Егор Иванович, 67-летний добродушный старичок, плавными движениями гладил руль сыновней "десятки". За окном мелькали зеленоватые деревья и кустарники. Солнце по-весеннему грело, по телу, до самых косточек, разливалось приятное тепло.
Егор Иванович ехал на дачу. После смерти жены у него оставалось два счастья и два горя. Первое счастье - сын, невестка и внук-студент. Правда, это счастье было только для Егора Ивановича, а сам он не был для них счастьем. Второе счастье - дача, он там любил бывать и летом, и зимой; свежий воздух все-таки, земля и тишина. А горе, горе в общем-то у него было одно - "никомуненужность" называется. Хотя эту "никомуненужность" Егор Иванович для себя поделил на две части. С одной стороны, он не нужен жене, которую любил, любил всю жизнь, а она возьми да умри по осени из-за второго инфаркта. А ведь хотели умереть в один день... Эх... С другой стороны, что не менее обидно, он не нужен той стране, которой отдал себя и которая ничего не дала взамен, кроме нищенской пенсии и ранения осколком немецкого снаряда в детское плечо...
Шины "десятки" монотонно шуршали по шоссе. Егор Иванович грустным голосом напевал песню кота Матроскина из мультфильма про Простоквашино.
- Тильвизер мне природу заменил, - пропел он и замолчал. Перед глазами встала пелена обиды. - Никому не нужен. Вот жили, жили вроде как люди, я всегда ее любил, и она это знала. И вдруг не стало моей Машеньки.
Неосознанно Егор Иванович увеличил скорость. 80, 90, 100, 110 километров в час. Чья-то машина перед глазами. Визг тормозов. Металлический неживой глухой удар. Тупая боль.
***
Егор Иванович услышал чьи-то голоса. Сначала было ничего не понять. Но постепенно голоса звучали все отчетливее и отчетливее. Затем начала проясняться картинка перед глазами. Изначальная темнота медленными темпами светлела. И при этом ничего нельзя было понять. Какое-то огромное открытое пространство, похожее на степь, только безграничное. Воздух казался не прозрачным, а прозрачно-белым, и от этого с непривычки резало глаза. Но самое странное - это огромная очередь, уходящая хвостом за горизонт. И странное в очереди не то, что она такая большая, а то, что люди в ней стояли ни за чем. Она просто обрывалась в двух шагах от Ивана Егоровича.
- Ну что? Мсье русские так и будут сидеть и пропускать свою очередь? - спросил человек, стоящий самым первым в очереди. Он был одет в мундир французского солдата времен войны 1812 года. И говорил он по-французски, но Егор Иванович понимал каждое слово.
Обращался француз к двум мужчинам, которые находились в нескольких метрах от него. Один из них сидел на зашарканном военном барабане и пел какую-то старую русскую народную песню. Он был тоже солдат и тоже воевал в 1812 году. Другой стоял рядом и курил одной рукой, другую руку он держал в кармане брюк галифе. Время от времени он поправлял гимнастерку.
- Да, француз, рождайся. Мне все равно там делать нечего, - прервал свою песню первый солдат.
- Ну, извольте, - ответил француз, улыбнулся по-детски и исчез.
Егор Иванович от удивления открыл рот. Еще бы! Он первый раз видел, чтобы так запросто исчезал человек. Егору Ивановичу нестерпимо захотелось подойти к этим двум русским и расспросить у них, куда он попал и что вообще здесь происходит, за чем, например, стоят в этой очереди. Ведь дефицита сейчас никакого нет, все теперь можно купить в магазине.
Он долго топтался на месте, пока не решился подойти.
- Извините меня, пожалуйста, но может быть вы объясните мне, куда исчез человек, который недавно с вами разговаривал? - спросил наконец Егор Иванович.
- Он не исчез, а появился, - ответил тот, что курил, и иронично улыбнулся.
- То есть как это так? - не понял Егор Иванович.
- А вот так, родился он. Ты что не знаешь, как люди рождаются? - пробасил сидящий на барабане.
- Почему же, я знаю, но...
- Ты на том свете, парень, - перебили Егора Ивановича оба солдата в один голос.
И пока тот соображал, курящий сказал:
- Давай, что ли, знакомиться. Меня Федей зовут.
- А меня Архипом, - сказал тот, что на барабане, и добродушно по-отечески улыбнулся.
- А я Егор.
- Ты вот что, Егор. Располагайся тут. Тебе Федя все объяснит, а я пойду Антона попроведаю, - сказал Архип, встал с барабана и хромая пошел вдоль очереди.
- А какого Антона? - спросил Егор Иванович.
- Какого? Палыча, какого еще. Тут у нас такое дело, - начал Федя. - Умирает человек, попадает сюда. Тут он становится в очередь, чтобы родиться вновь. И за каждую смерть отсюда отпускают по человеку, а иногда и по два, и по три даже. А Антон Палыч как умер, так долго не вставал в очередь. Все чего-то ходил, спрашивал, записывал. Я сам-то, конечно, этого не видел, меня в 44-м убили, мне это Архип рассказывал, - Федя закашлялся. - Это мне пуля в легкие попала, от того я и кашляю. Ну так вот, Антон Палыч только недавно встал в очередь. Вот взял Архип и прошелся по очереди, говорил, что нужно пропускать свою очередь, чтобы родился хороший человек для России. Многие, естественно, смеялись, но многие и соглашались. Вот теперь мы и пропускаем...
Егор Иванович не дослушал. В глазах все потемнело. Он услышал голоса, очевидно, врачей. Скорые шаги.
67-летний добродушный старичок долго лежал, не открывая глаз. Только ночью он открыл их. Попрощался с сыном, невесткой, внуком-студентом и дачей. Помолился. А потом тихонечко освободил себя от капельниц и различных проводов.