Книга 2. Часть 5. Время разбрасывать камешки
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Время разбрасывать камешки.
Я по-советски пробовал, - не далось, мешал аромат кутузки.
Пробовал по-московски, расползлось по швам, - оторви да брось.
Много платя за транспорт, и по-ростовски пробовал, и по-тульски
Взять в оборот хотел неродное слово приступом. Не взялось.
Ладно, попробуем по-пластунски. Авось.
Эрлирангорд.
9 мая 1894 года.
Над Дагом бесшумно, как привидение, возник заспанный метрдотель. Руки у него тряслись, и меню -- коричневая с золотым обрезом папка -- трепетало листами, будто облетающий тополь.
-- Кофе, -- сказал Даг. -- Много и крепкого.
Метрдотель исчез так же беззвучно, как и возник. Впрочем, его шаги прекрасно заменяли хоралы, льющиеся из укрепленного над винной стойкой репродуктора: последний месяц, не переставая, транслировали классическую музыку пополам с молебнами о здоровье исчезнувшей государыни, по официальной версии, якобы раненой террористами. Молебны перемежались бюллетенями о состоянии ее здоровья. Так решили умники из подотдела департамента безопасности, отчего-то уверенные, что их старания подхлестнут волну народного гнева против врагов королевства. У Киселева заныла челюсть. Ладно, у Корина в департаменте сплошные идиоты, но Феликс Сорэн, легат Церкви, он же аристократ и умница, и допустил такое...
За окном, сквозь кисею занавесей, занимался немощный бледный рассвет. Было около половины шестого утра, на запасных путях перекликались свистками маневровые паровозы. Даг сидел в пустой вокзальной ресторации и, со стороны, должно быть, являл собой странную картину. Деловой костюм, безупречный узел на галстухе и кобура со служебным "куином" у пояса. На столе перед мессиром пузатая рюмка коньяка и нарезанный ломтиками лимон на блюдце. Коньяк подавали без заказа -- стоило Дагу войти. Его вкусы успели изучить. Просто единственное место, где ликвидатор не так остро чувствовал мерзость жизни -- была железная дорога. Свистки паровозов, стук колес, надежда на новое -- пускай даже на теплый пляж вдали, облизанный морем. Хотя откуда им взяться, теплым пляжам. Исчезновение Алисы ничего не прекратило. Старая ее гвардия, когда-то разорвавшая на клочки воинство Одинокого Бога, теперь сама рвалась на клочки, на кровавые ошметки. Ну, кто там остался? Вечно пьяненький Борк, знаток лесной промышленности и баб-с? Директор Катуарской типографии с иноземным именем Виктор? Одни погибли, другие расстреляны. Сидит, как мышь под веником, в своем изгнании бывший канцлер и каторжник, а ныне вольный поселенец Роханский Всадник Гэлад. Магистр полиции, Мастер Лезвия Ярран, барон Катуарский и Любереченский, под следствием. Вот-вот в тюрьме окажется и Айша Камаль по статье с удобной и ничего не говорящей формулировкой "за несоответствие служебному положению". Даг залпом опорожнил рюмку, отправил в рот сложенный вчетверо лепесток лимона, скривился. Выхватил из кармана химический карандаш, послюнил, стал торопливо набрасывать на листке из блокнота:
"...Аравийское месиво, крошево галицийских кровавых полей...
Узнаю тебя, оющий, ающий, этот лающий, режущий звук,
Нарастающий рев, предвещающий миллионы кровавых разлук...
Узнаю эту изморозь белую, посеревшие лица в строю...
Боже праведный, что я здесь делаю?..
Узнаю, узнаю, узнаю...".
Дага точно несло. Он знал, что ничего страшного не произойдет, что недописанные тексты не воплощаются, но ощущение присутствия Врат было таким сильным, что ликвидатор поспешно скомкал листок и поджег на блюдечке. Разворошил пепел. Покачал в руке огорчительно пустую рюмку. Кривясь, стал доедать лимон.
-- Что-то не так?
Принесенный кофе был изумительным, Даг понял это сразу, по запаху. О пиетете к начальству свидетельствовали и серебряный с крахмальной льняной салфеткой поднос, и сливочницы и чашки гарднеровской работы. Даг невольно отвел глаза: увидеть фиалки на сером фарфоре оказалось неожиданно и больно. Кроме того, чашек было две.
Недоумевая, Даг поднял голову. У стола, плотно засунув кулаки в карманы кожаной, в рост, шинели, стоял Гай.
-- Все так. Уйдите!
Метрдотель попятился, рассыпаясь в извинениях, что, дескать, заезжий офицер не желал кофейничать один -- как он, метрдотель, его не уговаривал. Сорэн прогнал его небрежным движением руки. Плюхнулся на скрипнувший стул.
-- Доброе утро, могу я тут приземлиться?
И, не дожидаясь приглашения, отхлебнул прямо из носика кофейника. Обжегся, зашипел.
-- Сахару нет, -- пытаясь заглушить непристойные звуки, значительно сказал метрдотель издали, указывая на пиалушку с горкой коричневого песка. -- Это сахарин.
Где-то он уже слышал эту чудную фразу. Или читал. Или, может быть, все еще впереди, и про сахарин он еще прочитает... Как-то неважно все это было. Но, вместо чтобы порадоваться по-человечески, что Гай жив, спросить, как же он уцелел, и что намерен делать дальше, и вообще... Даг пялился на младшего Сорэна стеклянным взглядом.
Гай аристократично вскинул голову:
-- Не надо. Я не тень отца Хамлета. Можешь пощупать. Э-э, -- он вырвал руку и потряс. -- Убедился?
Было в этом Гае нечто незнакомое, нечто не то. Пожалуй, стал соображать Даг, это просторечие, нарочитая неправильность произношения, что с обликом нобиля никак не вязалось. Но при этом всем внук генерала Сорэна был точно жив.
-- Теперь еще спроси, какими судьбами?
-- Какими? -- Даг обтер носик кофейника и налил себе и Гаю. Вдохнул аромат. За стеной ресторанчика жила и звучала железная дорога, только теперь не успокаивала нисколько.
-- Ай-яй! -- помахал Сорэн пальцем. -- Самозваная государыня пропала, и истинные борцы за отечество и веру могут возвратиться в столицу.
Даг машинально обернулся: не подслушивают ли. И откуда выплыла правда? И он, и Феличе сделали все, чтобы ее замолчать. Переодели менестреля Лизаньку в одежды государыни, завернули в плащ с головой, привезли в столицу, никого к апартаментам Алисы не подпускают. В Твиртове и обратно из цитадели впускают и выпускают людей надежных и проверенных, их круг ограничен максимально...
-- Бывший канцлер вот тоже сюда собирается, -- оценил Гай по лицу умственную работу собеседника. -- Только мне лучше. Меня не осудили и не, как это, депортировали. "Осуждаем вас, монахи, осуждаем. Не воюйте вы, монахи, с государем...", -- издевательским голосом затянул он.
-- Ты пьян?
-- Нет. Я счастлив, что я воскрес. Еще чуть-чуть -- и мы вам покажем. А впрочем... -- Сорэн взмахнул рукой, едва не снеся кофейник. -- Если вам так нужна баба на престоле... пжалста!! Айша... Хотя нет, она иностранка. Народ этого не поймет. Тогда... -- Сорэн прищурился, что вдруг сделало юное лицо гнусным и старым. -- Арина Тулупова, тьфу, мона Камаль, вдова невинноубиенного... впрочем, не до конца.
А это ему откуда известно, подумал Даг. Опять магистр Корин потерял портфель со служебными документами? Еще Всадник Роханский мог сказать.
-- Хальк погиб.
Вот единственное, о чем Дагу нужно было поговорить. Хотя бы и с Гаем.
-- Ты меня обвиняешь?! -- вскинулся Гай. Было в это что-то неестественное -- как и в пролетарских интонациях. Киселев уж всяко знал, что Сорэн не кинется немедленно бить ему морду. Скорее, отомстит позже и исподтишка. А хорошо бы кинулся. Уж Даг бы ему дал. Или он, Даг, бесится оттого, что виновен в гибели Ковальского?
Драки не получилось. Недописанные стихи жгли Киселеву карман. Слишком уж правильно все сложилось, чтобы не насторожиться.
-- Я не обвиняю. Я просто хочу понять. Все погибли -- а ты ушел.
-- Ты тоже ушел, -- хмуро заметил Гай. Без нарочитости и без бравады. -- Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел. Везение у меня такое. Родовое. Впрочем, поговаривают, что этот сопляк Миксот тоже уцелел. Правда?
Даг не счел нужным отвечать.
-- Все, поговорили, -- Гай залпом выхлебал остывший кофе.
-- А зачем?
Сорэн пожал плечами.
-- Считай, ностальгия замучила. Хотел пригласить когда-нибудь. С нами. Верные люди при любой власти нужны.
-- Не понял.
-- Ты просто подумай пока. Без мордобитиев и аристократичного презрения.
Даг ладонью прихлопнул вздувшуюся занавеску. До него никак не доходило, как можно вот так, запросто, предложить предательство. Даже если оставить в стороне, что он морской офицер, пусть бывший, и что присягу давал. Именно от недоумения этого и тяжелого, раздирающего чувства вины перед мертвым Хальком Даг не вскочил и не исполнил то, чего Гай, видимо, опасался.
А Сорэн прикурил и, пуская колечками ароматный дым, промурлыкал:
-- Так некого же предавать. Никому ничем ты не обязан.
-- Постой, -- Киселев сжал в кулаке чашку, тонкий фарфор жалобно захрустел и лопнул, шурша осколками. Коричневая жижа протекла между пальцами. Он оцепенел, точно попал вдруг в колодец. Когда не хочется ничего делать, говорить -- вообще существовать. Он знал, что такое бывает после тяжелой бессонницы, это было как болезнь, как барахтанье в липкой паутине.
-- Только не надо благоглупостей про абсолютный текст, -- вскинул руки Сорэн. -- Кто кого пишет: мы его -- или он нас? И про "страшные Вторжения" не надо тоже. Есть быдло -- и есть мы.
Оцепенение ушло. Киселев невнятно хмыкнул, ощущая почему-то небывалое счастье. Ничего Гай не придумал нового. Не он первый, не он последний... Но один вопрос Даг ему все-таки задаст, раз уж они так удачно встретились.
-- Ну, -- торопясь прервать некстати повисшее молчание, проговорил Гай.
-- Я хочу, чтобы ты сказал мне, как ты оттуда вышел. С фабрики. Потому что за Лаки через виадук никто пройти не сумел. Все сгорели. И в Корпусе. Поделись: как это у тебя получается? Только не ссылайся на свою небывалую удачу.
Младший Сорэн снова пожал плечами. Аристократично так пожал -- как быдло, к которому, должно быть, нобиль причислял и Дага, не умеет. Посмотрел искоса, словно убеждаясь, достоин ли ответа собеседник. Обтер салфеткой рот и длинные пальцы и процедил:
-- Обыкновенно вышел. Открыл Врата и вышел. Еще вопросы есть?
Эрлирангорд, Твиртове.
Май 1894 года.
-- Мне сказали, вы хотите меня видеть.
Собственный голос показался Дагу слишком громким. В Храмине было душно, в падающих сквозь витражи солнечных лучах танцевали разноцветные пылинки. О смерти Халька напоминала лишь разбитая "роза" над дверями. Почему-то никто не стал ее стеклить, придворные жутко мерзли в Храмине зимой и предпочитали ходить на службы и к исповеди в другие церкви. А может, их отпугивал суеверный страх. Но старый, выживающий из ума священник исправно отправлял требы, хотя иногда и путал каноны. А еще в Храмине любил молиться посланник Церкви Кораблей и личный исповедник ее величества. И все про это знали. Идеальная почва для еще одного убийства. Эти мысли мелькнули в голове Дага и пропали, когда Сорэн тяжело поднялся с колен ему навстречу.
-- Вам правильно сказали.
Они стояли друг напротив друга: одинаково высокие, крепкие, отдаленно друг на друга похожие, вот только Даг по прямоте своей не догадывался об этом сходстве. И что нелюбовь к нему Гая Сорэна порождена тоже им. А собственно, Даг не девица, чтобы его любить.
Феличе Сорэн коротко усмехнулся углом рта. Последние дни у посланника Церкви было пугающее лицо: бледное, с яростными зелеными глазами, проколотыми острыми точками зрачков. И губы поджимались и дергались, когда он переставал следить за ними.
-- У меня есть к вам дело.
-- "Я не хочу есть дело"... -- Даг добродушно улыбнулся.
-- Вашего хотения и не спрашивают.
Феличе широким шагом подошел к чаше под хоросом, в темной воде там плавал кленовый лист из янтаря. Сорэн прижал его пальцем, утопив, потом отпустил -- лист всплыл и, словно лодочка, закачался на поверхности.
-- Вы должны написать книгу о государыне.
-- Но ее...
Сорэн пожал плечами:
-- А это неважно. Если угодно... я знаю, где она.
Даг вздрогнул. Будь ему что ронять -- уронил бы непременно, но руки были пусты.
-- Но по некоторым причинам никому больше знать этого не нужно.
-- И вы кормите народ фальшивыми бюллетенями о состоянии ее здоровья...
-- Ну и что? -- Сорэн вскинул брови. -- А вы хотите, чтобы мы сказали им правду и тут же кинулись усмирять бунт? Вот только гражданской войны сейчас не хватает... Вы должны написать справедливую книгу о государыне. Что в этом трудного? Мне известна ваша идея предотвратить Вторжение, написав контр-текст. Любопытно... Как винетский "встречный огонь" во время боев в плавнях. Чтобы не сгореть самим.
Дага продрало холодом. Феличе же потрогал на груди серебряную "карабеллу".
-- Это вещи одного порядка. Нам нужна эта книга. Вы скажете, что это высокие слова - благоденствие нации, спокойствие государства... хорошо. Будем рассуждать более простыми категориями. Вы же хотите, чтобы Алиса вернулась?
-- Допустим, -- сказал Даг, вдруг подумавший, что совсем не уверен в том, стоит ли положительно отвечать на поставленный вопрос. - Меня только удивляет ваш выбор.
-- Не ломайтесь, Киселев, вы же не девица. И вы прекрасно знаете, что на сегодняшний день Митральезе не известен творец такого уровня... да еще и чтобы мы могли ему доверять.
-- А вы доверяете?
-- Вы предлагаете мне усомниться в этом? - без улыбки, очень серьезно спросил Феличе.
-- Но мои обязанности...
-- Передайте их заместителю. Вы должны выехать завтра же. И не думайте, что нарушаете приказ. Вторжений не будет.
-- Вы так уверены?
-- Я легат, и я уверен. Вторжений не будет. Пока Алиса не вернется. А она не вернется до тех пор, пока вы хотя бы не начнете ваш труд. До этого времени Врата закрыты.
-- И вы знаете причину?
-- Я догадываюсь, -- бросил Сорэн, отворачиваясь. -- Но вам ее сообщать не стану.
-- Вы вообще слишком о многом догадываетесь, -- произнес Даг саркастически и оглянулся: снопы света падали сверху, раскрашивая мозаики пола ясными красками. Это было удивительно красиво, и не хотелось думать, что вот-вот Дага арестуют, и он никогда этого больше не увидит. А, похоже, все к этому и шло.
-- У нас есть осведомители. И досье на каждого, стоящего у трона.
-- И на вас?
-- И на меня. Вас это чем-то смущает? Но один из постулатов церкви -- в Книге судеб записываются все дурные и славные поступки, совершенные человеком на протяжении жизни.
-- Похоже, там, -- Даг поднял палец к своду, -- тоже есть свой департамент печати.
-- Не шутите так.
Феличе глубоко вздохнул. Вытер пот со лба.
-- Передавайте обязанности и поезжайте собирать материалы. У вас есть два месяца.
-- И маршрут вы для меня разработали?
-- На ваше усмотрение. Но я начал бы с Эйле. Слишком много всего накрутили вокруг пожара в Корпусе два года назад. Слишком много умолчаний и откровенной лжи. А вы ведь именно там начинали карьерный взлет в качестве ликвидатора? Неужли не интересно узнать подноготную этого дела?
Даг внутренне вздрогнул. Надо же было так разбередить ему душу. Интересно, а Феликс знает о Дани?
-- А вы не боитесь?
Глаза Феличе сверкнули пронзительной зеленью:
-- Что вы раскопаете какую-то особую правду? И еще раз обвините в случившемся кошмаре ее величество? Нет, как-то не боюсь. Если хотите, считайте, что вы собираете компромат на моего кузена Гая. У вас же был с ним недавно разговор?
-- И это вам известно? -- и стало магистру кисло и очень противно. -- Я вообще не понимаю, зачем куда-то ездить. Достаточно послать запрос или залезть в закрытые архивы департамента. У меня вот пока до них руки не дошли...
Легат Церкви Кораблей отвернулся, точно утратив к мессиру Киселеву всяческий интерес.
Эрлирангорд.
Май 1894 года.
Лобо ворчал, сосредоточенно обгрызая бахрому ковра. Ковер был руан-эдерский, ручной работы, дорогущий и мягкий, как облако. Если только облако может быть нежных бело-зеленых тонов. Лобо в подобных тонкостях не разбирался, но бахрому обгрызал ровно, как по линеечке, и на хозяйские замечания чихать хотел. А вот когда вошедший, как водится, внаглую и без доклада Лаки отпихнул его сапогом, ощерил зубы. И был бы королевский шут кусан за ногу, когда бы Даг не оттащил Лобо за ошейник.
-- Ни фига себе! -- Лаки, отдуваясь и радуясь нежданному спасению, упал в кресло. -- Он у тебя что, кусается?
--Он же волк, а не комнатная собачка.
-- Д-да... -- Лаки задумчиво оглядел оставшиеся на сапоге вмятины -- следы зубов. -- Вот так живешь и не знаешь, где тебя смерть ждет.
Даг с трудом удержался от смеха и потребовал бумаги, которые тот принес. Покуда жив...
Это называлось -- пойди туда не знаю куда, принеси то, не знаю что. И зачем, тоже не знаю. Потому что Даг очень слабо представлял, какая практическая польза может быть, если он доподлинно узнает, что происходило два года назад в Эйле. Почему случилось Вторжение, кто открыл Ворота... И каким боком со всем этим связаны исчезнувшая государыня, и Гай Сорэн, и заказанная ему, Дагу, книга? То есть, хорошо, конечно, знать, с чем имеешь дело, но вряд ли среди вероятных ответов окажется тот, который ему нужен. Тот, который вернет мир таким, каким он был прежде, и сделает живыми Мету, Пашку и... и всех остальных... и позволит ему снова жить без ненависти к самому себе...
Впрочем, ничего невозможного нет. Потому что все, что раньше казалось ему невозможным, уже случилось. При самом его непосредственном участии.
Эйленская мэрия молчала с таким упорством, как будто там засели партизаны. И плевать хотела на официальные запросы из столицы. Даже на самые, казалось бы, невинные вещи вроде требований данных из адресного стола. Такая наглость вызывала странные ощущения. Какой смысл делать тайну из ничего, когда можно сесть на поезд и через сутки оказаться на месте и все выяснить самому. Киселев имел все основания сомневаться в том, что архивные служащие отважатся послать его куда подальше. Ну, допустим, не получит он доступа к личной переписке покойного директора Корпуса. Не сохранилась эта переписка. А и не надо. Дагу вполне хватит и того, что осталось в государственных бумагах. Отчетах агентов, к примеру. Хальк -- он всегда страдал искренностью высказываний, что думал, то и говорил. Или писал. А для всего прочего существуют очевидцы, знакомые и знакомые знакомых. Очень трудно отпираться в личной беседе с чинами, имеющими мандат департамента безопасности и печати.
Миксот бежал по перрону, голося и размахивая скрученной в трубочку бумагой. Лужи разбивались водопадом брызг, порскали прочь воробьи.
-- На, -- выдохнул Лаки, останавливаясь и протягивая Дагу послание. -- Угощайся. Они соизволили ответить.
-- В вагоне прочту.
-- Ты поедешь?!
Как будто оставались сомнения.
Чай пах пареным веником. Видимо, такая вот грустная железнодорожная закономерность. Будь хоть посольский вагон, хоть теплушка. Даг задумчиво помешал ложечкой черную, как деготь, бурду -- если верить сплетням, щедро приправленную для цвету содой. Потом вскрыл конверт.
Эйле, департамент госбезопасности округа.
Архивный централ.
20.05, 1894 год.
Эрлирангорд, Твиртове.
На ваш запрос от 13.05.1894 г. сообщаем.
Донцова Матильда, год рождения 1875, 12 апреля, в настоящее время проживает по адресу: Ужтракис, округ Эйле, Аптечный переулок, д. 3/11, кв. 4, временная прописка. Место работы -- Эйленский зоологический сад, должность -- технический рабочий. Образование среднее, семейное положение -- девица.
На момент интересующих вас событий находилась в Эйле, Государственный закрытый лицей (Корпус). Качество -- ученица выпускного класса. Информации об активных действиях со стороны объекта не установлено, как создатель не зарегистрирована. Печатных работ не имеет. Круг общения в настоящее время...
Ужтракис, округ Эйле.
Май 1894 года.
Брусчатку сплошным ковром устилали лепестки акации. И спящий у подъезда мраморный грифон был закутан в цветение, как в плащ. Пахло сладостью и -- неуловимо -- валерьянкой. Переулку нужно было как-то оправдывать свое название.
Подъезды доходных домов всегда вызывали у Дага необъяснимые чувства. В чувствах этих было все -- от агорафобии до простой человеческой брезгливости. Он не мог понять, как это можно жить в доме, похожем на просторный готический склеп, и сохранить при этом здравый ум и трезвую память.
У дверей квартиры, на коврике, сидел большой рыжий кошак. Даг позвонил, ощущая на себе его оценивающий долгий взгляд. Никто не отозвался. Даг на всякий случай позвонил еще, убедился, что дома никого нет, и, кивнув коту, вышел. Подъезд был сквозной, и он оказался в маленьком дворике с единственной лавочкой под старой скрюченной яблоней. В редкой листве мерцали мелкие зеленые завязи. Даг присел, обмахнув лавочку рукавом плаща. Что-то нужно было решать, не сидеть же здесь до скончанья века. В конце-концов, собираясь в Эйле, он втайне надеялся переделать кое-какие из собственных дел. Например, съездить на кладбище к Хальку. Он знал, что это будет тяжело, но не предполагал, что -- так. Нечего сказать, ничего он не знает: ни причин, ни следствий, -- и по-прежнему ничего не умеет предсказать. А оправдываться глупо и больно. И непонятно, кто из них двоих более мертв.
А раз так -- то можно все.
Кошак был гордый. Он вышел вслед за чужаком и, усевшись на пороге подъезда, молча вперил в Дага яростные, зеленые, как халланские смарагды, глаза. Другой бы на его месте давно уж намекнул, что жрать, мол, охота. Даг вспомнил расхожую истину о том, что все хозяева похожи на свое зверье, и ему сделалось не по себе.
Вслед за кошаком из дверей возникла бабка-божий одуванчик. Зычно прокашлялась и нехорошим голосом сообщила, что ежели "мушшына" не уберется, она сей же минут идет звонить в полицию ндравов. Потому как Мотька дама во всех отношениях известная и "неча тут стыдобишшу разводить".
-- А она где?
-- А я знаю? -- вопросила старушка флегматично, обнаружив при этом характерный акцент. -- Где все нормальные люди в полдень. На работе, это ж известное дело.
Поначалу его не хотели пускать, заставляя лишний раз убеждаться в том, что понедельник -- день не очень-то и хороший. И вообще выходной. Но стоило показать мандат, и все вокруг разом сделались ласковыми и удивительно сговорчивыми. И Даг узнал, как входят на территорию Эйленского зоосада с черного хода.
Волчонок крутнул лобастой круглой головой, смешно дрогнули большие мягкие уши. Янтарные глаза нашли чужака, уперлись взглядом. Наверное, подумал магистр, этим волки и отличаются от собак: настороженностью, готовой каждую минуту выплеснуться дикой яростью. Собака бы давно уже подставила пузо почесать... Но к этому он привык: Лобо тоже не подарок. Даг взял его месячным щенком из Нидского питомника и за три года насмотрелся всякого.
-- Ну, поди сюда...
-- Не нужно, -- сказали за спиной. -- Тяпнет.
Словно в подтверждение этих слов волчонок вцепился Дагу в ребро ладони. Тот засмеялся. Зубки еще те... даже сквозь перчатку чувствуются. Магистр поднял голову.
У загородки вольеры, сложив на груди руки, стояла молодая девушка в синем халате рабочего. Серо-зеленые глаза изучающе смотрели на Дага. Но совсем по-другому, чем у рыжего кошака из ее дома.
-- Здравствуйте, -- сказал Даг серьезно и поднялся. -- Вы -- Матильда.
-- Мета, -- сказала она и сморщила веснушчатый нос. -- Просто Мета. Если, конечно, можно...
-- Можно.
-- Зачем вы пришли? У вас ко мне дело?
Вместо ответа Даг вынул из-за обшлага плаща карандашный набросок портрета и протянул ей.
-- Вы знаете этого человека?
-- Господи, -- сказала Мета. Задрожали уголки пухлых, по-девчачьи розовых губ. -- Ну зачем вам все это?!
-- Я надеюсь, вы помните.
Игрушечный паровозик спал, уткнувшись смешной нарисованной мордой в жухлую траву. Было очень тихо. В соседнем вольере бродили, то и дело всхрапывая, низкорослые эдерские лошадки, хрустел под копытами песок.
Матильда присела на скамейку, зябко обхватила себя руками за плечи.
-- Вы ее знали?
-- Кого? -- не понял Даг.
-- Дани.
Он помолчал, не зная как ответить. Потом сказал:
-- Эту женщину зовут Арина Ольгердовна Камаль, в девичестве Тулупова. Фамилия вам ни о чем не говорит?
-- Не говорит. Только это -- Дани, а не ваша Арина. И рисунок... Это Саша рисовал, Александр Юрьевич. Зачем вы меня путаете?
На листьях ивы, нависшей плетьми над скамейкой, проступала осенняя желтизна. Запах у этих листьев был ни с чем не сравнимый. Даг вспомнил, как, казалось бы, совсем недавно, может быть, с полгода назад, в Стрешневе впервые после того Вторжения нарисовался Лаки, и когда в коридоре ему попалась навстречу Аришка, он спросил, как ту зовут. "Даная, -- ответила она и тут же поправилась: -- Дани. Даниэль..." А Даг ощутил, как у него по спине забегали мурашки. Так серьезно и совершенно естественно было это сказано.
-- Мета... -- Он забрал у нее рисунок. -- Хальк, мессир Ковальский, был моим другом. Скоро полгода, как он погиб. Я во всем виноват и...
-- Чего вы от меня хотите?
-- Расскажите мне, как это было. Как горел Корпус. Я прошу вас, Мета. Пожалуйста.
Все то время, пока она говорила, Даг изо всех сил старался отогнать от себя картинку. Оказалось, что быть беспристрастным наблюдателем адски тяжело. Видеть -- и не участвовать, отстраниться от эмоций, заставить себя не слышать звуков и запахов, воспринимать происходящее в рассказе как голую информацию. И выжимать из нее крупицы правды.
Не то чтобы Мета врала. Просто сознание обладает странной особенностью со временем сглаживать углы, притуплять боль, создавать уверенность в том, что никто и ни в чем не виноват, так сложились обстоятельства... Даг знал это на собственной шкуре. Сознание -- что-то вроде преданного пса: оно приложит все усилия, чтобы у хозяина не съехала от переживаний крыша. А как оно было на самом деле -- поди догадайся.
Вот и мы научились любить друг друга
На не самой сложной из территорий...
Эйле.
4 сентября, 1891 год.
Он поднимался по лестнице, нашаривая в кармане ключи и почти наверняка зная, что их там нет. Скорей всего, он оставил их в кабинете, бросил на столе среди бумаг да там и забыл. Хорошо, если Дани успела вернуться из своих скитаний, а если нет - торчи под дверью, как идиот, на радость соседям.
-- Ну наконец-то!
Хальк задрал голову. На подоконнике, по-птичьи встопорщив плечи, сидел давешний офицер - Даг Киселев. Рядом с ним примостился милорд Викентий Сорэн - младший внук начальника военного округа Эйле и Ниды генерала Даниила Сорэна и, к несчастью, кузен Гая Сорэна, пристроенного генералом Хальку в секретари в Корпусе. Подстелив на жесткий подоконник лицейскую форменку, Кешка сидел, подтянувши к подбородку исцарапанные коричневые от загара колени и уткнувши нос в коленкоровую папку. Хальк с улыбкой подумал, что со времен летнего лагеря в поместье под Эйле Кешка нисколько не изменился.
-- А мы вас все ждем и ждем! -- не отрываясь от чтения, сказал младший внук с легким упреком в голосе. - А вас все нету.
-- Ну, по-моему, вы здесь не скучаете, -- заметил Ковальский, гадая, за какой надобностью эти двое к нему явились.
-- Ну да, -- согласился младший Сорэн. - Дяденька Даг мне вот почитать дал... здорово!
Хальк ощутил легкий холодок под ложечкой. Дяденька Даг... Ну разумеется, ему простительно, едва ли в Уставе воинской службы прописано, какие требования безопасности следует соблюдать, обращаясь с чужими рукописями. Хотя, помнится, Даг намекал, что он и сам грешит литературным творчеством...
-- И много ты прочел, дитя мое?
-- Не-а, я только начал... Да вы чего?! -- завопил Кешка, когда Хальк молча отобрал у него папку и ссадил с подоконника.
-- Того. Здесь вам не изба-читальня. И вообще брысь домой!
-- Ага, домой, -- сказал Кешка и подозрительно хлюпнул носом. - А Гай сказал, чтоб я гулял до вечера и не показывался!
-- Тогда к деду.
-- Невозможно, -- сказал Даг, до того тактично молчавший. - Милорд Сорэн уехал на "Мирабель", его до утра не будет.
Ситуация вырисовывалась в предельной ясности. Можно было, конечно, упереться рогом и предложить Дагу найти где-нибудь лодку и отвезти ребенка к дедушке на барк, сдать с рук на руки. Но тогда перспектива разговора с Дагом откладывалась в неизвестность. А Хальк мало того что Киселеву разговор обещал, так еще и сам был в том кровно заинтересован. Но вести беседу в присутствии этого чудовища?!
-- Я сразу спать лягу, -- сказало "чудовище", моментально почуяв слабину.
Что интересно, Кешка свое обещание выполнил. Слопав все оставшиеся плюшки и допив холодное какао, он как-то сразу осоловел и бочком перебрался из кресла на диван. Натянул на голову плед.
-- Ну, вы тут бухтите, а если что, меня разбудите.
Хальк подумал, что разбудить теперь Кешеньку можно разве что залпом из всех пушек "Мирабели", но это было и к лучшему.
На столе горела лампа под зеленым шелковым абажуром, делая мир за границами освещенного круга уютным и нестрашным. Двое мужчин сидели в креслах у стола. Между ними лежала черная коленкоровая папка.
-- Даг, вы, меня, конечно, извините. Возможно, я вас разочарую... Но я не буду этого читать.
-- Почему? Это... так плохо?
Хальк погладил ладонью нагревшуюся под лампой обложку.
-- Не знаю. Как я могу судить, не читавши?
-- Тогда почему?
-- Даг, а вы знаете, зачем под Эйле стоит военная эскадра? Помните, давно... я не знаю, сколько прошло для вас времени... я обещал вам жизнь. Я рассказывал, что вы не погибнете... выживете, один из всех...
-- Вы говорили, что я стану писателем. А я хотел быть офицером... как дед.
-- Вам удалось совместить и то, и другое. Но дело не в этом. Помните, я просил вас найти и защитить одну женщину. Даже от меня... если понадобится. Даг, если я это прочту, вам придется исполнять мою просьбу гораздо скорей, чем того бы хотелось.
-- Я думал, что это просто сон такой.
-- Едва ли, Даг, вы написали добрую сказку. Вы представляете, что будет, если все, что там внутри, -- Хальк похлопал по обложке папки, -- воплотится в реальность?
Установилось молчание, нарушаемое только сопеньем генеральского внука на диване. В этой тишине Хальк услышал, как в дверном замке провернулся ключ.
-- Дани?..
Она вошла, закрыла за собой дверь и привалилась плечами к косяку. Потянула с шеи муаровый шарф.
-- Помоги мне раздеться.
У нее было такое лицо, что Хальк испугался. Принимая на руки мятый, пахнущий дождем плащ жены, помогая ей скинуть туфли, он все старался заглянуть Данае в глаза. И гадал, что стряслось, а поскольку достойного ответа не находилось, воображал самое худшее.
От нее пахло мокрыми птичьими перьями, палой листвой и - едва заметно - чужими духами.
-- Врача?
Она покачала головой. Шевельнулась,как живая, расплетшаяся рыжая коса.
-- Я, пожалуй, пойду, -- из-за спины вежливо сказал Даг.
Хальк не услышал.
Они лежали, обнявшись, в зыбкой зеленоватой полутьме, и слушали, как стучат, сегка поскрипывая, ходики на стене в изголовье кровати. Тень от маятника лениво бродила по полу: влево-вправо, перебираясь через трещину в половице и возвращаясь назад, к перевернутой сбитым каблучком вверх туфельке Дани.
-- Господи, если б ты только мог представить, какая я дрянь. И главное, что все зря.
-- Дани!..
-- Перестань! -- Она села, уткнув в подушку крепко сжатые кулаки. Сухим огнем горели глаза. -- Ты что, святой, что можешь вот так мне поверить - без объяснений?! Ты даже не спросил, где я была!
-- Ты уверена, что хочешь мне об этом рассказывать?
-- Я была у Гая Сорэна.
-- Ну и что? -- ощущая обморочную пустоту, спросил он. - Помогло тебе это? Или ты воображала, что оттого, что ты переспишь с этим мерзавцем, ты сильно облегчишь мою участь?
Дани смотрела на него горячечными синими глазами, тень от маятника прыгала в зрачках. Он глядел на эту пляшущую тень и все пытался понять, который час. Почему-то это было единственным, что его сейчас интересовало.