Слободской ложечник Филипп, подложивши седлом кленовые и берёзовые баклуши, сидел за сараем в лопухах на похоронах своего же большого пальца левой руки, скорбел и поминал. Вдарил с заунывным оттягом стакан 'мутного', и ещё зыбче поник: 'зачем он мне - я женат, а на жену у меня 'правый' есть: справлюсь с хозяйством. А ты спи покойно'.
"Надысь", весной, на седмице опосля свадьбы, Филя, поранил тёром остроты любви палец, работая в пользу жены и карябая тёмную ночь стамесочным храпом струмента, мастыря жене сюрпризики. Член кровоточил и ныл прея. И, наконец, - перст, отхватили доктора, когда тот стал потихоньку отгнивать по кругу, как располосованная головка Шарикова. Втянутого в драму горемыку объял ужас. Тогда сквернавец, торгом вымолив свою конечность у санитарки, завернул в рогожку и приготовился к вдумчивому погребению: как и положено, - запил насквозь... Так завязывался брак чистого иМ честного соития!
Понятно! серьёзно женатые - странный по сознанию и нравственности люд...
Да и по сторонним бабским прикидкам он стал теперь фуфлом "ни туды и ни сюды", а вернее "сюды", но не "туды" - лишённый куска тела. Словом, - супруг, загнанный в круг однообразия.
Осталась - поэзия и песни... да мечты в дым:
"Горе, а я ничего не чувствую. Он зарытый гниёт, бездушный - а я оплакиваю отсюда и, пялясь на своё тление в могиле, мыслю. Каково? похоронить кусок себя, а душа жива? И до каких пор она будет жить, если от меня отхватывать эти куски, до конца, дольками? ...Жуть! Получается, что меня можно всего похоронить, а я всё ещё буду хотеть... - хотеть, но не мочь: нечем потому что... - дебоширили в крови, хмельные гормоны Филиппа, - теперь елда тухнет: ни души, ни тела!? А "я" тоскую где-то в остатках мяса бестолково: и ради чего ж кастрировать удовольствия, скажи пожалуйста"?
Облака в небе над несчастливцем бурлили шёлковыми прядями, будто в постели любимая. Но мысли его, гулким журавлиным надрывом, тоскливо струились в чистоту неба и собирались в тучи - по-дантовски, рисуясь предчувствием поэмы прозрения.
"Пук"! Вонь дубиной треснула в нос Филе, путая пуще сознание во хмелю, - когда в последний разок решил он откопать останки моралью убиенного и проститься. Заплакал; заквок совсем... И, вглядываясь в тлен тельца, пытался приладить обратно к своему торсу, похожую на перезрелую лопнувшую сливу, фалангу:
"Я за тебя посчитаюсь... у меня остался ещё один живой палец, Ещё - шанс: пойду в трактир к бабам. Нужно! Нужно изволочить их до протива, чтоб жена желаннее сдавалась; чтоб истосковаться по ней сукушке что мочи нет... Ведь я люблю её всей душой... и хочу остаться с ней навеки".
И, Филиппок, побросав стамески-клюкарзы, двинул, хлопоча логикой - к ширинке тракта, радовать остатки тела законным удовольствием - схоронив поглубже душу на потом жене...
...которая сидела на лавке в избе и, кушая свежие блинные отливы, жалела мужа, смежив глаза на протокол супружества и порядка. "Теперь он никуды не выплеснется из кулачка".
...вечерело...
...Бог, в Его высоком "Далёко!", пёк картошку на костре своём..! И, промокая усы вином пращура, - ввечеру отражал люд в закатной зорьке.