История эта случилась в 2008 году, зимой, прямо накануне Нового года. Небольшая фирма, в которой я тогда работал, занималась производством кувалд, тисков, плоскогубцев и прочих нужных в строительстве снастей. Бизнес шел неплохо и, когда грянул памятный кризис, традиционный новогодний корпоратив решили совсем не отменять, а просто провести его поскромнее. Для празднования Нового года вполне мог сойти один из пустующих ангаров на производстве. Выбрали самый чистый, засыпали пол опилками, наставили лавок и - что еще нужно русскому человеку? Впереди - новогодние каникулы, стол ломится от водки и недорогих, но основательных закусок. Забываем о проблемах и забиваем на все. Гуляем!
Народу у нас работало тогда человек сто пятьдесят, в основном - замасленные мужики-трудяги, но встречались и господа в галстуках и даже дамы в вечерних туалетах. Плоскогубцы и отвертки надо было кому-то продавать, а в этом деле без галстука никак не обойтись. Опять же, присутствовали инженеры, бухгалтерия, кадры и прочия службы, необходимые для жизни всякой приличной компании.
Праздник был в самом разгаре. Было весело, душевно и демократично. Первые тосты были произнесены, официоз закончился, и началась обычная российская пьянка, осмысленная и беспощадная. Приняв для начала грамм по двести водочки, получив первый заряд бодрости и веселья, народ начал разбредаться по территории заводика и кучковаться группами по интересам. На корпоративах всегда есть о чем поговорить. Можно поймать за пуговицу начальника и, пользуясь пьяной корпоративной вольностью, пошатываясь, глупо улыбаясь и притворяясь пьяным дурачком, поведать ему, что ты о нем думаешь. Можно закрутить роман с новой бухгалтершей или поцеловать в попу какого-нибудь нужного сатрапа-начальника. Да мало ли что еще хорошего и полезного можно сделать на корпоративе. В общем, народ развлекался, все были пьяные и веселые. Стадия традиционного русского застольного мордобития была еще впереди, и об этом думать было рано.
Человек двадцать белых воротничков выкатились из душного ангара подышать зимним воздухом. Колючий декабрьский морозец приятно освежил головы и взбодрил наши чувства. Когда мы, немного продышавшись, слегка протрезвев и подмерзнув, уже собирались возвращаться в празднично разукрашенный ангар, то вдруг услышали посреди пьяного смеха и гомона звук падения чего-то большого и мягкого, а затем - отчетливый глухой стук и громкий крик. Гуляли мы на производстве, вокруг было много опасных предметов, станков и острого железа, поэтому этот крик не предвещал ничего хорошего.
Так и оказалось. На нижних ступеньках грязной металлической лестницы полусидел-полулежал, схватившись за голову, Иван Иваныч. Он поскользнулся, перебирая нетвердыми ногами узкие ступени замасленной лестницы и скатился с высоты второго этажа. За каким чертом понесло его наверх, туда, где находилась закрытая баня, объяснить он не мог.
Иван Иванович Могарычев был самым старым сотрудником нашей фирмы. Не в том смысле, что он дольше всех у нас трудился, а в том, что он был физически старый. Не исключено, что он помнил еще молодых Микояна и Косыгина, а, может быть, даже и Керенского. Чем он занимался на фирме, не знал почти никто. Хотя, судя по его всегда опрятному виду и красивому галстуку, работа его была востребованная и не очень пыльная.
Когда мы подбежали к Иванычу, то сразу поняли, что дело плохо. Он пытался встать, опираясь одной рукой о перила и держась другой за голову. Между пальцев текла, оставляя темные крапинки на снегу, густая черная кровь. Вызванивать 'ноль-три' в новогоднюю ночь было бессмысленно, дожидаться скорой мы могли до утра, поэтому спасать Иван Иваныча решили своими силами.
Единственным трезвым среди нас оказался Михаил Полнухин, главный конструктор, трудяга и добродушный толстяк. Миша был не самого крепкого здоровья и поэтому от алкоголя воздерживался. Дело происходило в Орехово-Борисове, большом московском спальнике. Я, как местный уроженец, взялся показывать дорогу до ближайшего травмпункта. Посадив Иваныча к Мише в 'копейку', мы осторожно тронулись. Адрес я знал хорошо, пару раз мне приходилось таскать туда своего племянника по разным травматическим поводам. Один раз ему там выковыривали из задницы здоровую, сантиметров в пять занозу, а второй раз - когда из его же ляжки удаляли голову жирного коварного клеща, привезенного в Москву с дачи. Самого клеща я хладнокровно убил, а достать голову без помощи хирургии оказалось делом непростым.
Дорога была совсем пустая, и уже через десять минут мы ввалились в приемное отделение травмпункта. Дежурный хирург осмотрел травмированного Иваныча и коротко сказал: 'Ухо под ампутацию. Я не возьмусь. Езжайте в Склиф или в Первую градскую'. Он ловко замотал раненую голову в плотный кокон из ваты и бинтов и вколол что-то нужное в тощую Иванычеву ягодицу. Затем доктор пожелал нам хорошего вечера и, беспардонно выставив за дверь, пошел пить спиртягу с санитарами. Работать ему не хотелось.
С Мишей мы решили так: везем Иваныча в Первую градскую больницу. Оттуда семейный Михаил уезжает домой, а я остаюсь там и дожидаюсь родственников пострадавшего Иваныча. На том и порешили. Прыгнули в машину и погнали на Ленинский проспект. Ехать было минут тридцать. Дороги были покрыты слоем пушистого снега, и заднеприводная 'копейка' опасно виляла задком на поворотах. Иваныч истекал кровью и храбрился. Приехали мы как раз вовремя. Когда машина въезжала в ворота приемного отделения, плотная марлевая шапка на травмированной голове Иваныча уже густо напиталась кровью и начинала подтекать.
Миша сделал свое дело и уехал домой, а мы с постепенно трезвеющим Иван Иванычем вошли в приемный покой. Отделение представляло собой длинный светлый коридор, набитый разного рода страдальцами. На стульях и на полу лежали травмированные в эту новогоднюю ночь москвичи. Приличного вида господа со сломанными носами, бомжи, замотанные в вонючие лохмотья, разного рода пьяные и агрессивные субъекты. Паноптикум был битком. Вдоль коридора, справа и слева, были устроены двери в смотровые комнаты, откуда время от времени выводили или вывозили очередного отработанного пострадавшего, и куда сразу же запускали нового. Конвейер человеческих недоразумений, страданий и глупостей двигался без остановок, организовано все было образцово. Между телами ходила старшая медсестра, бегло осматривала вновь прибывших, записывала фамилии и из разных соображений составляла очередь на первичный осмотр.
Пока мы ждали своей очереди, то услышали от окружающего люда много интересных историй. Мужика, сидящего рядом с нами, час назад ударили топором, чтобы отобрать грошовый мобильник. Вон у того, тихо лежавшего в углу господина, из спины торчит не то отвертка, не то небольшая заточка, и он ждет какого-то специалиста из хирургии, который должен подойти и избавить его от инородного предмета. В общем, персонажи вокруг были колоритные, и Иваныч со своим оторванным ухом был не самым тяжелым больным в этом коллективе страдальцев. Естественно, все вокруг были пьяны. И интеллигентного вида дядька, обращенный к нам тем, что раньше называлось лицом, и плохо соображающий синяк в углу, орущий, что он - в законе и вот-вот порешит всех, и губастая тетка-продавщица с основательно подбитым глазом и скошенной набок челюстью...
Иваныч держался молодцом. Когда подошла очередь и нас повели в комнату для осмотра, он по своей обычной привычке пытался шутить с медсестрами и травил незамысловатые байки. Это должно было подчеркнуть свежесть его мыслей и бодрость духа. Расплата, однако, последовала очень скоро. Когда с Иваныча сняли жирно напитанную кровью повязку и по его просьбе поднесли к глазам зеркало, лицо его потеряло привычную розовость, и он начал тихо сползать со стула. Картинка действительно была страшноватая. Аурикула синистра у Иваныча, по существу, отсутствовала. Кусочек хрящей и мяса, бывший когда-то его ухом, был очень аккуратно срезан острыми ступеньками грязной заводской лестницы, и болтался на лоскутке кожи. Иваныч больше не шутил, он стал пронзительно трезв и сосредоточен. Лицо его постепенно приобретало зеленовато-матовый цвет кафельной плитки, от пола до потолка покрывающей осмотровую комнату.
Немного посовещавшись с коллегами, хирург уточнил у меня: 'Отрезаем? Шить бесполезно. Деду почти девяносто лет, ухо все равно не приживется'. 'Нет, мужики, давайте шить. Бабло - не вопрос', - эта дурацкая киношная фраза, сопровождаемая похлопыванием по моей увесистой барсетке, выскочила сама собой и произвела нужное впечатление на уставших докторов. Они переглянулись. Старший позвонил куда-то: 'Готовьте операционную'. Послушного Иваныча раздели, посадили в каталку и увезли в хирургию. Меня дальше смотровой не пустили. Режим есть режим, надо блюсти стерильность. Я вышел в коридор и стал ждать, пока мне вернут отремонтированного Иван Ивановича.
Пока мы развлекали себя общением с докторами, состав обитателей приемного отделения поменялся. Двух лежачих и бабку с перевязанным глазом куда-то увезли, а одного бомжа, оказавшегося симулянтом, вытолкали на улицу.
Прямо напротив меня по-прежнему сидел худенький юноша лет двадцати пяти, замотанный в белое покрывало поверх рубашки. От остальных посетителей он отличался тем, что был вызывающе трезв, и это сразу бросалось в глаза. Я не обращал внимания на его странное одеяние, смутно напоминающее тунику, за последние пару часов я и не такое повидал. Но лицо этого парня было интересным, и я внимательно к нему пригляделся. Породистый нос с горбинкой, впалые щеки, глаза прикрыты, светлые волосы на голове мокрые и спутанные.
Минут через пять сестра вызвала в смотровую Меднякова Артема, и оказалось, что это он и есть. Когда Артем, осторожно ступая, протискивался в смотровую, я обратил внимание, как необычно вздулась рубашка на его спине. Наверное, у него было выбито плечо или сломана ключица, и беспомощно висевшую правую руку он осторожно придерживал левой.
'Здравствуйте, - произнес Артем, входя в кабинет, - я в театре работаю. На меня декорация упала'. Доктор мельком взглянул на него. 'В театре? Да по мне - хоть в цирке. Валя, проводи его в хирургию, пусть сделают рентген правой конечности. От сих до сих', - показал он на себе и передал девушке в белом халате направление. 'Козел', - подумала медсестра. Звали ее Наташа, и этот туповатый доктор никак не мог запомнить ее имя. Она открыла дверь, пропустила Артема вперед и повела его к лифту. Хирургическое отделение располагалось на пятом этаже.
Когда Медняков вошел в кабинет, отмеченный желтым знаком 'Радиация', пожилой усталый рентгенолог показал пальцем в нутро гудящей установки и сделал пригласительный жест. 'Ну, будь, как будет', - подумал Артем, снял рубашку и шагнул в аппарат. Потом он все сделал так, как сказал доктор - придвинулся, отодвинулся, прижался грудью. Машинка погудела и выключилась. Стало тихо. Доктор поверх очков смотрел на Артема и молчал. Медняков сглотнул плотный комок в горле. 'Что с рукой?' - наконец спросил доктор. 'Кулиса сверху упала. Прямо на меня. Доктор...'. Артем остановился и смотрел на врача.
Тот молча встал, взял с кушетки полотенце, свернул из него плотный валик и засунул Артему в подмышку: 'Прижми плотнее'. Он сделал какое-то неуловимое движение рукой. Плечо больно хрустнуло и встало на место. Доктор раньше работал в травме и знал толк в таких делах. 'Перелома нет, просто вывих. В приемное больше не ходи. Выходи через главный вход. Охранникам скажешь, что навещал другана и заблудился. В общем, наври что-нибудь, - проговорил он. - А ты это...как же это... Хотя - нет... какое мне до этого дело... До свидания. Береги себя'
Когда Артем вышел в коридор, доктор запер дверь на ключ. Приоткрыв ящик письменного стола, он нашарил маленький пузырек с синими таблетками и закинул в рот еще две штуки. У него была больная печень, и его институтский товарищ, заведующий гастроэнтерологией, категорически запретил ему пить. А когда совсем будет невмоготу, вместо водки посоветовал принимать вот эти синенькие волшебные таблетки. Пилюльки эти, растворяясь в желудке, на фоне нездоровой печени давали очень интересный и еще не описанный медицинской наукой эффект. Рентгенолог еще раз взглянул на пленку. Ошибки быть не могло. На снимке отчетливо видны были развитые скапулы и радиусы, просматривались следы перьев. Да, на спине у парня росли крылья. Доктор поудобнее сел в кресле и заснул.
Артем шел по длинному, совершенно пустому коридору хирургического отделения. Травмированное плечо покалывало и немного зудело. Оглянувшись, Артем приспустил рубашку и с хрустом расправил затекшие конечности. И тут из ближайшей двери, прямо навстречу ему, вышел Иван Иваныч.
Иваныча оставили в палате отсыпаться и отходить от наркоза, а он, внезапно проснувшись и еще плохо соображая от действия сильного обезболивающего, сполз с больничной койки и шел искать туалет. В полубреду, держась за стену, он шаркал чужими тапочками по плохо освещенному коридору. Навстречу ему вышел странно одетый светловолосый парень. Он был так похож на ангела, что Иваныч даже засмеялся. Ему даже показалось, что за спиной у парня он увидел два белых и очень убедительных крыла.
Проходя мимо Иваныча, Артем остановился, внимательно посмотрел на него, произнес: 'Все будет хорошо, Иван Иванович, ухо обязательно приживется', и исчез за углом. У Иваныча закружилась голова, его затошнило от таблеток, которыми его щедро напичкали врачи. Не найдя туалет, он вернулся в палату и надолго заснул.
Ухо у Иваныча действительно прижилось, и это было удивительно. Врачи разводили руками и удивлялись крепкому здоровью немолодого, но бодрого деда. После операции он даже стал лучше видеть, глаза только немного слезились и чесались к вечеру, как будто в них подсыпали щепотку мелкого песочка.
Когда эта история завершилась, и Иван Иванович был уже дома, на больничном, к нам в офис приехала его младшая дочь. Она разыскала нас с Михаилом, сильно благодарила и подарила нам по небольшому китайскому набору инструментов с разными отвертками и щипчиками. Миша отказывался, а я взял с удовольствием. В моем наборчике не хватало плоскогубцев, но и без них это была нужная в быту штуковина.
А где-то через полгода Иван Иванович Могарычев умер, у него был рак простаты.