Книга 2. Часть 9. Дракон и его мальчик
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
ДРАКОН И ЕГО МАЛЬЧИК
Знобит ли, свело ли поясницу, --
Народ, небось, не праздный.
Слепой грозит о Судном Дне.
Град выпал -- бегут уж к ясновидцу.
Сломалась водокачка -- готовятся к войне...
Конец сентября, 1894 год.
Генуэза.
Улочка петляла, выставляя напоказ некрашеные бока заборов. За заборами, прохожим вслед, надрывались псы. Выбравшиеся из щелей кошки смотрели в спину ленивыми глазами. С шорохом осыпались на мостовую мелкие ежики каштанов. Небо было синим, как на картинке в детской книжке.
-- Кажется, это где-то здесь. -- Высокий, с гривой черных волос, средних лет мужчина, рукой прислоняя от солнца глаза, вчитывался в таблички с номерами домов. Бледное, со следами выморочного столичного загара запястье украшал кожаный с бисерным плетением наручень. Эдерская мода, веяние времени. Что поделаешь, если оно не вполне сочетается с дорогим светло-серым костюмом.
-- Не проще ли спросить, Ульдар?
Его спутница поправила перекинутый через локоть пыльник. Кружевным с монограммой платочком вытерла со лба испарину. Щелкнула замочком лакированной плоской сумочки, достала бумажку с адресом.
-- Госпитальная, десять. Ульдар, вы считать не разучились?
Он поглядел на женщину с нескрываемым отвращением. Похоже, эти двое успели изрядно друг другу осточертеть, а деваться было некуда.
-- Разве десять? По-моему...
-- Я напишу на вас жалобу в столицу. Киселев вас с землей смешает.
-- О господи, мона Риварес!..
-- Мы пришли. Стучите.
Между высоченными, в человеческий рост, бело-розовыми отцветающими мальвами бродил белый с рыжими подпалинами петух, высоко задирая голенастые ноги. При виде незнакомцев он заклохтал и встопорщил перья.
-- Ульдар, что вы встали?! Эта птица годится только в бульон!
-- Джемма, -- сказал он с тоской в голосе. -- Джемма, какая муха вас укусила?
-- Еще одно слово -- и вы пожалеете. В отличие от вас, я приехала сюда работать, а не развлекаться. Эй, есть тут живые люди?!
Из-за сарая, прижимая к бедру жестяной таз, показалась женщина. Прошла мимо гостей к забору, пнула петуха босой ногой -- тот с воплем унесся в огород -- и, не очень-то заботясь о последствиях, выплеснула содержимое таза прямо под ноги даме. Мона Риварес с визгом отскочила и принялась отряхивать забрызганный подол.
-- Извините, -- словно делая величайшее одолжение, произнесла женщина. -- Вы кого-то ищете?
-- Если я не ошибаюсь, мона Чеслава Раецкая.
Женщина прищурилась, поставила таз на землю. Взглянула на Джемму, придерживая у виска рыжеватую прядь волос.
-- Д-да.
-- Весьма кстати. Собственно говоря, нам нужен ваш сын. Но его, кажется, нету, поэтому, для начала, мы побеседуем с вами.
-- Кто вы такие? Вы из жандармерии? Что он натворил?
-- Успокойтесь, мона, -- похоронным голосом изрек Ульдар. -- Мы не из жандармерии. Департамент образования округа.
-- Да поймите же, глупая вы женщина! У вашего сына -- талант! А вы зарываете его в землю.
Мыльные брызги летели во все стороны. Джемма сидела на веранде, в тени, и задумчиво обрывала лепестки с мохнатых астр в поливаном кувшине. Ей было скучно и хотелось пить. А попросить у этой мегеры воды она не решалась. Это перед Ульдаром необходимо притворяться стервой, мужчины любят стерв, такая вот загадка...
-- Допустим, талант. Допустим, в землю. Только я не понимаю, почему его необходимо зарывать туда в Эйле, а не здесь, дома. Ребенок должен жить с родителями.
-- Вашему сыну предоставляется уникальная возможность получить лучшее образование, какое только возможно в этой стране. А вы почему-то решили!..
Чеслава теребила белье с таким остервенением, что Джемме на мгновение сделалось не по себе. Почему-то ей казалось, все уладится быстро и без проблем. А оказалось, что мамаша у этого Раецкого -- та еще клуша.
-- Эйленский Корпус -- это не тюрьма для малолетних преступников.
-- Тогда почему вы так настаиваете?
-- Потому что ваш сын... Кстати, вы хоть знаете, какие сказки он пишет?
-- Хорошие.
-- Вы -- читали?!!
Чеслава швырнула в гору пены только что отжатую сорочку. Загорелое ее лицо побледнело -- в синеву, страшно.
-- Рукописи вашего сына запрещены к прочтению и распространению решением Экспертного Совета Капитула. Ни секунды не сомневаюсь, что вы читали с его ведома. Вам что, специнтернат милей лучшего Лицея страны?
-- Господи, -- сказала она с ненавистью и тоской. -- Да что Юлек всем вам сделал?!
-- Вот что, -- проговорила Джемма, когда за ними негостеприимно захлопнулась калитка. Ульдар зачем-то оглянулся, как будто щеколда могла его укусить. -- Сейчас вы, мессир штатный цензор, поедете к себе в спеццентрал, подготовите там все необходимые бумаги -- на этого Раецкого и прочих, список я вам оставлю. Завизируете у дожа -- лично! -- и к вечеру будете готовы доставить воспитанников на вокзал.
-- А вы?
-- А я, -- мечтательно сказала Джемма, поводя точеным, обтянутым бежевым крепом платья плечиком, -- я займусь делом, женщине более всего подходящим. Я отправлюсь на пляж.
Лестница вывела не туда. Вместо городского пляжа на последней ступеньке глазам открылась базальтовая площадка с останками какого-то монумента. В линялое от жары небо устремлялся столб черного гранита, у подножия зияла запорошенным землей жерлом мортира времен Песчаной войны. Из жерла тянулись к небу тонкие сухие травинки. Джемма огляделась.
Берег зарос сурепкой и южной акацией. У акаций были мелкие серо-зеленые листики и длиннющие, как штопальные иглы, шипы. Ломиться сквозь их колючую чащу не стал бы и явный псих. Чертыхаясь, Джемма присела на горячий от солнца оружейный ствол, предварительно подстелив многострадальный пыльник. Море было внизу, ветер приносил запахи йода и гниющих раковин; подойдя к обрыву, Джемма увидела внизу полированное сине-зеленое зеркало воды. В глубине зеркала колыхались студенистые комки медуз. По галечной кромке крохотного пляжа бродила одинокая чайка.
Солнце свирепствовало. Бросив пыльник, Джемма побрела дальше. Монумент глядел ей в спину с немым укором. Джемма поборола в себе желание показать памятнику язык.
Этой Чеславе, небось, хорошо, думала она с едкой завистью. Настирала белье и сидит на веранде, пьет ледяной, с лимоном, чай... ждет, когда заявится сын-оболтус. И никакой тебе ответственности... ну разве что перед соседками. Чайка долбила клювом скорлупки мидий, звук был гадостный. Каблуком туфли Джемма выковырнула из твердого песка камешек, зачем-то обтерла его в пальцах и, замахнувшись что есть силы, запустила им в мерзкую птицу. Чайка вскрикнула, растопырила крылья, порываясь взлететь -- все это в одну секунду, -- неуловимо вздрогнул и рассыпался хрустальной пылью воздух.
И никого. Никакой чайки. Только море, песок и блики солнца на стеклянном крошеве осколков у кромки прибоя.
-- Эй, вы!
Опасливо приблизившись к краю обрыва, Джемма глянула вниз.
На песке, задрав вверх загорелое с темными глазами лицо, стоял мальчишка. Лет десяти или чуть старше, -- впрочем, она могла и ошибаться. Ветер полоскал на худых плечах линялую рубашку.
-- Это ты мне? -- крикнула Джемма. Непонятно, откуда он взялся. Должно быть, там внизу что-то вроде пещеры, ниша, в которой запросто может спрятаться худющий пацан.
-- Вы зачем это сделали?!
-- Я же не знала...
-- А что вы все вообще знаете? -- Он смотрел непримиримо, ветер швырял в лицо выгоревшие волосы. Несмотря на жару, Джемма поежилась. Разговор ощутимо заходил в тупик.
-- Послушай, ты, наверное, здешний, -- сказала она примирительно. -- Я заблудилась. Ты не мог бы...
-- Идите туда! -- Он махнул рукой вправо. -- Там лестница есть, спускайтесь! Отсюда идет дорога на пристань.
Никак не вместно роскошной даме съезжать на заду с обрыва, в особенности если за тобой наблюдают.
Обещанная мальчишкой лестница на поверку оказалась глинистым склоном с редкими кустиками травы, и когда Джемма ступила, из-под ног потекли тонкие струйки песка, камешки. Чем дальше, тем быстрее, превращаясь в подобие обвала, и к концу своего пути достойная мона катилась с обрыва, как Колобок.
Берег здесь вдавался далеко в море, образуя длинный мыс. На самой его оконечности, у воды, громоздились камни. Слишком одинаковые и правильные, чтобы принять их за обыкновенные валуны.
-- Ну вы даете! -- сдержанно похвалил мальчишка и, протянув руку, помог Джемме встать. Она поднялась с трудом, охнула, чувствуя, как подламывается каблук, в пятку впилась колючка. Джемма скинула туфли, велела мальчишке отвернуться и стянула чулки. Видел бы ее сейчас Ульдар! То-то поводов для злорадства... Она вообразила себя со стороны -- всклокоченную, с пыльным лицом и похожей на воронье гнездо прической, платье годилось только на роль половой тряпки.
-- Говорят, -- мальчишка колупнул пальцем наросший на камне мох, -- раньше здесь был маяк. И мыс назывался по-другому.
-- Я не знаток истории.
Мальчишка прищурился.
-- Тогда что вы здесь делаете? Всем... нормальным людям здесь неинтересно. И дорогу не каждый найдет.
-- Ну, -- Джемма кашлянула. На зубах противно скрипел песок. -- Дорогу, предположим, сюда не так уж трудно найти. Достаточно уметь читать... и делать выводы. Тебя, если не ошибаюсь, зовут Юлиуш.
-- А вы... вы... откуда знаете?!
Джемма не ответила.
-- Да вы умойтесь, -- мальчишка сочувственно вздохнул. А Джемма покорно побрела к морю.
Вода оставила на губах горький вкус йода и соли. Защипали многочисленные царапины. Вытащив из-за обшлага рукава платок, Джемма прижала его к лицу и так, ничего перед собой не видя, побрела от воды прочь. Было обидно -- до слез, как в детстве. Вот только добраться до столицы, а уж там она из кого следует кровушки попьет за эту поездку. Какой Юлиуш, какой, к черту, дракон!.. Ребенок должен жить с папой и мамой, и холера на все, что он пишет.
-- Вот и я им то же самое доказывал, -- согласился мальчишка.
Джемма отняла от лица насквозь мокрую тряпочку. Она что, вслух все это говорила?!
-- Да вы не волнуйтесь, -- сказал Юлиуш. - Давайте я вас до города провожу.
Он сидел на песке у камней, задумчиво перебирая высохшие пряди водорослей. А чуть поодаль, изогнувшись перламутрово-синей дугой, сложив перепончатые, с острыми шипами, крылья и вытянув к самой воде чудовищную голову, лежало... нечто.
Так, подумала Джемма. Мне нужно принять мои капли. От головы... нет, для головы. И вообще, привидений не бывает.
Дракон облизнулся, и робкая струйка пламени стеклянной коркой покрыла песок.
Ульдар сидел на лавочке у ворот дома на улице Госпитальной в компании какого-то мужика, и вид у мессира штатного цензора был довольный и умиротворенный. Джемма даже на месте застыла от возмущения. Она-то думала, Ульдар будет ждать ее на вокзале, она и представить не могла, что притащится обратно к Раецким домой, -- ну, надо же даме привести себя в порядок! - и Ульдар сможет во всей красе обозревать последствия "пляжного отдыха" своей начальницы.
Эти двое сидели на лавочке под виноградом и неторопливо прихлебывали из бутылок ледяное пиво. По запотевшему зеленому стеклу катились крупные капли. Тут же, на газетке, была разложена немудрящая закуска: горка мелких, как семечки, креветок, волокна копченого сыра, несколько разрезанных помидорин. Новообретенный приятель Ульдара курил, откинувшись затылком к щелястому забору.
Завидев начальницу, мессир штатный цензор слегка позеленел лицом и отставил бутылку.
-- Это кто? - вопросила Джемма, с трудом сдерживая в себе желание вцепиться в довольную Ульдарову физиономию.
-- Где?
-- Да вот!! - Джемма гневно ткнула пальцем в цензорского собутыльника.
-- А-а, это... Это Саша.
-- Я и вижу, что не Петя. Я спрашиваю, что вы здесь делаете!
-- Так, это... пиво пьем.
Собутыльник оббил с сигареты тонкий хвостик пепла и посмотрел на Джемму. У него было загорелое узкое лицо с серыми глазами и почти зажившим шрамом над правой бровью. Где-то Джемма уже видела это лицо... впрочем, в эти безумные времена ни в чем нельзя быть уверенной.
-- А мона имеет что-нибудь против? - этот Саша приложился к бутылке и улыбнулся Джемме. На последнего пропойцу он явно не походил - и на том спасибо. - Или, может быть, мона составит нам компанию?
В том, как он говорил, было что-то нездешнее, легкая неправильность произношения и фраз в сочетании с глуховатым голосом вводили в смущение и заставляли часто вздрагивать сердце. Джемма разозлилась окончательно.
-- Мне некогда! - заявила она, тем не менее, принимая из его рук открытую бутылку. Зеленовато-белая пена плотной шапкой стояла над горлышком. Джемма глотнула. Пиво было приличное. Она глянула на этикетку. "Белая акация", лучший генуэзский сорт. Похоже, эти двое свое дело знали.
-- Ульдар, вы бумаги подписали?
-- Не-а, -- ответствовал он беззаботно и впился зубами в прядь копченого сыра.
- Почему?
-- А дож отказался наотрез. Сказал, что мы там, в столицах, совсем обнаглели. Что он на протекторат не согласен, и Хартию вольности не отдаст, и бумаги на пацанов не подпишет. И вообще соберет... этот... референдум!
-- И вы согласились?
-- А что, я в него стрелять должен был?! Так мне по штату оружие не полагается.
-- Ульдар, ну при чем тут протекторат?!
-- Ну, и я ему так же сказал! Где, мол, имение, а где вода... А этот Сташиц заявил, что я не у себя дома, и командовать тут будет он, а не я, и раз мамаша этого Раецкого не согласна мальчишку в интернат отдавать, то и не будет. Ну... и все. Я же вам говорил, Джемма!
-- Ульдар, вы чудовище, - отодвинув газетку с закусками, Джемма без сил опустилась на лавку. От выпитого пива ее бросало то в жар, то в озноб, было противно от невыносимо скрипящего на зубах песка и хотелось умыться. Вот холера, все мужики одинаковы. И что она теперь скажет начальству? - Ну что вы сидите? Вставайте, пойдем вместе. Нужно же что-то делать!..
-- Думаете, это поможет? - робко усомнился мессир штатный цензор. А его собутыльник покачал печально головой:
-- Вряд ли. Милорд Сташиц - человек упрямый.
-- А вы его что, знаете? - устало поинтересовалась Джемма. Тот в ответ невнятно шевельнул плечом. Мол, какой же добропорядочный горожанин своего дожа не знает. Может, кто и обманулся бы этим показным равнодушием, но только не Джемма.
-- Ну, положим, знаю. Только, мона, я вам в таких делах не помощник.
-- В каких - таких? - она нехорошо прищурилась. Вскочила, уперев руки в пропыленные бока. - Да вы просто обязаны! Вы!.. Да кто вы вообще такой?!
Он молчал и смотрел на нее - снизу вверх, задумчиво, и сигарета тлела в пальцах, синяя пахнущая вишней и донником струйка дыма вилась вверх, терялась в переплетении виноградных листьев с сизыми от налета гроздьями ягод. Джемму вдруг охватило странное ощущение - будто время застыло, и она - мошка в янтаре, и нет сил вырваться, и замирает сердце от непонятного и жуткого предчувствия. Она видела чужие глаза - серые, как дождливое небо, и темные от загара скулы, и серебряную нитку креста в распахнутом вороте безупречно белой рубашки...
Минута ушла, и она очнулась.
-- Скажите мне, мона. Вы сейчас не врали, говоря про здешнего дожа и все... остальное?
-- Нет. А зачем?..
Он досадливо поморщился: догоревшая до фильтра сигарета обожгла пальцы. Затоптал в траве окурок и поднялся.
-- Ну, тогда, пожалуй, нанесем милорду Сташицу приватный визит. Руку вам предложить позвольте?
2 сентября, 1894 год.
Руан-Эдер.
"Руан-Эдер хранят Столпы мудрецов. Поэтому там никогда не бывает Вторжений.."
Телега тащилась по узким улицам, между тесно сходящихся глиняных дувалов. За дувалами лениво перебрехивались псы, заунывно орала где-то горлица, и серебристые кроны неохватных платанов шумели, навевая душную дремоту. А над городом, будто паря в зыбком мареве, царили горы, укрытые жесткой щетиной пустынной сайвы вершины, и там, над ними, небо набирало цвета, становясь лиловым, грозовым. "Тьма, пришедшая с востока, накрыла ненавидимый прокуратором город.." Феликс Сорэн, Легат Церкви Кораблей, внук начальника военного округа Руан-Эдер и нобиль в восемнадцатом колене, глядел в небо, лежа на телеге связанным так, что не мог даже пошевелиться.
Все произошло слишком молниеносно и, увы, предсказуемо. Он и понять ничего не успел. Запад - дело тонкое, тем более, он приехал неофициально, и значит, статуса дипломатической неприкосновенности был лишен, и всякий волен ткнуть его мордой в его собственную глупость и самонадеянность. Впрочем, Феличе в глубине души подозревал, что прибудь он в этот город во всем сиянии власти и титулов, все кончилось бы точно так же. Его арестовали, едва он ступил на выжженную зноем привокзальную площадь.
Ненаследный эрл Руан-Эдера Равиль долго глядел на него, молчал. Плакал медленными слезами фонтан. Фонтан велел построить дед Даниил, в тот год, когда умерла от Поветрия скал Гюзель, бабка Феличе. Теперь неспешные капли оплакивали ее внука, и в каждом мраморном завитке, источая отчаянный аромат, умирала роза.
-- Полагаю, милорд, вы не будете спорить с тем фактом, что по вашему приказу мона Айша Камаль...
-- Не буду, -- сказал он, прекрасно понимая, что, на самом деле, означает это признание.
17 сентября,1894 год.
Эйле.
Официальный прием в ратуше по случаю визита государыни, перетекший в банкет, так же неумолимо перетекал во всеобщую пьянку. Алиса покинула ее без угрызений совести. Позади остались торжественно-нудные церемонии подписания многочисленных хартий и соглашений, в том числе и о добровольной передаче метрополии Хартии Вольности. Ставя багряными чернилами свою подпись на желтоватом листе дорогой бумаги, Алиса искренне пыталась понять, как эти люди могут так радоваться утрате собственной свободы. Как они вообще могут смотреть ей в глаза - ведь почти все они были свидетелями событий шестилетней давности. Ведь ничего же не исчезло, и полуразрушенные башни Корпуса по-прежнему возносятся над городом - черными головешками, немым укором... и чайки орут под обрывами. И на Кальварии слишком много безымянных могил.
Но, видимо, есть что-то такое, трудно определимое словами, что позволяет не помнить.
Ушедшие чуть раньше телохранители ожидали на задах ратуши. Маялись от скуки, с ленивым азартом гоняя по тесному дворику коричневые гладкие каштаны. А вверху было ослепительное небо начала осени, сверкающие серебром на солнце искры голубей и золотые главы имперского собора; умытая брусчатка и радостные улыбки на лицах прохожих.
-- И куда теперь? -- спросил Володя. Впрочем, это мог спросить и Ян -- телохранители были похожи, как близнецы, сухощавые, ловкие, в одинаковых кожаных куртках и беретах блинчиком -- так одевались шоферы и -- половина молодежи Метральезы.
-- На Кальварий.
-- Тогда берем мотор, -- Володя был в Эйле впервые, но перед поездкой успел проштудировать карту и знал, что кладбище далеко.
-- И купим цветов. Я помню один магазинчик на Императорской... -- Алиса мечтательно зажмурилась.
-- Но вы будете сидеть в машине, -- отрезал Володя. -- Мы вашу авантюру поддержали, а вы не мешаете нам работать.
-- Да, -- подтвердил Ян.
Государыня сердито фыркнула, подбила носком узкого, на высокой шпильке, сапожка, каштановую скорпулку, покачнулась и была вежливо поймана под локоток.
Магазинчик по случаю мэрских мероприятий оказался закрыт, но шофер, узнав, в чем дело, сказал, что цветы можно купить перед кладбищем.
Цветов действительно было много. Они ждали в своих стеклянных, согреваемых свечками гробах. Алиса выбрала белые с розовой каймой георгины и на какую-то минуту застыла, прижимая их к голубому жакету, глядя поверх ограды на распушившиеся в небе сосны. В такой день действительно можно было поверить, что смерти нет.
Двор был похож на колодец. В ослепительно синем, с тонкими прядками паутинок небе таяли белые барашки облаков. Голубиное воркование, многократно отражаясь от камня стен, превращалось в подобие канонады.
Прежде Алиса никогда не была здесь. И адреса не знала. То есть, окажись она в том Эйле, до Ворот, она пошла бы по набережной и вверх, узенькой малолюдной улицей, и уперлась бы в приземистый деревянный дом с мансардой и тополем перед крыльцом. В тот самый дом, откуда они с Хальком уходили... убегали. В Эрлирангорд. Каждый -- веря в свою химеру. Но нынешний мир был похож на мозаику, сложенную из двух разных наборов. Алиса искала, повинуясь странному наитию, скорей наугад, чем осознанно. И, увидев в торце улицы желтую стену и оплетающий балконы верхних этажей плющ, ощутила в груди болезненную пустоту.
Даже на кладбище было легче.
Володя предупредительно распахнул перед Яном подъездную дверь, тот ворвался в недра и пропал на десять минут. После чего государыне дозволили войти.
Алиса вгляделась в полумрак. Лестница четким полукругом, вытертое до белизны дерево перил.
-- Мы здесь зачем? -- в очередной раз спросил дотошный Володя. Она не ответила.
-- Обалдеть можно! -- сказал Гай Сорэн, становясь в дверях квартиры. -- Какие люди... одни и без охраны.
-- Обижаете, -- из-за дверного косяка фыркнул Ян. Но Алиса не услышала. Она смотрела Гаю за спину, туда, где, в глубине коридора, накручивая на палец пушистый хвост косы, стояла и молчала Аришка.
-- Дрянь, -- сказала девица и, выйдя на лестницу, старательно закрыла за собой дверь. Наверное, чтобы Гай не услышал. -- На чужих костях поплясать явилась?
-- Отойдите, мальчики, -- не оборачиваясь к охранникам, проговорила Алиса устало. -- Зачем вам старые семейные дрязги... Простите... м-мм... Арина Ольгердовна, вы что-то сказали?
-- Дрянь, -- повторила Аришка с явным удовольствием. -- Самозванка, стерва. Ты мне жизнь сломала. И Дагу.
-- Полагаю, и милорду Сорэну тоже? -- Она вдруг подумала, что если бы не та, Стрешневская, амнистия, Гай лежал бы сейчас на Эйленском кладбище, в тесном ряду очень знакомых могил, и Аришка носила бы букеты им двоим -- Гаю и Хальку. Который, в общем-то, не умер. Интересно, супруга усопшего знает об этом? И что она делает в этой квартире? Ах да, она же вдова... издателя Камаля... по наследству.
-- Убийца. Если бы не ты, Даг жил бы со спокойной совестью. И Алесь... ведьма! Это не Даг, это ты его убила!
Государыня таращилась на Аришку. Впервые осознание того, что, а, вернее, кто, их связывает -- или связывал -- сделалось таким четким. Алиса поймала себя на плебейском желании вцепиться девчонке в волосы.
--... ничего не боюсь! Потому как ты никто! даже не королева! Алесева выдумка -- и все!
-- А вот тут, -- сказала Алиса, -- тут мы с вами, милочка, совершенно равны. Вы никогда не задумывались об этом?
Было одновременно тошно и смешно. Беглый ты мой покойник, яростный создатель, за что же мы должны испытывать на себе твои дары? Невесомое бессмертие. И вот эта свобода, от которой хочется выть по ночам в подушку. Не стал ты мышкой под высокой травой. Ладно, у меня тоже есть подарок. Exegi monumentum, кажется, так. Не воздушный и невесомый, как паутина, как радужные дождинки на листьях земляники... смешной. Расплатимся по-королевски. Я отстрою крепость, сожженную не нами. Первую опору Чаячьего моста. Я подарю его таким, как... мы, сумасшедшим, кроящим цветную радугу мира по себе и под себя, не обращающим внимания на последствия. Гетто для гениев, заповедник для зрячих среди слепцов. Чтобы спасти последних. И, может быть, здесь мы наконец научимся отвечать за тех, кого приручили. А на памятной доске возле входа, милорд, будет ваше имя.
Корпус был здесь. Кровавая чайка, вздернутая над обрывом. С черной каймою крыльев. Подарок для Создателя.
...стена сохранилась. В старину умели строить. Только черная полоса по зубцам и устоявшийся запах копоти напоминали о пожаре. Зато внутри выгорело все.
-- Дешевле сровнять с землей и заново построить, -- сказал Ян, и Алиса едва не возненавидела его за это. Он не понимал, что чьи-то руки трогали стены, укладывали кирпич, просто касались во время игры -- и стена помнит, и что снести эти камни -- убить мертвых еще раз.
Алиса сверилась с табличкой: "Гатальская И.И. Зав. кафедрой современной поэзии" и постучала.
-- Здравствуйте. Что у вас? У меня мало времени.
В тесный кабинетик не иначе как промыслом Божьим запихали диван вкупе с зелеными плюшевыми креслами, красного дерева конторку, письменный стол и книжный шкаф, распухающий от обилия содержимого, приставной столик для древней "Подлески" с высокими клавишами и еще герани и стопку лохматых папок на широком подоконнике. Сама Изабелла Ивановна выглядела приложением к мебели. Пухлая, даже рыхловатая женщина за сорок: рыжие волосы, серо-голубые глаза за стеклами очков в тонкой золотой оправе, подобранный в тон глазам голубоватой шерсти дорогой костюм. В общем, как пишут литературные критики, типичный представитель...
-- Если можно, чаю. Там солнце, но ужасный холод.
Владелица кабинета посмотрела на наручные часики, поколебалась и позвала:
-- Оленька! Чаю на...
--Четверых, -- Витя стал деловито выкладывать на стол содержимое саквояжа. Заключалось оно в балыке, копченой семге, баночках с икрой и маринованных огурчиках. Субтильная девушка, вероятно, секретарша, прибежавшая на зов, остолбенела.
-- Пятерых, -- уточнил Ян, извлекая на свет черные с блестящими головками бутылочки "Старого Тракая" и легонько подтолкнул Оленьку в спину.
-- Не понимаю... -- Изабелла Ивановна близоруко сощурилась на визитку, протянутую Алисой. -- Чем мы могли заинтересовать Коронное Историческое Общество? Алиса Александровна, госпожа Ковальская. Вы не родственница нашего покойного директора? Извините.
-- Мы даже не однофамильцы. -- Алиса нейтрально улыбнулась. -- Видите ли, принято решение восстановить Государственный закрытый гуманитарный лицей. Насколько мне известно, вы были проректором.
-- Это не тайна, -- сказала Изабелла сухо.
-- Нам бы хотелось, чтобы вы собрали прежних учителей.
-- Почему не обратиться напрямую?
-- Неловко, -- Алиса аккуратно откусила огурчик. -- Приходит человек с улицы...
-- Ко мне же вы пришли.
-- Изабелла Ивановна! Примус... того, -- Оленька сунула носишко в щелку двери.
-- Помоги девушке, -- приказала Яну Алиса.
Тот недовольно скривился, но вышел.
Изабелла Ивановна с опаской покосилась на Витю, ладонями аккуратно раздвинула продуктовое изобилие и поверх очков взглянула на Алису.
-- Ну вот что, барышня. -- Из-под коралловой пудры проступили остатки былого страха -- серыми пятнами по коже. Но держалась дама молодцом. -- Если вы из департамента безопасности, так и скажите, все равно я вам помогать не буду.
-- Будете, -- сказала барышня.
Изабелла Ивановна воздвиглась над столом. Как цеппелин, подумала Алиса. Ей было не страшно и даже не смешно, -- просто волна бешеной скуки. Господи, ну почему необходимо тратить столько усилий на самые простые вещи, уговаривать, объяснять, настаивать, превращаясь из лапочки в злобную стерву?
-- Дорогая Изабелла... м-м? Ивановна?.. Боюсь, заботиться о подборе преподавателей придется вам. -- Алиса из своего кресла помахала бумагой. Предупредительный Витя документ взял и вместе с выставленными на блюдечко рюмкой коньяка и лимончиком перенес поближе к Изабелле. Поставил бутербродом: коньяк сверху, приказ снизу. Сквозь синеватое радужное стекло рюмки туманно проступала личная печать государыни. -- Как свежеиспеченному ректору. Приказ о вашем назначении подписан. А, учитывая нынешнюю специализацию Корпуса... одним словом, вы поймете, что проще и дешевле из двух зол выбрать старое, надежное... и живое.
Изабелла Ивановна села. Сдвинула к Алисе блюдце, протерла кружевным платочком очки и углубилась в чтение. Тексту там было не много, но читала она долго.
-- Знаете, милочка, -- не отрываясь глазами от приказа, профессорша чисто мужским жестом хлопнула коньяку. -- Я всегда полагала, что Историческое общество для того и создано, чтобы блюсти традиции. И что историческая справедливость, таким образом, в конце-концов, восторжествует, и лицею будет возвращен прежний профиль. Но нет. Впрочем, понятно. Гораздо удобнее действовать, так сказать, в контексте ныне принятой политики. Только я все равно не понимаю, зачем тратить столько средств, выкупать землю, производить дорогостоящий ремонт, нанимать преподавателей -- самых лучших! -- и в корне менять назначение. Образовательного учреждения с трехсотлетней историей. Реликвии Короны! Это все равно, что сперва сжечь Твиртове, потом восстановить и устроить... -- она запнулась, -- бордель.
Алиса представила, как воплотится в жизнь эта чудная перспектива. Интересно, а химеры уцелеют при пожаре? И вообще, хорошо бы знать, насколько далеко ушагала от обычного обывателя милая Изабелла Ивановна. Может, для нее создатели -- чушь и бред на государственном уровне, а если так, то о чем разговаривать?
-- Ян! -- позвала Алиса в полуоткрытую дверь приемной. Оттуда донеслась приглушенная возня, потом Олечкин голос возвестил жалобно, что мессир выйти не могут.
-- Примус починяют, -- муркнула Алиса понимающе. Если Даг узнает об этих вывертах королевской охраны... -- Ян, мы чаю хотим!
Секретарша вплыла, как канонерская лодочка. Вознесенный над головой поднос благоухал, источая ароматы жасмина и бергамота, и более чем некстати Алисе вспомнилась почему-то пустая кухня в ее эрлирангордской квартире, дождливое утро, в которое она совершила то, что навсегда изменит ход здешней истории. Правда, понимание этого пришло к ней только теперь.
Чаепитие состоялось.
-- Это ваши телохранители?
-- Нет, консультанты.
На разрумянившемся от чая с коньяком лице моны Изабеллы, которая за время банкета успела стать Белочкой, возникло скептическое выражение.
-- Полюбопытствуйте. -- Из того же саквояжа, откуда явились миру столичные деликатесы, выпорхнула куцая бумажка, неряшливый вид которой лучше всего подтверждал ее подлинность.
...явившись 19 января нынешнего года по вызову на адрес: Новоконюшенная улица 12, особняк мещанина Ладыжнаго, имели место застать полицмейстера околотка и фершала, где было возгорание, уже потушенное, тещи хозяина дома. Брандмейстером пожарной команды было осмотрено кресло покойной на предмет правильности тушения и отсутствия к возможности нового возгорания. Кресло не несло на себе следов огня и копоти, под креслом стояли тапочки усопшей и лежала горстка пепла, в каковом хозяин дома мещанин Ладыжной опознал останки маменьки. Рыдающие барышни и супруга хозяина показали, что бабушка потеряла возможность двигаться вследствие удара, каковой случился с нею в ночь Эрлирангордского мятежа. Единственною отрадой старушки было сочинительство стихов, в котором помогали ей ея внучки, записывая оные в тетрадь. Накануне трагического происшествия имели они ссору с бабушкой на предмет кавалеров и писать отказались. Бабушка оставалась в комнате одна не долее получаса, никто из посторонних к ней не входил, окна и двери не отворялись. По свидетельству домочадцев, из комнаты старушки около десяти вечера разнесся жуткий крик, после чего семейные вбежали и увидели полыхание пламени вместо сидящей...
осмотр производил и показания составил брандмейстер Митрий Громов.
-- Боже мой, -- глаза Изабеллы Ивановны без очков были большими и растерянными. -- Боже мой, -- повторила она, стискивая бумагу, и отвернулась.
За окном стеной стоял дождь - погода испортилась стремительно и незаметно, что поделаешь, приморский город. Серой кисеей затянуло университетский дворик, арки и звонницу Святого Яна с башенными часами. Наступили мгновенные сумерки.
-- Лелечка Радович. Елена Михайловна... Я не знала...
-- Она... мы дружили. Желторотая юница и убеленная сединами метресса с кафедры элоквенции, -- мона Гатальская беспомощно развела руками, словно с трудом представляя себя ту -- юную рыжую Белку, худую и смешливую. -- Университет в столице! Мы все бредили Эрлирангордом... А она учила меня писать стихи. Зачем я вам это говорю?
-- Вы ее любили.
Вы ее любили. Вы не захотите, чтобы такое повторилось с кем-то еще, потому что у него не хватает сил или возможности открыть Ворота. Создатели не должны сгорать изнутри. Создатели вообще не должны сгорать.
Будет время: в темном покое
без расчета и без обмана
чье-то сердце сожму рукою
и перчатки снимать не стану.
Променяю слабость на силу,
никого не прося о чуде.
Без оглядки на то, что было,
без опаски за то, что будет.
-- Ну да, понимаю, -- произнесла Белка. -- Вас же учат этому. Покупать за еду. Или за любовь.
Алиса вскинула голову.
-- Как -- вы мне -- надоели, -- четко произнесла она.
Мотор урчал, нагоняя в выстывший салон авто душное тепло. За окнами стояла сплошная стена дождя, в которой размытым пятном светился фонарь над парадным входом лицея. Алиса, вздрагивая от ледяной сырости, потерлась подбородком о наброшенную поверх жакета Володину куртку. Ян с рассерженным видом крутил баранку:
-- Ну все, хватит с нас приключениев. Вы уж извините, миледи, но если кто в столице узнает, что вы здесь вытворяли, а мы с Володькой потакали вашим фокусам...
--- Прекратите, Ян. В гостиницу - так в гостиницу.
-- Вот и славненько, -- от удовольствия он даже крякнул. - Люблю, когда объект слушается. Только сперва в мэрию заедем, бумаги забрать.
-- Пришлют в гостиницу, -- возразила Алиса. В мэрию не хотелось. Хотелось в ванную - горячую, с ромашкой и сон-травой - и спать, спать... Все-таки эти педагогические дамы!.. Но Ян воспротивился. И заявил, что в здешней службе протокола все сплошь бездельники, потеряют какой документ - доказывай потом, ищи-свищи!
Банкет закончился, и в зале для приемов было полутемно и пусто. Сонные горничные собирали на подносы бокалы и тарелки. Хрустя каблуками по битому стеклу - и впрямь, погуляли на славу! - Алиса прошла в приемную мэра. Здесь тоже было пусто, укрытая газетными листами, кое-как сколотыми скрепками, горела за столом секретарши лампа. Застоявшийся табачный дым мешался с запахами коньяка и дорогих духов. Тихо шипело в забытом на столе бокале недопитое шампанское. На дорогом хрустале отпечаталась чужая помада.
Алиса подавила приступ тошноты. Опустилась в первое попавшееся кресло. Пока Ян с Володей будут выяснять отношения со службой протокола, она просто посидит в тишине. Вон, входящую почту мэра полистает.
Телеграмма лежала поверх всех других бумаг. Желтоватые ленточки бумаги, наклеенные неровными рядами на серый бланк.
"Государыне лично руки тчк Строго приватно тчк
4 сентября 1896 год Эрлирангорд Твиртове
Легат Церкви Кораблей милорд Феликс Сорэн
исчез бесследно закрытом городе Руан-Эдер тчк
Власти Руан-Эдера исчезновение подтверждают зпт
содействия розыске отказываются тчк
Канцелярия Твиртове и Синод ожидают дальнейших распоряжений"