Июль, на улице стоит страшная жара. Расплавленный асфальт пахнет гудроном, бензином и горелыми покрышками. Солнце палит, на древнем ереванском небе - ни единого облака. Раскаленный воздух, вибрируя, густо перетекает вдоль улиц, меняя силуэты домов, отделанных розовым туфом. Вдалеке смутно угадывается силуэт Арарата.
По дороге во фруктовую лавку, куда мы с женой регулярно наведываемся за свежими фруктами, сладкими помидорами и сушеной хурмой, я приметил небольшую парикмахерскую, обозначенную заманчивой надписью "Мужской Салон". Неожиданно для самого себя, я решил туда зайти, подстричься. Уж коли вышел из дома в это страшенное пекло, то надо этот променад использовать по полной. Да и жена намекала, что я уже прилично оброс и пора привести голову в порядок.
Толкнув тяжелую дверь, я вошел в полутемное помещение. Дремавший в углу цирюльни старик-армянин встрепенулся и, живо вскочив с дивана, жестом пригласил меня в старое потрепанное кресло. После пары уточняющих вопросов он понимающе кивнул, туго накрутил вокруг шеи специальный воротничок и завернул меня в скрипучую накидку. На мгновенье задумавшись, он из множества лежащих на столе машинок выбрал подходящую и начал своё действо. Я, стараясь не мешать старику, осторожно, насколько мог, огляделся. Парикмахерская оказалась старенькой и явно требовала ремонта. Меня окружали давно некрашеные стены, увешанные смутно знакомыми фотографиями стриженных красавцев и рекламой давно несуществующих средств для волос. В углу стоял жесткий коричневый диван, передо мной висело зеркало в немодной раме. В парикмахерской стоял странный, давно неслыханный мной запах чего-то специфического и знакомого с детства.
Я прикрыл глаза, мерное жужжание машинки усыпляло меня. "Лецитиновая эмульсия" - вдруг выплыли откуда-то и вспыхнули золотым цветом загадочные слова. Я размяк и уснул.
.....
Москва, знойный июль. Завтра мне исполняется пять лет. Мой дед и я, толстенький симпатичный мальчик, идем стричься. Коленки и локти мои разбиты, перепачканы зеленкой и покрыты корками содранных болячек. Я одет в шортики и рубашку без рукавов, на ногах - негнущиеся, со сбитыми задниками, вечные сандалии, на носу - маленькие неудобные очки. Мне весело. Завтра - мой день рождения, и я жду подарок. Это будет мой первый велосипед, настоящий, двухколесный, на толстых надувных шинах. Велосипед "Бабочка", завернутый в желтоватую промасленную бумагу, уже неделю стоит, спрятанный в большом бабкином гардеробе, и я мужественно делаю вид, что его не замечаю. На улице стоит жара, редкие деревца с жидкими кронами от палящего солнца не спасают. Дед одет в модную сетчатую майку, из-под которой выпирает гладкий круглый живот, стянутый полосатыми подтяжками. На ногах у него коричневые кримпленовые брюки, носки и коричневые сандалии. Деду жарко. От солнечного удара его спасает белая пластиковая шляпа, которую он изредка снимает, чтобы большим клетчатым платком протереть шею и мокрую стриженую голову. На моей голове возвышается залихватская красная пилотка с золотым моряцким штурвалом.
Идти недалеко. Ближайшая парикмахерская находится метрах в двухстах от нашего дома, на первом этаже белой девятиэтажки. Народу внутри немного, несколько человек сидят, изнывая от жары, на диванчике и ждут приглашения. Мастеров в зале много и очередь движется быстро. Внутри парикмахерской стоит специфический запах горелых волос и чего-то химического. Прямо напротив диванчика, на стене, окрашенной в скучный казенный цвет, висит большая стеклянная табличка с загадочной надписью. Золотыми буквами на шоколадном фоне выведено в четыре строчки: "Лецитиновая эмульсия. Улучшает рост волос. Укрепляет корни волос. Устраняет перхоть". И мне сразу представляется эта самая эмульсия в виде полезной коричневой жижи, которую добросовестные парикмахеры густо намазывают на головы клиентов. Мне такая роскошь была ни к чему. Волосы мои были крепки и росли в нужном количестве на местах, для этого предназначенных.
Быстро подошла наша очередь. Безразличная неулыбчивая парикмахерша, ловко собрав щеткой темные волосы, пытающиеся спрятаться под креслом, приглашает следующего. Следующим был я. "Под молодежную", - произносит дед привычное заклинание. Это была стандартная советская стрижка, почти все мои ровесники стриглись именно так. Стоила эта "подмолодежная" стрижка 30 копеек. Достав откуда-то широкую короткую дощечку, отполированную задами сотен мальчишек (а девочек в парикмахерской я не видел никогда, это был мужской зал), парикмахерша пристроила ее на ручки кресла и уже на нее, как на лавочку, усадила меня. Я стал высоким и сделал серьезное лицо. Накрутив вокруг моей шеи белую и не очень чистую простыню, парикмахерша начала жужжать машинкой и сыпать мелкие колючие волосы мне за шиворот. Через пятнадцать минут все закончилось, я был омоложен. Вопросительно взглянув на деда и поймав его утвердительный кивок, парикмахерша побрызгала на меня из стеклянного флакончика со смешной резиновой грушей чем-то душистым и жгучим. Это был одеколон и, наверное, он тоже стоил сколько-то копеек. Я освободился от простыни, сполз с дощечки и уселся на диван, ждать деда. Дед всегда стригся коротко и всегда просил освежить голову духовитым одеколоном. Его стрижка называлась полубокс. Наконец, все закончилось, и мы вышли на улицу. Я не любил стричься, просто не понимал, зачем это делается. Опять же - шея после стрижки чешется и вообще - это скучно. Но с дедом я гулять любил, дед был веселый и добрый.
На обратном пути он всегда покупал мне стаканчик мороженного, которое я как раз успевал съесть по дороге. А если у меня болело горло или уши, то мороженое мы приносили домой. Мне его разогревали на газовой плите, и оно превращалось в сладкий суп со сморщенным вафельным айсбергом-стаканчиком посреди тарелки. Самым вкусным был сам стаканчик, который я макал в растаявший пломбир и с удовольствием, похрустывая, жевал.
.....
На улице громко просигналила машина. Я вздрогнул и очнулся. Старик уже заканчивал работу, превратив мою голову в аккуратный, но неизящный геоид. Жестом фокусника он достал из воздуха зеркало и показал мне выстриженный затылок. "Нормально", - вздохнув, согласился я, - Сколько с меня?". "Три", - ответил цирюльник, подняв для убедительности три коричневых пальца. Месяца полтора назад меня стригли за две тысячи драм, причем в модном салоне, но спорить я не стал, все равно в пересчете на рубли вышло недорого. "Подстригите еще брови", - попросил я. Старик исполнил, я расплатился и пошел домой. Дома меня ждала жена, бутылка белого сухого и большой пакет со льдом. До дома было двести метров.