Булгаков Александр : другие произведения.

А Бог был ясен, радостен и прост

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главному персонажу романа на жизнь жаловаться не приходилось. Хорошая семья, достаток в доме, уважаемая должность в медицин- ской академии. Но он обратил внимание, что стали случаться встре- чи, переходящие в знакомства, которые случайными не назовёшь. Но- вые лица представляли собой людей, по-разному понимающих смысл бытия. Никто из них героя повествования ни к чему не принуждал, - но это породило волну духовного осмысления, семена для которого давно были посеяны его искренне верующей бабушкой. Книга адресована тем, кто ищет духовной основы жизни.
   Александр Булгаков.
  
   "...А БОГ БЫЛ ЯСЕН,
   РАДОСТЕН И
   ПРОСТ"
  
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
  До родной Листопадовки ещё километров сто сорок. Дорога сырая, за окном ветрено, - и от того в салоне как-то по-особому уютно. Почему-то вспомнилось: "В тот год осенняя погода стояла долго на дворе...". Но долго не уступала календарю и лето; октябрь отсчитывал уже свою вторую половину, а было ещё весьма тепло. Потом вдруг произошёл облом, и всё сменилось разом: тучи затянули сплошной пеленой ещё вчерашнее бледно-голубое небо, и резко похолодало, и стало время от времени сеять мелким дождиком. Климат изменился, и в последние годы уже постоянно новогодние праздники были или совсем без снега, или с противной слякотью под ногами. Но к чему загадывать? Что будет, того не миновать, - а пока панорама вокруг так и просит остановиться, чтобы ею полюбоваться, - благо что время от времени прощальное солнышко всё же заглядывало сквозь небесные окна. Вот спуск по серпантину от "Анны", сверху которого открываются манящие дали равнины. Собственно, это пойменные луга речки Битюг, которые после иной снежной зимы сплошь залиты вешней водой. Мило и душевно звучит это давно знакомое женское название посёлка городского типа. Когда-то читал в книге по краеведению, что оно произошло от тюркского слова "ана" - "высокий куст". Прошлое живёт в веках, - и скорее всего это так. Если побродить по старинному парку "Анны", устроенному ещё князем Барятинским, и выйти к его восточной окраине, то даже дух захватывает от роскошного вида с этого "высокого куста". И вспоминаются слова бабули: "не насытится око зрением"; она уверяла, что это из Библии. Последнее слово всегда просило найти ему замену. "Созерцанием", что ли?
  Да, при виде наших красот неудивительно, что погрузишься в созерцание. И ведь вот уже сколько лет видишь эту неизменную череду сезонов, и снова так жалостно прилипают к ветровому стеклу листья, просясь согреться и обсушиться, - но ведь не насыщается же душа "зрением", и всё чаще думается, что это - напоследок. Не от этого ли ощущения всё пронзительнее, а лучше сказать - осмысленнее?
  Но вот этот кленовый лист совсем уж настырный, хотя и неподражаемо красив своей багряностью; больших размеров, он приник к стеклу как раз на уровне глаз и никак не хотел уступать встречному ветру. Похоже, что дождь его просто приклеил, и придётся остановиться, чтобы расстаться с непрошенным спутником. Иннокентий съехал на обочину и, поёживаясь от вечереющей прохлады, вышел смахнуть красавца на землю. Но сейчас он был склонен к сентиментальности; ему было жаль так бесцеремонно с ним обходиться, и потому взял его с собой. Садясь в машину, обвёл взглядом вокруг. "...И Осень тихою вдовой вступает в пёстрый терем свой...". Только вот сейчас тишины-то и нет, деревья по обеим сторонам гнутся и шумят, хотя - что ни говори - впору бы перенести эту буйность красок на холст Левитана.
  И вдруг метрах в ста перед собой он увидел на обочине мужчину, сидящего на каком-то придорожном стволе дерева. Первой мыслью было: не подстава ли? Бывали ведь случаи, когда здесь же за кустом дожидалась своей жертвы пара-тройка лиходеев. Сердобольный водитель останавливался на машущуюся руку, открывал дверцу, глядя на голосующего и не замечая подбегающих сзади. Дальше - возможны варианты, но ни один из них не благоприятен. Этот же сидел в позе Ивана Никитина, местного поэта девятнадцатого столетия, памятник которому стоял в областном Центре, - сутулый, поникший, ничем не привлекавший к себе внимания. Но никакого кустарника поблизости; в целях противопожарных мер лесопосадки прочищены по обеим сторонам от дороги метров на тридцать, - так что обзор был хороший, и ничего настораживающего не было.
  Осторожно подъезжая к человеку, Иннокентий пристально вглядывался в него. Вот он поднял голову и как будто без надежды смотрел на приближающуюся машину, но не вставал, и чувствовалось в этом что-то неладное.
  - "Ну, в чём дело-то? Загораем?"
  Брякнув нелепое, почувствовал стыд от изнемождённого взгляда уже весьма пожилого человека.
  -"Садитесь, что ж мокнуть-то".
  Мужчина, лет семидесяти, как-то неловко и неспешно поднимаясь, ответил:
  - "Да уж окажи милость, добрый человек".
  Нащупав - на всякий случай - слева у себя под сиденьем балончик с перечным газом, Иннокентий открыл соседнюю переднюю дверцу, и незнакомец устало и оттого неуклюже расположился на сиденье.
  -"Далёко направляетесь?"
  -"Да мне вообще-то в Женоровск надо...".
  -"Так... Это ведь в обратном направлении. Не на той стороне сидели. И долго сидели?"
  -"Часа два. Сначала "голосовал", а потом уж и перестал: все проезжают мимо. Опасаются, наверное".
  -"А за это время пара рейсовых автобусов уже прошла в сторону Женоровска, и вы не знали. Сразу видно: хоть и трезвый, а не местный. Откуда сами-то?"
  -"Оттуда, куда и ушли автобусы. А так-то я вон оттуда вышел", - и человек показал рукой в какую-то неопределённость справа от себя.
  -"Странно. Что значит - "вон оттуда"? Вы всё-таки из какого-то населённого пункта топали. Из какого?"
  -"Меня похитили... Я сбежал... Местность не знаю".
  Это уже что-то детективное. Иннокентий повнимательнее вгляделся в усталое лицо. Нормальный ли он? Если с головой не в дружбе, то будут проблемы. Пожалеешь его, а потом придётся жалеть уже самого себя.
  -"Я не выдумываю, хотя мне и самому всё происшедшее кажется мало правдоподобным. Ровно сутки назад, только днём, я шёл в Женоровске домой. Собственно, я был на даче и планировал вернуться сегодняшним днём. Так мы договаривались с женой. Но что-то произошло с моим телефоном, - я плохо в этом разбираюсь, - и я решил вчера вернуться, чтобы не тревожить жену, т.к. у неё неладно с сердцем. Наверное, меня "вели", потому что это произошло во дворе соседнего дома, где я шёл; там есть участок, как "мёртвая зона": он не просматривается из окон. Подошли двое довольно-таки крепких ребят, лет по сорок, показали какие-то удостоверения и велели без шума садиться в машину с тонированными стёклами, которая стояла поблизости. Не знаю, глупо ли я поступил, не устроив шума. Но кто сейчас заступится? Да там и не было больше никого. Мелькнула мысль: "Оглушат чем-нибудь, и будет хуже". Так что сопротивляться не стал и сел на заднее сиденье вместе с одним из этих двоих. Второй был за рулём. Тот, что был рядом, надел на мои глаза повязку. Это было уже слишком, но сами понимаете, я себе уже не был хозяином. Думал пока лишь о том, чтобы не делать резких движений, надеясь в дороге что-то прояснить. Но прояснить удалось совсем мало. Вначале тот, кто за рулём, коротко спросил моего соседа: "В скит?" - на что я услышал такое же короткое "да". И мы поехали. Всё время было молчание, во время которого я обдумывал место назначения. Скит? Что-то не слышал, чтобы в наше время это практиковалось, если так можно сказать о монашестве. Вспомнилась повесть Льва Толстого "Отец Сергий", в которой этот мастер постижения глубин человеческих душ показал терзания тщеславного монаха, восставшего, по сути, против Бога. Ведь монашество - это извращение человеческой природы, созданной Творцом. Характерно, что первой заповедью, данной Им людям, было: "плодитесь и размножайтесь". Человек, со скрытым комплексом тщеславия, может в ложной своей духовности сколько угодно мнить о своём господстве над своими пороками, которые он в монашестве собирается победить, - природа всё равно даёт о себе знать, ибо сексуальная способность вовсе не есть порок. Порок - это когда ты не контролируешь свои желания. Не случайно монахи и монахини, в большинстве своём, - люди злые и агрессивные, надевшие лишь маску смирения...".
  Знакомое желание старого человека выговориться, даже если это и не ко времени.
  - "Я вас прерву, почтенный. Не знаю, как вас зовут?.."
  - "Николай Игнатьевич. Я увлёкся... Но ведь должен же я был хоть как-то объяснить непонятность моего положения".
  - "Дело, как видите, совсем к вечеру. Надо определиться, что с вами делать. Переходить на другую сторону и ждать автобуса в областной центр - смысла нет, потому что уже все автобусы прошли. Может быть и есть ещё какой-нибудь поздний рейс, это вопрос. А если нет? Вас при свете никто не подобрал, а уж тем более - в темноте. Вот что: понимаю ваше затруднение и предлагаю ехать со мной. Переночевать будет где, об этом не беспокойтесь".
  - "Вас-то как по имени-отчеству, добрый человек?"
  - "Иннокентием Ильичом. Но можно просто по имени".
  - "Очень вас прошу, Иннокентий Ильич: дайте хоть два слова сказать жене по вашему мобильнику. У меня те похитители мой-то отобрали. Я даже представить не могу, что с женой; ведь на целые сутки я для неё пропал. Боюсь, что уже заявила в полицию".
  - "Да, конечно. Диктуйте номер жены".
  Телефон ответил сразу, и Николай Игнатьевич, явно стараясь говорить нарочито спокойным голосом, стал просить Лерочку не тревожиться. Всё рассказать не может; ночью будет не дома, но завтра всё объяснит.
  - "Очень тебя прошу: не думай о плохом... Я жив-здоров... По недоразумению попал в странную ситуацию... Завтра ты всё поймёшь, если это вообще можно понять... Да я не интригую... Ну пожалуйста, не тревожься... Хорошо, что ещё не дала знать в полицию... Ну всё. Целую. До завтра".
  Все эти короткие фразы, в перерывах между которыми был слышен голос женщины, то едва не срывающийся на крик, то переходящий на всхлипы, странный человек говорил, прикрывая телефон рукой, - как будто в смущении от того, что посторонний является свидетелем семейной неурядицы. Хотя, чего ж тут смущаться?
  После слов благодарности за возможность успокоить жену, Иннокентий продолжил:
  - "Ну так вот: я еду к своим родным на одну ночь, - документы одни надо отвезти, - утром назад. Если хотите, вернётесь к жене на моём транспорте".
  - "Ваши соображения по поводу позднего часа меня убедили. Пока я разговаривал по телефону, одновременно уже созрел для согласия. Да и выбора-то нет. Вы в прямом смысле для меня подарок судьбы, если учесть...".
  - "...Значит едем. Извините, что перебил, но продолжите по дороге, - и время за рассказом скоротаем. Так что там надо было учесть?"
  - "...Да то, что я ночь провёл в лесу. Догадываетесь, что это за удовольствие?"
  - "Сплошная интрига! Давайте-ка по порядку".
  - "Сейчас вспомню, на чём оборвался мой рассказ. Да, я там увлёкся рассуждениями о монашестве...".
  - "Извините, Вы неверующий человек?"
  - "Откуда это предположение?"
  - "Вы как-то резко отзываетесь об этих отцах-пустынниках и жёнах непорочных; невольно вспомнил Пушкина".
  - "Мы можем спокойно говорить об этом?" - Николай Игнатьевич интонацией сделал акцент на слове "спокойно".
  - "Да. Я в этих вопросах человек нейтральный. В универе, в последние годы перед распадом СССР был обязан сдать зачёт на кафедре т.н. "научного атеизма", но это ничего не значит. Так что можете свободно излагать свои взгляды".
  - "Я это выскажу в двух словах, иначе мне не добраться до своего рассказа. Я - верующий христианин; но вот уже лет двадцать, как к моим взглядам прибавились ещё и ценности иудаизма. Но не спрашивайте меня об этом сейчас, - я всё же продолжу. Хорошо?
  Ехали мы, по моим прикидкам, часа полтора. По тому, как машина стала часто и круто поворачивать то вправо, то влево, при этом подпрыгивая и ныряя в дорожные колдобины, я понял, что едем уже какими-то просёлками. Один из моих спутников сказал: "Битюг-то, глянь , как встревоженный", - а это значило, что мы действительно далеко за городом. Ещё немного помотало, и мы остановились. Сосед мой снял с меня повязку, и я увидел тоскливую картину: то был какой-то заброшенный хутор в несколько хат. "Эти бедные селенья...". Хотя поэт и писал эти слова с нескрываемой теплотой, - всё же он был славянофилом, - но на меня это селенье сразу произвело впечатление удручающее. Конечно, я понимал, что приехал сюда не на пикник; психика была в напряжении от неизвестной участи, - так что это само по себе определяло гнетущее восприятие окружающего. Но тут разом всё сконцентрировалось, как в фокусе: и осень, и хмурое предвечерие, и моросящий дождь, - и эти убогие хижины, описывать которые без тяжести в душе невозможно.
  Впрочем, одно строение выглядело весьма добротно: то ли постоялый двор, то ли усадьба. За высоким забором видны были крыши дворовых построек. Но подробнее рассматривать не пришлось...
  - "Кого ждём?" - Это мой сосед.
  Тот, кто за рулём, отвечал коротко и прерывисто: "Есаула... С каким-то попом... Я в ихних санах не волоку. Понял только, что поп - учёный какой-то... Этот-то..., - я понял, что про меня, - что-то про инквизицию в России написал, книгу его издали в Москве. Потом ещё что-то о православии. Вот и хотят побеседовать...".
  Иннокентий Ильич резко повернулся к нечаянному попутчику:
  -"Я не ослышался? Инквизиция, говорите? И откуда Вы это взяли, чтобы написать книгу?"
  -"Если Вы помните, после распада Союза нерушимого республик, вестимо, свободных многие архивы стали гораздо более доступными. В 90-е годы мы с женой по некоторым обстоятельствам жили в Питере. У меня любознательность к истории нашей страны была давнишняя, и я воспользовался дружбой с деканом исторического факультета; тот без труда написал мне документ, благодаря которому я получил допуск для работы в Российском государственном историческом Архиве. И я провёл там немало времени, имея дело с фондами Архива Священного Синода царской России. Я благодарен своему другу, ибо он таким же образом дал мне работать в архивах Музея истории религий. С ним у меня вообще была трогательная ситуация. Знаете Вы или нет, но он располагался в Казанском соборе и ко времени моего визита уже съезжал на Почтамтскую улицу, - т.е. всё уже было упаковано и готово к переезду. Но заведующая научной библиотекой Музея любезно пошла мне навстречу и помогла работать именно с теми документами, которые мне были нужны. Ведь работать с архивами - это прежде всего поиск, и найти нужное в этом лабиринте весьма трудно. Она мне не только сэкономила время, но и, сидя напротив меня, помогала консультациями. А какая ленинградская интеллигентность!..
  Много работал в "публичке", т.е. в библиотеке им. Салтыкова-Щедрина. Вам, конечно, не приходилось видеть солидные фолианты Свода Законов Российской Империи. Томов этих - длинный ряд. Искать иголку в стогу сена - это про поиски в этих томах репрессивных статей против "сектантов"; так православие спесиво всегда обзывало всех, с ним несогласных. Хотя, по сути, оно само является тоталитарной сектой. Так вот в этих томах статьи, направленные против христиан неправославных, так разбросаны по разным ведомствам, что даже Кони А.Ф., известный тогда юрист, в своём докладе на Государственном Совете, сетовал на эту иезуистскую изощрённость. И здесь не могу не вспомнить весьма редкую книгу этого адвоката, члена Государственного Совета, возглавлявшего Департамент по кассационным жалобам; книга эта называется "На жизненном пути". Так вот этот уважаемый даже доныне юрист употреблял слово "инквизиция" относительно репрессий против верующих христиан со стороны православия. Но это слово тогда звучало из уст многих других общественных и государственных лиц, - так что это не мои придумки.
  Забавно-драматической для меня была работа в библиотеке православной духовной Академии, где я провёл три-четыре дня. Больше не получилось по причине слежки за мной одного из тамошних духовных лиц, кэгэбэшным нюхом распознавшим во мне вовсе не православного исследователя. Но это так, к слову...".
  Многословным оказался собеседник, подумалость Иннокентию. Хотя речь его правильная, и слушать приятно.
  -"Это так интересно и убедительно, Николай Игнатьевич. Но что же дальше было в Вашем приключении?"
  -"Старый я уже, оттого и увлекаюсь". Извините. На чём же Вы меня прервали?"
  -"...Да про есаула что-то".
  -"А... ну да. Что-то становилось понятным. В православно-черносотенных сообществах мою книгу не оставили незамеченной. Узнал об этом в интернете, случайно увидев обмен мнениями по какому-то, уж не помню по какому, поводу в "комментариях". Там ведь часто как? - поднимется один вопрос для обсуждения, а комментаторы здесь же пойдут, как говорится, "кто в лес, а кто по дрова". Вот и увидел случайно свою фамилию с упоминанием своей же книги. И ещё одна там была ссылка на мою вторую книгу, касающуюся православия тоже. Упоминания, понятно, были ругательские с призывами "разобраться" со мной. Вот для такой "разборки" и была, видимо, задумана "беседа" с есаулом. И что крылось за этим словом: казачье звание или кликуха? Да и встречаться с "попом" в такой принудительной обстановке совсем не хотелось.
  ...Но тут наше общее внимание привлекла какая-то суматоха слева во дворе одной хаты. Правда, и двора-то там не было; при всеобщем запустении даже не было какого-нибудь забора. Там было что-то вроде навеса на четырёх столбах, под которым стоял привязанным упитанный бычок. "Стоял" - это я неправильно сказал. Бычок отчаянно брыкался, выбрасывая высоко задние ноги, а трое мужчин с не меньшим отчаянием пытались его утихомирить.
  - "Завалить хотят, а он не дурак, почуял должно быть", - это мой сосед высказал предположение. И был прав, потому что те трое стали энергично махать моим держимордам, чтобы они пришли на помощь. Ребята бравые, "размахнись рука, раззудись плечо", - как же не порадеть своим, не показать свою удаль? Выскочив из машины, они не разбирая ни луж, ни грязи по щиколотки, метнулись на кровавое дело.
  И тут меня осенило: дан шанс. Откуда взялась прыть в моих-то уже далеко немолодых летах, сам не пойму. Но ведь и соображаловка работала: делать надо без шума и пыли (ведь вспомнился же в такой момент Анатолий Папанов). И я тихонько, хотя и без промедления, открыл дверцу и на полусогнутых метнулся в ближайшую калитку, около которой мы остановились. Сейчас понимаю риск необдуманного решения, но тогда времени на обдумывание мне не было дано. Калитка была приотворена, так что не раздалось ни малейшего скрипа. И вот что значит его величество Случай, но я сказал бы точнее - Провидение: там, метрах в двадцати, была вода, тот самый Битюг. Вода в реке была тёмная, течение быстрое. Может, пороги какие-нибудь? Память как-то автоматически выдала давно моё любимое у Николая Некрасова: "...Так осенью бурливее река, но холодней бушующие волны". К берегу был пристроен причал, довольно таки прочный мосток, чтобы могли чалиться лодки. Да вот и лодка с вёслами в уключинах с канатным обрубком, намотанном на арматурный штырь причала. Размотать его труда не стоило, - хорошо, что не цепь, ничего не гремело, - и я с силой оттолкнулся от причала. А дальше меня понёс Битюг. На что я рассчитывал? Не помню. Просто спасался. Времени на планы не было. Но я понимал, что просто отдаться, как говорят, на волю стихий в данной ситуации было бы неразумно. Моё бегство скоро обнаружилось бы, и погоня была бы неминуема. Битюг-то хоть и бурлив, но не широк; не так уж трудно преследователям меня перехватить. А не удастся - так и пристрелить... Поэтому я, увидев первую же заводь на противоположном берегу, левое весло опустил в воду, а правым загрёб с силой, чтобы превозмочь течение. Хотя я вовсе не мастер по гребле, но этот манёвр мне удался, - и зайдя за кусты ракиты, обрамлявших так для меня удачно эту заводь, ткнулся в берег носом лодки. Привязав её к раките, - если бы она выплыла из заводи, то могла бы этим показать ориентир на меня, - я сразу же ушёл вглубь леса. Конечно, это не был глухой бор; он был так себе, чахленький, - но был уже осенний вечер, и было весьма не по себе. Потом стало страшно... Мне не стыдно признаться в этом. Всё же я - житель городской, леса не понимаю. Наступала ночь. Идти, куда глаза глядят, не было смысла. Да и всё хуже мои глаза могли что-либо видеть; уже несколько раз падал, задевая за коряги. Пока ещё можно было что-то различать, я взобрался на одну ель с широкими лапами, - благо что самые низкие ветви были по моему росту. Трудно поверить, но это было что-то похожее на первую ночь, проведённую Робинзоном Крузо на необитаемом острове. Ведь я тоже не знал, водятся ли здесь хищные звери, да и земля была вся мокрая от дождя. А под еловыми лапами всё же было гораздо суше. Но было холодно, и моя куртка уже не сохраняла тепла. У елей ветви растут тесно, и я смог найти себе положение для сидения. А чтобы в дрёме, - о сне и говорить не приходилось, - не свалиться на землю, я вынул из брюк ремень и кое-как прикрепил себя к ветвям, на которых сидел. Так и скоротал ночь... С рассветом побрёл, не ведая куда, - ведь я же не представлял, где нахожусь. Так шёл весь день и вышел на трассу. Устав голосовать, сел, не зная чего ждать. Потом подъехали Вы".
  Иннокентий Ильич всё это повествование слушал, едва сдерживая своё изумление:
  - "Детективов сейчас пишут много, а когда в реальности слышишь что-то похожее, верится с трудом. Нет-нет, я не о Вас... И что? Будете писать заявление в полицию о расследовании?"
  Загадочный странник поёрзал в кресле для удобства и лишь после отозвался голосом человека, разморённого ко сну от долгожданного тепла:
  - "Ночью было достаточно времени думать об этом. Зная наши доблестные правоохранительные органы, пришёл к мнению, что лучше "лечь на дно". По-тихому куда-нибудь хотя бы на какое-то время уехать. Мы с женой пенсионеры. Хотя и работаем по необходимости, Вы ж понимаете. Я как-то своему приятелю-адвокату предложил создать судебный прецедент: по Конституции право на отдых зафиксировано, а возможности отдыхать нет. Ну да рассчитаться с работы проблемы не будет. Вот только куда исчезнуть... С женой решим что-нибудь".
  - "Скорее всего, Вы правы. Меня в 90-х годах русские нацисты прилюдно, т.е. при свидетелях, обещали убить после того, как была опубликована моя статья в местной газете об их фашиствующей сути. Юдофобия у них просто зашкаливала... Я написал заявление в прокуратуру. Это ж ведь конкретная статья в Уголовном Кодексе; тем более угроза была не от какого-то забулдыги, по пьяни ляпнувшего необдуманное, а от молодчиков в нацистской форме, представлявших собой организацию "Русское национальное единство" (РНЕ). Может, помните о такой? Они же вовсе не прятались по подворотням. Каждое воскресенье в полдень они демонстративно вызывающе стояли в пикете напротив Дома офицеров во всех своих регалиях: в портупеях, в галифе, заправленных в сапоги, со свастиками на рукавах. Ну и что? Процессуальный срок по закону для получения ответа на заявление прошёл, и я обратился к знакомым ребятам, работавшим в ФСБ, которые мне с удивительным легкомыслием посоветовали не переживать. Про нацистов же сказали, что они просто дурят. После этого я понял хорошо, что это была политика, где РНЕшники и всякая подобная им шушера были нужны спецслужбам как свора псов для нужного времени. Собственно, эти "псы" и не скрывали, что ждут - не дождутся своего часа".
  Посмотрев на своего нового знакомого, Иннокентий увидел, что тот буквально за пару минут уснул. Сутки таких переживаний да плюс тепло в машине сказались, и Николай Игнатьевич сидел весь обмякший, - лишь ремень безопасности удерживал его в равновесии. Оставшиеся километров десять промелькнули в тишине, и вскоре автомобиль въезжал в некое подворье, на воротах которого наверху висела широкая вывеска "Постоялый дворъ" (разумеется, дореволюционным шрифтом). Потихоньку разбудив гостя, Иннокентий проводил его в один из номеров этого придорожного мотеля. Понимая, что при такой усталости вовсе не до еды, он сказал почти спящему Николаю Игнатьевичу располагаться. Утром, позавтракав, они вместе поедут в Женоровск.
  
  Проспав часов до десяти утра, ночной постоялец вышел в небольшую уютную гостиную, в которой женщина-администратор сказала, что Иннокентий Ильич велел его покормить, не стесняясь об оплате. Редкая щедрость своего благодетеля снова была как нельзя кстати: невозможно было оплатить ночёвку и завтрак, потому что позавчерашние бандюганы, - а как их ещё называть? - с телефоном изъяли и бумажник. Но сам хозяин этого заведения вынужден был по какому-то звонку срочно уехать ранним утром, оставив гостю деньги на проезд.
  
  
  
  
  
  
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ
  Иннокентий Ильич был родом из села. Родители работали в Грибановке, райцентре, куда ездили каждый день на рейсовом автобусе,- это недалеко, минут десять спокойным ходом. Местный маслозавод был в те годы предприятием успешным, сбоев в производстве не было. Мать работала экономистом, отец - технологом. По тем временам они считались на селе людьми интеллектуального труда, чем-то вроде сельской интеллигенцией. Уважаемыми людьми были, а Кеша - хорошим сыном: в школе без проблем, для своих сверстников - верный товарищ, больших огорчений родителям не доставлял. Конечно, не обходилось без драк, - какой же нормальный парень не заступится за честь девчонки, если даже видит наперёд, что силы неравны? Кеша был весьма чувствителен к несправедливости, и это было причиной сельских разборок. Но всё проходило по-честному: уговаривались встретиться в условном месте, число соперников должно быть обязательно поровну, ни в коем случае не бить лежачего и уж тем более - ногами. За это наказывали жёстко, и нарушитель неписанного правила напрасно потом надеялся на заступничество.
  Школьные годы подходили к концу, и вот уже надо было определяться на будущее. Большинство сверстников поступало в какие-нибудь училища и техникумы, некоторые ехали пробовать свои силы в вузы Женоровска. Кеша уже примерно с 9-го класса решил быть журналистом. Побудила к тому его бабуля (иначе он её и не называл) Антонина Григорьевна, вернее - её жизнь. И он представлял себе, что будет знакомиться с разными интересными людьми и писать о них статьи. В газетах и журналах такое публиковали.
  Родом бабуля была из Женоровска, но сколько-то лет прожила в Нижнем Новгороде, куда поселилась после своего, как она говорила, "сибирского изгнания". Родилась ещё до Октябрьского переворота (так она называла революцию 17-го). Происходила не из дворянского сословия, но - дочь мещанина - прошла полный курс обучения в Мариинской гимназии, получив свидетельство об окончании, где почти против каждого предмета была отметка "весьма хорошо", что по-нынешнему считалось бы "отлично". И была бы она выпускницей высшей пробы, если бы не "Закон Божий", за который ей отец Иоанн не ставил выше "удовлетворительно", - ведь семья, в которой она росла, была неправославной. Это церковное начальство как-то настораживало, хотя Тоня была поведения отменного. Её отца со всеми домочадцами, - а детей было пятеро: три девочки и двое мальчиков (гимназистка была старшей) - хотели выслать в Сибирь за уклонение от православия, но, как всегда уточняла бабуля, подоспела Февральская революция, и решение о высылке потеряло силу. Она в тот год была ещё подростком - тринадцать лет, но на всю жизнь врезалась в память та морозная январская ночь 17-го, когда НОЧЬЮ (бабуля при воспоминании всегда делала интонацией ударение на "ночь") пришла ТРОЙКА (теперь уже акцент на "тройке", как напоминание о более позднем в её жизни беззаконии уже сталинского образца). То были: полицейский пристав, православный миссионер Кунцевич и приходской священник о. Пётр. Бабуля порой делала отступления и поясняла в своих рассказах: в России-то все по рождению были крещены в православии и значились как православные подданные. Это было как само собой разумеющееся; русский - значит православный. Никого не спрашивали, согласен с этим или нет.
  Бабуля родилась в 1904 году, и век девятнадцатый был ей близок из живых рассказов родных, близких да хотя бы даже соседей. Так вот, - эти рассказы от неё по эстафете принял уже внук, т.е. Иннокентий - в конце девятнадцатого столетия было сильное "духовное пробуждение", в силу чего миллионы вчерашних православных становились инославящими христианами. Кеша однажды за вечерним чаем, - ещё жива была традиция неторопливого разговора, - спросил, что это за "духовное пробуждение". Бабуля пояснила: православные подданные хотя и числились христианами, но Евангелие им было недоступно, ибо подавляющее число людей было просто безграмотно. Они, по их же свидетельству, знали только, как приложиться к алтарному кресту да поцеловать напрестольное Евангелие, совершенно не зная его содержания. Да духовенство и не было заинтересовано в доступности для народа Нового Завета. Но после отмены крепостного права многое всё же изменилось, и Евангелие было издано наконец-то на русском языке, - до того времени всё было на церковнославянском, который не понимал простой люд. Это и породило "духовное пробуждение", ибо содержание священного текста не соответствовало тому, что представляло собой православие, - и люди осознанным выбором уходили из оного (бабуля ещё сохраняла некоторые старорежимные слова). Кеше не было особенно охота знать многие подробности, хотя бабуля за семейным столом рассказывала много. Он знал только, что она сама была из "евангельских". Внук в это не вникал, - тем более, что и его родители держались от вероисповедных вопросов в стороне. Комсомольцами они были, как и надлежало быть всей учащейся молодёжи, но воинствующими атеистами не были. Отец к матери относился почтительно, и такое отношение к ней было во всей семье. Это было вызвано, как позднее Иннокентий стал понимать, многими испытаниями, выпавшими на долю бабули, которые она вынесла достойно, - но об этом узнал позже, когда она уже перешла в мир иной.
  До тех испытаний были годы благодатные: те, кого ещё вчера государственное православие преследовало, после Октябрьского переворота в 17-м обрели подлинную свободу вероисповедной совести. Кеша помнил, как его отец, при очередных воспоминаниях матери, спросил её с некоторым недоверием: "Как так? Ведь большевицкая власть была против всякой религии, она и позиционировала себя безбожной, - чего стоил только "Союз воинствующих безбожников". И при всём этом - свобода совести?" Откуда он знал про этот "Союз" - трудно сказать, но бабуля поведала нечто, многое объяснявшее в религиозной политике 20-х годов уже двадцатого века. Она сказала, что большевики в те годы благоволили к евангельским христианам, баптистам и прочим, вышедшим в своё время из православия; благоволили по той причине, что они вместе с этими гонимыми христианами хлебали одну баланду в тюрьмах, терпели издевательства на изнурительных этапах, рвали животы на каторге. Разница была лишь в том, что политические были судимы "за политику", а верующие, понятно, "за веру". Но скорбная доля была общая.
  К концу 20-х, правда, многое изменилось, когда безбожная большевистская власть укрепилась, - а до этого была такая радость свободы вероисповедания у неправославных христиан. Религиозно-общинная жизнь кипела: создавались трудовые артели единоверцев, что было сильным подспорьем для семейного достатка. Бабуля говорила, что в какой-то газете была статья Бонч-Бруевича (как она эту фамилию запомнила?), где он ставил в пример организацию и трудолюбие этих новых христиан. "Ну да, - уточняла бабуля, - мы были для него новые, хотя ещё сам Победоносцев законодательно утверждал репрессии против наших, а это было ещё во-о-он когда". И бабуля продолжала вспоминать, как организовывались различные молодёжные, женские, музыкальные кружки. И что самое важное, прибавляла бабуля, были свободные открытые проповеди, обращавшиеся к людям, потерявшим духовный ориентир: бродягам, ворам, бандитам, проституткам, - и люди во множестве откликались на евангельский призыв, оставляя прежний порочный образ жизни. Ведь Россия пережила войну с немцами, разбойничий большевистский Переворот, окаянное братоубийство гражданской войны, - как тут не быть всеобщей разрухе не только в обычном смысле, но и - прежде всего - в душах?
  В отличие от того религиозного движения, которое Победоносцев, тогдашний Обер-прокурор Св. Синода, нещадно преследовал, нынешнее послереволюционное "духовное пробуждение" было уже жизнью бабули. Она вовсе не была такой уж идеалисткой; свои воспоминания она подкрепляла резонными рассуждениями: если в семье перестают быть "рабами водки" (её слова), то это влечёт за собой обязательное доброе последствие. Люди уже не пропивают деньги, а несут их в семью; не дебоширят в пьяном угаре; резко сокращается число преступлений "по пьяной лавочке"; к труду, понятно, уже честное отношение, в силу чего нет воровства и травматизма на производстве. Табакокурение в общинах прямо осуждалось, - а это залог здоровья. Сквернословие искоренялось, - и бабуля при этом напоминала слова из Нового Завета - "никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших", - комментируя при этом: значит и человек, изрыгающий из себя это гнильё, сам гнилой. "Конечно, - добавляла она, - это не значит, что все мы тогда были этакими безгрешными ангелами; было и у нас всякое: и оступались, и падали духовно, - но в общей массе всё же явно было заметно преображение людей".
  Ну да, вспоминала она далее, в 25-м году был учреждён этот "Союз", члены которого носили значок с надписью: "Борьба против религии - борьба за социализм". Началось эта антирелигиозная компания в г. Воронеже, и почин был подхвачен по всей стране. Возглавил всё Емельян Ярославский; говорили, что это псевдоним человека, настоящая фамилия которого - Губельман. Резкое изменение в худшую сторону наступило с 29-го года, а пока всё сводилось лишь к насмешкам в адрес верующих да к повсеместной агитации не верить в Бога. Ну, и карикатуры в этом духе...
  Всё это вспоминалось по дороге в Женоровск. Жаль, что пришлось срочно уехать из Листопадовки, не захватив с собой нового знакомого. Это он упоминанием о какой-то своей книге про инквизицию в России подтолкнул на размышления о бабушке. Кстати, и слово-то "инквизиция" относительно того времени она произносила как слово, в те времена общепринятое. Бывшая гимназистка, приобщённая к изящной словесности, она как-то процитировала Александра Блока, а внук по своей любви к литературе это запомнил:
  "В те годы дальние, глухие,
  В сердцах царили сон и мгла:
  Победоносцев над Россией
  Простер совиные крыла,
  И не было ни дня, ни ночи
  А только - тень огромных крыл".
  
  Правда, она была причастна этому уже в самом конце разгула православного беззакония (ночной визит "тройки" в январе 17-го), но тем не менее была живым воплощением преемственно-связующей нити между "до революции" и "после". Иннокентий всё это представлял в общих чертах, не вдаваясь в подробности, но теперь, оказывается, даже что-то написано об этом и написано, надо полагать, правдиво, если это вызвало такую реакцию в современных черносотенных кругах.
  Да, за три часа езды Николай Игнатьевич мог бы многое рассказать. Вчера-то вон как его разморило в тепле машины, - так что этим ранним утром было жаль его будить. Что-то интригующее было в этом знакомстве, чему объяснение вряд ли будет. Мало ли бывает случайных встреч? Когда-то Эдита Пьеха пела: "Жизнь - это только разлуки и встречи. А может быть, только разлуки...".
  Бабуля, бабуля... В детстве ей не суждено было попасть в Сибирь, зато оказалась там уже взрослой, хотя и весьма молодой женщиной - в 30 лет. Вот всё говорят про 37-й год сталинских репрессий; возможно, он по статистике был самый "результативный". Но ещё был 34-й, и мужа бабули, мамы четырёх детей (младшему было четыре годика), НКВД осудил в лагеря Сибири. Верные ленинцы с горячим сердцем и чистыми руками, не содрогавшиеся при виде сирот - холодный ум всё ж таки, - дали совет жене "врага народа" уехать вслед за мужем. Как себе представляла неопытная женщина эти лагеря? Может быть, в виде вольных поселений, где вернёт детям отца? Не спрашивал Кеша об этом бабулю, - ведь мы все дорастаем до нужных вопросов чаще всего тогда, когда уже и спросить некого.
  И она уехала в неведомое, настоящая "декабристка", как однажды сказал о ней отец Кеши. Лагеря эти оказались закрытой "зоной", и за все тринадцать лет, прожитые в Сибири, Антонина Григорьевна, а тогда - просто Тоня, виделась с мужем всего несколько раз. И опять неизвестно: были ли для него "свиданки" с возможностью побыть в семье? Одну только фразу, памятью связанной с зеками, Кеша помнил из воспоминаний бабули: "Ещё неизвестно, кто у кого учился: Ёська у Гитлера или Гитлер у Ёськи". И по тону зеков было понятно, что учеником был всё же бесноватый Адольф.
  Муж сгорел на "зоне" в бараке вместе со всеми. Что там было, самовозгорание или поджог, неизвестно. Оставаться в Сибири больше не было смысла, но уже шла война, и было не до возвращения. Правда, девочек Антонина уже одну за другой выдала замуж за местных сибиряков, - девушки-то были красавицы да не балованные.
  Кеша сохранил старую фотографию бабули, где она с мужем и детьми ещё до ареста... Вы видели такие фотографии, где на вас из прошлого смотрят благородные лица? Достигнув уже весьма зрелого возраста, Иннокентий Ильич уразумел секрет этих лиц: у них смысл жизни был благороден; корень благородства рос из понятий о вечности. Они в большинстве своём вовсе не витали где-то в религиозно-философских эмпиреях, но воспитание "жить по совести перед Богом" передавалось в поколениях. Да, нравы были построже, но, как показывает нынешняя жизнь с повсеместной раскрепощённостью, те "старорежимные" принципы более годились для сохранения семьи, которая, как известно, является основой любого общества.
  Что ж всё-таки случилось такого необычного, что по непонятной причине заставляет снова и снова думать о вчерашней встрече? Разве в первый раз приходилось кого-нибудь подбирать по дороге? Ничего в этом особенного нет. Кеша и сам как-то - давно уже - попал в досадную ситуацию, и это было зимой: выбежал на трассу, но водитель автобуса его не заметил, и пришлось ругать себя, что замешкался в расставании с родственниками. Тоже вечерело, и холод гулял между лопатками, и никто не останавливался при виде одинокого человека. И лишь какая-то спецмашина (то ли для посыпания песка, то ли,.. в темноте не разглядишь) гостеприимно распахнула дверцу рядом с водителем. "Чего танцуешь, парень? Отморозишь, и девчонкам не будешь годен", - и Кеша чуть не прослезился от возможности вконец не закоченеть. Он этот случай запомнил хорошо, и сам потом, когда уже сидел за рулём собственной машины, положил себе за правило не быть равнодушным - или малодушным? - в похожих ситуациях.
  И вот встретились... и разминулись. Конечно, можно попробовать разыскать Николая Игнатьевича, - ведь зацепка-то есть. Наташа, его двоюродная сестра, она же и хозяйка маленькой гостиницы, по инструкции должна была переписать паспортные данные ночного гостя. Документ он достал из внутреннего кармана куртки уже спящего "мцыри", - всё ж из скита сбежал. Отдал его Наташе, и она, переписав всё положенное, должна была положить паспорт обратно. Греха в том не было, что сделано это было без спроса, - порядок должен быть соблюдён. Заедет случайная инспекция, - и пожалуйте платить штраф... Ну, а если и найдёшь его в Женоровске, то не получится ли, как если бы он, Иннокентий Ильич, напрашивался на благодарности. Несомненно, будут любезности, но ведь не ради них он придёт к нему. А ради чего тогда? Да чего разводить "китайские приседания"? Можно будет прямо сказать, что зацепило упоминание об инквизиции в России. Ведь бабуля-то сама мало могла рассказать о том периоде. Может, она что-то и знала, но никто её об этом в семье не спрашивал. Чтобы спрашивать, надо знать, о чём спрашивать,- а такой темы в семье не было. Да и много чего не обсуждалось в советских семьях...
  Иннокентий Ильич почему-то вспомнил при этом:
  "Раз у отца в кабинете
  Саша портрет увидал.
  Изображён на портрете
  Был молодой генерал...".
  Стихотворение про декабриста было довольно таки длинное, всё не запомнилось. Но вот там было:
  "Кто это? - спрашивал Саша.
  Кто? Это дедушка твой.
  И отвернулся папаша,
  Низко поник головой...".
  Некрасов всегда нравился своим простым языком, и его стихи о Волге - то восторженные, то наполненные болью - тоже ложились на душу. И опять это как-то связано с бабулей; ведь она по какой-то причине поселилась по возвращении из Сибири не на своей малой родине, а на Волге. Хотя потом, уже состарившись, она перебралась к сыну, в Листопадовку.
  К чему это опять?.. Да, о многом в СССР в семьях предпочитали не говорить. Бабуля не могла получать пенсию за реабилитированного позднее, уже при Хрущёве, мужа, потому что сожгла все письма и документы, - такой был страх после пережитого. Кеша учился ещё в четвёртом классе, когда к бабуле приехал кто-то из Москвы. Что-то он от неё хотел получить, бабуля плакала. После она сказала, что это был сын её сестры, прокурор; он хотел взять документы, касающиеся её репрессированного мужа, чтобы выхлопотать ей пенсию. Но всё было, увы, превращено в пепел.
  
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  Должность проректора по административно-хозяйственной части в медицинской Академии хотя и звучит как-то представительно, но по сути, если без снобизма, Иннокентий Ильич Жарких считал себя завхозом. Знал он одну мадам, которая просто исходилась в истерике, когда её называли завхозом, - а ведь и учреждение-то было так себе, обычная школа. Но когда человек ничем особенным не отличается, каких-либо талантов в нём нет, но зато есть амбиции, то трепещите хотя бы уборщицы и дворники: я - замдиректора по АХЧ! Есть такое в наше время - непонятная хвастливость. Было захудалое училище ("чушок") - стало институтом; ну и конечно, вместо просто "директор", теперь - ректор. Звучит ведь, а?
  ...Звонок аж в четыре утра заставил проректора срочно выехать из милой сердцу Листопадовки. Авария в теплоцентрали подвального помещения Академии, прорвалась труба. Вахтёр что-то искал ночью да услышал шум воды. Мужчина, он сообразил, какой вентиль закрыть, - но теперь нужно вызывать "аварийку", и дело теперь уже не вахтёрское. Хорошо, хоть день оказался, как считалось, праздничным - "День народного единства" - 4 ноября. Или "День примирения и согласия", точно и не припомнишь. Праздник какой-то вроде мыльного пузыря: ни конкретного смысла, ни содержания. С кем примирение? В чём согласие? Изгнание польских интервентов из Кремля народным ополчением - да, это было. Но почему-то несколько столетий это не праздновалось, а теперь срочно потребовалось. Ну да ладно, политическая конъюнктура, что уж там...
  ...И ведь опрессовку системы отопления делали, как положено. Правда, Степаныч ещё в прошлом году обратил внимание на один участок трубы с подозрительными наплывами, напоминавшими волдыри. Степаныч был уже пенсионером и давно не работал сантехником, но иногда заглядывал в слесарку. Когда чужие ребята меняли старые трубы на пластиковые, то делали это бойко и без профессионального опыта. Что это за бригада была, никто не знал. Сейчас ведь как? Кто выигрывает т.н. тендер, тот и выполняет заказ. А как это происходит, дело уже известное: дал "откат" кому надо, вот и выиграл. Так что и мастера-то уже совсем не те, и о рабочей совести у них понятия смутные. Когда Иннокентий Ильич спустился в подвал и увидел, откуда пробила горячая вода, он сразу вспомнил сомнения Степаныча. Пластиковая труба на этом участке оказалась с заводским браком, но "мастера" гнали работу, полагаясь на русский "авось". Где их теперь найдёшь, в праздник этот? Да и будут тянуть волынку, - кому ж охота признавать свой огрех? А завтра начнутся занятия, и синоптики говорят о резком похолодании чуть ли не до заморозков. Нет, надо кликать Степаныча. У него с совестью всё в порядке.
  Старый умелец жил на окраине города - на "военном городке", как говорили старожилы. Сейчас там уже нет того непрерывного гула от двигателей самолётов, а в былые-то времена... Иннокентий Ильич бывал здесь, знал и Николавну, жену старого умельца. Жаль, что болезнь так быстро её скрутила, - а какая была хозяйка! Ведь совсем ещё недавно - ну каких-то лет двадцать назад - в частных секторах в погребах были бочки для всяких там солений-варений, как говаривал Степаныч. Ну, варенья всякого рода стояли там в банках на полках, а вот мочёные в бочках яблоки "антоновка" вкус свой оставили в памяти до сих пор. Садом, вестимо, заведывал САМ, он же и снимал яблоки вручную. Огород, с его огурцами и помидорами, - это вотчина Николавны. Каждую бочку хозяин уже в августе тщательно осматривал, металлической щёткой очищая обручи от ржавчины. Эти же обручи, вооружившись молотком и осадкой, он терпеливо осаживал, прижимая створки бочки вплотную. Затем он её по крайней мере на сутки заливал водой, чтобы дуб разбух, закрыв этим самым щели, неизбежно образующиеся за лето. Запаривал дубовые бочки он же. Знаете, как это делается? Да кто теперь знает об этом... Рвутся листья смородины, вишни - для духовитости, промывают их от пыли, всё это засыпается в бочку. Затем туда выливается ведра два кипятка и сразу плотно укутывается клеёнкой (нынешних пластиковых плёнок тогда не было) и какой-нибудь тёплой ветошью - старыми одеялами, к примеру. Так бочка запаривается и не открывается до самой укладки яблоками. Но вот сама заготовка, - тут уж дело чародейства Николавны. Да ведь вроде бы и мудрёного-то ничего не было, всё делалось на виду без утайки каких-то секретов, - а ведь поди ж ты: мочёная "антоновка" была песней. Что говорить? Вкуса словами не передашь, как не будет уже и той песни.
  САМ вырос в детдоме, сведения о родителях имел смутные. Были они, вроде бы, идейными большевиками; система оказалась самопожирающей, - и они же угодили под "красное колесо". В детдом Степаныч попал с мудрёным именем - Владилен. Был в те годы революционный бзик - нарекать своих чад по-новому. Вот Владимир Ленин; берём оттуда желаемое, и выходит Владилен. Степаныч, ещё когда работал сантехником в Академии, иной раз беззлобно шутил:
  - "Хорошо ещё, что не полностью - вместе с "Ильичом" - сварганили эту вытяжку, а то был бы "Владильчлен". И красовался бы всю жизнь этаким...", - здесь он по-русски произносил то слово, которое не принято произносить при женщинах.
  Был любителем выпить, и пил порой, когда не было денег, всякую дрянь. Нальёт, бывало, политуру в подвернувшуюся под руку стеклянную банку, насыплет туда соли, долго помешивая какой-нибудь палочкой, которая постепенно обволакивалась вязкой гущиной. Вынув оную из банки, Степаныч пил что-то спиртовое, бурое на вид; рука при этом дрожала, и было жалко на него смотреть. Человеком он был незлым; но когда хотел кому-нибудь выразить своё презрение, говорил смачно сквозь зубы: "У-у, комсомолец...", чрез паузу добавляя с таким же смаком: "вербованный". Это у него получалось, как плевок. Зато, когда был в благодушном настроении, обращался иначе: "Кеша, мой сахарный...", приятно растягивая сладкое слово. Только ему позволялось так обращаться к начальству, но при посторонних он не был запанибрата: "Иннокентий Ильич". Запойным алкоголиком не был, - да и как бы он мог быть умельцем, если бы не контролировал себя? И, зная себе цену, сказал как-то: "Мне жена говорит: "Володя! ("Владилен" в доме не прижился). Если бы ты не пил, то мы бы уже имели свою машину". А я ей говорю: "Дура! На ероплане бы уже летали!" Сказано было беззлобно, потому что свою Николавну любил; любил по-мужицки, без красивых слов. Её уход в мир иной лёг на него тяжким крестом; он и с работы уволился каким-то обмякшим, утратившим интерес к трудовой деятельности. Доживал свой век рядом с семьёй дочери. Ещё когда жива была жена, порешили они с ней перегородить дом и сделать два входа, - себе пару комнат с кухней, а дочери - часть побольше, со своим входом. И ладно придумали: вместе - и в то же время отдельно. К тому времени была уже проведена центральная канализация; так что в обеих половинах были свои ванные и туалеты. Конечно, зять помогал, но в основном всё было делом рук САМОГО. Пусть не всё соответствовало, как сейчас сказали бы, современному дизайну, но зато сработано было добротно, обдуманно.
  Иннокентий Ильич приехал за Степанычем, когда тот ещё только восстал от утреннего сна, - куда торопиться старому человеку?
  - "Кеша, я уже не в силах таскаться по подвалам. Не обижайся. Помочь могу лишь тем, что попрошу Серёгу. Он мне не откажет, да и день этот ваш он праздником не считает, - так что посиди здесь в горнице, а я пойду его разбужу".
  Комната, окнами смотрящая в сад, ещё всем напоминала бывшую хозяйку. Степаныч ревниво следил, чтобы ничего не менялось. Впрочем, дочь и сама чтила память о матери; даже герань стояла на подоконниках свежая, незабытая. То же трюмо 50-х годов, высокое, с тумбочкой. И фотокарточки в незатейливых виньетках смотрели из створок серванта: старики, семья дочери, внук с внучкой.
  Вернулся дед скоро.
  "Подожди, перекусит малость с утра, да и поедем. Я Серёге наказал взять струменты с собой. Я, вишь ты, всё отдал ему. Сколько ж можно слесарить-то? Можно ведь и устать, верно ведь? Как закончил "ремеслуху", так с тех дён как заведённый. Я ведь в своей округе одних только водопроводов да отоплениев поделал уж и не помню скольким. Вечерами посля работы выполнял заказы, по выходным. Злата-серебра (Степаныч делал ударение на первый слог - "сЕребра") не нажил, но людям помогал. Народ-то у нас небогатый, сам знаешь, а я отказывать не мог. Жизнь прожита, и пусть не все помнят мою работу, - ведь уж скока ровесников-то поумирало, - живут уже их дети-внуки, а я прохожу по улицам и вспоминаю: здесь то делал, а в энтом доме - это".
  - "Старый Мазай разболтался в сарае...". Иннокентий Ильич по-доброму вслушивался в знакомые бормотания старика, поставившего уже на стол вскипевший чайник да пару чашек.
  - "Мне-то дашь перекусить? Ведь знаю: там у тебя только начни, так нЕколи будет и передохнуть-то. Я ведь перекуров не делаю, - ты ж знаешь, что я никогда не смолил. Спиртным злоупотреблял - да, но курева душа не принимала. За хлебом ещё не ходил, - ты вон в какую рань приехал, - но вот пряники есть. Люблю, знаешь, по старой памяти покупать их. И называю их "жамками", - опять же как в былом. Правда, они уже не те по вкусу, но напоминают что-то. Ты сам наливай себе. Заваривать чай времени нет, так бери пакетики. Это, вестимо, не чай, так - краска одна. Ну, да ты парень свой, даром что проректор. Хозяйствуешь по-прежнему? И ладно. По нынешним временам, сам знаешь, рад будешь любой работе, а у тебя работа приличная".
  "Приличная"... Ведь скажет же Степаныч. Уважаемая - это вернее. Хотя здесь тоже сказывается чувство собственного достоинства старого умельца: он знает себе цену, хоть и стар уже; ремесло своё ценит и не даёт его унизить всяким там менеджерством. Пол-страны занята управлением, целое поколение выросло, не имея профессиональных навыков, - зато спросишь, кем работаешь, сразу услышишь: менеджером. Так что он прямо таки деликатно сказал о моей работе".
  Дед вышел в прихожую, чем-то там погремел, вернулся.
  -"Ну пошли, што ли? Вишь, я и сапоги резиновые в сумку поклал. Воды, поди ж ведь, натекло там у вас в подвале-то. Да ведь и отопление там перекрыли, значит - не шибко тепло. А мне простужаться ни к чему, так что захватил вон и душегрейку. Николавна моя ещё её стегала на своём "Зингере".
  К машине уже вышел и Серёга, зять. Иннокентий Ильич знал его мало. В те разы, что он бывал здесь, всё как-то не удавалось его узнать поближе, да и нужды не было. Он ведь не к нему приезжал. Мужчина был примерно 45-ти лет, крепкий с виду. Поздоровались. Глаза были приветливые, но чем-то озабоченные. Может, недоволен тем, что в выходной - да ещё и в праздничный день - надо будет поработать?
  -"Извини, Сергей. Понимаю, что утруждаю, но ситуация такая, что мне надо дело сделать не "тяп-ляп". Всё ж не у бабульки какой-нибудь труба на кухне засвистела, сам понимаешь. Я за труды заплачу, Степаныч меня знает. Праздник, а я со своей бедой".
  -"Ну что Вы, Иннокентий Ильич! Надо - значит надо. Если отец попросил, я ему доверяю. Он без большой нужды не стал бы нас будить. Ну и что, что разбудил? Нормально. Не дети же малые. Давайте, поехали. Ещё неизвестно, как управимся".
  В подвале Академии тесть с зятем неспехом осмотрели объём работы. Труба была двухдюймовая, нужно делать "муфту" да крепёж к ней - "хомуты". Идеально было бы заменить всю трубу, но это опять ездить по городу, искать, да и не все специализированные магазины в этот день работают. Наложить "муфту", скрепить в нескольких местах "хомутами", - а после уже пусть проректор официально оформляет заказ на ремонт. Это, вестимо, будет тягомотно: тендеры да конкурсы... Кто побогаче, тот и выиграет, а чиновникам - "откат".
  -"Они, это крапивное семя, всё придумляють, чтоб под любым предлогом урвать под шумок себе в карман. Но это вопрос другой, а мы счас своё сделаем, и к завтрему тепло будет подано". Так деловито рассудил Степаныч, и Иннокентий Ильич, оставив мастерам ключ от слесарки, решил "не стоять над душой". Не любят знающие своё дело, когда им заглядывают под руку.
  Условившись, если потребуется, держать друг друга в курсе дела по мобильникам, Иннокентий Ильич съездил наконец-то домой (всё ж отсутствовал два дня). Жена была спокойна, - быть в курсе всего сейчас позволяют вездесущие телефоны, - и знала уже, что нужно приготовить покушать не только мужу, но и ещё для двоих. Правда, гостей не будет, т.к. Кеша сказал, что накормит их в своём кабинете на работе. Это избавляло её от хлопот по уборке квартиры, хотя у неё никогда не было беспорядка.
  Вскоре позвонил Сергей и сказал, что часам к четырём надеются всё закончить. И верно: когда Иннокентий Ильич, вернувшись, спустился к мастерам в подвал, они уже собирали свои "струменты".
  -"Давай, Кеша, потихоньку открывай задвижку, а мы будем смотреть, не протекает ли где".
  Но нигде не было видно ни капли. Четыре хомута, изготовленные в слесарке, надёжно крепили с двух сторон муфту, здесь же сделанную; для этого случая нашлась и резина в качестве подкладки. Подождав некоторое время, понемногу добавили давления.
  -"Ну дай Бог, мужики. Пойдём ко мне, перекусим, что жена приготовила. Я, правда, в эти контейнеры не заглядывал, но за хозяйку я спокоен. Стыдно мне не будет. А вахтёру я скажу, чтобы он, пока мы здесь, через каждые десять минут заглядывал сюда и докладывал о состоянии трубы. Бережёного-то и Бог бережёт".
  Сдвинув в сторону просторного стола кое-какие бумаги, Иннокентий Ильич разложил приготовленную домашнюю снедь. Из холодильника достал непочатую бутылку водки "на бруньках" и две стопки.
  -"Я вас отвезу домой, так что я - "за рулём".
  -"И Серёга не пьёт, Кеш".
  -"Что, со здоровьем проблемы?" - это уже вопрос к Сергею.
  -"Да в порядке всё. Просто по убеждению не употребляю спиртного".
  -"Личное убеждение всегда уважаю. Вопросов не задаю. Не стесняйтесь, ешьте, как говорили раньше, что Бог послал. А я чайник включу да чаю заварю. У меня ведь иной раз бывают гости; по службе приходится согласовывать вопросы с различными ведомствами, - вот для таких случаев у меня и холодильник, и чайник. Окажешь человеку внимание, глядишь - и взаимопонимание. Складно сказал, да? А чай я тоже только рассыпной завариваю, как и ты, Степаныч. Вот полюбился китайский "Чёрная магия", я его в "Экваторе" покупаю. Правда, неприятно при покупке даже произносить название этого чая. От всех этих магий несёт какой-то чертовщиной, хотя и понимаю, что это всего лишь название. Не могу сказать о себе, что уж дюже какой знаток в чаях, но говорю словами Дмитрия Крылова, когда он в конце своих передач рекламирует чай "Акбар": "Потому что нравится".
  -"А Вы, Иннокентий Ильич, что - верующий человек?"
  -"Странный вопрос, Сергей, и какой-то неожиданный. Я - о чае, а ты..."
  -"Да вот Вы явно недоброжелательно отозвались о всяких магиях... Бога вот несколько раз упомянули...".
  -"Ну кто его сейчас не упоминает? Даже бывшие атеисты, вроде Зюганова, и то сейчас, "задрав штаны", бегут впереди настоящих верующих".
  -"Это Вы у Маяковского взяли? Весьма удачно и метко: "...задрав штаны, бежать за комсомолом".
  ... "Нет, не у него. У Есенина. А про Бога я же просто так говорил, скорее всего по принятому обычаю, не более. Не могу себя причислять к людям верующим, но и Бога не отрицаю. Наверное, есть всё же что-то. Сейчас даже модно говорить о Вселенском Разуме. Если так, то получается, что Бог есть. У нас в прошлом году один профессор из Университета лекцию читал в актовом зале; сам физик-ядерщик, употреблял много специфических слов, которых мне, журналисту по образованию, трудно было усвоить. Но смысл был понятен: современная мировая наука прошла период "детского возраста"" и сейчас всё больше говорит о разумности творения. Выходит, что творил Разум, а не безличная природа".
  ---"Кеш, ты по...осторож...ней разгов...варивай с Серёгой...".
  Степаныч уже успел пару раз выпить по стопке, и он уже явно размягчался. Старику много ли надо? Да и то: будучи на восьмом десятке, отработать, считай, рабочую смену. Напряжение в нём всё же оставалось: а ну как сорвётся муфта? Но пока вахтёр никаких сигналов тревоги не подавал, и теперь уже на душе спокойнее. Кушание жена Кеши сготовила знатное, а под водочку и того аппетитнее.
  -"Слушай, батя, к чему без причины напрягать человека? Я ж ничего особенного не спросил. Да и не советское сейчас время, когда такие вопросы задавать было зазорно".
  -"Оно конечно - не з..зазорно. Только вот на уплату шт..трафа вы не скоро соб...берёте, при такой-то сум...ме".
  -"Верю, что соберём к положенному сроку".
  Иннокентий Ильич с недоумением поглядывал то на одного, то на другого. Старик понял это и, чуть запинаясь в словах (сказалась всё же водочка), благодушно поведал:
  -"Ке-е-ша, мой с..сахарный. Серёга-то ведь с моей дочерью - еговисты. Мы с т...тобой не виделись, почитай, года д...ва, да и п...повода к разговору н...не было".
  -"Ну вот ты встреваешь не по делу, бать. Всё было ладно, и вот ты...".
  -"Погоди, Степаныч. Помолчи. К чему мне от тебя эти новости? Сергей - мужчина, вполне за себя отвечающий. Да вы ешьте, ешьте... Разговор - разговором, а съедено должно быть всё. Жена готовила, старалась. Я ведь ей сказал, для кого сготовить".
  -"К-е-е-ша, мой...".
  Степаныч споткнулся на слове. Наверное, понял, что одну и ту же запевку повторять не стоит.
  -"...Не подумай чего дур...рного. Я наперёд скажу: семья у них х...хорошая, ладная. Вон тоже Сер...рёга: ведь всяко бывало. Скажи сам, С..серёг. Пьянки были, на работе д...долго не задерживался. Это я к тому, что его подолгу не держ...жали на работе. Денег по этой прич...чине не было, дочь то и дело у меня заним...мала. Я сам грешен всяким, и я ему не с...судья. Бывало, и заматерш...шинничит на жену,.. но руки не поднимал,.. чего не было - того не было. Но всё ж был д...другой,.. ну как все. А потом куда-то стал ходить... Моей-то уж не было, ц...царствие ей небес...сное, так мы с Ольгой уж запер...реживали: не загулял ли м...мужик? Правда, стал какой-то спокойный... Спиртное упот...треблять не стал... Ненормальный стал какой-то. На з...заводе работает, не увольняют, а было-то...".
  -"Сергей, сказал А, говори и Б, раз затеял. О чём это он?"
  -"Да батя чего-то наговорил не по делу. Ну был тем, стал этим... Я ведь про Бога заговорил... Вы знаете, какое у него имя?"
  -"Вот-вот, у них это глав...вный вопрос...".
  -"Помолчи, Степаныч. У кого - "у него?"
  -"Ну, у Бога..."
  -"Разве его как-то зовут? Разве он человек?"
  -"И всё-таки в Писании сказано, что имя ему - "Иегова".
  -"Не скажу, Сергей, что меня это интересует... Но вот навскид моё соображение: если я понимаю Бога как Высший разум, то можно ли ему дать имя?"
  -"Это Вы его так понимаете. Вам так удобно, без чего-либо конкретного. А в Писании говорится о нём как о личности, - всякая же личность имеет своё имя".
  -"Подожди про Писание... Надо понимать, что ты говоришь о Библии?"
  -"Да, о ней".
  -"К сожалению, я её ещё не всю прочитал, хотя по возрасту уж можно было бы и знать о её содержании. Бабушка вот моя знала её хорошо, да я при её жизни не дорос сознанием. Вот ты спросил про имя. А какое принципиальное значение это имеет? Бабушка была не просто верующей, а человеком, своей жизнью оправдавшей свои христианские убеждения, - но никогда я от неё не слышал, что Богу имя - "Иегова".
  -"Это по той причине, что неверный был перевод. На самом деле в Писании "Иегова" упоминается несколько сотен раз".
  -"Я не могу тебе ничего возразить, потому что я Библию не прочитал полностью ни в каком переводе".
  -"Ну так я Вам, если хотите, дам такой перевод".
  -"Не хочу тебя обидеть, но мне непонятно чисто по здравому рассуждению: что для меня поменяется, если я узнаю, что Бога зовут не так, а этак. Вот я знаю Степаныча много лет... Сколько лет, а?"
  -"Мой сахар...ный, давно что-то уж...".
  -"Давно, ладно. И вот, к примеру говорю, я вдруг узнаю, что его настоящее имя не Владилен, а Владислав. Бывало у нас такое: где-нибудь в каком-то загсе посмотрели на безродного мальчонка; имя "Владилен", как говорится, в святцах не существует, и написали "Владислав". Всю жизнь ходил Степаныч с одним именем, а вдруг всплыло вон как. Так ты мне скажи, Сергей: что изменится в моём отношении к нему после этого открытия? Я скажу сразу: ровным счётом - ничего. Как он был для меня классным умельцем, знающем своё ремесло, так им и останется, называй его хоть как..."
  -"Хоть к...как не хочу, К...кеш".
  -"Будь спокоен, дорогой, ты не будешь "хоть как". Ты останешься для меня порядочным человеком. Так что я, Сергей, ответил тебе попросту. Уверен, что у вас есть обоснование своих позиций, но я в тонкости вдаваться не могу в силу того, о чём говорил. Извини, мне звонок.
  "Да, слушаю. Какие дела? Доедаем дело твоих рук. Мужикам вкусно. Благодарят тебя. В общем, уже всё закончили - и ремонт, и трапезу. Даже успели и за жизнь поговорить. Скоро буду дома. Целую".
  -"Нам пора уже собираться, Иннокентий Ильич. Спасибо Вашей жене за угощение. Вставай, батя. До дома пора".
  -"Ты на него, Кеш, не обиж...жайся. Он человек хороший. Не потому, что з...зять. Вопще... Честный. С...слово умеет держать. Семья в порядке".
  -"Нормально всё, Степаныч. А за что штраф-то? Я и не спросил".
  -"Так нас же запретили. Но Веру не запретишь. Собираемся по квартирам малыми группами. Но если следят за нами, то и выследят. Не так уж это и трудно. Вот и штраф".
  -"Тут мне сказать нечего. Очевидно, всякое убеждение - и религиозное в частности - должно пройти своё испытание. Я опять вспомнил о бабушке; уж ей-то это было знакомо, и сказал-то я почти её словами. Ну пошли потихоньку. Ты как, Степаныч? Маленько развезло? Ты его придерживай, Сергей".
   ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
   Лет тридцать назад время было бурное. Шла " перестройка", - хотя мало кто понимал, в чём она заключалась. Скорее всего в том, что можно было говорить о наболевшем без боязни. Вестимо, о чём говорить: о прогнившей коммунистической власти с её такой же внутренней политикой, о провалившейся программе по поднятию экономики (сколько этих программ утверждалось на каждом съезде КПСС с неизменным скандированием "Слава нерушимому блоку коммунистов и беспартийных"?). И уж конечно - о продовольственных проблемах. Вглядываясь в это не такое уж и далёкое прошлое, можно было в очередной раз сказать словами Максимилиана Волошина:
   "С Россией кончено. На последях
  Её мы прогалдели, проболтали,
   Пролузгали, пропили, проплевали,
  Замызгали на грязных площадях.
  Распродали на улицах: не надо ль
  Кому земли, республик да свобод,
  Гражданских прав? И родину народ
  Сам выволок на гноище, как падаль..."
  "Прогалдели, проболтали..." - это о царской России. Потом, проболтавши уже Советский Союз, оказались в иной России. Ныне вспоминаешь то время с отрадным, хотя и грустным чувством: люди хотели лучшего и жили этой надеждой.
  ...Да, о продовольственных проблемах: они были настолько всем близки и понятны, что не нужно было быть экономистом. Иннокентий хорошо помнил, как вставал в шесть утра в любую погоду, чтобы занять очередь в молочный магазин. Ничего особенного не было нужно: пачку масла, кефира, банку сметаны, молока. Но далеко не всегда удавалось это купить, - то того не было, то это закончилось. Не всегда выручали даже талоны на продукты.
  На 90-й год были назначены выборы в "Советы" всех уровней, и это было мощным стимулом для дебатов на всех мыслимых площадках: в "Гайдпарке" (как же без модного слова?), во Дворцах культуры, в "Политпросе",.. всего и не вспомнишь теперь. Иннокентий был журналистом. Как и многие его коллеги "по цеху", изведённые неотступным засильем различных инструкторов по идеологии от КПСС, теперь он мог многое сказать о наболевшем. Но горлопаном не был, в отличие от многих; его статьи в газете отличались взвешенным тоном. Бывал и на митингах, хотя выступал там крайне редко, - не митинговая была у него натура. Видел, как буквально лезли к микрофону люди с больной психикой. Они не были пациентами психиатров, но тем и были опасны, ибо их мало кто мог распознать. "Пограничная зона" - так квалифицировалось их состояние. Вроде говорили они о знакомых, волновавших всех вопросах, но своими крайностями в суждениях и требованиях просто зашкаливались. Митинговая толпа подобное любит.
  И вот ведь что парадоксально: Иннокентий всегда негативно относился к компартии, но его выдержанность и наклонность к объективному суждению, а главное - миролюбие - были замечены коммунистами, и его стали выбирать ведущим этих предвыборных многоликих собраний. Выборы были заявлены как демократические, даже и кампания так называлась - "ДВ-90", и Иннокентий был признанным сторонником демократических преобразований. Лидером и трибуном не был, не было в нём никогда этой харизмы, но имел дар разводящего. Как оказалось, - он и сам не знал за собой этой способности, - не всякому дано быть буфером между крикунами, требовавшими прямо сейчас повесить коммунистов на столбах, и теми, кому это было адресовано.
  Иннокентий был выдвинут кандидатом в депутаты Областного Совета от университета и видел, что шансов у демлагеря набрать большинство мандатов весьма мало. Многоопытный партийный аппарат в прежней связке с КГБ отступать не собирался. Были те же безальтернативные округи, где мощно работал административный ресурс, были сговоры по передаче голосов в пользу кандидатов от коммунистов. Самого Иннокентия пригласили в горком партии, предложив сделку в пользу женщины, секретаря директора одного из ведущих заводов всесоюзного значения. Он на сделку не пошёл, но и конфликта сумел избежать. Свои выборы он проиграл, о чём никогда не жалел, ибо успел заглянуть в закулисье этой кампании. Но очевидно был оценен как человек хотя и принципиальный, но дипломатичный в решениях.
  Несколько лет спустя ректор медАкадемии, с которым они познакомились в те бурные времена и продолжали поддерживать добрые отношения, предложил ему должность проректора по АХЧ. К тому времени многое уже в обществе скукожилось. Не имея политического опыта, Иннокентий всё же интуитивно уже тогда понимал, что старый режим всеми силами будет саботировать все предложения демократов. Спустя пару месяцев после самих выборов в 90-м, когда многие из демлагеря ещё были полны уверенности в своих будущих депутатских успехах, Иннокентий, встретив одного весьма порядочного из них, посоветовал сдать мандаты демонстративно, ибо это лучше сделать сейчас, чем тогда, когда коммунисты со своими присными навешают на них всех собак. Теперь уж и газеты стали реже читать, и писать стало как-то неинтересно. Так что, взвесив предложение, он дал своё согласие на работу, для него неведомую. Известно же, что ведь не боги обжигали горшки, - и новоиспечённый проректор не без труда стал входить в непростое вузовское хозяйство.
  Журналистику не бросил, время от времени публиковал свои статьи - но лишь тогда, когда не писать, по золотому правилу, уже было нельзя. Конечно, можно было бы приказать себе помолчать, но всегда была надежда, что доброе слово в ком-то да отзовётся. Так что, погрузившись в хлопотную хозяйскую деятельность Академии, он продолжал жить общественными проблемами. Ректор на эту деятельность реагировал спокойно, - ведь он и ранее знал Иннокентия Ильича как человека публичного в хорошем смысле этого слова; главное, чтобы тот справлялся со своими основными служебными обязанностями. И не удивился, когда его главный хозяйственник сказал, что ему предложено войти в состав Общественной наблюдательной Комиссии при областной Администрации.
  Нужна ли была эта общественная нагрузка Иннокентию Ильичу? По возрасту своему он давно уже оставил всякие наивности; он понимал, что Комиссия эта декоративная. Она создана контролировать соблюдение прав человека в местах принудительного содержания. Но когда и на воле-то с этими правами положение весьма плачевное, то о каких правах можно говорить в тех "местах"? Всё же он оправдывал своё участие в этой организации возможностью попробовать хотя бы чем-нибудь помочь находящимся под следствием или уже осуждённым. Старался, правда, избегать всяких назначений, чтобы не быть обязанным тратить время на различные заседания; всё же основная работа - прежде всего.
  Вот и сегодня, выбрав время - благо, что надо было в том районе решать кое-какие вопросы по договорам, - он зашёл в офис Комиссии. Дронов Иван Никитич, Председатель, просил его, получив мандат на двоих для посещения СИЗО-2, встретиться с заключённым Григорьянцем Спартаком Багратовичем. "На двоих" - это по служебной инструкции, в одиночку нельзя. Уже был наработан опыт: на "зоне" могли подбросить какую-нибудь наркоту или подстроить провокацию, - причём, это возможно было как с зэковской стороны, так и со стороны, мягко говоря, противоположной. Мотивации могли быть различными, но результат всегда был только отрицательный. Так что осторожность и предусмотрительность в таких местах совсем не лишние.
  Что он хочет, этот Спартак? Собственно, заявление написала его жена - Аида (любят граждане кавказских корней звучные имена). После допросов муж оказался на шконке медсанчасти; постоянно повышенная температура, тяжело дышать, а лечения никакого. Свидания не дают. Ситуация понятна, и надо только определиться, с кем идти.
  -"Я Вам, Иннокентий Ильич, посоветую договориться о посещении с Крылиным Борисом Петровичем. Он у нас здесь как представитель от христиан Веры евангельской. Вы его не знаете? Ему недавно было вручено удостоверение как члену нашей Комиссии".
  -"Что-то мне, Иван Никитич, в последнее время подозрительно часто приходится сталкиваться с разного рода верующими людьми. Последний раз, осенью, было знакомство - хоть и шапошное - с иеговистом. Мне-то от этих знакомств ничего плохого не воспоследовало, но какая-то тенденция прослеживается. Была ещё одна странная встреча, когда ездил к родным в Листопадовку; там было что-то даже вроде детектива с верующим. Какого он вероисповедания, я так и не узнал, да и не до этого было. Вот и теперь; какой Веры этот Борис... Петрович, правильно?"
  -"Это зарегистрированная христианская Церковь, весьма многочисленная у нас и за рубежом. "Веры евангельской"... Я и сам плохо разбираюсь в различиях. Спросил у отца Никифора, моего заместителя; он мне сразу начал про секты. В общем, это можно было от него ожидать: в православии все, кроме них, - сектанты. Хотя сама по себе такая его трактовка уже похожа на сектантство. Ему я этого, правда, не сказал, - Вы ж понимаете: государственная де-факто религия. Да вот Вам и повод расширить свой познавательный кругозор в вероисповедных вопросах. Запишите телефон Крылина и отрекомендуйтесь от моего имени".
  Позвонив, Иннокентий Ильич услышал моложавый голос мужчины. Суть дела была проста, и договориться о совместном "походе" удалось быстро. - "В субботу. Да, день нерабочий. В 10 утра на остановке у Областной библиотеки. Даю телефон жены заключённого, Аидой зовут. Если она захочет, то было бы хорошо, если бы Вы с ней встретились. По телефону она вряд ли что скажет подробно, а при встрече возможно и разговорится. Да я понимаю, от нас следственное производство никак не зависит, но хотя бы по-человечески понять ситуацию всё же надо. Мы ж ведь не формальность какую-то соблюдаем, - иначе для чего и быть нам в этой Комиссии?".
  Можно было бы назначить встречу непосредственно у СИЗО, но он специально рассчитал, что час неспешной ходьбы будет полезным для знакомства.
  Борис Петрович оказался человеком немолодым, - голос по телефону неверно дал представление о возрасте; мужчине уже лет под пятьдесят. С охотой согласился на пешую прогулку до места назначения, во время которой поведал о ситуации с заключённым:
  -"Я встречался с женой Спартака. Жили в Армении. Сыну надо было получать высшее образование, а на их родине заработать на учёбу было невозможно, - вот и перебрались в Женоровск. Здесь ведь есть армянская диаспора, так что было кому хотя бы советом помочь на незнакомом месте. Спартак по профессии - отделочник. Пристроился к одной бригаде своих же соотечественников, делали, как сейчас модно говорить, "евроремонт" квартир. Дело получалось, вскоре даже образовалась официально зарегистрированная небольшая строительная фирма (забыл её название). Спартак её и возглавил. Заодно всей семьёй вошли в жизнь армянской общины. Со временем Спартак был уже в её активе, хотя и не на первых ролях. Начали строить свой храм, и здесь что-то незаладилось. Но чему Вы улыбаетесь, Иннокентий Ильич?"
  -"Я скажу после. Вы продолжайте".
  -"Аида говорила, что муж - человек прямолинейный, а в связи с приёмкой строения возникла какая-то конфликтная ситуация с областной администрацией. Она сама всё не знает, а может и не договаривает. Что-то всё же проскользнуло в её словах, - и я понял, что у них в общине есть какие-то свои неувязки, препятствующие госприёмке строения. У меня есть предположение, что это каким-то образом связано ещё и с напряжённостью отношений между Россией и Арменией. Айястан ведёт курс на самостоятельность, на более независимое положение по отношению к России, сохраняя при этом с ней дружбу. Самостоятельность вызывает раздражение со стороны последней - и как водится - по цепной реакции негативом отдаётся по вертикали вниз. Но я повторяю, Иннокентий Ильич: это всего лишь моё предположение.
  Храм никак не принимается в эксплуатацию, - а значит, и не освящён, и богослужения не проводятся. По неосмотрительности ли руководства общины, или то была подстава извне, но против Спартака было заведено уголовное дело, - и вот он теперь в СИЗО. Достоверно не знаю, но думается, что здесь нечто вроде показательного метода. Не думаю, что ему "пришьют" какую-нибудь серьёзную статью, но всё же в СИЗО он уже около четырёх месяцев".
  -"Спасибо, Борис Петрович, что дали хотя бы немного иметь представление о ситуации. Мы не в праве на что-то влиять, да у нас и нет такой задачи. Мы можем оказывать психологическую поддержку, содействовать в предоставлении адвокатской помощи, медицинской, - Вас же проинструктировали, надеюсь. Кстати, мы не были знакомы ранее...".
  Новый знакомый охотно пояснил:
  -"Я в Комиссии совсем недавно. Когда мне предложили, я заинтересовался этим чисто по-пастырски. Никогда не был на "зоне", но догадываюсь, что травмированных душ и поломанных судеб там более чем достаточно, - так может быть я там смогу быть полезным. Как Вы считаете, Иннокентий Ильич?"
  -"В этом смысле для Вас там возможно применение пастырского попечительства. Только будьте осторожны: недавно один в нашей Комиссии "погорел".
  -"То есть?.."
  -"Неэтично мне, как говорится, "за глаза" рассказывать, и делать этого я не буду. Он просто передоверился своему подопечному, сыну одного заключённого; тот ходатайствовал за отца, которому необходима была операция, дело было связано с деньгами. Вы же знаете, что и на воле-то операцию без денег не сделают, - при всём том, что с человека государство снимает деньги на социальные нужды, в том числе и на медицинское обеспечение. Вот на деньгах и "погорел". Я не знаю всей правды этой истории, да и не хочу знать. Только ещё раз предупреждаю Вас об осторожности. Нравы в вашем христианском кругу и нравы, напрямую или опосредованно связанные с криминалом, это "дистанция огромного размера".
  -"Мне это, Иннокентий Ильич, даже не приходило в голову, и я Вам за совет весьма благодарен. В нашей среде доверие друг ко другу - это норма, хотя мы вовсе не ангелы. Люди разные. Но вот чем могу похвалиться, если позволите, так это тем, что никто из членов нашей общины не был судим. И такова статистика не только у нас. Мы же ежегодно проводим всероссийские Конференции по самым различным темам, в том числе и социальным. Так вот в России судимы стали наши верующие лишь по статьям того самого "закона Яровой", т.е. так называемые "экстремизм", "оскорбления чувств верующих". Практика уже показывает, как мы и предполагали ранее, что "чувства" эти - православные. Не уверен, что Вы хорошо с этим знакомы, но здесь негласно поставлена цель дискриминации тех религиозных общин, которые не принадлежат Православию. Ведь запретили же "Свидетелей Иеговы", - и это была всего лишь "проба пера". Общество безгласно, и это опасная ситуация. Завтра могут арестовать кого угодно. Вот на днях было сообщение в интернете, что в Набережных Челнах арестовали пастора общины евангельских христиан только за то, что он совершил крещение новых членов Церкви в реке. Инкриминируют ему несколько притянутых за уши статей, на что уже указывают юристы. Это всё равно, как если бы православный священник пришёл по просьбе родителей на дом крестить ребёнка, не получив заранее на то письменное разрешение... от соседей. Только вот его не арестуют, а неправославного священника - в наручники и под стражу".
  -"А знаете, Борис Петрович? - ведь возможно, что мы с этим Спартаком уже встречались. Я ведь немного занимался армянской темой, и Вы заметили мою улыбку".
  Пастор с недоумением взглянул:
  -"Это как?"
  -"В интернете я увидел весьма трогательное стихотворение. Оно настолько милое, что я, если не возражаете, воспроизведу его:
  -"Распластала буйство красок
  Осень - тихая беглянка.
  Лето как-то вдруг погасло...
  За водой идёт армянка.
  Горделивым тонким станом
  Издали ещё заметна.
  Беглого довольно взгляда,
  Чтоб понять - она бессмертна.
  Только нимфы так прекрасны,
  Грациозны, словно лани.
  Чары девичьи опасны
  И рождают грех желаний.
  Но она о том не знает,
  Целомудренна богиня.
  На плече кувшин сверкает
  Словно медная твердыня.
  И бежит к ручью армянка,
  И кувшин наполнит быстро,
  Чтобы завтра спозаранку
  Хлеб испечь в печи душистый...
  Разбросала листья осень,
  Мир как будто наизнанку,
  И с кувшином между сосен
  Шла прекрасная армянка...".
  Сожалею, что городской шум - весьма неудачный фон для стихов, и очарованье осени с этой горянкой почувствовать трудно".
  -"Вы правы. Но я всё же уловил мелодию кавказского пейзажа. Однако, что же дальше?"
  -"Пикантность этого "творения" ещё и в том, что написала его армянская женщина, спрятавшись под псевдонимом "СатенИк". Имя есть у них такое с солнечным содержанием - "янтарная". Я, по правде сказать, плохо понимаю женскую поэзию, хотя Анна Ахматова для меня вне критики. Но здесь что-то задело... И вот, ища автора, я познакомился - опять же по интернету - ещё с одной поэтессой, тоже армянкой, жительницей нашего города. Знакомство с нею для меня оказалось благотворным: через неё я узнал о дудуке и полюбил душу этого благородного духового инструмента благодаря исполнителю Дживану Гаспаряну, недавно оставившему наш мир; я проникся творчеством Флоры Мартиросян, красивой женщины с низким бархатным голосом. Она пела непринуждённо, - по крайней мере так казалось мне, - но в её исполнении "Дле яман" слушать было тяжело. Это переводится с трудом и означает "Горе...Боль..." - о геноциде армян в 1915-21 г.г., об ужасах резни, устроенной турками. Комитас, их общепризнанный национальный поэт, лишился рассудка при виде всего этого".
  -"Пела? А что, Флора уже не поёт?"
  -"Несколько лет назад умерла после операции в Штатах в возрасте ещё творческом. Похоронили её с почестями в Армении.
  Ну так возвращусь к моей новой знакомой. Она поведала мне, что у нас строится армянский храм, и - Вы удивитесь - он стоит на "Заставе", куда мы сейчас идём. Предполагаю, что Аида, жена подследственного, не рассказывала Вам о месте его строительства. Это вроде и в центре, и в то же время его заметить можно, только специально вглядываясь между домами.
  Познакомился я с архитектором; хорошо помню его имя - Геворг. Собственно, он же и строитель. Мужчина крепкий, симпатичный, но изрядно усталый. Его семья живёт в Ростове-на-Дону, а он здесь месяцами один. Поводил меня по храму, приближавшемуся к окончанию отделки. Уже висело прекрасное паникадило работы местных армян, готов был алтарь с Престолом в виде трона. Каково его значение, Борис Петрович?".
  -"На нём совершается Евхаристия".
  -"А что это значит?"
  -"Благодарение Богу за голгофскую Жертву, т.е. за Иисуса".
  -"Надо запомнить... Престол сделан величественно. Но сам храм совсем не помпезный, ощущение какой-то домашности, что мне весьма понравилось. Геворг показал мне и хачкар на южной стороне храма...".
  -"Теперь Вы мне объясните, что такое хачкар".
  -"Это крест, вырезанный из камня, как правило - из туфа. Он особенный: на его концах как бы распускаются лепестки, символ Креста Животворящего. Вообще армяне очень любят туф. Это природный камень вулканического происхождения; прочный и в тоже время податливый для обработки. Говорят, нет такого армянского мастера, кто бы не работал с туфом - строил ли дома, или творил хачкары.
  Да, ещё Геворг обратил моё внимание на шестнадцатигранный шатровый купол, - это его архитектурная находка весьма сложной конструкции. Выглядит совсем не громоздко, хотя снизу это трудно оценить. Но вот я был как-то по делам в "свечке", - Вы ж видите её по ходу, - и с одиннадцатого этажа делая панорамный обзор, посмотрел вниз: там стоит этот храм, и этот уникальный купол виден очень хорошо".
  "Ну посмотрели, полюбовались... Я обязательно схожу туда... А какое продолжение? Оно ведь, как я понимаю, было?"
  -"Было бы у нас время в запасе, то вместе и сходили бы. А продолжение? Я ж по изначальной своей профессии журналист..."
  -"Вот как? Интересно".
  -"...И я написал статью; она была с благодарностью принята руководством армянской общины и была напечатана в их местной газете "Ани". Приурочено это было к 100-летию геноцида. И когда в этот день - хорошо помню этот ветреный день 24 апреля - был небольшой митинг у стен храма, то в руках у многих армян были экземпляры этого номера. Многие подходили и благодарили вполне искренно, - было ж видно. Статью нисколько не урезали. Один, правда, был неприятный штрих, когда в предварительном обсуждении текста мне рекомендовали убрать из перечня знаменитых армян имя Гарри Каспарова. Политиканство везде, что поделаешь: для нашего правительства он - диссидент. Да, храм до сих пор не освящён, купольный крест так и стоит сиротливо у подножия. Ну вот, пришли..."
  Встречу со Спартаком Багратовичем обеспечили без каких-либо лишних заминок. Нет, лицо его Иннокентию Ильичу было незнакомо. По служебной инструкции пригласили начальника медсанчасти. Находящийся под следствием Григорьянц на вопрос "нет ли жалоб на персонал?" ответил коротким "нет". Но пожаловался на боли в области лёгких. Борис Петрович обратился к майору:
  -"Можно взглянуть в медицинскую карточку?"
  -"Если этого хочет заключённый".
  -"Григорьянц, Вы не возражаете?"
  -"Нет".
  С недовольным видом начальник ушёл за карточкой. Надзиратель отошёл на некоторое расстояние по просьбе представителей ОНК, - им такое позволяла служебная инструкция.
  -"Борис Петрович, а что Вы там разберёте?"
  -"Во-первых, наверняка там почти нет никаких записей. Уверен, что здесь не очень-то озабочены здоровьем пациентов, - уж не знаю, как их тут называют. А во-вторых, я в ранней молодости учился на медбрата в медучилище, и кое-какие элементарные познания сохранились".
  Вглядываясь в подследственного, Иннокентий Ильич спросил:
  -"Спартак Багратович, Ваша просьба заключается в нашей помощи с лекарствами, не так ли?"
  -"Да. Про вашу организацию я прачитал на стенде здес в СИЗО. Очэн хочеца имет харошева адвокат. Памагите. Это две маи просбы".
  Поневоле улыбаясь на своеобразный выговор, Иннокентий Ильич захотел смягчить напряжение:
  -"По дороге к Вам мы разговаривали об армянском храме. Вы же знаете, он недалеко отсюда".
  Глаза Григорьянца как-то оживились.
  -"Да. Жал, что до сих пор не ведёца там служба. Наши армяне очен хотят приходит сюда и малица".
  Борис Петрович тактично спросил:
  -"А Вы сами-то человек верующий?"
  -"Да как все. Мы же вед мало чем атличаемся от православных, так что многие из нас ходят в ваши храмы. Поставят свечки, кому надо. Нам не отказывают в Причастии".
  -"Ну хотя бы молитву "Отче наш" знаете?"
  -"Толко на армянском: "hайр мэр, вор hэркинэсес, сурбегици Анун Кhо...". Ну, вам вед будет скучно слушат далше".
  -"Зная текст, интересно его слышать на вашем языке. Я понимаю, что Вы произнесли первые слова этой молитвы. Но Вы когда-нибудь задумывались хотя бы над самыми первыми словами - "Отче наш"?"
  -"Нет. Гаварим, как паложено. Нам вед никто не объясняет".
  -"Смысл прост: Отче - это ведь отец. Вы ведь к своему отцу обращались с доверием, не так ли?"
  -"Канечно. К каму же ещё и обращаца с даверием".
  -"Так ведь не случайно же Иисус и предложил своим ученикам обращаться к Богу, как к Отцу. В Вашем положении это весьма кстати. Разговаривайте с Ним, как разговаривали бы со своим отцом, доверяя ему все свои проблемы. И ещё: как видите, предлагается возможность обращаться к Нему напрямую, без посредников. Это просто, - так что пользуйтесь этим. Это не я придумал, так написано в Евангелии".
  -"Так я ж его не читал..."
  -"Я - священник. Направляясь сюда, взял с собой Новый Завет с крупным шрифтом, чтобы лучше было читать. Возьмите. Надеюсь, что Вы его прочитаете. Будет что-то непонятное, не смущайтесь, пропускайте. Это не роман, его можно читать вразброс, то есть не обязательно всё подряд. Я буду молиться о Вас".
  Начальник медсанчасти вернулся скоро с карточкой больного.
  -"Больной жалуется на боли в области лёгких. Флюорографию ему делали?"
  -"Нет".
  -"Почему?"
  Молчание.
  В разговор включился Иннокентий Ильич:
  -"Мы надеемся, что необходимое обследование будет проведено, и ему будет оказана соответствующая медицинская помощь. Заключённого берём под свой контроль. Вы знаете, что у нас есть плановые посещения, но есть и неплановые. Вы ведь понимаете, что я имею в виду?"
  -"Понимаю. Сделаем, что нужно".
  Вышли из зоны в угнетённом состоянии, сознавая, что особого медицинского внимания этому Спартаку начальство на "зоне" не окажет. Но по крайней мере оно знает, что заключённый под опекой. После длительного молчания Борис Петрович проговорил:
  -"Знаете, о чём я подумал, когда Спартак сказал, что армяне вынуждены молиться в наших православных храмах? Не исключено, что епархиальное начальство, которое является уже чем-то вроде второго секретаря по идеологии в администрациях любого уровня, не даёт "добро" на приёмку нового храма".
  -"А какое дело епархиальному Управлению до всего этого?"
  -"Так ведь деньги же. Армяне, как и все прочие прихожане, несут в православные храмы деньги. Там ведь за многое нужно платить. Уйдут армяне в свой храм, прихода в приходах - каламбур, да? - будет меньше. Отделение украинских приходов на Украине очень сильно ударило по бюджету московского патриархата. Это я к примеру".
  -"Я же хочу отметить своё наблюдение. Вы, Борис Петрович, и впрямь нашли себе применение. И как-то удачно подали тему с этой молитвой. Я сам с интересом слушал. Так просто и доходчиво у Вас получилось с этой молитвой "Отче наш". В последние месяцы, уже с полгода, помимо моего желания религиозная тематика то тем, то иным боком меня касается. И всплывает многое в памяти - прежде всего моя бабушка".
  -"Расскажите о ней".
  -"Времени уже нет. Мне нужно ещё кое-какие дела сделать. Да и рассказывать о ней нужно не на шумной улице, а в более подходящей обстановке - хотя бы из уважения к её памяти".
  -"Ну тогда "мы расстаёмся, чтоб встретиться вновь". Помните эту трогательную песню в исполнении Яна Френкеля? Да и мне, по правде говоря, тоже надо встретиться со своими приятелями по синагоге".
  Иннокентий Ильич с недоумением посмотрел на своего спутника.
  -"Я не ослышался? У Вас ещё и с синагогой какие-то отношения? Вы прямо таки "многостаночник".
  -"Сегодня у них Шаббат, день не только молитв, но и бесед на духовные темы. После минхи, т.е. послеполуденной службы, они сидят за трапезой, во время которой обсуждают интересующие их вопросы по Танаху да и не только по нему. И ещё поют шаббатные песни".
  -"Танах - это что?"
  -"Если Вы хотя бы относительно представляете канон Библии, которой все христиане пользуются как священным для них текстом, то основная по объёму часть называется у нас "Ветхим Заветом"...".
  -"Это я уже знаю. И что?"
  -"Так вот у евреев это называется "Танахом", это их Библия".
  -"Так что обозначает само это слово - "Танах"?".
  -"Это акроним по названию трёх составляющих - Тора (Пятикнижие Моисея), Невиим (Пророки) и Хтувим (Писания)".
  -"И получается, что христиане пользуются одним и тем же текстом, что и евреи?"
  -"Да. Причём, заметьте, обе эти группы верующих пользуются им не просто в назидательных целях, - он для них считается священным".
  -"Борис Петрович! Нам надо разбегаться, у каждого свой маршрут. Но если я попрошу Вас встретиться специально по этой теме, Вы не откажите? У меня есть маленькая зацепка для такой встречи".
  -"С охотой поговорим об этом. Если Вы всерьёз интересуетесь христианством, то знать, хотя бы отчасти, об иудаизме весьма полезно. Ведь сказал же апостол Павел, что Израиль - это корень, благодаря которому держится Церковь. Она далеко не всегда это осознавала, но сейчас ситуация меняется, хотя и медленно. До свидания".
  -"Всего Вам доброго".
  
  
   Г Л А В А П Я Т А Я
  Весенняя пора - пора тяжёлая. Сказывается нагрузка учебного года, и хотя образовательный процесс Иннокентия Ильича напрямую не касался, но тысячи оргвопросов, состыковок и неувязок день за днём скапливались в мешке усталости, давящем почти физически. Заканчивался апрель, и конечно было отрадно видеть каждое утро солнышко, свежую зелень травки-муравки, слышать тарахтенье сорок-белобок. Да, они вовсю расположились в сквере, прилежащем к медакадемии, и постоянно вступали в свару с грачами, вернувшихся из дальних странствий. Редкие минуты выпадали для возможности посидеть просто так на скамейке, и тем приятнее было слышать этот гвалт в спорах за свои права. Сквер был огорожен и потому не вытоптан проходящими горожанами. В этом была заслуга его, проректора по АХЧ: надеяться на совесть людей уже не приходилось в надежде, чтобы они хотя бы к этому маленькому оазису относились бережно. Нашёл-таки финансовую возможность заказать приличную на вид ограду, - и вот уже года два как здесь можно по-человечески хотя бы присесть, не натыкаясь на брошенные банки-склянки. Вот и студентов приучил к порядку, а то ведь весь сквер был для них курилкой. Скверная мода пошла: вслед за ребятами с ними наперегонки - и даже опережая их - смолить стали и девчонки. Каких рахитичных детей они будут рожать и потом скитаться с ними по больницам, расплачиваясь за своё же преступление, об этом они сейчас не думают. Ни косметика, ни макияж не спасают, зубы прокуренные, голос осевший. Лица посеревшие и дряблые, - про таких бабуля говорила: "краше в гроб кладут".
  Милая бабуля... Всегда, как только она является в его памяти, то что-то всплывает из глубин времени. Вот и сейчас по непонятной причине снова вспомнилось, как он, Кеша, тогда ещё мальчишка, вошёл в комнату к бабуле, а та чего-то засуетилась и стала прятать в комод предмет, похожий на фотоаппарат. Он не подал вида, но любопытство донимало. И вот когда бабуля была во дворе, Кеша всё же выдвинул тот ящик и, чтобы не нарушить порядок, стал осторожно прощупывать там в надежде наткнуться на твёрдое. И в дальнем углу рука ощутила тот предмет, и та же рука извлекла... непонятно что. Кожаная чёрная коробочка, вдвое меньше футляра от фотоаппарата, весьма потёртая, с какими-то непонятными восточного типа буквами, с таким же кожаным длинным ремешком. Повертев в руках таинственный предмет, Кеша аккуратно положил его на место. Бабулю он не стал расспрашивать, ибо это, во-первых, означало бы, что он поступил нехорошо; а во-вторых, она хранила что-то в памяти, для неё дорогое, к чему она никого не допускала. Потом всё как-то забылось. И лишь недавно - сколько лет прошло - на ТВ показывали про Израиль, про ортодоксальных мужчин-евреев, к молитве надевавших на лоб вот такой же предмет, а ремешком обвязывавших обнажённую левую руку. Женщинам накладывать тфилин не положено. Но - бабуля. Чей же молитвенный предмет она хранила, который ей был дорог? Теперь уже никто не скажет, ибо и родители Иннокентия Ильича ушли в мир иной, как принято говорить, преждевременно. Это и было той "зацепкой", о которой он вскользь проговорил при расставании Борису Петровичу.
   Много тайн унёс с собой двадцатый век с тяжкой травмой сталинизма. Кто-то менял фамилию, чтобы не значиться родственником репрессированного, кто-то это делал во избежание осложнений по просьбе самого "врага народа". Один старый человек рассказывал, что потребовалось взять в Госархиве копию свидетельства о его рождении. Получить документ было несложно, но оказалось, что в графе "отец" был прочерк. "Как так? Ведь я всю жизнь прожил со своим отцом, сам же его и похоронил. Вся семейная история говорит о том, что я родился от тех, кого называл папой и мамой". Загадка усугубилась ещё и тем, что сотрудница архива здесь же подтвердила, что при регистрации рождения в том далёком загсе присутствовал сам отец, ибо там была его роспись. Да, его отец был сыном "врага народа", а времена реабилитации ещё будут только при Хрущёве, - может быть хотели родившегося сына от чего-то обезопасить? Так это и осталось тайной.
  А вспомнилось про ту ритуальную коробочку, когда Борис Петрович сказал о своих взаимоотношениях с синагогой. Что это - дань политической моде? Израиль хотя и поругивают, но за кадром чувствуется, что с ним вынуждены считаться. На карте мира контур этого государства надо рассматривать через лупу, а вот поди ж ты: овощи и фрукты экспортируются с земли, с которой, казалось бы, и взять-то нечего. Да если бы только это. А высокие технологии в промышленности и вооружении! Израиль продаёт их, что составляет немалую долю государственных доходов. А медицина! Несчастный, страдающий болезнью Паркинсона, ложится на операционный стол, а встаёт, свободный от тяжкого недуга. Надо позвонить, - интересно же, что это за таинственный еврейский мир.
  -"Борис Петрович, добрый день! Не отвлекаю Вас невпопад?"
  -"Слушайте, Иннокентий Ильич, Вы немного меня опередили. Я как раз собирался звонить Вам. Здравствуйте! Я хотел предложить Вам интересную встречу. Впервые приезжает из Израиля раввин одной из мессианских общин. Он выходец из России, прекрасно говорит по-русски. Его пригласил наш епископ, и в следующую субботу в 10 утра в зале нашей церкви должна состояться встреча. В каком формате это будет происходить, определится на месте, - так по крайней мере захотел сам приезжающий".
  -"А с синагогой не получается?"
  -"Почему же не получается? Вход туда никому не закрыт. Но на самом богослужении Вы скорее всего ничего не поймёте, - всё ж нужна в некоторой степени подготовка в понимании обширного танахического контекста да и их культуры в целом. Для Вас нужны встречи в частном порядке, и я обещаю Вам знакомство кое с кем. Так как с субботой?"
  -"Постараюсь прийти. Мне это интересно. Я там Вас найду...".
  -"...Но особого внимания Вам я обещать не могу, так как буду занят организационными вопросами. Надеюсь на понимание".
  -"Хорошо, до встречи".
  
  Зал был весьма просторный, посадочных мест примерно на пятьсот. Первое, о чём подумалось: здесь во время богослужений сидят. Он никогда не был в неправославных молитвенных местах, и это было крайне непривычно. Но поразмыслив, он пришёл к неожиданным выводам: во-первых, это удобно. Кто сказал, что молиться надо лишь стоя? А если ноги или спина больные, - так и стоять всю службу, поневоле думая лишь о своих болях? Во-вторых, в этом ведь кроется уважение к человеку. Почему он вынужден только стоять? Хочешь стоять? - пожалуйста, но не лишайся и возможности удобно сидеть.
  Время ещё позволяло, и Иннокентий Ильич потихоньку осматривался. Впереди было некое возвышение - этакая несложная конструкция, вроде амвона в православных храмах. На нём стояло нечто, опять же напоминающее храмовую утварь - аналой. На него кладут Библию или иную книгу, чтобы читать соответствующее данному богослужению. И ещё подобие: в продолжении возвышения была своего рода солея, на которой рядами стояли стулья для хористов, - так пояснила ему сидящая слева женщина. Потихоньку оглядываясь, чтобы не привлекать к себе внимание, он увидел, что на противоположной от кафедры (аналое) стороне обустроен балкон, уходящий вглубь, как бы продлевающий длину зала. Там ярусами стояли скамейки со спинками, а не стулья, - скорее всего для молодёжи, в чём он после и убедился.
  Но вот в заполненный зал вошли руководители общины, среди которых был и Борис Петрович. Епископ - все, кстати, были без каких-либо особых культовых облачений - представил гостя, мужчину возраста примерно его, Иннокентия Ильича. Особое отличие было в том, что приезжий раввин имел густую с сединой бороду, такую, что в народе раньше называли окладистой. Звали его Аарон Штейнер. Коротко сказав, что познакомился с ним в Москве на Конференции по иудео-христианскому диалогу, епископ на этом и закончил, предоставив слово самому раввину. Тот встал за кафедру, хотя тут же и вышел на середину возвышения, взяв в руку микрофон. Заговорил на чистом русском языке - именно на чистом без всяких засорённостей, что доставляло в течение всей встречи немалое удовольствие Иннокентию Ильичу. Он учился на журфаке ещё в те времена, когда знанию добротного литературного языка преподаватели уделяли много внимания.
  Аарон предложил следующий порядок: он скажет нечто вроде вводного слова минут на тридцать, а потом присутствующие смогут задавать вопросы устно или в записках. Возражений не было.
  Это не было докладом или лекцией. Это была информация, предложенная слушателям на их понятийном языке, т.е. снабжённая ссылками на тексты из Библии. Раввин сказал, что в самом начале 90-х годов он с семьёй переехал на ПМЖ в Израиль, где уже проявлялось весьма активно мессианское движение. Это евреи, пояснил он, которые верят в Йешуа Машиаха, т.е. в Иисуса Помазанника (Мессию, Христа). Как известно, ортодоксальные евреи тоже верят и ждут Машиаха, но Йешуа они таковым не признают, и это в Израиле создаёт напряжение во взаимоотношениях. Ортодоксы могут устроить даже какие-то демарши против Мессианских евреев, обвиняя их в предательстве веры отцов, Торы, в несоблюдении заповедей. Но это неправда. Мессианские евреи свидетельствуют, что уверовав в Йешуа Машиаха, они наконец-то стали себя осознавать именно евреями. Тора для них - святое, они стараются соблюдать заповеди, в первую очередь - Шаббат. Кстати, сегодня самый тот день, когда следует приветствовать друг друга словами "Шаббат шалом". Впрочем, лучше поговорить о том, что ближе и понятнее самим христианам: почему в последнее время усилился интерес к взаимоотношениям между евреями и христианами.
  По сути, сказал Аарон, это не какая-нибудь современная придумка; это возобновление того союза, о котором говорил ребе Шауль, он же апостол Павел во второй главе своего "Послания ефесянам". Иннокентий Ильич не знал, конечно, что там писал апостол, но здесь же следовало цитирование, из которого следовало понять, что ранняя Церковь состояла из евреев и людей языческого мира, т.е. из других народов Римской империи. По словам апостола, Йешуа (Иисус) своей жертвой объединил перед Богом обе эти стороны, устранив стоявшую между ними преграду (мхицУ). Конечно, как видно было из текстов самого Нового Завета, - это было всего лишь начало того мощного явления в истории человечества, которое известно как Церковь. Да, тогда это было чем-то периферийным в жизни античного мира. Но ведь было же! Роды христианства были трудными, но не лёгкими были и последующие столетия становления. Была жёсткая, доходящая до жестокости борьба, - достаточно напомнить о массовых гонениях против христиан при римских императорах. Но это - внешнее. Внутри же Церкви ситуация напоминала бурлящий котёл, и в первую очередь надо отметить трагический фактор возведения заново внутри Церкви роковой мхицЫ между евреями и остальными христианами. Там была не одна причина для размежевания, но основная, как видится ему, Аарону Штейнеру, заключалась в том, что христиане из язычников стали придавать Йешуа статус Бога; попросту говоря, стали веровать в него как в Бога. Тогдашние мессианские евреи, будучи детьми Торы, пытались доказывать, что в Танахе, т.е. в том, что позднее стало канонически называться Ветхим Заветом, для такого верования нет основания. Да, там есть пророчества о страдающем Машиахе (евреи применительно к этому говорят "Машиах бен Йосеф"). Но там же говорится и о царственном Машиахе, что соответственно обозначает "Машиах бен Давид". В иудаизме даже есть понятия о двух днях Машиаха, что весьма схоже с христианским пониманием о втором пришествии Иисуса. Но чтобы считать Йешуа Машиаха (Иисуса Христа) Богом, для этого, согласно Писаниям, нет основания.
  Политика всегда, к сожалению, имела решающее слово, и вот уже на Никейском Соборе (325 г. н.э.) под прямым давлением императора Константина было запрещено евреям, входящим в христианские общины, исполнять все их внутренние законы. Разрыв всё более увеличивался, и дальнейшая история этой проблемы полна трагических событий и явлений, апофеозом чего был Холокост. Он, Штейнер, надеется, что присутствующие знают, что это было. К сожалению, истории взаимоотношений между евреями и христианами в российских семинариях почти не уделяется времени, не говоря уж о том, что там нет специального курса по иудаизму, который бы преподавал специалист из евреев. Об иудаизме знают из пересказов, что заведомо во многом искажает суть.
  Нынешняя же практика ведения иудео-христианского диалога является, несомненно, воздействием Духа Божия. Ведь в "Послании римлянам" тот же Павел пророчески говорил, что в предопределённое Богом время Израиль снова возродится из забвения, и Церковь будет воссоединена. Это процесс очень нелёгкий, но необходимый. Вспомните, сказал раввин: в последней книге Нового Завета, в "Откровении Иоанна" даётся картина будущего, где единым космическим хором поётся общая песня Моисея и Агнца: "Велики и чудны дела Твои, Вседержитель!..". В переложение на общепонятный язык Моисей - это Тора, символ Израиля, Агнец же олицетворяет жертву Голгофы, веру Церкви из язычников.
  Всё это было для Иннокентия Ильича так ново и необычно, что он не был уверен, понял ли всё слышанное. Он всего лишь интересуется, по ходу жизни, духовными вопросами - и то лишь потому, что в последнее время они по независящим от него причинам возникали перед ним. Эту информацию за всё время встречи он, конечно же, не смог бы запомнить, но по былой журналистской привычке взял с собой диктофон, чтобы после Борис Петрович пояснил своими доходчивыми словами.
  А между тем, после десятиминутного перерыва, настало время для вопросов из зала. Было непривычно видеть, что верующие общины столь активно участвуют в этой форме общения. Они вели себя раскованно, и некоторые вопросы звучали не очень-то приглаженно, - аудитория ведь состояла процентов на семьдесят из молодёжи.
  Аарон читал с кафедры уже присланную записку с вопросом: "Известно ведь, что мы спасаемся по Благодати, а у евреев всё - Закон да множество предписаний". Он улыбнулся, обводя присутствующих взглядом.
  -"Здесь чувствуется некоторая вызывающая нотка, и это хорошо. Люблю вопросы "с перчиком", - на них интереснее отвечать. Но вначале я, по одесской традиции, задам встречный вопрос: "А что, христиане своими делами творят, что хотят - в смысле отсутствия каких-либо нравственных ограничений или, как здесь написано, "предписаний"?" Ведь если вы обратились к Богу личностно, а не "за компанию", не по стадному, простите, инстинкту, то разве вы не придерживаетесь тех духовно-нравственных предписаний, которыми изобилует Новый Завет? Да, культура религиозного образа жизни у нас во многом разная, но суть-то та же самая: "Ходи предо Мной...". Так было сказано Аврааму, так говорится и нам с вами.
  А теперь о "Законе и множестве предписаний"... Мы предпочитаем говорить не "Закон", а "Тора", что доходчиво переводится как Учение, Наставление к жизни перед Богом. Здесь кроется изначально многовековое заблуждение, - надеюсь всё же, что не вечное. Знаете, это ведь как в науке: если посыл неправильный, то и исследование ведёт к неверным результатам. Так вот, я опять же задаю вопрос, чтобы лучше было понятно: почему еврейский народ в Библии называется "избранным" и в силу этого ему была дарована Тора? К вашему удивлению, скажу, что прямого ответа на этот вопрос нет. И уж в любом случае это избранничество не было обусловлено какими-то сверхнравственными качествами евреев. Я напомню, что в той Торе, о которой поставлен вопрос, чёрным по белому неоднократно написано, что заслуг евреев перед остальным человечеством не было. Приведу лишь один короткий пример из "Второзакония" (на иврите - "Дварим") из девятой главы, где Моисей прямо обращается к своему народу: "Не за праведность твою Господь, Бог твой, даёт тебе овладеть этой доброй землёй; ибо ты народ жестоковыйный...". В других местах эта мысль звучит ещё резче. Из-за ограниченности времени я это цитировать не буду, но мысль предельно ясна: Всевышний, да будет благословенно Его Имя, избрал еврейский народ... по Благодати. Что, неожиданно звучит? Признаюсь, что это слово и сами евреи, - я имею в виду религиозных, - не произносят. Но ведь по существу так оно и есть, как его ни называй. Если не по заслугам, то значит по Благодати. И так молятся в синагогах по молитвенникам, - здесь я читаю наизусть, ибо это наша постоянная молитва:
  "Властелин всех миров! Не на праведность свою полагаемся мы, обращая к Тебе наши мольбы, а на милосердие великое Твоё. Что есть мы, что наша жизнь, что наши добрые дела, что наша праведность, что наше спасение, что наша сила, что наша смелость; что мы можем сказать Тебе, Господь, Бог наш и Бог отцов наших!.. Однако мы - народ Твой...".
  В дни общественных постов читается весьма длинная молитва "АвИну МалкЕну" ("Отец наш, Царь наш"), где перечисляются наши грехи; она заканчивается так:
  "Отец наш, Царь наш! Прояви к нам милосердие и ответь нам, - ведь нет за нами дел, достойных награды; прояви к нам снисхождение и милость и спаси нас".
  Что же получается? По Своему избранию, в котором Всевышний не обязан отсчитываться ни перед кем, Он определил народ быть свидетелем того, что есть Бог, который по Своему суверенному праву Творца контролирует созданный Им же мир. Свидетельство это заключается в истории этого избранного народа: маленькое, по современным меркам, племя через изгнания и пленения, через погромы и Холокост снова возродилось уже как народ в формах государства на своей обетовАнной земле, - и с ним вынужден считаться остальной мир. Возродился и язык наших предков, - какой ещё аналогичный пример можете вы привести? Даже столица - Йерушалаим_- та же. Я это говорю не из гордости, а из сознания, что это - определение Божие, хотя оно рационально необъяснимо. Так что, как видите, противопоставление Закона и Благодати неправомерно. Всё - по Благодати".
  Раздались аплодисменты, чего Иннокентий Ильич не ожидал услышать в стенах церкви. А почему бы и нет? Ведь это же не богослужение. Но вот поднялся один молодой человек и несколько напористо заявил:
  -"Всё это прекрасно, и Вы аргументируете весьма убедительно. Молитвы - так они просто обескураживают своей искренностью. Ведь мы понимаем, что они написаны не напоказ, а для внутреннего, если так можно сказать, пользования, - то есть там нет рекламной показухи. Но как Вы прокомментируете общеизвестные предписания "око за око, зуб за зуб"? Вы избраны, как мы слышали, тоже по Благодати, - и вместе с этим слышен призыв к такой жестокости".
  -"Спасибо за хороший вопрос. Скажу сразу, что в еврейской практике это предписание всегда понималось фигурально, а исполнялось уплатой штрафа за нанесённый ущерб. Но я предлагаю посмотреть на это и по-другому: мера наказания не должна была превышать меру преступления. Я ответил на вопрос".
  Была тишина. Иннокентий Ильич и сам был восхищён. Сколько раз он слышал это "зуб за зуб", и всегда подразумевалось именно расхожее понимание. А тут - одной фразой, и всё стало предельно ясно. Но вот на балконе встала девушка и с вызовом в голосе вопросила:
  -"Согласимся условно, что противоречий между нами нет...".
  Аарон, извинившись, попросил уточнить, кого она имеет в виду под словом "нами", чтобы ему правильно понять вопрос.
  -"Ну, между вами, евреями, и нами, христианами из неевреев... Так вот, я как бы озвучиваю свой вопрос: что вам тогда мешает быть, как все мы? Вы ж ведь как бы обособлены, хотя и верите в Иисуса".
  Раввин какую-то минуту молчал, готовясь к ответу.
  -"Не могу пройти мимо словесных вывихов в Вашем вопросе. Уж извините меня, пожалуйста. Я по образованию в России работал учителем русского языка и литературы и с Вашего позволения поправлю: озвучивать можно речь или музыку с какого-нибудь записывающего устройства. Вы не "озвучиваете", а просто говорите. И ещё это вихляющееся "как бы"... В грамматике оно обозначает некую неопределённость: то ли было, то ли не было. В России неуважительно, - я бы сказал "неряшливо", - относятся к русскому языку. Я намного старше Вас и надеюсь, что не обидел своим замечанием. А теперь - к вопросу. Вы слышали, я упоминал молитву "Отец наш, Царь наш"? Ведь это не просто нечаянно сказанное слово, сказанное по необдуманности. Для нас Всевышний - это Отец. Так какой смысл проходить процедуру усыновления у своего собственного отца? Мы - евреи, верующие в Йешуа Машиаха, но молимся не ему, а Отцу нашему Всемогущему, как молился и сам Йешуа. Помните в "Евангелии от Иоанна"? - "Да знают Тебя, Единого Бога, и посланного Тобой Иисуса...". У нас просто нет причины и нужды оставлять своё еврейское сыновство только ради того, чтобы, как Вы говорите, "быть как все". Вы и мы, оставаясь каждый самим собой, и так уже объединены общей Верой. Разве этого мало? Кстати, у Мартина Бубера - Мордехая Бубера - есть серьёзная религиозно-философская работа под названием "Два образа Веры". Мы просто разными глазами глядим на один и тот же объект Веры, если так можно сказать.
  Про "процедуру усыновления у своего отца" - это не в бровь, а в глаз. Иннокентий Ильич всё с большей симпатией смотрел на выступающего. А тот в продолжение своих слов добавил:
  -"У нас при определённой замкнутости - но не закрытости - считается, что для спасения вовсе не обязательно быть евреем. Согласитесь, что это звучит шире, чем привычное представление о нас. Это я к тому, что вовсе не главное - "быть как все". Приведу здесь ещё одну сентенцию: "лучше быть праведным неевреем, чем неправедным евреем". И напомню из Талмуда: "праведники народов мира имеют долю в грядущем мире". А в книге "Зоhар", главной книге еврейского мистицизма, сказано, что все неевреи, которые относятся к евреям дружественно, являются "хасидей умот hаолам" - праведниками народов мира".
  Подоспела очередная записка, где была просьба рассказать, как в иудаизме рассматривается вопрос о расторжении брака. Аарон обвёл взором зал, высказав пожелание, чтобы эта проблема возникала как можно реже.
  -"Вы даже не предполагаете, как этот важный вопрос в иудаизме регламентирован. Существует брачный контракт ("Ктуба"), где расписано многое. Разумеется, во всех подробностях рассказывать времени нет, но с чем-то ознакомлю и заранее прошу извинить меня за некоторые пикантные моменты, - но ведь мы не на богослужении, не так ли? Контракт этот жених вручает своей невесте при свидетелях, - и этим уважительно подчёркивается роль жены. В тексте есть фраза "жить с тобой", которая подразумевает сексуальные отношения. По Талмуду, оговаривается даже периодичность этих отношений. Это зависело от профессий мужа и свободного времени: каждый день - для незанятых работой, дважды в неделю - для работающих и т.д. Если муж меняет работу, и это может сказаться на уменьшение сексуальных отношений с женой, последняя может не согласиться на перемену работы. Мы, надеюсь, не ханжи и понимаем важность этого аспекта. Брак считается священным, и при разводе, как принято считать, ангелы проливают слёзы. Тем не менее, если семейной гармонии нет, то брак расторгается при обоюдном согласии супругов. Насилия быть не должно".
  Но вот встал сам епископ и попросил объяснить, почему в иудаизме христианство считается идолопоклонством. Гость какое-то время держал паузу; очевидно, вопрос касался чего-то болезненного.
  -"Этой проблеме столько же лет, сколько лет и размежеванию между иудеями и христианством. Поначалу, как я уже говорил, этого не было. Синагога, - я имею в виду иудаизм, - не приняла новое верование по причине того, что Йешуа не соответствовал тем признаком, которые должны быть в ожидаемом Машиахе. Это прежде всего то, что Йешуа не оказался освободителем Израиля от римлян. Кроме этого, он не принёс в мир всеобщую гармонию, о которой говорил ещё пророк Йешайя (Исайя), - помните его слова о льве, мирно лежащем с ягнёнком, когда и барс будет жить с козлёнком, когда никто не будет делать зла другому и будет всеобщий Шалом? Ко всему этому, что не соответствовало пониманию о Машиахе, подоспело ещё и то, - я тоже упомянул об этом, - что Йешуа в Церкви со временем стали почитать за Бога. Надо уточнить: в те времена никаких догматов не было и в помине, они начали насильно утверждаться, начиная с Первого Вселенского Собора. До этого было лишь формирование понятий о Боге, о спасении, о Мессии, - и формировалось всё это где мирно, а чаще всего в ожесточённых спорах с переменным успехом для разных сторон. Это, кстати, при внимательном взгляде обнаруживается, когда вникаешь в синоптические евангелия и сопоставляешь их с "Евангелием от Иоанна". В первом блоке Йешуа вполне себе еврей от евреев, соблюдающий все ритуальные предписания... Вы что-то хотите сказать, молодой человек?"
  Действительно, из зала вскинулась рука и чей-то голос (Иннокентий Ильич лица не разглядел) после паузы вопросил:
  -"А как же, уважаемый раввин, понимать те частые споры Иисуса с фарисеями и саддукеями, которые видны из тех же синоптических евангелий? Извините, если нетактично прервал Вас".
  -"Всё нормально, не переживайте. И спасибо за вопрос. Отвечу как можно короче, чтобы не уходить далеко от заданного епископом вопроса. Еврейские учёные в последнее столетие - назову оставивших уже этот мир Мордехая Бубера и Давида Флуссера, а из нынешних Пинхаса Полонского, - так вот они тщательно изучили тексты евангелий и пришли к выводу, что те споры, о которых Вы говорите, это ни что иное как внутренние "разборки", извините за современный слэнг. Да, было чрезмерное уклонение в сторону мелочного толкования мицвот (заповедей), против чего часто Йешуа и возражал. Отсюда и этот рефрен: "вы слышали, что сказано древним?... а я говорю вам...". Однако сам же Йешуа неоднократно говорил о необходимости соблюдения предписаний Торы; причём говорил даже в предупредительной форме: кто нарушит их, тот малейшим наречётся в грядущем мире. Но возвращаемся к моему ответу на основной вопрос.
  Вот ведь, не сразу ухватишь нить...Да, вспомнил...Если евангелисты-синоптики передают нам образ Йешуа в виде вполне земного человека, хотя и наделённого неземными возможностями, то Иоанн уже придаёт Йешуа признаки божественности. Строго говоря, весь текст Нового Завета не говорит об Йешуа как о Боге, есть только единичные словообороты сомнительного толкования. Это вопрос не мимолётного взгляда; это надо спокойно и беспристрастно обсуждать отдельно, приготовив аргументы, чтобы не было голословия".
  Но прозвучал вопрос уже без поднятой руки:
  -"Можно хотя бы пару примеров со ссылкой на текст? Уж очень интересно".
  -"Точных ссылок не обещаю, ибо я всё же не доклад читаю. Но ведь проверить совсем не сложно, - среди вас много тех, я уверен, кто очень хорошо знает текст. Итак, по памяти. Апостол Павел, обращаясь к христианам, пишет: "...Вы же - Христовы, а Христос - Божий". В другом месте: "Христу глава - Бог". Ещё: "Он, т.е. Иисус, теперь жив и живёт для Бога". Вы все помните фразу "Бог явился во плоти". Но в переводе Нового Завета Российским Библейским Обществом, изданного лет двенадцать назад, это фраза из письма Павла Тимофею звучит иначе: "...это тот, кого Бог явил в человеческом теле". Разницу чувствуете? Это же многое меняет. И таких мест из Нового Завета много. Я как-то посчитал: их более ста, не считая аналогичных повторов.
  Для нас, мессианских евреев, Йешуа - лицо мистическое в космическом измерении; он - высший управитель в доме Бога (выражаюсь фигуральным языком). В грядущее предопределённое Богом время,.. одну минуту, там длинная фраза, и я всё же её прочитаю; вот, в "Первом послании коринфянам" в пятнадцатой главе стих 28 написано: "Когда же всё будет покорёно сыну, тогда он подчинит себя Богу,.. так что Бог станет всё во всём".
  Я не открываю дискуссию, потому что в повестке дня она не была заявлена. Если это интересно продолжить, то у нас до вечера время есть, но нужно согласовать с епископом.
  Всё же нужно закончить с ответом на вопрос о т.н. "идолопоклонстве" христиан. Да, после того, как в Церкви стало утверждаться мнение об Йешуа как о Боге, иудейская часть христианской общины этому воспротивилась, ибо в иудаизме столетиями сложилась Вера в Единого Бога, да будет Он благословен. Эта Вера была выстрадана жёстким противостоянием многочисленным божествам окружающих Израиль племён и народов. К тому же - нельзя сбрасывать это со счетов - была одна война против римлян в 70 году н.э., потом вторая под руководством Бар Кохбы в 135 году, и обе они закончились поражением евреев. Наступило время великого галута, т.е. рассеяния по всему миру. Христианство, ко времени т.н. Отцов Церкви, почти полностью было уже свободным от евреев, а "Отцы" сочинили "теорию отвержения", из которой следовало, что Бог отвернулся от Израиля, заменив его "новым Израилем". Соответственно, последовали ужасные последствия преследования евреев в течение многих веков, вплоть до Холокоста.
  Как видите, почва была подготовлена для того, чтобы считать христианство идолопоклонническим, и есть для этого даже такое понятие - "аводА зарА" (чуждое служение). Но в последнее время наши учёные стали более убеждаться, что христианство чтит не трёх богов с разными сущностями, соединённых в одном Боге. Ведь и в иудаизме с его строжайшим монотеизмом тоже мистически рассматриваются разные аспекты Всевышнего - и их много; назову хотя бы два, наиболее для вас понятных. Это "хЕсед" - милосердие, это "гвурА" - суд, справедливость. Вы же ведь узнаёте всё это, не правда ли? Помните "милость превозносится над судом"? Это же из Св. Писания. В иудаизме в отношении к христианству всё чаще стал употребляться другой термин - "шитУф". В буквальном смысле он обозначает "образ, присоединяемый к Богу". Или - "соучастное служение" в том смысле, что оно всё таки провозглашает монотеизм.
  Следует уточнить, что ортодоксальный иудаизм для себя никаких "добавок" ко Всевышнему не разрешает. Но для других народов, принявших свет Торы, это считается допустимым, потому что все её предписания обязывают евреев, а не язычников, - и таким образом напряжение во взаимоотношениях как бы ослабевает.
  В заключение нашей утренней встречи, - мы ведь по программе продолжим общение и вечером, - хочу напомнить хорошо известные слова апостола Павла об Израиле: "дары и призвания непреложны", т.е. неотменяемы Богом. Так что возобновление иудео-христианского диалога после многих веков отчуждения - это знак того, что обетования Господни исполняются.
  И закончу словами нашей синагогальной молитвы:
  -"Ты возлюбил нас любовью великой, Господь, Бог наш; милость безграничную оказал Ты нам, Отец наш, Царь наш; пусть будут ясны нам слова учения Твоего, пусть наше сердце будет открыто заповедям Твоим, пусть останется в нём только любовь и благоговение к Имени Твоему".
  И ещё:
  -"Если бы гортань наша была полна гимнами, словно море водою, и на языке нашем была бы песня, звучная, словно шум волн, и на устах наших хвала, беспредельная, словно ширь небосвода, и глаза наши сияли бы, подобно солнцу и луне, и руки наши были бы распростёрты, как крылья орлов поднебесных, и ноги наши были бы легки, словно ноги ланей, - всё равно не смогли бы мы отблагодарить Тебя, Господь, Бог наш и Бог отцов наших, и благословить Имя Твоё, как подобает, даже за одно из тысяч тысяч и мириад мириадов благодеяний, знамений и чудес, которые Ты сотворил с нами...".
  Затем встал епископ, но что он говорил, Иннокентий Ильич уже не слышал, т.к. от перегрузки столь незнакомой информацией была потребность скорее выйти на воздух.
  -"Нужно договориться с Борисом Петровичем о встрече, чтобы он мне растолковал всё. А бабуля, надо полагать, была в весьма близких отношениях с каким-то мессианским евреем, раз так бережно хранила его молитвенные принадлежности".
  
  
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
  Но неожиданно предстояла командировка в Самару. Будет проведён межвузовский семинар по теме "Деструктивная деятельность экстремистских организаций". Это было по части проректора по воспитательной работе, но Литвинова была на "больничном", так что ехать надо проректору по АХЧ. Хотя мероприятие запланировано всего на один день, но это была пятница, - и если прибавить ещё два выходных, то будет неплохо: учебный год заканчивался, и так хотелось хотя бы уж не отдыха, - до отпуска ещё надо дожить, - а просто "сменить декорацию".
  Четверть века назад была возможность побывать в этом средневолжском городе. На волне демократических чаяний там был некий слёт журналистов, жаждавших свободы слова после засилья коммунистического режима. И Иннокентий был рекомендован на этот форум, чтобы поделиться новым личным опытом работы с общественностью. Мероприятие проходило в скромной обстановке на территории какой-то турбазы на берегу Волги. Располагались в простых дощатых домиках, рассчитанных на четырёх человек в каждом. Все были молоды, ещё не был забыт комсомольский аскетизм; кормили здесь же в столовой ученики местного кулинарного училища. Правда, завпроизводством столовой была женщина с солидным стажем, - это чувствовалось, - и своих стажёров она держала в строгости, "школила". Хоть "щи да каша - пища наша", но всё готовилось чисто и вкусно. Совсем недавно ещё были талоны на покупку от мыла до масла, - так что здесь кормились хоть и скромно, но сытно. Однако всё это запомнилось, как имевшее малое значение.
  Волга - вот что охватило тогда душу Иннокентия. Здесь она была достаточно широка да ещё и с быстрым течением. В первый же день один журналист из Москвы по имени Варужан решил сплавать на тот берег. Коренастый армянин, общительный, но немногословный, значит - не хвастун. Надо полагать, он знал свои возможности, но не знал Волгу. День уже склонялся к вечеру, и участники слёта начали всерьёз беспокоиться о пловце. Была ещё одна пикантность в ситуации: он приехал с дочерью лет пятнадцати, и та была в смятении. От неё не отходили две женщины, стараясь развеять в ней надвигающийся страх. Уже в сумерках появился Варужан, изрядно уставший. Он рассказал, что течение отнесло его чуть ли не за километр вниз; он вынужден был по противоположному берегу забрать выше пару километров, чтобы оттуда приплыть к нашей базе. На следующее утро за завтраком в строгом виде было объявлено больше не испытывать судьбу подобными заплывами. Шутка ли? - вчерашним вечером уж было собрались звонить самарскому городскому начальству для поисков пловца.
  И всё таки - Волга! В своём Женоровске Иннокентий такого водного раздолья не видел, - и вполне закономерно было то, что сразу стали всплывать в памяти некрасовские строки:
  "О, Волга, колыбель моя!
  Любил ли кто тебя, как я?.."
  В ярославльском краю бывать не приходилось, но и здесь, в самарском, вполне можно было понять поэта. А Жигули! Что же это за величие такое! Противоположный берег доминировал своей зелёной громадой, а вниз по течению - Жигулёвские Ворота, хотя от турбазы они едва виднелись.
  О самой Самаре воспоминаний осталось немного. Запланированной экскурсии не было. Лишь один раз, рассчитав время для возвращения на турбазу, Иннокентий с каким-то коллегой по журналистскому цеху всё же съездил в город. Запомнилось только, что сохранилось много архитектурных памятников досоветского времени. Так что собирался туда теперь Иннокентий Ильич с намерением получше, не спеша ознакомиться с достопримечательностями. Семинар назначен на пятницу, - и он заранее отметил в заявке, подтверждающей его участие в нём, чтобы день отъезда для него был воскресеньем, а дополнительное проживание в гостинице он оплатит сам.
  
  Присутствовало человек сто, не больше. Очевидно, не только он, Жарких, заранее понимал казённость затеянного мероприятия, - а ведь планировалось участников вдвое больше. В начале была вступительная лекция по общей характеристике экстремизма, затем все разбрелись по секциям - политической, националистической, религиозной. Иннокентий Ильич, сам не зная почему, заявил себя на "религиозный экстремизм". Было скучно от штампованных докладов, скучно со всей очевидностью было и тем, кто их изрекал.
  Была лишь одна ситуация, когда возникла дискуссия по поводу недавно запрещённой в России религиозной организации "Свидетели Иеговы". Докладчик из Москвы, доктор политических наук, холёный номенклатурщик, нудно и беспредметно бубнил о вредоносности "свидетелей". Очевидно, он был экспертом на судебных процессах по "делам" этих верующих, раз он только так и называл их. Иннокентий Ильич, искренно желавший понять, в чём же конкретно кроется опасность от них, задал вопрос в этом духе. Ответ не только разочаровал, но и раздражил: "Свидетели" де устраняются от общественной жизни, игнорируют государственные праздники, Библию имеют своего перевода, а не "нашу" - синодальную, назойливы в своей агитации - "вламываются" (так и сказал товарищ лектор) в квартиры непрошеными гостями. Но это были опять общие слова, и тогда спросить пришлось более конкретно:
  -"Что за печаль государству, которое, кстати говоря, согласно Конституции значится светским, по какому переводу Библии эти верующие веруют"? -
  - Иннокентий Ильич немного сконфузился от своей тавтологии. Но доктор этого не заметил. Он ответил напористо:
  -"Ну, Вы же знаете, что Православие у нас - религия большинства, у которой перевод - синодальный".
  -"Я знаком кое с кем из верующих, христиан. Они не считают для себя зазорным сличать свои понимания тех или иных вопросов с другими переводами, которые им помогают уточнить смысл священного для них текста. Например, один из протестантских пасторов показывал мне современный перевод Нового Завета, - обратите внимание, - сделанный совместными усилиями российских учёных и богословов. И православных, кстати, тоже. Чтобы не было интриги, скажу, что имею в виду Российское Библейское Общество, которое было основано ещё при Государе Александре Первом. Это я к тому, что умный человек не считает для себя зазорным проверить свои знания - в данном случае религиозные - сличив их с другими переводами".
  Последняя фраза с "умным человеком" московскому доктору пришлась против шерсти, на что он отреагировал злобным взглядом. Но промолчал.
  ...Жарких и вправду несколько раз встречался с Борисом Петровичем, и встречи для него самого были полезными в просветительском плане. Пробовал даже читать подаренное им Евангелие, но было как-то трудно воспринять явление ангела деве Марии, непорочное зачатие, небесный ангельский хор близ ночного Вифлеема да и не только это. Правда, Борис Петрович дал совет перед чтением:
  - "Читайте так, как едите рыбу. Вы ведь не едите её вместе с костями, не так ли? Они несъедобны. И в Евангелии Вы встретите места, если так можно сказать, неудобоваримые, - но как кости Вы откладываете в сторону, не пытаясь их съесть, так и труднопонимаемые места из текста откладывайте в сторону, до времени, когда будет способность к пониманию".
  В одной из встреч он несколько даже удивил своим подходом к "трудным" местам Евангелия:
  -"Ну вот хотя бы этот Вифлеемский небесный хор... Поверьте мне хотя бы на слово, что Вера наша зиждется вовсе не на этом ночном явлении, - и поэтому спокойно перешагивайте через эту трудность. Не надсаживайте себя. Непорочное зачатие? Не думаю, что мы перестали бы верить в Искупление, если бы вдруг в каком-нибудь обнаруженном древнем манускрипте - подлинном, а не апокрифическом - было свидетельство, что Иисус был зачат вполне естественным образом. С этой "непорочностью" столько было раздоров и взаимных анафем, - а всё из-за того, что неким богословам времён стародавних, по преимуществу из монашествующих, всякое совокупление мужа и жены считалось порочным, - хотя бы соитие было и по любви. Отстаивая "непорочное зачатие", ссылаются на пророка Исайю, но при анализе книг Ветхого Завета было бы правильным что-то почитать из работ еврейских учёных в области библеистики. Уж им ли не знать древнееврейский язык и тот смысл про "деву"! Но ведь это считается таким наиважнейшим фактором, что упустят главное в христианстве, но зато будут твердить одно слово, перепевая его многократно в храмах под приплясывающий ритм: "приснодевственная",.. "приснодевственная"...
  -"А что, Борис Петрович, главное?"
  -"Хороший вопрос... Только не думайте, что я подыгрываю Вам простотой своих ответов. Так вот: главное в христианстве - это конец нашей богооставленности. Помните это слово с голгофского креста? - "Боже мой, для чего Ты меня оставил?". Иисус взял на себя эту богооставленность, чтобы возвратить нам сыновство перед Богом. В синагоге на праздник Йом Кипур мужчина крутит над головой петуха со словами "это моё искупление". Этот мистический обряд мы, христиане, понимаем как намёк на голгофское искупление. Всякий человек, принявший это в своё сердце, это Искупление, восстанавливается в статусе сына или дочери перед Отцом Небесным. Помните, я говорил в СИЗО Спартаку о сыновстве? Вот это и есть самое основное. Думаете, я Вам какой-то модерн в богословии предлагаю, лишь бы понравилось? Прочитайте письма апостольские, - там рефреном звучат слова: "Возлюбленные! Мы теперь дети Божьи...". Это ж ведь провозглашение, адресованное ко вполне земным людям. Дар, который остаётся только принять".
  -"Хорошо, приняли. А живут-то так, что зачастую хуже неверующего..."
  -"Нехорошее всегда замечается более остро. В этом Вы не первый наблюдатель. Но и огулом - всех под одну гребёнку - тоже негоже судить. Здесь ведь ещё и вопрос совести, а этого Господь за нас не решает. Вот и получается, что один человек живёт делами своей Веры, а десять других верят без надлежащих поступков, т.е. без дел. Как тут не вспомнить известную фразу "вера без дел мертва"? Но не надо забывать, что европейская цивилизация, включая сюда уже исторически и американскую, - это ведь следствие того, что языческие племена приняли христианские ценности. Это что-то да значит, согласитесь. С грязной водой не выплеснуть бы и ребёнка ненароком".
  Резон в этих пояснениях был. Помимо "трудных" мест было много и того, что удивляло своей нездешней простотой. Чего только стоила притча о блудном сыне!
  
  ...Однако, полемика экспромтом продолжалась.
  -"Иеговисты игнорируют государственные праздники? Но они что - призывают к политическому перевороту? Я знаю достоверно, что они в политику не вникают. Вот признали "Рождество" государственным праздником, которое совсем недавно не то что праздником не было - не было вообще никакого Рождества, как и Бога не было. Завтра политика государства изменится (говорю к примеру), снова запретят Бога и всё, с ним связанное в людских представлениях, - и я уверяю Вас, тоже самое "большинство", к которому Вы апеллировали, откажутся от "Рождества" и от "Пасхи". Социологический опрос показывает, что всего четыре процента от общего числа позиционирующих себя православными посещают храмы даже на Пасху. Такова цена вероисповедности этого "большинства". Это я говорю всего лишь к тому, что государственные праздники уж очень преходящие понятия, чтобы из-за них преследовать верующих.
  Далее. Назойливость их в пропаганде своих убеждений может быть неприятна, тут спору нет. Но как понимать Ваше слово "вламываются"? Вы можете назвать случаи, когда хозяева квартиры им двери не открывали, а они насильно каким-то образом в квартиру всё же "вламывались" и заводили свои разговоры? Молчите? С другой стороны, разве не со всех телевизионных каналов в российских квартирах - безо всякого спроса - свою пропаганду ведёт Православие? "Сегодня все православные нашей страны отмечают Пасху", - вещают нам дикторы. Вроде бы правда, да не вся правда: ведь в этот же день Пасху в России отмечают и многочисленные неправославные христиане. Но сознательное умолчание о них формирует соответствующее общественное мнение. Вот где проникновение в наши квартиры без нашего согласия. Здесь, пожалуй, и скажешь "вламывается", но я от этого слова воздержусь".
  -"Вы что-то... От какого вуза.."
  -"Да оставьте. Нет у вас конкретного ответа, так и скажите. У меня к Вам вопросов больше нет".
  -"Но у меня есть вопрос по поводу Вашей позиции к нынешнему курсу государства..".
  Иннокентий Ильич уже был "на взводе":
  -"..Ну прямо как в недавнем ещё прошлом - "к курсу партии и правительства". Будучи нейтральным человеком по отношению к любой религии в нашей стране, я всё-таки скажу напоследок, что ничего из Вашего доклада не свидетельствует об экстремизме "Свидетелей Иеговы". Ах да, мы чуть не забыли, что иеговисты отказываются от переливания крови. Я не специалист в области медицины, но опять же считаю этот вопрос делом частным, государственные интересы никак не затрагивающим. Эти люди - трезвенники, - и уж хотя бы этому надо поучиться многим православным, водку ставящим чуть ли не в национальное достоинство. Извините, я выйду, чтобы позвонить. Я обещал в это время".
  Про "позвонить" Жарких придумал сиюминутно, понимая, что "товарищ лектор" прилипнет к нему своими казёнными словесными заклинаниями. Выйдя на воздух, он с удовольствием осознал, что теперь у него два свободных дня.
  А всё таки ощущение какой-то гадливости долго не отпускало, - и хотя Иннокентий Ильич бродил по городу в оставшийся вечер совершенно раскованно, - служебных обязанностей больше нет, - чувствовалась потребность чем-то очиститься от нехорошего осадка.
  Как же живуче это крапивное семя, эти чинуши теперь уже "от науки". Хотя в наше время степень доктора наук не приобретает себе, похоже, разве что ленивый. Это что! - вон уже и академиками становятся те, кто по-русски одного предложения не напишет без ошибки. И в какой области науки он академик, сам толком не знает, а туда же: читает лекции. Ну, референты напишут ему что угодно.
  Вспомнилась недавняя встреча с одним из старых учёных из местного университета. Слово за слово, а разговор всё равно пришёл к наболевшему, - и надо было видеть, как этот профессор, уважаемый в ряде зарубежных университетов, с искажённым от горечи лицом выдохнул:
  -"Кеша! До чего дошли! Медицина - швах! Образование - швах! Наука, высшая наука - тоже швах!"
  И разошлись, "разводя безнадёжно руками".
  Кто разберётся в причинах разрухи в головах? Профессор Преображенский? Опять вспомнился - второй раз на дню - Борис Петрович, который говорил по какому-то поводу, что в Библии сказано... Да, жаль, что до сих пор сам её текст представляется ему, Иннокентию, в смутных очертаниях, - потому и с трудом вспоминается, что же было сказано. Ну, в общем, этот пастырь говорил, ссылаясь на пророков (да, кажется - на пророков), что если люди не имеют Бога в разуме, то они пускаются во все тяжкие. Помнится, он ещё переспросил:
  -"Как, как Вы сказали, Борис Петрович? Иметь Бога в разуме? Говорите, что буквально процитировали? Сильно сказано, и я чувствую что эти слова, как вбитый гвоздь - чётко и без религиозной слюнтявости. Ведь что мы видим в повседневной так называемой церковности? - свечки на всякий случай (без осознания, нужны ли они, и необходимы ли), "освящённые" вербочки незадолго до Пасхи, тысячи культовых условностей, которые ничего по сути не говорят ни уму, ни сердцу - им несть числа. Но задай только вопрос "зачем?", и услышишь лишь "так положено". Вот и вся вера у этих вчерашних комсомольцев, которые теперь самые усердные апологеты "веры большинства". Свои жалкие души, дряблые в безвольности, они оградили исполнением непонятных предписаний, будто бы так необходимых для... Да и чего для? Для души, что ли, работать над преобразованием которой мало кто заботится? А тут - "иметь Бога в разуме"! Как Вы удачно это вставили".
  -"Ну, Иннокентий Ильич, если уж так Вам это запало, то я могу подкрепить и ссылкой уже на новозаветных апостолов, которые, кстати, по крови были потомками тех пророков. Вот Вам ещё цитата: "Он дал нам свет и разум". Свет подразумевается не внешний, который итак существует для всех, но свет духовный. Но кому дал? Кувшин, перевёрнутый кверху дном, не будет наполняться водой, хоть пролейся над ним тропический ливень. Значит, нужно стать в состояние открытости, обращённости кверху, чтобы туда могла наливаться живительная вода, - и желательно, чтобы это было не кратковременным эмоциональным позывом, а постоянно".
  -"Как это - постоянно? Отрешиться от повседневных дел и этим только и заниматься. Не зашкаливает ли здесь, Борис Петрович?"
  -"Я Вас понимаю. Это - дело добровольное, но иначе не получится. Это ведь можно проиллюстрировать и на житейском примере. Человек определил свою деятельность в каком-то определённом профиле; пусть это будет специальность хоть столяра-краснодеревщика, хоть филолога; в данном случае разницы нет. Вот он начинает обучение при каком-то мастере или в университете, - пройдёт не один год, верно? Но и после, если он не хочет быть просто ремесленником, а тоже мастером или учёным, он будет вникать в тонкости своей профессии. Здесь ведь не возникает недоумения? А почему мы думаем, что духовное самосовершенствование не требует постоянного внимания? Даже есть такое понятие, которое, правда, ныне мало употребляется: "умное делание". Оно взято из христианской практики".
  Так - в непринуждённой прогулке по незнакомому городу - думалось и вспоминалось. А между тем, в этих размышлениях Иннокентий вынужден был остановиться перед шикарным зданием. Самара вообще создавала впечатление чего-то масштабного, прочного. Помнится, где-то он слышал, что этому городу в советское время даже прочили статус столицы, - оттого и улицы, и здания были в какой-то претензии на внушительность. А это, это что такое? Широкий размах по горизонтали с порталами по бокам, а по середине - помпезная колоннада в четыре колонны с портиком наверху, с барельефами и грифонами. Да там и надпись наверху: "Волжско - Камский коммерческий банкъ", - ну понятно, из тех ещё времён. Да и не мудрено: война-то с Гитлером сюда не дотянулась своей варварской разрушительной рукой. На помпезном парадном входе видна была доска, указующая на принадлежность здания. Перейдя улицу (она оказалась названной в честь Куйбышева), Иннокентий прочитал, что это - Областной художественный музей. Это было находкой. Майский вечер длинный, и скоротать время не просто так, а для пользы - чего ж лучше? Он ни с кем не связан временем, а в музейной тиши время будет потрачено не зря.
  И оказался прав в своём предчувствии, стоило только войти в вестибюль. В вестибюле пояснялось, что здание было построено изначально местным промышленником (или купцом, не запомнилось), - а эти предприниматели в те времена строили не скупясь и со вкусом, для чего не стеснялись приглашать авторитетных архитекторов. Что за лестницы! - широкие, с внушительными перилами. А воздушное пространство с этими высокими потолками! Про лепнину везде - но без излишества - и сказать трудно; нужно видеть.
  Однако, художественный музей - это прежде всего картины. И медленно проходя из зала в зал, Иннокентий чувствовал, что оттаивает душой. Больших полотен, как в Русском музее или Эрмитаже, здесь не было, но смысл ведь не в размерах, а в содержании. Многих авторов он не знал, хотя и встречались трогательные миниатюры. Но вот известные имена, и их полотна заставляли задерживаться подольше. Старая журналистская привычка, - и в блокнотик записаны "Две матери" Вл. Маковского. Сразу вспомнился "Грядущий хам" эссе Дм. Мережковского, только на картине было похуже: баба, когда-то отказавшаяся от нагуленного ребёнка, теперь пришла пред"являть свои родительские права женщине, ставшей мальчику настоящей матерью. Красная косынка на голове у той бабы автором картины говорила о провидческой зрелости художника. То было сродни "Бесам" Ф. Достоевского. Далее отмечены были для памяти (лучше тупой карандаш, чем острая память) "Слепцы" Н. Ярошенко, "На пасеке" уже другого - А. Маковского, "Зимний пейзаж" А.Саврасова. Список был длинный. Но так умиротворённо легло на душу изображение детей Н. Богдановым-Бельским в его картине "Дети на уроке". Какие светлые, открытые, пытливые лица у них, внимающих невидимому на полотне учителю! Это лица совсем другой эпохи, хотя той же России. Они продолжали сопровождать Иннокентия, пока он не вышел на уже вечереющуюся улицу. Как хорошо было сознавать, что получилось очищение от мерзостного самочувствия, оставленного казённым Семинаром. Побродив ещё немного, чувствуя уже усталость, он вернулся в гостиницу, чтобы остаток вечера скоротать за чтением.
  
  
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  Утро было солнечное, тихое. Суббота, поэтому и не было слышно привычного городского шума. Торопиться некуда, и от ожидания свободного гуляния по Самаре настроение было прекрасное.
  Пока - душ, пока - нарочито ленивое одевание, затем завтрак на первом этаже, - а на дворе уже одиннадцатый час. Куда же идти для начала? Что за вопрос? - конечно, к Волге. Там, говорили, набережная уж очень красивая, хотя и длинная - аж километров пять. Ну, да ведь не обязательно же проходить её всю. "Вперёд, Геркулес!" - вспомнился призыв из мультика про щенка Пифа.
  И вот она - Волга! Душу захлестнула раздолье от её величавой шири. И этот непередаваемый запах - от всего, что намывает речная волна...
  Святые угодники! Что ж это за диво такое! Солнце ещё только поднималось к зениту, и противоположный берег предстал своим величием, не залитый пока полдневным светом и оттого чётко просматривавшийся. Весь в лесах, как будто изумрудный в свежей зелени, - ещё была только середина мая, - он как бы нависал над водной гладью. Какая же высота этих гор? Кого спросить? Здесь, на набережной, в основном мамы или бабушки с детьми, и беспокоить их как-то неудобно. Чтобы утолить любознательность, Иннокентий Ильич спросил об этом женщину, идущую неспешной походкой. Она недоверчиво взглянула на него - типичная женская реакция на вопрос незнакомого, - но ответила вежливо:
  -"Уверяют, что в некоторых местах высота достигает 380 метров, но не здесь, а несколько ниже по течению. Я сама, конечно, не забиралась так высоко, но мои приятели, помоложе меня, ходили в походы, видели там отметки. У меня нет причины им не верить".
  -"Ну, а ширина Волги здесь какая?"
  -"Я сама, конечно... - короткий приятный смех - Простите, какая-то однообразная запевка получается. Не переплывала, да, но говорят, что до того берега около двух километров. Преувеличивают, пожалуй".
  -"Рискую быть назойливым: а что у вас, самарцев, называют Жигулёвскими воротами?"
  -"Если бы мне было неприятно, то я не постеснялась бы ограничиться первым ответом. А Жигулёвские ворота - так во-о-н там. Видите, реку с обеих сторон как-бы сжимают горы? Они и есть - эти ворота. С левой стороны - Соколиные горы, а Жигулёвские - справа. Там очень красиво. Соколиные горы начинаются с Царёва кургана".
  -"Вы, конечно, там не..."
  -"Ну вот, поймали. Ладно - сама виновата. Но там-то я бывала. Спрашивайте ещё, - почему не порадеть приезжему человеку?"
  Иннокентий слушал незнакомку с тайным изумлением. Что она была красива красотой зрелой женщины - это без сомнения. И это слово, как бы вскользь, "помоложе меня"... Такое себе позволяют женщины, внутренне спокойные по части возраста, - и это располагает к доверительности. Но голос... С чем сравнить её голос? Ведь она не кокетничает, это же заметно. Стоп, вспомнил: "Ну а речь-то говорит - будто реченька журчит". Интонация ровная, спокойная и... волнующая.
  -"Прежде всего приезжего человека заботит, на какое время рассчитывать, чтобы не злоупотреблять Вашей любезностью? И я уже знаю точно, что никто мне не расскажет о Самаре так симпатично".
  -"Это уже завуалированный комплимент. Спасибо. Никогда не слышала словосочетание "рассказывать симпатично". А временем я располагаю для упоминания всего лишь о некоторых достопримечательностях - и то лишь по ходу, никуда не сворачивая. За неделю устаёшь и пользуешься возможностью прогуляться хотя бы чуть в стороне от городского шума. А здесь и воздух свежий".
  -"Я заметил, что женщины мало интересуются именем незнакомого человека. А мне, извините, неловко, вызвав Вас на разговор, не знать, как Вас зовут. Меня - Иннокентий".
  -"Красиво Вас нарекли родители. А меня - Адель".
  -"Ну, уж это явный розыгрыш. Так знакомились девочки в мои школьные годы, придумывая себе иное имя".
  -"Ничего не розыгрыш. Меня и вправду так зовут. Имя вроде бы немецкого происхождения, возможно поэтому я хожу в лютеранскую кирху. Хотя есть ещё версия, что "Адель" - из тюркской языковой группы".
  -"И что означает Ваше имя с тюркского?"
  -"Верная".
  -"Красивая и верная. Так с чего начнём? О чём поведаете сначала?"
  -"Да вот хотя бы с этой изюминки... Подойдём поближе к воде".
  И они приблизились к весьма необычной скульптурной композиции. Ничего подобного Иннокентий Ильич не видел. Представьте себе мольберт художника, только большего размера, выполненный из чугуна, и на нём - рама для картины. Если вы смотрите на неё лицом к Волге, то сквозь раму тяжкой бечевой к вам выходят...бурлаки, влача за собой по воде барку. Своеобразная копия знаменитой картины Ильи Репина "Бурлаки на Волге"! Они как-будто были "подвешены" на воздухе, но на фоне реки вполне реалистично тянули свои лямки, изнемогая от усталости. Изумляло техническое решение задуманного. Какое-то время Иннокентий Ильич молча обходил эту композицию, оценивая её с различных ракурсов. Нужных слов не находилось, - да они и не были нужны.
  Адель была довольна произведённым эффектом.
  "Тогда я думать был готов,
  Что не уйду я никогда
  С песчаных этих берегов.
  И не ушёл бы никуда -
  Когда б, о Волга! над тобой
  Не раздавался этот вой!"
  Иннокентий, всё всматривавшийся в столь необычную скульптуру, оглянулся: это она стихотворно иллюстрировала работу современного мастера.
  -"Да, именно вой. Илья Репин ходил по этим берегам и под впечатлением бурлацкого воя написал свою картину. Нас всегда покоряет реалистичность в изображении измотанности этих людей, но мы ничего не слышим. А Некрасов помог услышать вой. Ведь так и было, а не то, что видишь на иных картинках: бурлаки на привале, варят уху, чуть ли не романтика. Надо слышать вой".
  Он слушал Адель в каком-то затянувшемся онемении. Уже давно вовсе не молодому, ему редко выпадала возможность удивляться, - но здесь и Репин в столь оригинальной подаче, и Некрасов с бурлацким воем, и Адель с её мягким серебристым голосом.
  Почуяв произведённый эффект, она спросила:
  -"А Вы в бункере Сталина были?"
  Она его выручила, избавила от необходимости выражать своё впечатления, - ведь в подобных случаях уместнее всего помолчать.
  "Почувствовала. Удивительно" - это он без слов, про себя.
  "Слышал, что у вас есть такое диво... И знаете, - уж простите мне, - если бы Вы даже предложили показать мне этот бункер, я не принял бы предложение".
  Адель пытливо вглядывалась в нового - такого неожиданного - знакомого.
  -"Честно сказать, у меня это была провокация. Когда кого-нибудь из иногородних гостей спрашиваешь об этом, то они живо интересуются, идут туда с каким-то неприятным для меня стадным любопытством, как в мавзолей Ленина. Вы - первый, кто отказался. И мне не нужно объяснений. Я оценила Ваше брезгливое отношение к этому имени. Вы даже рисковали обидеть меня своим ответом, - но в данном случае это ценно. Порядочность - прежде всего".
  Он принял этот взгляд. Есть взгляды фальшиво-скромные, есть - вызывающие. У неё же - открытый и спокойный, но не равнодушный.
  -"Вы меня удивляете своей проницательностью, Адель. Признаюсь, я даже сдерживаю себя от более высоких слов, боясь, что Вы сочтёте их за фальшивые ноты полагающейся вежливости".
  -"Многим женщинам нравятся комплименты. Но я отношусь к ним спокойно; ведь понятно же, что в них кроется немалая доля преувеличенности, а часто даже неискренности. Пушкин сказал мудро: "...хвалу и клевету приемли равнодушно...". Лгать не буду: равнодушной быть не получается, но цену хвале и клевете уже научилась распознавать... А вон показалась наша "Ладья". Видите? Своеобразный символ торговых речных судов, веками по Волге перевозивших самые различные грузы.
  Иннокентий посмотрел, куда кивнула Адель. Там на набережной что-то белело вроде обелиска...
  -"Ой!"
  В один миг его милый экскурсовод вдруг покачнулась - и упала бы, если бы он не поддержал её.
  -"Что случилось? Вам плохо?"
  -"От хорошего не падают... Сама не знаю... Да это же ремешок от туфли порвался.. Ну да. Я хотела сойти со ступеньки, неловко ступила, - и вот...".
  Он повертел туфлю в руках. Отремонтировать мог только соответствующих дел мастер.
  -"Слава Богу, что нет вывиха в ноге, а ремешок - дело несложное. Где здесь мастерская? Вы посидите, а я схожу".
  -"Ещё неизвестно, есть ли она поблизости. Моя прогулка нелепо закончилась, но до своей кирхи я доберусь как-нибудь. Это недалеко".
  -"Так не откажите мне Вас проводить. Если Вы не пуританка, то возьмите меня под руку, и мы потихоньку дойдём".
  -"Сейчас в моём положении быть пуританкой?.. Пойдём. Но Вы что, в свободном полёте?"
  -"У меня завтра день отъезда, - так что птица я вольная. И у меня есть возможность увидеть Вашу кирху".
  -"Видно, такая Ваша судьба - в незнакомом городе пройтись под руку с прихрамывающей женщиной. Ну, поползли".
  -"Вот шагает по дороге
  Кот Василий хромоногий.
  Спотыкаясь, чуть бредёт,
  Кошку под руку ведёт", -
  похоже про нас, да, Иннокентий?"
  -"Очень похоже". - Смеются оба. - "Только никто не охромел, да и не спотыкаемся".
  Элегантные туфли на среднем каблуке хотя и были удобны, но без ремешка быстро идти возможности не было (он болтался одним концом, и хозяйка засунула его под ступню). Но, похоже, медленное продвижение их не огорчало.
  -"Теперь, Иннокентий, я Вас буду допрашивать. Хотя бы - где работаете? Кем? Кто Ваша жена? Посмотрела бы она на нас сейчас".
  -"Не переживайте: "сцен" не было бы. Она выдержанный человек, умеет себя вести...".
  -"Вы меня успокоили".
  -"...Уже готовилась выходить на пенсию, но теперь повысили пенсионный возраст. Много лет работала в одном НИИ при ВПК. Я же являюсь проректором по АХЧ в медАкадемии. Но по образованию - журналист. Кстати, как журналист в 90-х годах был в Самаре на слёте нашего "цеха". Активные все были, жаждали обновления после коммунистического режима. Да всё задохнулось... Так что журналист занимается теперь всяческим ремонтом, договорами и пр. А про жену Вы для чего спросили?"
  -"Чтобы узнать, женаты ли? Да ведь видно же - и по аккуратности одежды, и по обуви. Неженатые, как ни стараются - чаще всего уже и не стараются - так ухоженно не выглядят".
  -"Я вижу бело-розовую колокольню. Не кирха?"
  -"Она самая, родная".
  -"Вы так тепло это произнесли..."
  -"Там моя, можно сказать, семья. Я ведь уже семь лет вдова. Муж был лётчиком-испытателем. А дочь с семьёй живёт на Севере".
  -"Понятно. В таком состоянии вполне объяснимо искать утешение и приют в церкви".
  -"Вы поторопились с пониманием. Я уверовала в Бога и стала прихожанкой в кирхе ещё при нашей совместной жизни. Да и муж склонялся к тому же. Но я его не подталкивала к Вере: он созревал до всего самостоятельно. Весьма расхожее мнение, - помню это ещё с атеистического времени, - что люди становятся верующими, когда их постигает какое-то несчастье или неразделённая любовь, или просто "потерялся" человек. Не спорю, это весомые причины, и не нужно таких людей осуждать. Но ведь есть очень много примеров, когда у людей всё было как-будто нормально, а они тянулись к Высшему, надмирному - и находили в этом себе опору".
  -"Но ведь - опору! Значит, не всё было у них так уж нормально..."
  -"Да ведь и во враче имеют нужду не здоровые, а больные, - это я слова Иисуса повторила. Конечно, никакого следствия не бывает без причины. Это закономерно. Важно, чтобы человек сумел распознать в себе человека, - а это значит, что ему присуще не только размножаться и решать житейские проблемы, подобно растительному и животному миру, но и высший смысл своего бытия решать".
  -"Вы говорите чеканно, как по заготовленному. Извините, я не имел какой-то отрицательный смысл. Просто я мало общался с людьми, убеждёнными в своей Вере".
  -"Мне не нравится слово "убеждённость", хотя в нём нет ничего плохого. Ведь звучит, как "законченный процесс". А у людей мыслящих этот процесс никогда не может закончиться".
  Он даже приостановился:
  -"Вот это я никогда не слышал. Ради этого стоило приехать в Самару. Разверните последнюю фразу пошире".
  Адель улыбнулась. Ей явно нравилось, что Иннокентий честно признаётся в своём незнании. Это помогало разговаривать доверительно.
  -"Есть крылатые слова Блаженного Августина, - Вы слышали о таком? Это Поздняя античность: "Ты создал нас, Господи, направленными к Тебе, и неспокойно сердце наше, доколе не успокоится в Тебе". В другом переводе слово "неспокойно", на мой взгляд, подаётся более ёмко: "мятётся", от глагола "смятение". Внешне всё благополучно, а в душе постоянный поиск. Вера - это же ведь не мягкая подушка, на которой так хорошо покоиться. "Блажен, кто верует - тепло ему на свете", - так думают многие, глядя со стороны. На самом деле Вера - это всегда выбор, всегда решение. Успокоенности, в смысле законченности нет, иначе - болото. Ну вот и пришли".
  -"Простите, Адель, но я не могу не задать Вам ещё вопрос. Всегда хорошо, когда спрашиваешь вовремя, - а Вы объясняете так доходчиво. Вот Он, говорите, создал нас направленными - правильно запомнил? - к Себе. Ваш посыл звучит как что-то несомненное. А если Его попросту нет?"
  Сказав это, Иннокентий сразу и пожалел, что досаждает незнакомую женщину такими вопросами; столько весеннего света вокруг, а он - о вопросах запредельных. Об этом самый раз разговаривать с Борисом Петровичем. Но Адель, похоже, не была озадачена. Выдержав паузу чуть больше обычного, сказала:
  -"Я разочарую Вас: на ваш вопрос у меня нет доказательств обратного. Но есть забавная байка, или - если хотите - притча, которая мне, женщине, весьма близка; её рассказал нам здесь, в кирхе, один пастор.
  В животике у одной мамы формировался ребёнок. Всё шло нормально, и когда всё было почти готово, этот ребёночек вопросил маму: "А для чего мне здесь глазки, когда ничего не видно? для чего ушки - здесь, где нечего слышать? а носик для чего - без воздуха? про желудочек-то мне и самому понятно, без еды нельзя". Поглаживая свой животик, т.е. ребёночка, мама ответила: "Всё это формируется у тебя для жизни более зрелой, когда придёшь в наш мир". - "Но мама, это же смерть - отключиться от привычных систем жизнеобеспечения". Продолжая его поглаживать, она успокаивала его: "Не тебе первому так кажется. Но родишься и увидишь этот новый для тебя, более возвышенный мир". - "Нет, мамочка, ты рассказываешь мне сказку: оттуда ко мне никто ведь не приходил".
  Идеальных иллюстраций не бывает, я это понимаю. Но Вам самому разбираться, кто же из них прав. Так сходите с туфлёй, раз предложили свою помощь".
  Несколько заторможенный столь оригинальной притчей, Иннокентий как-то скомканно отвечал:
  - "Я найду мастерскую, прохожие подскажут. Осмотрю кирху со всех сторон - уж очень хороша - и к Вам".
  -"А я в это время что-нибудь приготовлю на кухне. У нас в цокольном помещении есть все удобства".
  Иннокентий шёл какой-то взбудораженный. Впечатлений от Волги, от виднеющихся издали Жигулёвских гор, от "бурлаков" - да ещё от ясного майского дня - было так много, и всё это было столь отрадно, что душа была переполнена эмоциями. И эта встреча с такими разговорами...
  Ведь даже странно: родившись в совсем другой ауре, - где Листопадовка и где Самара? - он здесь чувствовал себя комфортно. Конечно, можно объяснить это "сменой декораций", столь удачно подвернувшейся командировкой. И пусть сам Семинар был ничем иным как казёнщиной, формалистикой (недаром это созвучие с формалином) - пусть. Разве он не ездил по служебным делам в другие города? Там тоже было ощущение отрыва от повседневной рутины. Но здесь, в Самаре, он чувствовал себя как-то иначе и осознавал, что словами ЭТО не передашь. Даже само ЭТО было безотчётным, и он слегка досадовал на своё бессилие понять новое ощущение. Эта волжская ширь!.. И он, не волгарь ни с какого бока, вдруг ни с того - ни с сего проговаривал про себя "О, Волга! Колыбель моя...". Ну какая она ему колыбель? И всё же она его охватила и как бы вместила в себя.
  Ему было 28, когда он встретил свою Людмилу. Его статьи были читаемы, имя было на слуху, и это как-то авансировало симпатии к нему. Никакой "звёздной болезнью" Кеша не страдал, но ведь всегда известность действует интригующе, - и Мила сразу ответила ему своим вниманием. Нет, она была в меру корректна, и Кеше эта "мерность" даже нравилась. Была ли она красивой? Что за вопрос? Каждому мужчине его избранница кажется "самой-самой". Свадьбу сыграли в кафе "Дома актёра", без шика, хотя Кеша мог бы себе этого позволить. Он, ещё живя в Листопадовке, вместе с другими местными парнями в летний период брал подряды на строительство или ремонт молочных ферм, зерновых токов. Не гнушались и "чёрной" работой и могли по заказу какого-нибудь колхоза вырыть яму под силос или для гашения извести. Дело было вовсе не в бедности, - бедной семья не была, - а в осознании самостоятельного заработка. Это было важно для ребят - жить на "свои". Уже учась в "универе", Кеша по-прежнему работал летом со своей бригадой. Он держал свои трудовые на сберкнижке. Проценты были невелики, но за годы накопилась неплохая сумма, - и впоследствии он с удовлетворением сознавал, что свою семейную жизнь начал не на родительские деньги. Посмотришь иной раз, как проезжает кичливый кортеж, как с сознанием какого-то священного ритуала разбивают о гранитные тумбы Каменного моста бутылки с шампанским - смесь варварства, амбиций, жлобства - и всё на родительские денежки. Ни Кеше, ни Миле этого не было нужно. Она тоже была небалованная. Только-только закончила политехнический институт по радиоэлектронике (отец преподавал в военном училище связи, - оттуда и интерес у девушки).
  Через два года родился Коленька - "Николка", как любил его звать папа, т.е. он, Иннокентий. Сын рос весьма подвижным, - впрочем, этим могут похвалиться многие родители. Способным? - да. На всех школьных олимпиадах Никола самостоятельно, т.е. без подталкивания родителей, участвовал охотно и был, с переменным успехом, на призовых местах. Конечно, сказалось то, что ему с малого возраста покупали самые различные энциклопедии, - и мальчик не только рассматривал картинки.
  Вот он уже и на ПММ в университете. Диплом программиста. Профессия новая, престижная. Был приглашён на фирму "Сименс", зарабатывал хорошо. В интересах фирмы стал жить в Голландии. Женился на тамошней аборигенке по имени Анита. Детей пока нет. Ездят по миру во время отпуска, путешествуют. Давно уже не видели они Николу... Хорошо, что хотя бы скайп даёт своего рода встречи.
  Мила же всё больше прирастала к телевизору, могла сидеть напротив него часами. Конечно, она уставала от работы в своём НИИ и от неизбежных домашних дел, когда хочется просто вытянуть ноги и в удобном положении отдохнуть. Эту усталость Иннокентий понимал и всячески помогал ей, но его тревожило другое. Это было то, что на современном языке называется "зомбированием". Она поневоле вбирала в себя всю отвратительную грязь политической пропаганды, так неустанно вливаемую в подсознание заказными телеведущими, которых уже назвали нехорошим словом - "пропагандонами". Эти мерзкие существа беспардонно сеют ложь и клевету на Украину вот уже восьмой год. Он поначалу пытался объяснить Миле, что это родственное государство имеет суверенное право самостоятельно определять свой политический курс. Приводил даже пример: в соседней квартире живёт родной брат со своей семьёй; нравятся нам тамошние порядки или нет, но мы не имеем никакого права вламываться в квартиру брата и с разбоем и мордобитием устанавливать там "свой порядок". Если же такое вмешательство во внутреннюю жизнь другой семьи и произойдёт, то брат, даже родной, будет прав, если просто выдворит непрошенных оккупантов. Никакие объяснения не помогали, лишь приводили к перепалке. После нескольких таких попыток Иннокентий отстал, лишь попросив в его присутствии переключаться хотя бы на передачи о путешествиях.
  В конечном счёте, Мила вовсе не была любительницей политических новостей. Но вот многочисленные ток-шоу, это мерзейшее средство лишить телезрителей элементарных понятий о порядочности. Эти непрекращающиеся перебирания чужого грязного постельного белья: кто с кем спал? кто от кого родила? сколько было жён (мужей)? кто наследник имущества?.. Всё, что ранее, даже в атеистическом обществе, считалось постыдным, теперь - в православном - считается нормальным. "Моральный кодекс строителя коммунизма" был по своим нравственным критериям скопирован с библейских норм, - и парадоксально: это как-то работало. Всё-таки сказывалась сила повседневного внушения, - и уж человек человеку вовсе не был волком. Но теперь стоит только приостановиться у зомбоящика, чтобы взглянуть и услышать ор, подобный лаю подворотных собак на этих ток-шоу, увидеть злобные лица, - и по отмашке закадрового шоумена однообразные и бессмысленные аплодисменты. Тонкие психологи, знатоки стадного инстинкта, создающие режиссуру всем этим балаганным спектаклям, воспитывают в людях нечувствование нравственной грязи, пошлости. Судя по тому, что всё это смрадное варево подаётся на всех ведущих каналах и с неизменной постоянностью, поневоле приводило к убеждению, что планировалось и руководилось из одного источника спецслужб. И Мила поневоле впитывала в себя эту грязь, хотя по своей натуре она вовсе не была склонна к склочности и перепалкам. Сам Кеша мог, ради справедливости, "завестись", но она выдерживала тон всегда.
  Нет, хороший вкус всё же у неё был... по части шопинга. У неё хватало сил пройти все магазины в торговом центре, чтобы быть в курсе всех новинок - от нижнего белья до квартирного интерьера. С её вкусом считались даже приятельницы, прося у неё совета. Правда, как показывали наблюдения, и приятельницы эти были с теми же интересами. С их приходом темы не менялись: или обмен мнениями о тяжких проблемах т.н. "звёзд" эстрады, или о товарах. Женские секреты - само собой. Но ни к музыке, ни к литературе, да и вообще к искусству Иннокентий так и не смог привить вкус, - всего этого для Милы как-бы не существовало.
  Кеша вовсе не считал себя этакой "белой костью". Да и откуда этому быть, ему - из сельской глубинки? Бабуля могла дать лишь пример благородства в мыслях да правильно поставленную речь как отзвук далёкого гимназического воспитания. Но многое компенсировали годы учёбы на журфаке. Уже в начале первого курса перед ними "держал речь" сам Крольчик Лев Ефимович, декан факультета. Стоя в актовом зале перед будущими "слугами народной совести" (так и сказал), немного занеся голову назад, отчего его нос горбинкой ещё больше давал о себе знать, он сказал, что его квалифицированные коллеги вкупе с ним помогут студентам освоить необходимые знания для дальнейшей работы в журналистском цехе. А стать людьми культурными и развитыми в понимании меры и вкуса - это уж дело каждого. К счастью, город наш, - добавил он, - богат не только промышленностью и вузами, но и театрами, музеями, концертными площадками, - и нужно не упустить драгоценное время для своего интеллектуального развития. И Кеша старался "не упустить" - тем более, что это было ему интересно. Студенческие годы были наполнены не только лекциями, экзаменами, рефератами, но и совместными походами с однокурсниками - да и с преподавателями - "за культурой", как было принято шутить. Так что интерес был ко многому, - а значит накапливалось и понимание о многом.
  Миле же ничего из этого не прививалось, как он ни старался. Открытого противления не было, но не было и желания. Кеша чувствовал, что теряет позиции даже по мелочам. Делая уборку, она несмотря на просьбы не нарушать расположение книг в его шкафу, - ведь так важно знать, что нужная книга находится на своём месте,- неизбежно их переставляла... по цвету и формату, причём даже не обращая внимания на то, что некоторые оказывались "вниз головой". Вот уж и музыку пришлось слушать через наушники, слушая через ютьюб, т.к. она мешала ей смотреть скоросваренные сериалы. Столько лет, начиная ещё с Листопадовки, он приобретал виниловые "диски", до сих пор бережно хранимые в упаковке и вертикально. Фрэнсис Гойя, джазовые обработки классики в исполнении поляков Киселевски и Томашевски, органные концерты. И "крутилка" была солидная с тяжёлым диском для устойчивости, с адаптером. Всё это в его комнате стало уже памятью прошлого. И постепенно, день за днём, по причине отсутствия общих интересов стало обозначаться отчуждение.
  Жену Кеша по-прежнему звал Милушей, вкладывая в это теплоту души. Кто-то, ещё в начале их совместной жизни, иронично сказал, что это отдаёт какой-то патриархальностью. Он промолчал. Да и к чему что-то об"яснять в их личных взаимоотношениях? Ей это было по душе, - и ему было достаточно. Она любила чистоту и порядок - причём, до педантичности; умело вкусно готовить; сама никогда не опускалась до неряшливости даже в домашнем быту. Болтливость ей была чужда, и это тоже было одним из достоинств его Милуши, что он всегда в ней ценил. Когда разговаривала, была всегда корректна. В её речи не было этих отвратительных вихляний, вроде: "я иду такая короче", "она как бы шла по магазину", "ну блин воще" и прочих словесных уродств.
  И всё же... В квартире как будто поселился третий, имя которому - молчание. Тем для разговоров уже не было, разве что по необходимым вопросам. Иннокентий не раз проверял себя, не он ли был виной всему этому, но так и не смог понять причину перемен, хотя никогда не считал себя безупречным. Как-то разговорился со своим старым приятелем по прошлой работе в газете; тот с горечью поведал, что ранний климакс во многом изменил психику жены. Может быть и в их семье трещина появилась по этой причине? Во всяком случае, каких-либо ссор Кеша припомнить не мог. Был по-прежнему нежен по отношению к жене; утро начиналось поцелуями, но взаимности ощущал всё реже и реже. И потом понял своё состояние: одиночество. Мужа и жену должны роднить общие интересы, которых, увы, не было. Он не винил Милушу ни в чём даже мысленно, но одиночество становилось всё более осязаемо.
  Ему было уже 61, - не тот возраст для наивности, чтобы окунаться в приключение. И "седина в бороду - бес в ребро" тоже не про него. Ханжой не был, и оказывать повышенное внимание иной женщине он мог, - но только и всего. Так почему же Адель так впечаталась в его сознание? Ведь это вовсе не "солнечный удар". Впрочем, пытаться дать название этому столь неожиданному состоянию - дело зряшное.
  Найти мастерскую было не сложно, - центр всё ж таки, и с отремонтированной туфлёй Иннокентий возвращался в кирху. Вот и цветочный бутик. Что же Адели может понравиться? Не вслушиваясь в трескотню девицы-продавщицы, предлагавшей всякое, он выбрал что-то совершенно без листьев: на тонких стеблях висели, как бусинки, очень маленькие ярко-красные бутончики. На ярлыке было написано, что это из Японии; было и название, но оно сразу забылось на выходе. Цветы были трогательны своей наготой, без чего-либо лишнего. В кондитерской прихватил что-то из выпечки.
  Ну вот и кирха. Она была построена на Дворянской улице (так гласила надпись), - значит, тогдашняя община была уважаема. Теперь её можно было рассмотреть, не торопясь. Аккуратная, без архитектурных излишеств, окрашенная в белое, чередующееся с розовым. Высокая колокольня. А вот и плита, удостоверяющая, что её освящение произошло в 1865 году.
  Войдя в притвор, Иннокентий увидел афиши, которые уведомляли о концертах органной музыки. Здесь есть орган? Такая редкость! Он сразу вспомнил великолепие, сочетаемое со строгой камерностью, звуков органа Домского собора в Риге. Как всё это теперь далеко... Сегодня вечером в 18 часов? Вот так удача! Но будет ли здесь вечером Адель?
  Этот вопрос был задан сразу при дарении цветов, и она оценила и цветы, и вопрос. Конечно, если бы он предложил ей вечернюю прогулку, она с радостью согласилась бы. Но ведь так сделали бы все мужчины, а он хочет быть с ней - на концерте.
  -"Вам будет интересно? Сегодня играет наша органистка. В программе - Глюк и Корелли".
  -"Если будет исполнена только лишь ария из "Орфея и Эвридики", этого уже вполне достаточно".
  -"У Вас, вероятно, хорошая интуиция. Да, будет и это произведение Глюка. Но будут и скрипичные сонаты Корелли. Имя Глюка - Кристоф - знаю хорошо, а вот с именем Корелли сложнее; труднозапоминаемое - не Анджело, а что-то посложнее".
  Он поспешил на выручку:
  -"Вы же не искусствовед, Вам простительно. А я не знаю имён ни того, ни другого, - знаю лишь фамилии".
  -"Но я-то здесь постоянно, по административной части заведую. На концертах почти на всех бываю. Это уже по любви. Сегодня играют солисты нашей филармонии".
  -"Так покажите же мне, наконец, ваш орган".
  -"Покажу обязательно. Но давайте всё же перекусим, как говорится, что Бог послал. Сойдём вниз".
  "Вниз" - это цокольное помещение, где, надо полагать, было её хозяйство: небольшая уютная столовая, кухня, ряд других комнат, предназначенных для определённых целей. Санузел, душевая кабинка. Приятно, когда в церкви видна забота не только о духовном.
  -"Когда мы активом общины собираемся для обсуждения каких-то текущих вопросов, то это происходит здесь. Всё же как-то по-домашнему, не правда ли? Чай-кофе, печенье, бутерброды, - это располагает к доверительному общению. И по воскресеньям, после богослужения, сюда может спуститься любой и, как говорится, перехватив налегке, поговорить друг с другом. Садитесь за этот столик, - я его уже накрыла и принесу пообедать. Неловко спрашивать, но Вы не возражаете, если я предложу чуть-чуть красного вина? Оно у нас есть всегда, для причастия".
  Возражений не было, и Адель добавила к сервировке два маленьких бокала. Затем принесла салаты, отбивное с гречкой. Иннокентий, осторожно наблюдая за несуетной грациозностью хозяйки, почему-то вспомнил из армянской поэзии:
  "Пред тобою я, мой желанный,
  Скатерть белую расстелю,
  Куропатку с кожей румяной
  Соком сливовым оболью
  И напиток хмельной и пряный
  Из кувшина в две чаши налью.
  Я надену халат тонкотканый,
  Чтобы ты, как за дымкой туманной,
  Видел белую грудь мою".
  Нет, эти стихи не для церковного помещения. Да и не для неё.
  -" Адель. Выпьем только по одному - за знакомство, такое неожиданное".
  -"И хорошо, что ничего не прибавили из традиционных пожеланий. Рада знакомству".
  -"Вино вкусное, - хотя я, по правде говоря, плохой знаток зелья. Но Бог послал нам и неплохое кушанье".
  -"Вы ж понимаете, всё было незапланировано, поэтому и выбор пищи невелик".
  Остальное время прошло в молчании, без натянутого придумывания вежливых слов.
  -"Всё хорошо и даже очень. Спасибо большое. А теперь, пожалуйста, к органу. Судя по времени, любители музыки скоро будут подходить на концерт. Он у вас стоит ближе к алтарю?"
  -"Нет, на противоположной стороне, наверху... Слушайте, да Вы, верно, подумали, что у нас современный электронный орган?"
  Пауза. Изумлённый Иннокентий спросил:
  -"Что? Натуральный, трубный?"
  -"Пойдём".
  И Адель взяла его, как ребёнка, за руку и повела наверх.
  Вот он, настоящий орган. Фирмы "Волкер".
  -"Вы уж простите, Иннокентий, но я не могу Вам показать его изнутри. Трубы очень чувствительные, органистка запрещает туда проходить. Скажу только, что всего труб - тысяча триста, много регистров для достижения различных тембров. Вы пока присмотрите себе место в зале..."
  -"Можно два? Хочется слушать с Вами".
  Она, улыбнувшись:
  -"Вот Вам два молитвенника. Положите на понравившиеся места, будет вроде "занятых". Я займусь своими делами, а к началу концерта подойду. Да, забыла: займите места с краю, на тот случай, если мне как администратору придётся на время выходить".
  Иннокентий медленно рассматривал орган, потом сошёл вниз и обошёл весь зал. Ему здесь всё более и более нравился вкус и умеренность в оформлении интерьера. Вот алтарная часть, и перед ним висело нечто вроде гобелена, на котором - по смыслу - был изображён воскресший Христос, - ведь Его облик был лишь контурно очерчен. Всё просто: стол с раскрытой Библией, две большие свечи по бокам, вазы с цветами. И рояль - очевидно, не современный, если судить по резным ножкам. В самом зале - ряды скамеек со спинками и с подставками для коленопреклонения. Весьма впечатлительно смотрелись окна: несколько зауженные, но зато вытянутые в высоту с закруглениями наверху.
  В зал постепенно заходили слушатели...
  Музыканты - скрипки, альт и виолончель - начали с Корелли. Обработка произведений - специально для участия органа. Ведущая, тоже из филармонии, поясняла, что исполняется церковная музыка, потому что автор писал именно для богослужений. Иннокентий специально вслушивался, чтобы запомнить необычное имя - "Арканджело". В подобных случаях ему помогал ассоциативный способ: первая часть вроде как "Аркадий", вторая - "Анджело". Затем звучали арии Кристофа Глюка, а под конец так ожидаемое - из "Орфея и Эвридики".
  Он уже в самом начале спросил у Адели:
  -"Можно я закрою глаза? Это такая редкость для меня - орган, и хочется не отвлекаться".
  -"Разумеется. Так многие и делают. У меня у самой бывает такая потребность".
  Иннокентий погрузился в волны звуков. Они обволакивали его, проливались в душу елеем. И всплыло в памяти:
  -"Под орган душа тоскует,
  Плачет и поёт,
  Торжествует, негодует,
  Горестно зовёт:
  "О Благий и Скорбный, буди
  Милостив ко мне.
  Скудны, нищи, жалки люди
  И в добре, и в зле...".
  Концерт длился часа полтора, время пролетело незаметно. Адель вышла, чтобы на выходе прощаться, - ведь многие слушатели были уже постоянными. Он продолжал сидеть, надеясь предложить ей прощальную вечернюю прогулку.
  -" Согласится? Не согласится? Это может выглядеть навязчиво, но расстаться просто так - "спасибо за концерт" - было невозможно. Что со мной? Это совсем непохоже на мимолётный флирт".
  Кто-то положил на его плечо руку и неуверенно спросил:
  -"Простите, Вас зовут Иннокентий Ильич?"
  Он обернулся. Наклонившись к нему и всматриваясь, стоял весьма пожилой мужчина. Пауза недоумения затянулась. "Бред какой-то. Откуда? Такое бывает лишь в детективах. Но надо на всякий случай сделать встречную проверку".
  -"Представьтесь, пожалуйста".
  -"Возможно, я ошибаюсь. Меня зовут Николай Игнатьевич".
  
  
  
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  Иннокентий быстро поднялся, едва удержав лежавший на коленях молитвенник.
  -"Возможно ли такое? Что Вы делаете в Самаре?"
  -"Временно проживаю с женой. Помните, я предполагал куда-нибудь исчезнуть из Женоровска, чтобы не искушать судьбу? Вот я и исчез. Встреча столь неожиданна, сколь и желанна. Я увидел Вас на концерте и не мог поверить своим глазам. Считай, и музыку-то почти не слушал, всё вглядывался в Вас".
  -"Но подождите, Николай Игнатьевич, как Вы вообще-то меня узнали? С того осеннего вечера времени прошло немало, да с Вашей усталостью, - я ж до сих пор это помню, - мудрено было вглядываться в лицо незнакомого человека в автомобильном полумраке".
  -" Я в то утро, когда проснулся в Вашем гостеприимном "Постоялом дворе", спросил Вашу родственницу о Вас, - и она мне показала фотографию на стене, где Вы с ней смотрите куда-то в сторону, смеясь. Я внимательно вглядывался в Вас. Вы здесь по делам? Надолго?"
  -"Небольшая командировка. Завтра около 17 часов, точно не помню, на поезд - и домой".
  -"У меня, Иннокентий Ильич, больна жена, - последние перипетии жизни для пожилой женщины просто так не обошлись. Я должен возвращаться, ибо тревожусь за неё. И то уж хорошо, что она сама предлагает мне "проветриться". Но злоупотреблять этим не могу. И расстаться с Вами сразу не хочу. Может быть, это перст Божий. Вы в гостинице проживаете? Не дадите ли мне номер своего мобильника, а я завтра Вам позвоню? Если, конечно, не возражаете".
  -"Николай Игнатьевич! Сам был бы рад побыть с Вами. Вот записываю свой телефон. Не потеряйте. Я, откровенно говоря, не один раз вспоминал о нашей встрече и думал о Вашей ситуации. Хотел увидеться, но расстались мы, не обменявшись координатами. Вы тогда от тревог и усталости просто "отрубились", извините".
  -"Да, психологическая перегрузка была велика. Так я Вам завтра с утра позвоню. Часов в девять нормально?"
  Иннокентий, смеясь:
  -"Боитесь, не высплюсь? Звоните. В девять нормально".
  -"Договорились. Я пойду, расскажу жене о встрече со своим спасителем".
  -"Ну уж и спасителем... Вы бы так же поступили".
  -"Не скромничайте. Дело было к ночи, и у меня уже почти не было надежды. До свидания".
  -"До встречи".
  Адель уже была свободна и с интересом спросила:
  -"Вы как-то странно выглядели в разговоре с тем мужчиной. Вы знаете его? Он появился у нас совсем недавно, где-то под Новый год. Тогда у нас шли Рождественские вечера, вроде нынешнего, только празднично оформленные. Приходит на концерты. Но на богослужениях он бывает изредка. Кто он?"
  -"Я Вам расскажу про это знакомство - случайное, как с Вами. Но давайте прогуляемся по городу и совместим, как говорится, полезное с приятным. Я обещал на завтра встречу с этим мужчиной, и получается, что времени для знакомства с Самарой у меня остаётся совсем мало".
  И Иннокентий, предложив Адели взять его под руку, если не возражает, - чем она просто и женственно воспользовалась, - начал не торопясь рассказывать об осеннем случае. Она слушала его, не перебивая, пытаясь понять, чем этот Кеша (она нечаянно про себя так его назвала) ей интересен. Ну, прежде всего - отсутствием рисовки. Ей всегда было неприятно, когда какой-нибудь мужчина начинает распускать "хвост павлина", желая понравиться. Такие, как правило, мало чего из себя представляют на самом деле, и с ними быстро начинаешь скучать. Но Кеша ("что это я? пожалуй, и вслух так к нему обращусь по неосторожности") нисколько не позирует. Говорит спокойно, зная себе цену. Даже предложение прогуляться он обыграл элегантно и в то же время просто - посмотреть на вечерний город и рассказать об этом человеке. Но его глаза её тревожили, - это ещё когда они внизу обедали, сидя друг против друга. Верхний плафон над столом давал мягкий свет; он спрашивал, а она, отвечая, увидела в его глазах - вроде бы и спокойных - какую-то тоску. Она может и ошибиться , не ясновидящая же, но ощущение это было устойчивым. Вот и сейчас: он рассказывает о столь странной встрече там, на неведомой ей осенней вечерней трассе, а в голосе (теперь уже и в голосе) слышится отзвук какой-то подавленности. Хотя ведь рассказывает-то о своём добром поступке, - и опять нисколько не раскрашивая его. Встретил, притормозил, взял в попутчики, подвёз, расстались... Правда, немного оживился, когда пересказывал приключение старого человека - похищение, побег, ночёвка в лесу. Нет, он её взволновал, и началось это, когда он осматривал "картину Репина", - хотя ничего особенного не было. Но не было и обычных в подобных случаях трафаретных восторгов, а было немое удивление. Как он красиво выглядел, обходя с разных сторон эту скульптуру. Уж не поэтому ли она чуть не шлёпнулась, - спасибо опять же ему, - что сама была захвачена его молчаливым впечатлением? А продолжилось, когда она, под каким-то предлогом отлучившись на концерте, вновь вошла в зал, недолго постояв за колонной, чтобы видеть его со стороны. Он сидел, закрыв глаза; пела скрипка на фоне грустных звуков органа - это "Орфей", и что-то страдальческое было на его лице. Не надумала ли она его? Она одна, и подобные фантазии вполне могут быть у женщины в её положении. Но его тактичность её восхищает, это не придумано. Она же женским чутьём знает, что нравится ему. Эта рука, на которую она облокотилась, как бы невзначай время от времени сокращает и без того короткое расстояние, и она грудью своей ощущает его ненавязчивость. Умеет же вести себя: и понятен его интерес, и не возмутишься.
  -"...Да, Адель, несколько раз пытаюсь спросить Вас, но всё отвлекаюсь: а за счёт чего в кирхе такой бархатный звук органа? Я совсем не знаток в этой области, но вот иду с Вами, а всё как-будто слышу его благородное звучание".
  -"Какой Вы внимательный, Ке..., простите, Иннокентий. То, что Вы заметили, так и есть. Специалисты даже отметили, что в филармонии орган звучит несколько резче, хотя там тембров в два раза больше, а труб - более чем в три раза. Оказывается, преимущество нашего органа в акустике. Вам покажется странным, но сам зал способствует лучшему звучанию: он у нас несколько вытянут, как коробка из-под обуви, и в этом секрет бархатного, как Вы сказали, акустического эффекта".
  -"Да, да, я вспомнил про орган в Пицунде в помещении бывшего мужского монастыря. Там, не зная законов акустики, все стены заштукатурили. А приехали немцы с фирмы, если не ошибаюсь, "Щукэ", и сделали предписание прежде всего обеспечить условия для правильного звучания, - и штукатурку пришлось отбить".
  -"А нашим соседям по Волге, нижегородцам, так и не построили орган в Кремлёвском концертном зале, - там зал по архитектуре просто не годился для органных концертов из-за нарушений законов акустики. Так что тем больше причин радоваться за нашу кирху".
  В разговоре не заметили, что прошли уже довольно много.
  -"Иннокентий, Вы не будете возражать, если мы дальше не пойдём? Я, признаться, что-то заметно устала и хотела бы возвращаться домой. Если Вам интересно ещё побыть вместе со мной, то пойдём в обратном направлении, но другими улицами, чтобы Вам побольше увидеть".
  -"Хорошо, Адель. Мне было бы вдвойне жаль, если бы пришлось прямо вот так, сразу, расстаться с Вами".
  Она улыбнулась:
  -"Почему - вдвойне?"
  -"Я был бы ханжой, если бы не высказал Вам своего странного ощущения рядом с Вами. Не буду пугать интригой: Ваш голос мне как елей на душу. Тоже, наверное, секрет акустики, да?.."
  Адель слегка засмеялась. Он же повернулся к ней, вглядываясь:
  -"...И Вы умеете рассказывать. У меня к Вам вопрос, - и в этом заключается моё "вдвойне".
  -"И правда - интригующее начало. А с чего бы мне испугаться?"
  -"Да вопрос деликатного свойства. О Вере. О Вашей личной Вере в Высшее. Можно ли этим опытом поделиться?"
  -"Если в человеке это выстрадано, то почему бы этим и не поделиться? Хотя опыт другого человека непередаваем. Но с чего начать? Я ведь не пастор наш, проповеди не читаю".
  -"Расскажите, что для Вас было определяющим, когда Вы сказали себе: "Вот это - для меня". Когда мы шли с набережной, я услышал лишь то, что Вы ещё при муже стали верующей. Вот и опишите этот процесс. Для меня моя неожиданная просьба - вовсе не для обычной любознательности".
  -"Я Вам верю. Ладно, начну как-нибудь, а Вы будьте снисходительны к моему незатейливому рассказу.
  Пути к Богу у всех свои. Кто-то в старости начинает тревожиться: а вдруг там, за последним порогом, что-то есть? Это было не для меня, потому что я в те годы была далека от старости. Кого-то в молодости неразделённая любовь толкает в монастырь; - обычно, так поступают девушки, ошибочно полагая, что отшельнический образ жизни прямой дорогой приведёт их к Богу. Кому-то смерть близкого человека стала своего рода толчком к помыслам о Боге, - но я ведь пришла к Нему ещё при жизни мужа. Всех причин и не перечислишь. А у меня всё было в порядке: муж был, дочь уже взрослая, работа, квартира, достаток... Посмотреть со стороны, блажит женщина. В девяностые годы люди озабочены были поисками заработка, а у неё, видите ли, не хватало чего-то "для полного счастья". И всё же это правда: я жила с беспокойным подсознательным чувством какой-то ответственности перед Высшим, чему я не могла дать определения. В те годы, Вы должны помнить, по всей России можно было слышать т.н. призывные проповеди о Боге, - ведь у нас, совсем ещё советских, эта тема была притуплёна, если так можно сказать. Потом стало что-то проясняться, но смутно. Меня не устраивало то, что на этих собраниях в совершенно различных аудиториях шла какая-то массовость. Мне нужно было своё, личностное.
  И однажды мы с подругой были в каком-то зале, где тоже проводилась евангелизация; это слово я ранее не знала, да и поняла его позже. Проповедник, человек уже в возрасте, читал проповедь. Лучше сказать, он разговаривал со слушателями. Никакого пафоса не было. Он взял за основу сюжет из евангелия от Марка из последней главы, - теперь-то я уже это знаю, - где воскресший Христос обращается к жёнам-мироносицам, чтобы они пошли и возвестили о Его воскресении ученикам и Петру. Я передаю это своими словами и могу допустить в чём-то неточность, но смысл передаю верно. И этот проповедник стал рассказывать присутствовавшим о Петре согласно тех данных, которые можно собрать из всех евангелий, - а их четыре. Картина, надо сказать, получалась весьма пёстрой. Он был простым рыбаком из Галилеи, с интеллектом, далёким от утончённости; таких трудяг тогдашние книжники презрительно называли "ам-hаарец", т.е. невеждами. Запомнила это еврейское слово потому, что как прилежная ученица слушала проповедь с ручкой и блокнотом в руках. Пётр порой был наивным, где-то весьма решительным с готовностью показать свою веру. Но главное: он один из всех учеников - а их было двенадцать - заявил Иисусу, что готов идти за Ним даже на смерть. Личность яркая. Однако, пройдёт всего несколько дней, и Пётр публично станет уверять людей, арестовавших Христа, что не знает этого человека , то есть отречётся. Причём, сделает это три раза подряд. Правда, здесь же сказано о нём, что он горько заплакал сразу же после своего отречения. Каково? В глазах людей, он не многим выигрывал после Иуды, предавшим Иисуса.
  И проповедник, по-прежнему спокойно, но с постепенным эмоциональным нарастанием, вернул наше внимание к первоначальному тексту: скажите ученикам... и Петру. А что, спросил он, разве Пётр не был и сам учеником? Почему ему такая особость? И несколько позднее, когда те же ученики вместе с Петром ловили рыбу на Галилейском море, воскресший Иисус, придя к ним, обратился дополнительно - отдельно - к Петру: "Любишь ли ты Меня?" И тоже - трижды! Оказывается, Благая Весть, т.е. Евангелие, хочет обращаться к человеку личностно, учитывая и прощая всё прошлое. Если человек осознаёт и осуждает своё неправильное прошлое, то Бог реабилитирует его. А это порождает изменения в самом человеке, преображает его. И Пётр, восстановленный Иисусом, свою дальнейшую апостольскую и пастырскую жизнь прожил достойно и принял мученическую смерть за свою Веру в спасительную голгофскую Жертву.
  И меня это проняло. Оказывается, всё Евангелие можно уместить в одно слово: "...и Петру". Это было то, в чём я нуждалась, хотя чётко себе этого не представляла. Придя домой, я впервые в своей жизни молилась Богу - доверительно, по-дочернему. Такое было "определяющее", как Вы сказали".
  Какое-то время шли молча, и Адель уже засомневалась, доходчиво ли она рассказала. Пока он днём ходил ремонтировать её туфлю, она заглянула в интернет, чтобы узнать значение его имени. Всё как-то сходилось с её первым впечатлением: "честный", главное в нём - интеллект. Вот и сейчас: больше молчит - умеет слушать, а ведь это первый признак "непавлина". Ну, пусть помолчит, а она не будет торопить.
  Наконец затянувшаяся пауза закончилась:
  -"Не сочтите моё молчание за бестактность, Адель. Простота Вашей исповеди, - я это так воспринял, ибо искренность - это исповедь, - так вот эта простота заставила меня, как говориться, тормознуться. Компьютер грузится, или - обрабатывает информацию... Тот проповедник - человек, надо полагать, битый жизнью и знал, почём фунт лиха. Ведь такое не выдумаешь, если через это сам не пройдёшь. Выстраданная мысль действует куда доходчивей, чем ораторство, когда, по словам Гоголя, что ни слово - то Цицерон с языка слетает. Вы пояснили просто и доходчиво. Мне это особенно ценно, ибо в этих тонких материях я разбираюсь ещё слабо. Так что - спасибо...".
  -"...Чуть не сорвалось - милая. Во время прикусил язык", - это Иннокентий произнёс уже "про себя".
  -"Да промахнётся ли он хоть раз в своей тактичности? Ведь вот не стал "горячо одобрять" моё повествование, - но и не скрыл своё понимание, удачно разбавив Цицероном. А мне с ним пора расставаться. Не хочу. Не могу".
  -"Что с Вами? Ваша рука как-то резко дрогнула? Уж не туфля ли опять?"
  Про туфлю вставил, специально перейдя на шутливую интонацию.
  -"Всё в порядке. Просто мы уже около моего дома. Всему приходит конец. "Мы странно встретились и странно разойдёмся...". Знаете этот романс?"
  -"Как же, как же... Особенно он мне мил в исполнении Нани Брегвадзе. Когда она приезжала в наш город и выступала в филармонии, то я ей подарил на сцене цветы, поцеловав руку. Это не похвальба, а честь для меня. Достойная женщина. Кстати, в её же репертуаре есть ещё один романс с мудрыми словами: "...Всё достойно приму, никого не виня...".
  Адель слушала завороженно. Она нашла нужное слово, характеризующее его: "достоинство". Ничего лишнего. Всё рядышком.
  -"Вы ж ведь не ужинали, а время-то позднее. В ресторан идти вечером одному - даже хоть и мужчине - как-то двусмысленно. Если не откажите, давайте поужинаем у меня. Вот только чёрного хлеба у меня маловато. Так как?"
  -"Говорят, Христос накормил толпу малым запасом, - так и нам хватит малого, Адель".
  И они поднялись на тринадцатый этаж. Квартира была двухкомнатная, уютная.
  -"Я могла бы обменять на "однушку", но ведь приезжает дочь семьёй - как правило, проездом на юг, северянам же хочется погреться, - так что ничего не стала менять. Да и удобно. Вы ж заметили, что мы от кирхи, хотя и не шли по прямой, но всё же обошлись без транспорта. Я туда и обратно хожу пешком. Хотите - осмотритесь, а нет - пойдём на кухню. Суп я разогрею попозже, а пока займёмся овощами и ветчиной".
  -"Ну так можно и я что-нибудь делать буду? Дело привычное".
  -"Тогда давайте так: Вы делайте нарезки, а я отлучусь. Прошёл целый день, и хочется принять душ".
  Нарезать овощи и ветчину было делом нехитрым. Правда, пришлось постараться, чтобы сделано было аккуратно, тонкими ломтиками. Когда делаешь для себя, то не очень церемонишься. Но ради Адели надо постараться. Приготовив, Иннокентий перешёл в комнату, не зажигая свет, чтобы полюбоваться вечерней Самарой. Она была великолепна, особенно с современной подсветкой, подчёркивающей силуэты зданий. А вдали чернели длинной грядой непонятные силуэты. Да ведь это Жигули! Днём, возможно, видно местами и Волгу. Надо спросить. Неудобно, ведь она в ванной. Но ответить можно и за дверью. Подойдя, он увидел, что она прикрыта с помощью какой-то торчащей в щели тканевой салфетки, - очевидно, сломался замок; но женщине, живущей одной, это не причиняло больших неудобств.
  -"Ведь могу всё испортить. Но какая-то искра прошла между нами. Жаль, если обижу. Но...".
  Что "но", он и сам себе не договорил. Осторожно открыв дверь, он увидел её, уже вышедшую из душевой кабины. Полунагая, опоясанная по пояс банным розовым полотенцем, она стояла спиной к нему перед зеркалом, что-то делая ватными дисками вокруг закрытых глаз. Подойдя, он обнял её сзади, скрестив свои руки на её животе и любуясь её сексуальностью. Выгнулась назад от внезапного прикосновения так, что голова её легла ему на плечо, потом распрямилась, и полные груди доверчиво легли в чаши его ладоней. И был еле слышен её выдох:
  -"Как же долго мы были в разлуке...".
  
  
  
  
  - ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  Иннокентия разбудил его мобильник.
  -"Доброе утро. Звоню, как и договаривались вчера. Ничего не изменилось в наших планах о встрече?"
  -"Извините, с кем говорю?"
  -"Вот я и боялся, что рано звоню. Николай Игнатьевич".
  -"Ох, простите, не сразу сообразил спросонья. У меня Ваш номер высветился, и я перезвоню минут через десять".
  Слышалось тихое позвякивание посуды. Иннокентий надел халат, предусмотрительно положенный на стуле рядом, и вышел на кухню. Адель в домашнем атласном костюме цвета малахита оглянулась на его шаги. Заметив её смущение, он проговорил, обняв её:
  -"Зеленоглазая ты моя".
  Она изумлённо вскинула взглядом:
  -"Когда ты успел заметить? Моя мать лишь за несколько лет до своей кончины спросила меня, какого цвета мои глаза. Мы с ней непостижимым образом были чужды друг другу. Она любила мою сестру и уделяла ей всяческое внимание, - что ж после этого удивляться, если она не знала того, что знает каждая мать. Мне приятно, что ты заметил. Приводи себя в порядок - и завтракать. В ванной у раковины для тебя в стакане новая зубная щётка; купила для себя, а пригодилась тебе".
  -"Очень кстати. Но мне надо ответить на звонок. Что у тебя на сегодня?"
  -"Сегодня воскресенье, и мне нужно идти в кирху, - мои обязанности того требуют. Богослужение начинается в 11, но я должна прийти туда пораньше. Звонил вчерашний мужчина?"
  -"Да, я ему обещал встречу. Какое-то чувство, что встретились мы с ним вчера не случайно. Очень сожалею, что нам не быть сегодня вместе, - ведь надо будет ещё заскочить в гостиницу".
  -"Так назначай встречу".
  -"А какое место в центре знаковое, чтобы мне самому выйти к нему наверняка?"
  -"Лучше идти к костёлу. Пойдём к окну. Смотри налево. Видишь высокое с двумя шпилями здание? Это и есть костёл. Место примечательное. Выйдешь на Красноармейскую и пойдёшь в сторону Волги. Тебе даже не придётся кого-то спрашивать".
  -"А ты на какой улице живёшь?"
  Адель засмеялась:
  -"Так на "Самарской" и живу. Не веришь? Ну, звони, иди в ванную - и к столу".
  
  
  Завтрак был короткий, почти без слов. Уже в дверях Адель спросила:
  -"Можно я приду на вокзал проводить тебя?"
  -"Я буду очень тебя ждать там. Вот пишу номер поезда, вагон. Ах да, и время... Что-то я волнуюсь... Хотел бы я иначе провести этот день, но видишь, какие мы с тобой обязательные".
  Он заставил себя сократить щемящее душу расставание с объятиями, понимая, что можно расплескать несказанное...
  
  Проводив Кешу, Адель стала сама собираться к выходу, всё время думая о таком неожиданном продолжении их случайного знакомства. Но кто ж знает, случайного или нет? Знает только Он, видящий всё. И вспомнились слова её подруги, с которой их связывают многие годы:
  -"На Небесах всё видят и всё понимают".
  Подругу зовут Рахель, хотя в синодальной Библии это имя переведено чуть иначе - "Рахиль", и она просила Адель не искажать произношение. Но этого, по-видимому, не знал и Иван Бунин, написав: "Сладчайшее из слов земных! Рахиль!" Чем оно для него было "сладчайшим"? Скорее всего, он его воспринимал просто эстетически, - ведь значение самого слова было до обидного простым: "овечка". Впрочем, в Израиле ещё с патриархальных времён к овечкам было отношение особое, и смысл имени значился более ёмко: "жертвенность". Не в смысле бессловесной покорности, а готовности, жертвуя многим, достигать цели. На любимой жене Иакова - Рахели - жертвенность весьма оправдалась.
  Откуда взяла Рахель фразу про "небеса", неизвестно. Тогда Адель не придала особого значения смыслу тех слов. Посчитала, что в них указывается лишь на всеведение Господа, что в общем-то было само собой разумеющимся. Но так бывает: при иной ситуации те же слова высвечиваются иными гранями, углубляющими смысл. Ещё наполненная пережитым потрясением, она захотела углубить своё понимание и позвонила подруге.
  -"Я не разбудила тебя, Рахель?.. Спасибо, успокоила... У тебя всё в порядке, надеюсь?.. Едете на дачу?.. Завидую белой завистью... Спасибо за приглашение; ты же знаешь, что после вашего вчерашнего шаббата у нас свой, воскресный. Смысл, по большому счёту, тот же: сосредоточенное внимание к духовным вопросам и прославление Творца. Да вот у меня к тебе и вопрос: каков конкретный смысл тех слов про ангелов?.. Нет, не так, не про них... Про Небеса, которые всё понимают".
  -"С тобой что-нибудь случилось, Адель? Вряд ли ты звонишь мне просто так, как говорится, натощак, - ведь о пустяках с утра не спрашивают. Сама-то как, ничего?
  А про Небеса... Да, есть такая фраза; её кто-то из наших мудрецов сказал. Полностью она звучит так:
  -"Тора дана не ангелам. На Небесах всё видят и всё понимают".
  Если бы ты эти слова читала, то увидела бы, что слово "Небеса" пишется с заглавной буквы, ибо здесь подразумевается сам Всевышний. У соблюдающих евреев..."
  -"Кто такие "соблюдающие"?"
  -"Ну те, кто старается соблюдать предписания Торы - мицвот, т.е. заповеди. Ты же ведь знаешь, что такое "Тора".
  -"Это я знаю от тебя. Настораживающее своей незнакомостью ты объяснила нашим словом: Библия. Так. А далее?"
  -"Соблюдающие заповеди евреи стараются не произносить слово "Бог" из-за благоговения перед Ним и заменяют его иными словами - чаще всего словом "А-Шем", т.е. "Имя". В твоём случае стоит слово "Небеса". Так вот: Всевышний знает, что человек при всём своём самом искреннем желании жить в святости перед Ним не может достичь этого. Свят только Создатель. И поэтому Небеса хотя всё видят, но вместе с тем и понимают ограниченность человека. А если понимают, то не отвергают его, а поддерживают своим пониманием. Это не значит, конечно, что, зная это, можно пускаться, как говорится, во все тяжкие. Тора обращена к совести человека как к некоему внутреннему контролю. Можно сделать грех по неосторожности, даже большой грех, - это одна ситуация. Но ведь есть и другая, когда люди пьют грех, как воду".
  -"Да, ты знаешь, Рахель, вчера я рассказывала одному человеку про апостола Петра. Ты извини, может быть тебе будет неприятно слышать рассказ из Евангелия...".
  -"Какие бы мы были с тобой подруги, если бы не могли выслушивать друг друга? Я могу принять или не принять, то слушать-то мне не возбраняется. Так что там сказано?"
  -"Да вот этот Пётр, пылкий и преданный Иисусу, уверявший, что даже жизнь свою отдаст за своего учителя, прилюдно от него отрёкся. А Иисус ему не помянул зла, ибо понимал, что Пётр поступил так по минутной слабости, из человеческого страха перед людьми. Кстати, наш пастор любит вставлять попутные пояснения, - так что Пётр по-вашему звался Шимоном, а Иисус -Йешуа".
  -"Имена здесь не важны, а вот сюжет, признаюсь, сильный по своей убедительности. Хочешь, я тебе ещё что-то приведу в пример, когда даётся некая развёртка в комментариях к той или другой заповеди? Я ведь чувствую, что у тебя что-то произошло".
  -"Конечно, Рахель, я слушаю".
  -"У нас, евреев, есть заповедь "чти отца твоего и мать твою".
  -"Это и у нас, христиан...".
  -"....Но это сказано в Торе задолго до вас. Впрочем, я о другом. Если молодые люди решают вступить в брак по любви, а родители не одобряют выбор и препятствуют ему, - то дети могут и не посчитаться с их мнением. Нарушение заповеди, не так ли? Но раввины определили, что вступить в брак не по любви и жить супружеской жизнью не любя, - это ещё худшее зло, чем ослушание родителей. Как тебе это нравится?"
  -"Я бы не сказала слова "нравится". Проникновенно и мудро, - вот как я ответила бы".
  -"Ты ж у меня понимающая девочка. Тогда - уж заодно - ещё маленький пассаж, и закончим на этом, т.к. муж уже ждёт в машине. Сказано в Торе, что муж и жена - одно целое. Но если жена не получает от мужа в достаточной мере сексуального внимания, то она вправе подать на развод. Что, немая сцена? Да это я так, ни к чему. Всё, чмоки-чмоки. Пока".
  -"Привет Боре, Рахель".
  
  Выйдя на улицу, Иннокентий почувствовал какую-то непродолжительную, в четверть минуты, пульсацию в области сердца. Боли не было, но было похоже на то, когда он поливал на даче, держа в руке шланг, и воздушные пробки как бы короткими очередями выстреливали струю воды. Странно. Так явственно ощутимо. И прекратилось.
  Адель была права: костёл можно было увидеть издали. Подходя всё ближе, он всё более восхищался этим прекрасным строением. Надо быть искусствоведом в области архитектуры, чтобы суметь описать все детали этого шедевра. И где? Не во Франции или Испании, а в самом сердце России, на берегу великой русской реки! Две стрельчатые башни по фасаду обеспечивали костёлу сорока семи метровую высоту, - так потом он прочитал при входе в лежащем на столе проспекте. В этом проспекте было краткое описание истории костёла, но резанула одна фраза: "...здесь молились Богу и по Нему кричали". Кричать по Богу? Такого никогда не приходилось слышать. Так русская женщина кричала по мужу, без времени оставившего её с детьми. А здесь как-то личностно - кричать по Богу... Кричать об утраченном невозможно, если до этого ты его не имел. Вот и Адель вчера рассказывала о личностном приходе к Нему. Какие-то невидимые штрихи прочёркиваются пунктирно.
  Когда-то Иннокентий читал, в чём разница в архитектуре православных и католических храмов. Запомнилось не как цитата, а как смысл: православные храмы своей внушительностью прочно оседают на земле, в то время как костёлы, как свечи, устремляются к небесам. И вот эта готичность костёла "Пресвятого сердца Иисуса" подчёркивается ещё и тем, что башни-близнецы не сложены глухими стенами, а стоят на четырёх столбах по углам, - чем и создаётся воздушность. По центру портала - лепнина в виде спирали, опять же зовущая ввысь.
  Налюбовавшись со всех сторон столь дивным творением, Иннокентий вошёл вовнутрь и увидел перед собой в алтарной части панно с изображением распятия. Как значилось в том же проспекте, то была копия картины Сальвадора Дали "Христос Святого Иоанна Креста". Странность названия пояснялась: был монах Средневековья, взявший себе имя "Иоанн Креста"; ему принадлежал карандашный набросок распятия, который и побудил Сальвадора на создание картины. Внутри костёл выглядел весьма строго, но не аскетично. Огорчило только то, что настоящего, механического органа с трубами не было, а стоял электронный музыкальный инструмент. Наверное, из-за ограниченности в финансах, - всё же это дорогое удовольствие.
  Выходя из костёла, он встретился с Николаем Игнатьевичем. Обнялись, как добрые приятели.
  -"Я предполагал, что Вы обязательно сюда зайдёте. Скоро начнётся месса, но маленький запас времени ещё есть. Панно Сальвадора Дали видели?"
  -"Она же в алтаре, - как не видеть?"
  -"И как она Вам?"
  -"Оригинальное изображение распятия. В таком ракурсе я его никогда не видел. Обычно - вид снизу, глазами людей. А здесь - сверху. Чувствую, что в этом заложен особый замысел художника. Но я слаб в религиозном понимании библейских сюжетов. Не дорос ещё".
  -"Зайдём на несколько минут и подойдём поближе, чтобы увидеть детали; я буду говорить потише, чтобы не нарушать правила приличия".
  Иннокентий вовсе не был расположен к разговору о картине. Он ещё был полон нахлынувшим на него новым состоянием, начавшимся со вчерашнего утра: Адель, её серебристый голос... и ночь. Всё ещё надо было вновь и вновь осмыслить. Впрочем, странное в том было лишь то, что было столь неожиданно. Хотя, так ли уж неожиданно? Одиночество никогда человеком не воспринимается как нормальное состояние, и подсознательно оно всегда стремится к восполненности.
  Николай Игнатьевич в это утро был несколько возбуждён. Или так кажется? А он, словно подтверждая предположение, приглушённо заговорил:
  -"Извините, что как-то не так получается: надо бы нам "за жизнь" поговорить, а я - сразу о возвышенном. Но для меня эта картина была откровением. Взгляните. Здесь как бы три пласта по вертикали. Внизу - идиллическое изображение спокойного озера с тремя рыбаками. Светлое небо над ними символизирует довольство земной жизнью. В этом пласте - состояние основной массы верующих людей, которым не нужны какие-то особые душевные размышления о Высшем. Помните у Максима Горького? - "Ну что же - небо? Как мне там ползать? Мне здесь прекрасно, тепло и сыро". И в самом деле, чего же более? - покрестился и "что Тебе, Господи, ещё от меня нужно?".
  Второй пласт - это само Распятие. Но обратите внимание: это ведь не Христос. Достаточно видеть это мускулистое тело мужчины. Человек, который понял однажды, что смысл Бытия глубже - или, если угодно - выше, чем пребывать в том "рыбачестве". Я утрирую. Но ведь, если разобраться, то вся наша деятельность, вплоть до творчества - это всё же "рыбачество" до той поры, когда человек начинает прозревать нечто Высшее. Как там у Мандельштама? -
  -"Образ Твой, мучительный и зыбкий,
  Я не мог в тумане осязать...".
  Но парадокс в том, что и после, уже на осознанном вероисповедном пути, этот образ бывает и мучительным, и зыбким. И мучение это - вот этот крест на чёрном фоне. Гвоздей, пригвождающих человека, как видите, нет, - так что можно бы и сойти со креста...".
  Он был явно наполнен открывшимся смыслом картины, и ему хотелось непременно поделиться этим с человеком, не предполагая даже, что у его визави нет духовного опыта, чтобы он мог понять его слова. Но старого человека, так искренне радующегося их встрече, обижать нельзя. Иннокентий Ильич легонько дотронулся до плеча собеседника и, приблизившись к его уху, тоже почти прошептал:
  -"Это мне напоминает, Николай Игнатьевич, кинофильм "Последнее искушение Христа" по роману Никоса Казанзакиса. Мой коллега по перу, - я ведь работал журналистом, - написал по этому поводу статью "Не последнее искушение Христа".
  -"Да? И что он написал?"
  -"Всё не перескажу. Основной смысл в том, что и роман, и фильм говорят не о Христе, а о человеке, избравшем христианский путь. Там ещё было пояснение со ссылкой на апостола Павла: "Христос в вас". Но не всякий, причисляющий себя к христианству, доходит до распятия. И даже не всякий, взошедший на крест, выдерживает искушение, известное из евангельского повествования: "Если ты - сын Божий, сойди со креста". Вы ж наверняка видели этот фильм; так вспомните, что сошедшему со креста Христу апостол Пётр показал, что это сам сатана его искусил, - и Христос, ужаснувшись апостольскому пояснению, возвращается на крест. Мне тогда трудно было всё это уяснить по причине моего невежества в области религиозной, да и сейчас я не намного в этом продвинулся. Но статья была написана мастерски, со знанием глубинного смысла. Я её перечитывал несколько раз, а после даже благодарил автора".
  -"Жаль, что я не читал эту статью. Но ещё несколько слов о картине. Так вот эта темнота, на фоне которой распятый человек, - это наши мучительные вопросы, которым нет ответа. Нет, лучше сказать так: на которые далеко не сразу даются ответы. Отсюда - тяжёлое духовное одиночество, вот этот густой мрак на картине, скрывающий до времени неведомое. В иудаизме есть даже выражение: "Истинно, Ты - Бог прячущийся". Хотя что я говорю? Это ведь у пророка Исайи сказано. В нашем синодальном переводе звучит иначе: "Ты - Бог сокровенный". Но мне ближе Исайя с древнееврейского".
  -"А что это значит - "прячущийся"?
  -"Смысл настолько же глубокий, насколько и болезненный. Ведь нам, верующим людям, думается, что в наших запутанных судьбах по нашим усердным молитвам Господь тут же даст разумение понять всё: смерть детей, одиночество (даже если муж и жена верующие; да, да, такое тоже бывает), затянувшееся безденежье при всех наших способностях трудиться. Вопросам несть числа, и мы вопрошаем о несправедливости в мире и о ней же - в нашей личной жизни. Перечислишь ли всё? А Бог - как будто прячется. У меня есть молодая особа - относительно моего почтенного возраста, - живущая в Израиле. Переписываемся по интернету весьма изредка; она недавно приезжала в Москву на конференцию по иудео-христианскому диалогу, но я быть там не смог, - так что лично, вживую, я её и не видел. Она хорошо пишет, и в книге об Иове, этом библейском страдальце, она рассуждает о "прячущемся" Боге. Если в немногих словах, то выглядит это так: Он не торопится явить нам Себя в скорых ответах, ибо человек до многого должен созревать самостоятельно. А созревание - процесс во времени, времени мучительном, да и думы наши нелегки. Потому и кажется нам, что Он прячется от нас.
  Но теперь мы обратим внимание на третий пласт, верхний. Вы видите? Человек со креста склонил голову в изнеможении духовного одиночества, но сверху льётся свет, который он, человек, пока и не замечает. Иначе, я уверен, он поднял бы голову. Для него Бог пока что прячущийся, но Свет всё-таки есть. В этом, полагаю, мысль Сальвадора Дали. Откровенно говоря, странно, что он мог до этого додуматься - при всей его эпатажности и скандальности. Но темны недра души человека: в нём могут уживаться и святой, и грешник. Пойдём, однако; богослужение уже начинается".
  Вышли на солнечную улицу и неторопливым шагом побрели без определённого направления.
  -"Признаюсь, Николай Игнатьевич, что я мало был склонен к религиозно-философскому размышлению. Иной был настрой. Но Вы, оказывается, умеете увлекать, - это не тот одинокий человек в осеннем вечернем сумраке, без надежды на помощь. Да... Вот странный вопрос сразу после этой картины: "Если это не изображение Христа, то почему оно в алтаре? Ведь входящие верующие осеняют себя крестным знамением, глядя на него, - я ж видел...".
  Это была сцена, достойная финальной в "Ревизоре" Гоголя: старый человек просто застыл с полуоткрытым ртом и изумлёнными глазами. Пауза длилась больше положенного. Наконец, он выдохнул:
  -"Мне это, знаете ли, не приходило в голову... Вы меня ошарашили... Сказать ничего не могу, но узнаю об этом обязательно. Вот ведь казус, в самом деле".
  -"Ладно, Сальвадору мы уделили много времени. Теперь-то Вы расскажете, наконец, что было дальше той осенью?"
  "А присядим-ка, Иннокентий Ильич, в этом скверике. Годы, знаете ли, поясница... Приехав домой... Да ведь я до сих пор не поблагодарил Вас за кров, питание и проезд домой. Вчера так неожиданно встретил Вас - и где? - в Самаре. Сегодня снова какой-то сумбур из-за желания непременно поделиться своим пониманием картины... Мы с Валерией Васильевной, женой моей, весьма Вам благодарны. Она сожалеет, что не может лично Вам этого выразить, - плохо себя чувствует. Так вот: с разных сторон обсудив ситуацию, мы начали думать, как на какое-то время "лечь на дно". В конце концов, полагали мы, сложившееся положение не связано напрямую с органами власти. А те черносотенные силы авось да отстанут. Попугали, мол, и достаточно с него - то есть с меня. И жена вспомнила, что в Самаре есть пустующая квартира. Муж её двоюродной сестры умер, и той тяжело было одной в опустевших без него стенах, - вот она и перебралась к детям, живущим в коттедже. Они её давно звали к себе. Квартирантов пускать она не хотела; при кажущейся выгоде после иных постояльцев на ремонт квартиры потратишь все вырученные деньги. Позвонили ей, и она с охотой предложила нам жильё. О действительной ситуации мы ей не стали говорить, чтобы не было какого-либо напряжения. Сказали, что Валерии надо попробовать переменить климат из-за здоровья. Вот теперь и "пробуем". А в нашей квартире сейчас живёт мой внучатый племянник, который до этого жил на съёмной. Мы с него, понятное же, денег не берём. Так что пока дело уладилось. Прожили уже месяцев пять в Самаре, и знаете? - нам здесь хорошо. Что будет дальше, поживём-увидим".
  -"Так что, Николай Игнатьевич? Неужели православно-черносотенный разгул имеет возрастающую динамику? Ну, написали Вы книгу об инквизиции в России, - я правильно запомнил? Это же ведь история, её не перепишешь. Разве что это хлёсткое слово -"инквизиция"..."
  -"Но это же не моё слово. Его употребляли ещё тогда, в последние десятилетия царского времени, по причине прямой аналогии с инквизицией Средневековья, - употребляли видные государственные деятели, юристы, журналисты. Но я ведь написал ещё одну книгу с необычным названием - "Право - ли?- славие", где безо всяких резких слов показал на текстах Св. Писания, что православие как религиозное убеждение имеет право быть, но разница между ним и Новым Заветом - "дистанция огромного размера". Вторая книга оказалась неким мостиком в наше время; она показывает, что Православие никаких уроков из своей истории не извлекло. Вы, конечно, не знаете, но в преамбуле к Закону о свободе совести от 1997 года чёрным по белому закреплён этот казус: там сказано о православии отдельно и... о христианстве. Как говорится, думайте сами - решайте сами. Эти две книги можно без труда найти по названию в любом поисковом окне интернета".
  -"Так какое полное название первой книги? Смысл-то понятен, а конкретно с содержанием я постараюсь ознакомиться по возвращении. А пока Вы хотя бы несколькими примерами можете проиллюстрировать эту православную инквизицию, что была до Октябрьского переворота? Хотя бы иметь какое-то представление...".
  -"Извольте. "Святая инквизиция в России до 1917 года". И цитирую фразу, которая проходила по многим статьям в Своде Законов Российской Империи; обратите внимание, что речь шла о христианах, которые так и значились в уголовных статьях: "За уклонение от православия лишение всех прав состояния и ссылка на каторгу...". Мне так много пришлось работать с архивами Св. Синода, что основной смысл этих статей просто вбита в память. Вот ещё, для аргументации: "За совращение из православного в иное христианское вероисповедание (услышали, да?) виновный приговаривается...". Причём, под "совращением" понималось, что угодно. Зашла баба к соседке с какой-то нуждой, а там читают Евангелие и о прочитанном беседуют не в духе православия, - она и понесла это мужу, а тот - попу. Всё, совращение, пожалуйте в острог. Суда зачастую и не было, а так - "по благодати", - так выразился один иерей по поводу суда над священником Григорием Петровым.
  "Как - священником, Николай Игнатьевич? Вы ж говорите, что инквизиция была против неправославных".
  "Но были случаи, дорогой мой, когда лишали сана и осуждали священников за то, что они...проповедовали Евангелие. Хотите пример из нашего времени? - Убиение о. Александра Меня".
  "Так что, Православие разве не признаёт Евангелие? Извините за моё невежество; слаб я в этих вопросах".
  "Признаёт; но поясняет его через фильтр своего учения, что меняет картину явно".
  "Сказавши "А", скажите уж и "Б"...".
  "Иннокентий Ильич, сами напрашиваетесь. Не перегружу ли Вас? Постараюсь показать коротко хотя бы на примере т.н. "богородицы". То, что ни в Евангелии, ни в апостольских посланиях нет даже намёка на то, чем она значится доныне, - это я даже не обсуждаю. Но казус вот ещё в чём: даже уже в начале четвёртого столетия н.э., формулируя "Апостольский символ Веры" на Первом Вселенском Соборе, тогдашние богословы ни словом не намекнули на то, что она - "царица небесная", "заступница усердная", "приснодевственная" и прочее. Всё это ей присвоили позднее, вопреки здравому смыслу Нового Завета. В нём, к Вашему сведению, Иисус означен как Небесный Первосвященник, Ходатай, предстоящий за нас перед Богом. Никаких иных заступников христиане первых веков не знали. Тем более - "царицы небесной", которая будто бы должна ходатайствовать за нас.
  Какое-то время шли молча. Иннокентий понимал, что обилие новой информации требует осмысления. Но и с Николаем Игнатьевичем увидятся ли они ещё? Нелепо пришла на память несоответствующая к данной ситуации фраза "в одну воронку снаряд дважды не попадает", но сразу же отбросил её. Однако, ведь не может же быть, чтобы всё было по слепому стечению случайностей...
  -"Знаете, что я хочу Вам сказать? С той осенней встречи я много думал в связи с Вами. Думал о своей бабушке, которая, как выясняется, была живой свидетельницей того, о чём Вы написали".
  Его собеседник сразу остановился и внимательно вопросил:
  -"Что Вы такое говорите, Иннокентий Ильич? Расскажите, расскажите..."
  И последовал рассказ о "бабуле" в его отрывочных фрагментах, начиная с тринадцатилетнего её возраста, когда холодной январской ночью 1917 года пришла ТРОЙКА с уведомлением о высылке всей многодетной семьи в Сибирь за то, что перестали ходить в православный храм. Потом - снова ТРОЙКА, но уже сталинского режима.
  -"И Вы знаете, Николай Игнатьевич, после той встречи с Вами каким-то непонятным для меня образом моя жизнь стала пересекаться с людьми, верующими по-разному, но христианами: то иеговист, то евангелист... Вчера с лютеранством соприкоснулся, а сегодня - костёл, католичество. Ведь и раньше были случайные пересечения, но то было как-то сиюминутно, набегу, не оставляло в памяти ничего, - а теперь по-другому. Есть ли в этом какой-то единый смысл, не знаю".
  -"А что, это доставляет Вам какие-то нежелательные ощущения?"
  -"Нет, с этим всё в порядке. Может быть, возраст уже заявляет о себе... Отмахнуться, сказав себе, что это - случайности, не могу".
  -"Может, и возраст... Хотя, надо сказать, о Вечном надо помышлять и в молодости. Так что когда говорят, что подобные вопросы - удел лишь стареющих людей или уж совсем стариков, то это удобная психологическая уловка, которой хотят отодвинуть подальше то, мимо чего всё равно не пройдёшь. Но ведь ещё тридцать веков назад мудрец Екклесиаст предупреждал (говорю своими словами): пусть веселится юноша во дни своей юности, и пусть он пользуется всеми радостями в этом мире, но не забывает, что за всё придётся давать отчёт Создателю. "Давать отчёт" - всегда нежелательно. Мы можем под настроение поговорить о Высшем Разуме, как о чём-то абстрактном. Это модно, удобно и ни к чему не обязывает. Но отвечать перед Ним? - и мы нагромождаем кучу вопросов, лишь бы разговоры не привели к осознанию ответственности. А как, спрошу я Вас, без ответственности? Ведь каждый сын несёт ответственность перед отцом, - и мы не оспариваем это.
  Есть ли единый смысл в том, что Вам в последнее время чаще обычного случаются встречи с разными верующими людьми? Я скажу просто: всё не случайно. Бог ведь неравнодушен к каждому из нас, но насильно никого ни к чему не обязывает. Однако посылает сигналы - всем по-разному. Важно, чтобы понять эти сигналы".
  -"Ну - и напоследок: вспомнил, что Вы, Николай Игнатьевич, на той осенней дороге сказали как бы вскользь о своих интересах к иудаизму. Незадолго до поездки сюда я по приглашению оказался на весьма необычном мероприятии. Впрочем, я не то слово употребил,.. лучше сказать - на встрече. Приезжал раввин из Израиля, и встреча состоялась в одной общине с христианами Веры евангельской..."
  -"Попросту их называют "пятидесятниками". А кто там пресвитером?"
  -"Кем?"
  -"Да, Вы ж ведь незнакомы со специфическими словами. В переводе с греческого - "глава общины", "священник". Христиане протестантской ветви Церкви, - я говорю сейчас о России, - из-за многочисленных негативных факторов, связанных с православием (хотя бы тех, о чём я говорил и что ещё застала Ваша бабушка), предпочитают руководителей своих общин священниками не называть, а пользуются словом "пресвитер", которое взято из синодального перевода Нового Завета. Так кто в той общине является пресвитером? Кое с кем я знаком".
  -"Борис Петрович. При знакомстве рекомендовался словом "пастор". Фамилия - Крылин. Он же меня и пригласил. Мы с ним в доверительных отношениях".
  -"Это - по-современному. Было у нас доброе слово "пастырь"; нет же, будем на западный образец. Ребячество какое-то. Да ладно, не в самом же этом слове суть. Да и фамилия эта мне ничего не говорит. Вы продолжайте".
  -"Он, признаться, мне симпатичен. Мне нравится его эрудиция и некая свобода во мнениях. Но в данном случае дело не в нём. Тот раввин представлял собой, если я всё правильно понял, некую прослойку в еврейском мире; это что-то вроде синтеза иудаизма и христианства".
  -"Мессианские евреи?"
  -"Видно Вы, Николай Игнатьевич, знаете о них...".
  -"Да, и весьма интересуюсь этим движением. Этим верующим в Йешуа Машиаха весьма непросто приходится жить: с одной стороны, свои по крови их не воспринимают, а с другой - традиционные христиане смотрят на них осторожно. Собственно, эти евреи мне интересны тем, что они исповедуют Иисуса как Христа, то есть Мессию, которого так напряжённо ожидают в иудаизме. Вместе с этим они тактично умалчивают о том, что хотя Иисус- это обетованный Спаситель, как считают в Церкви, но вовсе не Бог. А мои независимые исследования текстов Нового Завета подтвердили их правоту".
  -"Кстати, тот мессианский раввин, про которого я Вам сказал, тоже некоторое время уделил этому вопросу. Но я - в который раз осознаю - далёк от этих тонкостей по причине, Вам понятной. А что Вы имели в виду, сказав о "независимых исследованиях"?
  -"Так я же не являюсь официальным представителем какой-либо конфессии. Более того: волей обстоятельств оказавшись в Самаре, мы с женой не стали определять себя членами какой-нибудь христианской общины, хотя на богослужения ходим. Вот в этом и есть моя независимость. У неё есть и плюсы, и минусы, - но я скажу о преимуществе: это даёт мне возможность, не опасаясь нареканий и запретов, самостоятельно читать тексты Библии так, как они написаны, а не так, как принято считать".
  -"А минусы, Николай Игнатьевич? Если не секрет..."
  -"Никакого секрета. Вам сложно будет это понять, и я отвечу по упрощённой форме. Иудаизм и христианство - это две авраамические религии, у которых священный текст один и тот же..."
  -"Авраамические?.."
  -"Это от имени "Авраам", праотца евреев. О чём я говорил?.. Да, о тексте. Я имею в виду Танах, - то, что в христианстве называется "Ветхим Заветом". Ну, ветхий или не ветхий - это вопрос особый, хотя, надо напомнить, он христианами воспринимается без изъятия, и в Церкви её текст берётся за основу в проповедях духовно-нравственного содержания. Но у христиан есть ещё и Новый Завет. И вот в него, к сожалению, со временем внесли намёки на то, что Иисус есть Бог. Евреи, изначально составлявшие ядро Церкви, этого принять никак не могли, потому что исповедовали строжайший монотеизм. У них доныне в синагогах звучит "Шма Йисроэл Адонай Элохейну Адонай Эхад", что в переводе означает "Слушай, Израиль! Господь наш есть Господь один". Но парадоксально то, что в самом-то тексте Нового Завета нет "Иисуса-Бога", а намёки, о которых я упомянул, были, надо полагать, вставлены под сложившееся уже позднее вероучение".
  -"Да, тот раввин, отвечая на вопросы, и об этом говорил; он даже процитировал несколько мест в качестве аргументации. Всё это я дома снова прослушал с диктофона и хотел, чтобы мне разъяснил Борис Петрович, - да не сразу собрался в связи с загруженностью по работе, да потом эта поездка...".
  -"Так я договорю, Иннокентий Ильич про минусы. А они, в моём понимании, заключаются в том, что из-за этих намёков на божество Иисуса Церковь запятнала себя большим грехом, оттолкнув евреев от себя на долгие века, провоцируя гонения на евреев вплоть, временами, до их уничтожения. Они, видите ли, богоубийцы, - а раз так, то и получайте. Но апостол Павел предупреждал, - а ведь это ещё в самом Новом Завете , - чтобы язычники помнили: корень - это Израиль, а мы - ветви, привитые к материнскому стволу. Это же чёрным по белому написано: "Не отверг Бог Израиля". Жаль, что инертность и приверженность к традиционному пониманию до сих пор препятствуют пересмотру этого весьма важного вопроса.
  Я вовсе не позиционирую себя в качестве какого-то первооткрывателя в этом вопросе. Были люди и до меня. Просто на сегодняшний день эта проблема снова поднята, и я хочу надеяться, что взаимопонимания между иудаизмом и христианством будет всё больше. Тем более, что Новый Завет говорит об этом напрямую. Но Вы посмотрели на часы, и я понимаю..."
  -"...Да, мне пора прощаться с Вами. Слушаю Вас с большим интересом, а время-то уже поджимает. Надо успеть в гостиницу, оставшиеся мелкие вещи побросать в сумку, рассчитаться. Очень рад сегодняшней встрече, весьма полезной для меня".
  Николай Игнатьевич как-то растерянно воспринял столь стремительное расставание.
  -"Да, пора. Ещё раз спасибо от нас с женой. Вряд ли когда-либо увидимся. Храни Господь".
  
  
  
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  Иннокентию Ильичу было досадно, что пришлось так резко закончить встречу с Николаем Игнатьевичем. Старый человек с такой охотой и благорасположением делился с ним своим пониманием картины Дали, с душевным теплом отвечал на вопросы. Вряд ли у него в Самаре есть кто-то, с кем он мог бы вести доверительные беседы, - в старости люди сходятся весьма трудно. Он рад был выговориться, да вот на тебе: неумолимое время снова поторопило. Да и ему, Иннокентию, ещё было о чём расспросить. В какой-то момент хотелось даже поведать о вчерашнем - перешедшем в ночное сегодняшнее - потрясение. Он чувствовал, что этот человек, проживший достаточно долгую жизнь, встречал разное; по интеллектуальности же его было видно, что он мог бы дать какой-либо совет.
  Но встретиться с Аделью лишь для прощания? Нет, хоть немного прибавить время, чтобы побыть вместе - хотя бы даже без многих слов. Проезжавшее мимо такси домчало его до гостиницы; дав задаток, чтобы шофёр был спокоен, быстро взяв вещи и расплатившись в "ресепшен" за проживание, вдруг вспомнил, что не знает точного адреса, куда ехать. Улица "Самарская" - это он помнил, а вот как найти нужный дом среди многоэтажек? На какое-то время было ощущение ступора. Но присев в кресло гостиничного холла, вспомнил: да ведь они с Аделью утром обменялись же телефонами. Сказался наплыв столь неожиданных ощущений и встреч; к тому же - невольная торопливость, которая всегда выбивала его из колеи.
  -"До отхода поезда, милый, два часа. Доедешь за пятнадцать минут. Накрываю на стол".
  Попросив таксиста притормозить около какой-то остановки, наскоро купил цветы, не выбирая дотошно, как вчера. Лишь в машине разглядел, - то были несколько кустовых веток белой хризантемы. "Отцвели уж давно...", а ведь на дворе ещё только цветущий май. Они навеяли грусть, да ведь и встреча обещала расставание...
  Открыла дверь молчаливой улыбкой, но от Иннокентия не укрылась затаённая печаль во взоре. Так бывает: какие-то нужные, ещё неосознанные слова становятся несказАнными.
  -"И тени их качались на пороге,
  Безмолвный разговор они вели...".
  ...Чтобы переломить понятное молчание, Адель уже к концу трапезы взяла в свои ладони его руку:
  -"Милый! Ты обещал человеку встречу и не отменил её. Это твоё достоинство, хотя я чувствовала, как тебе не хотелось уходить утром. Что ж, мы - люди, уже знающие цену встреч; умеем и платить за них".
  Иннокентий порывисто встал,.. потом через несколько секунд снова сел, не сводя взгляда с её зеленоватых глаз:
  -"Я весь переполнен... Даже не знаю, как сказать. Ведь вот удивительное дело: в Самару должна была ехать Литвинова, наш проректор по учебно-воспитательной работе. Но она заболела, и жребий выпал мне. После занудного дня Семинара я хотел радоваться почти незнакомому для меня городу, Волге, - и всё это получилось, и даже сверх этого... Ты, такая неожиданная и прекрасная. И нынешняя моя встреча была полезна для меня, и всё это мне ещё предстоит осмыслить. Говорю сумбурно, знаю... Есть постоянное, хотя и непонятное ощущение, что всё во мне должно отлиться в какую-то иную, особую форму. Слишком уж сходится ряд факторов под неведомым ореолом Высшего".
  -"Ты, Кеша милый, не надсаживайся этим. Пока прими всё, не стараясь что-то опережать. Бывает, что мы своим мудрствованием сами многое и затормаживаем. До всего надо созреть. "А Бог был ясен, радостен и прост", - так в своё время написал Иван Бунин".
  -"Как, как? Ясен и прост? Ну уж эти поэты, любят броские слова... Хотя, что и говорить, прекрасны в своей полётности, - по крайней мере, относительно той строчки. Но как же ясен-то, Адель? Всё так неясно...".
  -"Поэты, - те поэты, что от Бога,- они в какой-то мере пророки, которым надмирность является как-бы некими всполохами. Тебе приходилось ночью в летнюю грозу, благодаря озарению молнии, увидеть лишь на мгновение очертание далёких контуров - будь то жилища или чего-либо ещё? Мгновение - и снова всё во мраке, но ты уже хорошо знаешь, что тьма не господствует, что есть многое, превыше её. Такое мгновение - как откровение, с которым живёшь, и оно как-бы озаряет мрак жизни. Это и есть - "Бог был ясен". И в этом радость и простота. Это осознание даёт осмысленность и мужество идти, когда слишком многое как раз и непросто".
  -"И что, Он так-таки даёт всем подобные озарения?"
  -"Равнодушным - нет. Вечным спорщикам - тоже нет...".
  -" Каким спорщикам?"
  -"Есть такой сорт,.. возможно, это неудачное слово; ну те, кто страстно любят задавать вопросы, - но, не выслушивая ответы, уже задают следующие вопросы. Вопросы - ради вопросов".
  -"Да, я иногда имел дело с такими людьми. Это не вина их, а беда. По-моему, у них проблемы по части психиатрии, хотя и на так называемой "пограничной зоне"; они становятся агрессивны, если их бесконечным вопросам собеседник полагает предел".
  -"....Так я, Кеша милый, всё же закончу свою мысль про озарение, мне она для нашего разговора кажется важной. Я сейчас вспомнила из Константина Бальмонта: "Я откроюсь тебе в неожиданный миг..."
  -"Ты помнишь строфу? Прочитай её всю".
  -"Подожди секунду. Это ведь тоже пришло, как всполох... Вспомнила:
  "Я откроюсь тебе в неожиданный миг
  И никто не узнает об этом,
  Но в душе у тебя загорится родник,
  Озаренный негаснущим светом.
  Я откроюсь тебе в неожиданный миг.
  Не печалься, не думай об этом".
  
  Иннокентий не мог отвести глаз от Адели. "Как у неё всё это рядышком. А спрашивать-переспрашивать теперь можно лишь по телефону".
  Однако пора выходить. Застёгивая молнию наружного кармана ветровки, он почувствовал что-то внутри; то была его флешка. В автомобиле хорошо включить свою музыку, - дома он вынужден был слушать лишь через наушники, - и дорога кажется уже не одинокой. Вот недавно он перекачал так запавшее в душу.
  -"Радость моя грустная, мне даже нечего тебе оставить на память, время было так плотно занято. Возьми мою флешку с музыкой. Там всё случайно, просто записывал понравившееся. Найдёшь украинскую певицу, - у них это слово звучит как-то трогательно: "спивачка". Её зовут Квитка Цысик. У неё много в репертуаре, но я просто очарован её "Два кольори" - "Два цвета". Пусть это будет своего рода музыкальным приношением тебе".
  -"Жаль, что теперь из-за войны России с Украйной она уже не приедет сюда".
  -"Она уже никуда и никогда не приедет. Перешла в мир иной в возрасте 45 лет. Если захочешь, прочитаешь о ней в интернете".
  На вокзал приехали за десять минут до отхода поезда. Стояли молча. Понимали оба, что все слова - лишние. Лишь напоследок Адель передала ему пакет с едой.
  -"Я там положила ещё томик со стихами Бунина. В дороге для тебя и пустое чтение не нужно, и слишком заумное тоже, - а его стихи светлы и просты. И ещё, милый: никогда никому не позволяй себя унижать. Ты - достойный мужчина... "Я за тебя молиться стану, чтоб не забыл пути земного...", - при этом губы её задрожали. Всё, иди в вагон. Тяжелы для меня эти проводы".
  -"Спасибо тебе, Адель, за то, что ты есть. Можно прожить жизнь, а вспоминать будешь лишь один день. Я и Богу благодарен за тебя. Иди ты первая. Не хочу видеть тебя одну из окна отправившегося поезда. Будем созваниваться".
  Поцеловав её в глаза, полные слёз, он ушёл в вагон; выглянув в окно, Адели уже не увидел.
  
  Как хорошо, что Аня, его приятельница, работавшая администратором по продаже билетов, оформила Иннокентию местао в купе - в Самару и обратно - рядом с проводником. Купе было наподобие служебного, на одного пассажира. Люди сильно изменились, стали замкнутыми. Порой едешь, и за всю дорогу едва обменяешься несколькими фразами. Так что одному ехать даже легче психологически, а сейчас это просто необходимо, чтобы как можно дольше сохранить ощущение присутствия Адели. Каким прозрачным тихим ручейком звучали её слова "Кеша милый". А дома была Мила, и надо как-то жить дальше... со своим одиночеством. Но стоя у окна и провожая убегающие всё быстрее улочки и переулки самарских окраин, он видел лишь задрожавшие губы Адели. Что-то снова, как утром, запульсировало в сердце - на несколько секунд, и так же боли не было. "Надо бы сходить к кардиологу в своей Академии".
  Проводница, улаживая свои хозяйственные дела с пассажирами, всё посматривала на мужчину, всматривавшегося куда-то сквозь окно. "Видный и статный. Есть по кому страдать. Видела ж я, как та женщина отвернулась, чтобы вытереть слёзы, когда он подавал проездной билет и паспорт. Не жена, понятно. "Миленький ты мой, возьми меня с собой, там в стране далёкой буду тебе женой". А он по виду не Дон Жуан. Сколько уж езжу и скольких пассажиров перевидала. Какой-нибудь ловелас сразу после отхода поезда шутит с проводником, болтает в купе, а ведь всего четверть часа назад с таким огорчённым видом прощался на платформе с женщиной, льнувшей к нему. Этот - нет. Такого и уважать можно. Пошёл к себе стелить постель. Как зовут-то? Да вот в билете: Иннокентий Ильич. Красивое имя, ему подходит".
  Он долго лежал с закрытыми глазами, прокручивая ленту памяти со вчерашнего утра. Столько всего - и за неполных два дня! Если бы это было не с ним, поверилось бы с трудом. А теперь он будет жить с думой о ней. И можно ли будет что-то придумать, чтобы Адель была с ним?..
  Уже смеркалось, и для чтения Иннокентий включил над головой свет и открыл маленький сборник стихов, ею подаренный. Читать, по правде говоря, не очень-то хотелось, - но ведь это - от НЕЁ. Рассеянно пролистывая страницы, увидел - и задержался:
  "За все тебя, Господь, благодарю!
  Ты, после дня тревоги и печали,
  Даруешь мне вечернюю зарю.
  Простор полей и кротость синей дали.
  Я одинок и ныне - как всегда.
  Но вот закат разлил свой пышный пламень,
  И тает в нем Вечерняя Звезда,
  Дрожа насквозь, как самоцветный камень.
  И счастлив я печальною судьбой
  И есть отрада сладкая в сознанье,
  Что я один в безмолвном созерцанье,
  Что всем я чужд и говорю - с Тобой".
  1901
  Что-то это напоминало ему; но что?.. Не с бабулей ли это связано? Нет, она никогда не читала ему Бунина. А вот всё же по неписаным законам ассоциативности вспомнилось ещё из былого - "родного, далёкого". Бабуля как-то за вечерним чаем рассказывала свой сон, по её словам - вещий. Это было, когда она, "декабристка", последовавшая с четырьмя малолетними детьми за мужем в Сибирь, в какой-то уж очень тяжёлый период была измотана психологически, духовно и физически. Что там было, Кеша тогда не запомнил, как не запоминают дети и внуки слова уже оставивших этот мир. Смысл сна тогда ему был понятен, но тут же и забыт, - и лишь сейчас всплыл в памяти её короткий рассказ...
  ...Шла она как-то хмурым зимним вечером, занятая своими горькими вдовьими думами, и зачем-то подняла глаза к серому небу; а там образовалось нечто вроде багряного окна, в котором было написано: "Не оставлю тебя". Она сказала, что это слова из Библии.
  Сон - он и есть всего лишь сон, но по мнению бабули, это был ей знак, окрылявший и поддерживавший в последующие дни и годы. И вот теперь в новой ситуации, ему со своими уже знаками так кстати вспомнилось давно забытое. Перечитывая этот короткий стих, Иннокентий благодарно ощутил в себе какое-то сыновнее чувство по отношению к неведомому Богу. Этому трудно найти слова; вспомнилось лишь сказанное как-то Борисом Петровичем: "благодать". Благодать - дать благо. Было странное ощущение безотчётной благодарности Небесам за все знаки, посылаемые ему в последнее время. И с несдерживаемой в полумраке купе улыбкой он видел бабулю, Адель, того человека на кресте у Сальвадора, - и фоном звучала трогательная музыка из "Орфея и Эвридики".
  
  Утром проводница негромко постучала в дверь, т.к. проехали уже "Графскую". Поезд ведь проходящий, в город заходить не будет, лишь на пару минут остановится у пригородной платформы. Подождав из тактичности несколько секунд, она осторожно отодвинула створку двери, чтобы не разбудить пассажиров в других купе, - час ведь был ещё ранний. В изголовье горел ночной светильник. Пассажир спал, не откликаясь на голос. Проводница взяла его за руку. Она была неестественно холодна. Глаза полузакрыты, и лицо ещё хранило подобие улыбки.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"