как поживает Ли Дин? Всё ещё грезит о мировом господстве его техники? Я ценю питаемые им надежды встать в один ряд с крупными брэндами.
- Вполне возможно, - согласно кивнул Виктор, - я ушёл от него больше года назад.
- Ого, оставить такое многообещающее предприятие - шаг серьёзный, - эта мысль была истинной правдой, Ли Дин, владелец торговой марки "Sinco" развивался во всех направлениях, смело вторгаясь в те области рынка, где ещё совсем недавно безраздельно царствовали более сильные конкуренты. Уйти из этого индустриального гиганта было невозможно, хотя бы потому что, это самое перспективное место. - Где же ты теперь?
- Работаю на самого себя.
- Поразительно, - присвистнул я. - Чем же занимаешься?
- В основном благотворительностью.
- Не понимаю, - удивлённо уставился я на него. - Нет, насчёт благотворительности было понятно, но ведь на этом не заработаешь себе на жизнь.
- Понимаешь, очень долго объяснять. Мы же с тобой не виделись лет шесть, насколько я помню. За это время многое изменилось, в моей жизни произошло немало того, что способствовало пересмотру актуальных ценностей и стремлений. Я стал другим.
- Если это касается тела, то тут ты не прав, - сострил я, - оно, как и прежде пышет здоровьем.
- Спасибо, могу отнести это к разряду комплиментов, - вновь улыбнулся Горин, - но, на самом деле всё гораздо серьёзнее. Я нашёл своё признание в России.
- Подожди, - перебил я, - ты же ненавидел эту страну. Я как вспомню твои злобные проклятия в этот адрес, до сих пор покрываюсь мурашками.
- Ну, да, так оно и было. Я вернулся, чтобы опять уехать. А потом понял, что мне надо в этой жизни, к чему стремиться и чем дышать. Ты не представляешь, насколько я сейчас счастлив, хотя и добился этого счастья многими лишениями.
- Ты интригуешь меня всё сильнее, - заметил я. - И если ты надеешься благополучно смотаться, то зря. Это тебе уже не удастся.
- Почему это? - Нагло прищурился он.
- Потому что, - я указал на рядом стоящий топчан, - вот на этой древесине ты поведаешь мне всё, что только имеешь сказать. И меня не волнует, насколько ты занят, и куда тебе надо спешить.
- Ладно, ладно, - в знак согласия Виктор поднял руки над головой, - Из твоих сетей невозможно выбраться. Только учти, это не развлекательная история, а жестокая быль.
- Вот только пугать меня не надо, - я шутливо нахмурил брови, - и не такое слышали. Давай, трави помалу.
Мы уютно расположились на щербатых досках друг напротив друга. Виктор повернул лицо в сторону уходящего солнца, которое было готово коснуться водной глади своим нижним кончиком диска. Я почувствовал, как атмосфера вокруг нас сгустилась, стало темнее, словно лёгкая пелена отгородила эти две лежанки от остального мира. Куда-то ушёл шелест волны и мягкое трепетание ветра. Вместе с тем изменилось и лицо моего собеседника, проступили морщинки, глаза стали влажными. Воспоминания давались ему с трудом, скорее всего, он бросил бы это занятие, но, памятуя о наших с ним хороших отношениях, наконец, решился.
- 1 -
Грязь и промозглая сырость. Кучи грязного мокрого снега, оставленного умирать на обочине. Вот чем встретила меня такая желанная и столь же ненавистная Москва. Двенадцать лет я скучал и тосковал по родному городу, но даже, ещё не оказавшись в его черте, я уже возненавидел эту убогую серость. Греясь на ласковом песке калифорнийских пляжей, плавясь под обжигающими золотыми лучами полуденного солнца Бразилии, удивлённо взирая на немецкую чистоту и веселясь на Рождество в Финляндской деревне, самому близкому к той стране, где я родился месту, я и подумать не мог, что так лелеемая мечта о возвращении обернётся такой навязчивой неприязнью. Я не мог спать и есть, ничего не хотел делать, когда мне сказали о возможности уехать на презираемую родину, метался между согласием и отказом, а теперь, стоя на обочине у придорожного кафе, практически в полной темноте, в машине, засыпанной мокрым липким снегом, я видел вдалеке отблески огней. Яркий свет, от которого я когда-то убежал, стремясь позабыть навсегда. В нескольких километрах от меня, в жарком угаре ночной жизни тратил свои силы древний город, изменившийся до неузнаваемости, но такой родной и тёплый, как нежные, чуть грубоватые руки отца, когда я прижимался к нему, после его приезда из длительной командировки. Я прятал лицо в складках его дублёнки, увёртываясь носом от холодных капелек только что растаявшего снега, чувствовал сквозь грубую кожу дублёнки родную теплоту и биение могучего сердца. А он нежно гладил меня по коротким волосам своей тяжёлой рукой, и это было так прекрасно, что я готов был отдать всё, что у меня было за повторение этих нескольких секунд настоящей неподдельной нежности.
Воспоминание об отце вновь заставили меня гневно, с открытой ненавистью взглянуть на позорное гнездо разврата, в которое я стремился с непреодолимым желанием, как смертник, идущий к электрическому стулу. Человек, осознавший, что уже вычеркнут из списка живых и наслаждающийся последними глотками спёртого воздуха. Не было даже надежды на звонок губернатора, который подарит помилование, дарующее существование ещё более жалкое, чем несколько позорных подёргиваний под ударами пробирающегося к самому сердцу ток, но и не имеющий сил и желания сопротивляться своему будущему. Я двигался к своей мечте так же отрешённо, осознавая, что иду по гулкому старому коридору и впереди, скорее, ради традиции, чем по необходимости кричат: "Мертвец идёт". И я шёл, медленно переставляя ноги, закованные в тяжёлые кандалы, зафиксированный с двух сторон рослыми ребятами из отряда по исполнения приговоров, вслушиваясь в их никчемную болтовню о сладкой Мэгги, что будет этим вечером петь под аккомпанемент старого рояля в забегаловке у Джо. И мне хотелось сидеть за столиком и выкрикивать какие-нибудь пошлости о её выдающихся формах, бросать крупные купюры на сцену и веселиться от всей души. Может быть даже, вот эти самые охранники, что сейчас, с тупой молчаливостью, набычившись, ведут меня к эшафоту, могли бы смеяться вместе со мной и хлопать меня по спине, утверждая, что я самый лучший приятель на свете. Но, подбадриваемый грубыми толчками своих конвоиров, я шёл к неизвестности, которая была давно предрешена, я сам всё так решил и согласился идти именно по этому коридору.
Проехавший грузовик бросил в стекло ошмётки грязного снега и вывел меня из оцепенения. Привыкнув анализировать всё, что происходило вокруг, я заметил, что смотрю вперёд, на электрическое марево цветущего вдалеке города, удивлённо открыв рот. Господи, видели бы меня в таком состоянии мои коллеги и партнёры, вот бы они посмеялись, а, может быть, просто отказались верить своим глазам. На протяжении всей своей заграничной жизни, вдали от родины, я строил карьеру. Упорно взбираясь на пик Благополучия и Достатка, отказывая себе в самом необходимом. Ставя на кон не только собственный достаток и независимость, но и вещи, гораздо более серьёзные, я постоянно рисковал жизнью. Без капли сомнения соглашался участвовать в Южноафриканских алмазных проектах, где могли не просто обмануть, а запросто отрубить голову и показывать её потом на праздниках, одетую в невыразимую пёструю накидку из птичьих перьев. Мне довелось видеть такое представление, где участвовала голова моего, более неудачливого предшественника. Я рисковал своим здоровьем в дельте Амазонки, когда горбатая старуха с косой, вытянула билет, на котором было указано имя моего компаньона. Укус москита подарил ему недельную агонию и чудовищную смерть от лёгочного спазма. Мои свобода и достоинство были подвергнуты сомнению в Мексике, где я был принят за какого-то гангстера и принял участие в увлекательных ралли. Хорошие навыки вождения, помогли мне не только остаться на свободе, но и завершить порученное дело. Позже, укрепившись в Европе, я не получал стольких рискованных ситуаций, как на американском континенте, но и здесь приходилось рисковать своим добрым именем, репутацией и накопленным состоянием.
Надо было решаться, крепко вздохнуть и направить свой автомобиль к Москве, но я не мог этого сделать. Меня держал необъяснимый страх перед своей мечтой, перед разрушенным детством и погубленной юностью. Мне не давала сдвинуться с места память о моём отце и его предсмертный наказ. Моя память наполнялась последними словами матери, когда она тихо уходила из жизни на несвежих простынях госпиталя для бедных в Далласе. Всё это касалось Тверской и Охотного ряда, Манежной площади и Большого театра. Всего этого города, каждой улочки, каждого человека, идущего по асфальту дорог и брусчатке площадей.
Часы показали три часа ночи, дождь всё ещё продолжал выдавать себя за снег, а на горизонте не прекращалась вакханалия огней. Я вышел из уютного тёплого салона BMW, очередного шедевра немецких инженеров и направился к дверям невзрачного домика с вывеской "Кафе "У Арсена". Уже протянув руку, намереваясь открыть дверь в заведение, я вспомнил, что нахожусь, всё же, не в благообразной Европе, обернулся и нажал на кнопку брелка. Машина моргнула фарами, подтверждая, что сигнализация включена. Следовало не забывать, что я вернулся в сказочную Россию и постараться запомнить это. За долгие годы жизни вдали от этих краёв, я потерял все навыки, которыми меня обучила улица, какие уроки мне преподавали тёмные проходные дворы. Я слишком расслабился, даже в опасной своей природной откровенностью Африке было гораздо спокойнее. Я понял это отчётливо, случайно приметив жадный блеск горящих глаз, которые пристально наблюдали за моими манипуляциями с портмоне, когда я собирался перекусить в ресторане, после прохождения таможенного контроля. Этот урок помог мне, я вовремя нажал кнопку блокирования дверей, как раз в тот момент, когда чья-то рука дёрнула ручку, намереваясь ворваться в мой тёплый мирок салона. Пользуясь своими навыками, я без труда обошёл потрепанную "Audi", намеревавшуюся перекрыть мне движение. А уж на трассе я даже не обратил внимания на преследующий меня внедорожник, который, имея под капотом явно форсированный движок, довольно быстро скрылся позади меня. Эти первые уроки, преподанные мне моей любимой родиной, настроили меня на определённый лад, и даже короткая расслабленность, которую я позволил себе на обочине, в нескольких километрах от Москвы, ничего не изменили.
Зал кафе оказался уютным и привлекательным. Внешне он производил достаточно отталкивающее впечатление. Слава Богу, я уже успел насмотреться на подобные заведения, пожирая километры, отделяющие пограничный столб от столицы. Только внутри оказалось красиво и чисто, белоснежные скатерти обозначали очертания маленьких столиков на две персоны. За стойкой бара у дальней стены лениво протирала стакан миловидная девушка, вероятнее всего украинка. Стены были украшены репродукциями пейзажей, удивительно подходящими к общему фону помещения. Хозяин этого заведения с любовью предавался неподражаемому декорированию, имея некоторое понятие о национальностях, я позволил себе предположить, что он, скорее всего, являлся сирийцем. На высоком стуле у барной стойки, возле пивного крана мирно дремал неопределённого возраста мужчина, явный завсегдатай и поклонник этого краника. В углу тихо переговаривались двое водителей дальнобойщиков, Их трудный маршрут, вероятно, подходил к концу, коротать ночь на месте приёма товара не хотелось, и они решили провести свободное время за шашлыком. Кстати, я оставил самые тёплые воспоминания о шашлыке, приготовленном именно в России. Не знаю, кому как, но мне милее всего был именно этот, зажаренный на углях в придорожном мангале, чем роскошный, брызжущий соком и тающий во рту, который я испробовал на рынке в Дамаске. Может быть, угли деревьев, выросших в здешних краях, придавали мясу неповторимый аромат и сочность. Или именно мясо местных бурёнок и хавроний дарило мне этот сказочный вкус.
Хозяйка заведения заметила меня и улыбнулась. Определённо, это была украинка, только они имеют такую неподдельную, искреннюю и лучезарную улыбку во все тридцать два зуба.
- Здравствуйте, желаете чего-нибудь покушать? - Милый голосок с неповторимым акцентом убедил меня в мыслях о её национальности.
Некоторые лингвисты способны точно определить место происхождения того или иного диалекта, я не был силён в этих изысках, но представил её на фоне бескрайнего пшеничного поля в национальной одежде. И тут же ностальгия рванула из меня с новой силой. Ещё пять минут назад я готов был плюнуть на мокрый асфальт и развернуться, бросив свои желания. Уехать обратно, поскорее покинуть Российскую территорию и, уже на чужой мне земле позвонить Ли Дину, сообщить ему всё, что томиться у меня на душе и проклянуть его. И себя не жалеть за такое малодушие, что проявил. Нужно было быть настойчивее, показать, что меня не интересует возвращение на родную землю. Хотя, кому я пытаюсь что-то доказать, смешно врать самому себе. Я рвался сюда, грезил по этим берёзкам и по этому, грязному и мокрому асфальту.
- Вы меня слышите? Что-нибудь хотите покушать? - Из задумчивого оцепенения меня вывел всё тот же украинский говорок.
- Да, красавица. - Улыбнулся я. - Хотелось бы шашлык и что-нибудь попить.
- Хорошо, а что будете пить? Пиво, вино, водка.
- Нет, спасибо. - Усмехнулся я, кинув взгляд за её спину, где неровными рядами выстроились батареи бутылок, этикетки которых, краснея, сообщали читателю о благородности содержимого.
К своему удовольствию, на половине пути к Москве я уже успел ознакомиться с продуктами кустарного производства дилетантов виноводочной отрасли. Меня даже передёрнуло от воспоминания моей попытки пристраститься к родным напиткам. Тот жуткий запах, что ударил мне в нос, когда я поднёс бокал ко рту не шёл ни в какое сравнение с запахами гниющих останков животных в дебрях Амазонских лесов. Даже то амбре, что я имел счастье обонять в хижине старого мексиканца, чья правая нога от ступни до бедра полностью сгнила, и куски этой гниющей плоти отпадали и тонким слоем покрывали пол его жилища, было гораздо приятнее и нежнее.
- Я, всё же осмелюсь принести Вам пива, а Вы решите сами, пить его или нет, - вскинула чёрные брови хозяйка, - уверяю Вас, у нас очень хорошее пиво.
- Ну что ж, давайте, - обречённо согласился я.
- Присаживайтесь, я сейчас принесу Ваш заказ, - не теряя лучезарности в своей широкой улыбке, девушка уплыла за занавеску, отделяющую кухню от общего зала.
Направившись к ближайшему столику, я отметил про себя, что местная достопримечательность и живая реклама крепости алкогольных напитков, тёпленький товарищ у стойки, находится в очень неудобной позиции. Каким-то, совершенно непостижимым образом, он умудрялся сидеть на стуле самым краешком своего седалища, балансируя на грани полного падения. Наблюдение за его мерными покачиваниями очень развеселило меня и позволило скоротать время в ожидании заказанного ужина.
Лучезарная улыбка, за которой совсем потерялась её обладательница, появилась внезапно, неся впереди себя тарелку с дымящимся мясом и кружку пива. Собственно, качество пива, как мне кажется, должно не сильно отличаться от качества вина. В этом я тоже имел счастье убедиться во время своего движения к цели. Особенно остро я осознал это сразу после пересечения границы. Мне удалось попробовать алкогольную брагу с гордым названием "Клинское" и ярыми заверениями в том, что это лучшее пиво. Плывшая сейчас мне навстречу кружка имела тот же фирменный знак, чем вызвала резкую икоту. Подавив рвотные позывы в зародыше, я нашёл в себе силы улыбнуться в ответ на застывшую в нескольких сантиметрах улыбку. На стол опустилась тарелка с шашлыком, пиво, ароматный круглый лаваш и соус в миниатюрной соуснице.
- Приятного аппетита, - ещё больше растянулись губы девушки, так что я начал опасаться, как бы не произошёл разрыв лицевых мышц.
- Спасибо, - попробовал я улыбнуться так же широко и мгновенно ощутил резь в уголках губ. Оставив попытки показать, что я умею улыбаться гораздо шире, потерпев в этом единоборстве безоговорочное поражение, я обратил всё своё внимание на еду, благо был достаточно голоден.
Примерно рассчитав маршрут, я планировал пересечь кольцо отчуждения, в котором томилась Москва поздней ночью. Но, увидев на горизонте огни ненавистного желания, я не смог продолжать движение, остановившись как раз напротив этого кафе. Стремясь закончить свой путь, я ехал без остановки с самого утра, ужасно устал и проголодался. Моё желание встретиться лицом к лицу с ненавистным каменным исполином было столь велико, что я не чувствовал никаких иных желаний. Теперь, прервав свою никчемную торопливость, я ощутил на себе воздействие последних часов пути.
Не буду отрицать, возможно, я даже утробно зарычал, вгрызаясь в мякоть шашлыка. Иначе как объяснить то обстоятельство, что сидевшие недалеко от меня дальнобойщики замолчали и уставились мне в спину, я чувствовал это абсолютно точно. А завсегдатай, оправдал мои ожидания и, издав неопределённый возглас, обрушился на пол. Это обстоятельство сильно развеселило меня, особенно, когда я увидел, что он спокойно подтянув под голову полы собственного пальто, продолжил спать, мило причмокивая, как младенец, потерявший соску.
Настроение стало подниматься, Душа обсыхала вместе с верхней одеждой, я и не заметил, как осушил добрую треть пивной кружки. Сделал это я, конечно, зря. Но что можно было поделать, если даже двенадцать лет жизни вдали от родины не выветрили из меня русского. Вряд ли я позволил бы себе такое где-нибудь в Европе, в лучшем случае, мне грозил бы крупный штраф, за вождение в нетрезвом состоянии. Здесь же меня расслабила родная земля и нежный, лелеемый в ностальгических снах запах родины. Хотя, на поверку, он оказался не таким уж и нежным, хотя об этом я уже упоминал.
Трапеза подходила к концу. Насытившись, я откинулся на спинку стула и флегматично потягивал остатки пива, стараясь не обращать внимания на сивушный привкус. Когда пьёшь хорошее доброе пиво, будь то чешский Budweiser или английский Ale, ощущаешь теплоту в желудке и успокоение в мозгах. От родного "Клинского" гудела голова, а ноги становились чужими. Меня окутала пелена, сладкой негой укрыла дремота. Я ощущал себя абсолютно, понимал, что в любой момент могу прекратить это состояние, но не имел никакого желания. Мне было чрезвычайно приятно сидеть в этой придорожной забегаловке и, съехав со стула в положении полулёжа видеть причудливые видения, навеянные "Клинским", сытостью и усталостью.
А видел я себя, маленьким мальчиком, весело бегающим по берегу затопленного карьера. С гиканьем и улюлюканьем я, в компании таких же малолетних сорванцов носился по песку. Хорошее было время, мне казалось, что тот песок был гораздо мягче, нежнее и бархатистее чем на Кипре. Вода была зелёная, подёрнувшаяся августовским цветением ряски, но всё равно, для нас, малолеток, она была гораздо чище и прозрачней, чем средиземноморская лазурь. И мы, этакие бесстыдники, осознав на мгновение всё величие мира и его мизерность, свёрнутую для нас в этом узком пространстве карьера, скидывали ненужную материю трусов. Блестя белыми полосками незагорелых ягодиц, с разбега, выбрасывая фонтаны водяных искр, врывались в неподатливую глубину. Доставали ногами до самого дна и выскакивали на волю, освобождаясь от плена водного удушья. Плескались и резвились, тревожа до этого спокойную гладь, заставляю ряску недовольно вертеться. И пускали в небо драгоценные блестящие на солнце искры капель воды. Даже у Tiffany я не встречал бриллиантов чище и искристее, чем те водные брызги.
Хитрый мозг, окончательно расслабившись, продолжал услужливо подавать мне воспоминания о сладкой свободе детства. Как вспышки я вновь и вновь вспоминал тот карьер, где мы резвились, купались, катались в грязи из глины, и закапывали друг друга в песок. А после, вновь купались, вымывая из волос цепкие песчинки и, с непостижимым упорством опять валились на песок. Намаявшись, сильно устав и посинев от холода и долгого купания, с не менее непостижимым смущением прикрывали срамные места, бежали к лесной опушке где, скрываясь в зарослях орешника, приводили себя в порядок, натягивали на худые тела скромную одежду. Затем шли по лесу, в поисках грибов и ягод, щёлкая сорванные орехи, громко смеялись и ругались на червей, оказывающихся в скорлупе, вместо ожидаемой ореховой мякоти. А что это была за брань! Прошло много лет, прежде чем в порту Нью-Йорка, где я принимал груз, мне удалось услышать диалог двух русских грузчиков. По сравнению с этими словами, что долетали до моих быстро вянущих ушей, наша детская брань была лепетом. Правда, в то время мы считали себя очень крутыми, вставляя в нашу речь разнообразные грубые слова. До сих пор я храню в себе эту портовую сцену, как доказательство неподражаемости русского языка. Так красиво и замысловато загнуть и вывернуть, прихлопнуть и закрепить может только истинно русский человек.
Видимо, в какой-то момент я перестал себя контролировать, окончательно расслабился и углубился в сон, тело отдалось во власть забытья и медленно съехало со стула. В процессе своего падения моя рука потянула скатерть и посуда, радостно ухнув, разбилась об пол. Мгновенно проснувшись, я непонимающе огляделся, пытаясь определить своё месторасположение в пространстве, что было абсолютно невозможно. Белая клеёнка, до этого совершенно мирно лежавшая на столе, вдруг накрыла меня с головой, оказавшись довольно плотной и непрозрачной. Скудное освещение, сильная усталость и бокал "Клинского", всё ещё булькающий в моём желудке, не давали мне никакой надежды на спасение. Освобождение пришло неожиданно, чьи-то сильные руки рывком подняли меня на ноги и толкнули, благодаря чему я плюхнулся на стул. Немедленно восстановилось изображение, когда белый саван был сброшен с моих плеч. Я ещё не совсем адекватно оценивал обстановку, но уже был заключён в мощные объятия, по всему залу носился громкий радостный крик на непонятном наречии. С трудом, освободившись от цепкого захвата, я смог разглядеть в моём спасителе и душителе старого знакомого.
Если говорить о великой американской мечте, то могу сказать определённо, что мне удалось её осуществить. А начиналось всё со скромной должности клерка в филиале набирающей обороты компании "Sinko". В то время китайская экономика медленно, но верно вторгалась во все сферы мирового бизнеса, делая упор на рынок высоких технологий. Имея в плюсе дешёвую рабочую силу и низкую стоимость продукта на выходе, можно было перекрыть недостатки и среднее качество. Со временем, квалификация сотрудников росла, а вместе с ней повышалось и доверие к новым маркам. У всех на устах были названия крупных предприятий из страны развитого коммунизма. Именно в такую компанию я и устроился на работу, о чём не жалею и по сегодняшний день. Китайцы - удивительно работоспособная нация, готовая отдавать всё, ради того, чтобы в будущем получить ещё больше. Они ценят преданность и рвение своих сотрудников, примечают тех, кто не боится трудностей и готов идти на определённый риск. Не прошло и года с момента моего трудоустройства, как мне доверили важные направления развития, поднятие филиалов и тонкие, требующие грамотного планирования и разрешения задачи. Так я получил возможность побывать в разных уголках света. Одним из пунктов назначения являлся Дамаск.
Удивительная красота и неповторимость этой страны поразила меня до глубины души. Первое время я не мог ничего делать, посвящая всё своё время изучению древнейшего города. Я ознакомился с достопримечательностями, поражался невероятным сочетаниям, когда современные небоскрёбы из стекла и бетона мирно соседствуют со старинными постройками. Я видел христиан и мусульман, спокойно и дружелюбно общающихся между собой, совместно работающих и отдыхающих. Невероятные сочетания глубокой древности и элементов будущего, встречающиеся мне на пути неоднократно. Уже тогда я успел побывать в нескольких странах и видел вещи, поистине потрясающие, которые могли вывести из душевного равновесия любого обывателя, но Дамаск был выше всего этого, величественный и непреклонный.
Моим компаньоном, гидом и помощником был Ваил Аль-Менди, мой ровесник. Он происходил из старого знатного рода, был умён и образован. Высшее образование он получил в Москве, естественно в институте международных отношений имени незабвенного товарища Лумумбы. Русский язык давался ему легко и хотя, после своего возвращения на родину он не имел возможности продолжать совершенствовать лингвистические навыки, с моей помощью он очень быстро добился довольно высоких результатов. Единственное, в чём я потерпел фиаско - его неподражаемый акцент. Все без исключения русские слова выходили странными и непонятными. Мне, не смотря на долгое общение с ним, порою было трудно понять, о чём он говорит, особенно если, как и все восточные люди, он начинал говорить быстро. Ваил считал, что знает русский язык достаточно хорошо, чтобы общаться на нём так же, как и на своём языке. И то, что я пытался объяснить ему особенности своей родины, в которой обычно говорят медленно, никак не влияли на него. В конце концов, я был вынужден смириться с этой его особенностью и, со временем, даже научился довольно сносно понимать, о чём в данный момент шла его речь. К моменту расставания мы были хорошими друзьями. Сирийский менталитет располагает к доверию, как и любая другая восточная нация. Они гостеприимны, открыты и всегда отвечают добром на добро. Все многочисленные члены огромного клана Аль-Менди были буквально влюблены в меня, с огромным сожалением и слезами на глазах провожая в аэропорту. Ваил, смахивая скупую слезу, долго обнимал меня и пытался сообщить на русском языке, что я стал ему братом и даже роднее родного брата, что немедленно подтверждал его старший брат, так же стараясь припасть к моему плечу. Он очень жалел о нашем расставании и обещал обязательно найти, если будет в Америке.
Не знаю, довелось ли ему побывать в Соединённых Штатах, так как через некоторое время я поселился в Германии. Но сейчас у меня была уникальная возможность узнать у него лично об этом, если конечно мне не будет суждено быть раздавленным в его жарких объятиях. Я уже говорил что, будучи знаком с культурой Сирии, заглянув в придорожное кафе, мгновенно определил в антураже дух этой страны, о которой мало кто имеет представление, а теперь убеждался в этом воочию. Младший наследник Аль-Менди мял и тискал меня, как тесто, тёр об свой курдюком выпирающий живот, словно возжелал приготовить тесто для кунафы. В процессе моего преобразования из человека в полуфабрикат, Ваил издавал восторженные возгласы, которыми испугал водителей, и так уже изрядно напуганных моим рычанием и манипуляциями со скатертью. Возможно, они приняли сие действие за обряд людоедов, потому что, с рекордной скоростью исчезли за дверьми заведения. Даже завсегдатай, которого в процессе моего перемалывания добродушный потомок рода Аль-Менди умудрился несколько раз помять своими ботинками, открыл глаза только после высокой, переходящей в визг тирады. Сонно оглядевшись, этот гражданин даже не удивился, увидев перед собой творившееся действие, встал на четвереньки, ухватился за стул и подтянул руки, таким образом, вползая на сиденье. Все эти манипуляции были проделаны так ловко, что я даже забыл на мгновение о своей собственной неудобной позиции, наверняка, гражданин проделывал эту операцию много раз, отработав все её детали до совершенства.
- Брат, брат мой, ти не понимаещь, как я рад тибе видить, - прорвалось в мой покорёженный мозг. - Я тиби так люблю.
С огромной радостью я ощутил некоторое ослабление железной хватки и вовремя воспользовался этим, вынырнув из-под крепких объятий. Мощные руки, как лепестки капкана щёлкнули за моей спиной, но я был уже вне досягаемости. Тем временем нескончаемый поток речи, смешивающий сирийские и русские слова не прекращался. Сложно передать то, что слышали мои уши, но мне удалось остановить своего разговорчивого друга старым испытанным способом. Ваил был сильным и уверенным в своей силе человеком, он не упускал возможности показать свою природную мощь. Ещё на его родине, я заметил, что если мне надо отвлечь Аль-Менди от чего-то, то нужно предложить ему испытать свои силы в армрестлинге. Он никогда не упускал возможности положить мою руку, а мне ещё не разу не удавалось победить его. Несмотря на то, что он был с виду совсем не сильным человеком, а скорее напоминал добродушного толстячка, реально в нём заключалась мощная энергия разрушителя. И в существовании этой энергии мне удалось однажды убедиться, когда перед самым отъездом из Сирии, непьющий Ваил уговорил меня немного выпить. Именно тогда я узнал, что происходит с правоверными мусульманами, которым Коран запрещает употребление спиртных напитков, когда они, всё же осмеливаются эти напитки отведать.
Да, действительно, Ваил не был пьяницей, но выпить любил и от этого страшно мучался. Огромные по своей глубине муки он испытывал и на следующее утро, громко стоная и охая. Передвигался по дому он, исключительно держась за стену, слабым голосом возносил молитвы вперемешку с руганью. Большого труда мне стоило найти на восточном базаре обыкновенный рассол, с помощью которого я и привёл в чувство бедного правоверного. Немного оклемавшись, Аль-Менди долго и с чувством благодарил меня, возносил молитвы Аллаху и проклинал все спиртные напитки сразу и те сорта, что смог вспомнить по отдельности.
- Наташа, - Ваил повернул голову в сторону барной стойки, откуда немедленно выпорхнула украинская девушка. - Зиделай всё как надо. Это мой гость.
Видно, гости у Ваила бывают часто, так как Наташа управилась мгновенно, хорошо зная, что от неё требуется. Хозяин не успел вновь рвануть ко мне, с твёрдым намерением вновь заключить в объятия, как на столе стали появляться самые разнообразные блюда, для русского человека бывшие в диковинку. Для Сирийца же, это обычный рацион, то, что он употребляет в пищу ежедневно. Даже живя в Дамаске, я так и не смог запомнить ни одного названия этих удивительных чудес Иорданской кухни, разложенных на тарелках. Проявляя радушие и гостеприимство, мой восточный друг, указывая пальцем на очередное блюдо, старался напомнить мне их названия, не вызывая у меня ни капли радости, от прослушивания этих, выворачивающих язык слов. Что-то подобное происходило со мной, когда Ли Дин проявлял желание накормить меня своей национальной кухней. Традиционные китайские блюда, на которые он указывал, имели в названиях удивительные сочетания букв, недоступных русскому человеку для произношения. Самое главное, что недавний шашлык уже заканчивал участие в пищеварительном процессе и желудок, получив от носа и глаз информацию о творившейся на столе вакханалии, попытался объявить голодную забастовку.
Памятуя о правилах семьи Аль-Менди, согласно которым трапеза начинается с неспешной беседы, которая продолжается и во время еды, к тому же, заимев повод оборвать Ваила, зашедшего в своих рассуждениях о вкусной и здоровой пище чересчур далеко, я решил поинтересоваться о тех путях, что привели его на обочину подмосковного шоссе. Не смотря на годы, проведённые им в России, русский язык так и остался для него чем-то непостижимым, хотя, по его личному мнению, его стиль произношения был безупречным. Приводить весь его монолог в том виде, в котором его услышал я, было бы кощунством для нервов, вряд ли можно было продраться через эту гремучую смесь национального диалекта, родного языка и интернационального мата. В некоторых ситуациях я сам затруднялся в понимании отдельных фраз, домысливая их содержание на основе последующего рассказа.
А сообщил он мне следующее. Как вам уже известно, после окончания МГИМО, Ваил вернулся на родину, где получил место в МИДе, став сотрудником отдела коммерческих связей. На этой почве и произошло наше знакомство, когда я приехал в Сирию. После моего отъезда, послушный сын почтенного семейства Аль-Менди выразил непокорность отцовской воле, изъявив желание отправиться покорять снежную Россию. Произошло это, отчасти из-за моих ностальгических рассказов, отчасти под впечатлением от писем земляков, успешно развивающих собственный бизнес на славянской земле. Нельзя сказать, что карьера МИДовского служащего была плоха, в перспективе можно было ожидать получения тёплого места в посольстве какой-нибудь дружественной страны, что гарантировало покойную и обеспеченную старость. К тому же, даже невеста была уже подобрана. Отец Ваила, узнав о решении любимого сына, был готов пойти стопами неизвестного ему Тараса Бульбы, но покорился судьбе и отпустил его на покорение коммерческого олимпа России.
В загадочной снежной стране было очень трудно. На поверку всё оказалось не так легко и романтично, как виделось с тёплых песков. Российский бизнес имел свои, понятные только местному населению законы. Дела не ладились, денег оставалось мало, и надо было что-то решать: или возвращаться с позором домой, и падать на колени перед отцом, или пойти ва-банк и всю оставшуюся наличность бросить в какое-то оригинальное дело. Ваил был, человеком упёртым и рисковым, поэтому и передал все, имеющиеся средства своему земляку, получив долю в довольно оригинальном, по его мнению, бизнесе. С этой поры он стал рыбным королём, совладельцем фирмы по обработке и солению рыбы. Нет, конечно, в Сирии тоже едят рыбу, но восточный гость не мог даже и предположить, что в этой, чужой ему стране, это приносит такой доход. Очень скоро он позволил купить себе машину, потом продал её и купил более лучшую, потом ещё одну. Но, всему приходит конец. В один из дней Ваил заметил, что прибыль падает. Как грамотный торговец, он немедленно избавился от своей доли, продав её тому самому земляку, что когда-то уступил её ему. Только теперь эта доля стоила гораздо дороже. На вырученные деньги был организован уже собственный проект и тоже связанный с рыбой. Только теперь, рыба была не разделанная, а свежемороженая и доставлялась в столицу прямо с места лова, из Мурманска. Здесь, предприимчивый торговец поднимал ещё большую прибыль, и я удивлялся, как он мог вести торговлю с русскими, практически не зная их языка. Но факт имел место быть, денег было столько много, что гордый сын позволял себе ежемесячно отсылать на родину нескромные денежные переводы.
Наступил момент, когда Ваил устал от постоянного рыбного запаха, который преследовал его везде, на работе, в машине и дома. Как грамотный и предприимчивый коммерсант, он не стал продавать набирающее вес предприятие, а заимел компаньона, который отныне следил за работой. Прибыль делилась пополам, деньги текли всё нарастающим ручейком, что позволило "новому русскому" съездить на отдых домой. Через некоторое время он вернулся с молодой женой. Традиции мусульманства в Сирии были прочны, и по этим традициям жених не должен видеть свою невесту до свадьбы. Так и Ваил, будучи помолвлен, вернувшись домой, дабы не опорочить свой род и род своей наречённой, вынужден был согласиться на свадебную церемонию. Супруга оказалось не только красивой и привлекательной, но и умной и отзывчивой, полюбившей своего мужа всем сердцем. А, через положенный срок, уже в Москве, она благополучно разрешилась милым карапузом.
Дойдя до этого момента, Ваил вскочил из-за стола и убежал за занавеску. Вернулся он, гордо неся на руках видеокамеру. Я имел радость просмотреть на маленьком дисплее его собственный режиссерско-операторский дебют. Супруга моего восточного друга была действительно привлекательной и миловидной, а карапуз толстым, красным и громко дерущим глотку, точь-в-точь, как и его папаша. Ваил веселился и радовался, размахивая руками и, непроизвольно брызгая слюной. Благо, в этот предрассветный час в кафе никого не было. Я даже и не заметил, когда успел уползти завсегдатай барной стойки. Наташа, видимо сменилась, так как из-за занавески несколько раз появлялась упитанная женщина лет тридцати, выполняющая какие-то свои хозяйственные операции.
Оценив мою радость и добрые слова в сторону наследника рода Аль-Менди, Ваил продолжил свой рассказ. После рождения сына, когда жена оправилась и смогла продолжить выполнять домашнюю работу, глава семьи задумался об открытии следующего коммерческого проекта. Совершенно неожиданно обнаружилось, что ещё один земляк решил покинуть гостеприимную Россию, вернувшись на родину. Земляк имел во владении небольшое придорожное кафе, которое наш рассказчик немедленно и приобрёл. Совсем немного времени потребовалось на благоустройство этого невзрачного строения. Изначально Ваил решил оставить существующее здание, занявшись внутренним переоборудованием. Таким образом, всего через год после открытия, я имел счастье войти в двери этого гостеприимного заведения.
- А почему название у тебя такое странное? "У Арсена"? - Поинтересовался я.
- Такое было, - беспечно отозвался Ваил, - а менять не хотелось, всё-таки люди уже привыкли к нему.
Дальше наступил уже мой черёд, в благодарность за еду рассказывать о том, какие пути-дорожки привели меня за этот стол. А что мне было рассказывать? Конечно, после моего отъезда из Сирии, в моей жизни было многое. Но рассказывать об этом даже такому хорошему человеку как Ваил, не было никакого желания. И я сказал ему, что до сих пор работаю в корпорации "Sinko", мой любимый шеф Ли Дин открыл Московское представительство и поручил мне, как единственному русскому, которому способен доверять, руководство новым филиалом. А это означало, что через двенадцать лет скитаний по миру, я, наконец, возвращаюсь в ненавистное Отечество. Последнее я, конечно, подумал про себя, не зачем было знать Ваилу о моих тяжёлых взаимоотношениях с горячо ненавистной родиной.
Младший Аль-Менди был очень рад моему карьерному росту, пару раз порывался вскочить и заключить меня в свои объятия прямо через стол с остатками пищи. Воздавал хвалы Аллаху, благодаря его за то, что подарил мне счастье в жизни и уверял меня в том, что в каждой молитве просил Господа о благоволении по отношении к моей персоне. Мы ещё некоторое время разговаривали, вспоминая наши приключения, обсуждали общих знакомых и критиковали политику обоих родных государств. Бросив взгляд в окно, я обнаружил рассвет, захвативший округу. Я хорошо отдохнул и согрелся, душа моя немного оттаяла под воздействием непрерывной болтовни Ваила. Показалось, что возвращение на родину и грядущая встреча с породившим меня городом выглядит не таким уж безумным прожектом.
- Ну что ж, Ваил, спасибо за стол, но мне пора.
- Куда пора. Зачем пора. - Засуетился сириец. - Оставайся. Живи здесь, у меня комнаты там есть. У меня хорошо, хочешь, Наташа будет к тебе приходить.
- Что ты, мне же надо работать. - Я хорошо понимал его тоску по родине и попытку зацепиться хотя бы за такую соломинку, частичку старой жизни, которой являлся я.
Ещё долго он рассыпался в благодарностях по поводу моего посещения его скромной закусочной. Зазывал приезжать в любое время. О деньгах за съеденные продукты не могло быть и речи, я мог кровно обидеть своего друга, ведь понятия дружбы и гостеприимства на востоке были очень сильны. Вновь мне пришлось пройти через опасную, с точки зрения целостности моих костей процедуру обнимания Ваил вцепился в меня и не хотел отпускать, стараясь надолго запомнить эту встречу. Напоследок он нацарапал мне свой сотовый телефон и московский адрес, взяв твёрдое обещание зайти в гости, как только я управлюсь с делами и устроюсь на новом месте. Наконец, я получил возможность сесть в автомобиль и продолжить свой путь. Ещё долго, до самого поворота я видел его фигуру, стоящую на обочине шоссе, такую одинокую и жалкою, всё более уменьшающуюся, по мере моего удаления. И мне кажется, что он будет стоять так ещё долго и, может быть, смахивать невидимую слезинку. Не знаю, следовало ли мне его жалеть или наоборот, завидовать. Он был оторван от родины, я же возвращался домой. Но, я не хотел возвращаться, мне было спокойнее там, откуда я уехал. Хотя там, как раз и не было тёплого очага и домашнего уюта. Я постоянно скитался, даже последнее время, став заместителем руководителя германского отделения корпорации, ездил по стране, сознательно избегая какого-либо постоянства.
Уютное кафе скрылось за поворотом, став историей моей жизни, а впереди загорались огни бурлящего жизнью мегаполиса. Москва, окольцованная огромными транспортными потоками жила своей жизнью, даже не ожидая моего появления. И кого могло волновать то обстоятельство, что пройдёт ещё совсем немного времени, и я вольюсь в эту суету, стану частичкой бесцельной круговерти.
Выехав из Германии на своей новой машине, я и представить себе не мог, с какими могу столкнуться трудностями. Только благодаря друзьям в Польше, я получил кое-какой урок, касательно неофициальных правил ввоза в Россию новых иностранных машин, не имеющих российские номера. Теперь у меня были установлены российские транзитные номера, что не смогло полностью избавить меня от неприятностей с сотрудниками ГАИ. Точнее, их теперь называли как-то по-другому, но я привык к этому названию и не собирался от него отказываться. Я останавливался на каждом посту, и чувствовал себя кроликом в цилиндре волшебника, который заворожено и беспрекословно выполняет все его прихоти, всего лишь, по мановению волшебной полосатой палочки. Не успев запечатлеть рисунок своих шин на московской земле, я был остановлен очередным инспектором. Пока он вдумчиво изучал мои документы и ходил вокруг машины как кот вокруг крынки со сметаной, я смотрел на просыпающийся город, зажигающий и гасящий тысячи больших и маленьких огней.
- Значит, гражданин Горин, едете в Москву, - то ли утвердительно, то ли вопросительно пробормотал старший лейтенант.
- Да, в Москву, - согласно кивнул я, с лёгкой улыбкой наблюдая за его броуновским движением.
- Хорошо, а зачем? - Этот вопрос несколько удивил меня.
- Вообще-то, я здесь буду работать.
- Логично, а где?
- Простите, а какое это имеет отношение к дорожной службе? - Поинтересовался я.
- Такое Витя, что надо бы узнавать своих одноклассников, - ошарашил меня патрульный.
Я вгляделся в его лицо, что-то знакомое проглядывало из озорно прищуренных глаз. Глаза человека - невероятная вещь, можно стать толще или похудеть, перекрасить волосы или просто сменить причёску, но яркий огонёк в глазах всё равно останется таким же, как и был в детстве. Этот хитрый прищур я видел перед собой, когда сидел в школьном классе.
- Женька. - Крикнул я.
- Витька, - вторил мой товарищ по всяческим проделкам. И подхватил меня, обняв и приподняв над землёй.- Вернулся.
- Ну да, вернулся. Теперь буду здесь работать.
- Молодец. - А он совсем не изменился. Та же полная комплекция и богатырская сила.
- Как ты здесь, - спросил я, когда он, наконец, соизволил поставить меня. Захват у него был такой же крепкий, как и раньше, даже кости заныли. - С чего в милицию подался?
- После армии предложили, а что было делать. Сначала попробовал найти приличную работу, да кому я был нужен. У меня образование - школа и ПТУ. Получил специальность плотника, только никому не нужен такой плотник. Устроился в метрополитен машинистом, только у них такой график работы, что я не смог долго выдержать. Вот, теперь здесь работаю. Ну, а ты как, где теперь живёшь? Надолго к нам?
- Я теперь в Москве живу, здесь наша фирма представительство открывает, и я в качестве руководителя буду.
- Понятно, может и для меня местечко найдётся. - Видно, действительно он испытывал трудности с работой.
- Посмотрим. Я сам ещё ничего не знаю. - Парень он был неплохой, а мне, чтобы обжиться на бывшей родине и привыкнуть к новому ритму, нужен был близкий человек. Лучше чем Женька Треухов мне и не сыскать.
- Ладно, езжай. Устал, наверное. Только адрес дай или телефон, чтоб я мог с тобой связаться.
- Конечно, - я дал ему адрес своей квартиры и номер сотового.
Попрощавшись, я поехал дальше. Надо же, как интересно складывается моё возвращение. Сначала я встретил Ваила, теперь Женьку. И оба повстречались мне там, где я никак не мог ожидать их появления. Какие ещё сюрпризы готова преподнести мне столица - тайна, покрытая мраком.
Плотный поток машин выезжал из города. Было воскресенье и, не смотря на снег и ужасную слякоть, люди спешили на природу, вероятнее всего на свои дачные участки. Впервые, после долгой зимы, они желали увидеть свои владения, ощутить себя хозяевами маленького и невзрачного кусочка земли. В других странах ничего подобного нет, нет такой привязанности к земле, желания копаться на грядках и сажать плодовые деревья. Даже тогда, когда я был членом этого общества, меня удивляла подобная привычка. Я не понимал всего этого, хотя мои родители и имели дачный участок, использовался он исключительно для отдыха на природе. Редкие посадки, расположенные на его территории имели исключительно декоративное предназначение и не требовали постоянного ухода за собой.
Оказавшись в черте города, я почувствовал ужасную усталость. Заболела голова, и потянуло в сон, нужно было ехать домой и как следует выспаться. Всё-таки, не напрасно я так рассчитал свой маршрут, чтобы прибыть в столицу в выходной и дать себе возможность привыкнуть хотя бы немного к здешней обстановке. Никогда не имел проблем с переездом. Если возникала необходимость срочно покинуть город, в котором я прожил долгое время, я вставал и ехал. На новом месте, обычно всегда присутствовали минимально необходимые условия для комфортного размещения. Это мог быть и номер в гостинице и съёмная квартира или даже целый дом. В некоторых случаях приходилось теснить пригласившую сторону, занимая в их квартире или доме отдельную комнату, но это было не столь часто и, в основном, в начале моей карьеры. Теперь же, если условия проживания меня не устраивали, я мог спокойно позволить себе приобрести их себе.
Мой непосредственный начальник имел в отношении меня серьёзные планы. Увидев мою работоспособность и оценив мои способности, делая оглядку на то, что я был русским, он предложил мне руководство российским офисом корпорации "Sinko". Нельзя сказать, чтобы я был безумно рад этому предложению, но и немедленно отказываться тоже было не с руки. Я попросил сутки на обдумывание и в течении последующих двадцати четырёх часов просидел, погружённый в мыслительный процесс. С одной стороны был несомненный карьерный рост, из менеджера среднего звена, я автоматически становился руководящим работником. Хотя и раньше я был руководителем, но моя работа, в основном заключалась в оказании консультационных услуг, спасении филиалов в кризисных ситуациях, заместительное управление и прочие функции, при которых я, фактически на время становился полноправным хозяином части большого пирога. Но, с другой стороны, новая должность требовала обязательного переезда в Москву, самое ненавистное место на земле. Узнав, что я не только русский по происхождению, но и ещё москвич, Ли Дин уже не отставал от меня, буквально заставив дать согласие.
Двенадцать лет назад, когда мои родители вынуждены были бежать из России, они избавились от всего, что их связывало с этой страной. Мебель была продана вместе с квартирой новым хозяевам, а большинство вещей роздано родственникам и знакомых. Новая жизнь начиналась практически с нуля, показывая всю красоту и пошлость Америки. Но я не был огорчён этим. В восемнадцать лет человек редко бывает чем-то вообще огорчён. Мне было интересно и необыкновенно познавательно открывать новый мир и новую жизнь. И это, даже не смотря на болезнь отца и плохое самочувствие матери.
Находясь в Германии и согласившись на новую должность, я немедленно связался с риэлтерской компанией в Москве, которая взяла на себя заботы, по приобретению жилья. Мне хотелось, несмотря на относительную удалённость, как от центра, так и от места работы, получить квартиру в том районе, где я когда-то жил. Просто, жестокая ностальгия корёжила меня сильнее, чем обычно. Хотя, о чём это я говорю. Не было никакой ностальгии, я уже почти забыл этот город. Он мне почти не снился, я не мог вспомнить ни одного лица, которое было бы связано с той жизнью. Ну, кого я обманываю. Снилось, всё снилось. И воспоминания одолевали очень даже часто. Вечерами я вспоминал свою школу, одноклассников и учителей, хотя их лиц я действительно не помнил. Зато я помнил одно единственное лицо, которое преследовало меня все двенадцать лет, не давая спокойно спать.
Сколько я не пытался выкинуть это лицо из своей головы, что я только не предпринимал, всё было напрасно. Я шёл в казино и проматывал всю наличность, проводил целую ночь в элитных массажных салонах, подолгу мучая себя и терзая душу. Ничего не помогало, я помнил её светлые, с тёмными вкраплениями волосы, серые глубокие глаза, нежные и влажные. Вспоминал тонкое мягкое тело и лёгкий поцелуй её губ на своих губах. И было ещё одно, как раз в ту ночь, когда произошло ужасное для всей страны происшествие. И я и весь народ наслаждались агонией, но их агония была жестокой, срывавшей старый отмирающий нарост на коже, а моя сладострастной, дарящей новые неизведанные ощущения. Волшебная агония, рождённая большой и единственной в моей жизни любовью. Такой страсти я больше не испытывал никогда, оставаясь мягким и ранимым только в своих снах, мгновенно отгораживаясь от мира бронированным панцирем, стоило мне только проснуться.
- 2 -
Так хорошо осознавать себя свободным от каких-либо обязанностей. Да и какие обязанности могут быть у школьника, не обременённого проблемами. Даже у вчерашнего школьника. Отгремели экзаменационные передряги и, можно было отдаться сладкому ничегонеделанью. Мои родители, образованные и добрые люди смотрели на мир широко, идя по жизни весело и непринуждённо, в воспитании они исповедовали принцип открытости и дружеской поддержки, всегда были готовы дать мне совет и оказать посильную помощь. Я не чувствовал их влияния на себе, обладал возможностью самостоятельно выбирать свой жизненный путь и имел волю в своих стремлениях. Может быть, именно поэтому мой переходный возраст прошёл незаметно и для них и для меня. Я не скандалил, не закатывал истерик и не требовал личной свободы, так как она у меня была всегда. Так получилось, что, будучи единственным ребёнком в семье, повышенное внимание и чрезмерная опека не проявляли себя на мне. Если что-то было нужно, я не просил, а искал возможность получить это самостоятельно.
Окончив школу, я сообщил родителям о своём желании идти учиться на юриста, меня увлекала профессия следователя. Мне хотелось раскрывать преступления, участвовать в разгадывании хитроумных и запутанных комбинаций. Но, моим единственным условием было то, что я подам экзамены в институт не сразу, а через год. Мне хотелось не только отдохнуть от учёбы, но и подготовиться к будущим вступительным экзаменам полно и ответственно. Родители поддержали мою инициативу, а отец сообщил, что имеет хорошего знакомого в МГУ, который сможет стать мне репетитором. На том и порешили.
Я ещё не успел отгулять своеобразные летние каникулы, как произошло происшествие, перевернувшее всю мою жизнь. Но не только я стал жертвой этого, погибла целая страна, огромная империя, существовавшая семьдесят с лишним лет. В конце лета 1991 года Государственный комитет по чрезвычайному положению или, ГКЧП, как он вошёл в историю, ввергнул всю страну в неописуемый хаос. Всего несколько дней члены ГКЧП находились у власти, но за это короткое время успели уничтожить всё, до чего смогли дотянуться. В гражданских митингах и на баррикадах люди готовы были стоять насмерть ради спасения существующего строя. Они не могли и неспособны были понять, что это уже конец, это последняя агония и Ельцин, взявший на себя управление этой стихией, сделал всё, что от него могло зависеть. Восстание было сломлено, члены ГКЧП отлучены от власти. По официальным данным, во время проведения актов гражданского сопротивления погибло трое. Мне отчётливо запомнился один из них, молодой человек, ещё мальчишка, которому было в ту пору не на много больше лет, чем мне. После него остались только стихи, красивые и наивные, в которых было очень много доброты и тепла и, на фоне его гроба они читались особенно трагически.
Официально погибло трое, не считая Пуго - застрелившегося члена ГКЧП. Но никто не задумался о том, сколько этот путч убил морально. Тех, кто по служебной обязанности или необходимости вынужден был идти против народного мнения, против той зарождающейся силы, которая потом назовётся демократией и станет у руля обновлённой страны. Мой отец был всю жизнь военным, беспрекословно выполнял приказы вышестоящего командования и, никогда не шёл наперекор своей совести. За это его и ценили, ему всегда поручали самые ответственные задания, зная, что он их выполнит, на него можно было положиться. Так и получилось, те, кто отдавал ему приказ идти против людей на улице, отстаивающих своё право на новую честную жизнь знали, что свои тылы надёжно прикрыты. Если путч удаётся, то они становятся героями, если провалится, то окажутся не при чём. Против людей на улице шёл мой отец.
Вынужденный отъезд из страны он не мог понять, постоянно спрашивал в пустоту - за что, и не находил ответа. Но выбора уже не было, те люди, что не испугались гонении на своего друга, предупредили его о том, что правильней в этой ситуации будет покинуть страну и переждать где-нибудь вдалеке, пока всё не успокоится. Они говорили, что новая власть, от радости за то, что получила управление в свои руки, обязательно сжалится и простит всех своих врагов. Но отец не мог согласиться с этим, он привык отвечать за свои слова и поступки, он не мог иначе.
И без родины он не мог. Через три месяца после нашего отъезда в Америку, он скончался. Врачи так и не смогли объяснить причину его внезапной смерти, но я и мама хорошо всё понимали, и нам не надо было никаких объяснений. Отец не смог пережить того позора, что упал на его плечи, крепкие и всегда прямые, но неспособные выдержать такой тяжкий груз. Мама пережила его всего на полгода.
Господи, неужели это я спал? Не пойму, сколько сейчас времени. Сон был таким отчётливым и реальным, словно я на некоторое время вернулся в своё прошлое, хотя это прошлое и не было счастливым. Приподнявшись, я осмотрелся вокруг, квартира мне очень понравилась, риэлтеры не зря затребовали такую большую сумму за свои услуги. Трёхкомнатное великолепие в новом, недавно построенном, но уже обжитом доме, стильное оформление (большое привет неизвестному дизайнеру), продуманное до мелочей. Даже в туалете была продолжена смелая дизайнерская мысль. Новая мебель подобрана столь же идеально и с изысканным вкусом. И здесь не было никакой аляповатой пошлости, что я часто встречал в специализированных журналах и в домах богатых выскочек. Ну, вы меня понимаете, когда закупается всё, что стоит больше тысячи долларов, и имеет бирку "антиквариат". Минимализм несравненно глубже подчёркивает красоту, нежели непоследовательность.
К дому я приехал в десятом часу утра, чувствуя себя уставшим и разбитым, так же как и всегда после долгой дороги. Поставив машину во дворе, я поднялся в квартиру и нашёл в себе силы только на её беглый осмотр. Да и осмотр этот заключался только в поиске кровати, обнаружив её, я немедленно упал на мягкие простыни (между прочим, даже это предусмотрели, я уже и не говорю о мыле в ванной комнате и полотенцах на кухне), забывшись в тяжёлом сне. Спал я не долго, слишком сильны были мои чувства в отношении возвращения в город детства. Часы лениво высказали своё мнение о четвёртом часе дня, мой желудок немедленно подтвердил этот факт, сигнализировав о своём мировоззрении насчёт моего безалаберного отношения к его персоне.
Ну что ж, всё-таки, единственный изъян продавцов этой квартиры я обнаружил на кухне. Холодильник был девственно чист и, в подтверждении своей пустоты откинул руки-створки на стену, оголяя своё вместительное нутро. Хотя, это было вполне объяснимо, я не сообщал точной даты своего приезда и закупленные впрок продукты, скорее всего, превратились бы в идеальное удобрение и рассадник болезней. В связи с последним препятствием, возник насущный вопрос, касающийся утоления голода. В начале моей новой жизни, в Америке, я научился сдерживать настойчивые требования желудка о немедленном его заполнении. Если в течение долгого времени я не мог нигде поесть, из-за занятости или отсутствия средств, я обходился очень крепким и сладким чаем, который на продолжительное время снимал чувство голода, хотя оставлял в животе неприятные ощущения. Мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь ещё я смогу испытать неповторимое урчание желудка, готового, казалось, начать пожирать меня самого изнутри. Тем более, прошлой ночью я довольно плотно поужинал, а скорее позавтракал у Ваила, до отказа забив свои закрома восточной снедью. Так или иначе, но надо было идти на улицу в поисках пропитания.
Москва, как всегда нарядная и обыденно грязная, к этим двум полярным её состояниям я привык давно. И во времена моего проживания в этих магических кольцах, видел я нарядные проспекты и грязные переулки. Пыль и вечный тополиный пух, две вещи подвластные только дождю портили жизнь москвичей на протяжении лета. Зимой всё менялось удивительно полярно, чистый искристый снег струился невесомой накидкой, укутывая землю. Падая, он ещё некоторое время лежал девственным и непорочным, особенно если это случалось ночью. Но, с наступлением рассвета тысячи ног и шин топтали и вымарывали его, превращая в бесформенную жижу, удивительно мерзкую субстанцию.
Мой новый дом располагался на окраине, в так называемом спальном районе, хотя это, ни в какое сравнение не шло с настоящими спальными районами американских городов, где в больших кварталах было тихо и покойно. Редкая машина позволяла себе сворачивать на эти улочки и, понимая, что нарушает сложившуюся ауру, стремилась ехать медленно и бесшумно. Тем не менее, в Москве, в таких районах было гораздо спокойнее и тише, чем ближе к центру. Жители занимались своими обычными делами, куда-то спешили с сумками наперевес или просто гуляли с детьми и животными. Всё это создавало иллюзию успокоения и отрешённости, но я знал, что на самом деле всё совсем не так, в этом городе скрыта ужасная сила, которую я почувствовал, едва переступив его черту. Возможно, это всего лишь своеобразная форма паранойи, но я физически осязал боль, страх и ненависть, проистекавшие из каждого угла, из каждого подъезда и окна. Зябко поёживаясь, скорее от непонятного испуга, чем от холода, я ускорил свой ход, бравурным шагом проследовав к ближайшей станции метро.
В Америке, как и во всём мире, очень простое отношение к жизни, люди не делают из каждой бытовой мелочи грандиозного события, нет, конечно, какая-то домохозяйка из Техаса может и раздуть всемирную сенсацию из-за своей засорившейся кухонной мойки, представив это, скажем, как происки инопланетян или агентов иностранной разведки. Но, если человек вышел из офиса на обеденный перерыв, он, скорее всего, перекусит в ближайшем кафе или, что ещё более вероятно, просто купит хот-дог у уличного продавца. Это будет и дёшево и сердито. За время моей жизни на западе я тоже пристрастился к такой привычке и хотя, вечером как раз принято ходить в более приличные заведения и питаться обстоятельнее, я предпочёл на данный момент небольшое кафе со скромным названием "Минутка". Когда-то таких вот "Минуток" наставили по всему городу в изрядном количестве, здесь можно было перекусить, попить кофе и купить домой кулёк свежих пышных ароматных пончиков. Сегодня подавали сосиски, те самые молочные, что навсегда отпечатались у меня в памяти, как лучшая утренняя еда. А к ним ещё чашечку кофе и сладкую сдобу, что и являлось пределом моих мечтаний. Расположившись за угловым столиком в самой глубине помещения, я смаковал пищу, обнаруживая, что бунтарь желудок, наконец, снял с повестки дня свои претензии.
Сытость настраивает мысли на философский лад, моя противоречивая натура всегда обожала подвести под какие-либо события научную подоплеку. А может быть, и не зря я приехал в Москву, может быть, это движение вперёд не только в плане карьеры и материального обеспечения, но и шанс восстановить что-то из моей прежней жизни, от которой у меня сохранилось много светлого и чистого. Совершенно некстати я вспомнил своих школьных приятелей, как и все юноши этого возраста, мы находили сотни приключений на свои буйные головы, пускаясь в нереальные авантюры. Нам казалось, что всё, вытворяемое нами, имеет огромную важность, будет оценено грядущим поколением и останется в анналах истории. Хотя, на самом деле, это были обычные хулиганские выходки, робкие и неуверенные шаги к славе и известности. Удивительно осознавать сейчас, по прошествии двенадцати лет, как это было всё смешно и наивно.
Интересно, кто сейчас кем стал. Вряд ли, хоть у кого-нибудь из моих приятелей мечты воплотились в реальность, не было таких условий и возможностей. Вон, Женька Треухов мечтатель и романтик, можно было бесконечно восторгаться его фантазиями. Кем он только не хотел стать, а в результате оказался в прямом смысле на обочине. Можно найти ещё множество примеров. Согласитесь, что из упитанного, любящего вкусно и много поесть боровичка не сможет родиться великий космонавт. Его вес не смог бы поднять ни один ракетоноситель, так же, как ещё не создали таких вместительных пилотируемых модулей. Конечно, он мог бы, будучи, обуреваем своей идеей, пойти на такую фантастическую вещь, как диета, изнурять себя физическими нагрузками и добиться таки своей цели но, зная его, я не смогу в это ни за что поверить.
Жизнь никогда не складывается так, как мы этого желаем. Мы надеемся на что-то, создаём мечту, которой живём и, только благодаря этой надежде, нереальной мечте о бесконечно прекрасном завтра движемся вперёд. Не будь этого движка, не было бы и самого движения, прогрессирующего только благодаря нашим фантазиям. Нет, конечно, я не говорю, что мечты не сбываются. Обязательно сбываются, но только не все, потому что та, единственная и лелеемая, самая важная в жизни, всегда остаётся только мечтой. И в преклонном возрасте, влажными глазами смотря на своих внуков, человек думает, что уж у них то всё сбудется, их то мечта обязательно обретёт физическую форму. Потому что наука и техника шагнула далеко вперёд и то, что он не смог осуществить в своё время, было непременно связано с отсутствием технических возможностей. Человеку даже в голову не может прийти, что виной его несбывшихся фантазий является лишь его собственная лень, имея желание и настойчивость можно достигнуть многого. Жаль, что не все имеют это.
Судьба - вещь противоречивая. Эта злодейка неуступчива к своим клиентам. Вот как, интересно, могла сложиться моя жизнь, если бы я воспротивился воле своего отца и остался в стране. Может быть, я был бы счастливее, может быть, стал известной личностью в юриспруденции. Или, вопреки мнению, что сын за отца не отвечает, получил по голове за чужие ошибки, за то, что кто-то отмывал грязь со своих рук кровью невинных людей. Никто не знает, как могло всё получится.
Совершенно внезапно меня дёрнула шальная мысль. А как сейчас живёт ОНА. Пока я мучался и пробивал себе путь заграницей, я всегда вспоминал её, лелеял воспоминания о ней и засыпал с её именем на устах. Звучит это банально, как в любовном романе. Ещё банальнее было бы встать сейчас из-за стола и направиться во двор, к тому самому дому. Наплевать, что сейчас она уже наверняка замужем и стирает пелёнки своим малышам. У неё должна сложиться потрясающая жизнь, в которой я занимал совсем немного места. Я уверен, что некоторое время она помнила меня столь же напряжённо, как и я её, но, со временем боль притупилась, и наступили серые будни. Во всяком случае, у неё, у меня этой серости не было никогда. Пробивая себе путь, я забыл обо всём на свете, кроме карьеры. Но она, должна была думать обо мне больше и дольше, в её жизни серость была всегда, хотя она не стала её частью, являясь цветком, раскинувшим свои хрупкие лепестки посреди навозной кучи. И имя у неё было цветочное, лёгкое и парящее - Маргарита. Сколько производных рождало это имя, невозможно было посчитать. Были и оскорбительные Марфа, Маруся, терзающие её слух, особенно когда мы с ней мило ссорились, а были и возвышенные, мягкие и светлые, такие как Рита, Марго, Мага, Тата. Мне нравилось выдумывать разные причудливые имена для неё. При каждой встрече, при каждом телефонном звонке, я называл её по-разному, стараясь повторяться как можно реже.
Если возвращаться к размышлениям о судьбе, то Рите досталась не самая лучшая доля. Её родители были типичными алкоголиками, со всеми вытекающими из этого последствиями. Затяжные пьянки, недельные загулы, происходившие с редкими перерывами. Несмотря на своё не просыхающее состояние, они старались воспитывать свою дочь, правда, в особой манере, так как они понимали само понятие воспитания. Жестокая ругань по поводу и без повода, исключительно для того, чтобы дочь понимала, что родители принимают участие в её жизни. И, именно в такой навозной куче и расцвёл бесподобный цветок.
Мы учились в одном классе, будучи малолетками, не обращали внимания друг на друга, балуясь теми самыми детскими шалостями, что свойственны всем девочкам и мальчикам в этом возрасте, подколками, жестокими издевательствами. Дети жестоки по своей сути, познавая мир, они стараются осознать низменное начало наравне с возвышенным. В какой-то момент вдруг, мы увидели друг друга. Не помню, как это произошло, но мы стали общаться, сначала помогали друг другу в учёбе, каждый из нас, в общем, учился не плохо, но некоторые предметы не совсем принимались. Я не имел склонности к математике и геометрии, она не принимала историю и географию, соответственно, я обожал ненавистные ей предметы, а она выполняла за меня домашние задания по точным наукам, так и происходило наше сближение.
У некоторых взаимные чувства возникают с первого взгляда, по крайней мере, люди так говорят, я не верю в подобные вещи, мне просто не приходилось испытывать ничего подобного. Наши отношения с Ритой были не похожими ни на что, наверное, книжными. О такой любви писал Островский, отождествляя само слово как не имеющее аналогов в земной жизни. На чужбине подобные волнения меня не доставали, надо было делать карьеру, выбираться из этой глубокой ямы. Половой инстинкт имелся в наличии, куда же ему деться из молодого, пышущего здоровьем тела. Сначала я не позволял себе никаких желаний, вкладывая всю нерастраченную энергию в осуществление своих планов, а позднее, я уже мог себе позволить дорогих женщин из тех, что не стоят на улице, а приходят к тебе домой исключительно по звонку. Но это общение было непостоянным, я не хотел ни к кому привязываться. Иногда, время от времени, я вспоминал о Тате и, эти воспоминания ещё больше укрепляли меня, дарили силы для дальнейшего развития.
В первые годы я ещё был охвачен мечтаниями о своём будущем возвращении. Я думал, что приеду домой и заберу свою маленькую Маргаритку, увезу её из страшного города, возьму весь мир и брошу его к её ногам. Действительность, как всегда оказалась совсем не такой, как мы себе обычно представляем, да иначе и быть не может. Я понимал, что мой побег был быстрым и внезапным, вероятнее всего, кроме самых близких нашей семье людей, которые и обеспечили нам такой скорый отъезд, никто и не догадывался, куда вдруг пропали эти люди, проживавшие до этого в сто тридцать второй квартире. А те несколько мгновений телесной близости, что мы испытали наедине друг с другом, остались в моём сердце на долгое время.
Нахлынувшие воспоминания совсем меня расслабили, я растаял под палящими лучами памяти, раскис и потёк, как снеговик, обжёгшийся солнечным светом и осознавший, что зима вдруг прошла. Но, в отличие от этого снеговика, я не был расстроен уходящей зимой, наслаждаясь первыми робкими признаками тепла. Это было тем более символично, что, выйдя из кафе, я утонул в солнце и луже, которая смело и широко раскинулась прямо перед входом.
Весна пришла. Нигде в целом свете я не встречал такого, когда робкие первые признаки воскрешения природы, резко проявляют себя и вновь исчезают за февральскими морозами. А потом, когда уже теряешь надежду на то, что тепло когда-нибудь наступит, лужи заменяют собой снежные сугробы и тепло заставляет население обнажаться, скидывать тёплые одежды и подставлять бледную кожу первому робкому загару. Что же, весною не только природа оживает, наливается силой и соком, человек тоже обновляется, ищет новизны и свежести. А куда, от предчувствия наступающей смены времени года было деться мне, всегда подмечающему первое тёплое дуновение ветра, осознающему робкую и застенчивую весну, которая кралась по проспектам и бульварам, заставляя солнечную мать-и-мачеху подставлять свои золотые бутоны небу.
Выйдя из кафе, как метущийся зверь в брачный период, я осматривался вокруг, тщетно пытаясь воссоздать обстановку, что была здесь раньше, многое изменилось, стало непохожим на то, что было раньше. Появились новые дома, исчезли старые, коммерческие палатки, облеплявшие раньше метро плотным кольцом, теперь сменились двумя массивными торговыми комплексами. Не осталось никаких мелочей, милых моему глазу, которые я видел изо дня в день и уже привык не замечать, считая их обыденным явлением. Но, постепенно вглядываясь, я отмечал небольшие элементы окружения, что ещё хранила моя память, взявшая эти картинки из прошлой жизни. Я замечал старую бойлерную, в которую мы мальчишками любили залазить, чтобы поиграть в войну и покурить, раскидистый тополь, постаревший и увядающий, но такой же родной, как и прежде.
Дальше - больше. Я шёл по улице, а воспоминания набрасывались на меня как голодные пираньи, с каждым шагом открывая новые подробности старого пейзажа. Ещё одно мгновение и я рассчитал своё месторасположение. Свернув во двор, окунулся в своё прошлое, старое и близкое. Из млечной дымки выскользнули ржавые качели, всегда гневно скрипевшие, если кто-то решался покататься на них. С замиранием сердца я дотронулся до частички своего детства и упал в объятия того неземного ощущения, когда делаешь первый толчок, изгибаешься всем телом, улавливая ритм, и взлетаешь над землёй, покоряясь идущей из глубины сердца колючей волне. А потом скользишь вниз, но ненадолго, опять взметаешься к небесам, откидываешь голову назад, чтобы захватило дыхание и, провисев долю секунды на грани, ухаешь и стонешь от лёгкого головокружения. Забываешь обо всём, ритмично меняется картинка: небо - земля - опять небо и снова земля.
- Дяденька, можно мне покататься? - Рядом со мной стояла милая девочка и, удивительно большими глубокими глазами умоляюще смотрела на меня.
- Что ты говоришь? - Переспросил я, всё ещё находясь во власти вернувшихся из далёкого прошлого ощущений.
- Разрешите мне покататься на качелях, пожалуйста, - вновь вскинула на меня свои ресницы девочка.
- Да, конечно, малышка, - очнулся я и понял, что стою, крепко вцепившись в перекладины качелей, - катайся, милая.
Отойдя в сторону, я некоторое время смотрел на детскую безмятежность. Вполне вероятно, что когда-то давно, кто-то точно так же смотрел на меня, когда я упивался невероятным ощущением полёта, и ничто вокруг в тот миг меня не волновало. Детство - лучшая часть жизни, полная удивительных открытий и подарков, радости и счастья, которые возникали ниоткуда, из-за любой мелочи. Тогда мы умели радоваться, радоваться мелочам, по пустякам, которые взрослые не могли понять, они злились и огорчались, когда дети смеялись, встречая новый день, веселились над какой-нибудь глупостью или заходились от смеха просто так, потому что смешно. Взрослые не понимали, почему это происходит, и одёргивали своих детей, строго приказывали им молчать и вести себя правильно. Но, что значит правильно? Так же как они себя вели? Тогда почему они решили, что именно так вести себя правильно, а смеяться и хохотать, кувыркаться до упада - нет?
Может быть мы, становясь взрослее, теряем что-то, забываем какие-то тайны, что известны детям. И благодаря этим знаниям дети всегда находят что-то радостное в том, в чём мы находим только обыденность, жестокую реальность происходящего. Я редко общался с детьми, мой бизнес далёк от детства и, в тоже время, невероятно близок. Наша компания занимается производством бытовой техники и электроники. С недавних пор мы вывели на рынок новую линию наших продуктов и вторглись в сферу высоких технологий, освоив и наладив выпуск комплектующих для компьютеров и периферии. А ведь компьютер, это наилучшая детская забава, позволяющая и играть и развиваться посредством обучающих программ. Идея освоения этого производства принадлежала мне, и мистер Ли Дин сильно заинтересовался моей идеей. Мощная армия специалистов некоторое время исследовала возможности и последствия нашего начинания и вынесла вердикт. Согласно их заключению, новая отрасль должна была быть. Вот тогда и закрутился механизм созидания, в котором я был ключевой шестерёнкой. Следуя мнению наших исследователей, первый завод и офис нового брэнда было решено открыть в России. И не нашлось в целом мире кандидатуры более подходящей, чем ваш покорный слуга.
Что-то я совсем замечтался, уютно расположившись на отсыревшей скамейке во дворе. Весёлая девочка, так резво оккупировавшая качели, давно убежала, а я, поддавшись очередной волне своих глубинных мыслей, позволил себе непростительную глупость мягкой посадки на жёсткую мокрую древесину. В последнее время я стал философом, особенно ярко это проявлялось после моего назначения московским боссом. Не свойственно мне было такое поведение. Люди знали меня, как человека жёсткого, целенаправленного, не знающего компромиссов. Сидеть и размышлять о прошлом - не в моих правилах. Или это старость подступает, или я чрезмерно расслабился под воздействием Московского воздуха. Смешно мне сделалось от мыслей о старости, глупо вспоминать об этом на пороге тридцатилетия, когда ещё бодр и полон сил. А я был ещё бодрее и сильнее, чем мои сверстники, стремился ко многому, имел свою цель в жизни. Правда, сидя вот на этой скамейке в старом дворе я понимал, что все мои цели и стремления, все идеалы, которых я ровнялся - ничто, абсолютный ноль, по сравнению со счастьем того ребёнка, что только что с гиканьем спрыгнула со скрипучих качелей и умчалась прочь. Нет, что бы кто ни говорил, а я удивительный человек. Пора заводить собственных детей, а то меня постоянно клонит не в ту сторону. Надо создавать семью - здоровую ячейку общества. Кстати, быть может в этом доме как раз и ждёт меня, определившегося в своём решении та, которая способна мне в этом помочь.
Подъезд, хотя и был отремонтирован, но сохранил в себе детали, присущие только российским подъездам. Здешние жители, вероятно, не замечали этих подробностей, но мне, человеку постороннему, только что оторванному от западных благ, остро бросались в глаза эти несущественные, в сущности детали. В список этих подробностей можно было включить много вещей, но некоторые были достойны отдельного упоминания. Это грязные лестничные пролёты, со стенами, расписанными ужаснее, чем в афроамериканских кварталах, и потемневшие от времени и несносной жизни окна. Несомненно, стоит упомянуть и покорёженные, местами, вырванные с корнем письменные ящики. А что стоит многообразие дверных обшивок, в палитре от дорогого дерматина, до дешёвых материалов, которым и название дать невозможно.
Какое-то нехорошее предчувствие кольнуло меня, когда я взошёл на площадку пятого этажа и приблизился к заветной квартире. Я не питал никаких иллюзий относительно свободы Маргариты. Я даже был уверен почти наверняка, что она давно и счастливо замужем и после звонка, меня встретит гомон перекрикивающих друг друга детских голосов. Помню, она очень любила детей и всегда находила подход ко всем, даже самым непослушным и озорным представителям маленького народца. Всё-таки, в глубине души я надеялся, что она по-прежнему одинока и ждёт своего принца в моём лице. А даже, если и не так, то я желал убедиться в этом, чтобы уже с чистой совестью искать себе спутницу жизни. Зная, что её мысли устремлены к другому, мне будет легче идти по жизни, хотя идти далеко я не собирался.
Москва мне ненавистна, она искалечила мою жизнь, изувечила всю судьбу, но я благодарен ей за то время, что провёл в её объятьях. Я вырос среди этих стен, на этой траве, взращенной родной землёй, и пропитался этим воздухом. Но, город и эта страна отняли у меня всё, взамен подарив надежду, я уже не был против того, что приехал сюда, что уже завтра зайду в офис и познакомлюсь с моими будущими сотрудниками. Хотелось работы, кипучей деятельности, хотелось творить и созидать. Радость накатила внезапно, освещая сам смысл моего присутствия в этом доме. Даже подступавшие сумерки не мешали светлячкам внутри меня освещать ярким ровным светом всё вокруг.
Дверь её квартиры была самой ужасной из всех, когда-либо виденных мною, а дверей открывать мне приходилось немало. Я помню эту дверь с некачественной драпировкой цвета мокрого асфальта, заляпанную и грязную, какой она являлась в былые годы. Оказывается, тогда это была просто цветущая и благоухающая дверь. Теперь от обивки не осталось и следа. Ржавые гвозди и куски тонкой проволоки, которые раньше держали материал, безнадёжно впились в массив, осознавая конец своей карьеры. Дверная коробка была щербатой и заляпанной тысячами отпечатков пальцев. На полу под дверью лежало нечто невообразимое, что нельзя было назвать половой тряпкой по определению. К тому же жутко воняло, странный гнилостный запах струился из-за двери. Точно такой же аромат мне довелось почувствовать в джунглях Амазонки, где никогда не прекращается гниение опавшей листвы и мёртвых животных, но тогда к этому амбре примешивались и тонкие вкрапления от цветения экзотических растений.
Испытывая некоторое отвращение, я надавил на кнопку звонка и ничего не услышал, было так же тихо и покойно, только внизу хлопнули дверью. Повторив попытку, я понял, что звонок не работает. Приблизившись к двери на максимально возможное расстояние, я стукнул по ней костяшками пальцев. С тихим шорохом и лёгким скрипов дверь поддалась, приоткрыв тонкую мрачную щель. Сильно робея, я надавил на неё сильнее, заставляя отвориться настежь. Внутри было тихо, на улице только наметилась грядущая ночь, но здесь было темно так, словно свет покинул эти места сотни лет назад. Запинаясь и стараясь дышать неглубоко, я шагнул внутрь, наступив на что-то мягкое, почувствовал шевеление в волосах по всему телу. Такого я не испытывал никогда, хотя доводилось попадать в холодящие кровь передряги, нервы, натянутые до предела тихо звякнули и лопнули как струны, одна за другой. И я взвизгнул. Так нелепо и на высокой ноте, как визжит пилорама, разгрызая деревянный брус, даже забыв об отвращении, я нагнулся и ухватил то, на что наступила моя нога. Вглядевшись, позволил себе облегчённо выдохнуть и прислониться спиной к стене, это была меховая шапка.
Я могу себе представить лёгочный спазм, когда не можешь вдохнуть, невидимый обруч сковывает горло, перекрывая доступ кислорода, и ты бьёшься в агонии, пытаясь схватить ртом хоть немного воздуха. Но мне и в мыслях не могло прийти, что я испытаю подобные ощущения на себе, последние флюиды покидали мои лёгкие, потревоженные мощным выдохом облегчения, как в недрах квартиры что-то щёлкнуло, и по потолку забегали зловещие тени. Вдали за углом зашевелилось и зашуршало, я не видел источника звуков, но мне и без этого было жутко. Тонкая полоска света вырвалась, затрепетала и коснулась моих ног, скрипнул паркет и из комнаты кто-то вышел. Я не видел появившегося человека, моим глазам был доступен только силуэт, свеча, которую незнакомец держал в руке, мешала мне разглядеть его лицо, что не добавляло спокойствия. Вновь я поймал себя на мысли, что хочу рвануть в сторону, уходя с траектории движения неизвестного призрака со свечёй. Хотелось, громко ругаясь и издавая нечленораздельный вопль, скатиться по ступеням, выбив дверь любой частью тела, оказавшейся в тот момент ближе всего к оной и навсегда покинуть не только этот подъезд, но и город, страну и, до кучи, планету.
Тем не менее, я не сдвинулся с места, продолжая заворожено смотреть на трепет потревоженного огня. До меня донёсся запах перегара, столь сильный и яркий, что приходилось только удивляться, почему свеча, на которую постоянно дышал незнакомец, ещё не подожгла это мощное амбре. Человек был пьющий и пил, скорее всего, совсем недавно, в довольно больших количествах и напитки далеко не лучшего качества. Я совершенно равнодушен к алкоголю, на меня он не производил должного впечатления, если и удавалось напиться, как это было после смерти матери, то никаких приятных последствий, кроме головной боли, это не приносило. Впрочем, вряд ли головную боль можно считать приятным последствием, выпил я тогда довольно много, но чувствовал себя в полном сознании, хорошо ориентировался в пространстве и осознавал себя, как личность. Правда, почему-то все в баре вели себя как-то странно, раскачивались из стороны в сторону, словно мы находились не на земле, а в открытом море во время сильной качки. Если бы это условие имело место, тогда понятным было бы и то, что вмести с людьми, качались и неодушевлённые предметы. Проводя испытания работоспособности своего вестибулярного аппарата, я совершенно спокойно дошёл до дома, не вызвав ни малейшего подозрения у полицейских, встречавшихся мне по пути. Но вот на следующее утро я в полной мере осознал, отчего такое состояние души как похмелье, является постоянным источником шуток. Голова болела нещадно, и весь организм отказывался нормально функционировать. С тех пор я стал контролировать дозы приёма алкоголя, хотя и повода для проведения новых испытаний у меня уже не находилось. Зато меня всегда удивляло желание окружающих напиться, как будто это могло как-то решить их проблемы. Отнюдь, лишь трезвая голова и ясность мысли - две составляющие успеха, имеющие возможность что-то изменить в текущем положении, а пьяный человек к принятию решений не склонен.
Силуэт со свечёй остановился невдалеке и поднёс огонь к моему носу. Несколько минут я, испытывая неприятное жжение на самом кончике моего органа обоняния, терпел эту муку, понимая, что неизвестной особе необходимо было не только сфотографировать мой портрет, но и постараться идентифицировать его с теми изображениями, что находятся у неё в памяти. На эти процедуры ушло довольно много времени. Видно, товарищ пил долго и со знанием дела, так как мозги просто не могли настроиться на нужную волну. Наконец, свеча отодвинулась, и послышалось странное шипение, я не сразу понял, что это не шипение, а слова, которые человек произносит своими прокуренными голосовыми связками.
- Слышь, я тебя знаю, - прошипело создание, - сгоняй в ларёк, а то трубы горят.
- Простите, - обезоруживающее своей прямолинейностью требование лишило меня способности соображать, я как-то сразу поддался под влияние и растерялся, - я сейчас, минуточку, не уходите. Скажите, а здесь раньше жила Маргарита Терехова, Вы не знаете, где она?
- Эй, ты слышишь, давай в ларёк, я пока закусь сооружу, тогда и побеседуем. - Ответило мне существо, отворачиваясь и удаляясь в глубь квартиры.
Всё ещё потрясённый, я вышел из дома и направился в ближайший супермаркет. Сам я употреблять спиртное не собирался, но, чтобы угодить своему грядущему собеседнику, купил лучшее, что мог найти из алкогольной продукции. Не остались незамеченными и самые дорогие деликатесы, я справедливо полагал, что из имеющихся в квартире запасов съестного, хозяин сможет приготовить только отраву для тараканов. Закончив шопинг и уже поднявшись на нужный этаж, я столкнулся с женщиной, выходящей из соседней квартиры. Усмотрев в объёмном пакете кулинарные чудеса и предметы заслуженной гордости мастеров из французской провинции Коньяк, она подняла на меня глаза, оценив по пути и мою внешность.
- К кому Вы, мужчина? - Поинтересовалась она.
- Я к Вашему соседу.
- К какому соседу? К Ритке, что ли? - Несказанно удивилась хозяйка - С чего бы это? Уж, не в женихи ли.
- Простите, а Рита ещё здесь живёт? - Обрадовано спросил я.
- Конечно здесь, куда ж её деться. Одна и живёт, когда собутыльников выгоняем.
Я ещё не совсем понимал, о чём говорит эта женщина. Если Тата всё ещё живёт в этой квартире, почему там такой беспорядок. Непохоже это было на неё. Я помню, что даже во время беспробудных загулов своих родителей, она умудрялась прибирать за ними, следила за их внешним видом, убиралась в квартире, да и сама старалась быть безупречной.
- Вы хотите сказать, что она сдаёт квартиру? - Нашёлся я, так как не видел другого объяснения. Действительно, она сдаёт квартиру, а эти безответственные квартиросъёмщики творят здесь полный беспредел.
- Нет, - невесело усмехнулась моя собеседница, - не хочу сказать. Она сама здесь живёт. Хотя раньше, несколько раз сдавала одну комнату, когда совсем уж прижимало. Но это давно было, когда она совсем другая была.
- Простите, а Вы не Настасья Васильевна будете? - спросил я, после того как основательно покопался в своих мозгах.
- Настасья Валентиновна я, - простодушно ответила женщина, - а ты-то кто, вроде лицо знакомое.
- Я Виктор, - Сообщил я, и уточнил - Виктор Горин.
Женщина изменилась в лице. Вновь тщательно вгляделась в меня и вздохнула:
- Что ж, Витя, сильно ты изменился, прямо и не узнать тебя. Где же ты пропадал то?
- Я, тётя Настя жил заграницей. Вот только вчера вернулся. Так, где Рита, Вы не знаете? Мне бы хотелось повидаться с ней.
- Я, Витя, собиралась за хлебом в магазин сходить, ну да ладно. Заходи ко мне, я тебе всё расскажу.
Нигде в целом мире нет такой тёплой и уютной атмосферы, что хранят и лелеют в своих квартирах пожилые люди. Вроде бы, вся обстановка создана из дешёвой и некрасивой мебели, из старых полинялых ковров и вырезок из журналов "Огонёк" с репродукциями картин великих мастеров, а каким родным и близким становятся эти стены. Ну, поставьте этот комод в дом среднестатистического американца, будет нечто аляповатое и невразумительное, портящее всё впечатление, а здесь, среди подобных вещей всё выглядит даже стильно, в духе советской моды. И мне нравился этот стиль, в котором я родился и вырос.
- Не разувайся, я завтра всё равно буду убираться, - замахала руками Настасья Валентиновна.
- Ни в коем случае, - своенравно отрезал я, снимая свои ботинки и проходя за ней на кухню.
- Чай будешь? - Скорее утвердительно, чем вопросительно поинтересовалась старушка.
- Спасибо, не откажусь, - я осматривался вокруг, наслаждаясь обстановкой, сохранившейся в моей памяти.
- Я человек посторонний, - сообщила женщина, колдуя над плитой, - расскажу тебе всё, как есть. А ты уж сам думай.
То, что я услышал из уст Ритиной соседки, ужаснуло меня. Никогда, даже в самом страшном своём сне не мог я представить, что такое могло бы случиться. Случиться вообще, а не то, что в моей жизни. С начала и до конца её повествования я не проронил ни слова. Сперва, виной тому был вкусный чай и пряники, а потом осознание того, о чём она рассказывала.
Ранней осенью моя семья покинула эту страну, чтобы постараться забыть о ней навсегда. У нас не было другого пути, если бы мы остались, то отца, скорее всего, обвинили во всех грехах, выставив едва ли не главным виновником произошедшей трагедии. Так нам удалось сберечь и свои жизни и репутацию. Друзья отца, что посоветовали ему уехать и, не смотря на сгущавшиеся над его головой тучи, оставшиеся с нами до самого отъезда, некоторое время продолжали держать нас в курсе о происходящих событиях и на чужбине. Позже отец умер, мы с матерью уже никому не были нужны и про двух бывших соотечественников благополучно забыли. Со смертью матери для меня обрывалась единственная ниточка, которая как-то ещё могла связать с родиной. После её похорон я решил забыть о том, что на свете существует такая страна как Россия и начать устраивать свою жизнь в чуждом обществе. Настасья Валентиновна ничего не знала о моей тяжёлой жизни в Америке, но имела представление о том, что происходило здесь.
Уезжая, мы не могли, да и не хотели брать с собой много вещей, взяли только самое необходимое. Надежда на возвращение ещё оставалась, призрачная и зыбкая, но всё же существовавшая. Попечительство за нашей квартирой было доверено соседям и некоторым папиным друзьям. От одного из них, оказавшегося каким-то её дальним родственником Ритина соседка и узнала что, через несколько дней после нашего отъезда, у нас производили обыск. Даже не обыск, а откровенное надругательство, ломалась мебель, рвалась одежда, и резались картины, дошли даже до того, что срывали обои со стен. Ничего, естественно не нашли, да и не могли найти, этот обыск был актом мести тех, кто стоял за всем этим и не мог поквитаться с живыми людьми. Как была осуществлена операция по нашему выселению, я не знаю, но вышло так, что совсем скоро наша квартира была продана посторонним людям. Меня этот вопрос нисколько не волновал, через пять лет, я получил гражданство и стал полноправным американцем, а улучшающееся материальное положение позволяло не сожалеть об утраченной жилплощади, что косвенно доказала приобретённая новая квартира.
Через полгода о том, что в этом городе когда-то жила семья Гориных все позабыли. Так думал я, но на самом деле забыли не все, конкретно обо мне постоянно думал один человек, и человеком этим была Рита. Наша единственная ночь подарила нам не только избавление от девственности, но и даровала жизнь маленькому человечку. Девочка забеременела и узнала об этом уже после моего отъезда. Мы не оставили никаких координат, да и не могли этого сделать, это было бы очень опасно. Моя Тата попыталась найти меня, что было совершенно невероятно, она наивно думала, что я уехал в другой город, даже не подозревая, что этот город находится на противоположной стороне земного шара. Когда молчать уже было нельзя, а выдающийся живот невозможно было ничем скрыть, она решилась признаться родителям.
Признание далось ей тяжело, пьяные отец с матерью, хотя сами и не являлись морально чистоплотными, в воспитании дочери придерживались пуританских взглядов. В результате недолгой беседы, она получила несколько пинков и убежала из дома. В этой квартире, в которой сейчас находился я, она прожила несколько дней, скрываясь от своих близких родственников. Удивительно, но ровно через две недели после случившегося скандала, Ритины родители приобрели некачественную водку и вдвоём благополучно отравились. Медики сообщили, что их вполне можно было спасти, если бы кто-нибудь вовремя пришёл им на помощь. Вот таким образом они получили по заслугам за изгнание своей дочери, если бы она осталась, то наверняка, они продолжали бы жить. Ну, если только пережили бы несколько неприятных минут от процедуры промывания желудка.
Маргарита осталась одна и без средств к существованию. Смышлёная девочка, даже с крупным своим животом нашла себе надомную работу и до самых родов что-то там вышивала. Настасья Валентиновна не знала всех подробностей, но сообщила, что роды были тяжёлыми. Мальчик появился на свет слабым, и мама тоже чувствовала себя неважно. Они пролежали в больнице два месяца, Рита перенесла несколько операций по женской части и, в конце концов, была выписана вместе с ребёнком. Жить в России того времени было трудно, а жить одной с маленьким ребёнком на руках, ещё сложнее. Можно сказать, даже невозможно. Но она жила, перебивалась случайными заработками, умея хорошо шить, принимала заказы, но этих денег было мало и хватало в обрез. Когда мальчик, которого она в мою честь назвала Виктором подрос, Рита отдала его в ясли и смогла найти работу в службе социального обеспечения. Помогая старушкам, ухаживая за ними, она могла не только получать довольно сносную зарплату, но и общаться, чего до этого момента была лишена.
Вскоре ребёнка пришлось забрать из яслей, он часто болел, а надеяться на должное внимание воспитательницы не приходилось. Молодая мама нашла выход в том, что стала брать мальчика с собой, что очень нравилось её старушкам, некоторые из них с удовольствием нянчились со смышленым малышом целый день, несмотря на его весёлый и любознательный характер. Получившееся таким образом свободное время, Рита потратила на учёбу, поступив на заочное отделение в экономический институт. Жизнь постепенно входила в размеренное русло, появились призрачные надежды на светлое будущее.
Так прошло четыре года. Всё это время Рита не оставляла попыток найти меня, но моих следов нигде не было, оно и очевидно, в то время я кормил аллигаторов в дельте Амазонки. Хотя я и не сменил фамилию, но она теперь существовала в английской транскрипции - Gorin. В четырёхлетнем возрасте Виктор младший заболел. Настасья Валентиновна затруднялась в отношении названия болезни, могла сообщить только, что это связанно с кровью. Состояние мальчика было тяжёлым, и его вынуждены были положить в больницу. Маргарита бросила работу, чтобы иметь возможность постоянно находится рядом с сыном, потребовались деньги на лекарство, и пришлось сдавать комнату.
В какой-то момент мальчику стало лучше, доктора понадеялись на дальнейшее улучшение состояния его здоровья и разрешили забрать его домой. Рита была счастлива, после продолжительной полосы трудностей и лишений намечалась нормальная жизнь. Так оно, в сущности, и произошло, Витя не выздоровел, но и состояние его было стабильным, каждую неделю он посещал врача и раз в полгода ложился на обследование. Когда наступило время, он пошёл в школу, хотя учителя и советовали отдать его в специальный интернат. Учёба давалась ему легко, так же как и мне в своё время. И всё было хорошо, так хорошо как быть просто не могло.
Первый звоночек прозвенел, когда мальчику исполнилось девять лет, прямо на уроке у него пошла носом кровь. Дома состояние ухудшилось, хотя врачи и не обнаружили никаких проблем. Через несколько дней его температура поднялась до тридцати девяти градусов, начался сильный жар. Витя бился на кровати в бреду и стонал, в редкие минуты возвращения в сознание, он шептал матери о том, что с ним всё в порядке и всё будет нормально. Он очень любил маму и боялся, что сделает ей больно.
Он умер под утро, когда Рита, уставшая после бессонной ночи, забылась в беспокойном сне. Открыв глаза, она увидела своего сына, раскинувшегося на остывающей кровати в последней агонии. Именно тогда она и лишилась рассудка. На протяжении всего процесса похорон, она оставалась безмятежной, словно не понимала, что же произошло. Позднее, Рита ходила по соседям и интересовалась, не у них ли сейчас её сын. Она посетила всех своих бывших подопечных бабушек, заглянула в ясли и школу, в попытке отыскать своего мальчика. Когда кто-то пытался объяснить ей, что Вити больше нет в живых, Маргарита смеялась в ответ, требуя прекратить эти бессмысленные неуместные шутки.
Но люди, бесконечные в своей жестокости, всё же смогли убедить её в смерти своего ребёнка. Тогда безутешная мать попыталась свести счёты с жизнью, её успели спасти и поместили в психиатрическую лечебницу. Поскольку, вела она себя тихо, не буйствовала и добровольно соглашалась проходить курс лечения, очень скоро Маргарита вновь вернулась домой и продолжила поиски сына. Так и протекала её жизнь, несколько недель подряд она искала Витю, потом осознавала, что он умер, и пыталась покончить жизнь самоубийством и оказывалась на больничной койке. Затем вновь возвращалась домой, и всё повторялось с ужасающей регулярностью.
Изменение в её смертоносном цикле, который когда-нибудь обязательно закончился её победой, победой смерти над жизнью, случилось внезапно. Вместе с ней из больницы была выписана женщина, известная всей округе поклонница зелёного змея. Эта искусительница и приучила Маргариту заливать своё горе спиртосодержащими жидкостями. Девушка опустилась на самое дно, если раньше она как-то ухаживала за собой, убиралась дома и стирала бельё, особенно усердствуя с детскими вещами, перестирывая одежду мёртвого мальчика по несколько раз в день, то теперь просто забыла о том, что в доме есть вода. После этого от неё отвернулись все, кто ещё проявлял хоть какую-то заботу и сочувствие. В попытках уйти от реальности, она продала всё, что было в доме, даже своё нижнее бельё. Впрочем, одно оставалось у неё в неприкосновенности - детские вещи, хотя она и перестала их стирать.
Таким образом, я имел сегодня возможность воочию наблюдать за последней стадией падения моей, некогда любимой и обожаемой Риты. Некоторое время назад, устав требовать плату, ДЭЗ прислал хмурого электрика, который обрезал провода, лишив квартиру электричества.
Я вышел из квартиры Настасьи Валентиновны с непереносимой горечью в душе, сердце ныло от невиданной раньше боли. Ни смерть отца, ни уход из жизни матери не принесли мне таких душевных страданий, что испытал я за прошедший час. Я считался среди всех моих знакомых крепким парнем, способным адекватно воспринимать самые разнообразные, пусть и глубоко трагические ситуации. Но здесь я был сражён наповал, не находил слов и только бессмысленно промычал нечто невразумительное в ответ на прощальные слова милой старушки.
На площадке я обнаружил у себя в руках те самые пакеты с продуктами, что купил по просьбе Риты. Надо было занести их ей, но заходить в эту ужасную квартиру, где когда-то освободилась от тяжких уз земной жизни душа моего ребёнка, я не мог. Прислонившись к стенке, медленно съехал вниз, сев на грязный пол и обхватив голову руками. Бешеное вращение мыслей и нестерпимое жжение в глазах от готовых вырваться на волю слёз лишали меня всяческой воли. У меня есть сын, нет, у меня был сын, которого я потерял. И всё, что произошло с этим невинным младенцем, есть только моя вина. Я ужасный зверь, грязная сволочь, неспособная на сострадание. Теперь я был в этом уверен и ненавидел себя. Если бы мне удалось освободить душу из тела, я бы избил сам себя, бил бы профессионально, со знанием дела, калеча и лишая малейшей надежды на будущее выздоровление.
Немного успокоившись, сумев удержать, готовые излиться слёзы, я поднялся с заплёванного пола и вошёл в квартиру Риты. Мне хотелось отдать ей купленные продукты, принять хоть какое-то участие. А скорее увидеть её нынешнее лицо, попытаться вспомнить тот мысленный портрет, что я носил в себе эти долгие годы. Она ждала меня, на столе горело несколько свечей, огонь колыхался в предвкушении праздника. Маргарита сидела за столом, уставившись на пакеты, что были у меня в руках, и жадно облизывалась, неотрывно следя за колыханием прозрачной жидкости в бутылке, горлышко которой выглядывало наружу.
Я поставил сумки на почерневшую рваную скатерть и отошёл в сторону, наблюдая, как жадно набросилась эта, теперь уже чужая мне женщина на продукты, разрывая обёртки, свинчивая пробки и запихивая в рот всё подряд, что оказывалось у неё под рукой. Это зрелище было невыносимым и я, взяв свечу, вышел в другую комнату. Из мебели здесь был только старый израненный шкаф со сломанными ножками. За щербатым стеклом я увидел фотографию и взял её, чтобы разглядеть внимательней. На меня, с яркой цветной фотографии смотрел я сам, только на двадцать лет моложе. Те же волосы, непослушными волнами ложившиеся на лоб, вздёрнутый носик со смешными веснушками, карие бездонные глаза, в которых спрятались все тайны мироздания и озорная, светлая и чистая улыбка. Точно такая же, только не цветная фотография стояла на тумбочке, у изголовья кровати моей матери, на той был я, а на этой мой сын.
Я ударил кулаком в стекло и осколки, звонко протестуя против такого обращения с ними, обрушились на пол. Достав фотографию, я прижал её к груди и вышел в коридор.
- Так ты пить будешь? - Донёсся до меня незнакомый хрип, но я его уже не слушал, вышел из квартиры и пошёл вниз по лестнице. Вниз падали крупные капли слёз, смешиваясь с кровью, которая текла из пораненной осколками руки.
- 3 -
Какая мерзкая погода! Невероятно, как люди могут жить в таком климате. Сырость залезла под моё пальто и проникла в сердце, я задыхался и тонул во мраке, даже и не пытаясь принять хоть какие-нибудь меры к своему спасению. Тяжёлый снег падал за воротник, когда я сел на ступеньки подъезда и опустил голову, обняв её руками. Было очень неприятно и одиноко, хотя мимо проходили люди. Для меня эти прохожие били лишь бездушными машинами, не способными на сострадание. Внутри не осталось ничего, я чувствовал это абсолютно определённо, понимал свою мелочность и низменность и не имел сил для того, чтобы хоть что-то изменить. Колючие слезинки проложили дорожки по моим щекам и застывали на холоде, превращаясь в лёд. Я был холодным и безжизненным, лишённым надежды на будущее. Рука болела, нужно было промыть и перебинтовать её, но отсутствовало желание двигаться. Мрачное существование, недостойная света моя жизнь, зачем возвратился в этот город, желая обрести счастье, но вновь попав в лапы беды.
Крупинка понимания происходящего проникла в мозг и коснулась нервных окончаний, я вскочил, бросился к машине, мгновенно завёл её и рванул с места, оставляя за собой едкий запах палёной резины. Выехав на шоссе, я вжал педаль газа до упора, стараясь в безумной попытке обогнать время, вернуть всё назад и изменить, потерять связь с пространством и оказаться сейчас, немедленно, как можно дальше отсюда. Зачем я приехал в этот город, ведь знал же, что ничего хорошего он не мог мне подарить, ещё на границе я понял, что еду в эту страну только лишь ради возможности получить очередную порцию несчастья. И ехал, словно мазохист, предвкушая это опьяняющее чувство рвущей тело и душу боли. Судьбе было угодно вспомнить о том, что я довольно долгое время поднимался, рос и увеличивал своё благосостояние, счастливо огибая все преграды и забыв о том, что на свете существует такое понятие, как проблемы. Может быть, у меня и не было личной жизни, что спасало меня от многих неприятных ситуаций, но работа, в которой я находил своё призвание, которая являлась для меня смыслом жизни, преподносила мне много сюрпризов. Складывались ситуации, из которых я просто никак не мог выйти победителем. Или, хотя бы, выйти без существенных потерь, отдав лишь то, что планировал отдать.
Но нет, мне было мало спокойной жизни, захотелось приключений, душевных потрясений и моральных испытаний. Пожалуйста, я с лихвой получил всё то, к чему стремился непосредственно в первый же день моего пребывания в столице. От таких ударов на сердце всегда остаются шрамы, тяжёлые рваные раны, кровоточащие и заживающие крайне медленно. Человек со шрамом на сердце испытывает дикую боль, от которой невозможно избавиться, так как она не имеет физического воплощения. Она духовна и, хотя, я не причислял себя ни к одной религии, находясь в стороне от самого понятия, моя вера в высшие силы базировалась на собственном жизненном опыте. Вполне вероятно, что за все грехи, за жертвы во имя собственного счастья, за попустительство и лицемерие, я сейчас и получал возмездие. Кредит доверия исчерпан, я сполна насладился безнаказанностью и должен понести суровое наказание.
А зачем мне это надо, если всё можно легко избежать. Проскочив мимо сонного поста, я даже не обернулся, хотя заметил слабые попытки постового прекратить моё движение. Желание пожирать километры, видеть перед собой бег разделительной полосы переполняло меня, и свист ветра через тонкую щель ветрового стекла освежал меня, дарил силу и отгонял прочь скорбные мысли. Я уже выработал в голове план действий; надо покончить с этой ситуацией, прекратить эту боль, оставить ненавистный город гнить дальше, а самому вернуться в сказку и продолжить считать себя самым счастливым человеком на земле. Конечно, первое время сердечная рана ещё будет давать о себе знать, но со временем, увлекаясь жизнью, я забуду об этом коротком происшествии. И, я это ощущал довольно отчётливо, моя ностальгия испарилась без следа. Я знал определённо, что она больше не вернётся никогда, так как такие потрясения, которые мне довелось испытать, не способствуют зарождению подобных чувств.
Выскочив за границы города, я освободился от его цепких уз, сковывающих моё тело и парализующих сознание, я почувствовал себя свободным и дерзким. Осознание того, что совсем скоро я пересеку черту, которая вернёт меня обратно в тот мир, где я привык, где гораздо легче жить, опьяняло меня. Хотелось ехать ещё быстрее, приближая этот миг, трепетать, в предвкушении желанного мига встречи, так же, как и несколько часов назад, только теперь всё изменилось, перевернулось и стало с ног на голову.
Позади исчезали огни машин, которые я только что обходил, давно уже растаяли фонари грешного города, в злобном оскале которого я видел отражение собственной смерти и душеное рабство. Теперь я был окончательно свободен и полон сил, которые мог потратить на созидание мира. Я казался себе титаном, обладающим волей и силой, мощности которых, хватило бы, чтобы разрушить и построить заново целую вселенную, а не то, что какую-то маленькую собственную жизнь. Всё, что от меня требовалось на данном отрезке времени - жать на педаль газа и наслаждаться скоростью. Скоростью, с которой я убегал от ужаса, способного проглотить и переварить миллионы судеб. Смешно, но я избежал участи тех бедолаг, став сильным исключением из дьявольского правила.
Что-то блеснуло, ослепив на мгновенье, тёмная тень метнулась из-под колёс, и я вывернул руль, избегая столкновения с неизвестностью. Машина вильнула и выскочила на уходящую в лес дорогу. Справившись с управлением, не снижая скорости, я продолжал движение по новому маршруту. В конце концов, какая разница, в какую сторону ехать. Я был готов двигаться в любом направлении, лишь бы удаляться от презираемого мегаполиса.
Новая дорога была ужасной, старой и не знавшей ремонта уже многие десятки лет. Скорее всего, и ездили по этой дороге не так уж и часто. Возможно, стоило бы проявить частичку здравого смысла и снизить скорость, но мне не хотелось терять чувство полёта, которое властвовало надо мной во время всего пути. К тому же, ветер пел так красиво, а пролетающие за окном ветви деревьев шелестели исключительно мелодично. Я заслушался их ночным концертом, проник душой в самую глубину мотива и замер, наслаждаясь удивительным простором. Словно взлетел над землёй, вспорхнул над верхушками вековых гигантов и закружился в лучах восходящего солнца.
Переднее колесо попало в ямку, машина вздрогнула, и я очнулся от сна. Передо мной мелькнули чёрные тени, лопнули фары от соприкосновения с воротами ада и, в полнейшей тьме я разглядел надвигающуюся на меня грозную махину. Вновь тряхнуло, дёрнуло, на секунду обожгло огнём всё тело, и я взлетел. Точно так, как хотел мгновенье назад представлял себя во сне. Только сейчас летело не тело, а моя душа. Ласковый ветер трепал мои волосы, преисполненный мастерства, создавая причудливую причёску. Было интересно парить на грани горизонта и жмуриться перед лучами нового солнца. Но, что-то неестественное было в этом полёты, хотя знакомые ощущения, родом из детства, подсказывали, что я действительно поднялся выше всех проблем. Конечно, выше проблем, но они никуда не исчезли, а остались подо мной и, вернувшись на землю, я должен буду столкнуться с ними лицом к лицу. Разбить лоб об их острые края.
Осознав это, я открыл глаза. Был полумрак и белый потолок, на котором суетились отблески света. Странно, я хорошо помнил, что совсем недавно находился за рулём своего автомобиля, несущегося сквозь бескрайние просторы. Куда же я приехал, как оказался под белыми сводами. Память возвращалась маленькими кусками, не принося понимания общей картинки. Что-то огорчило меня и я, гнетущийся этим огорчением, поехал на машине, стремясь покинуть эти места. Удалось ли мне это или нет, вот что было главным вопросом на данный момент.
И тут вернулась боль. Заломило сразу всё тело и, невозможно было определить источник этой боли, каждая клеточка кричала, вопила и звала на помощь. Я был мгновенно подавлен этой болью и растворился в её бескрайних просторах даже слабая попытка пошевелить пальцами, не принесла никаких плодов, я был парализован. Тело отказывалось подчиняться мне, превратив в заложника воли неизвестности. Рывком вернулась память, обдав меня невыносимым смрадом реальности, ошарашив пониманием неизбежности. Неужели я получил ожидаемую расплату за свои прегрешения, настигнутый врасплох, когда находился во власти безумия, несясь навстречу своей судьбе. Я вспомнил себя за рулём, бездумно жмущим на педаль газа, решётку ворот, которую мощный радиатор чуда немецкой автомобильной промышленности снёс в мгновенье. А так же, отчётливо увидел за лобовым стеклом толстый ствол векового дуба, как раз за мгновенье до того, как взлетел над простирающимся до горизонта лесом, взмахнув внезапно выросшими серебряными крыльями.
Я попал в аварию, это определённо. Моя импульсивность, которой я не давал проявлять себя, наконец, вырвалась из плена моей воли, вырвалась быстро, сметая на пути все преграды, и вовлекла меня в очередное происшествие. Следует признаться себе в том, что с первого мгновенья моего пребывания на родной земле, чёрная птица неудачи следует по моим следам.
Вернулся слух. Странно, я думал, что лежу в полной тишине, а оказалось, что я просто не мог слышать того, что происходит вокруг меня. А была возня, шуршание и жаркий шепот. С трудом повернув голову, я понял, что нахожусь в больничной палате. Рядом со мной стояло несколько железных кроватей, заправленных белоснежным бельём. На тумбочке, у изголовья уместилось несколько пузырьков и стакан воды. Приподнявшись на локтях, я успел заметить, как от стеклянных рам двери бросились врассыпную, спасаясь за толстыми стенами маленькие тени. Интересно, где это я, если в больнице, о чём говорило всё вокруг, откуда здесь дети. Или теперь такая форма лечения, или зрение ещё не до конца вернулось ко мне. В любом случае следовало подняться и всё узнать.
Спустив ноги на пол, я внимательно понюхал стакан, опасаясь наткнуться на лекарство и, признав в содержимом обыкновенную воду, с жадностью выпил. Жидкость приятно освежила высохший рот, в голове стало чище и я, позволил себе оглядеть окружающую меня обстановку. Я находился в небольшой палате на шесть человек, кроме моей, все остальные кровати стояли заправленными. У каждой кровати примостились пустые тумбочки, на моей же, были лекарства и стакан с водой. Стены отдавали лазурью, переходящей в белизну ближе к потолку. За окном предрассветные сумерки медленно отступали от чёрного шелестящего леса, уплывающего вдаль, за горизонт. Я находился на втором этаже здания, это я определил, подойдя к окну. Под моими ногами расстилалась поляна, посередине которой стоял старый дуб с толстым стволом, обёрнутым в сморщенную старческой кожей кору.
За спиной опять послышался приглушённый шепот, и я резко обернулся. Шея заныла, в глазах поплыли круги, но я успел заметить тени, вновь метнувшиеся в разные стороны. Коридор за дверью был освещён и я увидел одного из моих ночных визитёров, не успевшего отпрыгнуть в сторону и сжавшегося под дверью. За стеклом блестели яркие бусинки глаз, увенчанные тёмным ёжиком волос.
- Зайди, не бойся, - тихо проговорил я. Голос был хриплым и тяжёлым. Пришлось прокашляться и вновь повторить своё предложение.
Дверь зашуршала и слегка скрипнула, пропуская маленького гостя внутрь. На пороге стоял мальчик, лет восьми. Скромно потупившись, из-под невидимых ресниц он взирал на меня с интересом и любопытством. Я тоже смотрел на него, силясь понять, где я мог видеть это нежное личико, что-то знакомое было в его образе. Мальчик был одет в пижаму невообразимого цвета, какая-то смесь зелёного и грязно-серого, создающая цвет, не имеющий названия. Взгляд на его одежду подвигнул меня на интерес к собственному одеянию. Оказывается, я был облачён в махровый халат небесного цвета, белые кляксы создавали впечатление плывущих облаков. Интересно, а где же тогда находится моя одежда. Нужно будет, потом подумать над этим вопросом, а пока следует уделить внимание этому молодому человеку.
За свою жизнь я имел мало контактов с детьми, вынуждено отдавая предпочтения суровой действительности, необходимости работать и общению с не самыми лучшими представителями человечества. Будь то Бразилия, Мексика или Сирия, везде было всё, что угодно, но только не топот маленьких ног и заливистый звонкий смех. Только тогда, когда я поселился в Германии, соседи осчастливили меня наличием двух близнецов. Германский менталитет присутствовал в них в изобилии, что сказывалось на играх и проказах этих маленьких разбойников. Им удалось выпить из меня не мало крови, что, всё же не повлияло на моё к ним добродушное отношение.
- Как тебя зовут? - Задал я банальный вопрос, чувствуя неопределённую фальшивость и дрожание в голосе. Отчего это я так разволновался, интересно.
- Витя, - в уши полился мелодичный звон колокольчиков. Его голос был высоким и очень тихим, каким-то неестественно нежным.
Я не понимал, почему посчитал этот голос неестественным, но мне показалось, что это именно так. Или я слишком долго находился под воздействием грубых резонансов, очерствевших от алкоголя и никотина, сломавшихся под воздействием лени и невоздержанности. А ещё, наверняка, на мой слух повлияла рассветная тишина, которая приглушила басы и усилила природную звонкость его голоса.
- Витя, а что произошло?
- Ты решил снести наше старое дерево, - мальчик деловито прошёл вглубь палаты и с ногами забрался на мою кровать, не забыв предварительно снять тапочки. Разместившись поудобнее, и спрятав ноги в складках одеяла, он продолжал вводить меня в курс дела, явно повторяя услышанные от взрослых слова. - Ночью ты сбил ворота и ударился об дерево. У нас во дворе растёт старый большой дуб, мы летом водим вокруг него хоровод, а Петька недавно влез на него и упал. У него до сих пор несколько царапин и их ему мажут зелёнкой. А у меня тоже есть царапина,- он закатал правый рукав и продемонстрировал моему взору небольшую ссадину, - только мне её зелёнкой не мажут, потому что я никому о ней, кроме тебя не говорю. - Удивительно легко и сразу он перешёл в общении со мной на "ты", но меня это нисколько не коробило, а скорее наоборот, даже согревало что-то внутри.
- Значит, я врезался в дерево? - Подтолкнул я его к продолжению рассказа.
- Ага, сильно врезался, хотел, наверное, его снести и помочь Сергею Петровичу. Он давно имеет зуб на это дерево и мечтает его выкр..., вкыр..., вырко..., - Витя запутался в буквах, - ну, когда из земли выдёргивают.
- Выкорчевать, наверное, - подсказал я.
- Ну да, - согласился мальчик. - Вот, ты ударился об дерево своей машиной и она уже не подлежит восстановлению.
- Хорошие новости, - пробормотал я. - Интересно, как мне теперь ехать. Придётся покупать новую машину. Вот так, а я и к старой ещё не успел до конца привыкнуть, так как являлся её владельцем довольно короткий срок.
- А доктор сказал, что новости плохие. У тебя повреждён позвоночник и сломана шея. Скорее всего, ты никогда не сможешь ходить и останешься на всю жизнь парализованным.
Удивительно, что-то я не ощущал нежелание своей шеи держать голову, ноги слушались меня, собственно говоря, точно так же как и руки, что, несомненно, говорило об отсутствии паралича хотя бы одной конечности. Хороши же местные коновалы, что способны поставить такие серьёзные диагнозы. Мне сделалось смешно, от вспомнившейся по случаю шутке о том, как больной на каталке слёзно умолял сестру везти его в реанимацию, а не в морг, на что, невозмутимая представительница медицины твёрдо заявляла: "Врач сказал в морг, значит в морг".
- А, дядя милиционер сказал, что ему очень жалко, но кажется, что ты крупно попал и ему придётся сильно постараться, чтобы замять это дело. - Маленькие бусинки глаз неотрывно изучали меня. При этом мальчик спокойно и по-хозяйски разместился на кровати. Мне показалось это несколько удивительным, насколько я понимаю, дети должны быть хотя бы немного стеснительными, особенно с незнакомыми людьми. Витя же, общался со мной так, словно давно меня знал и готов был доверить все свои секреты.
Мне казалось необычным, вот так спокойно стоять перед маленьким рассказчиком, который вглядывался в мои глаза своим доверительным взглядом, верил мне и, считая меня если и не своим другом, то близким человеком, с которым можно говорить откровенно, не вдумываясь в смысл сказанного. Или это так и должно происходить с детьми? Я не знал, потому что слишком мало общался с подрастающим поколением. Сейчас я понимал, что потерял очень много, будучи лишён такого общения. Это удивительное чувство, которое невозможно было описать словами, это надо чувствовать, чтобы понять и осознать.
- Слушай, - я решил выяснить дополнительные факты, касающиеся моего настоящего местопребывания, - а где мы сейчас находимся?
- Мы в больничной палате.
- Понятно, а где она находится?
- На втором этаже.
Я усмехнулся, в таком ключе разговор мог продолжаться довольно долгое время, следовало конкретизировать вопрос.
- Витя, а что это за учреждение?
Мальчик едва открыл рот, как дверь распахнулась и тихая тёмная палата наполнилась электрическим светом и гомоном голосов. Я даже и не понял вначале, что произошло. Маленький зайчик мгновенно исчез с кровати, а меня подхватили сильные руки и, буквально, отнесли в кровать. Я не худой, при росте сто восемьдесят сантиметров вешу семьдесят пять килограмм, но это нисколько не помешало поднявшему меня человеку перенести меня на кровать и уложить в неё, не забыв накрыть одеялом. Среди раскатистого грома голосов отчётливо солировал густой бас полного мужчины в белом халате.
- Как такое возможно. Вы сошли с ума - разорялся, по всей видимости, доктор. - Вы смертельно больны, Вам запрещено вставать.
Я готов был сопротивляться, но не имел никакой возможности, будучи спеленатым и напичканным горстью таблеток. Вода в стакане была выпита мною до этого и присутствующие, которых я не мог видеть, находясь под ослепительными лучами электрического света, засуетились, пытаясь экстренно добыть хоть что-нибудь, чем я смогу запить лекарство. Во время этого действа я держал во рту расплывающиеся таблетки, которые обжигали мой язык нестерпимой горечью. Наконец, вода была доставлена, в меня насильно влили целый стакан, благодаря чему, я смог, наконец, смыть с языка таблеточную массу.
- Эй, остыньте, - пришёл я в себя, - что всё это значит? Прекратите немедленно. - Мне пришлось повысить голос, чтобы присутствующие услышали меня.
Мгновенно наступила тишина, и шевеление прекратилось. Я смог различить некоторые лица, нависшие надо мной. Все эти лики были мне совершенно незнакомы, но не это поразило меня. Абсолютно все смотрели на меня с удивлением и настороженностью, словно готовы были по одному моему шевелению ринуться гурьбой из комнаты. По степени безумности взгляда на первом месте находился тот самый полный доктор, вглядывающийся в меня с какой-то необъяснимой настороженностью, как студент мединститута, впервые присутствующий при вскрытии.
- Простите, молодой человек, - осторожно придвинулся ко мне медицинский работник, - как Вы себя чувствуете?
- Совершенно ненормально, - зло отозвался я. - А как бы Вы чувствовали себя, оказавшись на койке в незнакомом помещении, узнав, что недавно попали в жуткую аварию и не имеете право двигаться и говорить?
- Но, это же действительно так, - изумился доктор, присаживаясь на стоящую рядом кровать. - Мы Вас выпиливали из останков машины, у Вас сломана шея и есть подозрения на повреждения спины. Вы должны лишиться вообще какого-либо движения.
- Но, свершилось чудо, и я прыгаю и скачу, как молодой оленёнок, - глупо сострил я. - Вы же видите, что я совершенно здоров.
- Это удивительно, но Вы действительно выглядите здоровым, - поражённо проговорил доктор. - Кстати, у Вас что-нибудь болит?
- Только голова.
- Так с тобой всё в порядке? - Раздался ликующий возглас и, расталкивая собравшуюся толпу, на передний план выскочил Женька Треухов. - Я так волновался.
- Женёк, ты единственный из присутствующих, кого я могу считать разумным и последовательным человеком. Объясни мне, что произошло и где нахожусь.
- Ну, ты даёшь, - захохотал школьный приятель, а его ликование и смех робко подхватили все остальные. - Нет, я всегда считал тебя несколько чудаковатым, но сейчас ты бьёшь все рекорды.
- Хватит прикалываться, давай рассказывай по порядку. По крайней мере, я осознаю, что попал в аварию и лежу в больничной палате с подозрением на полный паралич всего тела, включая волоски на ногах. Дополни моё мнение или опровергни его.
- Да, да, всё так и есть, - всё ещё находясь во власти смеха, мой друг пытался взять себя в руки и обрести объективность. - Ты пролетел мимо моего поста как на реактивном самолёте. Я и не понял вначале, что это ты был, рванул за тобой. А ты вдруг пропал из виду, мне уже позднее сообщили об аварии. Я приехал сюда, а тебя уже вытаскивают из машины.
- Ага, понятно. Значит, я слетел с трассы, это я помню, потом погнал по дороге. Помню, что снёс ворота и, последнее, что увидел перед собой, это дерево.
- Да, ты снёс ворота и врезался в дуб, машина в гармошку, тебя спасла подушка безопасности, сломанное кресло и невероятное везение. Вон, доктор Арбенин сразу предположил наличие перелома шейных позвонков и вероятность повреждения спины. Было принято решение оставить тебя здесь до прибытия специальной бригады на вертолёте.