Когда МарьИванна вошла поутру в общую ванную коммунальной квартиры, она и представить не могла, чем это закончиться. Дело даже не в том, что очередь была не ее, а ПалПетровича - в отличие от приличных людей сосед работал дома и имел наглость просыпаться позже других. Поэтому жильцы время от времени подвигали его. Не наглея, конечно, а так, по-соседски. Опять же перегоревшая лампочка, сама по себе беда небольшая, да и крошечный кусочек мыла на краю раковины - это, я скажу вам, не волчий капкан. Но то ли звезды так сошлись, то ли по закону случайных чисел номер квартиры вдруг стал несчастливым...
МарьИванна, подслеповато щурясь, переступила порог ванной комнаты. Одна рука ее лежала у ворота, отрезая любое поползновение хотя бы нескромным взглядом опорочить девичью честь, другой жиличка аккуратно вела по стене, пытаясь нащупать в темноте выключатель. Но щупай - не щупай, если ответственный квартиросъемщик - безответственный человек, то и лампочка перегорит, и воду отключат, и вообще черте что произойти может. МарьИванна трезво оценила свой панический страх перед всяким электричеством. Опять же резиновые сапоги лежат на антресолях, а какая смена лампочки без резиновых сапог?
- И вообще, я не обязана, - горделиво вскинув птичью головку, увенчанную высокой кичкой, она уже хотела удалиться к себе, но тут оперлась о раковину. Сухонькие пальцы легли на забытый кем-то обмылок, заскользили по гладкому фаянсу, МарьИванна стала терять равновесие, и Васька - общеквартирный кот не к добру зашедший по своим делам - в панике кинувшись прочь, ударился об ее колени и довершил падение. В последней попытке удержаться МарьИванна ухватилась за полочку с моющими средствами и оказалась на полу, засыпанная порошком и залитая гнусно пахнущей дрянью.
На шум из своих комнат начали выглядывать соседи.
Ближе всех к санузлу жил Марат. Эта близость и вечный революционный настрой, какой может быть присущ только водителю трамвая, даже вызывали подозрения в том, что Марат использует ванную в своих, сугубо корыстных целях.
- Ого! - воскликнул он, оглядывая место происшествия, - Как это вы так нае... наездницей котов заделаться решили?
МарьИванна, стараясь сохранить остатки достоинства, насколько было возможно в ее положении, нервно задернула разлетевшиеся полы халата и смерила соседа презрительным взглядом.
- С этим вашим котом, хорошо, если не убьешься.
- Почему с моим? - Марат скрестил руки на груди, - Кот - существо свободное, ничейное. А если вам сложно свет включить, вместо того, чтобы топтать ни в чем не повинного зверя...
Марат был не просто "революционером в душе", его активная жизненная позиция не давала спокойно относиться к несправедливостям или несовершенству мира. Тридцатилетний потомок якобинцев органически не мог пройти мимо явного или скрытого конфликта, что влекло за собой глубокое непримиримое непонимания между ним, как представителем рабочего класса с одной стороны, и начальством трамвайного парка Љ6 - с другой. Несмотря на сходство в серьезном отношении к миру, различие принципиальных взглядов не позволяло найти приемлемый для обеих сторон компромисс. Поэтому Марат находился в вынужденном отпуске и имел время вступиться за Василия. Хотя кошки, на данный момент, не входили в сферу революционных интересов. Сейчас Марат боролся с угнетением чайной сони.
- Топтать? Этот монстр едва не убил меня! - взвизгнула МарьИванна и обвиняющее ткнула в сторону забившегося под ванну Василия обмылком, который все еще сжимала в руке.
Марат открыл дверь пошире, свет из коридора добавил ясности в ситуацию.
- А может быть, Мария Ивановна, - произнес парень отстраненно вежливо, - это кара вам? Чтобы неповадно было чужими вещами пользоваться. Понимаю, что вам, как экономисту идея экономить за счет других весьма близка...
Женщина переводила взгляд с Марата на мыло и обратно, тонкие бескровные губы растерянно открывались и закрывались, но поистине чудовищное обвинение соседа напрочь выбило из нее всю способность к родной речи.
- Что случилось? - из своей комнаты вышла Лизонька, эфирное создание двадцати лет с густо припудренным лицом и ярко очерченными бровями.
Марат приосанился, хотя у Лизоньки были свои планы на жизнь, в которые революционный трамвайщик не входил, о чем ему давно было сказано.
- Да вот, МарИванну Василий поймал с поличным. Оказывается, она пользуется чужим мылом. Сегодня не повезло моему.
- Мылом? - девушка старательно наморщила лобик, - но мыло - это так вредно. Оно же сушит. Мыло, вода - первые враги любой женщины. Хотя вам, МарьИванна, беспокоиться не о чем.
Что в точности имела в виду Лизонька, не знала даже она сама, но фраза вышла настолько двусмысленная, что Марат гыкнул, а экономист с тридцатилетним стажем, гордость и краса бухгалтерии завода "Невпрокмехмашин" с визгом взвилась вверх.
- Ах, вот оно как! Ну, конечно, мыло - у нас главный враг! Да не изобретено еще такое мыло, чтобы отмыть кое-кого. На кое-ком ночные гулянки уже несмываемыми пятнами остаются, как на жирафе.
Лизонька густо покраснела, в глубине ее хорошенькой головки зародилось подозрение, что ей сказали гадость. Но вот как реагировать было неясно: то ли следовало расплакаться, то ли хранить горделивое молчание, то ли... Путаницы добавляло сложное сравнение с жирафом. Чтобы не совершить непоправимой ошибки, девушка выбрала привычный путь.
- Завидуете? Завидуйте себе на здоровье. А вот я погромов не устраиваю. И чужого не беру.
- Да вы... Да я...
- Отставить! - по-военному четко прогремел, приближаясь к конфликту, Модест Амбросьевич Шмульт - военный пенсионер и тайный эротоман. Его склонность была настолько тайная, что он и сам не знал о ее существовании, - Что тут происходит?
Марат и МарьИванна наперебой начали излагать свои версии, путаясь и мешая друг другу. Плодом их совместного творчества стала история о коте Василии, который пожирает электрические лампочки и подстерегает одиноких женщин с мылом наперевес. Кошак, выбравшийся из-под ванны с единственной целью - свалить подальше, от таких обвинений замер на пороге. Его желтые глаза огромные как два советских пятака ошарашено светились на толстой морде.
Почувствовав необъяснимое родство с котом, Модест Амбросьевич отмел все обвинения в злом умысле зверя и перешел к неодушевленным участникам конфликта.
- Итак, Мария Ивановна, откуда взялось мыло?
- Да я же говорю, прямо на раковине лежало. Не видно его было в темноте!
Модест Амбросьевич обернулся к Марату, этого смутьяна он не любил за неаккуратность в прическе и преступную ошибочность жизненных идеалов.
- А вы, значит, утверждаете, что мыло ваше?
Марат коротко кивнул: пенсионер Шмульт был для него олицетворением стукачества в его наивысшей форме, и сам факт проживание под одной крышей компрометировал любые революционные начинания.
- Так что ж вы, молодой человек, разбрасываете его, где попало? Чуть вон человека не покалечили. Женщину к тому же.
- А что же мне с ним делать? - окрысился Марат, - к стене прибивать? Сделать дырку и носить на шее, как медаль?!
- Да хоть съешьте его! - МарьИванна, ободренная появлением союзника, вступила в бой, - А я не позволю! Мыло он разбрасывает. Ванной больше всех пользуется, вон даже лампочка перегорела, а заменить - это мы гордые. Мы только гадить-гадить-гадить!
- А, по-моему, - вступилась Лизонька, - последней в ванной вчера вы были. Я когда вернулась, вы ванной плескали. И, - торжествующе добавила она, - ПЕЛИ!
Обвинить почтенную, приличную женщину в ночных купаниях (ибо Лизонька никогда не возвращалась домой раньше трех по полуночи) и в ПЕНИИ было настолько оскорбительно, что МарьИванна издала вопль равный звуку военно-морского ревуна:
- Ложь!! Не правда!!! Чтобы я... чтобы пела в ванной!!!!!
Васька, почти выбравшийся из зоны боевых действий, бросился обратно, в темноту и забился между стеной и стояком.
- Ну, вообще-то ничего такого в этом нет, - Марат пожал плечами, достал пачку сигарет и предложил Лизоньке, та ковырнула одну, - Подумаешь, поете.
- Не подумаешь! Я - приличная женщина, и ночью не позволяю себе никаких фривольностей. Тем более пения!
Модест Амбросьевич точно знавший, что кто-то из жиличек поет-таки в ванной, пока все прочие соседи видят десятые сны, невразумительно что-то прохрумкал и попытался замять эту тему:
- Да какая разница-то?
- Разница?? - вновь взвизгнула МарьИванна, - Разница в том называют меня приличной женщиной или шалавой какой! Прошу запомнить всех: Я НЕ ПОЮ В ВАННОЙ! Никогда! Ни при каких обстоятельствах! Если меня даже пытать будут, я не стану ПЕТЬ В ВАННОЙ!
- Но постойте, - Марат нервно затушил сигарету об косяк, что не укрылось от взгляда пенсионера Шмульта, и мысленно уже было помечено для записи в специальный блокнот, посвященный подрывной деятельности отдельной личности, - Постойте, я ТОЧНО знаю, что ванной по ночам кто-то поет. И не вижу в этом ничего зазорного.
- Вы не видите дальше собственного носа, - МарьИванна помахала перед лицом соседа узловатым пальчиком.
В коридоре зашаркали войлочные тапочки, к театру военных действий двигалась Каземировна, крепенькая бабулька с ясным бессмысленным взглядом, благоговеющая перед современной молодежью. Но так как старушка была "времен Очакова и покоренья Крыма", молодежью оказывалась большая часть человечества. Оставшиеся автоматически попадали в категорию ровесников.
- А кто поет? Конкурс самодеятельности какой? - слух у Каземировны цепкий, но смысл услышанного претерпевал такие метаморфозы, какие не снились алхимикам ее далекой юности.
- Никто не поет, - едва разжимая губы, ответила МарьИванна, - и никто петь не будет.
- Как совсем? - расстроилась Каземировна, - а мне так нравится, когда поют, - и совершенно искренне добавила, - особенно в ванной. Звук там сочный.
МарьИванна разразилась рыданиями. Она плакала о своем позоре, но кто же мог знать, что именно в тот вечер, когда она потеряет контроль над собой, Лизонька появится дома так рано. Она плакала о своей утраченной молодости. Она плакала о невозможности приличной женщине жить в вертепе набитом распутниками, пошляками и чудовищами. Она плакала о перегоревшей лампочке.
Всхлипывая, кутаясь в халатик, МарьИванна побежала по коридору к своей комнате. Оставшиеся соседи почувствовали себя неловко.
- Эх вы! - в сердцах бросил Модест Амбросьевич и, тяжело переваливаясь, последовал за обиженной женщиной, чтобы подставить ей свое крепкое мужское плечо.
Лизонька немедленно отправилась к себе, представляя, во что превратилась за это время маска из огурцов, меда, орехов и нежирного творога. Никуда не годиться, на лицо это уже нельзя, разве что съесть. Лизонька ковыряла заветревшуюся массу, мысленно давая обещание покончить с собой в тридцать, потому что старость невыносима.
Марат только хмыкнул им вслед. Правда - прежде всего, а сантименты для революционера - смерть духа. И расслабление тела. Хотя конечно, после такого боя расслабиться не мешало бы. Потомок якобинцев, надев шлепки, с самым независимым видом двинулся на улицу, к пивному ларьку.
Каземировна, осознавая, что стала участницей чего-то грандиозного, но, не вполне понимая чего именно, решила немедля обсудить всю эту историю с соседками по лавке.
- Вот они танцы, вот музыка, до чего людей доводит, - бормотала она, запирая свою клетушку, - один споет, а другого до слез за душу берет.
Она для надежности подергала дверь за ручку, проверила засов, оба амбарных замка и напоследок приклеила между дверью и косяком волосок. Так, на всякий случай.
Единственный жилец, не поучаствовавший в утреннем конфликте - ПалПетрович - сидел в своей комнате за стареньким компьютером и остервенело набирал текст нового романа. ПалПетрович, творивший под псевдонимом Маргарет де Фельмирак, всю ночь промучился бессонницей. Ключевая сцена романа "Завихрения страстных вихрей" не складывалась. Не хватало накала страстей, глубины эмоций, развития чувств. К тому же перегорела лампочка в настольной лампе, а так как иного источника света в кабинете (он же спальня, он же столовая, он же гостиная) просто не было, то ПалПетрович выкрутил общественную в ванной комнате, намереваясь не ложиться спать пока проклятая сцена не подчинится железной воле творца.
И только вопли соседей смогли расшевелить его музу: пленение прекрасной герцогини пятнадцатью вооруженными флибустьерами во главе с капитаном (бывшим извозчиком, сбежавшим с каторги, куда был сослан за нежелание склонить голову перед чванливым графом) пошло как по маслу.
Коллективная лампочка горела ровно, дерзко соперничая с дневным светом. И о судьбе главной причины трагедии, разыгравшейся в коммунальном коридоре, знали лишь ПалПетрович и общеквартирный кот Василий.