Последняя весна выдалась какая-то необычная. Наступило время, когда я к ней окончательно приготовился. Я приготовился к рваным лучам шаловливого солнца, к радужным пятнам на лужах, к головокружительному, будто ты на качелях, весеннему воздуху, к пахучим, раздувающимся почкам стыдливых деревьев, к презервативам и растерзанным на общие нужды листочкам из книг в тихих запазухах городских двориков. А она все не приходила. Весна каждый день заманчиво обещала: завтра я буду, как штык, жди. И на следующий день подло обманывала колючими вьюгами. Иногда она по нескольку раз на дню такое вытворяла. Сначала игриво щекотала шею, слепила в глаза, а через пять минут швыряла за шиворот осколки обозленного на весну снега. Теперь я его понимаю. Теперь я и Пушкина понимаю. Осень, она, по крайней мере, не обманывает. А весна... весна злая.
Не начинается весна, что ж поделать? У нас на Севере она, оказывается, всегда так глумится над людьми. А ведь я раньше не замечал этого. В ожидании последней весны я промотал спрятанные от ига зимы последние силы. Как во сне - бежишь, бежишь, до финиша все столько же, будто и не бежал никуда, а силы-то кончились...
В тот день мы поехали за город. Просто собралась кучка студентов и рванула отдыхать на выходные. Мы сняли пионерлагерь, зимой превращавшийся в базу отдыха, набрали пива и поехали на желтощеком автобусе. Я смотрел на Катю и радовался мысли о том, что буду находиться рядом с ней в течение целых суток. Я любил Катю. Платонически. Я любил думать о ней, вернее мечтать. Иногда разговаривать. Правда, она хотела каких-то более простых отношений. Любовника во мне хотела видеть, что ли, ведь у нее уже был гражданский муж? Нет, этого не может быть, она не такая. Катя не способна на такое.
Весь вечер мы тайком от друзей переглядывались, подмигивали друг другу. Было так хорошо на душе, что, казалось, по венам течет не кровь, а пушистый вкусно пахнущий сироп. Его было так много, что подставь под сердце баночку, и через промокашку можно нацедить по меньшей мере литра три прекрасного сиропа. Потом года два разбавляй его тихонечко кипяченой водичкой и наслаждайся. Не сберег я баночку - разбил последней весной.
Поздно вечером мы целовались за углом старого деревянного домика, хранившего прошлое в кусках облупленной краски. Каждый синий, красный или зеленый кусок был для домика вехой жизни. Местами на нем и вовсе не было краски, там невыносимо чернела загноившаяся пустота. Катя боялась, что кто-нибудь заметит наше отсутствие и расскажет об этом мужу. Я хотел обидеться на нее за подобную трусость, но не смог. Ведь я любил ее.
Мы долго неслышно смеялись над спящими пьяными друзьями. Затем услышали ритмичное поскрипывание кровати в дальнем углу комнаты. Немного подумав, мы догадались, что это Пашка с Юлькой. Они были похожи на какой-то мотор, который равномерно пыхтел, двигал рычагами, иногда повизгивая шестеренками. Мы едва сдерживали смех. Нам было весело. Время неумолимо скукоживалось, чтобы к утру выскочить пружиной, как черт из табакерки. Нам было слишком хорошо, чтобы понимать это - мы шептали друг другу разные нежности. Утро, естественно, застукало нас неожиданно.
Катя была странной девушкой. Может быть я за это и любил ее. То она проходит мимо гордой тигрицей, не здороваясь, то запустит взглядом такие стрелы любви, что даже Амур отдыхает. То тщетно ходишь вокруг нее кругами в надежде хоть капельки внимания, то, сам того не ожидая, чувствуешь повсюду запах ее духов.
После нашей поездки мне стали казаться смешными наши отношения. Так началась последняя весна. А я и не ждал ее совсем. Я не ждал, что Катя не вызовет больше у меня прошлых чувств. Тоскливо, что началась последняя весна, что прошло время грез о Кате.
Во все времена года я всегда одинаково любил ее. Но последняя весна потому и последняя, что она одним захватническим, варварским набегом утащила навсегда в прошлое такие чувства, которые могут рождаться только в молодости, в беспечной небрежной молодости. Это закон жизни. Время берет свое, последняя весна взяла свое.