Потапенко никогда и никто не мог назвать странным человеком. Простой слесарь, радиолюбитель, в прошлом имевший проблемы с органами, несколько раз конфисковавшими у него аппаратуру. Теперь органам было совершенно наплевать на Потапенко и ему подобных и радиолюбители делали что хотели и слушали кого хотели. Оставаясь лучшим специалистом по радио в городе, бывший слесарь Кучерыльского завода железобетонных изделий мог бы жить себе потихоньку, спокойно занимаясь любимым делом, но обладая от природы беспокойным и нервным характером, с некоторых пор он привязался к непонятным идеям, из-за которых некоторые знакомые, встречая его на улице, крутили пальцем у виска и смеялись. Если бы Потапенко имел скрытный и нелюдимый нрав, то, пожалуй, и вовсе сошел бы за сумасшедшего, но он был общителен, весьма бодр и подвижен, несмотря на то, что ему уже давно перевалило за шестьдесят. Поэтому его, скорее, воспринимали как чудака, но не человека, у которого окончательно смешались все вольты в колоде.
Правда, его легкость и открытость омрачала одна существенная черта - он был крайне обидчив и мог легко порывать связи с людьми, знакомыми ему много лет из-за какого-нибудь пустяка. Впрочем, он легко компенсировал потери новыми знакомствами. С половиной города Потапенко общался, пил водку и играл в домино, на другую половину дулся, как мышь на крупу. Соответственно те, кто находил последнее увлечение Потапенко странным и достойным насмешки вычеркивались из списка друзей, знакомых и вообще людей, с которыми нужно здороваться, встретив их на улице. В последнее время круг его собутыльников заметно сузился, что, впрочем, никоим образом не сказывалось на душевном самочувствии радиолюбителя, и с некоторых пор - местного чудака, заимевшего в округе славу полусумасшедшего и странного человека.
Дело в том, что Потапенко увлекся поиском внеземных цивилизаций, с помощью изготовленного им радиоприбора. В городе, где жена мэра, пытаясь объяснить мужу свое отсутствие в течение нескольких дней с последующей беременностью, всерьез говорила, что ее похитили инопланетяне и изнасиловали всем экипажем летающей тарелки, подобное увлечение не было чем-то сверхестесвенным, тем более, что в Кучерыльске об истории с мэрской женой знали все, знали даже имя инопланетянина. Звали его Иван Гудзенко, был он водителем в горисполкоме и часто подвозил мэрскую жену на работу. Впрочем, все это не так уж важно. Дело в том, что Потапенко заделался не просто уфологом-любителем, собиравшим вырезки из журналов и газет, где сообщалось об НЛО и прочей внеземной тряхомудии - это было бы еще ничего и вполне понятно и простительно, - но вознамерился просить у далеких гуманоидов гуманитарной помощи для Кучерыльска и всей многострадальной страны, в которой этот самый Кучерыльск ныне был заброшенным и высохшим сорняком на обочине. Казалось, что сгори он в одночасье или провались под землю со всеми своими жителями, люди, сидевшие в столице, ничего бы не заметили, а если бы и заметили, то объявили бы не траур, а народные гулянья, так как знаменитые на всю страну кучерыльские бандюганы затюкали всех.
Были среди жителей города и те, кто воспринимал идеи Потапенко всерьез и даже сочувствовали ему. В этом сочувствии радиолюбителю-чудаку несомненно была огромная доля жалости к самим себе - брошенным и никому не нужным. В несколько лет некогда цветущий Кучерыльск превратился в бесформенную кучу мусора, в котором, как мыши копошились выжившие после неожиданной катастрофы люди. Памятник основателю города князю Дырославу, загаженный птицами так, что казалось, статуе на макушку кто-то вылил ведро извести, ныне символизировал своим видом состояние Кучерыльска. В его правой руке, где некогда красовалась миниатюрная башня средневековой крепости, в одну из ночей спиленная и сданная в ближайший пункт приема цветных металлов, вороны любили колоть орехи, украденные из окрестных садов. И вообще весь общий вид князя напоминал опасно больного нищего, ставшего на центральной площади с протянутой в направлении горисполкома рукой. Что по этому поводу думали в самом горисполкоме, история умалчивает. Вероятно, сидевшим там начальникам было начхать и на памятник, и на весь Кучерыльск, с которым бы они с удовольствием могли сделать то, что американцы сделали с Хиросимой. Хотя, судя по результатам, они неплохо справлялись без бомб и стратегической авиации. Некогда знаменитый на весь Союз завод специальных сплавов был буквально сплавлен по частям в неизвестном направлении. Директор обзавелся квартирой в столице и уехал туда, а несколько тысяч бывших рабочих завода ныне сплавливали то, что не успел сплавить директор, уезжали из города в поисках лучшей жизни или тихо спивались. Короче говоря, у кучерыльцев была масса поводов для проявления жалости к самим себе. И вот такие, остро чувствующие окружающий их мир люди, над Потапенко не смеялись.
Каждый вечер, проорав на весь двор "рыба!" и стукнув косточкой домино по столу, махнув стакан-другой самогона собственного изготовления, Потапенко довольный и со спокойной душой садился к своему аппарату и начинал слать сообщения с криком о помощи в бездонную и молчаливую Вселенную, казалось, еще более равнодушную, чем все горисполкомы и директора заводов-гигантов вместе взятые. Что он просил у космических обитателей, что сообщал им, на что жаловался? Никто об этом толком ничего не знает. Иногда радиосеансы прерывала жена, ворчавшая на мужа и требовавшая немедленно все бросить и идти спать или соседка Егоровна, которая просила Потапенко не забыть включить в свои сообщения внеземному разуму ее просьбы. Просьбы эти были всегда мелкие и глупые. Егоровна просила то мыла, то стирального порошка, то новую квартиру. Это очень раздражало Потапенко, и он еле себя сдерживал, чтоб не послать старушку в место, из которого она появилась на свет, чтобы капать на мозги таким серьезным людям как он.
Так Потапенко прожил полтора года. Последние свои полтора года. Возвращаясь домой, хорошо отметив день рождения одного из свои друзей, Потапенко споткнулся о ступень, упал и тут же с ним случился инфаркт, третий в его жизни и последний. На его похороны пришли даже те, с кем он не здоровался уже много лет. Жена Потапенко, в истерике от горя расколотив ни в чем неповинный радиоаппарат, думала было выкинуть его в мусор, но друзья-радиолюбители покойного попросили разрешения взять его себе на детали.
2
Участковый Аникеев, выйдя на порог дома и потянувшись, стал принюхиваться к сладковатому и приторному запаху, шедшему, кажется со стороны дома его соседа Ерофеича. Запах был густой и забористый. Спутать его с каким-либо другим было непросто. Это был запах конопли. От Ерофеича, ежедневно гонявшего двух коз пастись на луг между шоссейной дорогой и железнодорожным полотном, обычно разило табаком, козами, перегаром, мочой и немытым телом. Аникеев было подумал, что к разнообразному амбре, сопровождавшего его соседа где бы он ни был, так что Ерофеича при случае можно было найти с завязанными глазами, старик решил прибавить еще один аромат и на старости лет подсел на анашу.
В глубине души участковый ему даже посочувствовал и представил, как этот ветеран двух войн, брошенный всеми один в грязном, полуразваленном доме, сушит траву на печи, потом размельчает ее грубыми, коричневыми от табака пальцами и набивает ею свою трубку, слепленную из глины, извлеченной из подвала. Не имея достаточно денег на сигареты, Ерофеич подбирал бычки, потрошил их и набивал этим мусором свою самодельную трубку. И вот теперь, найдя на лугу это сладкое зелье, привлекавшее до этого только школьников и прыщавых ПТУшников, он затуманивает свое одиночество и ненужность этим сладким дымом, полным одуряющих масел, оседающих на слабых старческих легких.
Аникеев представил, как Ерофеич в своих наркотических грезах строчит из пулемета по наступающей цепи белофиннов, как осыпается от выстрелов снег с чахлых карельских сосен, а потом нарком Ворошилов на белом коне несется через строй красноармейцев и кричит: "Ерофее-и-и-ич, где Ерофеич? Где герой, положивший две финских дивизии? Подайте его сюда!". И крепкая рука наркома сжимает в кожаной перчатке звезду Героя, а в правом кармане шинели у него лежит приказ о награждении, подписанный товарищем Сталиным. Здесь я, здесь, товарищ нарком", - раздается из санитарной палатки, в которой тяжело раненый Ерофеич только-только пришел в себя.
Дойдя до этой душещипательной сцены, воображение Аникеева сделало резкий скачок в сторону, будто на него чуть не наехал грузовик. Грузовиком был его собственный здравый смысл. Все-таки Ерофеич хоть и был человеком запущенным, но его старая закалка и принципы не позволили бы ему пыхтеть ни анашой, ни чем-либо другим.
Одевшись, Аникеев выскочил на улицу и стал тарабанить в дверь соседа. Никто не открывал. Обычно в такое время Ерофеич отгонял коз на пастбище. Постояв несколько минут у двери, участковый решил пойти на луг и найти соседа там.
Запах усилился и стал до того густым, что, казалось, сейчас в это раннее утро траву раскуривал весь город. В голове Аникеева появилась легкость и какая-то бесшабашная веселость, о которой он забыл со времен канувшей в муть лет молодости. И вот уже Аникеев строчит из пулемета по наступающим на него браткам с золотыми цепями на бычьих шеях, и летят щепки от уличных тополей и кленов, а потом начальник городского УВД Панталонов несется на "Волге" по городу и орет в мегафон: "Какая сука всю братву положила? Убью, блядь!". Панталонов выскакивает из машины и с плачем подбегает к груде трупов уже бывшей братвы, нагибаясь над ней и беззвучно рыдая. К нему подходит майор и что-то шепчет на ухо. Панталонов выпрямляется, глаза его вылезают из орбит, руки тянутся к кобуре, а изо рта вырывается крик: "Аникеев, блядь, урод, сука, чмо поганое, иди сюда!" Иду, товарищ генерал,- отзывается Аникеев и выходит из-за угла с пулеметом Калашникова. От ствола идет зловонный дым, он перегрелся от стрельбы. Получай, мудак" - орет Панталонов и стреляет в Аникеева из своего ПМ.
Участковый очнулся от этого воображаемого выстрела и понял, что уже стоит на параллельной улице. Аникеев поднял взгляд вверх, зажмурился, покрутил головой, а потом опять открыл глаза. Над домом, около которого он остановился, высились несколько гигантских конопляных кустов высотой метров по пять со стволами толщиной с ляжку продавщицы Семеновой из колбасного отдела ближайшего гастронома и листьями, как у саговниковых пальм, под которыми Аникеев отдыхал лет эдак десять назад на знойном юге. Ну дела, совсем обнаглели наркоши!- произнес вслух участковый...
- Ты мне баки не забивай, садовод-любитель,- сказал Аникеев и пнул Серегу, которого только что поднял с кровати, кулаком в плечо. - Помидоры он, видите ли удобрял.
- Да правду говорю, - хлопал глазами Серега.
- А чего уж тебя помидоры так не вымахали?
- Да я уже по темному поливал и пьяный был. Промахнулся значит.
- Ну ты даешь! Где это ты такое удобрение взял?
- У Толика.
- У какого Толика?
- Он это... в Заводском переулке живет. Он давать не хотел, все жался, а у него много этого... ну порошка.
3
Толик сидел на роскошной двуспальной кровати с шелковым сине-зеленым балдахином держа сомкнутые руки между коленями и опустив глаза на узор мягкого персидского ковра. В переплетениях абстрактных фигур и линий ему сейчас чудилось чье-то знакомое лицо, выглядывающее из-за голых ветвей с едва проклюнувшейся мелкой листвой. Напротив него в кресле с резными ручками из красного дерева, затягиваясь вонючей "Примой", сидел следователь Карачун и глядел на него в упор, будто пытаясь задавить Толика взглядом. Несмотря на то, что глаза у Карачуна были большие и злые при любом настроении, весь вид его нескладного лица с толстыми губами, мясистым носом и огромным прыщем над верхней губой, мог испугать разве что ребенка. За его спиной взад-вперед по комнате расхаживал тощий и плешивый участковый Аникеев, а у входа, разинув рты, стояли соседи, приглашенные сюда в качестве понятых.
- Ну и? - Карачун плюнул на огонек окурка, покрутил бычок перед глазами, и, убедившись, что он потух, выбросил в угол комнаты. - Что молчишь?
- Вы все равно ничего не поймете, - ответил Толик, не поднимая глаз. - Вы не поверите и бесполезно вам что-то рассказывать. Вы другие люди совсем.
- Конечно другие. Я марафетом не торгую, в милиции работаю пятнадцать лет, а вот такого дома и мебели, как у некоторых сопляков,- следователь сделал паузу и опять попытался изобразить орлиный взгляд Ленина на буржуазию, впрочем, совершенно бесполезный, потому что Толик по-прежнему предпочитал разглядывать ковер, - у меня нет и не будет никогда. Потому что я - другой. И Аникеев другой. И они, - Карачун указал рукой на понятых, - другие. А из-за таких сволочей и мразей, как ты, люди гибнут или становятся такими же мразями и сволочами. Тебе, конечно, хорошо. Сам-то ты на этом небось не торчишь, а?
- Вы не понимаете. Это для того, чтобы всем было хорошо. Всем, а не только мне, - еле слышно сказал Толик.
Карачун повернулся к участковому: "Слышь, Аникеев, сколько там у него порошка?"
- Ну мешок килограмм на пятьдесят,- Аникеев остановился и стал слева от следователя. - Только непонятно чего это у него там. По виду вроде как и марафет, а на язык попробовал - вроде и нет. На герыч тоже не похоже. Может и марафет, только очень нечистый.
- Так марафет или не марафет? - спросил Карачун.
- Не знаю. Что мне его нюхать теперь? - обиделся Аникеев. - Мало ли чего сейчас понапридумывали. Может эта штука и покруче марафета. Вот у нас в стране пятьдесят миллионов живет. А кто его знает - может там миллиграмма достаточно для дозы. Так что может и на всех хватить.
- Дурак ты беззубый, Аникеев, а не участковый, - с насмешкой сказал Карачун.
- Только вот не надо про зубы, пожалуйста. И так разболелись поле этого порошка сраного.- Аникеев подошел к Толику и толкнул его в плечо. - Слышь, наркобарон, ты это там случайно не крысиный яд держишь? А то я еще окочурусь тут у тебя. А Карачуна потом начальство уволит за халатность и потерю ценного работника.
- Но-но. Расшутился. Это я так про зубы,- заворчал следователь.
- А я серьезно, - сказал Аникеев, нагнулся к Толику и спросил: "Где тут у тебя зеркало?"
- Там в ванной,- наконец-то оторвав взгляд от ковра, ответил Толик.
- Чего это ты прихорашиватся вздумал? - Карачун достал из кармана новую сигарету и стал мять ее в руках.
- Чего-чего... Зубы у меня болят - вот чего. Пойду гляну, что у меня там.
- Свет там есть? - Аникеев снова обратился к Толику.
Толик кивнул. Карачун снова закурил и сказал Толику, выпуская очередную порцию дыма: \"Ладно, здесь говорить не хочешь, поговорим в отделении. Времени у нас для этого достаточно".
Вдруг из ванны послышался удивленный голос Аникеева: "Еб!", - и что-то металлическое загрохотало по полу.
- Леха, Леха иди сюда скорее!- закричал участковый, высовываясь из коридора.
- Да что такое? - раздраженно ответил Карачун.
- Да иди сюда, - настаивал Аникеев.
- Григоренко, Зубов, подойдите сюда, - крикнул Карачун. Подзывая двух милиционеров, отиравшихся за открытыми дверьми дома на крыльце. - Присмотрите-ка за наркобароном. Аникеев там, наверное, еще один мешок надыбал.
Карачун зашел в ванную. Участковый быстро захлопнул за ним дверь и закрыл ее на шпингалет.
- Чего тебе? - спросил следователь.
- Смотри, - ответил Аникеев и открыл рот.
- Ну? Зубы. Что я зубов не видел?
- Га-гы-гы ээээ ыыыоооо, - Аникеев закрыл рот. - Полчаса назад их не было!
- Чего ты разводишь? Я тебе что, с ясельной группы, что ли? Нашел время для шуток!
- Да говорю тебе. Я что ли своих зубов не знаю. Вот у меня не было двух сверху и трех снизу. Я как порошок на язык попробовал, так у меня зубы ломить начало. Захожу значит сюда, перед зеркалом пасть открываю, а там все на месте! Да сам посмотри! - Аникеев раскрыл рот еще сильнее прежнего и стал энергично тыкать туда пальцем, будто хотел пропихнуть кусок, застрявший в горле. Зубы и в самом деле были на месте.
- Ну дурак. Зубы себе вставил, а теперь разводит тут первое апреля. Думаешь, что я такой же болван, как и ты? - Карачун открыл шпингалет, толкнул дверь и вышел вон.
Аникеев махнул ему вслед рукой: "Да ну тебя".
Некоторое время постояв перед зеркалом и рассмотрев внимательно все зубы, оттягивая щеку пальцем, Аникеев осторожно выглянул из ванной в коридор, ведущий на кухню. В коридоре никого не было, только понятые толпились в прихожей на другом конце. Участковый тихо вышел из ванной и зашел в открытые двери кладовой, находившейся как раз напротив. Там в углу, среди ведер и лопат, стоял открытый полиэтиленовый мешок с горкой сероватого мелкого порошка. Аникеев, оглядываясь по сторонам, слегка коснулся горки указательным пальцем так, чтобы на пальце осталось немного порошка, после чего круговыми движениями стал с силой втирать его себе в плешь.
4
"Дезиоооксурри..., - мычал Карачун, пытаясь вслух прочитать отчет лаборатории о составе конфискованного порошка. - А все равно я в этом ничего не понимаю. Чего язык ломать?"
- А нечего тут ломать. Ты меня лучше послушай, - ответил Аникеев, глядя куда-то в окно следовательского кабинета. - Никакой это не марафет. Не знаю, что это, но...
Аникеев резко повернулся к Карачуну и снял фуражку. На месте его привычной плеши красовалась шапка жестких коротко стриженых волос.
- Ты это видел? А зубы? Или ты мне совсем не веришь?
Карачун посмотрел на участкового снизу вверх, наморщил лоб, выкатил глаза и сказал: "Нагнись-ка". Высокий и тощий Аникеев согнулся, подставляя новоявленную шевелюру следователю. Тот схватил в щепоть несколько волосков на макушке Аникеева и дернул их. Волосы были настоящими.
- Ну что, убедился Фома неверующий? Я еще себе в штаны немного сыпанул. Эффект, я тебе, скажу, - Аникеев вытянул большой палец. - Во! А у Таньки из лаборатории рука до локтя была кислотой обожжена. И что ты думаешь? Зажило все. А ведь полтора как она на себя кислоту пролила. Не заживало, не заживало, а тут - бац! - и нет никаких шрамов. Правда она не знает, что это из-за порошка. И хорошо, что не знает, потому что порошочек этот нужно нам поскорее получить. Ты всю жизнь, что ли собрался в ментовке сидеть? Я вот для себя решил: с меня хватит. Я хочу другой жизни. И ты, знаю, хочешь. И не отнекивайся. С этим вот мы людьми станем. Что скажешь?
Карачун минуту молчал, нервно вертя в руках ручку и глядя куда-то под стол.
- Что нам с ним делать? Порошок-то его.
- Ты протоколы читал? - спросил Аникеев и начал расхаживать по кабинету из стороны в сторону. - Да что читал - ты ж его сам и допрашивал. Я вот прочитал и вот что тебе скажу: по нему дурка плачет, а в дурке все равно что в тюрьме. Можно сделать так, что он вообще оттуда не выйдет никогда. Это не проблема...
****
В качестве имиджмейкеров кандидата в мэры Кучерыльска Карачуна из столицы были приглашены два известных специалиста по пиару Гвельфин и Гиббелинов. Первый предлагал упор сделать на том, что вот, уволившись из рядов милиции, кандидат ушел в бизнес и за короткое время достиг больших успехов, что говорит о его прирожденных деловых качествах. Обвинения в коррупции отметались сразу. Чего с какого-то следователя взять? Все своим умом, своими трудами, своими способностями.
Второй хотел строить имидж на "сильной руке". Город устал от безобразия, бесхозяйственности и воровства. Нужен сильный человек, настоящий, так сказать, честный простой мужик, который железной метлой выметет всю кучерыльскую нечисть на помойку. Оба пиарщика горячо проспорили весь день в штабе кандидата, а доверенному лицу будущего мэра Аникееву пришлось разнимать их, когда они полезли друг на друга с кулаками.
В конце концов, успокоившись и получив часть денег авансом, Гвельфин и Гиббелинов вечером удалились пропивать гонорар в ресторан "Флоренция", где жестоко подрались, разбили пару окон, проломили барабан, сломали трамбон и после попали в отделение милиции в самом что ни на есть непотребном виде.
Приличная часть гонорара ушла на покрытие убытков "Флоренции", о чем оба имиджмейкера ни капли не жалели, потому что они привыкли так работать, а своими ресторанными погромами даже гордились. Многих трудов стоило найти компромисс, и в мэрское кресло Карачун сел, окруженный славой успешного бизнесмена с железной рукой, натренированной в рядах милиции.
5
Использовать порошок Крачун и Аникеев старались как можно меньше. Совсем малого количества им хватило на благоустройство собственных жилищ и на увеличение денежной массы, хранящейся в чулках под матрасом. На некоторое время они удалились из города якобы на заработки за границу, чтобы не давать повода для слухов о подозрительном происхождении их богатств. После возвращения они прикупили вскладчину несколько магазинов и сауну. Не бог весть какой большой бизнес, но Карачун не скупился на деньги для местных газет, которые с удовольствием и небесплатно расписывали об успехах новоявленного бизнесмена. Чтобы обезопасить себя от лишних наездов местной братвы, они воспользовались связями в милиции. Правда, некто по прозвищу Жестянка, очевидно не понявший вполне разумных доводов работников внутренних дел, отправился размышлять о бренности существования на дно городского водохранилища, будучи сохраненным в назидание потомкам в бетоне марки П4.
Когда Карачуну взбрело в голову сесть в мэрское кресло, местный правдолюбец и предерзкий прелюбодей и алкоголик Р. Гуд накатал на кандидата серию статей, в которых пытался найти реальные источники доходов пары находчивых деловых людей, уволившихся из рядов милиции. Аникеев, решив, что тратить бетон на таких людей просто негуманно нашел куда более оригинальный способ и послал народному заступнику конверт с порошком. Ничего не подозревавший Р. Гуд распечатал его у себя дома, а на следующий день он проснулся в двухэтажном особняке с подземным гаражом, где стояли три новенькие иномарки. В этот же день после обеда к нему пришли гости из милиции и ненавязчиво поинтересовались - откуда у гражданина Гуда появилось такое имущество. Посадить его не посадили, но Гуд посчитал разумным продать дом, две машины, а на оставшейся третьей удалиться в неизвестном направлении.
Долго наслаждаться властью над Кучерыльском бывшим милиционерам не пришлось. Через два года мэрства Карачуна и его заместителя Аникеева нашли на даче последнего со следами пыток. У обоих посреди лба было по пулевому отверстию. Мешок порошка, хранившийся у Аникеева в подвале, бесследно исчез. Толик умер в психбольнице от пневмонии еще за год до насильственного преставления бывших милиционеров.
6
Мало того, что Толик терпеть не мог осень, особенно вечер, когда сырой ветер и смешение тьмы и электрического света делали окружающее еще более безобразным и невыносимым, чем при солнечном свете, так вдобавок он разругался с родителями и вышел из дома вон куда глаза глядят. Первая мысль, вернее даже сказать инстинкт, всякого уважающего себя кучерыльца, срабатывающий в подобных ситуациях, вел человека к источнику алкоголя. Источники, как правило, били в квартирах или частных домах, которых в Кучерыльске было более чем достаточно.
Толик нашарил в кармане десятку, которая по вполне понятным каждому жителю города обстоятельствам, составляла его месячную зарплату и быстро инвестировал трояк из имеющейся суммы в пол-литра живительной влаги. Не желая идти к кому-нибудь, Толик, сделав несколько глотков из горлышка, потопал на облюбованное рабочими ЖБИ место в лесополосе, где они предавались отдыху от тяжелых трудовых будней каждый с большей или меньшей регулярностью. Это было кострище среди деревьев и пара параллельно лежащих бревен.
Пока Толик не спеша доковылял до места культурного отдыха, треть бутылки уже совершала энный оборот по его кровеносной системе, поэтому, когда он увидел, что на бревне сидит нечто непонятое, он мысленно пообещал Чуменко, у которого он купил самогон, разбить бутылку о его дурную голову. Странно, но особого страха Толик не чувствовал, ему даже стало любопытно, кто это и что он здесь делает. Сидевший на бревне напоминал героя мультфильма о леших или домовых. Нечто было ростом с пяти-шестилетнего ребенка, с бочкообразным туловищем, сплошь заросшим жестким длинным волосом, торчащим как попало, на непропорционально большой голове торчало что-то, что Толик принял за волосы толщиною с палец, нос странного господина напоминал огрызок двухдюймовой трубы. Толик вспомнил, что его сосед, страдающий белой горячкой, в свое время гонялся за гигантскими тараканами с кочергой в руках. Прибил ли он хотя бы одного таракана - неизвестно, но вот жене и дочери досталось по первое число. Вспоминая это, Толик решил про себя, что главное - держать себя в руках. Он осторожно подошел и сел на бревно напротив.
- Зря ты на Чуменко грешишь. Нормальный у него самогон. Хороший. Лучший в городе, я бы сказал. Дай-ка хлебну, - сказал "леший" хриплым голосом и протянул руку к Толику. Толик медленно, присматриваясь к незнакомцу, протянул бутылку. "Леший" взял самогон и вставил горлышко в "нос" и запрокинул голову. Жидкость весело забулькала и незнакомец закряхтел то ли от удовольствия, то ли потому, что самогон пошел куда-то не туда. Опорожнив всю бутылку до дна, "леший" повертел ее в руках а потом забросил в кусты и сказал: "Хороший самогон. Бери - не бойся. А вот Марьи Ивановны не бери ни за что, даже если даром отдавать будет. Она туда дерьмо коровье подмешивает. Бр-р-р-р-р".
- Ты чего это все выпил, а мне? - спросил Толик.
- Тебе хватит, а мне надо. Да что тебе объяснять. - "леший" махнул тоненькой сухонькой ручкой. - Слушай, у меня мало времени. Постоянно сидеть на этом вашем земном самогоне я не могу. Видишь ли, он печень капитально нам подсаживает, а наша живительная жидкость в вашей атмосфере быстро окисляется и превращается в яд. Так что ты слушай меня и, пожалуйста, сделай то, что я тебе скажу.
Толик кивнул. Он подумал, что не стоит спорить с галлюцинацией, да еще и пьющей. Себе хуже будет.
- Ты хочешь жить в нормальной стране? - спросил "леший" и тут Толик заметил, что у незнакомца большие круглые собачьи глаза. - Так вот. Я, собственно, не к тебе собирался. Жил у вас тут мужик один. Потапенко его звали. Может знаешь? Не знаешь? Ну и ладно. Это не важно. Мужик этот умер. Не успел я, короче. Поэтому, то, что ему вез - отдаю тебе.
Незнакомец поднялся и пошел в соседние кусты. Через минуту он приволок оттуда мешок из-под сахара, под завязку набитый непонятным порошком и поставил его перед Толиком.
- Это тебе. Вернее - всем. А теперь слушай внимательно. Через месяц над вашим этим как его, блин... а СНГ пройдут два циклона. То, что в мешке отвезешь на ваш военный аэродром. Спросишь там Михайлова. С ним я уже все обтер. Мужик нормальный, не подведет. Сядешь с ним в бомбардировщик и распылишь половину порошка над одним циклоном, а оставшееся над вторым. Себе можешь взять немного в качестве гонорара. Его много не надо. Горсти тебе на всю жизнь хватит. Так вот - один циклон пройдет от Карпат до Урала и разнесет порошок над этой территорией. Второй от Урала до этих, блин... ну как их... вы еще анекдоты про них рассказываете... тьфу до Чукотки. И через день ты проснешься в совсем другой стране. Только порошок не вздумай нюхать. Это тебе не марафет. Возьми сыпани капельку, например, на мопед свой и через день у тебя будет машина. Только не переборщи. Зачем тебе лимузин? Бензина много жрет и вообще зачем привлекать к себе внимание.
"Леший" помолчал, поелозил тоненькой ножкой по пеплу кострища и сказал: "Ну давай, мне пора. Если я останусь здесь еще хотя бы на пару дней, я выжру весь самогон в городе. Что вы тогда пить будете? А ты сделаешь то, что я сказал. Я знаю, что сделаешь, потому тебя и выбрал". "Леший" поднялся с бревна и переваливаясь с ноги на ногу побрел к кустам. Уже зайдя за ближайший куст он оглянулся на Толика. Среди ветвей засветились его большие желтые глаза и он сказал на прощанье: "А самогон хороший. И с головой у тебя все нормально. Пока". Кусты зашуршали и незнакомец исчез.