Ларт Александр : другие произведения.

Фабула о Рассвете или Восход в сиянии заходящей Луны (часть 2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    И без того нелегкое детство Дидрада закончилось. он вступает в пору, когда мальчик становится мужчиной. Это время, когда сама жизнь убивает в человеке лучшие качества...
  
  Часть вторая
  
  Трогодорп
  
   Дидрад открыл глаза.
   Кромешную тьму помещения кое-где пронизывали тонкие струйки-лучи ночного светила, пробивавшиеся сквозь трещины в смоле, которой были законопачены щели между неплотно пригнанными бревнами казармы. Тишина стояла страшная, такая, какая бывает в этом краю только в предрассветный час.
   Юноша сел на тюфяке, набитом соломой и служившим ему матрацем, и сонно огляделся. Как и следовало ожидать, увидеть хоть что-то ему не удалось - казарма была наглухо закрыта от внешнего мира.
   На улице уже похолодало, хотя стояла всего лишь ранняя осень. Листья в ближайшей буковой рощице еще пол большой луны тому назад поспешили пожелтеть и опасть. Теперь они лежали под стволами деревьев большими грудами, которые ежедневно заботливо подгребались пронизывающим ветром, долетавшим сюда со склонов далеких гор.
   В казарме, где расположилась ригнита Дидрада - отделение вспомогательных войск в количестве пятидесяти шести человек - было очень душно и стоял тот запах, который появляется, когда долгое время в одном помещении пребывает множество немытых тел.
   Посидев некоторое время на своем матраце, юноша понял наконец, к чему было его пробуждение. Он поднялся на ноги и намеревался уже идти в сторону выхода, когда замер.
   Дидрад и сам не понял, что это было, но его вдруг одолело странное ощущение. Было оно словно знакомым, но в одно и то же время каким-то чуждым. Он почувствовал чье-то присутствие. Только присутствие это было напряженным, словно и не присутствие вовсе, а ожидание или лучше сказать, выжидание чего-то.
   Юноша прислушался и различил, как невдалеке от него раздается тяжелое дыхание. Расслышав его, он никак не мог понять, что же в этом дыхании, свистящем, с хрипотцой в конце, так его насторожило.
   Не решаясь что-то предпринять, он опять уселся на соломенный мешок и невольно сжался потому, что хруст соломы показался ему, отчего-то, необычайно громким.
   Дидрад протянул левую руку и нащупал край тюфяка, на котором спал Каванна. По тому, как матрац выпирал боками в стороны, юноша догадался, что тело Каванны лежит на нем. Тогда он потянулся правой рукой и ощупал точно так же тюфяк справа от себя. На нем безмятежно спал Огийда.
   - Что? - донесся до слуха юноши то ли человеческий шепот, то ли подвывание ветра в смоляных щелях барака.
   Дидрад замер. Вслушиваясь, он так напрягся, что даже вытянул шею и приоткрыл рот. В кромешной тьме он беспомощно поводил невидящими глазами.
   Где-то у двери хрустнула солома под переворачивавшимся телом. Подле, совсем рядом всхрапнули и кашлянули.
   Но вот юноша отчетливо различил чьи-то шаги. Они были тихими, крадущимися.
   Дидрад едва не вскрикнул, когда ощутил на голени ноги какую-то букашку, которая выползла откуда ни возьмись и поползла вверх по ноге, преодолевая сопротивление волос.
   Он резко сбил ее.
   Тревожное ощущение усилилось.
   Судя по тому, как с разных сторон стали слышаться вздохи, предварявшие пробуждение людей, звуки зевоты и резкие выдохи после этого, - проснулся не он один. Странно это всеобщее ощущение опасности, когда люди, словно связаны единой нитью, просыпаются, почувствовав ее.
   Ослепительной вспышкой в кромешной тьме возникла и, отлетев в сторону, угасла искра. Послышался удар и новые искры во второй раз осветили пространство. Едва они угасли, как во тьме, сперва робко вспыхнув, а после, разгораясь все сильнее, подпрыгивая вверх и вниз, возникло светлое пятнышко. Некоторое время спустя, светящаяся точка превратилась в огонек фитиля свечи. Пламя его мягкими отсветами выхватило из тьмы и обозначило два лица: оба они были молодыми, безбородыми и безусыми. Глаза людей, вспыхнувшие вместе с пламенем свечи, смотрели настороженно, с плохо скрываемым волнением. Загоревшуюся свечку тот час же прикрыли ладонью.
   Окончательно сбросив с глаз пелену сна, Дидрад узнал эти лица - это были их имниты - один старший, Усдивит, на его груди красовалась бляха в виде полого круга с отходящими во всем стороны лучами, и младший Кахаорн.
   Они стали осторожно продвигаться вдоль рядов спящих и пинать их по подошвам ступней.
   - Молчать, - приказывали он, едва примечали, что человек проснулся и хочет задаться естественным вопросом.
   Дидрад поспешил разбудить Каванну и Огийду. Те вздрогнули, едва он дотронулся до них (в этих краях, подобная "привычка" очень скоро становилась частью натуры), быстро сели и еще толком не очнувшись схватились за дротики и щиты.
   Покончив с тихой побудкой, имниты приказали солдатам вооружиться и в полнейшей тишине выстроили у дверей.
   Двери в казарму были двойные: с улицы дверка была небольшой, порог ее был поднят над землей почти на два локтя, так, что когда входили, приходилось высоко задирать ноги. За маленькой дверцей следовал небольшой тамбур и вторая дверь, достаточно большая, чтобы можно было входить в полный рост. Потолки казармы были низкие и тяжело нависали над головой (первое время это обстоятельство даже угнетало Дидрада, но потом он привык).
   Осторожно приоткрыв большую дверь, Усдивит с Кахаорном вышли в тамбур и остановились подле маленькой дверки. Свечу они заблаговременно задули.
   Дидрад с Каванной, Огийдой, Марнеуной и Стробигашем стояли почти в самом конце колонны и ждали сами не зная, чего.
   Тревожное ожидание затягивалось и вот уже многие, не выдержав напряжения, начали переминаться с ноги на ногу и покашливать, сопеть или издавать всякие другие звуки, - лишь бы какие, но, чтобы хотя бы как-то нарушить гнетущую тишь.
   - Тихо стоять, - донеслось от дверей злобное шиканье. И все снова замерли.
   - Мереч, ты? - послышался из темноты голос Стробигаша невесть как разглядевшего своего друга.
   - Да, Штроп, я, - послышался сшикивающий торопливый шепот.
   - Че там?
   По звукам, Дидрад понял, что многие из стоявших повернулись к ним.
   - Че-то штут, - отвечал Мереч.
   - А че?
   - Сам снать не снаю. Около дверец вставши стоят... и штут.
   Неожиданно, от дверей, словно волна стал накатывать шепот. По его краткости, юноша догадался, что до их слуха скоро долетит приказ.
   - Выходим, - передали им спереди. - Тихо...
   Дверца на улицу осторожно открылась. Из ее проема, освещая пар, выходивший на улицу из помещения, полился внутрь казармы лунный свет. Серебристое свечение лилось на головы, шеи и плечи людей, стоявших спереди, и ряд за рядом приходивших в движение. После кромешной тьмы он показался таким ярким, что Дидрад невольно прищурился.
   Юноша поставил щит на землю, оперев его на ногу, и стал поспешно запахиваться в меховую курточку, которую выдали каждому солдату по прибытии на место службы. Мех на ней от старости вылезал пучками, но все же это было лучше, чем ничего.
   Вскоре очередь дошла и до них.
   Ригнита осторожно выползла на пространство между несколькими казармами и замерла в тени от одного из строений.
   Из соседних казарм, где уже вышли, а где еще только выходили вспомогательные войска и регулярные пограничные части.
   - Рано еще для набегов, - прошептал Огийда, щедро одаривая лицо Дидрада паром изо рта. Он потянул носом морозный воздух и отчего-то посмотрел вверх.
   Юноша последовал его примеру и увидел над собой на удивление чистое для этих мест небо и яркий диск луны, от которого во все стороны расходились светлые круги.
   "Холода идут", - подумалось ему.
   Руки, сжимавшие древки дротиков и щит, уже стали болеть от холода. Он осторожно поднял щит так, чтобы можно было дыхнуть на кисть руки и согреть ее.
   Довольно долгое время они стояли не шевелясь. Многие солдаты, в том числе и Дидрад уже дрожали от холода.
   Регулярные пограничные хориги, выстроившись в колонну по семь человек, вышли немного вперед, к вратам лагеря - дорпа.
   Дидрада снова охватило волнение, когда он увидел, как от одной ригниты к другой перебегает человек в железном шлеме с пером - вестовой. Он что-то быстро говорил имнитам ригнит и бежал дальше. Неожиданно, глаза юноши наткнулись на Колигеда. Он прошел мимо их колонны в противоположную сторону.
   Некоторое время спустя, пограничная хорига бесшумно развернулась и быстрым шагом пошла к противоположным воротам дорпа.
   Едва она освободила свое место, как пришли в движение вспомогательные части. Одна ригнита за другой сходили со своего места и выстраивались в одну большую колонну.
   - Че мы теперьше делать будем? - спросил за спиной Дидрада Каванна. Юноша лишь пожал плечами и крепче сжал дротик.
   По телу стал расходиться жар. С некоторых пор, он заметил, стоит ему заволноваться, как сначала его пробирал озноб, а потом, вдруг, из ниоткуда набегала волна жара. От этого все тело передергивало и оно немного обмякало. В висках гулко застучала кровь.
   Дидрад обернулся и, вытянув шею, посмотрел в ту сторону, куда ушла пограничная хорига. Он увидел, что она заняла место у противоположных ворот и чего-то ждет.
   К Усдивиту подбежал Колигед.
   - Где у нас Безухий стоит? - спросил он возбужденно.
   - Он во втором проходе... это оббеги вон там и спроси.
   Тинит скрылся из виду.
   - Слышал, Токнолмарку спрашивал? - Огийда повернулся к Дидраду и нервно улыбнулся. Улыбка его походила на судорогу, а глаза горели как-то неестественно ярко, лихорадочно.
   Токнолмарка Безухий был тинит-хоригинтом - командиром наиболее опытной, ветеранской хориги. По происхождению он был зэлтом, но из племени, которое уже давно жило в империи. Побывав в плену у диких, как их называли здесь, зэлтов, он потерял оба уха, но взамен приобрел лютую ненависть к своим бывшим родичам, которая выливалась в такую жестокость по отношению к пленным, от которой даже бывалых солдат брала оторопь. В память о своих ушах, он прикрепил на шлем овальную бляху. Позже, все солдаты его хориги проделали то же самое.
   Прослышав про разговор командиров, ниты стали перешептываться между собой.
   - Заткнулись, - цыкнул на них Кахаорн, который в волнении шагал вдоль первого ряда ригниты.
   Вздох всеобщего облегчения раздался, когда ниты заметили, что сквозь их ряды пробираются полсотни солдат с круглыми бляхами на шлемах.
   - Вперед их выставляют, - первым догадался Огийда. - Хорошо, - вырвалось у него и он поспешил умолкнуть.
   Внезапно, за стенами дорпа, там где находился городок, взревели тысячи глоток. Их дружный, единый крик за доли секунды слился в оглушающий рев. Волна от этого рева долетела до слуха Дидрада и он невольно отшатнулся.
   Солдаты вокруг юноши беспокойно зашевелились.
   Сам Дидрад как на лики богов взирал на лица солдат ветеранской хориги. На видимой части их лиц он не заметил ни тени беспокойства, лишь холодную решимость и безразличие ко всему. Вглядываясь в выражения их лиц он почувствовал, как волнение постепенно сходит с него.
   Ему казалось, что он уже совершенно успокоился, когда слева и справа взревели трубы, дающие сигнал к выдвижению. Их гудение было настолько оглушительным, что Дидрад на пару мгновений растерялся и если бы Каванна не подтолкнул его в спину, он так бы и стоял, втянув голову, словно и не трубы ревели, а над ним занесли топор.
   Ворота стали медленно открывать. Они жутко скрипели (это было хорошо слышно потому, что скрежетание не мог заглушить даже ор за стенами).
   Молодые солдаты, подгоняемые командирами неуверенно пошли вперед. От разновременного начала движения, а также из-за неподготовленности войск, строй их на некоторое время рассыпался.
   Дидрад прикинул на глаз: он стоял в одиннадцатом ряду, а если считать с ветеранами, то в восемнадцатом.
   Врата не были открыты еще и на четверть, когда в их проеме появилась громадная человеческая фигура. За ее спиной еще одна, такая же большая.
   - Эамал, - выдохнул Огийда, а с ним и еще не меньше сотни юношей.
   Дидрад с восхищением и страхом смотрел на врага, про которого он часто слышал, но видел впервые - дикого зэлта.
   Зэлт, на которого были направлены взоры юноши и еще нескольких сотен человек, стоял в приоткрывшемся проеме ворот. В руках он держал тяжелую дубину, которая у верхушки была расколота надвое и в раскол этот был вставлен железный обруч.
   Зэлт был не менее двух метров роста. На голове его красовалась больших размеров меховая шапка, тело от подбородка до самых пят было покрыто меховой шубой. Вкупе с на удивление опрятной полукруглой бородой, он больше походил на медведя.
   Завидев тиринтцев, он широко и как показалось Дидраду с искренней радостью улыбнулся и что-то сказал, повернув голову назад. Затем он снова посмотрел на надвигавшеюся на него колонну.
   Неожиданно по бокам от зэлта показались точно такие же, как у него дубины, которые впились в створки ворот и не давали им раздвигаться шире. И выходило так, что один зэлт мог стоять в проеме ворот и отбивать атаки наступающих.
   - Молодцы! - услышал Дидрад восхищенное восклицание Огийды.
   Ветераны, шедшие спереди колонны тоже поняли хитрость зэлтов, поэтому не стали атаковать их сразу. Несколько из них выступили вперед и завязали с зэлтом позиционный бой. С ужасающей быстротой стали мелькать их мечи, но все потуги ветеранов разбивались о толстую дубину великана-воина, которая подобно лавине обрушивалась на них и словно гром гремела на их щитах.
   В колонне произошло замешательство. Но Колигед, пучок перьев на шлеме которого, стремительно перемещался слева направо вдоль колонны, быстро навел порядок.
   Послышался резкий трубный звук и десятки дротиков полетели в сторону зэлта, утыкав его так, что он стал походить на ежа. Многие дротики пролетели за его спину.
   Зэлт-великан, а также еще несколько его товарищей рухнули в проеме ворот и последние снова получили возможность раскрыться. Еще два раза зэлты пытались остановить это открытие, но всякий раз попадали под острие десятков дротиков и валились подле ранее убитых товарищей.
   Из-за стены потянуло дымом пожарища.
   Боевой рог протяжно завыл, требуя от хориги быстрейшего продвижения вперед. Неожиданно ему ответили несколько зэлтских Рогов Смерти. Их душераздирающее жужжание и свист мурашками прошлись по коже нитов.
   От страха у Дидрада дрожали руки, ноги сделались ватными, а в животе скворчало так, будто бы туда забросили нескольких жаб.
   Ища поддержки, юноша мельком посмотрел на Огийду и Каванну. Он заметил, что их челюсти мелко подрагивают, а глаза словно остекленели.
   Наконец, врата распахнулись настежь и колонна получила возможность выдвинуться не изменяя строя.
   - Прикрывайтесь олокраантами! Только глаза оставить, бойтесь их наарг. Смотрите... задние смотрите над головой... предупреждайте друг друга... предупреждайте... горон, кричите, как увидите... предупреждайте... так только выживете... помогайте... помогайте, - орал во всю глотку Колигед. Он стоял теперь сбоку от колонны, выходившей в ворота крепости и подбадривал оробевших и побелевших от страха юношей.
   Между тем, ветераны уже вступили в яростную схватку с зэлтами.
   - Про олок не забывай, Чтец! - обратился Колигед напрямую к Дидраду. Он вошел в строй и дернул щит юноши, который тот оглохнув от многотысячного рева опустил и волок сбоку от себя.
   Дидрад вздрогнул, рассеяно посмотрел на командира, будто бы не понимая, что тот от него хочет, но поднял щит и прикрылся. Миг спустя, он уже потерял всякий интерес к Колигеду и снова заворожено смотрел на резню, в которую ему предстояло вступить.
   Никаким иным словом, кроме, резня, то, что творилось у ворот дорпа и назвать нельзя было. Зэлты выстроились толпой на всем протяжении улицы, которая вела к вратам крепости. Стояли они так густо, что и улицы-то самой видно не было. Сотни обезображенных злобой и ненавистью лиц, сотни сверкающих жаждой крови глаз, сотни раскрытых в бешенстве ртов, больше походивших на пасти, - вот что предстало взорам молодых солдат.
   Несмотря на ужасающий гвалт, Дидрад совершенно отчетливо услышал, как совсем рядом с ним кто-то из нитов тихо завыл от страха: "Ма-а-а-ма-а-а!"
   Куда не поводил юноша своими широко открытыми глазами, везде он видел лишь ужас, животный ужас, который охватил всех его сослуживцев. Всюду, во всех лицах он замечал осознание того, что, вот смерть, вот она стоит, там стоит, совсем рядом. И осознав это, люди бледнели, лица их сильно вытягивались, а рты искривлялись так, как не скривит их ни один актер-трагик.
   Продвижение колонны продолжалось, задние напирали на передних, и вот, войска тиринтцев и зэлтов наконец столкнулись во всю мощь, на которую способны сотни молодых и сильных тел.
   На миг, всего на мгновение, рев стих и наступила оглушительная тишина, - каждый из участников битвы собрал все свои силы для ударов, а потом безветренная и безоблачная ночь взорвалась диким ревом, который дополнили грохот дубин о щиты и лязг железа.
   Время замедлилось. Оно остановилось и все, казалось, задержалось в своем движении. Дидрад медленно возвел глаза к небесам и впервые в жизни эта ясная небесная синь показалась ему мрачной и жуткой.
   Над улицей, по которой войска зэлтов напирали на тиринтцев неспешно пролетела какая-то птица с огромными глазами. Она деловито осмотрела людей, столпившихся внизу (ее глаза отразили свет луны) и скрылась за крышей одного из домов городка.
   Дидрад настолько оглох от рева толпы, что он теперь казался ему каким-то протяжным тягучим гулом, точно так ветер с реки завывал в узких улочках Речного квартала.
   "Боги, как это далеко сейчас от меня! И не со мной вроде как... и было!" - успел подумать Дидрад, унесшись мыслями в прошлое, когда его встряхнул за плечо Каванна.
   - Олокраант! - прокричал он ему, но юноша не расслышал и только по губам понял, что друг ему сказал.
   - Гороны! - у самого уха истошно закричали с заднего ряда. И почти в ту же секунду Дидрад увидел, как над его головой, за спину ему пронеслись десятки огромных стрел.
   Он подавил в себе желание обернуться и посмотреть, когда даже сквозь шум битвы услышал позади себя душераздирающие крики пронзенных этими стрелами людей.
   Продвигались медленно, очень медленно, с каждым шагом Дидрад налегал на щит со все большим усилием, толкая впереди стоящего, в свою очередь и в его спину тоже больно упирались щитом.
   Юноше казалось, что прошло уже несколько часов, а он еще не достиг выхода из ворот и только-только подходил к ним.
   Не в силах видеть торжества смерти, что проходило вокруг, не в силах вынести рева обезумевших от страха, ненависти и жажды крови людей, он поднял щит так, чтобы закрыть даже голову, уперся в него лбом, зажмурил глаза и стал кричать из всех сил "ан-н-н-н-н-н, ан-н-н-н-н".
   Он не стал открывать глаз даже тогда, когда начал спотыкался о что-то - он понимал, что это обезображенные трупы людей. Ступни его скользили и били о мягкость тел лежащих, в нос юноши проникал запах меди, запах крови, который испариной поднимался над дорогой.
   Впереди него тоже спотыкались, соскальзывали с тел, которые теперь уже лежали целыми грудами. Из-за них строй начал рассыпаться.
   Дидрад замер в своем внутреннем мирке. Он убеждал себя в том, что все это происходит не с ним, что все это, все это наваждение и нет ничего этого потому, что... потому, что не может быть такого: такой ненависти, такой жестокости не может быть, просто не может быть...
   Каванна больно ткнул его локтем в бок и Дидрад очнулся. Он опустил щит и огляделся.
   Они стояли уже в двадцати или тридцати локтях за воротами крепости. Было уже не так тесно, и рев будто бы немного стих.
   - Бросай мис, - снова по губам Каванны прочел Дидрад.
   Юноша повернул голову и посмотрел в другую сторону. У него возникло странное предчувствие. Дидрад почему-то даже не удивился, когда увидел рядом с собой Стробигаша, а не Огийду.
   Лицо Стробигаша было искажено яростью. Он не смотрел по сторонам, он не кричал, даже не моргал, - только прямой неотрывный взгляд его исподлобья был направлен вперед, зубы сжаты, а губы сведены в гармошку. С лица Стробигаша лил пот. Боковой вид его лица напоминал больше и не лицо вовсе, а профиль хищной птицы.
   Дидрад, как ему самому показалось, долго вглядывался в лицо друга, одновременно и не узнавая его, и любуясь его боевым запалом. Стробигаш почувствовал этот взгляд и скосил глаза. Их взоры встретились. Стробигаш кивнул и улыбнулся уголком рта.
   Неожиданно он замахнулся и с силой метнул дротик далеко вперед, а потом выхватил дротик из колчана Дидрада, который крепился к внутренней стороне щита, опять замахнулся и снова послал его вдаль. То же он проделал и со вторым дротиком. Третий он вытащил, но не метнул, а до поры до времени оставил в руке.
   Зэлты были уже совсем близко. Всего десяток локтей отделяло их от ригниты Дидрада. Юноше даже почудилось, что он услышал запах этих людей - терпкий, бьющий в нос запах плохо вымятой шкуры, отдававшей и кислятиной, и тухлостью.
   Задние ряды подталкивали Дидрада ближе и ближе к месту схватки. Он же противился этому, упирался ногами в землю и в трупы, которые проходил.
   Несколько нитов, стоящих впереди от него, уже вступили в бой, и прикрываясь щитами, делали неловкие выпады. Юноша очень удивился, когда один из них, вдруг, остановился и застыл, как вкопанный. Солдат, которому упирался в спину Дидрад, толкнул остолбеневшего нита, но тот продолжал бездействовать. Ниты стали обходить его, отталкивая локтями назад.
   - Где твой неэр? - спросил Каванна тяжело дыша. Говорил он не слишком громко, но его было слышно потому, что обе стороны успели утомиться и не тратили больше сил на крики.
   Тут только Дидрад вспомнил, что забыл взять из казармы кирку, которая в бою служила отличным топором.
   Каванна укорительно покачал головой.
   В этот момент остолбеневший солдат, отталкиваемый сослуживцами повалился на нита, шедшего впереди Дидрада. Тот остановил его падение, толкнул его и крикнул что-то, заглядывая ему в лицо.
   Юноша никогда не видел, чтобы искаженное боязнью первого боя лицо, так резко могло преобразиться: сперва оно приобрело брезгливо-удивленное выражение, а потом... потом солдат в ужасе закричал и оттолкнул стоящего без движения солдата. Последний повалился уже на Дидрада и Стробигаша. Юноша не успел отвернуться и увидел, что остолбеневший человек, нит из его хориги и у него не было лица. Вместо него были лишь разорванные клочки кожи, осколки лицевых костей и глубокая вмятина там, где ранее располагался нос. Все это, а также тело до пояса было обильно залито кровью, которая частью успела застыть и превратилась в ледяную корку, поверх которой продолжала лениво спускаться еще не застывшая кровь, вытекавшая из раны.
   Дидраду показалось, что земля качнулась у него под ногами, уйдя сначала вправо, а потом далеко влево.
   И в этот момент Каванна вручил ему чей-то неэр, рукоятка которого при прикосновении осыпалась чешуйками застывшей на ней крови.
   Неожиданно где-то далеко справа от места битвы взревели дико сотни глоток, а после этого над войском тиринтцев разнесся победный клич.
   Еще некоторое время, ниты отбивали атаки зэлтов, а потом (Дидрад так и не понял, как это получилось) бросились за ними следом, опьяненные боем и первой в их жизни победой. Дидрад тоже побежал, но повинуясь, скорее, стадному инстинкту, чем осознано. Бежать было очень трудно потому, что под ногами больше не было земли куда ступать, только тела убитых и раненых.
   Пробежав несколько десятков шагов, юноша почувствовал, что уже не в силах держаться на ногах. Продолжая бежать, он продрался к стене дома, остановился подле нее, с удивлением осмотрелся кругом, будто видел все впервые, отчего-то расхохотался и осел.
   Он сидел прямо на промерзшей земле, вперив глаза в одну точку, а мимо него пробегали солдаты, топали их ноги, десятки ног, сотни, тысячи...
  
  ***
  
   - Этот зэлт на меня так намахивается дубиной своей...
   - Гардла называется...
   - ... да, гар... длой намах на меня делает... э-э... я вот так в сторону - жжух и олок на нее... на...
   - Гардлу...
   - Да... и теперьше думаю, а че дальше, в дальнейшем че? Стоять, на него глазеть, так он мне рыло сомнет гарой этой...
   - Гардлой...
   - ...аэ, Хигигор ее подери и тебя вместе с ней... че пристал... понимашь же, о чем толкую
   - Правда, Еф, умолкни, мы щас тебя слухали сколько. Дай другим...
   - Он просто гордиться, что хоть че-то запомнил из зэлтского...
   - Поговаривают, не меряно мы их набили, особо когда эрмениги выехали...
   - Ой, и не говори. Страшная вещь лошади здесь... ой и страшная... ты ж потом за город выходил?
   - Было, выходил...
   - Я тоше. Ойей, сколько там лешало. Вшех наших пальцев не хватит, штобы пересчитать.
   - Во и я о чем твержу...
   - Што, а мошет тышя...
   - Умолкни ты, торопырка, дай сказать...
   - Шам ты тарапыка...
   - Да, давай, Кава, дорасскажи.
   - Я... жжих, уклонился... жжих. Его дубина мимо, я даже свист ее расслышал, так сильно шла. Я в сторону с уловкой отклонил олок (Каванна показал, как он отклонил в сторону щит), гляжу, он на замах пошел. А у меня рука... рука так назад отведена... висит... вот эта (он указал на правую руку, зажатую так, словно она держит кирку). Ну, дело оставалось только маленько напряжение дать ей, чтобы поднялась. Я ему шпах и по роже неэром. Тут ухо у него так и отпрыгнуло...
   - Ухо?!
   - Да, да... ухо, шпах, и отпрыгнуло... ха-ха-ха, и еще ему шею разодрал... кровищи...
   Раздался дружный смех.
   - А я тоше видел кашись, как ухо летело...
   - Трепло ты, Мереч, и все этим доказано.
   - Видел, говорят тебе, видел... - вознегодовал Мереч, но впрочем быстро остыл и серьезно посмотрел на Каванну. - Ты поиши ухо-то. Мош кто его подберег...
   - Подобрал, а не подберег...
   - Ай, отштань...
   - А че, правду говорит, ухо врага - это ж можно повесить, носить можно...
   Наступила непродолжительная пауза, когда все собирались с мыслями.
   - Умно было подстроено, согласись, барниты...
   - Умно...
   - Умнейшим образом...
   - Да, умно...
   - Кажись, припозднились хоригинты малость, но так... умно. Обойти со спины и лучшими отрядами, клац, зэлты даже первого удара не вытерпели, стрекоча дали...
   - Нам, ниты, повезло, что мы тогда еще в бой не вступили в полную силу. Видели, наверняка, какой завал был у ворот и на улице.
   - Видели...
   - Там почти все наши лежали. Зэлтов не так и много...
   - Да, и это заметили...
   - Много зэлтов у города во полях перебили...
   - Я мешту прошим видел, как наш эрмениг одного шэлта на унаг нашадил и неш... пронеш... немного пронеш шовшем, - уточнил Мереч, заметив, как друзья снова на него недоверчиво покосились.
   - Боги, о чем вы говорите. Послушайте же себя, Каванна, Стробигаш, Марнеун, чем вы бахвалитесь... о-о-о, чем вы бахвалитесь... ммм... вы же людей убивали... людей!..
   Укорительный возглас донесся из угла казармы.
   Разговор мигом прекратился и все лица оборотились в сторону того угла.
   - Што он шкашал? - спросил Мереч, приподнимаясь с тюфяка.
   - У него горячка, - махнул рукой Марнеун. - Че с него взять?
   - Да, жар. Он может и не с нами говорит, - поддакнул Каванна. Он ближе всего сидел к углу, в котором при неярком дрожащем свете одиноко на всю казарму горевшего фитиля можно было разглядеть неясные очертания какого-то навала из шкур и тюфяков.
   - Посмотри его. Мож кончается он? - сказал Стробигаш.
   Каванна поднялся на ноги и пошел в угол.
   - Ни шиша не видно. Подай огня, - донеслось оттуда. Когда слабый фитилек был передан ему, Каванна занес его над головой, так, чтобы было видно, что он освещает и стал пристально смотреть вниз.
   - Ну, че? - спросил Марнеун.
   - Не вижу, подержи огонек. - Каванна передал плошку с фитилем вставшему рядом Марнеуну, а сам принялся разгребать завал из шкур, которые оказались куртками, и тюфяков.
   Под ними лежал Дидрад. Лицо его было мертвецки бледным, хотя со лба градом лил пот. Глаза его ввалившиеся, с черными мешками, были закатаны вверх, а зубы стучали друг о друга с такой силой, что это было слышно даже его друзьям. Прозрачными от худобы руками он судорожно прижимал к себе свою куртку, мех которой там, где соприкасался с кожей его, свалялся и был мокрым. Юноша тяжело сглатывал и тихо, но протяжно стонал.
   - Скоро уж, - проговорил Стробигаш и попытался жалостливо посмотреть на друга. Но его не привыкшее врать лицо выразило полнейшее равнодушие. - А че там, жрать подадут седня иль как?
   - Надо пойти спросить чтобы, - сказал Марнеун. - Седня еще мертвых хоронить думают. Мне так Поркай из второй ригниты сказал давеча.
   - Че, седня прям? - удивился Марнеун.
   - Седня.
   - Мож и пожрать че лучше дадут, - мечтательно проговорил Стробигаш. - А ты куда, Кава? - спросил он, заметив, что Каванна поднялся на ноги и надевает куртку.
   - Я теперьше в город пойду. Там, слыхал я, хороший раафит живет. Ежели уж он от этого не поможет, то... - и он беспомощно повел плечами и сник.
   - Шедня будет шрачка с мяшом, школько шэлтов порубили, - попытался пошутить Мереч, но его гыгыканье осталось никем не поддержанным.
   - Я тоже знаю одного раафита, - сказал Марнеун, сделав вид, что задумался, - он больше заговорами лечит.
   - Зови, - приказал Каванна. - Я травника приведу, ты - его...
   - Идет, - кивнул Марнеун. - Пойдем вместе.
   - А молотьбу пропустите че ль? - удивился Стробигаш.
   - Никуда жратва от нас не денется. Ты вот возьми на нас, это, значица, чтобы поверили. - С этими словами Каванна и Стробигаш сняли с себя кожаные шлемы и подали Стробигашу. - Сюда накромсаешь че там подадут.
   - Пить, - попросил Дидрад, и когда его приподняли и поднесли глиняную плошку с водой, он жадно вцепился в нее и стал пить. Напиться одной плошкой он, впрочем, не смог потому, что зубы его сильно стучали о края посуды, и от этой дроби вода все больше выливалась впустую.
   Наконец, юноша напился и откинулся обратно на тюфяк. Его стало трясти еще сильнее.
   Когда пришел лекарь, весь забрызганный кровью потому, что Каванна застал его не в городе, а в крепостной казарме, которая была отведена под госпиталь.
   - Вы ему палку между зубов вставьте, - посоветовал он, - не то он себе и язык откусит и губы тоже может перекусить. Долго так лежит?
   - Одну луну.
   - Еще всей силы духи не набрали в нем.
   - В нем злые духи? - выдохнули друзья в едином порыве и глаза их раскрылись от ужаса.
   - Да... и много. Я их вижу.
   - И че теперьше?..
   - Мошет его выташить отшедова?
   - Лучше вы держитесь стороной от него. Близко не подходите. И... я вам вот дам порошок, разводить его надо не жидко, чтобы густой был. Им мажте палку, которую в рот ставить будете. Пусть он съедает...
   - Даже так лежа он будет есть! Мы еще не жрамши. Сходить бы...
   - Заткнись, Строб!
   Лекарь оставил им небольшой мешочек с перетертой в порошок травой и поспешил выйти.
   Друзья некоторое время стояли подле Дидрада, вопросительно переглядываясь между собой, а затем, словно все разом вспомнили слова лекаря и оступили от угла на несколько шагов.
   - Боги, оберегите нас, - зашептал молитву Стробигаш.
   - Не нашел я его, - сказал Марнеун, входя в казарму вместе с потоком ледяного воздуха.
   От этого дуновения Дидрад захрипел и его стало так сильно трясти, что тюфяки и меховые куртки посыпались вниз.
   - Куда его пеенешем? - спросил Мереч.
   - Не знаю, - ответили остальные и отступили от угла еще на несколько шагов.
   - Надоть ему этот порошок дать, - сказал Каванна и, некоторое время постояв в нерешительности, направился к Дидраду. - А! - вскрикнул он и встал, как вкопанный.
   - Че? - выдохнули друзья.
   - Я видел щас духа. Чрез носопырку шел. Глянул так и снова... внутрь значица... теперьше... - Мямлил Каванна, пятясь.
   - А мош, ну его... оштавим?
   - Нет, - неожиданно решительным тоном произнес Каванна и снова пошел в угол. - Где то, че нам дадено?
   - Вот, - сказал Марнеун и бросил ему мешочек с порошком.
   - Деревяшку притащи, - приказал Каванна.
   Марнеун бросился к своему месту, выбрал один из дротиков и единственным сильным ударом кирки отрубил от его древка небольшой, в кисть, кусок.
   - Надвое разруби, а то не влезит, - сказал Каванна. - А так два будет, если одну сгрызет, мы ему вторую в зубы заложим.
   Он замесил порошок и густо смазав им деревяшку, сунул меж зубами юноши. Тот тут же с силой ее сжал.
   - Оготь, аж заштрешала! - подивился Мереч.
   - Не сладко ему, - проговорил с сожалением Каванна.
   - Ты бы отпер от него, а то ведь духи... еще тебе в нос проберутся, - неуверенно сказал Стробигаш.
   Каванна отошел.
   Словно издалека до их слуха долетел звук рожков.
   - Это щас жечь будут... наших, - подскочил Стробигаш. - Пойдем.
   Все разом поднялись на ноги и направились к дверям.
   Сделав с десяток шагов, Каванна обернулся и посмотрел на темный угол, в котором на ложе больше походившем на смертный одр, лежал его лучший друг.
   Никто из друзей не заметил, как губы его дрогнули, а на глазах выступили слезы.
   - Не пойду я, - произнес он. - Нет охоты...
   - Ты че? Когда еще такое увидишь? - даже возмутился Стробигаш.
   - Нет... теперьше... нет, - отрезал Каванна.
   - Эх, Лысый, - махнул рукой Марнеуна, и они вышли.
   Каванна вернулся к углу и сел поодаль от Дидрада, мрачным взором окидывая пустое помещение казармы.
   Где-то скреблась мышь. За стеной громко говоря прошли несколько солдат, - все они шли на погребение.
   Каванна сидел молча. Он смотрел повсюду. Единственным местом, куда он намеренно не глядел, был угол казармы, где лежал Дидрад. Раз он все же не вытерпел и глянул, но глаза его тут же заволокло слезами, он смутился и как-то даже со злобой отвернулся.
   Фитиль в плошке тускло чадил и потрескивал. Его неровное свечение очень точно отражало то, что творилось в душе Каванны.
   Прошло достаточно много времени прежде, чем ниты стали возвращаться в казармы.
   Сослуживцы Каванны возвратились подавленные и отмахиваясь от его расспросов, и говоря, чего сам-то не бывал там, старались быстрее лечь спать.
   Первым из друзей Каванны в казарму ввалился Стробигаш, за ним Марнеун. Лицо Стробигаша было бесстрастным, Марнеун же был заметно угнетен: глядел он хмуро, губы его были сжаты, отчего подбородок поднялся вверх.
   - Погребли? - спросил Каванна.
   Оба друга покачали головами. При этом, Марнеун пошатнулся и тяжело опустился на чей-то тюфяк (никто не протестовал, после ночного боя в их казарме пустовало больше двадцати матрацев).
   - Че ты? - тихо поинтересовался Каванна, подходя к Марнеуну и трогая его за всклокоченную шевелюру.
   - Их резали... второй раз за луну... резали, - глухо проговорил нит.
   Каванна вопросительно посмотрел на Стробигаша. Тот утвердительно кивнул, резали.
   - Че?
   - Че, че, ты уж доканал всех расспросами, - донесся со стороны двери недовольный голос.
   - Эт кто эт там? - угрожающе проговорил Каванна. Он почувствовал острую необходимость намылить кому-нибудь шею.
   - Я эт, Болие Черный, - дерзко ответили из темноты.
   В этот момент фитиль ярко вспыхнул, осветив в полтора раза больше пространства, чем прежде - локтей семь и потух.
   - Зажжите огня, я че-то теперьше не понимаю этого говора на меня... - заорал вдруг Каванна. Кровь бросилась ему в лицо, и он задрожал от ярости.
   Друзья удивленно молчали: никто от него не ожидал такой вспышки гнева.
   - Ты не пугай меня, не пугай, - только и проговорил Болие. Голос его дрожал и было не понять, дрожит ли он от злости или от страха.
   - Да зажжите же! - еще сильнее заорал Каванна, и в бешенстве ударил рукой в пустоту. - Зажжите!!!
   В низком и глухо запертом помещении голос его звучал подобно раскатам грома и наводил ужас. Настала такая тишина, что все, кто находился в казарме слышали тяжелое прерывистое с рыком дыхание Каванны.
   - Ка... ва, - неожиданно раздалось во тьме. - Ка... ва...
   Едва Каванна расслышал этот слабый голос, он тут же присмирел и откликнулся.
   - Кава, не кри... чи... - Дидрад громко сглотнул и попросил попить.
   Каванна засуетился. Он приказал принести из соседней казармы фитиль, потом подбежал к одному из углов у выхода и набрал в плошку воды из бочонка.
   На ощупь добрался он обратно и напоил друга.
   Когда внесли фитиль и зажгли его, Каванну нашли сидящем рядом с Дидрадом и держащим его на своих руках.
   - Кончается, че ли? - снова предположил Стробигаш.
   - Кончается, кажись, - тихо проговорил Марнеун.
   Он не заметил, как по лицу Стробигаша пробежала судорога: рот его перекосило, а глаза несколько раз широко раскрылись и моргнули. Он с трудом подавил эмоции, резко отвернулся и завалился спать, выдав свое волнение только тем, что зачем-то всех оповестил о своем отходе ко сну.
   - Мне... мне Ти... ринт сни... лся, Кава, - тихо шептал на ухо Каванны Дидрад, - мать сни... лась... ммм... о... тец (Дидрад сильно задрожал. Дрожь теперь накатывала на него словно волнами)... дом... наш... снил... ся (юноша несколько раз судорожно выдохнул). Хоро... шо мне... было хорошо... Ли... хо... ла... Ли... хо... ла...
   - Че?
   - Не чу... вствую... ни... че... го не чу... вствую...
   - Это как жешь?
   - Но... ги и ру... ки... не... не... - И Дидрада снова стал бить озноб. Его затрясло с такой силой, что он вывалился из рук друга.
   Каванна пытался прекратить судороги, прижав юношу к земле, но видя, что у него ничего не получается, наконец не выдержал и расплакался. Он плакал все сильнее и сильнее. В конце концов, он выругался, толкнул Дидрада в грудь и отсел от него.
   - Мы на поле как вышли, я сразу понял, что погребения не будет, - неожиданно и неуместно заговорил Марнеун.
   Каванна отер глаза тыльной стороной ладони и посмотрел на него. Марнеун сидел насупившись так, что брови почти наполовину прикрыли глаза и смотрел в одну точку.
   - Не было поленьев сложено. - Он провел ладонью по лицу, а затем огладил всю голову. - И нитов там лежало. Тогда... в битве не заметно было, вроде, а так... так как глянуть... ох и погибло же. - Он опустил голову еще ниже. - Я считать не умею... это жаль... а то бы посчитал... потом этот вышел... наш... главный...
   - Трогокорг, - подсказал голос из темноты, и оттуда же, осторожно и мягко ступая вышел Болие.
   - ... говорить стал че-то... не помню уж слов... а после... (Марнеун судорожно вздохнул)... после сказал, что уж погребать не будем... пусть, говорит, снег сойдет... тогда только... (Марнеун умолк).
   - Он говорил, что ниты доблестно сражались, и что погибли они не зря. Что в их честь будут песни слагаться, стихи... так он говорил, - продолжил за него Болие. Он присел рядом с Каванной и сказал ему:
   - Ты прости меня. - Он заглянул ему в глаза, а когда Каванна посмотрел на него, отвернулся и признался:
   - Тяжело мне здесь... невыносимо... не так я все думал...
   Болие сжал кулак и опершись на него переносицей, зажмурился.
   Повисла долгая пауза.
   - Они скулят так оттого, что видели, как нитов тех на склад переносили у ворот, хранить чтобы до схода снега. А чтобы складывать было удобнее, им руки-ноги подрезали потому, как они застыли... как растапырки были, - проговорил скороговоркой Стробигаш. Он лежал, отвернувшись к двери и только плечо его правое дергалось пока он все это говорил.
   - Убегу я, - неожиданно проговорил Болие, сдерживая слезы. - Убегу. Не для меня такая... служба...
   - Ты рот-то прикрой, - вскочил со своего места Стробигаш. Он резко повернулся к негру, в глазах его блестели слезы. - Не то за Огийдой пойдешь.
   - Мне все одно, - проговорил апатично Болие.
   - А когда Огийду казнят? - спросил кто-то из темноты.
   - Не знаем, - ответили оттуда же.
   - Скоро уж, - печально проговорил Марнеун. Он по-прежнему сидел, оперевшись головой о колени и, вдруг, прыснул со смеху.
   Из темноты казармы донеслись еще пара-тройка нервных смешков.
   Никто не спрашивал его, почему он смеется, да он и не ожидал вопросов.
   - Ха-ха, - хохотнул он снова. - Послужили императору... ха-ха-хах! Ты, Строб, пугаешь нашего Черныша, что его как и Быстронога Огийду казнят. Тут, иш ты, надо сто раз прикинуть, че хуже. Ему, как Тирот взойдет, голову отрубят - унаг свистнет... вьють... и все... а мы... ха-ха-ха... мы с тобой здеся будем сидеть и своей участи ждать. А когда эти эамалы снова придут, мы марать себя между ног будем, когда на них погонют. Ха-ха-ха... Я ведь тогда и обмарался и облился... все ноги... ха-ха-ха... и не я один. - И Марнеун зашелся таким истерическим хохотом, что повалился на матрац и задрыгался на нем.
   Окружающие смотрели на него мрачными глазами... и на губах у многих играли улыбки.
  
   Ж ж ж
  
   - Ког... да? Ко... гда, Ка... ва, ска... жи же?! Когда...
   За стенами казармы звенела тишиной северная осенняя ночь. Где-то совсем близко, так резко, что мурашки бежали по коже, кричали невидимые птицы. Воем отзывались на их крик волки. Откуда-то издалека долетало уханье.
   - Филин, - прошептал Каванна.
   - Ког... да?
   - Филин, говорю, орет-то.
   - Кава... Ка... ва...
   - Че ты меня пытаешь, Дид, - взмолился Каванна. - Когда-когда, почем же мне знать, когда. Когда решат... так и...
   - А сей... час... сейчас где?..
   - Он-то?
   - Да...
   - Там, у тидорповой башни, где конюшни у них.
   - Где?..
   - Подле башни тидорповой, говорю, где конюшни.
   - Где... это? Я не при... помню. Что-то у... у ме... ня... в голо... ве все... пере... а-а-а (Дидрад вскрикнул и стал все сильнее и сильнее дрожать). О-о-оп-оп-я-я-ять, - с трудом проговорил он сквозь озноб. Некоторое время он скрежетал зубами и бился в судорогах, а затем долго отходил от них, восстанавливая силы так, чтобы хотя бы можно было продолжить расспрос.
   - Дид! Ди-и-ид! - позвал его Каванна, когда тело юноши обмякло, а дыхание его выровнялось.
   - А? - прошептал он, словно только что очнулся.
   - Ты понимашь, где ты?
   - Где?
   - Ты в дорпе - помнишь?
   - Да... да... те... перь уж... теп...ерь...
   - Ну, и куда ж эт ты собирашься теперьше итить, - ласково проговорил Каванна. - Только-только ведь чуток получшало...
   - Огийда! - неожиданно выкрикнул шепотом Дидрад и стал водить глазами по сторонам. - Где?..
   - Вот жешь ты, - нахмурился Каванна. - Ведь и впрямь лучше оттащить-то. - Он задумался. - Токмошь укутать бы тебя, Дид, надо хорошенечко.
   - Укутай, - согласился Дидрад.
   После порошка, который ему оставил лекарь, юноше стало значительно лучше, так, что даже не щеках бледного лица его проявился легкий румянец.
   Каванна потянулся и разбудил Стробигаша, лежавшего к ним ближе всего.
   - Сдурели че ли? - изумился тот. - Он-то ладно, но ты-то че лезешь?
   Но Каванна привел ему некий аргумент такой силы, что он нехотя, но согласился.
   Дидрада закутали в куртки с головы до пят, обмотали бечевками и осторожно вынесли вон из казармы.
   Он сильно закашлялся, когда втянул в легкие морозный воздух. И очень удивился, открыв глаза, что за то недолгое время, которое он болел, успело выпасть столько много снега.
   Каванна и Стробигаш, сменяя друг друга, тащили Дидрада на плече, проваливаясь по середину бедра в глубокий снег, который еще никто не убирал.
   - Только выпал, - проговорил Стробигаш, шмыгая носом и дыша через рот.
   - Хорошо сейчас должно быть, - проговорил неопределенно Каванна.
   - Кому эт?
   - А всем, кто не здесь, - пошутил Каванна. Он заметно воспрял духом с тех пор, как заметил, что Дидрад пошел на поправку.
   - Верно, - поддержал его Стробигаш.
   Они свернули в проход между казармами и с торцевой стороны стали приближаться к укрепленной деревянной башенке в пять этажей, огороженной со всех сторон хозяйственными постройками.
   - Живет же у нас тидорп, - с завистью сказал Стробигаш.
   - Поговаривают, двух баб содержит. Живут, вроде, на самой верхатуре... вон-оно там (Каванна указал пальцем на башню). А гулять выходят только ночью.
   - И че эт?
   - Чеб нас не распалять, че!
   - А-а...
   Переговариваясь, они дошли до стены одной из построек и остановились подле нее, не зная, что делать.
   Каванна поминутно заглядывал в лицо Дидрада и спрашивал его, ну, как. Юноша хрипел ему в ответ и сдерживал кашель, чтобы не выдать их пребывание здесь.
   - Эй, кто? - крикнули им из-за угла здания.
   Этот крик подобно плети огрел всех троих, и они даже порывались броситься на утек.
   - Не бегите, - проговорил Дидрад. Силы сказать это ему придало воспоминание об Огийде, вернее, его словах, которые тот шепнул ему, когда они стояли в степи дрожа от страха и не зная, что надвигается на них из темноты. Дидрад улыбнулся.
   - Кто такие, спрашиваю?
   - Мы... это... мы...
   - Стырили, Элешма вас подери, чтобы у вас зубы выпали, уже стырили, - проговорил солдат охранения, подошедший к юношам и держащий в руках меч странной формы - он был утолщен у острия и также ближе к нему изломан внутрь и напоминал не сильно выгнутый серп.
   - Мы не тырили, хоригинт, - сказал Стробигаш отчего-то виновато и умолк.
   - Рас... скажите... жите все... - прозвучало за спиной Каванны, который в тот момент держал на плече Дидрада.
   - Эт че эт там еще за... рожа!? - удивился солдат-ветеран, обходя Каванну с тыла. - Эт вы где... ха-ха... стырили добро такое?
   - Мы не стырили, говорим же. У нас... другое...
   - Какое, другое?
   Сбивчиво и часто возвращаясь в рассказе назад, Стробигаш и Каванна рассказали охраннику о цели своего визита сюда. Тот нахмурился. Ниты переглянулись, не поняв его (возможно, они уже что-то задумывали).
   - Я тож талдычил своим - не правильно это, нельзя так, - сказал солдат. - Это ж мальчишки еще, дети. Нельзя, нельзя... - И он решительно покачал головой. Острие его меча опустилось в снег, но потом вдруг снова поднялось и нацелилось на друзей. - А не врете мне?
   - Чем хошь поклянемся, чем хошь! - заверили они.
   - Клянись Тиротом и Гатирром.
   Оба поклялись.
   Ветеран выдохнул.
   - Их там множество сидить, - сказал он, - не один ваш этот-то... как его, побежал тогда жежь. Но нельзя за это сразу так... нельзя, мальчишки они, мальчишки... просто не повезло! - Бормоча это, он развернулся и пошел обратно. - Вы че стоите? - спросил он, обернувшись. - За мной, но токмо чебы не слышно вас было.
   Друзья потрусили за ним.
   Двор тидорповского укрепления был небольшим - основное пространство занимали различного рода "полезные дома", как выразился о них ветеран: конюшни, хозяйственные склады, арсенал, колодец, кузницы и прочее, прочее, прочее.
   - Тя как кличут-то? - спросил он у Дидрада, но услышав лишь хрип в ответ, переадресовал своей вопрос Стробигашу.
   - Дидрад Чтец из четвертой ригниты.
   - Недавно пришли-то?
   - С две луны как...
   - Большие луны-то или... а хотя и верно, окромя вас никого не привели боле... - Ветеран поглубже напялил на себя шапку и прочистил нос. - Верный ты друг, Дидрад... хороший друг раз вот так, через плечо висишь, а до друга идешь. Держись его, барниты, такой не предаст.
   - Знамо дело, - уверенно сказал Каванна. - Держимся. А тебя-то как звать, хоригинт? Доброе дело ты сделал, понял? Мы б тебя... отблагодарили...
   На это ветеран только недовольно отмахнулся, и указав, куда им идти и что делать, сказал, что времени у них до побудки. С этим и отошел на свое прежнее место.
   Они прошли в молчании остаток пути до тюрьмы. При подходе к ней в воздухе стал носится запах испражнений и еще какое-то зловоние, которое перебивало даже этот запах.
   Друзья невольно замедлили шаг и подходили с опаской.
   Тюрьма ничем особым не отличалась от остальных строений. Единственно, что ее характеризовало, - это огромная выгребная яма, в которую Стробигаш определенно свалился бы, когда б его не предупредили.
   - Под ноги гляди, - сказали ему быстро. Предупреждение было сделано вовремя и Стробигаш отскочил в сторону.
   - Кто вы? - спросил их все тот же голос, неизвестно откуда.
   - А ты-то сам кто будешь? - спросил Каванна.
   - Никто уж я, вроде как, - горько усмехнулись на его вопрос. - Мне нынче и имя не надо. А без имени жить легче, - и голос расхохотался, а потом зашелся кашлем.
   Друзья приблизились к двери тюрьмы. Она была небольшой и сплошь обитой железом.
   - Ты отседова говоришь-то? - спросил Каванна.
   - Ага, - и человек снова закашлялся.
   - Здесь держут нитов?
   - Здеся и держут. Вон они там, в углу все сидят (человек покашлял).
   - Мно... го их? - просил Дидрад, которого Каванна осторожно привалил к двери.
   - Да, семнадцать насчитал.
   - Ты счет знаешь? - удивился Стробигаш.
   - Торговец я, чего ж не знать.
   - Я... то... же был торговец, - проговорил Дидрад.
   - Да ж, - неопределенно проговорили из-за двери.
   - По... зови же... Огийду... позови...
   - Как, Огийду?
   - Да...
   - Жди, позову... - говоря это, голос стал удаляться.
   Через некоторое время за дверью послышался шорох, а потом поднялась суета. Ходили сразу несколько человек, а может и все, кто был там - определить было трудно. Все громче и громче раздавалось краткое слово, определить которое Дидраду пока не удавалось. Наконец, кто-то из заключенных не выдержал и зло крикнул: "Огийда!", и разом все стихло.
   Юноша тревожно вслушивался в шум за дверью и непонимающе смотрел на своих друзей. Те подобно ему напрягали слух, и тоже непонимающе пересматривались.
   - Кто? - послышался из-за двери громкий шепот.
   Хотя это был только шепот, но друзья отпряли так, словно у них перед ушами ударили литавры.
   - Это Стробигаш... э-э... Каванна и Дидрад, - ответил Стробигаш.
   - Вы? - удивился из-за двери осипший голос. - Но, как вы?.. - Он не договорил и затих потому, что в это время к друзьям сидевшим у дверей тюрьмы, подошли трое охранников.
   Все повторилось между ними, как и тогда, когда их заметил первый охранник. Точно так же, как и тот ветеран, эти трое тоже поняли желание друзей проститься и пошли прочь, не забыв, впрочем, предупредить их об опасности нахождения здесь после побудки.
   - Барниты! - сказал старший из охранников. - Вы настоящие барниты. Только и сказать, что это. Я потому здеся и остаюсь уже столько снегов, - он повернулся к своим молодым подчиненным. - Там, - он указал рукой, то ли на башню, то ли за нее, на остальное пространство империи, - там такого нет, и не будет никогда, потому как все оно здеся: и дружба настоящая здеся, и ненависть (он гордо поднял голову)... и все здеся лучше. Пошли, ниты!
   - Барниты! - произнесли друзья перед дверью, а вместе с ними, это услышал Дидрад, и Огийда за дверью. Каждый из них впервые ощутил себя единым целым, силой четырех тел и душ в одной невидимой никому связке.
   За этим последовала непродолжительная пауза.
   - Дид! - позвали из-за двери.
   - Здесь я, - отозвался юноша.
   - Я... рад тебя... так рад тебя слышать, - проговорил вяло Огийда, после очередного непродолжительного молчания.
   - Я те... бя то... тоже...
   - Ты ранен, Дид?
   - Нет, я... меня трясет посл... едние лу... ны...
   На этом вступительная часть разговора закончилась и оба надолго умолкли.
   - Дид, - снова позвал Огийда, - ты вот здесь, посмотри, расщелину видишь в двери, я даже палец просунуть могу, вот здесь снизу, видишь?
   - Да, - сказал юноша и дотронулся своим пальцем до ногтевой фаланги пальца Огийды, которая показалсь из щели в левой нижней части двери.
   - Я так рад тебя видеть... слышать, Дид! - проговорил снова Огийда и в его голосе зазвучали радостные нотки. - Давай, мы ушами к этой щели припадать будем, как друг другу сказать что-нибудь захочется...
   - Дык, когда ж эт вы еще видиться собрались? - простодушно удивился Каванна. - У тебя мож седня ночка последняя, Оги. Не тяни...
   Это, хотя и непреднамеренное, но грубое вмешательство, надолго прервало начавшуюся было беседу.
   - Вниз, - так, чтобы было слышно, но не всем, а по возможности, только Дидраду, попросил Огийда. Слова его дополнил палец, наполовину вылезщий из щели в двери.
   Юноша приник ухом к щели.
   - Слышишь меня, Дид?
   - Да.
   - Я тебе сказать хотел, во-первых, что рад, что... вот это... так все... и во-вторых, что не бежал я... не бежал, веришь?
   - Верю.
   - Мне не важно, верят ли они мне ... все они, главное ты... ты веришь?
   - Верю.
   Внезапно, Огийду словно прорвало, и он с жаром зашептал:
   - Я все тебе, Дидрад, рассказать хочу, все... потому, что больше никому уже и слова не скажу... и даже оправдываться не буду... там... когда...
   Тогда не было побега потому, что... и быть не могло. То и не побег был. Я ушел, чтобы не смотреть, не мог я перенести вида лютости людской, которая была тогда... там. Я тебя видел, и тормошил, но ты будто бы и не там был ... олоком закрылся, зажмурился аж... оно и хорошо, что не пошел со мной, а то б... рядышком сейчас сидели. Я и рад, что... вышло так...
   Ты меня выслушай, Дид, выслушай потому, что исповедь я тебе хочу высказать, вылить все тебе хочу, что за эти две луны на душе моей наболело, накипело, как масло раскаленное, все прожгло во мне, напрочь, насквозь. Не могу больше, говорить хочу!..
   Знай сколько погибло, ты может и один только знать будешь (Огийда горько усмехнулся). Я тогда... я ведь возвратился потом, даже одного зэлта неэром приложил - страх меня пронял, как понял я, что мне за уход грозит. Испугался (Огийда вновь усмехнулся). А сейчас самому стыдно за тот мой страх. Я только и успокаиваю совесть свою тем, что уговариваю сам себя, что пришел туда не убивать, а тебя искать. И сам не знаю, правду сам себе вру, или... Когда там был, слышал как тиниты говорили один другому, что потерь не знают... что так много, что и не высчитаешь. Что и говорить... нечего даже!.. - Огийда громко сглотнул и шмыгнул носом. - Они, Дид, тогда о нас говорили как... как... не о людях вовсе, а... не могу я пересказать тебе, сил у меня нет. Я б так никогда не смог... о людях... живых людях вот так говорить, как о скотине. Чтобы сначала в глаза смотреть, с одного костра есть, прикрываться ими, а думать как о скотах. Они ж тогда сказали, что коли высчитать не могут, так, давай, мол, договоримся как будем гатесирду сообщать о количестве. А то, говорит, я об одном доложу, ты о другом... (Огийда всхлипнул) И еще, знай, говорили они как... добро будут, наше, нитское добро, поклажу нашу делить будут промеж собой. Вот и мою наверно уже к себе перетащили (Огийда горько хмыкнул). Ты не перебивай меня, Дид, ты только не перебивай меня. Я все сказать хочу, тебе одному... ты только не перебивай...
   Я, как услышал эти их слова, меня такое зло пробрало. Как шел я тогда, то много знакомых лиц под ногами перевидал - больше знакомых, чем не знакомых. И лежали они... не подобающе людям лежали, и языки вытащили, а кто глаза выпучил. Да, что возьмешь с них, они теперь у Гатирра. Показалось мне тогда, что они, тиниты наши, нас на смерть верную гнали намеренно, чтобы нажиться на нас гнали... И... и... и так мне обидно стало за нас за всех, что я подошел к Колигеду и сказал ему вот то, что тебе сейчас. А у него рожа скривилась и он меня унагом ударил... вон до сих пор рука плетью висит временами, словно не моя...
   Знай, Дид, я ведь потом посчитал... всех наших посчитал, чтобы не зря они, хоть так не за зря лежали, без счету. Их четыреста тридцать, Дид, четыреста тридцать. Может больше этого, может не всех я успел... но не меньше, поверь.
   - Ве... рю, - с трудом выговорил Дидрад потому, что его снова начали бить судороги. Он напрягал свое хилое тело и из последних сил старался противостоять ознобу.
   - Сколько из нашей ригниты осталось?
   - Я не-е-е-е... счи...т-таа-ал-л... по... л-ло-о... вина... поло...
   - Так и думал, - будто бы даже и обрадовался Огийда. - Хоригинтская ригнита погибла полностью... я помню их лица... они у меня теперь перед глазами целый день... и ночью из-за них же спать не могу... уж две луны не спал... сидел и перед собой смотрел... на что смотрел уже и не упомню... и думал... Сколько ж я передумал, Дид. Никогда так много думать не мог, а тут легко все... вот так бы век думал, и даже не делал бы ничего, думал только...
   Огийда умолк, а потом неожиданно засмеялся.
   - А ты помнишь, как Черныш Голодного по казарме гонял, когда мы еще в Тиринте стояли?
   - Ммм... - невнятно произнес Дидрад, но сам улыбнулся потому, что вспомнил тот случай. Тогда Болие Черный или Черныш, как называли его друзья, разозлил Марнеуна, не дав ему отнять у себя обед и Марнеун, с искаженным бешенством лицом бросился за ним, а Черныш ловко уворачивался до тех пор, пока Марнеун не спотыкнулся и не упал.
   - И еще я все никак позабыть не могу тех Черных Хигигоринтов, которых мы видели в оледнах. И особенно того... ты знаешь... Я, кажется, прошлой луной думал об учении их, о том, что вся наша жизнь - проложенная дорога. Мы бредем по ней, встречаем на ней опасности наши и радость. Но что бы не случилось, все одно продолжаем брести.
   - Ммм-ы-ы... с-с-с... ммм... говор...или с-с-с то... бой... о...об этом-м...
   - Помню. Помню, ты мне сказал тогда, что когда все предрешено за нас, то в чем смысл... смысл какой богам смотреть на нас, если они знают, когда, кому и что уготовано.
   - Д-д-а...
   - Ты прав, Дид. О, как же ты прав был тогда. Ты, видимо, это интуитивно уловил, понял как-то изнутри себя, что не правда это... глупость все... а я вот не понял сразу!.. Мы каждый себе судьбу выбираем, и я, и ты, и они, - каждый из нас он сам себе... сам себе БОГ. - Последние слова Огийда произнес протяжным зловещим шепотом, словно и весь разговор свой, всю исповедь свою приготовил только ради этого слова.
   Дидрад ничего не сказал другу на это.
   - Много снега выпало, Дид? - задал Огийда неуместный вопрос.
   - Да.
   - Морозно там?
   - Да.
   Огийда надолго умолк.
   Дидрад обернулся на кашель Каванны и увидел, что он и Стробигаш отошли от него довольно далеко, разглядывают башню тидорпа и примериваются к верхним этажам, смогут на них забраться или нет. Разговор между ними шел тихий, но жаркий, и основной темой его было слово "бабы". Юноша не выдержал у улыбнулся.
   - Моего отца зовут Егиума, - сказал Огийда. - Это даже как-то переводится с нашего языка, только я его не знаю и не знал никогда. Мы жили в Торникинте (он умолк внезапно, а потом повторил медленно с расстановкой, будто смаковал) Торникинте. И семья у нас была большая, а родичей и того больше, но рядом мы все уживались легко и каждый свое дело делал, и не мешал другому... Проклятый отец! - неожиданно проговорил Огийда с такой пылкостью, что Дидрад аж отпрянул от щели. Когда он снова приник к ней, то услышал как его друг плачет.
   - Чего ты? - удивился он.
   - Это он виноват, что я такой стал! Он! - проговорил тот зло. - Зачем он триголинты те читал и нас заставлял... зачем он мать убил!.. (Огийда глубоко вдохнул). Коли уж все говорить... так все... - сказал он то ли себе, то ли Дидраду. - Как с десяток снегов сошло я сел на базаре торговать. Так повелось у нас, такая у нас традиция. Знаешь, как мне жилось тогда? Я сейчас вспоминаю, часто вспоминаю, как жилось хорошо. Там я с той познакомился, которая мне уж никогда женой не будет. - Внезапно, Огийда испугался и резко сменил тему разговора. - Дидрад, ты как... ты если отсюда живым выберешься. Ты поедь туда, ко мне, найди Миойту... Миойту, запомни и скажи обо мне... чтобы не ждала, чтобы жизнь не портила из-за меня... ты поедешь?
   - По... еду...
   - Хорошо, - сразу успокоился Огийда и продолжал ранее начатое. Он рассказывал о том, как жил на базаре, как завел там друзей, про смешные случаи рассказывал, - говорил о том, о чем обычно деляться с близкими друзьями: о радости житейской, о небольших горестях.
   - Светает, - сказал Дидраду Каванна.
   - Светает? - удивился из-за двери Огийда и голос его дрогнул. Он еще раз спросил про мороз.
   - Я теперь скоро говорить буду, Дид. О главном... о главном, - заторопился он. - Так всегда, - укорил он себя, - о ненужном многое понарасскажешь, а о главном... ну, да ладно... прочь... прочь...
   Я триголинты отцовы читал, Дид. Те триголинты для меня были яд. Яд!!! Они в меня смуту внесли. После них все во мне (он умолк, подыскивая слова) все во мне словно звало куда-то, все мне что-то найти хотелось, беспокойство во мне было страшное. Метался я, мучил себя. Я уж и торговать не мог боле - все пустым мне казалось, бессмысленным. Я жить хотел... жить мне вдруг захотелось жизнью полною, чтобы и налево, и навправо все шло куда-то, сменялось, чтобы не на месте, а... в галоп будто б! а вокруг все вертится, все мелькает... и жизнь, жизнь, жизнь!!!
   Я оттого и в войска пошел. Я отца упросил... я тогда его впервые просил с тех пор, как он мать убил... до того мне мерзко было это... а просил... висел на ногах его. Через силу, сквозь душу свою говорил ему ложь, льстил, на все пошел, чтобы сбылось мое, то, заветное, что я захотел. Он, помню, только хмурился. Может подозревал чего, понимал может быть, что я это не от души, а чтобы из дома... чтобы вон из дома вылететь в жизнь. О, как мне все тускло тогда было. Как я страдал те несколько больших лун, Дид, как я страдал. Так, наверное, только птица страдает вольная, которую в клетку из неба убрали и заперли.
   Долго он не пускал меня. Триголинты запретил читать - вроде, как наказание за мою настойчивость, а того и не знал, что я уже давно многие накупил с моего барыша базарного. Они и теперь лежат у меня там, где тростник у скота, там яму я вырыл и положил их...
   На птичьем дворе, который располагался за башней тидорпа, протяжно закукарекал петух. Ему вторил еще один, вдалеке, в прикрепостном городке. Небо начинало бледнеть.
   - Сразу я понял, что промахнулся с войсками... сразу, Дид, понял это, как в эрмениги попал. - Огийда помолчал, собираясь с мыслями. - Я тебе сказать хочу, Дидрад: беги ты отсюда, свое пробудешь-не пробудешь, а беги. Не надо нам здесь... таким, как мы не место среди... здесь не место... другие мы. Что-то в нас... ммм... что-то... вот... внутри вроде другое что-то. Не так мы с тобой на все смотрим. Мы с ними на одно и то же по разному смотрим. Словно и не одинаковое видим, словно и не в одном мире сосуществуем. Я вот тебе это сказать хотел. Может, это теперь мой наказ тебе... предсмертный...
   - По... чем...му... ты не с...ка...зал, что вернул... л-л-лся... потом? - спросил Дидрад и на глаза его выкатились слезы. Видя рассвет, он внезапно остро осознал, что это последний рассвет для его лучшего друга, для человека, который понимает его лучше всех остальных.
   Слова Огийды об одиночестве их среди остальных нитов, о невидимой стене, которая ограждает их от других солдат, его слова, простые, незамысловатые, вдруг, с такой легкостью объяснили то, над чем Дидрад бился раздумьями последние несколько больших лун и никак не мог понять. Они объяснили ему, почему так хочется высказаться, почему так тянет от всех остальных в сторону, подумать, поразмышлять, отчего на душе постоянно как-то тягуче, будто что-то тревожит ее постоянно, теребит.
   Юноше вдруг захотелось рассказать Огийде о том, как в долгом сне, пока лежал он в бреду, виделся ему Тиринт, как бродил он по его улочкам, как женщина, лица которой он не видел, следовала рядом с ним, он и знал ее, и не знал, и узнать боялся, все словно бежал от нее, а она всегда догоняла, появлялась из какой-нибудь подворотни или переулка и шла, медленно шла, и молчала...
   - Пора, Дид, - сказал Стробигаш, подходя к нему. Его лицо раскраснелось от холода, а из-зо рта пахло спиртным - они с Каванной уже где-то раздобыли местной наливки. - Побудка скоро.
   Огийда высунул палец в щель двери и прошептал:
   - Прощай же, барнит, прощай.
   Послышался глухой удар о дверь - Огийда уткнулся в нее лбом - и сдавленный плач. Палец, высунутый наполовину из щели, судорожно сжался и впился ногтем в дерево.
   Из глаз Дидрада тоже потекли слезы и начала кружиться голова. Ему стало жутко и обидно одновременно. Он даже ненароком подумал, а почему именно Огийду, а не... кого-нибудь из "бесполезных", как он их обозвал, оглянувшись на Каванну и Стробигаша, которые стояли неподалеку и хмуро смотрели на дверь тюрьмы.
   - Мы каждый выбираем себе жизнь, Дид, - проговорил подавленно Огийда. - Я... выбрал... выбрал...
   - Тебя оправдают... тебя.... все за тебя... и... за них все... вы не виноваты! - с жаром проговорил Дидрад. Он вдруг почувствовал, как кровь прилила к лицу и стало нестерпимо жарко.
   - Нет... меня нет.
   - Оправ... дают...
   - Нет... не хочу! - неожиданно произнес Огийда. - Пусть это все, наконец, прекратиться. Я устал от себя, Дид (голос его вдруг стал спокойным), от себя устал. Я даже хочу, чтобы меня побыстрее... (Огийда умолк и снова расплакался) Жить... жить хочу. Жи-и-ить!!! - затянул он внезапно и стал скрести дверь. - Откройте ее, барниты, вы же можете. Откройте, молю вас! - И тут же снова. - Нет, нет!!! Нет... устал... устал...
   Он затих.
   - Огийда! - позвал Дидрад. Но ему ответил голос торговца.
   - Обморок у него... и трясет, - сообщил он.
   Последние слова его плохо доходили до Дидрада потому, что у него тоже все кружилось перед глазами. Теряя сознание, он успел дотронуться своим пальцем до холодного как лед и посиневшего от напряжения пальца Огийды.
   Каванна и Стробигаш подхватили его и бегом направились прочь со двора.
   Казармы они достигли, когда серое пятно солнца, спрятанного за густыми снежными облаками уже взошло над горизонтом и осветило тусклым светом равнину, на которой стоял дорп.
   Дидрада снова бил озноб. Как и за две луны до этого, его погребли под десятками тюфяков и курток, и опять послали за лекарем-раафитом.
   Юноша лежал, сжимая между зубами деревянную чурку, вгрызаясь в нее в минуты приступов, и бредил. По отдельным выкрикам его становилось понятно, что дух его летает где-то над Тиринтом и вероятно ждет встречи с духом своего лучшего друга.
   Вскоре, встреча состоялась.
   В середине дня, при большом стечении народа, семнадцать нитов, молодых солдат, дрожавших от страха и холода, вывели на реку, к проруби и перевязав ноги, гнущиеся от ужаса перед уготованной им участью, утопили.
   На казни присутствовали все солдаты ригниты Колигеда, но видели казнь единицы, остальные зажмурились или отвернулись, не желая смотреть.
   Все как один обитатели казармы, где лежал Дидрад, не проронили в последующем ни слова о казни. Словно между ними установилось негласное соглашение молчать об этом.
   Дидраду не рассказали, как кляли командиры дезертиров за трусость, как все были удивлены, когда среди осужденных раздался смех - это смеялся Огийда. Он один смеялся, еле держась на ногах, радостно оглядывался по сторонам (все решили, что он сошел с ума), глубоко вдыхал морозный воздух и... смеялся. Вскрикнул он лишь однажды, когда его толкнули и тело его коснулось ледяной воды. Он не стал выбираться обратно (руки нитам специально не завязали, чтобы смерть их была позорнее, чтобы видели все, как цепляются "трусы" за жизнь, как карабкаются на лед). Огийда не карабкался, а сразу скрылся подо льдом. Даже веревка от ног, которую держал в руке палач и которую он дергал так, чтобы ноги оказались выше головы, даже эта веревка не дергалась, словно Огийда умер мгновенно.
   Стробигаш тогда вздохнул тяжело и потупился.
   Дидрад, бредя, теперь не звал, он смеялся и вскрикивал "огийда", и снова смеялся, и было ему одному хорошо, среди всеобщей подавленности и оторопи, в какой пребывали люди, лежавшие недалеко от него и, вглядываясь в потолок, думавшие каждый о своем.
  
  ***
  
   Наступило лето. В этих местах, в северных широтах оно было кратким - здесь вообще все было кратким, кроме зимы. Но зато в оправдание свое за эту кратковременность, природа наделила местность у крепости такой неописуемой красотой, что невозможно даже описать ее полно и так, чтобы передать пестроту природу, разродившейся многообразием цветов, преобразившуюся, опушенную кроной бесчисленного множества деревьев и кустарников.
   На луг перед крепостью, названный отчего-то Желтым Лугом, с самого утра тянулась вереница людей и скота. На него вела одна единственная тропинка шириной не более четырех локтей, которая петляла между деревьями и, то изчезала в зарослах, то вновь выпрыгивала из-за кустов и продолжала свой веселый бег.
   Ветер, который в этих краях стихал только перед бурей, и присутствие которого вселяло в обитателей не грусть, а радость, сновал между ветками деревьев, оглаживал их крону и деловито шуршал повсюду, словно заботливый хозяин, которого долгое время не было дома и вот он вернулся и решил удостовериться, все ли в том самом надлежащем виде, в каком он его оставлял.
   На небосклоне бежали наперегонки с дюжину кипельно-белых облаков. Смотря на них, опытный глаз местного жителя определял, что эти-то облака самые безобидные ибо не несут в себе ни дождя, ни какой другой напасти.
   Люди шли друг за другом по тропинке и у всех на губах играла улыбка. Среди них были трое солдат: двое рослых, сильных юношей, с интересом поглядывающих по сторонам и подмигивающих девушкам, которые в этот день были особенно хороши, и один небольшого роста, бледный, словно восковый. На лице последнего отражалась глубокая задумчивость. Он не смотрел по сторонам, а все больше глядел себе под ноги и хмурил брови.
   - Кава, погляди-ка на ту, во-он, с венком синим на голове. Еще ушко так торчит из-под него. Вишь?
   - Вижу.
   - А ты, Дид, вишь?
   - Вижу.
   - Как жешь ты видишь, ежели под ноги смотришь?! У тебя, че, глаза на макушке?
   - Где она? - поднял голову Дидрад.
   - Во-он та, - указал Марнеун.
   - Да, хороша собой, - согласился юноша.
   - Я рад, че ты с нами пошел. Чегой-то ты исхудал, а там пожрать можно будет, - сказал Каванна.
   - Я тоже рад, - отвечал тот.
   Прошло совсем немного времени с того момента, когда Дидрад наконец-то смог подняться на ноги и самостоятельно покинуть казарму. До этого, он только лежал, пил и мало чего ел (что, впрочем, нисколько не сказалось на его внешнем виде, ибо и до болезни он не отличался полнокровием).
   Все те долгие месяцы пока юноша пребывал в мире духов, полуфантастическом мире сновидений, он настолько привык к нему, что когда его вернули в реальную жизнь, она показалась ему похожей на скучный и бесцветный сон. Потому-то Дидрад и ходил мрачнее тучи, и глядел на все хмуро, и старался поменьше выходить куда-нибудь, покидая казарму.
   - Да здравствует Зеленый Дух! - рявкнул мужской голос где-то совсем рядом.
   - Да здравствует Зеленый Дух! - подхватили хвалу несколько голосов невдалеке.
   - Да здравствует Зеленый Дух! - вторили их крику уже дальние голоса. И этот призыв разошелся по лесу подобно волнам на воде.
   - Мне понравился этот праздник их! - воскликнул Марнеун, и дабы показать свой восторг смачно выругался.
   - Нечегше сказать против, - согласился Каванна и с хитрецой поглядел на Марнеуна. - Хорош он. - Они хохотнули.
   Между тем, тропинка петляла уже между корнями деревьев, часто подныривая под них, а то и взбираясь на сами корни (о чем повествовал содранный в тех местах мох).
   - О, Кава, ты погляди туда! - задохнулся вдруг Марнеун. - Эт же Симия! Нет?
   - Она.
   - Ох и хороша! - Марнеун клацнул языком и выпятил губы, рассматривая со спины фигурку девушки, которая шла немного впереди в окружении двух здоровенных мужчин. - Если бы не ее братья...
   - Это дядья, - поправил Каванна. - Братья ее меньше ростом будут.
   - Создают же их боги нам на усладу, - протянул Марнеун, растягивая слова подобно мяукающему коту. Внезапно он остановился и повернувшись к Каванне, проговорил возбужденно. - Седня ж словлю ее!
   Тот улыбнулся и недоверчиво кивнул.
   - Не веришь, а вот увидишь.
   - Она мож и бегать-то не будет, она ж тиринтка. Иж губу-то раскатал.
   - Будет, - самоуверенно проговорил Марнеун. И весь последующий путь до луга, он что-то бормотал себе под нос, подпрыгивал и дергался, ни с того, ни с сего, начинал семенить ногами, и сжимал кулаки, а потом разжимал их с долгим выдохом.
   На Желтом Луге к приходу юношей уже во всю шел праздник Зеленого Духа. Вино и веелга, местный бражный напиток, лились рекой. А в самом лучшем месте луга, под раскидистым дубом, в месте называемом Покоельной лежало уж не менее двух десятков безвольных тел, от которых исходил стойкий бражный дух и раздавался такой храп, что музыкантам приходилось усердствовать, дабы перекричать его. Посреди поляны стоял огромный столб, закругленный у верха. Он был выкрашен в зеленый цвет и символизировал самого Зеленого Духа, имя которого произносить запрещалось. Вокруг него ходили хороводы и в танце бросали в него всяческие вкусности, кто, что принес. Пели на неизвестном Дидраду языке - это было весьма специфическое наречие зэлтского.
   Девушки одетые в длинные зеленые парэлы, разрумяненные и разгоряченные бражкой, держались за руки и не давали оторвать себя от основной массы. Это уже пытались сделать некоторые парни, в глазах которых играли озорные огоньки.
   Отовсюду слышался хохот и женский визг.
   - Прочь все, кто не нужен Зеленому Духу, прочь! - раздавался по бокам луга крик. Это специально выделенные мужчины стояли по периметру места торжества и отгоняли от него детей и всякую нечисть, которая норовила прорваться. Они били в колотушки и гремели трещетками.
   - Эх, хорошо! - в один голос проговорили Стробигаш и Марнеун.
   - Громко, - нахмурился Дидрад.
   Как не старался Каванна всегда находиться подле него, как не уговаривал себя сдержать клятву, принесенную утром и заключаемую в обязанности самому себе развеселить друга, но не прошло и нескольких минут, а его уже увлекла игра, которая проходила немного в стороне, та, где парни старались умыкнуть или отбить девушку из крепкого девичьего круга.
   Так, как Марнеун исчез еще раньше, то Дидрад оказался один в самом начале входа на луг. Сперва он порывался уйти, но поразмыслив, решил про себя, что дождется окончания торжества и только потом уйдет, а "противное будет неудобно по отношению к Каве и Марне", уверил он себя.
   Обойдя неспешным шагом кругом Желтого Луга и осмотрев все его достопримечательности, которые помимо странной статуи Зеленого Духа заключались также в переталкивании огромных тюков с чем-то тяжелым внутри, прыжках в мешках наперегонки да в паре-тройке других увеселений, Дидрад оказался подле развесистого дуба, под которым почивали те, кто уже наобщался с Зеленым Духом.
   Осторожно обойдя ствол дерева, юноша уселся, оперевшись на него так, чтобы, видя все, что твориться вокруг, самому оставаться малозаметным.
   Меж тем, на луг вышли несколько мужчин, рослых с густыми бородами и косичками, повязанными за каждым из ушей. Они несли в руках странного вида кипу, словно это был ворох листьев и веток.
   Завидев их, все присутствующие остановились. Парни заулыбались, а девушки взволнованно пересматривались и переговаривались. Хаотичное движение на лугу, вдруг, замерло.
   Мужчины степенно пересекли луг и выстроились так, что разделили его надвое. При этом, юношей они загнали на одну половину, а девушек на другую.
   Все чего-то ждали.
   С противоположной Дидраду стороны луга, словно бы ниоткуда, вышел высокий старик. Он был одет в зелено-бурого цвета хламиду, которая осыпалась при каждом его шаге. На голову его был напялен пень, корнями спускавшийся на плечи. Лицо его было грязно и черно, длинная до середины груди борода свалялась и в ней торчали несколько веток и листков. Опирался он на кривой ветвистый посох.
   Этот лесовик направился к статуе Зеленого Духа, стал ходить вокруг нее, то в одну сторону, то в другую. Дидрад не слышал, что он говорил и говорил ли вообще.
   Неожиданно, старик стал неистово лупить статую посохом и истошно кричать.
   Вместе с этим криком оживились как парни, как и девушки. Парни стали напяливать на себя одежды, принесенные мужчинами, перегородившими луг. Платья эти были похожи на то, во что был одет старик.
   Не прошло и минуты, а около десятка юношей уже стояли наряженные лесовиками.
   Мужчины, перегородившие луг, растянули промеж себя толстую пеньковую веревку и огородили ей парней от девушек.
   Дидрад, первоначально без интереса наблюдавший за действом, теперь привстал и с неподдельным вниманием взирал на все эти приготовления.
   Старик-колдун тем временем, перестал лупить кумира, он вдруг зарычал, как зверь, а потом и взвыл по-волчьи.
   Это послужило своего рода сигналом.
   Девушки с визгом бросились в лес, а парни, ринувшись за ними, налетели на веревку, удерживаемую мужчинами, перекрывшими луг. С одной стороны слышался радостный визг, с другой дикий возбужденный рев.
   Напор на несчастных огородних усиливался с каждой минутой и на губах Дидрада заиграла улыбка, когда он увидел, как покраснели детины, как надулись жилки на их шеях. В конце концов, они не выдержали и один за другим отпустили веревку.
   Даже стрелы не летели с такой скоростью, с которой парни побежали за девушками, которые уже давно скрылись в лесной чаще.
   Луг опустел.
   Дидрад продолжал сидеть с улыбкой на устах, припоминая все подробности странного обряда.
   Мужчины-огородние тоже не теряли времени даром. Они смотали веревку и уселись за столы, поставленные подле бражных чанов сплошными рядами.
   Лесовик не присоединился к ним. Он все также степенно пересек луг и скрылся в чаще.
   Юноша поглядел наверх. Сквозь густую крону дерева кое-где пробивались робкие солнечные лучи. День обещал быть прекрасным.
   Решив для себя, что сидеть здесь и ждать Каванну и Марнеуна глупо, Дидрад хотел было подняться и идти обратно в казарму, когда его внимание привлек хруст веток, который стал раздаваться недалеко от того места, где он сидел.
   Судя по шуму, доносившемуся оттуда, там происходила борьба.
   - Пусти, - совершенно отчетливо донеслось до слуха Дидрада. По тону он определил, что говорила женщина.
   Ответом на ее требование было рычание, переходящее в хрип.
   Дидрад поднялся на ноги и прошел немного вглубь леса. Он не сделал и десяти шагов, когда увидел тонкую женскую руку, согнутую в локте. Она, казалось, торчала прямо из ствола дерева. У кисти ее сжимала большая мужская рука.
   Продолжая улыбаться, юноша сделал несколько шагов в сторону и смог наблюдать полную картину происходящего.
   В пятнадцати локтях от него, прижатая к толстому стволу дерева, стояла молодая женщина. Лица ее разглядеть было невозможно потому, что оно было закрыто волосами, в беспорядке разметавшимися по лицу и плечам. Руки ее были задраны вверх и разведены в стороны каким-то детиной, который прильнул к ее груди и старался зубами разодрать платье.
   По всему выходило, что женщина активно сопротивлялась, но сопротивление это с каждым мигом слабело.
   Парень, не умея зубами раскрыть платье, проговорил что-то, отпрянул от нее и резко завел ее руки за спину. Потом обхватил ее одной рукой, а вторую запустил в платье.
   - Пусти, - требовала женщина, бодая его головой. - Пусти, я сказала. Ты знаешь, кто я?..
   Парень ничего не отвечал, а только лишь продолжал свое дело.
   Когда он попытался ее поцеловать, она увернулась и повернулась лицом в сторону Дидрада. Глаза ее, широко открытые, то ли от ужаса, то ли от возмущения и негодования, сошлись на юноше.
   Несколько мгновений они смотрели друг на друга, а потом в ее глазах вспыхнули огоньки, и она словно обрела вторую силу. Женщина принялась брыкаться с таким ожесточением, что парень выпустил ее и сказав ей, что она дура, и если не хотела, не надо было сюда заявляться, бросился обратно в чащу. На прощание он так дернул ее за подол, что почти оторвал его.
   Взгляду Дидрада предстала белоснежная кожа изящной ножки открытой влоть до середины бедра.
   Девушка вскрикнула и прикрылась. Лицо ее залила краска.
   - Иди сюда! - неожиданно завопила она. - Чего бежишь? Сюда иди... о, боги, я проткну тебя. Сама... - Она кричала с такой силой, что ее тело перегнулось в талии и из разодранного сверху платья показалась грудь.
   Всклокоченные волосы, разорванная одежда, ножка и грудь, - все это создало такой образ, что Дидрад не выдержал и расхохотался.
   Девушка поперхнулась на полуслове, замерла, а потом стала медленно поворачиваться всем торсом в сторону юноши. Грудь ее высоко вздымалась, глаза смотрели не мигая, а ротик был хищно приоткрыт.
   Дидрад перестал смеяться и остолбенел.
   - Как ты смеешь смеяться надо мной? - произнесла она с расстановкой и тяжело дыша. - Что во мне смешного найдено... тобой? - Она оглядела себя и заприметив грудь, скоро прикрыла ее ладонью, снова густо покраснела, а после головка ее резко поднялась и приняв горделивую позу, повернулась в сторону Дидрада.
   Под этим взглядом: горделивым, властным, юноша невольно отступил на шаг назад и готов был ретироваться, когда одно обстоятельство помешало ему.
   - Ты звала меня, лапка, - проворковал грубым голосом парень, которого гневно звала женщина. По-видимому, ему никого не удалось найти в лесу и он решил вернуться к своей прежней жертве.
   Девушка вздрогнула, замерла, поворотила голову в сторону своего насильника, потом обернулась и посмотрела на Дидрада. На лице ее, освобожденным теперь от волос и оказавшимся весьма молодым, промелькнул и испуг, и злость, и отчаяние. Она снова посмотрела на парня, после на Дидрада, взгляд ее скользнул по нему вниз, и она недолго думая, со всех ног бросилась к нему. Не обращая внимания на то, что кустарник рвет ее дорогое платье, он высоко задирала ноги, переступая через него и мчалась напролом. Не прошло и пары секунд, как она скрылась за спиной Дидрада.
   Парень подался было за ней, но сразу же остановился, завидев юношу. Глаза его скользнули по нему и остановились внизу. Дидрад проследил его взгляд и понял, что он смотрит на кинжал, который подарил ему Себруппата.
   - Зачем сюда с этим, - пробормотал парень, и с вожделением посмотрел за спину Дидрада. Поняв, что попал впросак, он разочарованно вздохнул, хлопнул себя руками по бедрам - не повезло - и ушел.
   Юноша проводил его взглядом и обернулся назад.
   Девушка, лет восемнадцати, а может двадцати от роду, стояла позади него и быстрыми и уверенными движениями как могла приводила себя в порядок: она зачесала волосы, открыв взгляду Дидрада высокий немного выпуклый лоб с идеально гладкой перламутровой кожей, большие светло-карие глаза, опушенные черными как смоль, под стать волосам, ресницами, небольшой аккураный, немного вздернутый носик и красиво очерченный контур губ, положение которых говорило о капризном характере их обладательницы. Подбородок ее имел небольшую ямочку, делавший все лицо каким-то по-детски наивным и невинным.
   - Чего ты на меня уставился? - спросила она грубо, но грубость эта была так мило скрашена еле сдерживаемыми рыданиями, что Дидрад даже не обиделся на ее тон.
   Он ничего ей не ответил.
   - Отвернись и не смотри, - потребовала она, стараясь казаться еще резче, но на глазах ее блестели слезы, а лицо так пылало, что образ злобной женщины у нее ну никак не получался.
   Дидрад подчинился ее требованию и отвернулся.
   - Раздулся от гордости, что спас меня от... Сейчас лопнешь! - продолжала злиться она. - Дай хоть шнурок какой, чего встал, - неожиданно сменила она раздражение на озабоченность. - Не оборачивайся, - потребовала она тут же.
   - У меня нет ничего, чем бы обернуться, добрая госпожа, - сказал Дидрад.
   - Нет! - снова вскипела она. - А как же я пойду в город? - Тон ее вопроса был таким, словно один Дидрад на всем белом свете знал, как это делать, но не говорил ей.
   Юноша усмехнулся.
   - Чего ты усмехаешься? - спросила она грозно.
   - Я не усмехаюсь, добрая госпожа, что-то в нос попало.
   - Что-то в нос попало? - переспросила она, видимо, занятая чем-то своим. - Что-то в нос попало...
   - Если доброй госпоже будет угодно, она может взять мою куртку. Она правда не подходит для... но чтобы прикрыться ее...
   - Я никогда не одену нитскую робу, - перебила она его. - Не оборачивайся. Стой так... сдувайся, - добавила она со сдерживаемым смехом. - Фу, какой ты тощий. Нашла за кого прятаться, да тебя и жук навозный прибьет, если захочет. - Она умолкла, подыскивая в нем еще черты для осмеяния. - Тебе унаг ногу не отбил? - Нашла наконец она.
   - Нет, добрая госпожа, - улыбался Дидрад. Ему нравилась эта странная игра. - Только не унаг это, а слаг и...
   - А мне и дела нет до того, что это, - снова перебила она его. Послышался хруст переламываемой веточки.
   Дидрад не удержался и обернулся.
   Он увидел, что девушка стоит там же, где и раньше, прикрывает рукой грудь, грызет веточку и нахмурившись смотрит на его куртку, вероятнее всего, решая, одеть ее или нет.
   Юноша улыбнулся, наблюдая за переменами настроения и мыслей, которые с живостью и точностью отражались на ее лице.
   Неожиданно, она перехватила его взгляд и снова покраснела.
   - Отвернись... отвернись! - больше попросила, чем потребовала она. Он повиновался.
   Зашуршало ее платье, словно она что-то сделала, и в тот же миг мимо уха Дидрада пролетела палочка, которую девушка только, что грызла. Послышался звук обрываемой ветки и очередная палочка пролетела над его головой.
   - Тощий-то! - разозлилась вновь она. - И не попадешь. - Последнее она сказала уже мягко, словно ей стало жаль бедного юношу, над которым она так незаслуженно поиздевалась. - Обернись, - снизошла она наконец.
   Дидрад повернулся и уставился ей на ноги.
   - Куда ты смотришь? - вскипела она, не переставая краснеть, и передав право держать грудь от левой руки к правой, левой зашторила платьем ногу.
   - Ты запретила мне смотреть на себя, - пояснил Дидрад.
   - Да? - удивилась она, то ли его покорности, то ли чему другому. - Я не помню, - вырвалось у нее. И восприняв свое признание за слабость, она в который раз разозлилась. - И не смотри... вообще на меня не смотри, смотри вон туда, вон на них. Фу, как они воняют и... и храпят!
   Она еще постояла нервно переминаясь с ноги на ногу.
   - Подай мне свою куртку, - приказала она. - Я бы ее ни за что не одела, - повысила она голос так, словно кто-то собирался ее прервать. - Но уж делать нечего, - обреченно вздохнула девушка.
   Дидрад подошел к стволу дуба, поднял свою куртку и протянул ей, продолжая смотреть в сторону. Это ее почему-то ужасно развеселило.
   - Куда ты ее протягиваешь, - сказала она насмешливо. - Я здесь. Еще вбок, еще... о, боги, он глупец, бестолковщина... Фу, какая грязная и наверное... вонючая, - проговорила она брезгливо останавливая подаваемую куртку указательным пальчиком. - Но делать нечего, - напомнила она сама себе и надела куртку.
   Если бы Дидрад смотрел на нее, он увидел бы, как она невольно понюхала куртку раз, а затем другой, словно в чем-то удостоверяясь, а потом будто в удивлении посмотрела на юношу.
   - Ты должен меня проводить, - сказала она, запахиваясь. - Мои дядьки... им сейчас не до меня... они забыли про меня, - добавила она капризно. - Ну, ничего. Погодите, отец вам все напомнит. Я все скажу ему...
   - Лучше не делать этого, добрая госпожа.
   - Почему же? - удивилась она и ее бровки взлетели вверх. - Может быть, тебе и понравилось смотреть, - насмешливо-презрительно сказала она, - но мне...
   - Нет, мне не понравилось. Не делать это лучше потому, что отец может испугаться за вас и больше никуда не отпустить.
   Девушка задумалась.
   - Все равно скажу, - пообещала она, но по тону ее Дидрад понял, что уж точно не скажет.
   Они пошли в сторону тропинки, он впереди, она позади, словно старалась скрыться за ним.
   Потом, они пошли рядом.
   - Да уж смотри на меня, - разрешила она и тут же отвернулась от него. - А то смешно ведь со стороны смотреть, как... идем.
   Дидрад тут же повернулся и посмотрел на нее долгим взглядом.
   Неизвестно, хотела ли она этого сама или нет, но те места, на которые смотрел юноша, будто ощущали этот его взгляд и расцветали: шея ее выгнулась изящно, открывая взору небольшого размера ухо, плечики немного подались назад и вся фигура девушки сразу как-то преобразилась, став грациозной и... подходящего слова Дидрад не нашел. Руки ее, пальцы перестали сжиматься в кулачки, а вспорхнули с ладони, подобно стае птах и показали наблюдателю свою тонкость и изящество. Даже походка ее вмиг стала мерной, покачивающейся.
   - Хватит! - потребовала она. - Уставился... - снова разозлилась девушка, но продолжала идти не поворачивая головы к юноше, давая ему возможность полнее себя рассмотреть.
   Она была чрезвычайно красива. Пожалуй, более прекрасной женщины глазам Дидрада еще не доводилось видеть. Все в ее лице было симметрично и даже небольшая родинка у левого ушка ничем не портила точености лица.
   - Я и не смотрю, - схитрил юноша, быстро отворачиваясь.
   Он угадал ее реакцию. Услышав эти слова, девушка быстро обернулась и посмотрела на него.
   - Смотришь, - сказала она запальчиво.
   - Как же я смотрю, если не смотрю, - сделал вид, что удивился Дидрад.
   - Смотрел, я хотела сказать, - вспыхнула она. - Знаю я вас...
   - Нет, не смотрел, - пожал плечами юноша, равнодушно взглянул на нее и тут же отвел глаза. - Чего смотреть-то...
   - И куда же ты тогда смотрел? - спросила она, стараясь застать его врасплох.
   - Туда, - кивнул он.
   - Что там?
   Ответом на ее вопрос стал громкий протяжный стон, который раздался совсем недалеко от них. В кустах зашуршало. Потом снова застонали.
   Девушка обернулась на звук, но тут же залилась краской, хотела было броситься бежать, но заметила, что Дидрад продолжает идти и не решилась снова остаться в лесу одна.
   - Ужасный обычай, - проговорила она смущенно. Дыхание ее от волнения сбилось и она невольно отступила на шаг от юноши.
   - Не хуже, чем наши, - ответил тот.
   - А по виду ты тоже зэлт.
   - Да, я из Рада, это там, где Врата Начала.
   Девушка хотела что-то сказать, но запнулась потому, что теперь со всех сторон до их слуха долетали стоны, а иной раз даже раздавался и радостный вскрик.
   - Варвары, - злилась она, ускоряя шаг при каждом вскрике со стороны, и тут же замедляя, приметив, что отдаляется от Дидрада. - Ускорь же шаг! - приказала она.
   - Я устал, слаб еще, - отвечал тот, пряча улыбку.
   - Ты жалок. Тощ и жалок! - вскричала она и с ненавистью посмотрела на него. Так всегда смотрят люди, которые чем-то привязаны к другим и вынуждены подчиняться ритму их жизни, хотя сами этого очень не хотят.
   - Да, добрая госпожа, - согласился Дидрад. - Я тощ и жалок...
   Услышав это "признание", она не сдержалась и хохотнула, а потом чуть не расплакалась.
   - Продай мне... этот... - она указала на кинжал. - Только из-за него я подле тебя. а так... ты жалок, жалок...
   - Я тебе его так отдам, - сказал Дидрад и протянул ей кинжал.
   Девушка схватила оружие и поспешила вперед, но отойдя на несколько шаг, вдруг, остановилась, дождалась его и возвратила кинжал, с презрением сказав:
   - Не нужны твои подачки. Продай его...
   - Нет, - наотрез отказался он.
   - Как ты смеешь! - вскипела она. - Да знаешь ли ты, что я дочь богатейшего человека во всем Трогодорпе.
   - Где?
   - В Трогодорпе, - удивилась она и посмотрела на него, как на полуумного.
   - Ты про наш дорп говоришь.
   - Да! - вскричала она и взмахнула руками так, что непослушная грудь едва не выскочила. Это обстоятельство тут же усмирило ее. - Я Симия, дочь Тебракорга. Мой отец - родной брат тидорпу Трогокоргу.
   - Я не знаю, кто ты, добрая госпожа, но выглядишь ты сейчас не лучше, чем оборванцы, которые часто проходили через нашу деревню, - сказал Дидрад и разразился диким хохотом. Он хохотал так сильно, что у него зашумело в голове, высмеивая все, что накопилось в нем за время общения с этой странной, капризной, но такой очаровательной в своих прихотях девушкой.
   Его смех ее сильно задел. Она остановилась и стояла, смотря на него так, словно хотела убить взглядом, а потом топнула ножкой, что-то хотела сказать, но запнулась, нервно сглотнула и разревелась.
   Дидрад не стал ее успокаивать, а продолжал мерной поступью идти вперед. Она шла за ним, хотя ладошки ее и закрывали лицо. Поняв, что ничего не добьется своим плачем Симия, перестала реветь, отерла глаза и насупилась.
   В обоюдном молчании и под уничтожающими взглядами девушки, юноша достиг крепостного вала.
   Крепость Трогодорп первоначально представляла себой укрепленную приграничную деревеньку, разросшуюся со временем в хорошо защищенную деревянную крепость, население которой увеличивалось год от года за счет того, что солдаты, отслужившие здесь свой срок, оставались на постоянное поселение в городке, который возник подле крепости и опоясал ее со всех сторон.
   Не стоит при этом считать, что солдаты оставались здесь по причинам преданности месту бывшей службы или им нравилась живописность местной природы (хотя не без этого), главной причиной, как и всегда, была неустроенность: а именно то, что покидая границы этого городка молодой мужчина как правило оставался один на один с окружающим миром, не имея ничего за душой и с небольшим капиталом, который и капиталом-то считался только в здешних местах.
   От этого-то и происходило развитие Трогодорпа и ему подобных крепостей.
   Городок, получивший свое название сложением, частично, имени его командира - тидорпа Трогокорга, частично, благодаря административному обозначению в империи - дорп - приграничная крепость, разрасталась стремительно, расползаясь во все стороны. Так, восточная ее сторона всего за один год умудрилась выпятиться за вал почти на триста шагов и сползти к реке, нависнув над ней шаткой пристанью.
   Городок населяли тысяч пять жителей, подавляющее большинсто из которых были старыми вояками, с израненными телами и душами, которые предпочитали проводить дни напролет по кабакам, а ночью вспоминать молодость и устраивать дружескую поножовщину, которая, впрочем, редко приводила к смерти ее участников, а только добавляла им шрамов, которые, в свою очередь, в последующем сами становились объектом сплетен и мифов. Так, к примеру, поговаривали, что какой-то Югон Свинорыл получил в одном из таких "сражений" больше сотни ран, что являлось абсолютным достижением даже для этих мест.
   Описание внешнего вида крепости не является столь важным для нашего повествования по причине того, что дорп был вполне обычным образчиком военной архитектуры того времени. По периметру городка был вырыт ров и насыпан небольшой вал (спасавший разве только от быстрых наскоков врага) по верхнему краю которого выстроились лесины частокола с несколькими башенками, стоящими по обоем сторонам от ворот, казармы в нем похилились и представляли собой жалкое зрелище.. Все здания в городке были образцово-показательными примерами деревянного зодчества (при этом только в верхней части домов). Нижние части домов, в пику приграничности городка, образовывали правильной формы квадраты и прямоугольники, не имели окон на улицу, и вообще, сами по себе, были небольшими крепостями.
   Единственной гордостью военной крепости, как и любого населенного пункта, был комплекс "правительственных" зданий, а по-просту башня тидорпа, о которой мы уже упоминали.
   Крепость с пристенным городком стояла на общирной проплешине посреди густого хвойного леса (который был обязан этой проплешиной потребности в строительном материале для крепости). Луг, расходившийся от крепости во все стороны, где на пятьсот, а где и на тысячу локтей полого спускался к речке - одному из рукавов местной "великой реки" Зензелт. Речку у крепости, служившую одновременно и защитным "сооружением" и транспортной артерией и местом неплохого дохода называли незамысловато Зензелти или Маленький Зензелт. "Большой" Зензелт катил свои воды в нескольких тысячах шагов на востоке, в густой чаще леса, и если бы он не обладал необузданным нравом (а именно, разливаться по три раза за год), кто знает, где бы тогда находилась крепостца Трогодорп.
   - Я пришлю... вам... вашу эту... прощайте же!.. - проговорила Симия и, ускорив шаг, первая вошла в городские ворота.
   Дидрад хотел было сказать ей, что она может оставить куртку себе, но прикусил язык потому, что увидел, как почтительно поклонились ей озадаченные ее видом стражники.
   Проходя мимо них, он ненароком услышал несколько завистливых слов одного из них - немолодого содата, не растерявшего, однако, с годами тяги к противоположному полу.
   - Глядь, как пошла! - сказал он восторженно. - Пообмята кем-то. Ух, и повезло!
   Молодые солдаты дружно угукнули, выражая свое согласие со старшим товарищем, и за этим занятием даже не заметили, как мимо них прошел Дидрад.
   Юноша старался не ускорять шаг, чтобы вдруг не показать девушка (если она снова решила его подловить и будет ждать за ближайшим углом), что он торопится за ней. Поэтому, когда он достиг первого городского перекрестка, то в удивлении остановился, оглядываясь по сторонам - Симии нигде не было.
   Дидрад почувствовал было разочарование, но быстро успокоил себя, мысленно усмехнувшись над своей детской наивностью и верой в то, что эта девушка может обратить на него внимание просто из интереса, а не вынужденно.
   Решив про себя, что "даже и думать об этом брось", он поднял голову, посмотрел на небо - оно было облачным и необыкновенно от этой облачности красивым, расписным, - улыбнулся и направился в свою казарму.
   Мысли о Симии посещали его еще не раз в тот день и в несколько последующих, но с каждым днем они приходили в его голову все реже и реже, а потом и вовсе перестали наведываться.
   Каванна и Марнеун вернулись в тот день только к вечеру. Они пребывали в прекрасном расположении духа потому, что хотя им и не удалось "нагнать ни одной лапки", но зато удалось "пожрать отменно".
   В тот вечер вся казарма нитов, которую надо сказать после памятной битвы уплотнили, вместив туда всех молодых солдат, которые остались в живых (и ни коим образом не заботясь о том, как они смогут ужиться сотней, там, где недавно едва умещались шестьдесят), гудела, как растревоженный пчелиный улей. Ниты делились впечатлениями от прошедшего праздника и осаждали тех из них, которым удалось "нагнать лапку".
   Со всех сторон слышался возбужденных говор, прерываемый раскатами хохота, который отчего-то всегда перерастал во всеобщий гогот, среди которого обязательно слышался визг хряка, крики уткой или петухом, и следовала вторая волна смеха.
   Суровые испытания, выпавшие на их долю зимой, и не отпускавшие воспоминаниями по сей день, в этот час почти всеми были забыты, и люди вели себя непринужденно, иной раз развязно, но этого никто не замечал, ибо заметить развязность среди солдат - это все равно, что заметить масляное пятно на масле.
   - Куда ж ты-то пропал, Дид! - закричал в лицо юноше Стробигаш.
   - На лугу был.
   - И я был. А че тя не видел?
   - Откуда ж мне знать, - усмехнулся Дидрад, и с хитрецой посмотрел на друга. - Не туда смотрел, видать.
   Стробигаш, а также высунувшийся из-за его спины Мереч, загоготали.
   Шум и суета, однако, недолго действовали на Дидрада благотворно. Уже через пару часов у него жутко разболелась голова и он вышел вон из казармы.
   Он шел и думал о своей утренней встрече, вспоминал черты лица Симии, представлял себе ее образ: как она капризничает и злиться. "Как это все смешно у нее получается!" - думалось ему. - "Смешно, но... так естественно, не наиграно... я бы сразу заметил, кабы она наиграла", и он улыбнулся. Он почему-то подумал, что эта встреча была, пожалуй, единственным везением для него за все месяцы нахождения здесь. "Зачем она пришла на луг, если не думала... ни о чем таком?" - спрашивал он себя. - "Любопытство? Или в ней уже кипит кровь... нутро ее пробивает себе так дорогу сквозь горделивость внешней оболочки?" Он задавал себе бесчисленное множество подобных вопросов и терялся, не зная, что отвечать на них. По всему выходило, что она ни за что не должна была там появляться. Но появилась!..
   Дидрад остановился и, привалившись к стене казармы, возвел глаза к небесам.
   "Боже, единый, как думаю я и думал Огийда, Боже, если это тебе угодно, то...", - и он замолк мыслями потому, что его обуяла такая необъяснимая радость, что юноша уже не смог устоять на одном месте и быстро пошел.
   - Стойть, нит, куда? - прервал его размышления резкий окрик.
   Дидрад остановился и обернулся на голос.
   - А-а, рожа! - протянул радостно стражник: седой сухопарый старик, закованный в доспехи - личная ригнита тидорпа.
   Юноша ответно ему улыбнулся.
   - Помнишь меня? - осведомился тот.
   - Помню. Вы нас с барнитами чуть не закололи, как снег был.
   - Чуть не заколо-о-ли, - передразнил старик весело. - Колют хрюшек, а унагами рубят, - наставительно сказал он. - Ты че здеся-то?
   - Так... - растерялся Дидрад только сейчас догадавшись, что он забрел в середину крепости.
   - Тю... влюбился че ль? - спросил старый воин, и слова его огорошили нита.
   - Нет, - ответил тот и задумался над тем, правду он сказал или соврал, - вроде, нет...
   - Ан, вишь ты, вроде, - усмехнулся солдат. - Для вашего брата влюбиться, эт не большое какое, пустяковое даже дело, - проговорил он и вздохнул.
   - Нет, хоригинт, не влюбился... без вроде... точно тебе говорю, - заверил его Дидрад.
   - Мож, тогда у тя кто здеся сидить... опять? - предположил старик.
   - Слава Богу... э-э... слава богам, нет.
   - И на этом спасибо. Ты глаза-то вверх возведи, как такое говоришь, а как скажешь, поклонись, значит, поклонися.
   Дидрад одарил небосвод несколькими поклонами.
   - Ну, и как житие-то у тя? - живо поинтересовался старый воин, которому видимо польстило, что юноша беспрекословно выполнил все его рекомендации.
   - Так, - пожал плечами юноша.
   - Как, так. Уж и слово промямлить не можешь вразумительное. Чего "такаешь". Так да так, а получаетси, - и он привел матерное слово созвучное со словом "так". - Ты подойди-ка вот сюды, да бухайся прямо на вот сюды. Это я намеренно для себя сюда всякий раз волоку, чтобы посидетя. Ноги уже не те. - Он тягостно вздохнул.
   Дидрад подошел и опустился на полено, лежавшее у ворот по двор тидорпа.
   - Ох и тощ же ты, страшно глядеть! - покачал головой старик.
   - Тощ, - с улыбкой согласился Дидрад, вспомнив Симию.
   - В чем поджилки тянуться и не понять, - причмокнул губами старых воин, обходя сидящего юношу и рассматривая его словно экспонат в музее. - А ране жирнее был, - сказал он, оттягивая кожу на руке Дидрада, - вона как тянуть-то можно. А это, чет такое? - спросил он, увидев кинжал, который юноша всегда носил под курткой, а теперь вынужден был выставлять на показ.
   - Слаг, - ответил тот.
   - Ох, ты! Где ж ты разбогател?
   - Из дома привез, подарили мне его.
   - Хороший подарок. Ты так и передай, что хороший.
   - Некому, хоригинт, передавать.
   - Помер, че ли?
   - Помер.
   - Давно ль?
   - Да уж снег сошел.
   - Давно-о.
   Старик задавал еще вопросы, все больше за жизнь, на отвлеченные темы - было заметно, что ему скучно стоять одному у ворот, да и возраст его был таким, когда только поговорить и можется.
   Между разговором с Дидрадом, старый воин умудрялся заводить краткие беседы с проходящими мимо нитами и все они отвечали ему, а он все спрашивал и вопросы лились из него, казалось, непрекращающимся потоком.
   Дидрад с интересом смотрел на своего давнишнего знакомца и от его взгляда не ускользало, как старик с детским обожанием поглядывал на кинжал. Пару раз он даже сглотнул с усилием, так, словно был голоден и видел перед собой аппетитный кусок мяса.
   - Пятый, - сказал Дидрад, услышав как один из солдат именно так и назвал старика, - ты вот на, возьми. - И он протянул ему кинжал.
   - Эт... эт зачем? - опешил тот, но глаза его загорелись огнем.
   - Ты добро нам сделал... мне больше, чем барнитам моим. А я не расплатился с тобой. Сегодня у меня хороший день и мне хочется, чтобы и у тебя он был... запоминающимся.
   - Ну ж... ну и ж... - только и пробормотал старый вояка и на глаза его навернулись слезы. Он отер лицо, а вместе с ним захватил усы и бороду, а остаток размазал по груди. - Подивил ты меня, нит, подивил. - Он покачал головой и надолго замолчал, отвернувшись в другую от юноши сторону. Он даже перестал заговаривать с проходящими мимо солдатами, что те сразу заметили и бросали на него удивленные взоры. Один попробовал было с ним заговорить, но старик отмахнулся от него, "э", и указал рукой, проходи.
   От того, что душа этого закаленного в боях и огрубевшего от воинских тягот солдата, так умилилась от неожиданного предложения, Дидраду вдруг стало необычайно легко. И даже прошла всякая грусть и меланхолия, и он улыбнулся в никуда, больше самому себе и мир для него вмиг расцвел мириадами новых красок, которые сразу же стали переливаться и сверкать будто на солнце, хотя уже сгустились сумерки.
   - Ты мне подачек не делай, - неожиданно проговорил строго солдат, обернувшийся к юноше. Он смотрел насупившись, и складки у рта делали вид его даже грозным. - Нечего такие подарки делать, чай не нищие мы. А то, что заприметил ты, как я слагом твоим любуюсь... так это, так... я от любви к оружию...
   Но Дидрад улыбнулся ему такой светлой улыбкой, так просто посмотрел на него, без зазнайства, искренне, что черты лица Пятого смягчились.
   - Ну, коли ты мне его... не за так дашь... возьму! - сказал он неуверенно.
   - Не хочешь за так, бери за не так, - рассмеялся от души юноша. - Какой сегодня прекрасный день, Пятый. Посмотри вокруг, посмотри вот это деревце, как оно растет, как тянется оно к солнцу. А посмотри на нитов, видишь? Какие они все... все... - И Дидрад подскочил на ноги, подпрыгнул и издал радостный вопль.
   - Ну, ты-то... не бесися-то, не бесися, - посуровел солдат, хотя глаза его радостно сверкали. - Усядься сперва, я тебе чего скажу...
   Дидрад дал усадить себя обратно на полено.
   - Ты вот че, - начал Пятый. - Ты только не пужайся, но коли меня не послушаешь... подохнешь ты здеся...
   - Ну и подохну, - обрадовано сказал юноша и хохотнул.
   - "Ну" в таких вопросах говорить не местно. "Ну", оно и спину перегну, а с перехилевшийся спиною долго не проходишь, прогоремыкаешься токмо перед смертью. Я вот че те наказать хочу. - Старик огляделся по сторонам. К счастью в этот момент они были совершенно одни. - Ты с хитрецой ко всякому делу подходи, с хитрецой. Здеся у нас... тоже хитреца есть... много даже...
   - Какая же она, эта хитреца?
   - О, уже кумекаешь, - улыбнулся старик.
   - Нет еще, не кумекаю.
   - Нет, кумекаешь, - осадил готового расхохотаться юношу Пятый. - Слухай. Здеся у нас есть свои... эт как же... устои свои есть... заведено так давно здеся... ты токмо никому? Ага... ты вот на меня погляди: тощ я или не тощ? Тощ... а почему? А потому, что устоя у меня в последнее время нетути...
   - Какого это устоя? - перестал смеяться Дидрад и стал внимательно слушать.
   - По городку нашему много баб одиноких скитается... конечно, скитается, это я так, чтобы... скитается без мужиков. Уж им и одиноко (он трагически покачал головой), уж иной раз даже и воють. Понимашь?
   - Начинаю.
   - Есть такие из них, которым токмо мужика подавай, а есть такие, каким помощник нужен: дрова нарубать, по дому че сделать потяжелее. Понимашь?
   - Понимаю.
   - Ты, ежели хошь, я тебя с одной познакомлю бабой. У нее привязок много среди таких... ну, каким али мужичонку, али мальчонка подавай для помощи. Она тебе поможет. А там ты сам не зевайся, по сторонам озирайся, глядишь, какую и найдешь... то есть, сперва ж, тебя помощником дадим, или если хошь, то можно сразу...
   - Нет, помощником лучше будет.
   - О, и я о том же. А там ты зырк туды, зырк сюды, глядишь, свою оправу в жизни и найдешь. Она уж тебя закормит и запоит, и вылощит, и вытрясет (старик усмехнулся в бороду). А за так ты здесь подохнешь, - уверенно сказал он. - Вот за это слаг и возьму.
   - Бери, - рассмеялся Дидрад, - за такое и двух слагов не жалко.
  
  ***
  
   Лето подходило к концу. Это особо было заметно и не по природе вовсе, а по городку. Вставать городок стал много раньше, а ложиться много позже. Народу в нем прибыло. По улицам в полуденные часы было трудно не только проехать, но и пройти. Везде столпотворение.
   У пригородного вала сплошной полосой образовался рынок, на который высыпало все население Трогодорпа.
   Конец лета и начало еще более краткой, чем оно, осени ознаменовывалось в этих краях удивительным событием - Осенней ярмаркой с честь Желтого Духа. И хотя традиционно такая ярмарка должна была быть местом почитания этого самого духа, но с приходом в эти места тиринтских войск она превратилась больше в обычный торг, который длился дольше, да и пользы приносил больше. Именно поэтому зэлтские племена, которые жили под властью Тиринта, а также те из них, которые были еще дикими, не очень протестовали против нарушения традиции празднования.
   Ежедневно на ярмарку в честь Желтого Духа сходились, съежались и сплывались все племена, которые в иные времена года были друг другу смертельными врагами. Только здесь можно было увидеть, как дикий и "не дикий" зэлты мирно торгуются друг с другом за какую-нибудь погремушку, да тиринтский купец обговаривает с зэлтским условия обмена крупными партиями товаров.
   Посреди торговых рядов разыгрывались также представления, где заезжие скоморохи, невесть откуда выискаившиеся, показывали свое мастерство, попутно зарабатывая не плохие деньги.
   Необходимо особо отметить одно немаловажное обстоятельство: на этом празднике взошла звезда Болие Черныша, единственного из друзей Дидрада, которого мы еще не удостоили серьезным упоминанием в нашей книге (за исключением случая его конфликта с Каванной).
   Болие был вторым большим другом Стробигаша (помимо Мереча). Кличка Черныш или Черный привязалась к нему из-за иссиня-черного цвета его кожи. Он был потомком тех самых рабов, о которых так много слышал Дидрад, и которые в конце концов ассимилировались в тиринтское общество, став его хоть и экзотической, но все же неотъемлемой частью.
   Болие ценили не только Стробигаш с Меречем, но и вся хорига потому, как только он мог устраивать представления достойные императорского двора.
   Чернокожий был чрезвычайно ловким и проделывал такие номера со своим пружинистым сухопарым телом, что изо ртов нитов вырывался единодушный возглас восхищения
   Роста он был небольшого, но этот недостаток ему компенсировала прекрасная сложенность его тела, на котором можно было разглядеть напряжение и расслабление каждого мускула.
   Болие был одним из немногих, кто прилюдно высмеял Марнеуна, заставив его бегать за собой по всей столовой. При этом, Черныш так ловко уворачивался от своего преследователя, с такой легкостью залезал на карнизы, проемы стены, использовал каждую трещинку, чтобы избежать попадания в руки Марнеуна, что заслуженно получил всеобщее уважение и почет.
   Лицо его не было ничем примечательно: идеально круглая голова на тонкой шее, большие черные глаза, невидимые брови, короткие курчавые волосы, немного приплюснутый нос и широкогубый, выдвинутый вперед рот, - вот и все, что можно было разглядеть на темном фоне его лица.
   Ловкость ли, или что другое развило в его голове необычайно живой и своеобразный ум, но Дидраду было необычайно интересно общаться с этим юношей. Можно сказать в этих двоих сошлись теория чтеца и практика умного от природы и наблюдательного человека. В иные дни они подолгу сидели на своих мешках, набитых соломой и говорили на разные темы.
   Необходимо добавить к вышесказанному то, что за последние месяцы они особо сдружились по причине близости "устоев", а именно потому, что дома женщин, которым они помогали по хозяйству стояли рядом, и друзья могли ходить туда вместе.
   Вечерело. По лилово-красному небосклону чередой, словно преследуя друг друга, бежали густые кучевые облака, не предвещавшие ничего хорошего.
   Рынок, точнее та его часть, которая спускалась почти к воде, уже готовился закончить работу. Торговые ряды пустели, и под некоторыми из них загорались небольшие костерки - это приезжие торговцы-зэлты готовились ночевать рядом со своим товаром.
   Постепенно, гогот и сутолока сходили на нет, уступая место звукам мерного журчания воды в реке, которая немного разбухла от того, что где-то на севере уже во всю шли дожди.
   Охрана крепости была усилена втрое и перемешалась теперь повсюду не по два, а по семь человек, которые недоверчиво, но с любопытством разглядывали диких зэлтов.
   В одном из таких охранных отрядов шли рядом Дидрад, Каванна, Марнеун, Стробигаш, Мереч и Болие. Возглавлял их шествие сам имнит Кахаорн. Вид у него был напыщенный и заметно ожиревший. Смотрел он деловито даже по-хозяйски. Не проходило минуты, чтобы он на кого-нибудь не прикрикнул или не поторопил "сворачиваться".
   Идя колонной по двое, отряд свернул в торговые ряды, от которых в нос сразу пробило такой кислятиной, что с непривычки можно было бы и задохнуться. Здесь продавались свежевыделанные шкуры, мясо свежее и вяленное, сыры, молоко свежее и кислое и еще множество разнообразной снеди, которую могли дать стада, которые неведомо каким образом умудрялись пастись среди дремучих лесов.
   - Эй, Чтец, Черныш, где эти ваши?.. - спросил Кахаорн, останавливаясь и оборачиваясь к солдатам.
   - Еще несколько локтей, имнит, - отвечали те.
   Они и вправду прошли немного дальше по ряду и остановились подле двух неказистых деревянных столов, сделанных из массивных балок, так, что и поднять их было почти невозможно.
   Дидрад и Болие вышли из строя и подошли к двум немолодым женщинам, стоявшим за столами со скучающим видом. Те укорили солдат за то, что "припозднились", но выслушали то, что ниты стали им говорить и с готовностью кивнули головами и полезли себе по подолы.
   По звону того, что они оттуда извлекли можно было догадаться, что это были деньги. Дидрад и Болие взяли их и тут же передали имниту. Тот положил их на ладонь, критически осмотрел, пересчитал и сунул себе за пазуху.
   - Оставь нам помощничков, - попросила одна из женщин. - Нам бы донести теперь товар-то до дому. Нести-то далече!
   Кахаорн недовольно посмотрел на них и нехотя кивнул (словно это ему предлагалось сносить поклажу до их домов).
   Дидрад и Болие снова вышли из строя и, передав щиты и пики женщинам взялись за тюки.
   Идти нужно было далеко, почти на другой конец городка. Поэтому, когда юноши достигли наконец пункта назначения, с их лиц обильно лил пот, а рты были широко открыты.
   - Еще две ходки... наверное, - проговорил с трудом Черныш. Он задыхался.
   Дидрад только кивнул, сил говорить у него не было вовсе.
   Необходимо отметить изменения, которые произошли в Дидраде за те несколько месяцев, которые он прожил без нашего пристального внимания.
   Первым и самым заметным изменением было то, что на иждивении старой торговки, а в быту давней вдовушки, он заметно пополнел и отпустил даже живот, который смотрелся на нем также, как смотрелся бы на верблюде горб, помещенный не на привычную спину, а под низ. Во-вторых, свежие продукты, несколькочасовая физическая нагрузка от работы, которую всегда находила ему вдовушка или ее подруги, которым она любезно его одалживала, обозначились на руках Дидрада некием подобием мускулатуры, которой у него сроду не было. И, наконец, в третьих, юноша из простых нитов, стараниями своего знакомца, Пятого, попал в "особые" ниты, а именно был зачислен в личную канцелярию тидорпа, как человек, знающий грамоту и счет. Кормили там, надо сказать, даже похуже, чем в казарме (тидорп крепости не отличался любовью к солдатам), но после объявления в жизни Дидрада вдовушки, для него это обстоятельство потеряло прежнее значение.
   Единственное, что оставалось еще неизменным в Дидраде, это его неуемный интерес ко всему окружающему, который в первые месяцы был притуплен трудностями службы, но после "привыкания" возродился с новой силой и требовал себе все новых впечатлений для обдумывания.
   Короче говоря, к окончанию первого года службы, Дидрад наконец-то освоился в новой для него жизни (что другие сделали за несколько недель). Он привык держать язык за зубами и больше не старался заводить со своими друзьями разговоры на заумные темы, от которых у тех начиналась неимоверная зевота, а некоторых даже пробирал озноб.
   По мере наваливания житейских трудностей - уживаться с вдовушкой было только на первый взгляд легко - юноша умерил свой интеллектуальный пыл и все больше задумывался о вещах насущных, чем о космических или фанстасмагорических.
   Перетаскивание товаров завершилось глубокой ночью, и так как обязанность солдат явиться в казарму никто не отменял, то вдовушке даже не удалось накормить своего помощника. Последний же поспешил волочить ноги в крепость, где, едва войдя в казарму и дойдя до своего матраца, он рухнул на него и тут же уснул.
   Ему показалось, что он только закрыл глаза, когда в казарме заиграл сигнальный рожок. Глухое помещение, не открывавшееся для проветривания даже летом, усиливало и без того громкое гудение рожка до звуков такой силы, что солдаты как ошалелые подскакивали на своих тюфяках.
   Солнце только всходило, но из открытой двери казармы в нос Дидрада ударил приятный запах прелой земли, свидетельствовавший о том, что ночью над крепостью прошел дождь.
   Прохладный ветерок, стремительным порывом ворвался в казарму и разметал в стороны тяжелый запрелых дух солдатского общежития.
   - Чтец, - услышал юноша зов Кахаорна.
   - Здесь, имнит.
   - Поди сюда.
   Когда Дидрад подошел, имнит приказал ему идти "до тидорпа потому, как его там надо".
   - Иди щас же, - поторопил он.
   Юноша бросился стремглав бежать в сторону башни командира крепости. В душе его терзали нехорошие предчувствия. Ему отчего-то вспомнилось обещании Симии все рассказать отцу - брату Трогокорга.
   На пол пути Дидрад перешел на шаг и никак не мог отдышаться до тех пор, пока не дошел до ворот двора тидорпа.
   У ворот его встретили два стражника. Завидев юношу они... приветливо улыбнулись. Улыбки на их лицах больше походили на оскал (Дидрад уж давно подметил и его удивляло, как долгое пребывание в суровой солдатской среде убирает с лиц людей простые, на первый взгляд, эмоции: улыбки становятся и не улыбками вовсе, взоры больше походят на прищур перед броском).
   - Чтец? - спросил его один из них, высоченный детина, сплошь заросший волосами так, что только нос да два глаза остались не тронутыми. В знак своего расположения к юноше он еще раз улыбнулся ртом, в котором из дюжины оставшихся зубов, половина почти сгнила и почернела. От него разило потом, луком и бражкой.
   - Да, - кивнул Дидрад и невольно посторонился.
   Сказав что-то неразборчивое, детина развернулся и скрылся за приоткрытой створкой ворот.
   - За тобой Пятый послал, - объяснил ему второй стражник, мужчина лет тридцати с лоснящимся сальным лицом, большим носом и отвисшей нижней губой, которая плотно обжимала травинку, которую он надыбал у приворотных кустов.
   У Дидрада от сердца немного отлегло. Он даже позволил себе ответно улыбнуться и кивнуть стражнику.
   - Ох, и молодец ты, Рожа, - услышал он радостный голос своего знакомца, - скоро прибыл.
   Юноша хотел было начать ритуал приветствования, но Пятый, не обращая на его потуги никакого внимания, схватил его за плечо и потянул за ворота. Толкнув его идти впереди себя, старик пошел следом, тихонько посмеиваясь.
   - Ты чего, Пятый? - хотел обернуться Дидрад, но получил тычок в спину.
   - Ты б умолк до времени, а то че б не случилося. Нам тута стрекотать-то не разрешается. Ты идить, я какмо с тобой заговорю, ты и ответишь тогда.
   Они вошли во двор тидорповой крепости и свернули направо, прошли мимо птичника, конюшен, выгребной ямы, тюрьмы и оказались под стенами высокого в два этажа добротного сруба, какого Дидрад не видел в прежние свои посещения потому, как его скрывала с ворот тидорпова башня.
   - Входить? - спросил он, и вопросом своим отчего-то необычайно развеселил старика.
   - Вползать не получиться, влетать также, так че ж делать - входить токмо, - пошутил он.
   Дидрад хохотнул для вида и вошел.
   - На лестню идить, там она, подле вон дырки, - сказал Пятый, толкая юношу в правое плечо и указывая на еле видневшуюся в углу лестницу на второй этаж.
   - Подниматься?
   - Чего ж, можно оно и подниматься. Ты токмо в дерьмо не провались, у нас тут много... провалившихся с непривычки.
   Рядом с лестницей сильно запахло испражнениями и Дидрад старательно смотрел себе под ноги, выискивая дырку. От этого он шел медленно и вид у него был глупый. Вдобавок, проходивший мимо ветеран отвесил ему больнющий шелбан. Оба они, Пятый и ветеран, от души расхохотались.
   - Че, нашел? - спросил Пятый.
   Дидрад не знал, что ответить.
   - И не найдешь, - сказал ему старик, - потому, как нетути. И не было, и не быть ей здесь.
   - А воняет? - спросил Дидрад, немного сбитый с толку.
   - Эт Шелчибак. Слыхал про такого? А-а. Своего рода известная личностя у нас. (И понизив голос до шепота) Уж какой снег здесь, а все привыкнуть не может, упьется-ужрется да потом под себя и... - Старик не договорил, а только издал звук, который сопуствует известному процессу.
   - Эт-то твой? - раздался густой бас за спиной Дидрада. Юноша обернулся и в темноте казармы еле как различил коренастую фигуру, почти квадратную. Фигура поблескивала.
   - Он и есть, тинит, - ответил Пятый невольно выпрямляясь и складывая руки на груди одна поверх другой (то была форма приветствия в хоригинтской ригните).
   - Тощ уж больно.
   - Откормим, тинит.
   Квадратный человек ничего не ответил и проследовал к выходу, звеня железной амуницией.
   - Смотр у нас скоро перед тидорпом, - зашептал Пятый. - Все ужно так и готовятся, готовются во всю.
   - А ты?
   - Погодь ты... я дорасскажу... Так этот Шелчибак у нас там (он указал пальцем вверх, на второй этаж) бывало такую вонюгу разведет, че мы энтого обгадика дажно на крышу загоняли... выветриваться. Застудили однажды, чуть не подох. Так и подумали, а нуть его и согнали сюды...
   - А чего у двери не уложили?
   - К нам тидорп частый гость - негоже вышло бы... но за то, мы хорошу таку... традицию выдумали. Вот я тя щас и протянул по ней. Как?
   Дидрад сделал вид, что обрадовался почести, оказанной ему и поблагодарил.
   По скрипучей лестнице они поднялись на второй этаж, на котором было аж два подпотолочных отверстия (поэтому можно было свободнее дышать).
   Юноша был искренне удивлен, когда увидел устройство казармы. Как таковой и казармы-то не проглядывалось. Вся она была поделена на секции массивными вертикальными и горизонтальными, продольными и поперечными брусами. Пересечения этих брусов образовывали двухъярусные полати, так, что в небольшом помещении могло расположиться много солдат.
   - Вижу, удивляться стал, - причмокнул губами Пятый, довольный тем впечатлением, которое его родная казарма произвела на его молодого друга. - Ты вона туды иди, я там...
   Они прошли в середину казармы и старик взобрался на одну из полатей, служивших кроватями.
   - Эт хорошо, че все на смотре. Такмо и хотелося, - начал старик, осмотрев помещение. Он огладил усы и бороду, прочистил нос, забрызгав соседнюю полать и сплюнул в подпотолочное отверстие, но попал на стену. Некоторое время он в задумчивости наблюдал за тем, как его слюна медленно ползла вниз по стене и, наконец, продолжал:
   - Ты в чуды веришь?
   - Во что?
   - Эк, какой ты, а! В чуды?
   - В чудеса... - Дидрад проговорил это медленно, наблюдая за реакцией старика и заметив по его лицу, что правильно понял, кивнул утвердительно. - Верю.
   - Дык слаг твой, получатца, чудной вышел, - улыбнулся Пятый и прищурился. - Не далече, как в прошлую луну у меня его сам тидорп засек и выменял. Знатный слаг был (он огорченно вздохнул, но потом снова повеселел). Знашь, че дал-то? Е-е, не знашь. (Пятый выдержал паузу). Унаг дал, - торжественно произнес он. - Да какой унаг! Гляди. - Старик протянул руку и словно из полатей вынул новенький меч, тускло блестнувший остро наточенным лезвием. - А! - произнес он, подначивая юношу выразить восхищение.
   Тот понял его желание и долго клацал языков, качал головой и приговаривал льстиво "ай!", "о" и тому подобное.
   Пятый просто светился от счастья. Когда свечение прекратилось, он опять принялся говорить.
   - Я и за тя словечко-то замолвить смог. Он мне сразуть ниче так не сказал - слаг твой... мой оглядывал, вот как ты щас, а затем и говорит: веди, говорит, твово юнца в смотр. Такмо и изрек, веди в смотр. - Старик выпрямился и с победным видом посмотрел на Дидрада. Он радовался словно ребенок. Даже ноги его, спущенные на пол болтались взад-вперед, как у мальчугана пребывающего в прекраснейшем расположении духа. - Я те свой унаг... старый он правда... дарю! На, бери, за так... - И старый воин снова просиял.
   - За так не возьму, - сказал Дидрад.
   - Бери, - вмиг посуровел Пятый. - Ты нос-то не вороти... и примеру с мя тож не очень бери. Вот, как биться будем - так бери, а так, в общем, - лучше нет. - Он поднялся на ноги и наставительно посмотрел на юношу. - Как юнец старцу че дает - так не правильно это, не по природе, а в обратном порядке - эт так богами заведено и не нам их порядки нарушать. Понял? - сделал он ударение на последнем слоге. - Я тогда взбеленился потому... не в порядках это. Да и чего ж ты мне дашь? - Усмехнулся он.
   - У хозяюшки моей много чего есть, - улыбнулся Дидрад и озорно посмотрел на старика. - Там и позвенеть, и попить найдется. Будет и поесть. Не ты разве жалился мне, что устоя у тебя нет?
   - В таком роде... пожалуй, и можно, - согласился Пятый после долгого раздумья. - Держи, - он протянул ему свой меч.
   Юноша взял меч, но он оказался на удивление тяжелым, таким, что аж рука от него немного подалась вниз.
   - Ты не робей, - усмехнулся старик. - Сживесся с ним. Он ведь, как сживесся, и барнит, и брат, и че хошь, все те достанет и подаст. Да ты не гляди, не гляди на него ошалело. Не унаг это. Так только... называем его унаг, чеб проще. Эт по зэлтскому образцу оружье.
   - Лучше, что ли, по-зэлтски?
   - Ох, че ж ты орешь-то. - Старик от волнения аж подпрыгнул. - Об таком разве орут? Умолкни. И помалкивай про такое. - Он продолжил шепотом. - Хреново у нас оружье, - доверительно сказал он. - Здеся кто получше прижилси давно у зэлтов покупает.
   Глаза у Дидрада расширились.
   - Че не знал, че ли? - удивился в свою очередь старик. Он покачал головой. - У них сего добра... о-о... - Пятый развел руками вокруг себя. - Ты, это, - он с ностальгией покосился на свой бывший меч, - ты его охрани от чревоточины. Ножны ему делай из кожи мехом внутрь, сальцем его али жирком помазывай, он любит это. Как делать будешь, как говорю, он тебя тож охранит, обережет. А покуда, привыкай к нему. Оберни, чеб меньше глаз на него зыркало, да носи в руках, попеременна. Обвыкнешь, я уж тебя выучу кой чему.
   Старик еще раз покосился на свой бывший меч и стал выпроваживать юношу.
   Остаток дня у Дидрада прошел, как уже повелось: сперва вспомогательные войска выгнали в ближайший лес - они валили деревья и рубили их на дрова (большая часть из которых продавалась в город и представляла достойную статью личного дохода тидорпа и его тинитов). После этого, уставших и некормленых людей загнали на стрельбище, где они упражнялись в метании дротиков (пики выдавались только на стражу) и только после этого, командиры разрешили им самим позаботиться о своем пропитании.
   Дидрад еле дошел до своей вдовушки. В который раз он поблагодарил Бога за то, что она намного более понятлива, чем его командиры и не забывает, что человек может принести пользу вовне только, если извне в него вольется что-то хорошее. Женщина позаботилась соблюсти эти правила и оставила на столе в доме обильное кушанье, которое тут же было поглощено юношей. После сытного обеда Дидрада сморил сон и он проспал до самого вечера.
   - Чтец, проснися! Проснися!
   Маленькая детская ручка трепала юношу за плечо, тянула за ухо и щипала за нос.
   Дидрад поморщился и, не поднимая головы со столешницы, открыл глаза. Его взору предстало шерстяное платьице, на котором блестел светло-желтый прозрачный камушек.
   - Пчелка... чего тебе? - сказал юноша, ощущая свое тело таким тяжелым, что даже шевеление губами требовало от него неимоверных усилий.
   - Толстоносиха тебя кличет.
   - Что, уже все?
   - Тирот за Вратами Конца.
   Дидрад встрепенулся и поднял голову так резко, что хрустнули шейные позвонки.
   Небо в просвете между крышами домов было свинцовым, чернота его свидетельствовала о том, что солнце давно уж ушло за горизонт.
   Юноша потянулся и отпил сладкой настойки. Посидел некоторое время, преодолевая послесонное отупение.
   В комнате, одна сторона которой была сплошь вратами во внутренний двор и могла быть напрочь открыта в жаркий день, горели две маленькие свечки. Они мало, что освещали, кроме божков да небольшой стопочки какой-то материи, которая от времени и пыли утратила свой прежний цвет, превратившись в обыкновенный ворох тряпья.
   Через двор, в другом доме тоже горели свечи и были видны черные силуэты хозяев, которые суетились, ходя туда-сюда.
   Оглядев все это, Дидрад перевел взгляд на девчушку, которая стояла рядом с ним и, заглядывая в его глаза, своими глазами-бусинками, терпеливо ждала.
   Лицо ее было таким миловидным, что юноша не мог смотреть на нее без того, чтобы тут же не расплыться в благожелательной улыбке. Вот и теперь прямо на него смотрели два глаза. В этот час они были черны от темноты, но Дидрад знал, что глазки эти светло-серые в центре с желтой окантовкой по краям. Смотрели они всегда зачарованно, будто видели его впервые, и всегда с детской наивностью и добротой. Особо нравилось Дидраду в Пчелке то, что, говоря с ним, она непременно желала смотреть в его глаза, да при том в зрачки, словно только так могла верить ему, словно ей одной было ведомо, как смотрят глаза, когда врут, а когда правду говорят. Поэтому иногда юноша играл с девочкой, отводя глаза в сторону и потешаясь, когда она, продолжая его внимательно слушать тянула голову в ту же сторону, чтобы непременно, не пропуская ничего в его взгляде, смотреть в зрачки.
   - Ты ела? - спросил он ее.
   - Нет, но эт ниче, - отмахнулась она со взрослой серьезностью.
   Он улыбнулся ей грустно (отчего-то накатили дурные мысли, философские и неуместные) и, протянув руку, осторожно погладил ее тыльной стороной указательного пальца по щечке. Девочка смешно зажмурила правый глаз и заулыбалась.
   - Поешь, - сказал юноша.
   - Поторопиться бы, - промолвила она, но тут животик ее предательски забурчал. - Поем, - решила она и схватила недоеденный Дидрадом кусок мяса.
   Он прислонился спиной к стене и наблюдал за тем, как она ест.
   Смотря на ребенка - Пчелке было шесть или семь лет - он скользил глазами по ее круглой формы лицу, оканчивающемуся кротким подбородком, по ее ничем не примечательному носику и думал о том, за что же жизнь обращается так сурово с этим существом. От этих дум на его глазах навернулись слезы.
   Он пытался утешить себя мыслью, что жизнь, возможно, все же будет к ней благосклонна, что это только временно, это так только, сначала, она отобрала у нее отца и мать, оставив на попечение старшей сестры вместе с еще шестью братьями и сестрами. Это ничего, что они перебиваются подачками добрых людей да продаются в паденьщицы к вот таким, как Толстоносиха. "Шпыня", так вдовушка называла девочку за ее пронырливость и энергичность (характерно, что и первое и второе качество наиболее быстро развиваются под влиянием тяжелой жизни, и чем тяжелее она, тем развитее они), "шпыня" нигде не пропадет.
   Дидраду же всегда хотелось представить Пчелку в хорошем платье, а не в тех обносках и шкурках, в которых она всегда ходила. Порой он даже мысленно переносил ее в свой дом в Тиринте, представлял, как с ней играется мать, Лихола, Фермаганка. Как вместе с Линикой они ходят на реку и наблюдают за кораблями, неповоротливыми толстобокими торговыми судами, медленно выползавшими из портов на открытую воду.
   - Поела, - сказала Пчелка, намекнув на то, что последнее обстоятельство, которое удерживало их в доме устранено.
   - Пошли, - кивнул головой юноша.
   - Пошли.
   Они вышли из дома, плотно прикрыли ворота и оказались на улице. Улица была сплошь залита водой.
   - Был дождь? - удивился Дидрад.
   - Ой и лил, зверюшка, - весело сказала Пчелка и со всего маха влетела в лужицу. Брызги разлетелись в разные стороны, а она звонко засмеялась.
   Юноша вздрогнул, когда ее маленькая теплая ладошка подлезла под его огрубевшую от рукояти кирки ладонь и сжалась в ней так, как сжимается птенец в родном гнезде. Пчелка очень любила держать Дидрада за руку. Он заметил, что так она ходила только с ним, да своим братиком, которого все называли Хилым.
   Дидрад осторожно сжал детскую ручку в своей руке и сделал это весьма вовремя потому, что ступив еще пару шагов Пчелка спотыкнулась и едва не упала в дорожную грязь. Подняв руку с обмякшей девочкой юноша рассмеялся.
   - Ты чего под ноги не смотришь?
   - Темняка, - кратко пояснила она, широко зевнула и снова оступилась.
   Дидрад поднял ее и взял на руки. Она прижалась к нему всем тельцем, прильнула головкой в его шее и мгновенно уснула.
   Юноша пошел медленнее, ступал осторожнее и тише, так, чтобы ничем не потревожить сна ребенка. Дыхание девочки щикотало кожу его шеи. Он улыбался этому и ощущал внутри себя какое-то неясное умиротворения, о причинах которого мог только догадываться.
   - Рожа! - крикнули ему навстречу.
   Пчелка вдрогнула, проснулась и захныкала.
   - Тише, - приказным тоном сказал Дидрад. Он погладил ребенка по головке и мягко привлек к себе. - Спи, - прошептал он ей.
   - Че? - послышался угрожающий вопрос. Из темноты покачиваясь вышла темная фигура. - Эт ты... че?..
   - Тише, - еще резче прикрикнул Дидрад. Девочка снова заворочалась на его руках, но усталость все же вновь быстро сморила ее в сон.
   - Ты че? - поинтересовался Пятый, наконец, дойдя нетвердой поступью до юноши. - А-а... - протянул он извинительно, когда разглядел ребенка. - Спит, че ли? - перешел он на шепот.
   - Спит.
   - А-а... - снова протянул он понимающе. - А ты че, здеся?
   - Хозяюшка моя там живет.
   - А-а... А куда сам-то?
   - К реке, она там торгует. Надо помочь ей товар снести.
   - А-а... Ну, дык, я тя могу довести...
   - Только говори тише...
   - Эт теперя всем ясно. Пойдем-ка тем путем, там выйдем сразу за вал-то, все народу менее будет, шуму нетути.
   - Пойдем.
   Они свернули в переулок и направились прямо к валу. Перемахнув через него, оказались в поле, на котором стояло несколько наскоро сбитых шалашей, в которых жили торговцы скотом. Между жидкими жерденочками стояли, похрапывая и поматывая головами лошади. Где-то вдали замычала одинокая корова, ей ответила вторая. На этом все стихло.
   Трава хрустела под ногами идущих. Старик долгое время шел молча, тяжело дыша, словно тащил что-то тяжелое на плечах.
   - Уж скоро заморозки дадуть, - прервал он свое молчание. - Слыхал, как трава-то... хрусть, хрусть... эт к заморозкам только...
   - Вторые мои заморозки здесь, - проговорил Дидрад. На него опять накатила волна умиротворения. Вглядываясь в полутьму ночи, прорезанную светом десятков костерков и больших кострищ, он щурил глаза и думал о чем-то о своем. Потом юноша остановился и поправил тельце ребенка, которое начало сползать с его рук.
   - Тью, вторые, - хихикнул старик. - У мя уж какие? И не счесть наверное. Счета не хватит.
   - Ты чего в городе-то?
   - Усилили охранение, вот я и тути.
   - А где ж твои-то? Или ты и есть все охранение? - улыбнулся Дидрад.
   - Я и есть. А че, мало?
   - Нет.
   - То-то и оно, что хорошо. А хде твой унаг?
   - У хозяйки позабыл.
   - Тью, ты. Я же те че говорил-то?!
   - Тише ты! Я одно забыл, да другую прихватил, не видишь?
   - И то верно. Она-то потяжче будет?
   - Тяжелее.
   - Тью, - опять издал старик странный звук. - Вроде, как и по нашему и не по нашему...
   - Чего, не по-вашему.
   - Стрекочешь... ты стрекочешь... чудной ты...
   Юноша ничего не ответил.
   - О чем думакуешь-то? - не унимался Пятый, которого так и тянуло поговорить.
   - Думаю? Думаю о том, куда ты охранение дел?
   - Тью, опять он за свое. Куда дел? Вононо они все лежить... ниче с ними...
   - Где лежат?
   - Известно где, у старого Куля лежать.
   - Это где же?
   - Эт обговорить трудно, я тя как-нить туды заведу. Там веелга такая, че... тью, пообгадили все, какой раз ступил уж...
   Дидрад еле сдержался, чтобы не расхохотаться, когда представил себе отряд городской стражи во главе с Пятым, который в полном составе еле держится на ногах.
   - Кто там идет? - крикнули им басовито.
   - Уткнись ты, неверда, спят тут, - шикнул на кричавшего старик. - Так, че ж ты все-таки перекладываешь там у себя? - спросил он у юношу, стукая ему пальцем о голову.
   - О прошлом все, - решился начать Дидрад.
   - О прошлом? - удивился старый воин. - Че ж, плохое оно у тя че ли было? Че-то недозакончил, дооставил за себя?
   - Нет, хорошее было. Потому и вспоминаю.
   - Гм... Че вспоминать, коли хорошее было?
   - Сейчас у меня, Пятый, хорошего мало. А когда его мало, то всякий вспоминать начнет. Так уж человек устроен.
   - И ниче он так не устроен! - не согласился старик. - Всяк устроен по своему. Я вот... погляди... вспоминаю че? Нет...
   - Нечего, может?
   - Как жешь - нечего. Есть че... много даже. Да только, че ж его вспоминать, коли оно уж...брык... единственное че, баб своих упоминаю иной раз, а так...
   - Нельзя, я думаю, не вспоминать, Пятый. Оглядываться одно дело, а вспоминать. Воспоминание - оно ведь тоже, своего рода... сила...
   - Сила? - старик хотел расхохотаться, но осекся, вспомнив про девочку. - Где ж его... эта... сила-то... я о бабах своих иной раз думаю... и даже очень. А силы-то и нетути - одно расстройство даже...
   - Не о том ты.
   - Да как же - не о том. О том!
   - Нет. - Дидрад в последний раз попытался сам себя остановить от объяснения, но не смог. То ли тишина так на него действовала, то ли река, к которой они сейчас вышли и против течения которой пошли, но юноше очень захотелось высказаться. Он знал, заведомо знал, что старик его не поймет, может даже и усмехнется на его слова, но Дидраду так захотелось, чтобы его внутренние думы вышли наружу, пусть бесполезно, но все же сотрясли воздух, что он решился. - Я, Пятый, вспоминаю... вспоминаю, каким был. Давно был. Кажется уж... в прошлой жизни. Дом вспоминаю, отца... мать (он помолчал). Я на себя гляжу больше, чем на других. Каким мне приходилось быть. Понимаешь?
   - Нет.
   - Нет?.. впрочем... - Дидрад вздохнул. - Я на себя сейчас... на себя тогдашнего, словно бы со стороны сейчас гляжу. Я когда вспоминаю, я ведь не просто... я думаю, как я делал все тогда, думал как. Мне все хочется найти ошибки свои и не ошибки, и все запомнить, все как было. Больше, конечно, ошибки, чтобы не повторяться потом. А как уйдешь в воспоминания, так и такое навсплывает, иной раз и щеки загоряться. - Видя, что старик, пытаясь угнаться за его мыслью, молчит, усиленно думая, Дидрад продолжал. - Я, к примеру, недавно вспомнил, как давно уж испугался, когда впервые в Тиринте стражный путь увидел.
   - Эт жешь че жежь?
   - Это выход городской стражи. Красиво так, залюбуешься, как первый раз увидишь. Они во всем зеленом, даже маски... я вот, кстати, спросить все хочу, почему мы таких вот масок не носим? Очень, по-моему, бы шло.
   - Ты эт брось, - отмахнулся старик. - Маски...
   - Деревянные. Рожицы на них. Со стороны смотрится...
   - Смо-о-отриться. Оно ведь токмо и смотрица что. А как до дела дойдет, до рубища, как ты с ней совладаешь. Зэлты не тот народ, какой масками запужаешь. Он те по этой маске твоей так шиндарахнет гардлой, че ты ее потом сзади из себя тянуть будешь. У нас, коли выделка тебе нужна, то ты усердствуй рубить лучша али колоть. Можно вразе и горончика метнуть (он показал, как натягивают и спускают тетиву лука), но этуть здеся не больно жалуют. Эт все больша зэлтска привязка, а до нас непотребно - не по хоригинтски значица.
   - Жаль.
   - Больно ты жалеючий седня че-то! Жизня у нас тута, еверлик, а не показуха, - заключил старик и цокнул языком, словно расписался под словами. - Я, коли ты до меня спросишь, от показухи этой ниче хорошего не получил. Даже отдал. - Тут он показал левую руку, на которой отсутствовало два пальца - мизинец полностью и безымянный до половины. - Во, гляди. Эт я по-младенчеству при первом же рубище олокраант отбросил. Дурак был, че! Решился показать удаль свою. Токмо ниче я не получил о того. Обкромсали мя да и только.
   - Пятый, - усмехнулся Дидрад. - Сколько уж с тобой вяжусь, а руку-то твою левую только и разглядел.
   - Эт не зенки твои виновны, эт я хорошо прячу, - самодовольно проговорил старик. - А иной раз... и до сих пор колют вот здеся, - неожиданно признался он, указывая на обрубленные пальцы. - Помнят, че ли? - спросил он. - Воспоминья у них, че ли?
   - Воспоминанья.
   - Тью, ты... Ты че? Че ты разъехался-то губами-то?
   - Припомнилось мне, как я робел, когда хоригинтов видел твоих. Рисунки на их коже, как увидел, так прямо и обомлел. Никогда раньше такого не представало.
   - А дыры в ушах видел?
   - Да, еще и дыры. Нет, не видел до того.
   - А красиво?
   - Тут, для кого как, Пятый, - нахмурился Дидрад. Ему вспомнился его первый случай - встреча с ветераном, у которого в ушах были огромные дыры, а мочки оттянуты почти до самых плеч.
   - Я тож раньше все это делать желал. Токмо ухи у мя дыр не приняли. Одно даж обкромсать пришлось (он отодвинул волосы и показал удивленному Дидраду половину левого уха). Мне особо зеленоволосые нравятся. - Продолжал он невозмутимо. - Наши-то не особо еще знают, как эт все красиют, а вот зэлты - они уж...
   - И все у них зеленоволосые?
   - Видел как-то раз и синь, но точно про то не скажу. Может и огляделся. А зеленоволосые у них почти каждый. Рожу тоже любят малевать и тоже зеленым. Кровью только полосочкой по носу пройдутся и боле ниче.
   - Кровью?
   - Ты че ли не расслышал - кровью, кровью. Они по тому, как мордень расскрасют, друг дружку опознают. Ежели у меня нос в крови да на лбе полосы, да у тебе так, то мы родня. Так и опознають. - Старик хохотнул. - Иныя, слышал я, распознают друг дружку, как в морду плюнут. Вообрази токмо, я тебе, ты мне, а потом, значица, и... и... обнялись. - Пятый загоготал.
   - Ты тише.
   - Че тише. Буди уж, подходим...
   Они поднялись от кромки реки на довольно высокий берег и как-то сразу оказались прямо в рядах. Темень стояла непроглядная и большинство торговцев уже улеглось под лавками отдыхать.
   Вдовушка было напустилась на Дидрада за опоздание, но старик быстро ее осадил шутками да подмигиваниями. Отплевываясь и отмахиваясь от него, она продолжала высказывать свое неодобрение, но браниться перестала.
   Пятый вызвался помочь им донести вещи, но на полпути признался юноше, что "ежели щас не заложу внутрь чего, подохну". С этими словами он опустил тюк и направился в кабак.
   Дидрад не был на него зол за такое предательство. По виду старика он сразу понял, что тюк был для него неимоверно тяжел. Пинками загнав тюк в канаву рядом с чьим-то домом, он ускорил шаг, отнес свою поклажу, а потом вернулся за спрятанным тюком.
   Там его уже поджидал Пятый. Он еле держался на ногах и так навалился на юношу с требованием зайти "потома к старому Кулю", что тот был вынужден согласиться на все его условия.
   Переноска заняла много времени, но Толстоносиха, как это ни странно, не высказала ему ни слова укора, только раз обратившись к нему с вопросом о Пятом. Спрашивала она неохотно, как бы между прочим, но Дидрад ей живо все обрисовал и даже повернул ситуацию в свою сторону, сказав, что ему еще надо Пятого нести в крепость потому, как он "упился вдупель, а тащить так неохота". Вдовушка с завидным самообладанием встретила эту новость, протянула время обруганием Пятого за наплевательство к службе, и лишь только после этого намекнула, что "можно и ко мне, коли уж не в силу тебе его переть-то".
   Покончив с переноской товара, Дидрад направился к старому Кулю.
   Кабак старого Куля представлял собой двухэтажный сруб, второй этаж которого был всего-то в пол человеческих роста высотой и предназначался не для жизни, а для возлежания тех, кто на первом этаже выпил столько, что не мог стоять.
   Помещение кабака никогда не возможно было разглядеть полностью потому, что оно во всякое время было затянуто густым дымом - чадила печь, и в этом дыму, туда и сюда двигались исхудавшие силуэты служек и дородная фигура хозяина (из-за свой комплекции мешком он и получил прозвище Куль).
   То, что удалось разглядеть Дидраду сквозь чад и дым, прежде, чем у него стали резать и слезиться глаза - это довольно просторное помещение, в котором вдоль стен и посередине стояли скамьи. На этих скамьях сидели, а иногда и лежали люди. Ели и пили они с колен или ставя блюда и кружки на пол у своих ног. Несколько человек лежали прямо на полу, уткнувшись в него своими лицами с такой силой, что носы и рты их были скособочены набок. Их не тревожили не потому, что они не мешали, а потому, что до них никому не было дело: и служки, и хозяин были заняты дюжиной ветеранов, которые заняли две лавки, сев на одну, а на другой расставив еду и питье.
   - А, Рожа пришел! - загремел голос Пятого. Он попытался встать со скамьи, но его повело в сторону и он упал, если бы не выставил руку вперед. При этом он правда залез всей пятерней в какое-то жидкое блюдо, но вызвал этим не пререкания друзей, а их понимание и даже сочувствие.
   - Сюды иди... сюды, - кричал он, что было мочи, в перерывах облизывая свою руку. Лицо его раскраснелось так, что седые усы и борода светились на его фоне яркой белизной. - Поди сюды...
   Дидрад подошел и уселся напротив него.
   - Рожа, ты... Рожа!!! - радостно промычал Пятый, обнимая его за шею и оставляя на ней жирные разводы от блюда, которое он еще не успел слизать. - Как жешь раднехонек я те... Рожа, ты... Рожа!!! Давай, жри садись. Поедом жри... все... все, че хошь... все... все!!! - Он широко развел руками и снова чуть не упал.
   - Ешь уж лучша, - посоветовал ему сидящий рядом ветеран, - не отстанет ведь. - Он срыгнул прямо в лицо юноше. - Всех седня сюда загнал.
   - Ты жри-то, Рожа! - кричал старик.
   - Перестань орать-то, Пятый, - недовольно сказал сосед Дидрада. Он сплюнул кость. - Сядь сам жри, че орать-то?!
   - И сядуть, и пожру, а ты не следи... не следи...
   - Да уж больно надо...
   Пятый с трудом уселся на скамью, но потом снова вскочил и закричал, гогоча.
   - Отметил-то его, Сопляш, отметил? Ха-ха-ха...
   - Нет, не отметил. Ща... - ответил ему другой ветеран, сидевший на противополжном конце скамьи и почти скрытый от глаз Дидрада дымом, который валил из очага.
   - Говорил жешь, не хватить! Ха, говорил жешь! - возликовал старик.
   - Хва-а-атит, - ответили ему из дыма. - Не реки, че не знаешь. Хва-а-атит!
   - А ну, подавай! - закричал Пятый. - Подавай, грю!
   - А на, вон-оно. На!
   Несколько человек что-то передавали друг другу. Это "что-то" оказалось соплей, которую Пятый продемонтрировал Дидраду, и сказав, что "эта за тя", приклеил ее к стене сруба рядом с собой.
   - Скоко нас-то? - спросил кто-то.
   - Рожа, посчитай, - попросил старик, и гордо всех оглядел, всем видом говоря, он сейчас посчитает, он умеет.
   Дидрад посчитал и сказал, что одиннадцать. Все дружно закричали (закричали даже те, кто сидел не на их скамье - просто кричали, для удовольствия), но юноша догадался, что никто из здесь присутствовавших не знал, сколько это - одиннадцать.
   Потом Пятый заставил его откушать мяса, сдабривая его блюдом, в которое он только что залез пятерней. Старик злился и ругался на то, что "Рожа жрет, как баба" и "лучше б тебя бабой звать, а не Рожей", но как бывает у всех пьяных, через пару мгновений совершенно забыл об этом и снова полез обниматься.
   Вскоре, пыл его стал угасать и Пятый все глубже и глубже нырял головой вниз.
   - Пойдем, что ль? - обратился к нему Дидрад, невольно перенимая у старика манеру речи.
   Старик поднял голову и, хмурясь, поглядел на него, силясь припомнить, кто это.
   - Че надо? - спросил он еле ворочая языком.
   - Пойдем домой.
   - Куды? - удивился старик.
   - К Толстоносихе.
   - К Толстоносихе, кхе, эт че ж... эт же как?
   - Отдыхать она звала тебя.
   Старик долго смотрел на Дидрада, а после медленно опустил глаза и по щеке его побежала слеза.
   - Ну, опять пошло-поехало, - проговорил сосед Дидрада.
   - Никудыть ниче ни пошло, ни поехало, - сказал старик обреченно. - Приехало ужеть. Во. - Он снова посмотрел на Дидрада. - Никому не надоть меня... Рожа... никому. - Вдобавок он издал губами "ба" и посмотрел взгядом, констатирующим этот факт. Потом его губы собрались в гармошку, снова приняли прежнее положение и снова собрались. Он шмыгнул носом и отвел в сторону покрасневшие глаза, прошептав "никому".
   - Иди, - сказал сосед Дидрада, - как Тирот всползет, так и разберешься - надоть тебя или не надоть. А щас носом не крути. Может баба-то хорошая. Иди.
   - Ага, - кивнул старик словно услышал команду и поднялся.
   Некоторое количество времени было затрачено Дидрадом на лавировании между лавками с пьяным стариком на плече, и вот, наконец, они оказались на улице.
   Юноша с удовольствием вдохнул свежего и уже немного морозного воздуха.
   Неожиданно Пятый расхохотался. Он смеялся так сильно, что его перегнуло пополам.
   - Чего ты? - спросил его Дидрад и сам рассмеялся.
   - Откудоть... ты вона... вона скажи-жь... откудоть... у Сопляша столь... ко козявок. Носопырка-то обыкновенная...
   Вдруг, старик перестал хохотать. Он нахмурился, выпрямился и оттолкнул от себя Дидрада. Постояв некоторое время, он проговорил "зря", мотнул головой и уточнив, "туда?", пошел по улице, отмеряя ее зигзагообразным ходом.
   У соседнего дома он остановился, снова покачал головой и произнес громче, "зря-жешь". Так повторилось еще несколько раз прежде, чем он попытался объяснить свои возгласы.
   - Зря Сопляшь ему палец отрубил, зря-жешь!
   - Кому?
   - Почем мне знать, спросил тож? - удивился старик. - Какому-то! Вошел, я думал ты. Позвал. Он сел. Потом я жешь за соплей потянулся, тя отметить-то. А он возьми и... (Пятый надолго задумался) Че он сделал? - спросил он наконец и вопросительно посмотрел на Дидрада.
   Тот пожал плечами.
   - Че-то с пальцами потому, че Луб ему их и обрубил. Да, так и былоть. - Старик почесал затылок. - Тя гниды-то не мучают? - спросил он. - Нет? Мя чет... мучают (он еще почесался). Иной раз и на пальцах опосля чесотки найдешь.
   - А где тот, которому пальцы?.. - проговорил Дидрад. Он ошарашено смотрел на Пятого.
   - Хде? Разрубил его Луб. Орал он больно уж. Кому понравица такой шум-то. - Старик приобнял юношу. - Ты не боись. Мы Кулю-то оставили за молчание. Он сказал, че этого знает. Он так... ни дома, ни... бабы, - выть не кому по нем. А коли не воють - дык...
   Пятый хохотнул и продолжил путь.
   - Ну, че ты встал-то, иди... веди, - проговорил он весело.
  
  ***
  
   Дождь лил остервенело, с такой силой, что капли, ударяясь о грязь, выбивали в ней лунки. "Злой дождь", называли его жители здешних мест. Начинал он заливать обыкновенно ближе к середине осени, которая проносилась в этих краях десятком другим серых мрачных дней, когда небо было сплошь затянуто сизыми тучами, а ветер выл в прогалинах у реки, и в бешенстве гнул деревья в лесу и в ближайшей к крепости рощице.
   Природа, умиротворенная краткими погожими днями ранней осени, быстро приходила в смятение от резких перемен, и больше всего походила на птиц, которые обжили валы и чердаки домов в городке - птахи недовольно щебетали, куда-то все время деловито отлучались и целый день проводили нахохлившись, словно в обиде на всех и вся.
   Самое начало нового дня, когда еще даже солнце в виде мутно-серого пятна не взошло на горизонте, а туман отрывными хлопьями стелился по земле, Дидрад начинал на ногах. Вот уже несколько дней он поднимался раньше побудки и выходил из крепости в городок. Никто его особо не останавливал потому, как привратная стража знала о его договоренности с Колигедом, а еще главнее, о его дружбе с Пятым.
   Ворота для него были всегда открыты.
   Дидрад чувствовал себя прекрасно несмотря на ливни и грозы. Шел он уверенно, походкой человека, беды которого остались позади, а новые хоть и могут маячить где-то в будущем, но на их счет у него особое презрительное отношение.
   Прошло несколько лун как в их крепость пригнали подкрепление: одну хоргиду, состоящую из ветеранов регулярной армии, и две хориги вспомогательных войск. Последние, глазами молодых юношей глядели вокруг опасливо, даже затравлено.
   На них тут же обрушились все тяготы, которые до того несла хорига Дидрада, чему сам юноша и его друзья были только рады. Их сразу же перестали воспринимать как нечто несущественное, и наконец взглянули, как на подобие войска.
   Плотнее запахнувшись в кожаный плащ - подарок Толстоносихи (Дидрад подозревал, что этот дорогой подарок достался ему по наущению Пятого, с которым она теперь жила), юноша смело вышел за ворота крепости и ступил в грязевую жижу мостовой городка.
   Ему полюбилось идти по городу в такой предрассветный час. Жителей в нем словно и не было вовсе: улицы и переулки были пусты и безлюдны и везде и всюду заправляла своими законами природа. Иной раз Дидраду удавалось увидеть странных длинно вытянутых меховых зверьков, которые в количестве двух штук (отчего-то всегда именно двух) копошились в горе мусора, которую нерачительные хозяева поленились вывезти за город и бросить в реку.
   Иной раз из-под крыши к многочисленным лужам лениво слетали птицы. Они долго кружили над лужами, выбирая, где бы поудобнее приземлиться, и в итоге плюхались в грязь, уходя в нее всеми лапками, и начинали жадно пить дождевую воду. Завидев человека, они вопросительно смотрели на него, будто обдумывали про себя, пойдет ли он в их сторону и стоит улететь, или не пойдет и улетать не стоит. Когда же человек шел в их сторону, мордочки птиц принимали обижено-огорченное выражение и они, грузно подняв тела, отлетали в сторону или под ближайшую крышу.
   Подняв таким образом две стайки воробьев и горлиц, а также вспугнув одну заблудшую собаку, передвигавшуюся прыжками вдоль домов, выгнув спину колесом, Дидрад достиг валовых ворот городка. В этот час они были еще закрыты и мост за ними разобран.
   За воротами ничего нельзя было разгледеть, - все съела молочная пелена предрассветного тумана, который стелился по земле толстым пуховым одеялом, под которым даже дышалось как-то в тягость.
   У ворот его ждал Пятый в почти точно таком же плаще (исключением был густой мех, которым по верху был оторочен плащ).
   Завидев его фигуру, Дидрад улыбнулся.
   По всему было видно, что старик ждет его давно: стоял он сгорбившись и побивая ногами что-то рядом с собой. Он крутился то в одну сторону, то в другую, играл полами плаща и о чем-то лениво переговаривался со стражниками.
   - Ну, че ты так-то?.. - укорил он юношу, едва тот подошел.
   - Прости, Пятый, проспал.
   - Всю жизню проспишь! - зло пропророчил ему тот и обратился к стражниками. - А ну-ка, ниты... открывай, че ли...
   - И не боязно вам, - проговорил с удивлением один из стражников, с натугой наваливаясь на массивную створку, которая нехотя поддавалась.
   Раздался скрип и врата немного приоткрылись.
   - Просунетесь-то? - спросили их.
   - Тью, че ж нам не просунуться-то?! - усмехнулся старик. - Чай не толща вас.
   Один за другим Дидрад и Пытый выскользнули за ворота и спустились в ров. Он был наполовину залит водой, уровень которой доходил им до пояса.
   - Хороша водица-то, хладна! - воскликнул старик, задирая плащ и платье под подбородок.
   - Чего ж в ней хорошего - колет?
   - Ниче-е-е... не ко-о-олит...
   Они прошли по дну рва, с трудом, скользя и поддерживая друг друга выбрались за него, и провожаемые взглядами стражников, скрылись в тумане.
   - Преет землица, - сказал Пятый, высморкался и сплюнул.
   - Зябко аж, - согласился с ним Дидрад и поежился.
   Некоторое время они прошли молча.
   - Мне старая знашь че сказала поутру?
   - Чего?
   - Говорит, ну ее тебе эта служба далась. Уходи ты, прибился б уж ко мне, да жили б. Кратко, чебы, зовет меня торги торговать, а не империи службу нести.
   - А ты что?
   - А я что, - хитро усмехнулся старик. - Я тобою-то прикрылся.
   - Мной?
   - Точно, тобой. Я ей сказал, че покуда тя не приставлю к хоригинтам, нет мне покою.
   - Хах. А она что?
   - Всю утрень злилась. Ходила мрачнее вононо этих тучей. Ох и туману набежало, ажно небес не видимо. Зыркала на мя исподлобью и все молчалась.
   - А ты?
   - Я-то? - старик расхохотался. - Я смотрелся ягненком. Глазки на нее наведу невиновные, значица, и смотрю... стой! - проговорил он резко, перейдя на шепот. Его сухая рука, преградившая путь Дидраду, ударилась о грудь последнего словно палка.
   Оба замерли.
   - Слышишь, нето кто-то храпит? - спросил старик.
   - Нет, не слышу.
   - Ты молчи и слухай.
   Дидрад прислушился, но снова ничего не расслышал.
   - Послышалось чай, - сказал он.
   - Неа, не могет, - решительно сказал Пятый и стал осторожно вынимать меч.
   Они медленно двинулись вперед и шли то тех пор, пока не достигли рощицы, за которой начинался священный луг.
   - Уткнись, - приказал Пятый и остановился.
   Дидрад тоже встал.
   - Глянь, еверлик, - прошептал Пятый, у которого в привычку вошло называть Дидрада именем добрых лесных духов. Он указал себе под ноги.
   Юноша проследил его взгляд и увидел борозду от четырех колес, которая шла по направлению к городу, а потом круто развернулась и устремилась обратно. Рядом с бороздой в бесчисленном множестве отпечатались следы ног.
   Дидрада пробрала дрожь. Он различил несколько отпечатков необычайно большой формы. Перед его взором сразу предстал образ огромного зэлтского воина, который возник меж створами ворот в первую битву.
   - Рядком не иди, стань позади, - приказал Пятый. - Унаг-то изыми, че убрал? Тепереча, не плошай...
   Дидрад быстро вытащил меч и сжал его в руке.
   - Можа пригодица, чему тя учу... можа сейчас порубимси... ты все помнишь, как я казал те прошлые луны?
   - Помню...
   - Хорошо, коли сейчас порубимся, то на смотре те будет, че показать, - усмехнулся старик.
   Выстроившись гуськом, они стали идти еще осторожнее сквозь пелену тумана. Последний, ближе к рощице стал рассеиваться, предоставляя людям возможность видеть дальше и лучше.
   - Боги милостивые! - прошептал Пятый и выпрямился. - Че хорониться-то. Теперя уж все решилось, - проговорил он.
   - Вот и... порубились, - выдохнул Дидрад, который обошел старика и встал рядом.
   Пред их взорами предстала ужасная картина: в грязи, подле борозд, которые продолжили свой бег в туман, лежали несколько человек - мужчина, мальчик и грудной ребенок. Все они были зверски убиты. У мужчины была размозжена голова, верхняя часть которой просто отсутствовала и спускалась кожей на остальное лицо и бороду. Мальчик лежал с искаженным от ужаса лицом, жироко открыв глаза и рот. Дождевая вода, залив полость рта мальчика тонкой струйкой вытекала на подбородок и шею. Руки его были неестественно преломлены в стороны, а живот вспорот. На младенце видимых увечий не было - видимо его просто сильно ударили о землю.
   Дидрад оцепенел.
   Пятый тоже стоял не двигаясь, но больше не от страха, а из осторожности. Подобно дикому зверю он поводил головой по сторонами и все всматривался и вслушивался.
   - Зэлт, - проговорил он, наконец. - Здешний... вона, гляди, зэлтарг лежит, - он кивнул головой на предмет, которого раньше юноша не приметил. - Токмо малой он че-то...
   Это был небольшой по размерам - всего пять или шесть локтей - зэлтский боевой лук, такой, каких в местных лесах, у местных жителей было по два на одного.
   Старик осторожно подошел к трупам и принялся их ощупывать.
   - Обсмотрели уж... до меня, - с разочарованием проговорил он. - Ниче нетути... - Отерев мокрые от дождя руки о плащ, он повернулся к Дидраду и улыбнулся. - Че ты-то рот раззявил? Смотри вон... порядки местныя, да обычаи. Коли бы здесь тиринтный какой пеший лежал, я бы огорчился, а коли они друг дружку... дык... их дело... - Он махнул рукой. - Из зэлтарга-то били, - проговорил старик, поднимая лук и проводя рукой по его тетиве. - Он она средина-то осыпалась. Зэлты, чеб зэлтарг бил всегда надежно, его значица жиром али еще чем-то смазываца наученные. Мне вононо говорили, че, как увидица в середке вот здеся (он указал на середину тетивы, там где стрела ее касалась при натяжении), че жиру нетути, дык знал чебы, че такое вот дело-то.
   Дидрад неотрывно смотрел на труп мальчика и младенца. Не отрывая глаз от них он принял лук, который передал ему старик. Даже не взглянув на оружие, которое видел впервые, юноша прошептал белыми губами:
   - Пойдем за колеей, Пятый, пойдем.
   - Че, сдурел че ли? - удивился старик. - Куды ж идти?
   - По колее пойдем, - не унимался Дидрад. - Далеко они... эти... уйти не могли...
   - Далеко не далеко, а конный переход можат и сделали. Хто их знает, когда прибили-то их...
   Но юноша, не слушая его, скорым шагом пошел вдоль колеи.
   Не пройдя и десяти шагов, он наткнулся на колчан туго набитый стрелами ростом почти с него. Подобрав его и перевесив через плечо, юноша продолжил путь.
   - Ты вота че: дурить перестань, - заговорил ему вслед старик. - Перестанься, грю, дурить-то, Дидрад!
   Юноша пропустил мимо ушей его слова и ускорил шаг. Возле колей от колес повозки он различал теперь три разных следа. Они выделились из месива, созданного ногами у трупов, и теперь мерно ступали рядом с колесами.
   "Это наши зэлты", - шептал себе под нос Дидрад, и ему вспоминались все его чувства, каждое его переживание тогда, в первом сражении. Внезапно его охватила такая ярость, даже бешество, что он почти побежал.
   - Стойть! - схватили его за руку и дернули с такой силой, что лук, на который он опирался, как на посох, выпал у него из рук.
   Дидрад обернулся и увидел серьезное лицо Пятого.
   - Одумься! - встряхнул его старик.
   - Нет, Пятый, - был категоричен Дидрад. - У меня к ним счет есть. Большой счет.
   - Че должны-то? - изумился старик. - Когда успел-то? На торгах, че ли? Ты ежели так, то...
   - Пятый, не держи меня. Я тебя сегодня слушаться не буду, ты извини. - Лицо Дидрада сморщилось на миг, а на глазах навернулись слезы. - Это тот... тот...
   - Который, тот?
   - Тот... - юноша задрожал. - Тот... из-за него Огийду... в реку бросили... под лед...
   - Из-за него? Ты его че ли знаешь?
   - Нет, не знаю. Но из-за таких, как он... они... их трое...
   - Знамо дело. Эт их любимый строй - троймя. Ходют везде. Братья жежь еще наверняка.
   - Ты видел там... где...
   - Видел-видел... токмо...
   - Там ребенок лежал, маленький... такой токмо... только у женщины бывает. Нечего ему... такому маленькому среди мужиков делать.
   - Баба там у них, че ли?
   - Баба.
   - Ты погодь... погодь, - приговаривал старик, стараясь успеть за Дидрадом. Он уже начал задыхаться. - Повремени, грят те... повременись... фу, ты... - Но осознав, что юноша его не слушает, заговорил основное. - Ежели баба у них, то везти будуть медленно... нечего тогдать спешить-то... с остановками будуть... бабу-то пробовать будуть... не спеши жежь!..
   - Они ее не убьют? - на мгновение приостановился Дидрад.
   - Не-е.
   Услышав это юноша снова побежал.
   - Погодь, - почти повис на нем старик.
   - Говори быстрее, - остановился, тяжело дыша, юноша.
   - Послухай меня жежь. Уф, уморился! Ты мудрость-то послухай.
   - Слухаю, говори быстрее.
   - Зачема ты нацепил вон это (Пятый указал на колчан). Бить все одно не умеешь, а несешь. Тяжко ж ведь. Брось. И... да погодь... погодь... мы ежели так пойдем, то быстрее будеться. Вон оно там загиб идет, овражек там, телега не проползет. Им хошь не хошь ползти отседова (он указал рукой вкруголя от себя). Тама и перехватим. Ты токмо иди, а не беги. Не то к основному делу без сил прискачешь, тя и посекут. И иди скрытно, зэлтарги у них. Метки они в битье из них-то. Иди скрываяся.
   Они отвернули от колеи вправо и стали взбираться на небольшой холм, противоположный склон которого полого спускался к великой реке Зензэлт.
   - Зэлтарг брось, - посоветовал Пятый.
   - Нет, - покачал головой Дидрад и посмотрел на лук, как на орудие мщения неизвестного ему "нашего" зэлта за себя и своих детей. Лук этот теперь представлялся ему еще и оружием, которое должно было отомстить за Огийду.
   - Почем же тащить-то?!
   - Надо.
   - Надоть. Токмо силушку...
   - Замолчи, Пятый, не хочу тебя слушать.
   Старик умолк, но ненадолго.
   - И че ты так о бабах их.
   Дидрад остановился.
   - Бабах? Их несколько?
   - Почем я знаю?
   - Говори.
   - Две насчитал, - признался старик. - Одна больша, другая молодуха или дите совсем, ножка-то маленька.
   Юноша снова пошел. Он ловко перепрыгивал с одного корня дерева на другие и молчал.
   - Ты вота че послухай, - еле поспевал за ним старик. - Я жежь те не сказал, че их не зарежут. Их к себе сведуть и все. Жить они там будуть и все.
   - А как жить, ты подумал? Жизнь житью рознь.
   - Как-нить проживут.
   - Как-нить!!! - передразнил его юноша. - Я дивлюсь тебе, Пятый, ничего в тебе не осталось, ни жалости, ни сострадания...
   - Я можеца последнего слова даж и не знамши, - буркнул пристыженный старый воин. Неожиданно он воспрял духом. - Ты вон оно че. Ты ж не знашь. У них таково порядку, как у нас нетути. У них бабы на всех.
   - На всех?
   - Точно так, на всех. Я слыхал, че они так и живут: все бабы, какие есть у них промеж всеми деляться. Так, че у них можа жизня будет хорошая...
   - Да, как ты можешь так говорить, - вскричал Дидрад. - Ты послушай себя...
   - Чего ж не слушать-то, слушаю, чай говорю вслух, не про себя жежь, как не слухать-то, - снова смутился старик.
   - Это же наши зэлты, НАШИ. Они выросли под нас подстраиваясь. Они наши порядки приняли. У них одна женщина на одного мужчину заведено. Как же им будет нравиться, что их на всех отдадут?
   - А можа и будет.
   - Нет... это вздор!..
   - Стойть... тама кличуть. - Старик остановился, за ним Дидрад. Где-то вдалеке они услышали скрип телеги и говор. - Ежели ты хочешь одного гороном проткнути, дык проверяй оружье-то, - сказал Пятый и потянул тетиву. - Он оно, гляди, не сильно больно натянута. Подтяни, че ль! Не так жежь, не так! Во, повторяй... во, такмо, еще... все, кончай уж... Я вот унагом буду. Он мне самый верный барнит...
   Они, осторожно ступая и скрываясь за стволами деревьев и скелетами кустов, стали красться со склона холма.
   Вскоре юноша и старик увидели телегу, которая мерно катилась по дороге в сторону реки. Тянула ее старая исхудалая кляча, которая с первого же взгляда напонила Дидраду их лошадь и "поход" их семьи из Рада в Тиринт. На телеге сидели две женщины - молодая лет двадцати - двадцати пяти и старая - маленького роста старушонка, вся какая-то скрюченная, словно улитка. Колеса телеги вязли в грязи, поэтому лошади приходилось прилагать все силы, чтобы каждый новый раз сдвигать ее с места. Ей помогали в этом пять зэлтов-воинов, толкавших телегу сзади. На них были легкие кожаные доспехи поверх меховых курток, меховые же штаны и стальные шлемы. На спинах раскачивались у кого гардлы, у кого длинные, как у Дидрада и Пятого мечи.
   - А ты говорил, три, - сказал юноша.
   - Я жежь ноги считал, те которые ступали, а которы висели, те как сочтешь, - оправдывался старик. - Долго уж ходют, - добавил он.
   Вслед за его зоркими глазами и Дидрад разглядел, что телега проходит там, где они ее видят, не в первый раз. Подобные же борозды изрезали берег реки, как вверх по течению, так и вниз.
   - Броду ищат, чеб переплыти, ан нет его... брось... а бросить жалко... добыча, - объяснил ситуацию старик.
   - Как подбираться будем, у них вон, - и Дидрад указал на луки, лежавшие на телеге.
   - Покудова вон теми буграми пройдем, там не увидють. А там... добычу, как жешь делить будем - тебе бабы, а мне телега, али мне телега, тебе бабы?
   Юноша усмехнулся.
   - Так и будем, - согласился он.
   - Бабы тож не самое плохое. Токмо надо знать, хде родню-то сыскать. Родня-то хорошо заплатит.
   - Потом... потом все это...
   Они отошли подальше от двигавшейся телеги и, прячась за корнями деревьев и неровностями склона, спустились к самой реке.
   - С воды сподручнее. Оттудова они нападок не ожидають, - прошептал старик.
   Солдаты приникли к земле и сползли еще ниже, к самой кромке воды. Там идти стало легче.
   - Воды нынче уж много. Седни ночкой затопит здеся все, - пробурчал старик.
   Дидрад отложил лук и колчан со стрелами и обнажил меч. Он полз осторожно срезая клинком жидкие остовы прибрежных кустов. В одном месте им пришлось приподняться, чтобы обхватившись за ствол дерева, нависшего на водой, перекинуть тело на другую сторону небольшой заводи.
   Делая это, юноша наткнулся глазами на взгляд молодой женщины. Глаза ее, заплаканные и печальные, посмотрели на него сперва с настороженностью, потом с изумлением, а после этого, вспыхнули радостной надеждой.
   Дидрад, увидев, что его приметили, быстро скрылся, и сделал это вовремя потому, что один из зэлтов перехватил взгляд девушки и проследил его. Потом он что-то грубо сказал девушке и толкнул ее в бок.
   В следующий раз, когда глаза Дидрада и девушки встретились, она уже смотрела словно и не на него, а сквозь. На лице ее не дрогнул ни один мускул и юноша в который раз позавидовал способности женщин играть роли.
   Берег становился обрывистее. Солдаты уже с трудом могли по нему идти и Пятый даже пару раз предложил оставить их затею, но Дидрад не унимался. Все внутри него собралось, а еще ниже, в самой глубине души, бурлило и клокотало.
   Они не видели телегу, только слышали ее.
   Внезапно, со стороны телеги донесся шум. Старик, который шел спереди и имел возможность высунуться, хихикнул, пробурчав: "Утякает!"
   - Что?
   - Деваха утякает во всю прыть, а трое за ней увязались, а еще один у лошади, а другой старушонку лупит - заступилася за то, че...
   - Это она нам помогает.
   - Хто, старуха ли?
   - Деваха. Видела она меня.
   - Ух и умна баба, - вскричал старик. - Жаль токмо те ее отдал, - улыбнулся он и тут же выскочил наверх.
   Пока Дидрад вскарабкался вслед за ним, Пятый успел добежать до телеги и отсечь зэлту голову, забрызгав с ног до головы старушку, которая завизжала так, что с дальних берегов Зензэлта тучами взлетели стаи птиц.
   Второй зэлт, отошедший от телеги на десятка два метров, поспешил обратно, но остановился в нерешительности, когда увидел, что ему противостоят два имперских солдата.
   Дидрад хотел на него напасть, но Пятый остановил его.
   - Тю-тю-тю, - сказал он миролюбиво, - не скачи, не скачи. - Он поднял дрожавшую от страха и побоев старуху и уложил ее на телегу. - Че к нему бежать-то? Сам щас придет, с братьями. Эх! - воскликнул он неожиданно. - Не по нутру мне эт оружье, а придеца жежь бить. - С этими словами он взял два лука и два колчана и один комплект передал Дидраду. - Накось, покась по нему поучися, - кивнул он головой на зэлта, который стоял недалеко от них и рычал.
   Дидрад поставил стрелу на тетиву и краем глаза заметил, как зэлт (он был молод, совсем еще мальчишка, хотя ростом уже сравнялся с Дидрадом) удирает от него промеж стволов деревьев.
   Между тем, старик стал разворачивать телегу на путь к крепости (наудачу, они застали зэлтов врасплох как раз недалеко от проторенной дороги). Для этого пришлось проехать немного назад, а потом снова развернуться.
   - А-а! - разнесся над лесом дикий женский крик и между деревьями замелькало темно-синие платье девушки.
   - Что делать-то? - спросил невольно Дидрад с волнением наблюдая, как за девушкой, бежавшей к ним из последних сил гонятся три здоровенных зэлта.
   - Ниче... ниче не делать, - ответил Пятый и отчего-то зевнул. - Силы хранить, вот че...
   - Она же, - Дидрад задохнулся от того, что сердце его дико колотилось от пассивного наблюдения за охотой на девушку.
   - Разбирательные они, - похвалил старик врагов, понукая лошадку. - Бабку бы выбросить, - сказал он задумчиво, - тяжела-то больно. Да ты не дашь, добыча-то твоя. Не боися, не боися. Они щасмо ее загонють, потом ей по балде дадуть и за нас примуться. Во, вишь, догнали... во, по балде... еще раз.. вишь, пала... во, а теперь до нас идут... бери зэлтарг и бей, пока не подошли.
   Четверо зэлтов, прячась между деревьями пошли на солдат. они с такой ловкостью и быстротой перепрыгивали от ствола к стволу, используя их как щиты, что углядеть за всеми ними сразу было невозможно.
   - Хорошо идуть, - восхитился старик. - Ты жежь гляди да запоминай. Можа оно еще и пригодица.
   - Ты чего не бьешь? - спросил Дидрад, который успел выпустить две стрелы: одна воткнулась в дерево, другая под мшистый камень.
   - Ох и не люблю я эти дела.
   - Сам же сказал?
   - Так все одно не попадеться он, зэлт-то. Ты ближе подпусти, а потом мы с тобой, о-о-оно по тому, по большому самому дадим. Токмо ты с одной стороны стреляй, а я по другой. Не увильнет...
   Дождавшись, пока зэлты подойдут, а вернее сказать, подскачут ближе, старик и юноша подняли луки и прицелившись в самого старшего зэлта, пустили стрелы.
   Не ожидая такого развития событий, зэлт замешкался, выбирая, куда отпрыгнуть и обе стрелы вонзились в него. Одна прошила левый бок, а другая попала в бедро.
   - Низко взяли, - пожалел старик. - Ну да бери вторую... вон он... тот... последний бежит... тож вроде большой...
   Они повторили свой метод и он принес блестящие результаты: стрела Дидрада попала в шею зэлту и почти сразу его убила.
   Оставшиеся трое взревели так, что у юноши невольно похолодело в животе и вырвалось "о".
   Самый большой зэлт обломал древки попавших в него стрел и ринулся на них.
   - Ничеть, эт мой и тот тож. Ты вон бери... тот по тебе... а тепереча бросай все и на утек, - неожиданно сказал старик и побежал в сторону.
   Дидрад и зэлты позади него бросились вслед за ним.
   - А если зэлтарги возьмут?
   - Не-е, не... гляди на них... взмыленные... они и.. бить-то... не смогут с толком...
   Солдаты отбежали на пятьдесят шагов в сторону. Там старик резко остановился и спокойным шагом направился на врагов.
   С самым большим он расправился без проблем: от удара его меча Пятый с легкостью увернулся, а потом ткнул острием своего меча в остаток древка стрелы торчавшего в боку зэлта, тот дико взвыл и упал без чувств.
   Второй зэлт намеревался гардлой размозжить старику голову и был очень удивлен, когда от его замаха тот не попятился назад, а наоборот подскочил к нему ближе и всадил ему в живот клинок. Кровь обильно полилась на штаны зэлта и руку старика на крестовине меча. Зэлт что-то прохрипел, дубина выпала у него из рук и он рухнул к ногам солдата.
   Между тем, Дидрад продолжал убегать от мальчика-зэлта, который гнался за ним, дико крича. Неожиданно юноша увидел колчан и лук убитого "нашего" зэлта, которые он бросил незадолго до того, и злость в нем быстро победила страх. Он подскочил, поднял лук, поставил стрелу и натянул тетиву. Увидев это, мальчик-зэлт остановился в нерешительности и хотел было бежать в лес, но увидел, что между ним и остальным лесом стоит Пятый. Мальчик посмотрел направо от себя и понял, что туда тоже бежать бесполезно - там крепость, потом он с тоской посмотрел на реку, сильно побледнел и пошел на Дидрада.
   Руки последнего дрожали от волнения и пережитого страха. Он неотрывно смотрел в лицо молодого зэлта. А тот также неотрывно и с неменьшим волнением и страхом смотрел на него. Глаза зэлта иной раз закатывались, ресницы его трепетали. Он был мертвецки бледен, хотя по лицу его катились капли пота.
   "Он знает, что идет на смерть", - понял Дидрад. - "И боится!"
   Челюсть молодого зэлта начала не просто подрагивать, а дико трястись и самое тело его тоже начало сильно дрожать. Он шел словно хмельной, уставившись и не на Дидрада вовсе, а на наконечник стрелы. Последние метры ноги его стали подкашиваться, а руки болтались по бокам как плети. Он что-то шептал.
   "Не надо убивать", - подумал Дидрад, - "ведь ничего не сделает" - Он выдохнул с облегчением.
   - Бей! - зычно крикнул Пятый, который с интересом наблюдал эту сцену.
   Вздрогнув от этого вскрика, Дидрад отпустил тетиву и стрела проткнула грудь мальчика насквозь.
   Предсмертный крик зэлта и крик ужаса Дидрада слились воедино. Молодой зэлт словно наткнулся на стену, вздрогнул, отступил на шаг и посмотрел на то место, где стрела вошла в его тело. Он смотрел не со страхом, а с интересом. Он словно и думать забыл о Дидраде.
   Вдруг он бросился вперед и ударился о юношу. Тот перехватил его и от страха ударил кулаком в ухо.
   - Добивай! - подначивал старик.
   Смертельно раненный мальчик стал... сражаться. Терять ему было нечего.
   Дидраду стоило больших усилий отделаться от его цепких рук. Юноша отпрыгнул назад и попытался вытащить меч. Но не успел. Молодой зэлт схватил его за ногу, а потом навалился на нее всей массой своего тела. Дидрад упал. С остервенением он начал бить второй, свободной ногой по голове зэлта и сбил шлем, но тот лишь сильнее сжимал своими руками его ногу.
   Наконец, юноше удалось вытащить меч. От неловкого движения он умудрился пораниться - порезал кисть левой руки. Кровь, его кровь из раны, горевшей огнем, полилась к локтю и разбудила в нем звериную ярость.
   - А! - закричал он дико и замахнулся на мальчика. Но тот уже ничего не видел. Глаза его заволокло словно пеленой. - А! - зарычал Дидрад и решился.
   Он принялся рубить человека. Человека!!!
   Внутри него уж больше ничего, ни одна жилка, ни одна мысль не протестовала против этого. Все внутри него сдалось жестокой необходимости, неизбежной жестокости жизни в приграничной полосе.
   Меч срубил мальчику левую руку у локтя так, что она перекинулась ему же на спину, оголив ужасающий вид свежей плоти и обломок кости; обрубил часть плеча правой руки, из которой бурным потоком хлынула кровь; напрочь срубил часть волос с головы вместе с кожей; оставил глубокие багровые раны на лице, шее. Клинок впился в торс мальчика, отстал от него и снова впился.
   Дидрад бил, рубил и колол до одурения. Его тошнило от запаха крови, у него кружилась голова и мутнело сознание, когда он видел море крови повсюду от себя и на себе - он стоял в крови, скользя; его руки и ноги были в крови, а вокруг уже лежали отдельные части некогда живого человека...
   - Тю-тю-тю, тю-тю-тю, - приговаривал Пятый, стараясь оттащить рычащего как зверь юношу от останков врага.
   Когда ему это удалось, Дидрад отбрыкнулся от старика, бросил меч и, закрыв кровавыми руками лицо и пошатываясь, побрел прочь. Он ничего не видел перед собой, ничего не понимал, ничего не помнил - разум оставил его. И он шел, спотыкаясь о кочки и о корни деревьев, ударяясь плечами об их стволы, шел прочь от того места, где впервые в жизни совершил убийство.
  
  ***
  
   - Чтец, очухался уж? Встать!
   Дидрад почувствовал, как его пнули по лодыжке. Он открыл глаза и повел ими по сторонам.
   Казарма. Ранее утро до побудки. Темень непроглядная. Рядом с ним стоял имнит Кахаорн. Он держал фитиль масляной лампы почти над самой головой юноши. На круглом лице его застыло выражение недовольства.
   - А ну, встать! - повторил он резко и больнее пихнул Дидрада в ногу. При этом движении, огонек лампы сильно задрожал и стены казармы, казалось, поплыли в разные стороны.
   Юноша несколько раз зажмурился и открыл глаза.
   Из тюфяка Стробигаша, который теперь спал на месте Огийды, вылезла солома и смешно топорщилась в разные стороны.
   "Если поджечь, вот он подкочит!" - подумалось Дидраду. Он зачем-то уставился на эту солому и усмехнулся.
   Кахаорн выругался, но не решался предпринять что-то более серьезное, чтобы добудиться Дидрада.
   С некоторых пор этот его нит стал особо почитаться не только в их хориге, но, пожалуй, во всей крепости (чему не мало поспособствовал язык Пятого): только у него из всех нитов имелись военные трофеи в виде одежды убитых зэлтов, их шлемов (которые он, впрочем, уже выгодно продал) и оружия - пяти луков с колчанами, двух мечей и трех гардл. Поговаривали даже (и снова с подачи Пятого), что в скором времени ему выплатят выкуп за добычу в виде двух зэлтских женщин (в отношении первой, молодой, никто не сомневался, что выкуп будет, а вот в отношении старухи, да еще которая находилась на последнем издыхании - многие сомневались, а надо ли это ее родне).
   Дидрад поднял голову и тут же съежился от ужасного треска, который поднялся в ней от поднятия. Он застонал, ругаясь на Кахаорна и снова опустил ее на тюфяк.
   - Чтец, - начал было тот зло, но потом остановился (в этот момент до его слуха долетели сдавленные ругательства юноши и он струхнул). Постояв с недовольным видом еще некоторое время подле него, имнит прошел к изголовью ложа Дидрада и присел на корточки.
   - Если ты эту... бабу свою от ворот наших не погонишь, - проговрил он злым шепотом. - Я ее сам прогоню, а тя, - Он умолк, прикидывая про себя наказание. - А ее пару раз приложу хорошенечко, чебы путь сюды забыла. Слышь меня, Чтец... слышь?!..
   - Пошел прочь! - простонал Дидрад, голова которого стала гудеть так, что ему мечталось о том, чтобы попробовать ее отрубить - будет ли ему легче.
   Сегодня он снова спал хорошо. Как это оказывается прекрасно, когда можно спать, пусть без снов, пусть с утренней головной болью, но спать.
   Он спал так уже почти пол большой луны, с тех пор, как стал посещать кабак старого Куля и напиваться так, что не помнил, каким ходом добирался до крепости и казармы.
   После попоек дико болела голова, во рту все пересыхало и даже глаза болели так, словно туда насыпали песок, но все же, это было лучше, чем вовсе не спать, а в те короткие мгновения, когда сон в виде полузабытья находил, видеть кровавую жижу, которая заполняла волшебый лес во сне. От нее не было спасения, как Дидрад не пытался бежать: ноги его вязли в ней и все делалось вокруг с неумолимой, неотвратимой медлительностью. Он вырывался, он пытался кричать, но не слышал себя и не чувствовал в себе никаких сил. Деревья того леса вдруг начинали ходить ходуном, скрипя как колеса телеги. Некоторые из них ржали, как лошади, среди них слышались дикие женские крики, потом вдруг с небес начинали валиться младенцы, отрубленные головы. Они рычали на него и старались запугать. А юноша метался между качавшимися стволами деревьев и чувствовал со спины, как за ним кто-то идет. Он знал кто это, подозревал, но не имел смелости обернуться, и бежал. Бежал до тех пор, пока не просыпался в холодном поту с истошным криком, который будил всю казарму.
   - Че?
   - Прочь иди.
   - Мразь! - прошипел Кахаорн и встал на ноги. Уходя он не удержался и с силой ткнул Дидрада ногой в грудь. Юноша охнул и закашлялся.
   Долгое время Дидрад не мог открыть глаза: он, то проваливался в полудрему, то резко пробуждался, ибо ему слышался гром, который, казалось гремел прямо над его ухом. Дышал он тяжело и сипло. Из носа воздух выходил такой горячий, словно внутри у юноши горел огромный костер.
   Наконец, он приподнялся на локте, а затем сел.
   Время до побудки он провел в таком положении, и только потом встал на ноги.
   По привычке, рука его потянулась за меховой курткой, но схватив ее, юноша поморщился, отбросил, и приложив руки в груди, нетвердой поступью направился к выходу.
   У дверей он столкнулся с нитами из городской стражи, которые только возвращались со службы. Они поприветствовали его и пропустили в дверь. Со спины солдаты оглядели его сгорбленную фигуру, покачали головой и недоуменно переглянулись.
   Действительно, никто из них не мог взять в толк, отчего творилось с Дидрадом все то, что с ним творилось. Ведь ему первому из них всех удалось захватить трофеи, первому досталась слава, его личная слава, ему одному достанется внушительный выкуп за женщин, а он словно и не рад этому. Тут только и оставалось, что качать головой и непонимающе переглядываться.
   Сделав шаг за дверцу казармы Дидрад тут же по колено провалился в снег. Его разгоряченная кожа с удовольствием приняла холодную ласку снежного наста. Поставив вторую ногу рядом с первой, юноша постоял некоторое время, удерживая равновесие и потом сказав "ойх", рухнул всем телом в снег.
   Его словно обожгло. Все: лицо, шея, грудь, руки и ноги, - все погрузилось в сладостную негу холодного плена, а после вмиг захолодело и стало болеть и гореть.
   Подняться Дидраду составило труда: руки проваливались еще глубже в снег и даже держа их полностью вытянутыми он не мог оторвать лица от холодно-жгучего белого покрова.
   Такое своеобразное купание взбодрило его и развеселило нескольких молодых нитов, которые проходили тогда мимо. Ответив на их смех несколькими снежками и получив от них пару в свою сторону, Дидрад широко улыбнулся нарождавшемуся дню, и растираясь и почесываясь, вернулся в казарму.
   Если до того, как в Трогодорп прибыло подкрепление, Дидрад искренне удивлялся тому, как много в крепости забот, то после прибытия новой молодой смены, он уже которую большую луну удивлялся, как в крепости мало забот, и что делать, по большому счету, вовсе и нечего. Что его хорига, что хоргиды регулярных войск только и делали, что целыми днями пропадали на стрельбище, утыкивая дротиками и копьями, иссекая в мелкую стружку стоящие стоймя чучела врагов, ели и маялись бездельем.
   Правда безделье это было "напускное", как метко выразился Рыжий Еф, потому, как каждый из нитов и хоргитинтов уже давно имел в городке какое-нибудь "свое" дело, которым большей частью и занимался в ту пропасть времени, которая бесполезно пропадала на службе. Командование обо всем этом знало, поэтому закрывало глаза на самовольное отлучение большей части гарнизона в город. Такому "пониманию" способоствовали и регулярные поступления взяток в карманы всевозможных начальников.
   Вот и в этот день Дидрад со Стробигашем и Каванной условились встретиться за городским валом, чтобы поехать на охоту в ближайший лес. Надо сказать, что последние двое жутко завидовали неожиданной славе Дидрада, сделавшей его известным на всю крепость и городок, и питали надежду наткнуться на зэлтов где-то там, в чаще леса и поубивать их (именно, поубивать, о том, что зэлты могут убить их молодые люди даже и возможности не допускали).
   Выезжать на охоту они стали с тех пор, как Пятый обзавелся конем. Он выменял его на телегу и клячу, которыми завладел как трофеями. Конь, которого старик прозвал Мордатый, за его широкоскулую мохнатую морду, не был уж очень хорош и больше годился не как ездовой, а для перевозки поклажи, но Пятый не унывал и приговаривал, что себе, что своей старухе, что "он-де еще нам всем покажеть". Держал он коня прямо в доме Толстоносихи, а неудовольствие ее притуплял заверениями, что "теперяче мы товар-то твой возить имеет средство, и спины нечего надрывать-то".
   Между тем, сам он к коню не подходил и питал к нему необъяснимый страх. На первых порах он даже втайне жалел, что соблазнился уговорами купца и совершил такой "неравный торг". Но после того, как с конем сдружились и Дидрад, и Пчелка (последняя и вовсе заявила как-то, что выйдет замуж только за коня), старик успокоился и пряча улыбку в усы, смотрел, как молодежь возится с его скотиной.
   Проводя в привычной ему торговой обстановке почти все свое время, Дидрад почувствовал, как в нем стали пробуждаться прежние наклонности к торгашеству, задавленные до того "стихоплетием", как он сам теперь называл ту пору своей жизни.
   Тяжелое перенесение смерти, которую он принес неизвестному мальчику-зэлту, было последним барьером, который отделял его "стихоплетскую" натуру от сурового и даже жестокого характера местных жителей. И эта преграда со временем обречена была рассыпаться прахом.
   А пока он бессознательно сопротивлялся огрубению. Часто перед сном к стыду его, на ум приходили строчки авторов, которых он читал когда-то, сидя в лавке у Дырганза. В такие минуты он смущался сам перед собой, старался отогнать стихи прочь, но позже все-таки давал им возможность разлиться в душе умиротворяющей нежностью и теплотой.
   - Че, здесь она-то? - спросил он у стражников у ворот, среди которых разглядел Мереча.
   - Шдеся, - кивнул тот. - Мы ее швали, швали, она ш ни в какую к нам... - Он хотел еще что-то сказать, но Дидрад уже вышел за ворота.
   Справа от них, слившись с придорожным сугробом, стояла дрожа от холода человечекая фигура замотанная с ног до головы в дырявую шубу. Она привалилась к частоколу крепости и смотрела себе под ноги.
   Дидрад недовольно посмотрел на нее и хотел было пройти мимо, но не смог.
   - Чего ты здесь стоишь? - спросил он ее. - Иди от меня. Я ведь не держу. Иди куда хочешь. Хоть вон к Толстоносихе иди.
   От его слов фигура вздрогнула и быстро подняла голову. Меж меховыми складками, которые образовывали своеобразный капюшон шубы выглянуло миловидное женское лицо. Оно глядело немного глуповато. Глаза женщины светло-серого цвета смотрели из-под полуприкрытых век и были печально-сонными, красный от холода нос, тонкие поджатые словно в обиде губы, - все эти черты выдавали в ней еще и упрямство, которое обыкновенно тем сильнее, чем глупее человек.
   Отделившись от частокола, девушка подошла к Дидраду и молча встала рядом.
   - Чтец, ты ее хоть отогрей, че ли? - хохотнули стражники. - Погляди, как трясет всю... Вот-жажь повадилася!..
   Девушка смотрела в лицо юноши не отрываясь. Она даже не повела глазами в сторону солдат у ворот, когда те заговорили, словно не слышала их или не понимала.
   Дидрад ни разу не смог выдержать ее взгляд и отводил глаза.
   - Пойдем, - сказал он тихо, но она не шевельнулась. Он не знал, понимала она его или нет. С тех пор, как она оказалась его добычей, он вообще ни разу не слышал от нее ни слова. Лишь раз она рассмеялась, когда они шли по улице и спереди них, поскользнувшись, грузно бухнулась в грязь и начала неистово поносить всех и вся какая-то старуха. Больше он не слышал от нее ни звука. За эту свою всем заметную черту характера она и получила новое имя, Молчунка. Не прошло и нескольких дней, а она уже стала тенью юноши.
   Дидрад отвел девушку в кабак Куля, накормил ее и напоил. В благодарность, она как и всегда до этого, обняла его, подставив его губам свою шею.
   Без капюшона она представала в совершенно ином виде. Несколько широкое лицо ее окаймляла со всех сторон густая копна светло-русых волос. Она была уложена у нее в две косы у середины шеи. Шею же она старалась всегда держать закрытой и открывала только для Дидрада, когда благодарила его.
   Молчунка не признавала лавок. Сидеть ей на них казалось очень неудобным, даже болезненным, что она и показывала всем своим видом. Зато на полу, у ног юноши она чувствовала себя прекрасно. Сидела всегда уложив ноги сбоку одна на другую и при этом умудрялась не опираться на руку. Ела она быстро, откусывая маленькие кусочки, и делала это так ловко, что ни один не выскользнул еще из ее рук.
   Дидрад часто засматривался на нее сверху вниз.
   Под шубой, которую ей сшила Толстоносиха из привезенных Пятым и Дидрадом шуб поверженных зэлтов, угадывались соблазнительные пышные формы ее тела.
   "Вот... тоже мне", - думалось в такие моменты юноше и он не мог сдержать улыбку. - "У Пятого добыча, как добыча. Продал ее и Мордатого купил, а у меня. Еще и тратиться приходиться и толку никакого".
   Порой в нем пробуждалось неуемное желание овладеть Молчункой, но к счастью, оно почему-то всегда просыпалось в нем посреди ночи, и юноша быстро справлялся с ним, насмехаясь над собой, куда же он пойдет в ночь да по такому морозу.
   Молчунка ночевала у Толстоносихи, но еще не занималась заря, как она выскальзывала на улицу и бежала к воротам крепости, чтобы там дождаться Дидрада. Торговка каждый приход юноши с девушкой в ее дом, поносила Молчунку на чем свет стоит, кляла ее за то, что она ворота оставляет открытыми, и что "носица по граду-то как околесица, да ищет себе (тут она употребляла слово, описывающее поведение непристойной женщины), и найдет!", заверяла она всех и для убедительности наглядно показывала "коли подол задрат, так под него затечет", и приподнимала свою юбку. Больше всего старуху бесило, что на ее грозные речи девушка совершенно не реагировала, а лишь улыбалась и смотрела на нее добро и открыто.
   - Вот ишо, - смущалась отчего-то Толстоносиха, - а ведь тянет губы, и впраду ведь не понимат. Че ж я воздух-то трясу. - С этим она прекращала браниться и уходила готовить на стол.
   Смущение ее впрочем проходило сразу же, как она скрывалась с глаз зэлтки и уже из кухни доносились ее поносы направленные на Пчелку.
   Пчелка особо привязалась к Молчунке, и любила, когда та, немного неуклюже заграбастывала ее маленькое тельце в свои объятия и прижимала к себе. В такие моменты девушка обычно прятала лицо от всех и тихо плакала, но о причинах ее слез знали только Пятый да Дидрад.
   - Тебя Плевуну надобно, - тихо сказал юноше старик, когда традиционное ворчание старухи закончилось в той комнате, где они сидели и переместилось в кухню.
   - Буркемалт его кажись звать, да? - поинтересовался Дидрад.
   - Знать не знаю, и знать не хочу, - отрезал старик и почтя свои обязанности исполненными, поднялся на ноги пошел во двор "пошебуршать чего".
   Буркемалт Плевун был именитым купцом, которого знала вся крепость. Именно он продал коня Пятому, и хотя последний уже принял этот торг, как выгодный себе, но все же недолюбливал торговца.
   С Плевуном Дидрад имел случай познакомиться достаточно давно и неожиданно. Как сам купец ему рассказал, они встретились с ним в... тюрьме, куда юноша с барнитами приходил проведать Огийду, а Плевун дежурил у двери, ожидая одного из охранников, которому он сунул энную сумму денег за то, чтобы тот донес своему тиниту, что купец и ему готов сунуть этого же товара за свое скорое освобождение.
   Слава про Плевуна ходила нехорошая. Говорили разное: что он торгует "на крови", то есть продает вещи погибших в сражениях нитов (как потом сам купец проговорился по пьяне, это оказалось сущей правдой), приторговывает оружием, помогает обменять тела убитых обеих сторон, получая с этого свою долю. Да много чего про него говорили. Дидрад половине этих слухов не верил, но про себя решил держаться настороже с этим человеком.
   Внешность у Плевуна была истинно купеческая. Был он толст, но не так, чтобы уж сильно - "может в теле до середки переломиться", так сказал про него отрекомендовавший его Кахаорн, роста был небольшого, такого, что едва доставал Дидраду до подбородка. Фигура его была в целом правильная и единственно чем страдала, так это головой. Голова у него была целый шедевр. Во-первых, была она у него очень большая и сплюснутая спереди и сзади, так, что походила на сковороду. Проплешина, широкой полосой прорезавшая его жидкую темно-русую шевелюру ото лба и до середины затылка, блестела потом во все времена года (как и все лицо). В самом начале проплешины, почти у вершины лба в черепе его имелось две вмятины и шрамик. Об их происхождении он понарассказывал столько историй, что ему в конце концов вообще перестали верить и кто-то из особо обидчивых его знакомцев пустил слух, что это ему его же баба пару раз дала "чем-то от досады".
   Глаза у Плевуна были постоянно настороже. Они походили на два уголька и постоянно словно всматривались в человека. Кто-то почитал его взгляд за проницательный, но большинство считало его плутоватым. Обрамление глаз в виде бровей и ресниц каким-то чудесным образом смягчало этот взгляд, делая его больше просительным и умолительным. Нос у него был картошкой, а вместе со щеками вообще образовывал клубень. Губы его словно были созданы в угодливой улыбке, а когда не пребывали в таком состоянии (к примеру, он ел), то всегда подрагивали, словно ожидая, что в любой момент им прикажут растянуться.
   Неизменными спутниками Плевуна была небольшая дрянная собачонка, которую он называл не иначе, как Отродье (она и вправду походила на что-то среднее между собакой и лесным чудищем: во всякое время облезала шерстью, всегда была зла и неприветлива с чужими, но зато просто обожала Плевуна) и большая тряпка, служившая ему платком, - вся заплеванная и просоленная до хруста. Эта тряпка спасала Плевуна потому, что он имел нехорошую привычку (поговаривали, что это кара богов) постоянно потеть: когда шел - потел, стоял - потел, говорил - тоже потел, возможно, он потел даже когда спал. Поэтому-то часто отирал лоб, нос и вообще, все лицо тряпицей (у него это даже вошло в привычку). То ли от пота, то ли по другой болезни, у него постоянно слезились глаза, он их самозабвенно натирал докрасна, от чего у него тут же начиналось течение из носа и он вынужден был шмыгать носом, сплевывать и сморкаться.
   Безопасно разговаривать с ним можно было только отстоя от него шагах в трех потому, что как только он хотел заговорить, то проводил тряпицей по лицу, круговыми движениями-завитками промокал глаза, сплевывал и сморкался, а потом уже выговаривал приветствие или еще что.
   Не будет лишним упомянуть о характере Плевуна. Несмотря на купеческое нутро, был он весьма щедр и добр. Правда все это он применял только по отношению к себе, но согласитесь для закоренелого торгаша и это уже достижение. К тому же, он постоянно считал. Он имел тягу в пересчету всего, что попадалось ему на глаза. Как-то раз он признался, что пересчитал и помнил счет всем домам на всех улицах, знал, сколько и у кого, чего в этих домах. Он пересчитал сколько бревен уходит на средний дом (и очень гордился, что у него больше всех бревен в доме), сколько денег тратится жителями на ту или другую их надобность, - в общем, представлял собой первые робкие попытки статистики войти в жизнь небольшого общества.
   Из недостатков, а точнее, тщеславия Плевуна мы можем отметить только его непременное желание оставаться обладателем дома, на который затрачено больше всего бревен (уже раза четыре, а кто говорил и пять, он начинал перестраивать свой дом, если узнавал, что где-то в их городке кто-то "посмел" отстроить домину по-больше).
   Говорил он на удивление правильно и скоро (сам Плевун объяснял это "жизнью своею короткою в Тиринте"). Слог его был плавен и певуч, что весьма способствовало купцу в делах.
   Несмотря на все его выдающиеся достоинства, люди почему-то отметили в нем самое неприглядное и недостойное качество - он часто сплевывал, и обозначили его соответственно - Плевун.
   - Пойду, схожу, - вздохнул Дидрад, хотя ему не терпелось взять коня и поехать на охоту. Он поднялся с лавки.
   Тут же подскочила и Молчунка. Она с волнением смотрела на него, видимо, не понимая, бросает он ее или еще что.
   - Сиди сегодня здесь до вечера, - сказал он громко (юноша отчего-то всегда обращался к ней так, словно она была туга на ухо).
   Девушка улыбнулась и последовала за ним.
   Дидрад вздохнул, но не стал ее останавливать.
   Едва выйдя из ворот дома Толстоносихи, он лицом к лицу столкнулся с Буркемалтом.
   Несмотря на свою тучность, купец резво отпрыгнул назад и в сторону.
   - Ты! - обрадовано воскликнул он и расплылся в широчайшей улыбке. Было преступным не упомянуть о его улыбке, вернее рте, который ее образовывал: была она открытая, красивая и необычайно жизнерадостная. По поводу нее Плевун как-то проговорился, что она у него такая "оттого, что только так я по жизни всегда и шел, с улыбкой. Ее вырабатывал, с нее и имею".
   Дидрад резко остановился. Сзади на него налетела девушка и пихнула настолько сильно, что он пробежал несколько шагов.
   - Иди в дом! - заорал он на нее.
   Молчунка испугано поглядела на него, рассеяно улыбнулась и осталась стоять на месте, как вкопанная.
   - Хороша баба, - быстро вмешался в разговор Плевун. Может он желал сгладить свою вину, а может и что иное вынашивал в себе.
   Юноша сам удивился тому, насколько его раздражила неловкость женщины. Он смотрел на нее тяжелым взглядом, под которым она сжималась в комочек (хотя ростом была повыше его), скрежетал зубами и сжал губы так, что они посинели.
   Купец быстро окинул взглядом обоих и неожиданно предложил:
   - Передай ее мне, Чтец (он угодливо улыбнулся). Я тебе цену хорошую дам. Не пожалеешь, отдашь.
   - Бери ее, бери так. Надоела она мне... жуть как...
   - Ты эт че добычай раскидываешьси?! - прервал юношу Пятый, который вышел за ворота, заслышав шум.
   Дидрад ничего не ответил: он уж и сам понял, что сказал лишнего.
   - Ну, если за так брать, то возьму, - расплылся в очередной улыбке Буркемалт.
   - За так, я те токмо башку твою безвласнутую отсечь могу, - пригрозил старик. - Нашел с кема торги-то вести!
   - Я лишь спросил, - менее весело улыбнулся купец и с сожалением и плохо скрываемым вожделением посмотрел на девушку.
   Та в свою очередь, выдержала его взгляд и вдруг вся выпрямилась и так взглянула на Плевуна, что тот крякнул и отступил на шаг.
   - Ты гляди, гляди, да не тронь-ка, - подтрунил над ним старик. - Баба хороша, да смотри, раз вдаст по лбу, засучишь токмо ножками-то.
   - Засучу, - согласился купец с восхищением глядя на гордую зэлтку. - Я б за такую...
   - Сколько б дал-то? - спросил Пятый.
   Денежный вопрос быстро отрезвил купца. Огонь в его глазках быстро потух и он посмотрел на девушку холодно и отстраненно.
   - Много разве дашь, - то ли спросил, то ли оценил он. - Вся хворая, с печалью...
   - Какая есть.
   - Много разве дашь за...
   - Торгач ты, Плевун, потому не люб мне, - сказал просто старик, запахивая рукой капюшон шубки девушки, который сполз ей на плечи, когда она гордо воспряла головой.
   - За любовью твоей и не гонялся никогда.
   - Не угнаться те, не ожидай.
   - Не ожидал ни в коей мере... никогда...
   - На том и порешим, - сказал старик и очертил рукой линию между собой и купцом. - А к намо больше не заглядывай коли дела нет. А коли есть, то токмо по нему и реки. И нечего... нечего... А ты в дом иди. Че ходить за ним-то, чай не покрадуть его! В дом! - И он подтолкнул гордую, но все же испуганную девушку обратно во двор.
   Ко всеобщему удивлению, она послушалась его и исчезла за воротами.
   - О чем говорить хотел? - сипло спросил Дидрад. Ему было и стыдно, и досадно одновременно за свое поведение.
   - По унагам и гардлам пришел к тебе говорить. Только теперь уже не здесь, и не с ним. С тобой одним хочу говорить. Пойдем, куда прикажешь.
   - К старому Кулю...
   - К старому Кулю не пойду, - нахмурился Буркемалт, - не место мне там. Пойдем к Пустобранке.
   - Не знаю такую.
   - Узнаешь. - Купец развернулся и пошел.
   - Заманиваеть, ой, заманиваеть! - погрозил ему пальцем Пятый. - Смотри, - он строго посмотрел на Дидрада.
   Юноша кивнул и, призвав на помощь все свои прежние навыки в торговле, пошел следом за Плевуном.
   Пустобранка, которую прозвали так за склочный характер, держала два дома почти на другом конце городка. Были они большие, чисто прибранные, с претензием на роскошь (как она понималась в этих местах) и публика в них собиралась соответствующая: купцы, бывшие имниты и тиниты и люд, сколотивший себе состояние на различных делах.
   С Буркемалтом Дидрад проговорил долго и все больше про оружие. Торговались они долго, по мелким вопросам могли отклониться в сторону и завести разговор про философию жизни, но неизменно возвращались к теме и продолжали спорить.
   Плевун пытался напоить Дидрада хорошим вином, но тот быстро смекнул, к чему такая щедрость и отказался пить до тех пор, пока сделка не будет совершена.
   Лишь к середине дня они вышли от Пустобранки. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что оба они недовольны сделкой. Но едва они распрощались друг с другом и отвернулись каждый в свою сторону, как на лицах, что одного, что другого отобразилось выражение глубочайшего удовлетворения.
   - Че? - спросил Пятый Дидрада, даже не дав ему войти в ворота. Он словно поджидал его здесь с самого утра.
   - Обговорили.
   - И че?
   - Продал.
   - Че из тя, как из овцы-то сзади по крохе валица. Ты говори дело?
   - Гардлы за двенадцать, а унаги за тридцать пять пошли.
   - Фью, - присвистнул старик, но вдруг лицо его омрачилось. - Зря унаги-то продал, - покачал он головой и в задумчивости полез ковыряться в носу. - Пригодилися бы, - сказал он и с расстройства сморкнулся. - Ну, да ладно...
   - Еще набьем, - расхохотался Дидрад.
   - Эт сколько жежь у тя получаетси деньги будет?
   - Сто шесть
   Пятый засвистел так протяжно, что Толстоносиха высунулась из-за двери и попросила "приткнуца дабы че не было".
   - Эт сколь же коняк таких купить-то можа? - спросил старик.
   - Двух или одного, но боевого.
   - Боевого, - протянул нараспев вслед за юношей Пятый и зачем-то гордо откинул голову назад.
   - Пойдем-ка в дом, я те еще чего расскажу, - предложил Дидрад, оглядываясь по сторонам.
   - Че, еще чего было-то?
   - Пойдем, пойдем.
   Они вошли в дом и поднялись на второй этаж.
   - А где Молчунка-то? - спросил Дидрад.
   - А-а, - улыбнулся старик, - ускучился. - И видя, что юноша смутился, снисходительно проговорил:
   - Как словами ей врезал седни по-утру, дык у нее способность к кухне приискалася.
   - Мне Плевун дело сказал.
   - Како?
   - С зэлтами торговать.
   - С зэлтами-то? Торговать-то?
   - Да. Сказал, у тебя как снега сойдут срок придет со службы идти. Оставайся, говорит, будет дела делать.
   - Дела, - многозначительно произнес Пятый, - дела - это хорошо, токмо много ль дел с ним сделашь?
   - Я тоже так подумал. Но потом вспомнил про...
   - Про че?
   - Про... Молчунку. Мне ее кормить нечем. Я ведь за службу токмо... только вот разве, что эти сто шесть и поимею.
   - Ну, дык эт жежь СТО ШЕСТЬ!!! - всплеснул руками старик, хотя сам не считал дальше пяти.
   - Это здесь они сто шесть, а там... в Тиринте...
   - Че, там?
   - Там они двадцать шесть.
   - Двадцать шесть, - машинально повторил Пятый с отрешенным видом. - И че ж?
   - Нечем кормить, че ж? - раздражился Дидрад.
   - Дык подохнет, - непонятно каким тоном, или сожалеющим, или констатирующим факт проговорил старик. - Убыток, - вздохнул он и согласно кивнул. - Можа до пахоты разыщуца ее-то... родня-то?
   - Не знаю, - тяжело вздохнул Дидрад и водрузил голову на руки, а потом зажал ее между ладонями. - Добыча, - усмехнулся он, подумав про себя о Молчунке. - Половина добычи пала, другая - голодает. - И он снова усмехнулся.
   В голове его крутились мысли, о которых он не мог сказать Пятому. Ни словом он ни разу не обмолвился о Всадниках темной ночи, о причине своего нахождения здесь, о многом том, о чем его всякий день так и подмывало кому-нибудь рассказать.
   - Кава со Стробом приходили?
   - Да-да-да, - проговорил старик, также погруженный в свои думы.
   - Чего, злые?
   - Не-е-е, обиделися тока... - Пятый нахмурился обдумывая что-то особенно тщательно. - Ты, вот оно че, - начал он сразу, - ты соглашайси с Плевуном.
   Дидрад удивленно посмотрел на старика.
   - Че зыришь так-то? Соглашайси, грю.
   Юноша надолго задумался, а потом отмахнулся словно от назойливой мухи и выдохнул:
   - Соглашусь.
   В комнату осторожно вошли.
   Оба мужчины посмотрели на вошедшего. Это была Молчунка. Шла она тихо, на цыпочках и была в красивом небесно-голубом платье, которое принадлежало старухе потому, что было девушке мало. Молчунка приближалась мягко, как кошка, застенчиво улыбалась и несла у грудей две плошки с едой, источавшей удивительный и неведомый до того ни старику, ни юноше аромат.
   - И не знаю, за че хватиться-то, - подмигнул Дидраду Пятый, глазами указывая на плошки у грудей девушки, которые красиво очерчивались лоснящейся тканью парэлы. - Хороша баба, - прошептал он.
   Девушка не отрывала глаз от юноши. Встав в нескольких шагах от него, она не шевелилась.
   - Взять, че ли, надоть? - спросил старик. - Эт она у тя прощеньица просит за утрешнее.
   Дидрад улыбнулся. Встал, взял плошки из рук девушки и поставил их на лавку. Потом подошел к ней и нежно поцеловал в подставленную шею.
   Молчунка зарделась и опустила глаза.
   - А чем те не баба? - неожиданно воскликнул Пятый. - Самая баба.
   - Нет, она... - Дидрад не довогорил, замахал свободной от плошки рукой и сел на лавку. - Вот возьму что за нее причитается и уеду.
   В полутьме помещения ни он, ни старик не заметили, как девушка отшатнулась и побледнела. Увлеченные кушанием, мужчины не обратили внимание и на то, как она повернулась и слегка пошатываясь пошла к выходу из помещения.
  
  ***
  
   - Ох и свиреп был Свистун! - сказал Буркемалт и передернул плечами.
   - Свиреп, - согласился Каванна.
   - Таких снегов давненько не бывало, - кивнул Дидрад.
   - Че щас тама делаеца, страх! - донесся до них со спины голос Пятого.
   - Где эт, тама? - не понял Каванна.
   - Тама, в лесах-то их. Они, говорят, под землей живут. Кабы их сейчаса всех позавалило бы, чеб не шли в эту пору.
   - Можа они потому и не идут, че завалило, - вмешался в разговор Стробигаш.
   - Можа и потому, - согласился старик. - Пора бы ужешь им идти...
   Буркемалт, Дидрад, Каванна, Стробигаш, Пятый и Молчунка при трех конях и двух санях ехали по тракту, который уходил от крепости в сторону ближайшего тиринтского форпоста. Такие форпосты в виде обнесенных частоколом лагерей на две сотни солдат, назывались гроспы. Они стояли на излучинах рек в нескольких тысячах локтей от основного лагеря-крепости. Для несведущего человека их предназначение было темным, а служба там самоубийственной потому, что при ежегодных зимних нападениях зэлтов такие гроспы сжигались дотла. Но их всякий раз отстраивали заново потому, что именно гроспы позволяли крепостным гарнизонам знать, где и когда граница империи была перейдена врагом и примерно в каком количестве. Да и гарнизоны таких форпостов редко погибали полностью - они охраняли себя со свей тщательностью, и уходили незадолго до того, как толпы зэлтов появлялись из леса.
   Дорога эта Дидраду была знакома благодаря памятной схватке с пятью зэлтами, она часто снилась ему по ночам, но сейчас, едя по ней на своем собственном пегом боевом коне - огромном животном породы, название которой было так длинно, что он даже не пытался его запомнить - проезжая по ней впервые с осени, он даже не ощущал трепета в душе или чувства страха.
   Поминутно, с большим удовольствием он оглядывал свои новые самодельные "доспехи", которые помог ему сделать Пятый. Доспехи эти представляли собой железный шлем мальчика, которого он убил стрелой и не продал впоследствие, кожаной куртки со шнуровкой, которая была переделана так, что расстегивалась по бокам. На груди же ее было сделано новшество, которое отличало только "доспехи" этих мест.
   По совету Пятого Дидрад купил несколько бродубленных шкур, самолично просолил их для жесткости, порезал на толстые ленты, а потом обвернув эти ленты вокруг высушенных дубовых прутьев, прикрепил эти прутья в два наката у себя на груди. Прикрыв таким образом весь торс, а также юбку спереди, юноша смог убедиться, что получившиеся "доспехи" были достаточно прочны.
   - Редка горона возьмет такое, - заверил его старик, похлопывая по груди, - а уж про гардлу и говорить нече... На возьми, - проговорил он затем и протянул юноше железную пластину в виде солнца, которую ему "за почет выдали", и которую Дидрад тут же и прикретил по центру груди.
   Первое время "доспехи" требовали доработки, но после нескольких корректирующих ударов топором, они перестали мешать двигать руками и сели как влитые.
   - Теперяче главное не раздаца (старик развел руки вширь у живота) и не ужаца (он свел ладони в комок).
   Коня Дидрад приобрел совсем недавно, уплатив за него сто пятьдесят местных стринтов и еще не полностью к нему привык. Во-первых, оказалось, что боевые кони более широки, чем не боевые. Поэтому юноше пришлось подложить под себя больше шкур, чтобы не так давило снизу. Во-вторых, боевой конь был приучен понимать несколько команд, но так, как это был зэлтский боевой конь, то понимал он только по-зэлтски и это была еще одна трудность.
   Купил он коня под имя старика, чтобы не возбуждать ненужных разговоров в крепости. Пятый же находился на том уровне почета и в таком возрасте, что купи он себе даже табун лошадей, никто ничего "такого" за ним все равно не заподозрил бы.
   - Эх, ниты, - выдохнул радостно Стробигаш, который в этот момент ехал на Мордатом (он и Каванна поочередно на нем ехали), - скоро... все...
   - Покинете крепость? - осведомился Плевун.
   - А че?
   - Нет, ничего, спрашиваю от интереса.
   - Боги нам укажат, - ответил Каванна. Он все время пристально смотрел на сани купца, в которых сидел сам Буркемалт и еще три наемных вояки - все зэлты, ранее служившие в гарнизоне, уже пожилые, но не утерявшие силы и ратные умения.
   - Я вот бы ни за что не уехал, - промолвил купец.
   - Эт отчего ж? - удивился Стробигаш. Он заерзал на спине коня и недовольно посмотрел на Каванну.
   С недавних пор они сильно сдружились. Но дружба эта была, скорее, вопреки, чем в угоду. Дружили они из-за Дидрада, кроме него их ничего больше не связывало. После того, как юноша стал знаменит в городке и крепости, их дружба окрепла.
   Вот и теперь они с гордостью восседали поочередно на Мордатом и чутко следили за тем, чтобы ни один из них не проехал больше, чем они до этого условились. Последнее условие, правда, и было нарушено Каванной, который уж очень загляделся на сани купца, которые везли разнообразные товары, часть из которых выглядывала из-под шкур, и проглядел, что Стробигаш едет очень долго. Последний сперва сиял от радости, что удалось урвать лишнее, но со временем понял, что это "лишнее" выливается ему натиранием промежности и жуткой болью в ногах. Поэтому-то он сначала с неготодавнием, а потом почти с мольбой оглядывал своего друга.
   Может показаться странным, что они взяли с собой Молчунку. Это было тем более странно, что ехали они через опасное место, в опасное место и в опасный период.
   Однако все, даже осторожный Пятый ничего не имели против девушки потому, что у нее в последнее время выявилось очень полезное для них качество. Оказалось, что она метко стреляет из лука. Притом делает это так легко и непринужденно, без видимого напряжения, что даже видавший виды старик не удержался от восхищения, когда девушка убила стрелой белку с расстояния в сто шагов.
   - Эт жежь таку козявочку, такой... - и он не договорил, указывая на полутораметрую стрелу.
   Какое бы презрение не питал Пятый к лучному делу, но все же и ему пришлось признать, что стрельба из лука значительно увеличивает силы отдельного нита. Поэтому к каждодневным утренним упражением с мечом, дневным забавам с дротиками, прибавились еще вечерние стрельбы из лука.
   Удивительно, но на стельбах Молчунка словно преображалась и становилась такой, какой не была никогда в течение дня. Она веселилась, смеялась, когда не попадали в цель, не меньше смеялась и радовалась, когда старик и юноша попадали и жестами старалась показать, как надо стрелять.
   Уже через большую луну таких тренировок Дидрад мог очень точно бить на расстояние в сто шагов по какой угодно цели. Ему было конечно далеко до умения Молчунки попадать в предметы с человеческий рост с расстояния в шестьсот шагов, но он не отчаивался и продолжал упорно драть пальцы о тетиву. Последнее обстоятельство, кстати, вынудило его ходить с обвязанными тряпкой указательным и средним пальцем правой руки.
   Пятый с Молчункой и Каванной удобно расположились на санях, закутавшись в шубы с ног до головы. Пятый лежал на спине и беззаботно глядел куда-то вверх в небеса. Молчунка лежала на боку и смотрела на снег, по которому они ехали. Лицо ее раскраснелось от холода. Иной раз она быстро поводила глазами и оглядывала с ног до головы Дидрада, большая часть которого была скрыта от нее меховой накидкой, закрывавшей всю его спину, круп коня и спадавшую на грудь юноше двумя лапами с когтями (эту накидку "в будущность дел" ему подарил Плевун, когда юноша ему сообщил, что входит в его приграничный торг).
   - Два снега сошло-то как быстро, - сказал Дидрад, окутанный в голове клубами пара, вырывавшимися при каждом слове. Он вытащил из меховой варежки руку и потер ею нос. Потом поправил меховую поддевку на голове, поверх которой крепился шлем, а также большой меховой воротник, которым была поверху оторочена накидка. С удовольствием оглядев себя еще раз, он усмехнулся. "Как прибыл сюда, все над зэлтами посмеивался, меховыми тюками называл, а теперь, как посмотреть, так и сам не лучше - и штаны, и плащ, и рукавицы", - подумал он, поспудно вынимая и вкладывая обратно в ножны меч, чтобы не примерз (привычка, которую ему привил Пятый).
   На его слова никто не откликнулся.
   Долгое время ехали молча. Только лишь кони, крытые не хуже людей попонами и шкурами, всхрапывали от мороза, да лес по краям дороги трещал и жалобно постанывал.
   "Красота", - подумал отрешенно Дидрад, обводя глазами округу.
   Пейзаж и вправду был торжественным и притягивал взгляд. Лес, одетый в кроне в белесую ледяную корку, посеребренный по стволу снегом, а у корней утопавший в глубоких сугробах, стоял величественно и тихо. Лишь изредка безмятежность белых исполинов нарушала какая-нибудь птица, слетавшая с ветки при приближении саней. Этот ее прыжок вызывал суматоху в ветвях спящих деревьев, они шумели, словно злились тихо, неумело на несносную проказницу, посмевшую нарушить их сон. Но снежная пыльца осыпалась, взмахи крыльев тонули в тишине и лес снова погружался в дрему. Иной раз дорогу пересекали большие и маленькие следы. Молчунка, казалось, угадывала каждый из них и улыбалась им, вероятно, представляя себе зверьков.
   - Ты ноги-то коню обвязал, чеб об наст-то не скребли? - спросил неожиданно Пятый.
   Дидрад, погруженный в свои мысли, вздрогнул и кивнул, завязал.
   - Хоро, - промолвил старик, который в последнее время взял в привычку не договаривать слова "по лености", как он сам это объяснял.
   - Здесь разъедемся, - сообщил им Плевун. - Мне вон туда путь. - И он указал налево.
   - Когда ждать-то? - спросил Дидрад.
   - Как прибуду, так дам знать. Без этого не жди. Мпу, пошла, - прикрикнул он на лошадь. Она ускорила бег в сторону узкой дороги, которая отходила от тракта и шла глухим лесом. Эту дорогу называли горькой или горевой потому, что по ней каждую зиму на грабеж и разбой из лесов приходили в империю тысячи и тысячи эамалов - диких зэлтов.
   Едва сани купца скрылись за деревьями больше походившими на белые мраморные колонны, как Каванна зло выругался и сплюнул, обозвав Буркемалта "проклятой торгашкай".
   Откуда-то издалека донесся дробный стук. Он повторился несколько раз, сопроводился резким криком и стих.
   - Можа станем, отдохнем, - не выдержал наконец Стробигаш, выражая лицом наибольшее отрешение, хотя вся промежность его уже горела, а ноги болели так, что от стискивания зубов у него пот струился со лба.
   - Нетуть, до Гатирра поспеть надо. В темнюгу здеся делать-то нече... - снова недоговорил Пятый.
   - Нече, нече, - услышал Дидрад, как Стробигаш передразнил его.
   - А ты че... ты эт че уж столько идешь... и молчит он, молчит!.. - неожиданно опомнился Каванна, и к плохо скрываемой радости Стробигаша согнал его с коня.
   Суматоха, поднявшаяся от этих перестановок в санях, потревожила Молчунку, которая задремала, заглядевшись на мелькание снега. Она села, свесив ноги, потом соскочила с саней и сладко потянулась, не обращая внимания на то, что провалилась в снег почти по пояс.
   "И", тягуче пронеслось над ними вместе с большой птицей, промелькнувшей между вершин деревьев и скрывшейся где-то за рекой.
   Дидрад остановил коня и непонимающе смотрел на девушку, может случилось что. Та тоже смотрела на него неотрывно и вдруг, неправильно поняв его действия, бросилась к коню и с необычайной ловкостью запрыгнув ему на круп, прилипла к юноше сзади. Дидрад ощутил, как мягкие, но сильные руки девушки обвились вокруг его торса и прижали ее к нему. Вдобавок она сладко зевнула прямо ему в ухо, пощикотав его своим дыханием и положила голову ему на плечо.
   От неожиданности конь присел, но потом выправился, но заметно сбавил ход.
   - Ты его позади саней веди, чебы легча ему, - подсказал старик.
   Дидрад кивнул и последовал его совету.
   Весь оставшийся путь до гроспа он ехал молча, замирая и сладко томясь от того, что ощущал спиной тепло тела девушки.
   Уже смеркалось, когда они выехали на опушку леса, которая сбегала к реке. Почти у самой кромки воды, закованной в ту пору в ледовый панцирь, Дидрад разглядел необычайное строение. Это был длинный в сорок локтей сруб, очень узкий с удлиненными боковыми стенами, спускавшимися в самую воду реки (а сейчас торчавших прямо изо льда).
   "Где же там умещается хорига?" - подивился юноша.
   Между тем, сани свернули с дороги и выехали прямо на лед. Он был настолько крепок, что даже не закрипел под полозьями саней.
   - Хорошо взялося! - похвалил Пятый, ударив пару раз лед рукой. - Можна перейти-то. - И он направил лошадь на середину реки.
   Только сейчас Дидрад заметил там, куда поехали сани, островок. Он располагался в двух или трех сотнях шагов от берега и был скрыт до того от глаз юноши мыском сплошь поросшим лесом. На острове был виден частокол, огораживающий его почти по линии воды. От времени и ветров он почернел и виделся с берега огромными зубами чудища, которое отчего-то заснуло разинув пасть.
   - Черна пята, - познакомил Пятый молодых людей с этим местом.
   - Почему черна и пята? - спросил Стробигаш, блаженно вытянувший ноги на санях.
   - Пята потому, че вода, река ее со всякай стороны окружила, а черна потому, как горелась ужежь неисчислимо раз. Здеся разок - другой хориги погибель находили. Никто из нитов не воротилси. Ушли, а в обрат и нетути никого.
   Сразу после таких представлений гроспа, место это для Дидрада и его друзей вдруг превратилось из загадочно-притягательного и страшное и отталкивающее.
   "Кому хорошо", - подумал Дидрад, с умилением заглядывая сбоку в лицо Молчунке, которое она постаралась масимально приблизить к его лицу. Девушка дремала, она дышала равномерно и тихо. Щечка ее, оттопыренная под тяжестью остальной головы заставила губки перевязаться в смешной бантик.
   Поглядев на нее некоторое время, юноша ощутил внутри себя необычайный прилив сил и необъяснимую радость.
   "Разве может что-то случиться, разве может что-то произойти, когда... она так сладко спит?" - всплыло в его мозгу, и Дидраду показались кощунственными все тревоги, которые начали его терзать.
   Укорив себя за малодушие, он смело повел коня через реку.
  
  ***
  
   - Куль! Куль! - Каванна с чувством выругался. - Где ты? - заорал, что было силы и выразился о хозяине кабака в том смысле, что его фигура комплекцией напоминает старую свинью, вывалившуюся в нечистотах.
   Но несмотря на такие призывы, старый Куль никак не хотел появляться.
   - Не дозовешси, - сладко зевнул Пятый, слегка приподняв голову над руками. Он лежал на лавке, вытянувшись во весь рост и что-то мычал себе под нос (казалось, он, то ли пел, то ли о чем-то говорил сам с собой).
   - Это я-то не дозовуся?! - возмутился Каванна и заорал "Куль" так, что стены заходили ходуном.
   Откуда-то из дымовой пелены, которая сплошь скрывала от взглядов Каванны, Стробигаша, Дидрада и Пятого дальнюю, хозяйственную часть кабака, подобно грозовой туче на горизонте, замаячила дородная фигура хозяина.
   - Иду, - рявкнул он не менее громогласно, так, что несколько упившихся вдупель посетителей подскочили на лавках и стали глупо оглядываться по сторонам, почесываясь и зевая.
   Вопреки обещанию к солдатам подошел не сам Куль, а служка, вид которого призывал кого-нибудь из посетителей проткнуть его мечом или еще чем, настолько уставшим, осунувшимся и черным от копоти было его лицо.
   - Че вам? - сказал он апатично.
   - Че-че, жрать еще снеси, че... - нагрубил ему Каванна и заметив, что тот развернулся и медленно поплелся на кухню, наградил его чувствительным толчком в спину. - Быстрей жежь, ты!
   Солдаты заняли две небольшие лавки прямо у самого входа в кабак. Пятый хотел было скандалить, чтобы им выделили места ближе к печи, но Дидрад уговорил его сесть подле двери.
   Старик, впрочем, и здесь себя не сильно обидел, завладев отдельной лавкой и развалившись на ней в гордом одиночестве. Трое его друзей уселись на одну лавку у стены и устало вытянули ноги под лавку Пятого.
   Дидрад облокотил пылавшую жаром голову о грязную до засаленности стену кабака и попытался расслабить тело. Удавалось это с трудом потому, что оно (тело его) и без того было не особо напряжено во все несколько дней, которые прошли с момента приезда их из гроспа.
   Поездка их туда требует краткого, но все же упоминания, ибо именно она, а точнее успех ее и послужил причиной расслабленности друзей все эти дни.
   В гроспе, помимо дел обеспечения продовольствием гарнизона (почетную миссию эту Пятый буквально выбил для себя, протаскавшись почти большую луну за тинитом своей хоргиты с уговорами), прибывшие имели и другие цели. Вернее сказать, цели эти были и не их вовсе, а Плевуна и именно он посоветовал им обратиться с очень выгодным предложением к новому тиниту гроспа.
   Суть предложения купца, переданного через Дидрада, заключалась в том, что тиниту были предложены хорошие деньги за то, что он будет тайно ссылать зэлтское оружие и "еще чего пожелает из зэлтского скарба", захваченного на границе, в крепость на имя Дидрада и под его же конвоем. А чтобы тинит не думал, что это все шуточки, юноша передал ему "за почет и в подарок" двадцать стринтов, да не местного пошиба (в той местности за стринт почитали не саму серебряную палочку, а ее четвертинку), а полнокровный тиринтский стринт.
   Дидрад едва сдержал улыбку, когда заметил как изменилось лицо тинита, до того надменно и с презрением - с мыслями "продался купчишке", взиравшего на него, как задрожали его руки, да и лицо немного перекосило. Как покраснел он, опунцовел от шеи до макушки, и стал часто сглатывать, и невольно перешел на подобострасный тон в разговоре.
   Дело не потребовало много времени и поэтому уже следующим утром, на заре, небольшой отряд вышел из форпоста и к концу дня благополучно достиг крепости.
   Под многими слоями шкур, а также под телами Молчунки, Пятого и Каванны со Стробигашем (оба натерли себе низ при езде на "голом" крупе Мордатого и благородно уступали друг другу места на его спине) лежали дюжина гардл, а также один меч, за гроши купленные у воинов гроспа. Этот товар сулил огромные барыши, и все, кто знал о нем (Пятый, от которого Дидрад ничего не скрывал, и сам юноша) искренне радовались такому положению дел.
   Старик и без того любивший поговорить, не умолкал всю дорогу до крепости, поражая своих попутчиков беспричинной жизнерадостностью.
   По приезде в Трогодорп, оружие той же ночью было свезено к доверенным людям Плевуна и сдано под внушительную плату, которой хватило не только на то, чтобы заткнуть рот Толстоносихе в ее постоянных брюзгах "о шляниях" Пятого, но и чтобы кутить у старого Куля, активно раскручивая колесо круговорота денег в природе.
   Сидя у стены и вдыхая горьковатый дымный воздух кабака, Дидрад то проваливался в дрему, то прытко "выскакивал" из нее, вздрагивая и непонимающе оглядываясь по сторонам. Шум в его уши вплывал все больше неравномерно, словно волнами - то затихая, то накатывая с невиданным ревом.
   - Чтец, возьми-кось, - толкнули Дидрада в грудь. Он открыл глаза и увидел прямо под своим носом огромный деревянный ковш, в котором плескалась неелга. Поняв, что это, он чему-то кивнул и неуверенно взял его в руку.
   Юноша находился на той стадии опьянения, когда можно пить и есть что угодно, сколько угодно и когда угодно.
   Не прошло и нескольких минут, как ковш опустел, а глаза Дидрада вновь закатились. Искорки сознания, блиставшие очень глубоко в мозгу, донесли ему, что он очень сильно ударился головой о стену, когда опирался на нее. Но звук этот долетел до него самого словно откуда-то со стороны и совсем к нему не относился.
   "Все прочь... прочь", - подумалось юноше и он улыбнулся. - "Хорошо мне, хорошо!" Ему действительно было тогда очень хорошо, огромное удовлетворение, умиротворение, всеобъемлющий покой легли на его душу, истерзанную в последнее время не сколько жизнью, сколько самой собой.
   С некоторых пор легкое опьянение уже не спасало от тяжелых дум и предчувствий. Оно перестало лечить, все больше уводя от покоя в вязкий мир философствования, где его уже поджидали вопросы, а кто я, а зачем я здесь, да что толку мне здесь, и многие другие. Они одолевали его, теснили, припирали к невидимой стене и спрашивали, спрашивали, спрашивали. Дидрад же только и мог, что с отстраненным видом смотреть на них или тихо выть, не зная, что ответить (он и вправду, когда спал пьян, то тихо подвывал). И единственным спасением, одним только выходом для него было лить в себя еще больше неелги, заливать ей все вопросы, отгонять всякую философию, убивать даже само понятие мысли. О, как прекрасно было ни о чем не думать! Как же хорошо ему становилось в отупении смотреть перед собой или, закрыв глаза, наблюдать пустую темноту, или следить за мириадами красно-белых точек, высвечивающихся на внутренней стороне его век. Он полюбил этот момент отупения, момент полного идиотизма, когда он только и мог быть свободным от себя самого, не знать себя, не чувствовать...
   - Чтец, ишо, - сказали ему.
   Не открывая глаз, он нащупал ковш и тут же вылил его в себя, большей частью окатив неелгой грудь.
   Неожиданно, грудью своей, мокротой на ней, он почувствовал порыв холода, который бывал только тогда, когда кто-нибудь входил в двери кабака. И сразу после того, как прохлада прошлась по груди, по помещению пронеслось жалобно и протяжно:
   - Добрые горожане, добрые жители империи священного императора нашего. Взываю к вам, как посланец богов, как часть грязи ног их, которая опала на землю и несет их волю в ваши души. Оградите себя от греховного, от постыдного и порочного, загляните в глаза мои и увидьте там волю богов...
   При звуках этого певучего голоса, кабак на миг затих, а потом разговоры возобновились, как ни в чем не бывало
   - Подайте на живот мой и я ртом своим защищу вас. Подайте на благо свое, и я зарекусь вами, подайте, - продолжал тянуть попрошайка, принюхиваясь к ароматам кабака, от которых у него началось такое обильное слюноотделение, что он сначала проглатывал части слов, потом все слова, а после еле оканчивал фразы.
   - Поди-кось сюды, - позвал Пятый нищего. - Ты чей-то будешь?
   - Я грязь, - начал было тот, но старик перебил его:
   - Пей. - И ткнул ему полупустой ковш прямо в лицо.
   Попрошайка, образ которого крутился перед глазами Дидрада во все стороны, жадно схватил ковш и залпом выпил.
   - Куль! - заорал Каванна. - Еще на нас и на него. - Он указал на человека в рубище (юноша разглядел, что он был в рубище)
   - Ты блаженай че ль? - спросил Пятый и как всякий опьяневший человек, закончил свою фразу длинным выдохом.
   - Блаженай, - с готовностью согласился повеселевший странник.
   - Много ходишь? - спросил Дидрад, но его никто не услышал.
   - Какого роду ты будешь-та? - продолжал допрос Пятый.
   Попрошайка что-то сказал, но юноша не расслышал.
   Из неторопливой беседы, которая долетала до него тягуче и отрывками, Дидрад понял, что блаженный обошел всю империю, много чего видел и слышал, знал, вроде как, какие-то тайны, о которых обещал сказать после того, как ему закажут поесть. Говорил еще что-то, но юноша не слушал его, - в нем отчего-то закипала злоба. Несколько раз он приподнимал веки и с ненавистью глядел на оборванца. Нахальная физиономия последнего, здоровый цвет его румяного лица, его веселость тем больше злили Дидрада, чем чаще он на него глядел.
   Провал в забытье спас его на некоторое время от необъяснимой злобы.
   Юноше привиделся Огийда в последнюю их встречу: они сидели почему-то в кабаке у Куля, а посреди кабака была большая выгребная яма, и ноги их свисали в нее. Но это, казалось, совершенно не волновало Огийду. Он не смотрел на Дидрада, а глядел все больше в выгребную яму. "Мы с тобой не такие, как они", - он кивнул, указывая глазами на дно ямы, - "другие мы... говорим... мыслим, - все у нас по-другому. Мы с тобой не такие, как они..."
   Дидрад говорил ему, что он знает это, и хотел еще сказать, что давно его уже не видел и что по его ощущениям даже соскучился. Он пытался ему рассказать, что у него на душе (странно, но он почти сразу решил сделать это, словно боялся, что у него, как и тогда у Огийды, не будет времени, и что опять получиться "о постороннем много, а о главном... как всегда"), но друг его не слушал. Огийда продолжал повторять, что они с ним другие.
   Неожиданно он повернул голову и посмотрел на Дидрада. "Помнишь, я говорил тебе тогда о самом главном, о том, что не могу я так жить, как меня жить заставляли? Помнишь?" - И не дожидаясь ответа, продолжал: - "Я тогда сам пошел, сам на все пошел. И Бог мне сказал, что я правильно сделал (Огийда расплылся в радостной улыбке, такой, какой никогда Дидрад у него не видел). Все правильно сделал". "А тебе там... там вообще... хорошо?" - спросил Дидрад и ком подступил к его горлу. Огийда удивленно посмотрел на него и... прыснул со смеху. "Не знаю", - он просто пожал плечами, - "может и хорошо, а может и нет". Он помолчал задумчиво, а потом снова улыбнулся и тихо сказал: "Но он один. Я был прав", - и он рассмеялся. Смехом этим он отчего-то в тот момент очень походил на Молчунку. Неожиданно, образ его стал растворяться, а из выгребной ямы донеслось: "Нет, не такося... на то и Боги, что его нетуть. Они сильнее вашего. Иначе бы не мы к вам, а вы к нам..."
   Дидрад вздрогнул и открыл глаза.
   В кабаке было необычайно тихо. Даже сквозь опьянение юноша понял это. Посреди кабака стоял шатаясь новый знакомец Пятого, побирушка, и громогласным голосом вещал:
   - Боги, а особо Тирот и Гатирр правят всем, что под ними видно. Они все глядят, все видят и не укрыться греховникам от их справедливо... дливе... вово глаза. они и ваших богов видят, и они под ними...
   - Ну ты, грязнорожий, ты эт про наших че ли богов? - загремело где-то сбоку и в дыму стала подниматься огромная фигура. - Зэлски боги ничем не хуже... ваших...
   - Хуже, - зарычал Каванна, но благом было то, что от опьянения он еле ворочал языком и слова его не долетели до зэлта.
   - Отчего же зэлски боги не оберегли вас от нас? - вскричал еще кто-то из посетителей.
   - Горожане, господари мои, - пытался утихомирить всех Куль. Лицо его было испуганным и бледным, - боги все... достойны почитания и... они достойны...
   - Заткнись, мелочна твоя душонка. Ты продалси им, - заорал другой голос, не уточнив, кому Куль продался.
   - Господари, господари, - лепетал кабачник, становясь посреди комнаты и стараясь оттеснить блаженного к выходу, - стража ведь, коли прознают... стража... стража... господари... тиры...
   - Впрочь, мерива! - закричали откуда-то из дыма, обозвав Куля именем злого зэлтского духа, предавшего своего великого бога. - Я раскрою башку этому...
   - Токмо попробуй! - заорал Пятый и сел на скамье. Глаза его были налиты кровью. - Токмо попробь, - язык его заплетался.
   - С именем Гатирра, владыки смертей! - завизжал попрошайска. - Во имя... - Он не договорил потому, что получил мощнейший удар по челюсти и рухнул к ногам огромного зэлта. Тот пнул его для отстрастки, но не удовлетворился этим.
   - Кто тамо еще вякала? - загремел он на плохом тиринтском.
   - Я, - с трудом поднялся на ноги Пятый. Он сделал несколько шагом и тут же рухнул на пол, скошенный ударом кулака в грудь.
   Каванна и Стробигаш рванулись на помощь старику (рванулись здесь употреблено для экспрессивности изложения потому, как для всех, кто там был, а все были пьяны, они рванулись, для стороннего же и трезвого наблюдателя, их "рванулись" больше бы напомнило медленную неуверенную ходьбу), они рванулись на помощь, но один за другим легли рядом с Пятым.
   - Прошу тебя, Ицубрималка, иди отседова! Иди! - взмолился Куль. - Мне не надобно ничего... стража... стража... пойми жежь. А мы, - он изменил тон, - а мы смолчим. Они пьяны, они не вспомнют. А мы смолчим, ну, зэлты жежь все... зэлты... смолчим... иди, иди, прошу, молю, иди!.. - Он умолк на полуслове потому, что из дальнего угла, там, откуда пришли все четверо, что лежали в тот момент на полу, нетвердой поступью выступила еще одна фигура.
   Не чувствуя ног, не ощущая в себе вообще ничего, только необъятную злость, Дидрад с трудом вышел на середину комнаты. Он остановился и бесстрасно оглядел сначала лежавших товарищей, а потом зэлта-великана. В руке он сжимал меч. Его тяжелый лихорадочный взгляд остановился на Куле и Ицубрималке. Юноша хотел что-то сказать, но все, что ему удалось, это пошевелить губами.
   Зэлты невольно отступили от него.
   - Куль, снеси сюда снега, - приказал хриплым голосом Дидрад.
   Хозяин кабака покрутил головой по сторонам так, словно здесь кроме него мог находиться еще один Куль. Глаза его слезились и дико бегали по сторонам, тщетно ища выхода из ситуации.
   - Ну! - заорал на него юноша и толстяка, как ветром сдуло.
   - Я убил, - начал Дидрад, когда снег был принесен и поставлен перед ним в кадушке. Он опустился на колени, взял снег пятерней и ожесточенно растер лицо. - Я недавно убил... человека... я... Я, - заорал он истошно. - убил... но во мне сейчас... во мне (он постучал кулаком в грудь и не смог вымолвить ни слова)... я словно не его, этого зэлта... там убил, я словно в себя попал тогда... себя убил... - Дидрад осмотрел всех, но не нашел ни одной пары глаз, которые бы смотрели на него с пониманием, а не со страхом. Некоторые посетители уже пытались тайно выскользнуть из помещения, а Куль сто раз пожалел про себя, что является здесь хозяином и бежать ему нельзя. - Да, что же вы, - с обидой проговорил юноша. - Что же, и впраду, что ли, другой я среди вас... что вы меня не поймете-то никак. - Лицо его исказила гримаса досады. - Кава не понял... Как не хватает Огийды!!! - прошептал юноша. - Ну вот ты, - он подступил к побледневшему зэлту, - ты вот... вы здесь с этим спорили, орали... про богов орали... кто лучше из них... наши или ваши... а ты мне скажи, скажи мне (на глазах Дидрада навернулись слезы), где были ваши боги, когда мы вас резали? Где?
   - Правильно речешь, - сказал кто-то.
   - Кто это сказал? - спросил Дидрад зло.
   - Я, - и с одной из скамей поднялся старикашка в дрянной шубке и с лицом больше напоминавшем сплошную болячку.
   - А где были твои боги, где их боги были (юноша указал на лежавших в беспамятстве друзей), когда вот он (Дидрад указал на зэлта-великана) к ним кулак прикладывал? Почему не защитили? Не оберегли?
   Старикашка что-то смущенно проговорил, почесывая затылок. Было заметно, что такие разговоры не были его стихией.
   Теперь уже зэлты оживились. Раздались смешки.
   - Чего вы смеетесь? Вы над чем смеетесь? - угрожающе проговорил юноша.
   - Ты право дело сказал, - улыбнулся настроженно Ицубрималка, - не помогли им их боги.
   Дидрад усмехнулся в бессилии что-то донести до этих людей.
   - Я знаю богов Тиринта, - сказал он, подступая к зэлту-великану, - я знаю и богов зэлтских. И все эти боги... ничтожны...
   Ропот возмущения пронесся по кабаку. Многие из присутствующих повскакивали со своих мест и широко открыв глаза и скривив в ужасе рты, уставились на Дидрада. Некоторые закрыли ладонями уши и затрясли головой.
   Куль закрыл лицо руками и стал неистово вертеть головой, выкрикивая зэлтские молитвы.
   - Да... да! - заорал юноша в каком-то садистском упоении. - Они все... все они... ничтожества. Потому, что никакие они не боги. И не несут они ничего, кроме раздоров. Посмотрите же немного назад. Разве хоть раз до появления этого (он указал на попрошайку размашисто лежавшего на полу, обильно сдабривая его кровью изо рта), разве до него мы ссорились?! Разве не братья мы стали здесь все? Куль, старый ты нит, да разве ли ты не знаешь меня? Имя мое не знаешь?!
   Но кабачник продолжал проговаривать молитвы и вертеть головой, заткнув уши.
   - Да разве я вас всех не знаю. Тебя, тебя, тебя, - тыкал он пальцами в разные стороны. - Я вас всех здесь знаю. И вы меня. И это было хорошо, и это было пусть и не важно для нас потому, что... посмотрите на меня... посмотрите на других, на себя гляньте. Чем же мы другие? Чего в нас разного? У меня ль не кровь красная? - с этими словами Дидрад порезал себе ладонь и оттуда потекли кровавые струи. - Глядите... красная... и у вас... так чего в нас разного? Молчите? Молчите?! Вот, что в нас разного. - И он указал на полку, уставленную божками. - Вот они... они!.. из-за них...
   Неожиданно, Куль подскачил к нему и взял его за грудки.
   - Уткнись, - зашипел он на него зло, а потом вдруг жалобно, - уткнись, прошу, молю! Не веди дело к...
   - Пшел! - заорал Дидрад и оттолкнул его. - Я доскажу... - Он набрал больше воздуха в легкие. - Нет их, - заорал он. - Нет их никого и не было, а есть один. Один на нас всех... за что мы льем кровь друг друга? за них? За этих вот? А где они, когда нужны? Коли защищали бы нас, то разве кровь лилася бы? Если б они защитники наши были... позволили бы? Тогда вообще бы крови не было... не лилась бы... а если льется, то нет их, никого нет... один он у нас... на всех нас один... и не вмешивается в кровь эту потому, как оба деруться те, которые его... одному поможет, другого потеряет... он не жесток... не-ет... он нам выбор дает... любить друг друга... не лить кровь потому, как мы едины от него... это свобода... это любовь его такая... ведь больше всего любишь, когда не мешаешь... когда... когда...
   Он кричал еще что-то, но это было так бессвязно, что приводить его слова будет лишним. Юноша знал, что попусту сотрясает воздух, что люди, стоявшие подле него и вперившие в него свои изумленные взоры никогда не поймут его мыслей. Ему было больно и обидно. Он и злился, и хотел расплакаться. Больше всего на свете он желал бы в тот момент свалиться на пол и бить руками и ногами, бить этот пол так, словно это была стена людского непонимания.
   - А теперь бейте меня, бейте! - с жаром выпалил он и бросил меч. - Вот я... вот жежь. Даже не противлюсь... даже вот так стану. - И он опустился на колени. - Бейте... бейте... убейте же... прошу, - закончил он совсем тихо и повалился ничком на пол.
   После он смутно помнил, как ноги людей, которые виделись ему с пола, проходили мимо него. Как открывалась и закрывалась дверь. А затем лицо старого Куля то появлялось, то исчезало подле него. И очнулся он только в снегу на чьих-то руках, сильных, но...
   - Молчунка? - удивился Дидрад и повел глазами.
   Светало.
   Юноша непонимающе себя осмотрел. Он лежал на снегу, закутанный в свою шубу с ногами. Верхняя часть его туловища была прикрыта полами шубы девушки, которая распахнула свои одежды и своим телом согревала Дидрада.
   Завидев ее тело, оголенное близко от себя, совсем рядом от лица, так, что он даже видел, как нервно бьется жилка на шее девушки, юноша мгновенно загорелся.
   Он словно безумный приник к ее телу. Он целовал, кусал и лизал его. Он обхватил руками стан девушки под шубой, ощутив жар ее тела и с исступлением, со звериным рыком упивался ею.
   Внезапно среди безумия похоти в его сознании всплыли воспоминания о прошедшей ночи. Дидрад замер, пытаясь понять, снилось ли ему все это или это и вправду произошло.
   Он отпрянул, медленно возвел глаза и посмотрел в лицо Молчунке.
   Она смотрела на него робко, слегка повернув голову набок и отстранившись как можно дальше. Нижняя губа ее подрагивала, а ноздри едва заметно трепетали.
   - Что я делаю! - прошептал Дидрад. - Ты испугалась? Испугалась, да? - Обратился он к ней. Голос его дрогнул, а на глаза навернулись слезы. - Боже, что же делаю! Что же...
   Он смотрел на Молчунку с подобострастием и думал про то, что это, пожалуй, единственное живое существо во всем белом свете, которое было даровано ему Богом для жизни. Только она его понимает, хотя и молчит. Она принимает его любого, безропотно. И даже в этот момент, дрожа от страха, не отстраняется.
   - Прости, прости меня... прости! - зашептал он лихорадочно. Юноша подобрал полы своей шубы и встал на колени перед ней. - Не бойся... нет-нет... не бойся... прости... - Он осторожно и ласково гладил ее по щеке, не решаясь еще, как-то по другому дотрагиваться до нее. И внезапно в это самое мгновение понял, чего ему не хватало в жизни, в этой его жизни проходящей сплошь в тяготах, в жестокости и безумии самоистязания. Ему не хватало вот таких, таких вот точно женских глаз, смотревших на него кротко и в то же время преданно. Какую нежность видел он в ее глазах, там далеко, глубоко за страхом, какое тепло они излучали и лечили душу его.
   Дидрад замер, широко открытыми глазами вглядываясь в ее лицо и вдруг улыбнулся.
   - Прости, - повторил он, - я только сейчас понял. - Он припал к девушке и обнял ее за стан. - Ты мой Бог. Ты... теперь я точно знаю. - Он отодвинулся, еще раз посмотрел на вконец оробевшую Молчунку и расхохотался.
   Он смеялся во всю мощь своих легких, он даже перешел на крик в этом хохоте, потом вдруг захлебнулся внутри себя, удивленно взглянул по сторонам и повалился в снег в беспамятстве.
  
  ***
  
   Зима в тот год выдалась особо суровая. Не насытившись сильными морозами, снежными сугробами высотой в два человеческих роста, она к своей середине окончательно обезумела и кружила за стенами метелями, мела поземку и бесновалась, завывая под крышами домов и десятками губя птиц и лесное зверье.
   Почти половину большой луны люди в городке и крепости не имели возможности куда-либо выехать за пределы вала. Связь с форпостами была основательно нарушена. Появились первые жертвы среди солдат и мирного населения. Люди блуждали по улицам, держась за стены домов и учились передвигаться по городку, отсчитывая счетом повороты до цели своего пути.
   По городку поползли нехорошие слухи о колдовстве и о близком конце света, который всякий раз всякому поколению предрекается, но никак не наступит.
   Весь этот тяжелый студеный период Дидрад провел у Толстоносихи. В казарму он возвращаться не спешил, отлеживаясь у торговки с простудой. Молчунка денно и нощно хлопотала подле него и иной раз так надоедала ему своей опекой, что он не выдерживал и в голос гнал ее прочь. Девушку это нисколько не обижало потому, что она вообще была той редкой натуры женщиной, которая, если влюбится, то любить будет беззаветно. А она его любила и Дидрад это знал. К тому же она так смешно выражала свое смирение - вся как-то сразу сникала и боялась поднять глаза и пошевелиться, что юноша, как не крепился, не мог сдержаться и не улыбнуться. Заприметив его улыбку, Молчунка тут же расцветала и продолжала делать то, что не закончила.
   Целый день Дидрад лежал обложенный валиками и свечами. Часто он жаловался Пятому, что чувствует себя уже умершим в таком окружении свечей, на что старик ему говорил "не мрачни" и всякий раз восхищался Молчункой, говоря "эх и баба". Пару раз Дидрад предлагал со злости от несносности заботы девушки, обменять ее на Мордатого, но старый солдат всякий раз журил его, приговаривая "со зла говоришь, не отдашь, как дело-то дойдет", и юноша сам себе тогда признавался, не отдам.
   Случай в кабаке старого Куля прошел для него относительно безболезненно, если не считать того, что Куль запретил ему у себя появляться и обещал "вздуть морду", если он явиться, да еще, пожалуй, не считая того, что Дидрад растерял нескольких далеких знакомцев, с которыми обменивался кивками головы, когда сидел у Куля. Потери, согласитесь, не значительные.
   Особо забавляло Дидрада отношение Пятого к решению, принятому старым Кулем. Старик прямо-таки негодовал на своего старинного и заклятого друга. Он ничего не помнил из того вечера в кабаке, требовал ему все рассказать, но все старательно обходили эту щекотливую тему, чем окончательно выводили Пятого из себя. "Чогось тамо-то было?" - орал он в приступе ярости, и пытался вытрясти из Куля признание, но тот говорил, что "подохнет, но не заикнется", и старику только и оставалось, что бежать от него домой и ту же самую процедуру проделывать с Дидрадом.
   Для последнего тот вечер был такой глубокой раной, что шевеление ее не вызывало ничего, кроме тягостных вздохов и апатичных двусмысленных фраз, типа: "Не к чему, Пятый" или "Оно-то там... было, да чего говорить". Дидраду было стыдно за себя. Стыд этот, который все равно появляется даже, если и говорить правильно и правду, этот стыд, пожалуй, самый тяжкий из всех разновидностей стыда. Другие стыды можно пережить, коря себя тем, что был не прав, за них можно испросить прощения, покаяться наконец, но вот этот "правильный" стыд или стыд от правды - он самый ужасный потому, что и прощения за него не попросишь, и не покаишься - стыдно ведь каяться за правду, перед собой и людьми стыдно. Поэтому вынужденное пребывание в постели столь долгое время, да еще в такую пору было для Дидрада, скорее, благом, чем наказанием. Что же до его недовольства заботой о себе, то это были всего лишь капризы, которые всем нам свойственны, когда нам приятно знать, что мы не одиноки на этом свете и есть кому о нас позаботиться.
   Единственным неудобством для Дидрада в его умиротворенном лежании и ничего не делании была Толстоносиха. Юноша никогда так долго не находился под одной крышей с торговкой. Всегдашнее его пребывание у нее ограничивалось вечерними визитами. Теперь же Дидрад в полной мере ощутил все прелести характера своей "доброй, но с... трудно сказать каким характером", как он всегда говорил, хозяйки. Она всегда и всем была недовольна и чем больше она была недовольна, тем меньше оставалось тишины в доме. Кони, которых хозяева были вынуждены держать на первом этаже дома, стали для нее своего рода негативным фетишем. Она ненавидела их всей душой, всем сердцем своим (и глазами тоже). Всякий раз проходя мимо них она шептала что-то про себя, страдальчески вздыхала, качала головой, критически оглядывала их с ног до головы и взмахивала руками, делая одной ей известные знаки. И такое ее прохождение мимо было самым лучшим развитием событий потому, что в большинстве случаев она всегда замечала что-то "непотребное", непременно приписывала это коням, по-женски тут же переносила это на их хозяев и обрушивалась на Пятого и Дидрада с пространными речами, темы которых были разнообразны, но суть одна - вы мне все ужасно надоели.
   Главная тема, кони, насколько заняла ее деятельную натуру (которая, надо сказать, была значительно ограниченна снежной стихией и от этого возможно билась в бессильной злобе), что она начала чуть ли не все в доме соотносить с конями. Первым делом она начала называть Пятого не иначе, как "старый конь с перебитым хребтом" или "жеребяка потреплянный". Дидраду она отвела роль "дохлого жребчика", и даже Молчунке перепадало в виде обзывания "слюнтявой кобылой". Если в делах ее что-то не клеилось она неприменно соотносила это с конскими естественными отходами, называя так все хлопотные дела, а иной раз и Пчелку.
   Юноша удивлялся, глядя на Пятого. Суровый и бесстрашный воин, коим он представлялся всем без исключения, в стенах дома Толстоносихи ходил на цыпочках, говорил шепотом и лишь раз, находясь не совсем в трезвом состоянии, двусмысленно пообещал ее "помять", не уточнив, что он подразумевает под этим словом. Толстоносиха, которая впервые за зиму столкнулась с сопротивлением в доме в лице Пятого, сразу же приняла карательные меры. Старик был согнан со второго этажа к Дидраду на первый. Напутствовала она его словами о том, что, коли кони ему дороже, спи с конями. Погоревал Пятый, надо сказать, только для вида и вот уже который день с удовольствием занимал узкую лавку и всякий раз рассказывал Дидраду, как в далекие годы своей молодости, когда "служба-ть бывала посуровей, чемо сщас", он энное количество лет проспал вот, как теперь спит.
   Дидрад же стал замечать за собой какую-то душевную наполненность, когда видел фигуру Молчунки. Всякий раз, как она спускалась к ним со второго этажа, где Толстоносиха выделила ей угол потому, что спать одна боялась, девушка бросала на Дидрада быстрый и нежный взгляд, который проносился по его лицу, подмечая малейшие изменения. Хлопотала она вокруг него нарочито долго, те дела, которые можно было кончить в два присеста, делались ей неспеша. В моменты ее прихода, старик под разными предлогами покидал комнату и отсиживался на кухне, играя с Пчелкой, которая теперь тоже постоянно с ними жила.
   Единственной лаской, которую позволял себе Дидрад по отношению к Молчунке было легкое касание рукой ее руки. В такие моменты девушка замирала и отворачивала голову в сторону. Грудь ее высоко вздымалась, но в то же время, она не отводила руку. Однажды их даже застукала Толстоносиха. Удивленно посмотрев на протянутую руку юношу, и немного вытянутую руку девушки, которой тот касался кончиками пальцев, она с возмущением воскликнула "че вы... держитесь-то?!", и в душе позавидовав их чувствам, как всегда завидует старшая женщина младшей, фыркнула и ушла наверх.
   Дидрад и Молчунка тогда прыснули со смеху и смех этот, общий смех, еще сильнее их сблизил.
   Уже смеркалось, когда в ворота первого этажа громко постучались.
   Кони всхрапнули от неожиданности и жалобно заржали.
   - Ту-у-у, - успокоил их Пятый и огладил по крупам. - Кого там еще? - крикнул он за дверь.
   - Здесь ли поживает Толстоносиха? - спросили из-за двери и голос этот перебили:
   - Пятый, отвори-кось. Эт я.
   Голос этот пренадлежал соседу Толстоносихи по двору по прозвищу Чумной.
   - Ты, че ли, Чумный?
   - Я жежь...
   - Отворяю.
   Ворота со скрипом приоткрылись и в них юркнул небольшого роста мужчина, щуплый, с необычайно длинными сильными руками и головой, опушенной косматой гривой свалявшихся иссиня-черных волос. Глаза его, тоже черные и большие, наскоро окинули комнату, остановившись только на конях и Дидраде, и Чумной расплылся в улыбке.
   - Че не отворяш-то за себя? - спросил он так зло, что этот его тон никак не соответствовал улыбке.
   - Не слышим, - отвечал Пятый.
   - Слышьте, но не отворяите, - с еще большей улыбкой и еще более зло возразил сосед. - Все соседи бегайте да врата за вами отворяйте-то.
   - Кого там-то?
   - Не-е-е, ты скажи жешь, слышьте иль нет?
   - Говорят те, не-е-ет, - начал выходить из себя Пятый.
   - А я говорю, слышьте, - ехидно прогорил Чумной.
   - Чумный, ты, че ли? - раздался с лестницы недовольный голос Толстоносихи. Она пребывала сегодня в особо дурном настроении - причина у этого была одна - снегопад не прекращался, и только и искала случая сорвать на ком-нибудь свою злобу.
   Это был один из тех немногих случаев, которые единожды случаются за жизнь, но которые все равно случаются, когда черта характера человека, которая надоедает до одурения всем, кому случается с ней столкнуться, однажды такая черта начинает приносить пользу.
   - Че ты пристал-то к моему-то, а? Тя спрашиваю? - загремела старуха еще даже не появившись в комнате. Вообще такие люди как она, в особенности такие женщины, как она, имеют одну престранную особенность в нраве: они совершенно точно считают, что мурыжить своих домочадцев позволено только им и никому более, и если, не дай Бог, такой человек слышит, что их мурыжит кто-то другой, он приходит в неописуемую ярость и набрасывается на своего, по сути, однородца.
   Это явление и наблюдали теперь Дидрад, Пятый, а также два коня, которые были в ту пору на первом этаже.
   - Соседушка, - попытался оправдаться Чумной, лицо которого как-то сразу скисло и он раза два с надеждой посмотрел на щель в воротах. Это было единственное, что он успел промолвить потому, что в тот же миг Толстоносиха явила себя первому этажу и с таким замозабвением и даже радостью набросилась на несчастного, что тому оставалось только биться в ворота ее дома, пытаясь вырваться. Этому препятствовал Пятый, с упоением и гордостью смотревший на свою старуху. Всем видом он показывал, что поддерживает ее и всецело на ее стороне.
   - Ну, дык че тама? - спросил он, когда Толстоносиха, наконец, исчерпала все запасы своей злобы, а Чумной висел на ручке ворот с видом человека, которому только что отвесили десяток плетей (у него даже лоб вспрел).
   - К вам тама, - только и вымолвил он, и вывалился наружу.
   С улицы в дом вступил человек, высокого роста, по всему - эамал - дикий зэлт. Он с интересом оглянулся на Чумного, который поспешно удирал от "соседушки" и отступил в сторону, за ним вошел Ирсондиятм по прозвищу Блоха (вообще у него было несколько прозвищь и Блоха, и Скакун, и Прыгун, но Блоха было ближе Дидраду потому, что содержало в себе и прыжки, и скачки).
   Зэлт, вошедший первым был такого огромного роста, что стоял, пригнув голову, дабы не ударить ею о потолок. Был он худощав лицом и смотрел устало. Лицо его имело выражение недоброе и больше приличествовало разбойнику: сгорбленный нос, космы волос, уходившие под шубу и шрам от брови левого глаза до губы только усиливали это ощущение. В руках он держал посох, утолщенный на конце и служивший ему еще и дубиной.
   Блоха вкрался сквозь ворота прихрамывая и расточая улыбки направо и налево. Был он полной противоположностью зэлту: низенький, пухлый, с зачахшей шевелюрой на круглой голове. Из-под его ничем не примечательных, усталых глаз, вываливались объемные синие мешки, отчего физиономия приобретала меланхолично-горемычное выражение. Щечки, которые свисали по обе стороны от маленького рта, подчеркивали спокойный нрав этого человека.
   Едва только протиснувшись и оказавшись между торговкой и Пятым, Блоха стал рассыпаться в приветствиях и комплиментах, и делал это с таким пылом (хотя и немного уныло), что задобрил даже Толстоносиху. Она пригласила их к столу, но "токмо не здеся, потому как здеся у нас, видить можте, кони... вон одна даже ляжит, а ишо одна жеребяка позади стоямя стоит и лыбица", объяснила она свое решение вести их на кухню. Пятый не переставал улыбаться, любуясь своей старухой. "Хошь, говори, че злая", - сказал он потом Дидраду, - "а по мне дык люба, баба-то така..."
   - Мы с делом прибыли, хозяюшка, - сказал Блоха и подковылял к лавке и сел (хромал он сильно).
   - Какое ж дело-то?
   - А дело вот тако, - начал Ирсондиятм и стал рассказывать. Излагал он сухо и монотонно. И по мере его рассказа лица присутствующих, за исключением лица зэлта, принимали все более удивленное выражение.
   Дидрад, слушавший рассказчика, смотрел на него не отрываясь и с каждым словом от души его, которая только-только заполнилась покоем, отламывались огромные куски и летели куда-то вниз, в бездну, поднимая оттуда тучи пыли.
   Блоха, как оказалось, прибыл к ним по поручению Пеавассамэла Бледного. Этот самый Пеавассамэл "вождем водился" у зэлтского племени, из которого происходила Молчунка. Прознав о ней от Плевуна, который побывал у них проездом, он тут же собрал выкуп и направил делегацию в Трогодорп. Делегация состояла из присутствующего зэлта, имени которого Блоха не назвал и еще нескольких человек.
   Когда Ирсондиятм закончил говорить, в кухне воцарилась гробовая тишина. Никто, даже Толстоносиха, не проронил ни слова и у всех на лицах, даже у Толстоносихи, появилось печальное выражение.
   Дидрад сидел, оперевшись руками о скамейку и чувствовал, как комната потихоньку качается под ним. Сердце гулко билось в его груди, эхом монотонного гула отражаясь в голове. Он смотрел прямо перед собой, вперился в стол и отчего-то с большим вниманием и тщательностью исследовал каждую маленьку зарубку или заусенцию на нем.
   - Отдавать надоть, - тихо проговорил Пятый.
   Никто ему не ответил.
   Безмолвие длилось еще некоторое время.
   За стенами снова завыла метель. Огонек свечи подрагивал, играемый невидимыми сквозьняками.
   - Как ее зовут? - выдавил из себя Дидрад.
   Блоха перевел его вопрос зэлту. Тот проговорил:
   - Сеттеунэлта.
   - Это переводится, вроде... ммм... вода чистая... чистая вода в лесу... ручей чистый в лесу, так поближе будет...
   - Красиво, - вырвалось у Пятого.
   А Дидрад зажмурился и заскрежетал губами.
   - Нет, - сказал он решительно и понялся. - Нет.
   - Нет? - испугался Блоха.
   - Нет.
   - Не отдашь?
   - Нет. - И Дидрад с вызовом посмотрел на зэлта. Перехватив его взгляд тот настороженно поднялся на ноги.
   Пятый тоже поднялся. Краем глаза он посмотрел на Толстоносиху. Та продолжала сидеть, смотря себе на руки, - она была растерянна.
   - Так нельзя... не делаетси, - еще больше струхнул Блоха, оказавшись между мужчинами. - Лучше отдать...
   - Нет, не отдам, - мотнул головой юноша и сжал губы так, что они побелели.
   - Тогда ж... тогда ж, - Блоха отчаянно искал выход из неожиданной ситуации, - тогда ж...
   Его перебил зэлт. Он что-то спросил. Блоха ему ответил. Тот резко выдохнул, скептически осмотрел юношу и старика, и снова что-то сказал.
   Блоха просиял.
   - Надо спросить ее, - сказал он. - Коли не пойдет она, они уйдут... но и выкуп заберут (на лице купчика промелькнуло сожаление).
   Дидрад смотрел прямо в глаза зэлта. Как он ненавидел его в тот момент, как же он его ненавидел!
   - Эт дело говорит, - согласился Пятый и толкнул Дидрада в бок.
   Тот медленно отвел глаза от зэлта и перевел на Пятого. Старик повторил ему предложение противной стороны.
   - Хорошо, - согласился Дидрад, не сомневаясь в том, что случится дальше.
   Но то, что произошло в следующие несколько мгновений, а после и лун, плохо укладывалось у него в голове.
   Все началось с того, что они вернулись в комнату и позвали Молчунку. Девушка была на втором этаже и спускаясь оттуда, широко улыбалась, завидев, что внизу ее поджидает Дидрад. Миг спустя, однако, ее улыбка приняла странное выражение, а глаза удивленно расширились, когда юноша, сказав: "Сеттеунэлта", отошел в сторону. Лицо девушки вытянулось и она замедлила спуск.
   Когда же Молчунка увидела зэлта, то сначала опешила, а потом с плохо скрываемой радостью уставилась на него. Глаза ее засветились множеством искринок, и стали такими лучезарными, что Дидрад загляделся.
   Зэлт что-то сказал ей и она... она ответила. Ответила радостно! Улыбка сошла с ее губ лишь когда она повернулась и посмотрела на Дидрада. Юноша стоял молча, ошарашенный, пораженный тем, что произошло и смотрел на нее полными слез глазами.
   Она порывалась пойти к нему, но голос зэлта быстро отрезвил ее. Она опустила глаза и встала подле него.
   Зэлт снова что-то проговорил.
   - Все ли решено теперь? - спросил за него Блоха.
   - Да, - кивнул Дидрад, язык которого вдруг отказался ему повиноваться. Он неотрывно смотрел на девушку.
   Зэлт снова заговорил и говорил долго.
   - Он про старуху, которая при девке была спросил. Я сказал, что померла. Выкуп они оставили у гроспа. Он надежно охраняется. За ним поедешь ты или кто-то другой? Они выезжают завтра на рассвете. По их приметам, сегодня Свистун зачахнет...
   - Как жежь эт, зачахнет, послухай, че творит-то! - вмешался Пятый, прикладывая ладонь к уху, хотя делать это было излишним. Метель гудела за стеной с неимоверной силой.
   - Мне не нужен выкуп, - Дидрад потупился.
   - Ка-а-ак, - вытаращился на него Блоха.
   Зэлт спросил его, но он ему не ответил.
   - Там много че есть, Чтец, мне понарассказали уж, - сказал купчик.
   - Мне не надо, - прошептал Дидрад.
   - Тогда, че ж... мне, че ль, з...з... забрать-то... а? а? - спросил Блоха и склонил голову, стараясь заглянуть в глаза юноше.
   - Тебе-е-е-е, шапку-то побольша купи! Тебе-е-е! - вмешалась в разговор Толстоносиха. - Купи-купи, а то ж не влезица все-то! Купи!
   - Да, я ж... - смутился Блоха.
   - Он поедет, - решительно сказала старуха. - Мой, он-оно, поедет. - Она указала кивком на Пятого. - Хорош еще, жеребяка.
   Дидрад еле выстоял все то время, пока гости прощались, собирали Молчунку и уводили ее со двора. После он опустился на кровать и остаток ночи пролежал, уставившись в темноту.
   На следующий день он поднялся с решимостью никому Молчунку не отдавать, но оробел, когда увидел, что она весело смеется, сидя на коне позади зэлта точно так же, как сидела еще недавно позади самого юноши.
   Дидрад и Пятый на конях, а также Блоха на санях проводили зэлтов до гроспа, получили с них выкуп: хорошего боевого коня, двух козлят и целый воз разнообразных шкур, заночевали в гроспе, подспудно, скупив зэлтское оружие и утром следующего дня отбыли обратно в крепость.
   Вернувшись в городок и наведавшись к Толстоносихе, Дидрад затащил Пятого в первый попавшийся кабак, пил сначала молча, а потом, когда в глазах его проступила пустота, он стал говорить старику что-то про потерянного им Бога, про свою загубленную жизнь, про Огийду, про сны, про душу, потом снова про Бога, и говорил так жалостливо, что старик расплакался и принялся гладить его по голове, хотя тот протестовал. Под утро они ввязались в пьяную драку, потом вместе со своими противниками удирали от стражи, которая к несчастью проходила рядом, и вернулись в унылый и словно вмиг опустевший дом уже ближе к полудню.
   К удивлению Пятого, пошедшего на кухню, чтобы испить воды, он обнаружил там на лавке старуху и Пчелку, которые спали в обнимку. Старик умилился этой сцене и вышел вон, не смея их потревожить.
   Желая сообщить о "чуде" Дидраду, он увидел его спящим на полу в углу комнаты, прямо подле коня. Юноша лежал на боку, поджав к груди ноги и тихо подвывал.
   Утолив жажду снегом со двора, Пятый снова прошел мимо Дидрада, оставил ему одно лишь только слово "пропащай", завалился на кровать юноши и захрапел.
  
  ***
  
   - Ты на-кося, жри, че ли! - сказал недовольно Пятый и подбросил в плошку Дидраду кусок мяса с толстой прослойкой жира.
   - Не, - мотнул головой юноша и отвернулся.
   - Ты эт перестань, - обратился к нему по-отечески старик. - То, че было, то уж пройдено. Че шебуршить-то?
   - Не, - все тем же тоном промычал Дидрад и поник головой почти до стола.
   - Не да не, вота так-то оно и бывают в... - И старик употребил бранное слово, которое хорошо зарифмовывало фразу. Ему очень нравилось произносить подобные декламации, и ничуть не смущало, что они были несколько грубоваты и сухи.
   Дидрад и Пятый сидели на кухне дома Толстоносихи. Вторая половина морозного, но бесснежного дня подходила к концу, и старуха, которая в последнее время как-то попритихла и все больше вспоминала Молчунку словами "моя кобылка", принесла и поставила на стол свежеотлитую сальную свечу. Последняя светила плохо, сильно воняла, нещадно чадила и трещала потому, что сало в ней пережигали уже много раз.
   - Я, эт, - сказал старик, переходя на шепот, - старой-то своей-то ниче не сказал ишо. Седни, до Тироту поднялси и поперся в дорп. Узнал. Выступаем в эту луну. Скоро идти-то будем. Все трещат об этом токмо. В дорпе, как жежь в ульи, че там вон-оно в рощице-то висит, видел можа. Жу-жу-жу, жу-жу-жу...
   - Странно, что она не знает, - апатично сказал Дидрад и пальцем указал в сторону соседних комнат.
   - Можа, знает. Токмо я берегуся, не грю. Мало ли че она... - старик умолк потому, что в этот момент в кухню вплыла Толстоносиха.
   Она озабоченно окинула взглядом полки и закричала:
   - Пчела, где соль-то? Куды сунула-то?
   - Об чем я знаю, где ты ее поставила, - отвечал тонкий детский голосок.
   - У-у, - пригрозила старуха, - щасмо хватишься у меня...
   - А я убегу, токмо мя и видали.
   - Ку-у-уды-ы-ы? - усмехнулась Толстоносиха. - Куды ты дернешь-то, в голыдьбу свою-то? Больно нужда в те там есть.
   - Есть...
   - Ты у мя щебечи-щебечи! Щебечи-и-и, сщас схлопочиш! - окончательно вышла из равновесия старуха. - Че не доели-то? - обратилась она к мужчинам.
   Те попытались как-то оправдаться, но она тут же донесла до них, что они "дожралися ужо" и что пора их "гнати до валу и за ним тоже гнати". С этим она покинула комнату.
   Дидрад и Пятый посмотрели друг на друга и улыбнулись: вне этих стен могли твориться любые события, но внутри них все оставалось по-прежнему, и от этого было даже как-то уютно и тепло.
   Со второго этажа послышалась ругань старухи и девочки: вторая кричала в голос, что ей уже надоело здесь и что "пусть голь да тама хотьмо тя нетути". Толстоносиха же прерывала свою брань истерическим хохотом и порицанием "ну, куды-ы-ы, куды-ы-ы, гольба-то, гольба-а-а, подохня-я-яшь с голодухи-то".
   - Оконь пойдем, - сказал Пятый.
   - Как?
   - Оно на них взлезши, - кивнул старик на дверь, за которой стояли кони.
   - На конях.
   - Как жежь ты все жежь гришь чудно.
   На это Дидрад только улыбнулся.
   Он продолжал сидеть, свесив голову на грудь и уставившись на руки, которые ему словно и не принадлежали. Юноша уж долго ощущал, что не принадлежит сам себе - с тех пор, как Молчунка ушла из его жизни.
   При воспоминании о ней, сердце его сжималось так, словно его посредине перетягивали бечевкой. Он задыхался от кома, который, раз подкатив к горлу, долго откатывался обратно. По ночам он практически не спал. Вместо снов ему привиделась куролесица из такой абракадабры, что очнувшись, он и сам не мог понять, спал ли он или таращил глаза в темноту, и что ему приснилось.
   Потом Дидрад взял за привычку выходить до рассвета на улицу и долго бесцельно бродить по ней взад и вперед, исходя слезами, и подставляя заплаканное лицо пронизывающему ветру. Ветер этот во всякое время без устали носился по улицам, вздымал пыльцу с сугробов, иной раз озорно завивал их кудрями и бросал юноше в лицо. Тот закрывал глаза и с упоением ощущал на коже колющий холод снежинок. Ему не до чего не было дело. Словно белый свет померк для его глаз, которые видели вокруг себя только лишь серость, только лишь тоскливую и мрачную монотонность жизни.
   Неизвестно, сколько бы он еще пробыл в подобном состоянии, если бы на утро пятого дня ворота дома Толстоносихи не заходили ходуном от ударов кулаками.
   - Кого там ишо? - сказал свое привычное слово Пятый и, зевая, пошел отворять.
   Дидрад приподнялся на кровати, с интересом посмотрел на закрытые двери, но тут же потерял интерес ко всему происходящему и ткнулся лбом в шкуры, служившие ему простынями.
   Во дворе поднялся невообразимый гомон. Он был таким оживленным, словно рой диких пчел залетел откуда ни возьмись и теперь втревоженно носился по двору.
   - Тють! - прикрикнул на "пчел" Пятый и рой вмиг угомонился.
   После этого "тють", заговорили уже более размеренно и менее взволнованно. Старик что-то обстоятельно спрашивал и ему сбивчиво отвечали.
   Юноша снова поднялся на локтях и стал вслушиваться. Долго ему ожидать не пришлось потому, что "рой" улетел, скрипнули и с грохотом закрылись общие дворовые ворота, и после этого старик вернулся в комнату.
   Лицо его сияло от удовольствия.
   - Чего там, Пятый? - тихим голосом спросил Дидрад.
   - Эти твои прибегались, Строба с Кавой да еще ниты.
   - Чего ж не завел?
   - Дальше побегли.
   - А чего?
   - Вестю радостную разноситя.
   - Какую?
   - Такое дело, че...
   Тут в ворота снова застучали.
   - Пяты-ы-й! - закричали за воротами.
   - Тьфу, - сплюнул старик, - погоди, сщас доскажу. Они прибегли, чебы...
   - Пяты-ы-й! - еще сильнее заорали у ворот.
   - Пя-я-яты-ы-ый! - послышался уже разозленный голос Чумного.
   - Тьфу, че им-то нейметси, - выругался старик. - Погодь ужежь, - всплеснул он руками и вышел вон.
   Все время его отсутствия Дидрад ломал голову над тем, что такого могло произойти, что Стробигаш, Каванна и, скорее всего, Мереч с Болие носятся по городку в такую погоду.
   - Уж-то и холоди-ина! - передернул влечами старик, входя с улицы в комнату, окутанный клубами пара.
   Лицо его перестало выражать радость, и сияние сменилось озабоченностью.
   - Надоть жежь, случай, - приговаривал он, складывая на руки дрова и проняся их мимо Дидрада на кухню, чтобы подбросить в печь.
   - Ну, чего томишь? Говори! - недовольно проговорил юноша ему вслед.
   - Пройдем-ка со мной, - посерьезнел Пятый. - Дело!
   Дидрад с трудом поднялся на ноги - слабость от голодания, которое развилась у него после ухода Молчунки - и прошел на кухню.
   - Зэлты, - только и сказал старик.
   - И ты не сказал об этом там?
   - Так зэлты жежь!..
   - Из-за одного слова я пришел?
   - Зэлты пришли, - пояснил Пятый.
   Дидрада невольно передернуло. Он вспомнил прошлогоднее свое знакомство с ними. Перед глазами мигом пронеслись картинки, яркими пятнами выжженные страхом в памяти.
   - Здесь? - выдохнул он.
   Старик отрицательно покачал головой. Он щурился от дыма, которым чадила печь, и сильно дул на огонь, языки которого норовили лизнуть его руку, засовывавшую полено во внутрь.
   Когда с дровами было покончено, старик потянулся и, пройдя к столу, уселся за него.
   - Они прошли вон туды, - наконец-то начал он и указал в стену слева от Дидрада. - Тама дорп ужо зажгли, покуражилися да и дальше пошли. Гульба у них, че ли? - Он нахмурился.
   - Сожгли дорп? - удивленно вскинул брови юноша и внизу живота его похолодело.
   - Сожгли. Народу побили. Твои-то барниты-то мне донесли, че много побили. Потом жежь Блоха про то доложился.
   - Это сейчас Блоха приходил?
   - Он прибег.
   - Че, тоже про это сказать?
   - Не так, чебы уж сразу про это. Но в... так сказать, - и старик обвел руками у лица круг.
   - Чего говорил-то?
   Старик кратко пересказал Дидраду, что Плевун, находившийся в тот момент далеко в Зэлтии, через свои людей, велел ему передать, чтобы он ехал к гросп, встретился там с тинитом и с глазу на глаз оговорил с ним очередное новшество купца. Новшество заключалось в том, что Плевун уговорился с зэлтами вести торговлю круглый год, умело обойдя один из их основных запретов - запрет прямого общения "добропорядочного" зэлта с "мерзкими" тиринтцами. Плевун условился с зэлтскими сотоварищами, что их люди будут обменивать большие партии товара в строго оговоренных "неприсутственных" местах. Технология торговли заключалась в том, что тиринтцы или зэлты оставляли в таких местах товар друг для друга. в определенное время приезжали, осматривали "предложенный" ассортимент и если забирали чужой товар, то свой оставляли взамену. Был даже обсужден порядок возврата "ненужного" товара.
   Об этом обо всем Пятый говорил сбивчиво, с видимым умственным усилием, но Дидрад быстро понял, что от него хотят.
   "Умен этот... Плевун", - усмехнулся он про себя, все же восхищенный природным даром купца устраивать дела.
   - Че думашь-то? - спросил Пятый.
   - А чего думать? - удивился юноша. - Коли взялись за дело, чего бросать-то.
   - Дык как жежь? - спохватился Пятый. - Я жежь те еще че не сказал: выход в этуть луну будет.
   - Какой выход?
   - Пойдем в туда, - он снова махнул рукой в левую от Дидрада стену. - Не ушли жежь они. Буйствуят.
   - Много их?
   - Твои сказывали, че много.
   - Сейчас надо ехать, - решительно сказал Дидрад и поднялся.
   - Кудать?
   - В гросп.
   - Это как жежь?
   - Коли сейчас выедем, к утру вернемся.
   - В оборот не успеем к Тироту.
   - Успеем, Пятый, коли поторопимся, успеем.
   - Дык, пожрать бы...
   - Бери, что есть и выедем.
   - На зуб, че ли...
   - На зуб.
   Мужчины быстро собрались. Вывели коней, уселись на них и поехали гуськом, давая отдохнуть, поочередно, тому коню, который шел первым и грудью прокладывал путь в снежном насте.
   - Угробим коней-то, - жалостливо проговорил Пятый.
   - Дело дороже коней, - сказал Дидрад. Он плотнее запахнулся в шубу.
   - Эх, жаль жежь, - протянул старик.
   - Чего жалеешь?
   - Токмо-токмо обжирел...
   - Ха-ха-ха!
   - ... да ишо тя не приткнул. Тепереча тидорпу не до смотру будет...
   - Ай его! - отмахнулся Дидрад. - Мне и без смотров не плохо живется, - сказал он и снова рассмеялся.
   Старик тоже улыбнулся потому, что на самом деле был доволен, что неотложное дело выгнало хандру из его молодого друга.
   Ехали они скоро потому, что с предыдущего дня ни одна снежинка не выпала с небес и дорога, утоптанная до них полозьями купеческих саней, уходивших вдаль, осиливалась конями без чрезмерных усилий.
   Подъехав к реке, они выехали на ее середину, там снега было меньше и ударив коней плетками, помчались к гроспу.
   Далеко за полдень они достигли Черной пяты, потратили еще несколько времени на договоры с тинитом, подождали еще немного, давая коням отдохнуть и так же скоро пустились в обратный путь.
   Вернулись в городок они далеко заполночь, уставшие, но весьма довольные собой.
   Дидраду приходила мысль, как он в таком состоянии сможет через некоторое время выступить, но он отмахивался от нее, не желая нагружать голову подобными "тяжестями".
   Введя коней в дом и получив заслуженный нагоняй от Толстоносихи, в чертах характера которой постепенно проступали материнские черты (притом по отношению к обоим мужчинам - и старому, и молодому), Дидрад уговорился с Пятым, что один сходит в крепость.
   По пути туда он заглянул к Блохе и обрадовал его вестью о том, что указание Плевуна исполнено.
   Покончив с этим, юноша с чувством выполненного долга и немного пошатываясь от усталости и слабости, направился в свою казарму.
   Встретила она его унылым молчанием полупустого помещения, чему Дидрад не мало подивился. На месте не было даже имнитов. Поэтому ему пришлось пройти еще несколько сот локтей до тидорповой башни и теребить стражу расспросами, а где все.
   Сонный стражник, кося на него недобрыми глазами и обильно обдавая перегаром, донес, что выход отменен, а по каким причинам он не знает, и когда они выйдут тоже не знает, и попросил юношу наконец-то отстать, что тот и сделал.
   Дойдя до казармы, Дидрад с удовольствием пал на свой тюфяк (который впервые показался ему "жестковат") и провалился в сон.
   В то утро он проспал не только побудку, но и еще одно важное мероприятие, на котором было объявлено о времени выхода хориг и хоргид из крепости. И если бы не Пятый, поднявшийся ни свет, ни заря и побывавший на этом сборе, то Дидрад возможно проспал и сам выход...
   - Ты жри, а! - не на шутку раздражился Пятый, указывая пальцем на мясо. - А то ведь жежь старуха-то обозлилась ужо. Жри...
   Дидрад схватил мясо пятерней и стал с отвращением поедать.
   - Оконь пойдем, - снова повторил старик.
   - Сказал уж.
   - Запамятовал...
   Беседа не клеилась. Пятый думал о чем-то своем (вероятнее всего, о том, как сказать о походе Толстоносихе), Дидрад же ни о чем не думал - у него болела голова и еще не совсем прошла простуда.
   В обоюдном молчании они подошли к печке, поглядели на огонь и пошли спать.
   Подняла их старуха. Точнее не она, а ее крик. И обращен он был на Стробигаша и Каванну, которые пришли звать Дидрада и ненароком (по незнанию) проговорились Толстоносихе о походе.
   - Какой-такой выходь?! - требовала она разъяснений, а получив их, никак не могла взять в толк. - Какой-такой...
   - Все уходют, одна хорига здеся токмо будет, - слышался оправдательный голос Каванны.
   - Никуды они не пойдуть. Вота, вздумали ишо че! - И она нервно хохотнула. В голосе ее уже явно слышались слезы и начинающаяся истерика. - Девку мою уперли, теперя мужичков во след ея?! - беленилась она, разозленная тем, что сейчас вот и покажет своим "жеребякам", что нисколько не злиться на них, а от любви только и мурыжит. - Вы вона Пчелу заберите. Все одно убегнуть хочет. Бери, не жалка...
   - На кой нам Пчела? - не выдержал Стробигаш. - Че нам Пчела-то? Эт и не нам вовсе...
   - Делать вам нечего. С жиру беситеся. Все им где-нить побродитя. Дома им не сидица. Вон... эти прошлу луну уперлися так, че и не видела, и приперлися в темень - где колобродили, а?..
   - Да откудыва ж нам знать-то!
   - А оттудыва, че все вы таки - вам бы поколобродитя токмо...
   Толстоносиха еще долго ругалась. Ругалась, когда увидела, что ее старик и Дидрад проснулись, ругалась, когда они собирались и облачались, ругалась, когда обсуждали с Каванной и Стробигашем последние новости о походе, ругалась до тех пор, пока кони не вышли на улицу. И только там, на улице в ней что-то порвалось, жилка какая-то, перезвон которой и вырывался бранью. На миг женщина затихла, а потом дико завыла, кляня войну, зэлтов и свою судьбу. В тот день во многих домах и на многих улицах стоял женский крик, какой всегда стоит, когда мужья, сыны и братья уходят, может быть, навсегда.
  
  ***
  
   Шли спешно. Пар, валивший из сотен ртов еле видимым туманом поднимался над дорогой. Ноги коченели от усталости, а по телу ручейками струился пот. Отупело смотря в спину впереди идущего, Дидрад отчего-то вспоминал переход их хориги через степь. Там было тяжелее, приходил он к выводу, там не было снега. Юноша протянул руку, захватил ладонью снег и частью съел его, а частью отер лицо.
   Войсковая колонна тонким ручейком лилась по извилистой лесной дороге. Шли по трое. Впереди выступала немногочисленная конница - всего около сотни коней, за ней пехотинцы: сначала молодые воины, а за ними ветераны.
   Дидрад шел вместе с Каванной и Стробигашем, и ему казалось, что тяжелее этого перехода не будет уже ничего.
   Погода стояла пасмурная. Тяжелые снеговые кучевые облака медленно бежали по небосводу навстречу войскам. Многие ниты с невольной робостью смотрели на них и старались не думать, что они несут в себе.
   Обмотав тело от груди до пояса казенным шерстяным плащем, Дидрад запахнулся в меховую накидку, поглубже насадил на глаза меховую же шапку, под которой прятался стальной шлем, перевесил за спину щит и дротики, и опираясь на самодельное копье, устало шагал вперед.
   Поднялся ветер. Он словно сдул с туч снег и белые хлопья лениво слетали с небес, замысловато кружась и так и норовя залететь то в глаза, а то и в нос солдатам. Поминутно люди фыркали или резко выдыхали, чтобы сдуть снежинки с лиц.
   Ветер усиливался.
   - Свистун, - только и сказал, тяжело дыша Каванна.
   Послышался глухой топот и рядом с Дидрадом остановилась лошадь, обдав его терпким запахом пота.
   - Живой? - спросил Пятый.
   - Живой, - вяло улыбнулся юноша.
   - Щасмо побежим.
   - Побежим? - возмутился кто-то позади Дидрада. - Здеся еле ноги несешь...
   - Коли не побежишь, - грубо перебил его старик, - падешь. Сщас Свистунушка налетит.
   И точно, послышался тягучий сигнал основного рога, призывавший ускорить шаг.
   Дидрад собрал последние силы и не побежал, а поволочил ноги быстрее. Отовсюду слышалось тяжелое хриплое дыхание.
   У юноши от усталости кружилась голова, легких не хватало, чтобы нормально дышать - холодный воздух морозил их, собирая у горла слюнную слизь, которую приходилось поминутно схаркивать. Нос болел от мороза, лицо шипало, в голове стоял такой шум, будто бы там с высоты сотен локтей изливался водопад.
   "Бежать, бежать", - приговаривал про себя Дидрад в такт бегу. Он захлебывался от морозного воздуха, от того, что снег хлестал ему по лицу с неимоверной силой. - "Бежать", - твердил он про себя, постепенно проваливаясь в некое подобие бордствующего полузабытья, в состояние, которое всегда спасает человека, когда то, что с ним происходит невозможно вынести, нет мочи терпеть - это можно только пережить.
   Дидрад не знал, сколько прошло времени, прежде, чем вся колонна оказалась под спасительными сводами леса, где дорога заканчивалась, и им было разрешено остановиться и устроить привал.
   Едва только прозвучал сигнал к привалу, юноша, а с ним и все остальные, рухнули на промерзшую землю и заснули.
   Дидрад плотнее укутался в шкуру, прижав ноги к груди и трясясь всем телом от усталости, забылся тяжким сном.
   "Тиу-у-у", "тиу-у-у", разнеслось над лесом, вершины которого со злобой дикого зверя рвал снежный буран. Дидрада ничем нельзя было разбудить, ничем, кроме вот этого "тиу" - зова рожка. Юноша тут же открыл глаза и сел. Ему показалось, что он совершенно не спал, а лишь только прикорнул чуть-чуть, едва глаза закрыл. По виду других солдат, поднимавшихся вместе с ним, можно было судить о примерно таких же ощущениях.
   Имниты, озлобленные усталостью и долгим переходом, бесцеремонно толкали и били солдат, придавая им вид колонны.
   - Злой Свистун, - сказал Стробигаш, на котором за годы службы в крепости не наросло ничего ни из плоти, ни из скарба. Единственное, что его защищало от стужи - это казенный шерстяной плащ. Поэтому он дрожал всем телом и неистово щелкал зубами.
   Каванна и Дидрад переглянулись, и поняв друг друга без слов, решили одалживать другу свои меховые накидки по очереди. Второй день похода прошел менее тяжело, может быть оттого, что тела солдат привыкли к тяготам, а возможно потому, что войска большей частью шли лесом, где свирепость бурана почти не чувствовалась.
   Несколько раз к ним подъезжал Пятый. Он сообщал о последних новостях: о том, что за ночь "зверье двух али трех нитов из стражи пообгрызло" и что "зверье-то как порезали, ого-го какое оказалось, с коня ростом", и что "скоро уж подойдем", и что "жрите пока, а после можа и не придеца ужто...". Следуя его совету, многи доставали свои припасы и поедали их с жадностью, которую не останавливало даже то, что от мороза еда обледенела в камень.
   Дидрад тоже грыз мясную вырезку - единственное, чем догадалась снабдить их в поход Толстоносиха, пока ревела. Он думал... да ни о чем он не думал потому, что когда так устанешь, как он устал, плохо думается или думается, но только о худшем, а о плохом юноше думать не хотелось.
   Привал в середине дня уже никого не выбил из колеи похода. Люди степенно расходились в стороны, искали, где бы присесть, и молчали, привалившись к стволам деревьев.
   Конницы видно не было. Опять же из сообщений Пятого, которого оставили при тинитах, как вестового (чем он, надо сказать, очень возгордился и разъезжал вокруг, выставив напоказ перо на своем шлеме), из его слов следовало, что тидорп плохо себе представлял, где находится враг.
   - А ишо прискакивал ноне под привал нит, тоже как и я, с пером (старик осторожно поправил шлем). Они с тидорпом че-то говорили... долго так говорили-то. Тот и ускакал. А тидорп тут жежь приказ выдал и вот столько эрменигов (Пятый показал растопыренные пальцы двух рук - десять) прочь поскакали-то. Ну, дык поеду я... - спохватился он, заслышав звуки рожка. - Жаль, че зэлты-то поперли до смотру, можа те б тож коня оставили. А то ж я свово Мордаша-то отдал имниту, а сам, вишь, на твоем... нехорошо, - добавил он смущенным шепотом.
   Дидрад только махнул рукой и улыбнулся старику.
   Сидя тут под черным стволом дерева, юноша впервые поймал себя на мысли, что ему не больно - просто не больно. Физические тяготы притупили душевную муку и изгнали ее прочь. Поняв это, Дидрад заметно повеселел.
   Снова с помощью окриков, оплеух и зуботычин, солдат выстроили в колонну.
   В этот четвертый по счету переход, шли они не долго. Их остановили еще когда тускло-серый диск солнца только клонился за горизонт.
   - Началося, - выдохнул Каванна.
   Откуда-то справа выехали всадники. Они проскакали в голову колонны и скрылись за деревьями.
   "Не трать силы", - спомнил Дидрад одну из заповедей Пятого и опустился в снег.
   - Ты развязалси? - спросил Каванна почему-то шепотом.
   - Нет, - невольно так же, шепотом, ответил Дидрад, и принялся снимать с торса намотку из шерстяного плаща.
   - Всем снять шкуры, - донеслись спереди голоса имнитов.
   В войсках началось оживление: наземь полетели накидки, шапки, рукавицы.
   - А не померзнем? - спросил кто-то боязненно.
   - Не-е-е, не до того будет, - ухмыльнулся один из ветеранов.
   Мимо пробежал Кахаорн.
   - В ряд со мной, в ряд со мной, - говорил он и голос его дрожал от волнения.
   Хориги начали выстраиваться в шеренги.
   Конница снова возникла где-то за деревьями и ушла туда, откуда и пришла до того.
   На некоторое время войска застыли на месте.
   Солдаты старались всмотреться и узнать, что будет там за стволами деревьев, что ждет их там, впереди, - все тянули шеи, взволнованно переговаривались, нервно хихикали на нелепые шутки вмиг оживших остряков.
   Никто и вправду не замерз без шуб потому, что напряжение перед боем было таким, что Дидраду даже стало жарко. Со всех сторон его словно укутало мягкой периной - даже воздух стал теплее, спертее. Лицо юноши горело огнем, в животе тихо звенела какая-то жилка, а руки и ноги ломило (у него вообще впервые ломило руки и ноги).
   Наконец, двинулись.
   Впереди замелькали спины нитов, сплошь прикрытые синеватыми шерстяными плащами, мерно покачивались головы и острые наконечники дротиков и копий.
   Идя след в след за передней шеренгой, Дидрад возвел глаза к небу и попытался молиться. Получалось у него плохо, память поминутно предавала, переводя воспоминания в совсем другое русло. Ему отчего-то вспомнилась Толстоносиха, Молчунка, Пчелка, вспомнился дом в Тиринте и... захотелось туда, к ним, ко всем сразу...
   Ощутив першение в горле, юноша постарался отвлечься и стал вглядываться в местность, которая открывалась перед ним.
   Хориги, а за ними и хоргиты выходили на громадное поле, шедшее буграми от леса и почти до горизонта. Вдалеке, над одним из холмов возвышался замок - гинт.
   Гинты были второй после дорпов пограничной оборонительной линией. Отличие их от дорпов заключалось лишь в том, что в гинтах находились резиденции гатесирдов - командующих военными округами. Гарнизоны гинтов были как правило меньше, чем в дорпах, и в основную задачу их входило охрана гатесирда и уничтожение мелких отрядов зэлтов, которым удалось проскользнуть через границу. В гинтах службу проходили представители высших сословий и аристократии, поэтому основной ударной силой их была тяжелая конница - барерменигские хоргиты, коих в одном замке можно было насчитать до пяти (сто пятьдесят человек).
   По выходу из леса, войска стали перестраиваться. Теперь они шли двумя рядами: в первом шли четыре нитские хориги, среди которых была и хорига Дидрада, а позади них, шагах в пятидесяти шли шесть хоргит, две из которых были ветеранскими (они располагались в центре, что позволяло им быстро маневрировать, приходя на помощь там, где победа клонилась на сторону противника).
   Хорига Дидрада шла в центра передового ряда войск, как уже имевшая боевой опыт.
   - Мернее, мернее шаг-то держи! - покрикивали имниты со всех сторон на своих солдат. - Не выбегай! Шагу поубавь!
   Их неохотно слушали те, к кому они обращались и совершенно не слушали солдаты, шедшие задними шеренгами.
   - Сколько их! - пронеслось по рядам нитов.
   Юноша отнял глаза от спины впереди идущего солдата и посмотрел вдаль.
   Вершина одного из холмов, ближайший к лесу склон которого был значительно вытянут, стала медленно чернеть. Словно гниль, расползалась эта чернота по равномерной белизне пологого склона. Дидраду показалось, что даже небо над этой вершиной стало каким-то особо сумрачным.
   - Скоро уж дойдем...
   - Дык то ж... то ж смерть наша. Ты гляди сколь...
   - Уткнись-ка... языком мелешь токмо...
   - А где тидорп...
   - Тюканул он...
   - Уткнись, ишо раз грю...
   - Сам уткнись...
   Говор в шеренгах нарастал. И по мере приближения к зэлтам принимал все более панические формы.
   Взобравшись на вершину небольшой сопки, шедшей прямо от леса, Дидрад смог увидеть все будущее поле боя.
   Как оказалось, холмистая местность тянулась не до самого горизонта, и лысиной своей она была обязана (так предположил про себя юноша), была обязана гинту, гарнизон которого активно потреблял окружающий лес.
   Заревел боевой рог.
   Войска остановились.
   - Мереч! - позвал Стробигаш.
   - А! - ответил тот из передних шеренг.
   - Ты че опять-то вперед убег?
   - Поштавили, че шделать-то мог. Шам шкажи?
   - Ниче, - согласился с ним друг.
   - Еще, гляди, ниты, еще!.. - донеслись с правого фланга устрашенные голоса.
   Дидрад взглянул в ту сторону и увидел, что еще одна вершина холма начинает "плесневеть", зеленея от зэлтских тел.
   - Уж-то... - сказал один из нитов во весь голос и стих, оробев.
   - Сколь их тама?
   - Чтец! - позвал кто-то из его хориги. - Ты скажи. Чтец!
   Солдаты позади Дидрада заволновались, и через миг юноша ощутил на своем плече чью-то руку, а в уши ему защипели:
   - Молчи, понял! Уткнися себе... понял?
   Юноша кивнул.
   - Ответь, че немного... ну!..
   - Немного, - выкрикнул Дидрад в пустоту.
   - Да, как жежь, не много, - удивились передние ряды.
   - Вот так. - Юношу потрепали за плечо и оставили в покое.
   Он обернулся. От него отходил имнит Усдивит. Он бесцеремонно расталкивал солдат и ругался себе под нос.
   Ожидание растягивалось.
   Между тем, зэлты, коих по прикидкам Дидрада было не меньше десяти тысяч, поняв, что им противостоит не больше двух тысяч имперских солдат, осмелели и стали тонкими ручейками спускаться к подножию "своих" холмов и подходить ближе к тиринтцам.
   Тиниты Колигед, Токнолмарка и еще один, которого Дидрад не знал, в сопровождении десятка имнитов, выехали на конях немного вперед войск и стояли там, что-то обсуждая.
   Юноша зорко наблюдал за зэлтами - они приближались к ним небольшими группами по двадцать - тридцать человек. Он одним из первых догадался об их намерениях.
   - Боги, они станут бить, - выдохнули с содроганием немногие такие же догадливые, как и он.
   Тиниты это тоже поняли, поэтому повернулись и поскакали к шеренгам.
   Солдаты стали спешно снимать со спин щиты и ставить их перед собой.
   Со всех сторон доносились взволнованные отхаркивания и покашливания.
   Дидрад оглядел свою самодельную броню и мрачно подумал: "А если нет?" и тут же постарался отвлечься.
   Зэлты подбежали уже шагов на восемьсот к имперским войскам.
   Юноша припомнил, на какое расстояние не силясь была Молчунка и понял, что осталось очень мало времени до начала обстрела.
   - Вперед, но токмо вы!
   Голос, резко выкрикнувший приказ был Дидраду знаком, но он так изменился, что узнать наверное его было сложно. Юноша оглянулся и увидел Кахаорна: бледного, с горящими, словно в лихорадке, испуганными глазами.
   - Быстрейше же, быстрее! - приказал он и тут же скрылся за спинами нитов.
   Передний ряд их хориги всколыхнулся и двинулся вперед. То же самое проделывали и первые ряды остальных хориг.
   Дидрад, Каванна и Стробигаш взволнованно смотрели на уходящих. Среди них они видели только приземистую спину Мереча. Плащ, скрывавший ее, шлейфом волочился по снегу.
   Кто-то попытался пошутить, но его быстро одернули.
   Со всех сторон стали долетать вопросы, которые задавали последние ряды передним.
   - Понранет?
   - А?
   - Шадрима вишь иль как?
   - Вижу.
   - Он жежь в первой?
   - Ага.
   - Пошел?
   - Пошел.
   - Точно?
   - Точно, пошел.
   - О, боги!.. - и солдат умолкал, видимо творя молитву.
   - Кава, - закричал из последних рядов голос Болие.
   - Че?
   - У нас кто в первой?
   - Кривохарь.
   - А еще?
   - Боле никого. Вон он, вижу его. - Каванна почесался под шлемом. - Жарко там тепереча будет, - он попытался улыбнуться, но не вышло.
   Рожок пропел, остановиться. Передовая шеренга замерла.
   Мимо проскакал на коне, в котором Дидрад признал своего какой-то имнит, из молодых. Он обскакал передовой ряд, крича: "Реже стать, реже!" и ускакал обратно.
   "Я даже коня не назвал никак", - подумалось юноше и он усмехнулся глупости и неуместности этой мысли.
   - Че эт они, Дид? - спросил Каванна.
   Дидрад пожал плечами - он и сам не понимал, зачем выставили жидкий ряд молодых солдат против нескольких сотен здоровенных зэлтских лучников.
   Когда же он понял, что к чему, объяснять кому-то это было поздно да и излишне. Каждый из солдат мог наблюдать "предназначение" передовой шеренги.
   Зэлты выстроились в несколько длинных цепочек, что весьма подивило ветеранов, которые сами это не видели, но желали обо всем услышать из уст впереди стоящих, поэтому каждое действие зэлтов передавалось им.
   Лучники поставили на землю тяжелые почти трехметровые луки и стали их натягивать, упершись в лук деревянными держателями, намертво прикрепленными к предплечьям их левых рук и увеличивавших тем самым длину руки, а значит и длину натяжения.
   В установившейся на миг абсолютной тишине, Дидраду показалось, что он расслышал, как скрипело дерево луков и гудела натягиваемая тетива.
   Ниты, все без исключения, задержали дыхание и невольно сжались. Они выставили вперед щиты, но не имели сил для того, чтобы оторвать взгляд от созерцания врага и спрятаться.
   В следующий миг со стороны лучников послышались жужжащие звуки. В воздух взмыли сотни огромной длины стрел. Послышался дикий свист. Свистели не только и не столько стрелы, сколько сами стрелки.
   Когда стрелы пали с небес на передовые шеренги, послышался сильный грохот, словно войска стояли в горах и наблюдали камнепад. И в ту же секунду, заглушая этот грохот, истошно закричали несколько раненных.
   Дидрад мог видеть всех тех, кто пал от стрел. Их было восемь человек, он успел сосчитать. Некоторые из них лежали в снегу. Над поверхностью снежной толщи торчали только щиты, дротики, воткнутые рядом да оперения стрел, вонзившихся в тела. Трое из раненных, зовя на помощь, бежали, что было мочи назад. Стрелы дико "скакали" в их телах при беге, усиливая и без того невыносимую боль.
   - Чего ж... на убой-то их! - крикнул кто-то из нитов, но его тут же заткнул лично Колигед.
   Между тем, воздух уже снова гудел от стрел. Теперь они сыпались на землю почти непрерывно. К тому же, зэлты стали дуть в Рога Смерти. И весь этот рев, вперемешку с видом раненых и убитых людей, которые ранее были чьими-то друзьями или хорошими знакомцами, навевало на солдат подавленность и животный страх.
   У Дидрада скрутило живот так, словно там, внутри что-то надули и оно оттеснило все остальные органы. Приподняв щит и скрывшись за ним с головой он смотрел себе под ноги и задыхался. Ноги его утопали в снегу. Ступни не были видны вовсе.
   Перед глазами стояли картины павших солдат, в ушах гремели стрелы, ударившие о щиты, слышался рев Рогов Смерти и дикие исступленные крики раненных и умиравших людей.
   Он дышал и не мог надышаться, не мог вдохнуть ровно столько воздуха, чтобы ему хватило, чтобы сознание не мутилось от недостатка, чтобы можно было думать. Думать над тем, что сейчас творилось там, за его щитом, думать об ужасах, которые скоро, очень скоро ему и им всем предстоит пройти. В голове сильно зашумело.
   - Мереч, - проговорил растерянно Стробигаш. - Мереч... упал... Мереч! - закричал он. - Живой? Мереч!
   Дидрад повернул голову и посмотрел на друга. Тот в свою очередь посмотрел на него. Лицо его было таким удивленным, будто ему сообщили какую-то невообразимую по нелепости новость.
   Вдруг, Стробигаш рванулся с места и побежал сквозь шеренги.
   - Стоять! - тут же заорали со стороны тинитов.
   Но Стробигаш их не слушал.
   Возведя глаза над краем щита, Дидрад видел, как его друг пробирается сквозь сугробы даже не позаботившись прикрыться щитом.
   Неожиданно, Дидрада и Каванну толкнули в спину и тут же мимо них пробежали Болие и Еф.
   - Че встали, барнит же! - крикнул Еф и юноша впервые увидел его лицо, перекошенное не смехом, а злостью.
   Каванна и Дидрад рванулись вперед. У переднего ряда юноша ощутил, что его ноги словно кто-то связал меж собой. Они отказывали ему подчиняться и выносить тело на открытое пространство впереди, под тучи стрел. Дидрад замедлил бег, решившись остановиться. Ему окончательно перестало хватать воздуха, тело обмякло, а голова кружилась, то ли от утомления, то ли от страха.
   - Стро-о-об! - заорал Каванна.
   Дидрад поднял глаза на его крик и увидел, как ноги Стробигаша взметнулись над снежным настом. Потом возникла его рука, затем плечо и голова, в конце снова ноги - тело, влекомое инерцией, продолжала кувыркаться.
   "Хо-о", резко выдохнул Дидрад и... перестал думать и осмысливать происходящее.
   Оказалось, что этот способ самый действенный.
   - Горо-оны-ы-ы! - закричали смельчакам сзади.
   Заслышав это, Дидрад вспомнил о щите и выставил его вперед. Он пробежал всего около десятка шагов прежде, чем в его щит ударила стрела. Юноше показалось, что он наскочил если не на стену, то на толстую поперечную ветвь дерева. Верхняя часть щита, словно остановилась и Дидрад со всего маха налетел на нее головой, потерял равновесие и упал навзничь.
   Выбираться из полуметровой высоты снега оказалось делом не менее тяжелым, чем пробираться сквозь него.
   Поднимаясь, он мельком поглядел на стрелу, которая торчала из его щита. Эта была толстая с большой палец и, как ему показалось, чрезвычайно длинная стрела зеленого цвета. У оперения ее шли три тонкие канавки, вырезанные ножом, а посередине еще три, но уже нарисованные красным цветом.
   "Кровь", - подумал Дидрад, и вспомнил рассказы Пятого о нравах зэлтов. Могут и в морду плюнуть, как родне, припомнил он и улыбнулся (он дивился себе, как может он так неуместно улыбаться, когда вокруг него твориться смерть - видимо, сходит с ума!)
   Каванна, Болие и Еф схватили раненного Стробигаша под руки и ноги и медленно потащили назад, а Дидрад, который подскочил через некоторое время, поднял щит друга и, соединив со своим, стал защищать "процессию" от меткости зэлтских стрелков.
   Краем глаза он видел, как из рядов других хориг тоже выбегали друзья павших и так же, рискуя жизнью, оттаскивали их в безопасное место.
   Дидрад отходил "правильно". Только теперь он вспомнил наставления Пятого и держал щит с усилием, постоянно опираясь на правую ногу. Это помогло ему с легкостью выдержать еще несколько попаданий.
   Словно собиратель или коллекционер он выглядывал из-за щитов и осматривал стрелы. Среди них он постоянно натыкался глазами на ту, первую.
   Внезапно, по щиту его словно вдарили молотом. Дидрад не удержался и упал. Он, впрочем, быстро выправился и встал, но взглянув на "новую" стрелу, похолодел. Она была точь в точь такой же, как та, первая.
   Впервые за всю его жизнь, даже если причислить к ней и ту часть, которую он провел в крепости, у юноши возникло чувство, что на него охотятся. Там, далеко, в пятистах шагах от него стоит какой-то человек, зэлт, и высматривает именно его и именно по нему бьет, именно и только его старается... старается - Дидрад не хотел думать, но мысль все же проскочила - старается убить.
   Стрелы густым роем пролетели очень низко над друзьями (передовая шеренга была почти полностью перебита, поэтому стрелки переключились на задние ряды).
   - Вперед, вперед, - орали имниты, неизвестно ради чего гоня второй ряд солдат на место павших.
   Солдаты двигались нерешительно, а многие и вовсе отказывались и переругивались и угрожали имнитам, когда те приближались.
   Друзья оттащили Стробигаша и вернулись за Меречем.
   - Останемся, - предложил Каванна и посмотрел на Дидрада. Тот окинул взглядом лежавшее тело друга, вгляделся в рану на его голове и кивнул, останемся. - Как там, помнишь... вдвоем? - спросил Каванна.
   Юноша кивнул. Странно ему было ощущать спокойствие, которое, хотя и было жутковатым, но поселилось в его душе и утихомирило ее. Кровь больше не стучала в висках, дурные мысли куда-то ушли.
   "Будто и не со мной", - ухмыльнулся Дидрад.
   Он остановился к зэлтам даже немного ближе, чем остальная шеренга, основательно установил щит, подперев его дротиками и... сел за ним. Сел потому, что почувствовал отсутствие каких-либо сил в себе.
   Удивительно, но ему даже начинало нравиться то, что происходило: зэлты не подходят, бьют издалека, от их стрел можно прикрыться щитом (пусть стрелы его пробивают, но не глубоко) - это ли не прекрасный шанс "познакомиться" со смертью, ощутить, как она ходит где-то совсем рядом. Может ее шаги указывают стрелы, которые втыкались в снег повсеместно вокруг Дидрада.
   Каванна "устроился" точно по примеру юноши.
   Имнитам, наконец-то, удалось выгнать солдат на смерть (этому большей частью поспособствовал пример Каванны и Дидрада, а также Болие и Ефа, которые поспешили к ним присоединиться). Ниты занимали позицию, но не стояли, а приседали за щитами. В остальных войсках начался такой же процесс.
   Тиниты не препятствовали этому. Колигед лишь раз выскочил на коне немного вперед, внимательно посмотрел на Дидрада и Каванну и снова скрылся за спинами солдат.
   - Щас не страшнейше же, да? - спросил Каванна юношу.
   - Чем тогда? - уточнил тот.
   - В оледнах.
   - Мне, нет.
   - И мне.
   Они затихли.
   - Передай Чтецу, что они идуть, - пронесся шепот по шеренге.
   - Слышь, Чтец, - обратился к нему неизвестный солдат из "молодой" хориги, - идуть...
   Дидрад выглянул из-за щита.
   Зэлтские лучники бегом приближались к ним. Они не остановились, когда приблизились на сто шагов, потом на двести. Расстояние в триста шагов они тоже пробежали.
   Юноша похолодел: с расстояния в двести шагов, он знал, зэлтская стрела насквозь и очень глубоко пробьет щит. Он вскочил на ноги, собрал дротики в одну руку, поднял щит и стоял, внимательно наблюдая за зэлтами.
   Проделывая это, Дидрад не заметил, как вся шеренга последовала его примеру.
   "Там будут двести шагов", - просчитывал юноша, отмеряя расстояние на глаз и приметив ориентиром чахлый куст, вершина которого немного выдавалась над снежным покрытием холма.
   - Дид, ты че? - спросил его Каванна.
   - Бежать, - только и ответил юноша.
   - Куда? - оглянулся назад Каванна.
   - Туда, - и Дидрад кивнул, указывая вперед.
   - Дык... э-э... побежим... веди... - вмешался, неожиданно в разговор молодой солдат, стоявший справа от него.
   Не отрывая глаз от нескольких зелтов, которые бежали впереди остальных, юноша кивнул.
   - Они не стреляют по одному, только вместе, - сказал он Каванне.
   - И че ж?
   - В линию бьют... сейчас вот выстроятся.
   И вправду, командиры зэлтов стали выстраивать своих солдат в линию.
   - Че там-то? - спрашивали у молодого нита его сослуживцы.
   - Бегнуть готовся.
   - Куда ж?
   - Туды, - и он указывал впереди себя.
   - Че ж эт?
   - Ему лучше знать.
   - Я не...
   - Уткнися. Он ишо до тебя зэлтов здесь бивал. Понял?
   - А то ж. Побегнем, - вздохнули справа от Дидрада.
   - Все готовы уж, - обратился к нему Каванна. - Чево ждем?
   Юноша удивленно посмотрел на него, а потом вокруг. Десятки лиц в ожидании глядели на него, ловя каждое движение лица и тела.
   - Коли уж взялси, - прошептал Каванна, - веди... не брось уж...
   - Будем бежать вперед, - проговорил Дидрад осипшип от волнения голосом. Командование свалилось на него неожиданно.
   - Че? - не расслышал даже Каванна.
   - Побежим вперед, - прокричал юноша. - Как они зэлтарги установят да гороны в нас направят, так бежим, не далеко. - Он отсчитал шаги от себя до самой дальней воткнутой в землю стрелы. - Шагов на десять.
   - Эт сколько ж? - спросил молодой нит. По лицу его была заметна гордость, которую он испытывал от того, что "почти" командует правым флангом шеренги.
   Дидрад растерялся, а потом сказал, чтобы каждый бежал до тех пор пока не услышит его крик.
   - Ты будешь кричать, - тут же сказал он Каванне, - я охрип чего-то...
   Зэлты наконец установили свои огромные луки, поставили на тетивы стрелы, натянули их до упора и возвели немного вверх.
   - Бежим, - проговорил Дидрад.
   - Вперед, - зычно выкрикнул Каванна, и к удивлению тинитов, передовая шеренга сорвалась с места и понеслась по направлению с зэлтам.
   Не ожидая этого, лучники спустили тетивы. Стрелы утыкали собой только, что оставленное шеренгой место.
   Над рядами имперских войск пронесся выход, а потом раздались подбадривающие выкрики.
   Зэлты задудели в Роги Смерти и заулюлюкали, одновременно и потешаясь и подбадривая своих стрелков. Те снова установили стрелы и натянули тетивы. Но и в этот раз, как и в следующий все повторилось в точности.
   Дидрад, меж тем, весь превратился в зрение: он прикидывал расстояние и чутко следил за действиями врагов.
   Эти маневры приблизили шерегу юноши на пятьдесять шагов ближе к зэлтам. Он вспомнил, что со ста шагов бил по мишени за валом напрямую.
   "Молчунка", - всплыли в памяти воспоминания и образ девушки, но Дидрад быстро отогнал их - когда речь идет о жизни, все в сторону, все прочь!
   - Олоки на спину, - проговорил он тихо и его слова тут же пронеслись по шеренге, передаваемые из уст в уста.
   Стрелы, пущенные в четвертый раз, воткнулись ближе к зэлтам, но все же в пустое место, потому, что шеренга отбежала назад.
   Волнение в войсках, стоящих по обе стороны, усилилось. Зэлты столпились большой кучей на вершине и на склонах холмов и наблюдали за неравной дуэлью.
   Пятая волна стрел снова промахнулась, уйдя дальше, чем следовало потому, что шеренга не пошевелилась.
   Среди самих участников этой дуэли настроения были прямо противоположные: зэлты начинали не на шутку злиться, а среди нитов послышались смешки и обидные слова на зэлтском, которые они успели выучить на службе.
   Зэлтские командиры разделили свои ряды надвое.
   Дидрад понял их замысел. Он лихорадочно прикидывал, что делать и приказал отходить назад. Пробежав около двух десятков шагов, шеренга неожиданно остановилась и спряталась за щитами. Именно в этот момент стрели уже летели к цели. Но в щиты воткнулись единицы потому, что первый ряд лучников бил по бегу шеренги назад, а второй - по бегу шеренги вперед. Сама же шеренга оказалась на краях этих двух волн.
   Отбегая назад, Дидрад заметил, что основные части их гарнизона начинают перестраиваться в длинные редкие шеренги. Вдоль них туда и сюда скакали имниты.
   После очередной волны стрел, к ним подскакал имнит. Это был Кахаорн.
   - Отводи, - приказал он, и тут же бросился назад.
   Дидрад кивнул и приказал отступать. Отступали тоже бросками. За все время такой беготни были ранены всего два нита.
   Зэлты, поняв, что противник, который столько потешался над ними, отступает, бросились вслед за шеренгой. Но в этот же момент над холмами раздались звуки боевых рогов такой силы, что заглушили даже Рога Смерти, ударившие им в ответ со стороны зэлтов.
   Такие звуки могли издавать только приближавшиеся барермениги - тяжелая конница.
   Уже потом Дидрад узнал, что помимо них, на помощь замку шли еще три отряда - пешие и, что самое главное, конные во главе с самим гатесирдом, а это не меньше двухсот тяжелых всадников и столько же вспомогательной конницы.
   Зэлты, засмотревшись на игры Дидрадовой шеренги с лучниками, не заметили, как конница прошла между холмами, взобралась по крутому склону на тот из них, где было меньше всего зэлтов, и ударила с фланга.
   Сидя на снегу и удерживая сердце от разрыва, юноша и другие ниты наблюдали за тем, как легкая конница опрокинула зэлтов (кои были большей частью обычные крестьяне или охотники) и сгоняла их с вершины к подошве холма, изрубая в неимоверных количествах.
   Издали снова послышались звуки труб - по всему выходило, что это подходили гарнизоны соседних крепостей.
   Внезапно на подошву холма, на котором стояла хорига Дидрада, между лучниками, расстреливавшими шеренгу и остальной частью зэлтского войска вылетели пятьдесят всадников во главе с тидорпом Трогокоргом.
   Пройдя на виду у остолбеневших врагов, они резко повернули и отрезали зэлстких лучников, заперев их в мешок.
   - Два ряда, два ряда, - заорал Колигед. - Вперед, вперед!
   Поняв в чем дело, зэлты ринулись назад, остановились, побежали в сторону хориг, снова остановились, затем скучились и приготовились защищаться.
   От хориг отделились первые две шеренги и ринулись вперед.
   Тяжелая конница во главе с тидорпом единым ударом разделила скучившихся врагов надвое, частью изрубив их, частью затоптав. Проскакала немного вперед, развернулась и снова ринулась в атаку.
   Дидраду показалось, что он увидел среди всадников белое перо на шлеме. Но он прикинул про себя и решил, что Пятому там делать нечего.
   Тем временем, некоторые зэлты успели натянуть луки и в упор расстреляли конницу. Сразу почти три десятка коней пали под своими сидоками, подминая их под себя и калеча.
   Передовые шеренги хориг уже добегали до противника и засыпали его дротиками.
   Зэлтские лучники, не имевшие защиты в виде щитов, целыми кучами валились в снег, который в месте битвы стал оранжево-алым от крови.
   Оставшаяся в живых дюжина всадников, пригнувшись к шеям коней, чтобы не возвышаться над зэлтами, неистово рубила их своими мечами, протыкала пиками и мозжила им головы гардлами, позаимствованными у них же.
   - Силы есть?
   Дидрад повернул голову на голос и увидел Кахаорна. Имнит стоял подле него. Он был все так же бледен, но дрожал еще больше.
   - Да, имнит.
   - Веди их, - Кахаорн кивнул на солдат, - раненный я. - Он указал на небольшую рану на руке, из которой лилась кровь. - Горон, - прошептал он смущенно и поморщился.
   Юноша поднялся на ноги. За ним тут же встали друзья и вся шеренга.
   Не говоря ни слова, он побежал вперед. Солдаты так же молча последовали за ним.
   Бежать оказалось невыносимо тяжело: все тело ныло от усталости, внутри не было ни злости, ни азарта, ни страха, - ничего, кроме опустошения и апатии. Впервые он шел в бой точно зная, что делать. Ничего в Дидраде больше не жило, кроме холодного расчета и единой направленности - убивать. Он уже даже приметил для себя будущую жертву. Это был небольшого роста, но очень крепкий зэлт. Он стоял растерянный среди дерущихся и лупил луком, как палкой. Многие из его товарищей по несчастью делали так же - ставшие сразу бесполезными луки больше ни на что и не годились, а дубины, которые висели на спинах зэлтов были бесполезны против дротиков и копий имперской легкой пехоты.
   Преодолевая снежные сугробы, Дидрад неотрывно смотрел на этого зэлта. В воображении он уже много раз просмотрел, как и что будет делать. Теперь оставалось только добежать.
   Над полем боя взвыли Роги Смерти и неожиданно, зэлты, занимавшие второй, ближайший к лесу холм, все разом ринулись в сторону Дидрада.
   Огромные воины неслись вниз с холма размахивая дубинами, мечами и топорами на длинных ручках.
   Дидрад невольно оглянулся назад, оценивая, сможет ли он увести шеренгу обратно, после того, как засыплет дротиками окруженных лучников.
   Но тиниты уже отреагировали на атаку зэлтов: хориги спешно перестраивались, пропуская вперед ветеранские хоргиты. Построившись в одну линию с усиленными флангами, весь гарнизон двинулся вниз с холма.
   До зэлта, выбранного Дидрадом оставалось всего десятка четыре шагов, когда чей-то дротик, воткнулся ему в спину, и лучник даже не вскрикнув, тяжело опустился в примятый и растопленный горячей кровью снег.
   Пришлось выбирать нового врага. Им оказался зэлт, отчаянно бившийся с двумя нитами, и было сложно понять, кто из противников одержит верх.
   Дидрад подошел ближе, потом еще ближе и еще, выдохнул, замахнулся и метнул дротик. Промахнуться с десяти или пятнадцати шагов даже для солдата в его состоянии было трудно (сказались часы "ничего-не-делания" на стрельбище). Зэлт согнулся на бок, в который воткнулся дротик и тут же схватился за шею, в которую вогнали свои копья ниты.
   Основная масса зэлтских войск быстро приближалась. Дидрад увидел, как четверо раненных солдат пронесли мимо него разбитое тело всадника.
   Чуть ли не одновременно запели два рожка: тинитский и зэлтский, и солдаты, убивавшие друг друга на середине склона, бросились в разные стороны.
   Дидрад метнул второй дротик. Сил совсем не осталось, поэтому дротик пролетел с двадцать шагов и воткнулся в снег. Юноша повернулся и побежал обратно.
   Болтавшийся на спине щит при беге больно бил по икрам и Дидрад хотел было его уже сбросить, но вовремя остановил себя. Он пробежал недалеко, когда в спину его что-то с гроходом ударило и с силой швырнуло наземь.
   "Неужели и он жив!" - промелькнуло в мозгу, но осматривать стрелу не было ни времени, ни сил. Дидрад попытался подняться, но вдруг острая боль пронзила его в районе поясницы и он сшикнув приник к земле. "Ну вот", - подумал он с облегчением, - "ну вот...", и расслабил члены. Ему было так тяжело, что не хотелось даже дышать, и тем не менее, уже через несколько минут он открыл глаза и посмотрел перед собой. На него шла ветеранская хоргита. Лица солдат сковала суровая решимость.
   Дидрад улыбнулся. Ему было очень приятно видеть эти лица, словно он не видел их уже много зим.
   Заметив, что он живой, его подняли и сняли щит. Стрела, пробив щит, на полногтя вошла в спину.
   - Царапина, - сказал имнит ветеранской хоргиты, похлопал его по плечу и прошел мимо.
   Дидрад вздрогнул, когда небо над ним разразилось громом. "Гром? В зиму?" - Он поднял голову и увидел тяжелые темно-серые тучи, лениво, как увальни, ползшие в беспорядке по небосклону. Они сорили вокруг снегом вперемешку с дождем.
   Тучи эти показались юноше такими родными, такими... добрыми, что он улыбнулся им.
   - Поднимись, че сел-то! - прикрикнули на него.
   Колигед приостановил коня рядом с ним и смотрел угрюмо и даже зло, но когда узнал, складки на его переносице и лбу разгладились.
   - Чтец, - проговорил он и кивнув, проехал дальше.
   Воздух во второй раз дрогнул, но уже не от грома, а от рыка тысяч глоток, от рева десятков боевых рогов. Вместе с этим раздался звук подобный тому, который можно было бы услышать, если враз со второго этажа сбросить гору глиняной посуды - гардлы и мечи зэлтов ударили о щиты тиринтцев.
   - Дид! - закричали юноше.
   Это был Орпак. По виду его Дидрад понял, что он не очень то стремится в бой.
   - Рыжего видел?
   - А?
   - Брата видел? Ефа?
   Юноша отрицательно покачал головой.
   Лицо Орпака сморщилось словно он поперхнулся. По губам его Дидрад прочел вопрос, где же он. Но ответить или как-то помочь был не в силах.
   - Чтец! Чтец!
   К юноше подбегал молодой нит, который "командовал" правым флангом его шеренги.
   - Живой же, - улыбнулся он. - Помогу давай. - Он помог юноше встать на ноги и огорошил его вопросом: - Что нам делать?
   Дидрад удивленно посмотрел на него. Тот, подумав, что его не расслышали, повторил:
   - Ниты справляются, что делать-то прикажешь?
   - Дид, - подбежал к нему Болие. Вид его был не лучший, чем у остальных, кто был в шеренге. - Дид, - проговорил он заплетающимся языком, - надо бежать. - Он не мог отдышаться. - Хоригинты почти перебиты... оттуда... еще идут... Что?
   Дидрад не понял, спросили ли его или выразили мнение, поэтому он продолжал смотреть на друга.
   - Что делать? - поправился тот.
   - Чтец здеся. Чтец здеся! - закричал тем временем молодой нит своим солдатам.
   Дидрад опустил голову и посмотрел в снег под своими ногами. Он плохо понимал, что от него хотят - истощение сил было предельным.
   - Отступать, - проговорил он вяло.
   - Отступаем! - закричал молодой нит. - Стойте, - остановил он двух солдат, - его возьмите, идти уж не может. - И он указал на юношу.
   Дидрада подняли под руки и поволокли в сторону леса. Еле волоча ноги, юноша впрочем нашел в себе силы и обернулся. Он увидел, как со всех сторон от него в сторону спасительной лесной чащи бегут имперские солдаты. Многие из них были ранены. Их были сотни.
   Они прошли совсем немного, когда слева от них взревели роги и послышался устрашающий душу приглушенный гул.
   Дидрад обернулся и увидел вблизи себя Усдивита. Имнит скакал на прихрамывающей лошади, нещадно избивая ее плетью по запятнанным кровью бокам и поминутно со страхом оглядываясь назад. Юноша хотел было проследить его взгляд, но не имел возможности - крепкие руки солдат, державших его под мышки, не позволяли сделать это.
   Тут словно как из-под земли показалась золотая конская голова на длинном древке, а после этого на склон холма выскочили несколько сотен тяжелых всадников. Тела их и коней были закрыты кожаными, металлическими и костяными бляхами. В руках они держали копья и массивные пики. На поясах барерменигов висели длинные мечи, боевые топоры и палицы.
   Оказавшись на пространстве, которое были "зачищено" от глубокого снега происходившей здесь битвой, кони помчались быстрее.
   С необычайной ловкостью всадники на лету перебрасывали оружие из одной руки, левой, в другую и тут же пускали его в ход. Так, на подходе к месту битвы они успели метнуть впереди себя по два копья, а в добавок к ним разнообразицу из небольших топоров, каменных ядер с заостренными колючками и предметов, похожих на диски.
   Все это дальнобойное оружие с такой мощью обрушилось на зэлтов, которые были разобщены погоней и добиванием разбегавшихся хориг и хоргит, что они на миг настерялись, а затем стали спешно собираться.
   - А! - закричали где-то совсем рядом и Дидрад увидел, как Усдивит, который успел ускакать довольно далеко от места битвы, даже дальше них, корчился от боли, пробитый насквозь стрелой, наконечник которой прошел сквозь него и воткнулся в шею коню. Лошадь замедлила бег и устало побрела, склонив голову и заглатывая ртом снег. Через несколько шагов она остановилась словно в нерешительности, жалобно заржала и повалилась набок.
   Глядя на медленно приближавшийся лес (до него было не меньше тысячи шагов) Дидрада понял, что они не успеют туда добежать. "Не беги", - вспомнились ему слова Огийды. - "Не беги!"
   - Стоять, - тихо проговорил он, собрался с силами и выкрикнул: - Стоять!
   Солдаты пронесли его еще несколько шагов прежде, чем поняли, что от них хотят, и остановились.
   - Ты че, Чтец? - спросил молодой нит.
   - Как те... бя зовут? - сказал Дидрад.
   - Мокрый.
   - Мокрый, останови всех... не добежим...
   Нит кивнул и тут же бросился исполнять приказание.
   "И откуда столько сил?" - подивился ему невольно Дидрад.
   - Чтец, у тя все спина в крови, - сказал ему незнакомый нит.
   Юношу уложили на живот и, прикрыв щитами, сделали простую перевязку его же плащем. Он видел только, как его лекари откидывали в сторону крованые сгустки снега, которым отирали ему спину и морозили рану.
   - Собрал... кого смог, - доложил Мокрый, плюхаясь рядом с ним в снег. - Не могу, - признался он и лег на спину, тяжело дыша.
   - Стоять...
   - Стойть...
   - Погодь...
   - Сюды идите... сюды...
   - Чтец...
   - А?
   - Чтец приказал... сюды... не добежим... - слышались крики.
   Тем временем, тяжелая кавалерия вспорола зэлтскую пехоту и опрокинула ее, но сама натолкнулась на неожиданное препятствие в виде копейщиков и зэлтской конницы, появившихся непонятно откуда.
   Все это происходило с такой быстротой, что уже обе стороны, позабыв про тактику и стратегию боя, вели себя сообразно обстоятельствам: тиринтские барермениги обратились вспять и вбегали на холм, преследуемые зэлтской конницей.
   Дидрад услышал, как старческий голос рядом с ним ошарашено проговорил: "В страшном сне тако б не привиделося!"
   - Чтец идти не может. Коня б ему, - проговорил другой голос, и его тут же подхватили несколько голосов, призывавших искать коня.
   Престранным обстоятельством является то, что в любом хаосе есть определенная система. И если эта система накладывается на извечное правило, кто ищет, тот всегда найдет, то весьма интересное звучание приобретает вопрос, а является ли хаос на самом деле хаосом.
   В беспорядке стражения, которое кипело в тот день на склоне холма, в невообразимом сумбуре битвы, где войска, талантами своих командиров обреченные на поиск спасения каждый для себя, - во всей той вакханалии, которую справляла Смерть, нашлось место и упорядочению. К такому порядку можно причислить и быстроту, с которой Дидраду нашли коня. Это был большой боевой конь, облаченный к тому же в железно-кожанную броню.
   Взвалив юношу на коня и вручив ему шлем, больше походивший на кастрюлю с ручками (его шлем слетел во время бега - он не заметил), ниты стали снова выстраиваться в шеренги. Получилось три шеренги по сорок и пятьдесят с лишком человек.
   Снег перестал валить и установилась та погода, при которой даже дали проясняются. Откуда-то из-за замка показалась стая черных птиц. Они протелели над местом битвы, некоторые даже покружили и попытались сесть, но найдя, что пока еще это дело опасное, разместились на ближайших к холму деревьях.
   "Что я делаю?" - неожиданно со страхом подумал Дидрад. - "Я же не могу! За это ведь не похвалят!", и он посмотрел на шею коня, покрытую кожаной попоной с изогнутыми железными пластинами. Облачение коня стоило не меньше, чем сам конь - это юноша понял, как купец. Но в то же мгновение, внимание его привлекло место битвы: тиринская конница была разделена на две большие части и одну маленькую. Одна из больших частей всадников до семидесяти человек скакала по направлению направо от юноши. За тиринтцами неотступно следовали зэлтские всадники. Вторая часть конницы уходила на противоположный холм - с него спускались четырнадцать хоргит имперских войск, которые были восприняты гарнизоном Трогодорпа, как зэлтское подкрепление и оказались причиной паники. Дидрад же точно различал фигуры с квадратными, как у него щитами - легкую пехоту.
   - Туда! - что было сил крикнул Дидрад и указал рукой в сторону всадников. - Там хоргитинты. - Он указал на прибывшее подкрепление.
   Люди, разглядевшие своих сотоварищей, воспряли духов и радостно закричали. Шеренги двинулись вперед.
   Зэлтские всадники, заприметив небольшой отряд, приостановили коней, несколько времени посовещались, развернулись, перестроились и бросились на них.
   - Ниты, держися теперьче! - закричали несколько голосов в отчаянии.
   Дидрад быстро осмотрел свои "войска". У большей части солдат не было щитов и кирок - они побросали их, как отягчение при отступлении. Еще некоторая часть держала в руках только по одному дротику или копью. Юноша мельком оглянулся вокруг: до утоптанного снега бежать шагов шестьдесят, зэлтская конница в паре сотен шагов, - решение пришло неожиданное. Он повернул коня в сторону склона сплошь усеянного трупами солдат и поскакал туда.
   - За ни-и-и-им! - услышал он за своей спиной крик Мокрого.
   В несколько прыжков конь Дидрада достиг того места, где лежала вповалку первая шеренга, перебитая стрелами в начале битвы. Он соскочил с коня (откуда взялись силы?) и стал собирать дротики, потом снова вскочил обратно, поворотил к бегущим шеренгам и, оказавшись подле них, приказал каждому солдату иметь не меньше двух дротиков.
   Каждый из нитов в шеренге уже понял, что ему уготовано выдержать удар зэлтской конницы и люди напрягали все силы, чтобы вооружиться.
   Дидрад обернулся. Зэлтам до них оставалось не больше ста шагов. Задерживало их только то, что коням приходилось скакать вверх по холму.
   Времени едва хватило, чтобы снова выстроиться в шеренги.
   - Бросать всем и сразу! - закричал юноша и его слова подхватили несколько человек.
   - Сам-то... идить... - услышал он сзади себя и увидел, как Мокрый взял его коня за морду и отводит за шеренгу.
   - По коням бей, ниты! - закричал кто-то густым басом, видимо, ветеран. - А ну-сь, подняли. - Солдаты подняли руки с дротиками. Древки их дрожали, выдавая волнение и страх молодых людей перед надвигавшейся жуткой неизвестностью. - Токмо все бросаем... токмо все...
   Это были последние слова, которые успели вырваться из уст солдат потому, что в следующее мгновение зэлтская конница выскочила на покатый склон и стала набирать ход.
   Полторы сотни дротиков, брошенных разом в коней с расстояния в тридцать шагов, создали стену из острых наконечников, о которые конница ударилась и расшиблась. Несколько десятков коней, шедших в переднем ряду, рухнули, пронзенные двумя, а то и тремя дротиками за раз. Они образовали навал, через который успели перескочить не все кони, многие из задних рядов спотыкнулись и тоже пали, давя своими телами дико кричавших людей. Но атака продолжалась.
   - Метай, - закричал ветеран, которого Дидрад видел только со спины.
   И снова в живую плоть коней впились отстрые наконечники. Второй залп окончательно смешал зэлтов и расстроил атаку.
   - Ре-е-ежь! - заорал неизвестный ветеран.
   Крик его был отчетливо слышен потому, что к тому времени оба противника так устали, что не тратили сил на крики, рубясь молча.
   Ниты ринулись на всадников, многие из которых катились по земле, потеряв сознание от падения, а многие лежали беспомощно под тушами своих коней. Их душили, резали, изрубали на куски, перерубая руки, которые они выставляли в единственную защиту, не слушая мольбы, одурев от вида крови, внутренностей, опьяненные диким разгулом смерти. Некоторые из солдат, не выдержав вида бойни, через которую прошли, плакали или наоборот истерически хохотали, еще немногие апатично стояли или сидели прямо на трупах, бесцельно поводя пальцами по снегу, смешавшемуся с кровью.
   Дидрад видел все это, прильнув от бессилия к шее коня. Он смотрел на все безразлично. Его уже ничего не удивляло и ничто не коробило.
   Битва на противоположном холме завершилась еще прежде: зэлты беспрепятственно ушли в лес, не желая сражаться с двумя гарнизонами (второй тоже уже был виден - он шел у подножия холма со стороны замка).
   Послышался топот коней и оттуда, откуда ранее на шеренги вынырнула и хлынула зэлтская конница, показались барермениги, до этого удиравшие от зэлтов.
   Поняв, чем закончилось дело, всадники сбавили ход и подъехали к месту битвы шагом.
   Кони тяжело дышали, обдавая паром из ноздрей примятый снег. Конники тоже были измотаны и смотрели исполобья, угрюмо. Они начали о чем-то говорить с нитами шеренг, которые рассыпались между трупами коней и зэлтов.
   Наконец, один из всадников облаченный в богатые доспехи, повернул коня в сторону Дидрада и направился к нему.
   Юноша лежал на коне, уткнувшись в его шею.
   - Игнаписат! - крикнул ему всадник радостным голосом. - Как же я рад... Игнаписат? - сказал он и тревога появилась в его голосе.
   Дидрад поднял голову и посмотрел на него.
   На лице всадника была железная маска, изображавшая медведя или кота - было не очень понятно - поэтому юноша не мог понять его эмоций.
   - Игнаписат, - неуверенно проговорил всадник. Он открыл маску и на Дидрада взглянули широко открытые от изумления и... ужаса глаза.
   - Нет, тир, - тихо проговорил юноша, - не он я...
   - Где же он?! - закричал всадник в отчаянии.
   - Я не знаю, тир... кровь. - Дидрад указал на правый бок коня, который был сплошь залит кровью.
   Конник перевел ошарашенные глаза с лица юноши на бок коня, потом снова посмотрел на Дидрада и губы его задрожали.
   - Слезь, - выходнул хрипло он.
   Дидрад растерялся.
   - С коня! - еще злее прохрипел всадник.
   Юноша послушно сполз с коня и тут же осел.
   - Знай свое место, пороврий, - проговорил всадник, взяв коня под уздцы и отъезжая прочь. В голосе его послышалась такая мука, что Дидрад понял, что этот конник потерял очень значимого в жизни человека...
   Трупы нитов собирали до глубокой ночи. Из замка привезли дрова и жгли костры. От Трогодорпского гарнизона осталось не больше трех сотен человек. Погибли тиниты Колигед и Токнолмарка, почти все имниты, среди которых были Усдивит и Иика. Сотни трупов нитов лежали, собранные в кучи. Среди них лежал и Мереч. Из глаза его сильно опухшего и почерневшего от запекшейся крови лица торчало переломанное древко стрелы. Мереч умер мгновенно, он не мучался. Дидрад видел это по спокойствию его губ. Они возможно даже улыбались, ему так казалось...
   Рядом с Меречем лежал Стробигаш. Его ранение было не серьезным, покарябало бок, но юноше было гораздо больнее смотреть на него. Стробигаш лежал на спине и закрыв лицо обеими руками, вздрагивал. По тому, как он всхлипывал, по его судорожному иканию, друзья поняли, что еще недавно он сильно плакал, и вот теперь ему было стыдно за это. Ему было стыдно за то, что среди ужаса войны, среди ее мерзости он "посмел" проявить человеческие чувства.
  
  ***
  
   Как и всегда бывает в нашей жизни - так всегда было, есть и, уверен, будет - инициатива, особенно самостоятельность в серьезных делах мало чего приносит хорошего инициатору, особенно если его смелость и находчивость имела положительные результаты. Эти самые результаты, принимающие самые разнообразные формы, обладают одним недостатком, - они порождают зависть. При этом, завистники в этом случае - люди особого типа и особенного какого-то склада ума. Все они поголовно оправдывают свою зависть, которую они и завистью-то не считают (ведь ее же надо оправдать, хотя бы перед самим собой), все они оправдываются в том ключе, что, и я точно так же подумал и сделал бы, не помешай мне этот выскочка. А он именно помешал, и чего ему вздумалось мешать. Это хорошо, что все "обошлось", а если бы нет - тогда ДАЖЕ Я не смог бы помочь. И вот это осознание своей значимости, а более даже, осознание уязвления и незаконного унижения своей невообразимой значимости выливается у них в злость, за которой как за ширмой и скрывается то самое чувство, которое все мы привыкли обличать завистью.
   Примерно такое же чувство испытывал Кахаорн, когда на виду у всего своего гарнизона, точнее того, что осталось от гарнизона, смиренно подъехал к гатесирду и выразил восхищение его подвигами. Гатесирд, пребывавший в дурном расположении духа по причине безвозвратной утери своего названного сына, все же снизошел до натянутой улыбки и вопроса о том, кем является имнит. На это Кахаорн надлежащим образом отрекомендовался.
   Здесь снова сделаем отступление и признаем, что такие люди, как Кахаорн - наиболее преуспевающие в этой жизни персоны потому, что соблюдают два незыблемых принципа процветания - храни свою жизнь и превозноси свои "заслуги". И очень часто жизнь проявляет к ним раздражающую всех вокруг милость и понимание (только лишь поэтому мы можем быть уверены в том, что Судьба - это все-таки женщина по натуре - она любит лесть и не особо смотрит на добродетели). Но бывают и очень редкие случаи, когда даже Судьба пребывает не в духе и судит непредвзято. Кахаорну не повезло предстать перед гатесирдом именно в такую пору.
   Мы точно не можем знать, какие цели преследовал имнит, лебезя перед командующим, но "награду" он получил. Награда эта была настолько специфична, что не устроила обе стороны: имнита, по мнению которого она была сомнительна и походила даже на наказание, а также его нитов, которые видели, как он шел на битву в числе последних, а "выходил" из нее в числе первых.
   Наградой Кахаорну за его подвиги было назначение его тинитом и направление в сожженный набегом зэлтов дорп. Дорп этот отстоял от места битвы на расстоянии в два пеших перехода.
   Дав отдохнуть войскам ночь и часть следующего дня гатесирд приказал пополнить поредевшую хоригу Дидрада четырьмя дополнительными хоригами, по две из каждого гарнизона двух соседних крепостей, прикрепил за ними десяток легких конников и отправил в дорп. Общее командование над крепостью он поручил одному из своих тяжелых всадников имя которого звучало, как Заварда Барсук. Никто из нитов не мог оценить по достоинству ни своего нового командующего, ни то, подходит ли ему прозвище или нет потому, что никто из солдат в течение последующих двух больших лун так ни разу этого самого Барсука и не видел.
   К большому разочарованию Дидрада, ни Каванна, ни Стробигаш не могли его сопровождать в дорп, который солдатская смекалка уже успела облечь Барсучьей норой. Еще хуже дела обстояли с Болие, братьями Ефом и Орпаком, и Пятым. Дидрад ничего толком про них не знал: ранены ли они или убиты. Особенно его тяготило отсутствие всяких сведений о Пятом.
   В ту, первую ночь после кровавого сражения, Дидрад остро осознал, насколько привязался к старику, как органично тот вошел в его жизнь, как теперь не хватает ему его немного суховатых советов, просторечия и наивного непонимания "высших материй".
   Всю ночь юноша пролежал у кострища на меховых накидках, которые были принесены ему солдатами и уложены одна на другую. Ему помнилось, что он даже ни о чем не думал, просто смотрел на огненные язычки с жадностью лизавшие поленья в костре.
   Очнулся он только утром и несмотря на небольшой жар от раны, нервное истощение и усталость, не был отправлен в замок, а по личному приказу Кахаорна, который удостоил его своими бранными словами, встал в строй в колонне.
   - Я думал, что он тебя имнитом позовет, а он не зовет, - тихо проговорил Мокрый, который теперь всюду неотступно следовал за Дидрадом.
   - Погоди, как дойдем, дык и позовет, можат, - вмешался другой паренек.
   Юноша молчал. Ему было неуютно идти среди этих незнакомых ему людей. Они с разных сторон обращались к нему, что-то говорили, но он не слушал, все больше прокручивая в себе эпизоды прошедшего дня и ночи. Гибель друзей (он почему-то был уверен, что все, кроме Каванны и Стробигаша погибли) его сильно угнетала. Он шел и мучился от непонятного ему ощущения. Вглядываясь и всматриваясь в себя он никак не мог понять, что же это за чувство. Дидрад быстро распознал в нем одиночество, какое часто человек испытывает, находясь среди людей, даже особо ощущает именно, когда вокруг много лиц, но затем отмел это предположение потому, что понял, - это не одиночество.
   "Более всего Голодному повезло", - усмехнулся он, вспомнив, что Марнеун "вовремя" расхворался, и хотя и негодовал, что его не берут в поход, но не особо по этому поводу переживал. Он уже успел обзавестись семьей - у него даже родился сын - отпустить живот, разжиреть и вконец облениться.
   Колонна из пяти хориг шла по лесной военной дороге, достаточно широкой, чтобы пропустить по себе телегу и всадника, и это очень помогало летом, но было большим неудобством зимой, когда пространство дороги, не защищенное деревьями, заваливало снегом по пояс. Вот и солдатам приходилось теперь идти медленно, с трудом пробираясь вперед.
   К концу второго дня пути они вышли на прогалину, по центру которой текла небольшая речушка - вернее, текла-то она летом, а в тот момент ее берега были стиснуты льдом, а водная толща промерзла до дна.
   - Скоро дорп, - предположил кто-то из солдат, и оказался прав потому, что через несколько сотен шагов и вправду показались остовы частокола, которые торчали из-под снега своими обугленными головешками.
   - Все пожгли, у-у-у, - недовольно проговорил еще кто-то.
   Колонна остановилась подле разрушенного дорпа, а всадники - четыре тинита, Кахаорн и еще трое незнакомых Дидраду, стали объезжать пепелище по периметру. Делали они это не спеша и нисколько не заботясь о размещении вверенных им войск.
   - У Чтеца справьтеся-то, че делать? - зашептались по хоригам.
   - А кто эт? - спрашивали непосвещенные. И когда им пересказывалась история трехдневной выдержки они клацали языками, качали головами и выражали восторги и удивления.
   - Ниты справляютси, че делать-то велишь? - спросил Мокрый.
   - Ниче не велю, - ответил раздосадовано Дидрад. - Коли мне б раньше помалкивать, может... - И он недоговорил и передернул плечами.
   Непонятная злость в нем нарастала с каждым мгновением.
   - Ниты-то справляютьси, че... - прошептал ему на ухо другой солдат, но юноша его перебил, процедив сквозь зубы:
   - Стоять!
   Этот его приказ разнесся по рядам и голоса затихли.
   "Что они еще хотят... я и так уж довольно натерпелся. К чему было лезть тогда туда... с Кавой... эх, Кава... вечно ты!.." - Дидрад пнул снег. Он пребывал в том состоянии раздражения, когда человек злится даже на то, что злится. Как ему хотелось в тот момент убежать от всего того, что было вокруг. Забежать куда-нибудь туда (он посмотрел на лесную чащу, где уже с двадцати шагов казалось, что стволы деревьев образуют сплошную стену), забежать далеко, чтобы никто его не видел, и он никого бы не видел. Куда бы он пошел? А не все ли равно. Не все ли равно, куда идти, когда на душе так беспокойно. Когда что-то гложет, свербит глубоко внутри - и ведь не выдерешь никак, не извлечешь даже чтобы посмотреть и разобраться.
   Между тем Кахаорн и другие тиниты поворотили коней к отряду. Объезжая вдоль колонны, бывший имнит задержал ненадолго взгляд на Дидраде, но проехал мимо, и лишь слегка искривившиеся губы показали юноше, что он был замечен и узнан.
   Дидрад понимал, что ничего хорошего ему ждать под командованием этого человека не придется потому, что он, Дидрад, является для Кахаорна живым свидетельством его трусости, постоянным напоминанием о малодушии и предательстве.
   - Ты, Пиоридан Шестипалый, - услышал он голос тинита, - ты с этого моего слова стал имнит. Бери эту ригниту. А ты, Оренивак Торопыр, - эту.
   Больше "выбирать" имнитов смысла не было потому, что в хориге, где состоял Дидрад с трудом набиралась даже сотня человек.
   Дав людям передохнуть, тиниты тут же распределили работу между ними всеми, но тут оказалось, что многие из нитов хориги Дидрада "позабыли" свои кирки на поле брани и пришли на новое место только со щитами и дротиками.
   Это обстоятельство вывело из себя Кахаорна и он долго орал на своих солдат, обзывая их на разный манер и стыдя их за то, что "нет старания в воинской службе, и радения за дело нет". Слушали его с плохо скрываемым злорадством и равнодушием. Солдаты, которые ранее, боялись командование как огня, пройдя кровавую бойню у замка, перестали бояться вообще чего бы то ни было. И в отличие от Кахаорна Дидрад это прекрасно понимал. Смотря по сторонам, он пришел к выводу, что единственное средство заставить этих людей делать то, что необходимо - это заполучить их уважение. Уважение и больше ничего ибо ничем невозможно пронять людей, которые прошли даже самое страшное - смертный бой! Своими криками Кахаорн ничего такого заполучить не мог. Поэтому юноша лишь с сожалением поглядывал на него, стараясь, чтобы новоиспеченный тинит не заметил этого его насмешливо-укоряющего взгляда.
   Работать приходилось в ужасающих условиях. Необходимость быстрее восстановить сожженный дорп привела к страшным последствиям. За первую же ночь, проведенную под открытым небом, без костров (ибо их зажигать запретили, чтобы не привлечь зэлтов), за первую ночь такого постоя обморозились с два десятка человек. Но молодые тиниты, не обратив на это особого внимания, продолжали гнать людей на строительство частокола, причем непременно такого, какой бы охватил всю будущую площадь крепости.
   Как ни старался Дидрад избежать влезания в командование людьми, как ни пытался он хорониться от глаз тинитов и имнитов, ему все же не удалось увернуться. Оба имнита, и Пиоридан, и Оренивак в день своего назначения заверили его в том, что "исполним все, как скажаш".
   Первая ночь стала невыносимой мукой. Продовольствия, которого тоже взяли совсем немного, чтобы не задерживать выход, едва хватало, чтобы выдать солдатам четверть того рациона, который им полагался. Истощенные битвой и ранами люди, не получив достаточно еды, жуя ее холодной, стали целыми отрядами бегать в лес. Обезвоживание подорвало силы гарнизона еще несуществующей крепости. Вторая ночь уже унесла жизни. Насмерть замерзли двое из ранее обмороженных. К самим же обмороженным добавились еще несколько человек.
   Эти первые дни Дидрад боялся даже показываться на глаза тиниту, но после, от невыносимости существования в лесу, когда едой были каменные от холода куски хлеба, а питьем лед, который солдаты вырубали из речки и долго рассасывали жмурясь от боли в зубах, после такого прозябания чувство самосохранения от тинита у юноши уступило место точно такому же чувству, но обостренному голодом и злостью.
   Дидрад прекрасно помнил свое недавнее детство в Великих зэлтских лесах, поэтому сказал имнитам отдать приказ в сумерках стащить ветви срубленных деревьев в одно место. Когда это было сделано, под его руководством в глубине леса были сооружены несколько шалашей. Внутри шалашей были установлены распорки, которые давали достаточно места для того, чтобы в них уместились по полтора - два десятка солдат. За густыми стенами шалашей можно было разводить костры, что солдаты тут же и стали делать.
   Вскоре, весть о таком строительстве разнеслась по всему лагерю и про нее узнали тиниты. Расправа Кахаорна не заставила себя ждать. Но и здесь, в пику подлости и тупоумия одного, нашлось место самопожертвованию и благородству других. Хотя тинит был прекрасно осведомлен об истинном "архитекторе" шалашей и уже предвкушал расправу над ним, за Дидрада неожиданно вступились оба имнита - Пиоридан и Оренивак - взяв его "вину" на себя. За этот поступок они снискали себе уважение во всем гарнизоне, а Дидрад впервые ощутил странное чувство, которое приходит только в тяжких условиях, когда осознаешь, что твоя жизнь кому-то дорога.
   Все время строительства дорпа, юноша, утюжа ли киркой ствол дерева, срубая ли с него ветки или волоча его к месту стройки, - все это время он думал только об одном: что его гложет. И только, когда за него вступились совершенно посторонние люди, приняв его "преступление" на себя, только тогда он догадался, что терзало его все это время. Его мучило, что всему на этом белом свете он теперь чужой. Дидрад оглядывался вокруг себя и видел незнакомые лица, видел людей, которых тяготы сплотили, объединили в единое целое, в семью. Но он не видел такого же подле себя. Все, кем он дорожил, и которым был дорог сам, - все они вдруг, разом, ушли из его жизни: Молчунка, Пятый, Каванна, Стробигаш и другие, другие, другие. С ними он знал себя, он понимал, зачем он здесь, ради чего. Он мог предполагать, мог загадывать, мог радоваться - пусть глупо, неуместно, слишком приземлено, но радоваться наступающему дню. Жизнь его была какой-то наполненной, осмысленной. А что у него было теперь?
   Юноша возводил глаза и смотрел на окружавший его лес с черными стволами, на нагромождение поваленных деревьев, на обмерзшие щепки и ветви, которые навалом лежали неподалеку. Он оглядывал людей, устало копошившихся среди всего этого бурелома, в полнейшем безмолвии орудующих кирками и топорами, у кого, что было.
   - Чтец, - остановился подле него незнакомый солдат, - ты сиди, сиди... Я, это... Кахаорн собрался имнитов казнить. - Вид солдата был растерянным. - Говорят, плетьми казнить-то будут...
   Юноша только кивнул на его слова и ничего не ответил.
   Солдат постоял подле него некоторое время, а потом прошел к остальным нитам.
   - Че делать-то, Чтец? - спросили Мокрый и еще несколько солдат, которые подошли к нему, побросав работу и выстраиваясь полукругом.
   Юноша поднял на них глаза. Его и самого необычайно поразило решение тинита. Оно было тем более странным, что все хориги, прознав про шалаши, тут же разузнали технологию и выстроили себе точно такие же.
   - Хм, - скривился Дидрад, чувствуя непреодолимое омерзение перед низостью Кахаорна.
   - Можа... это... погрозиться ему, че-е-е... - и неизвестный советчик замолк.
   - Че? Договаривай уж.
   - Не знаю я, че. Вона Чтеца спросите.
   - Идите каждый в обрат, - сказал юноша, - тинит вон оно едет.
   Солдаты поспешили вернуться за работу.
   - Седни казнить приказано имнитов Пиоридана Шестипалого и Оренивака Торопыра. Казнить через плеть семью ударами! - выкрикнул Кахаорн, останавливаясь ближе к Дидраду и подальше от солдат. - Счет ты весть будешь, - обратился он уже к нему.
   Солдаты недовольно покосились на тинита, но даже не прекратили работу и не повернулись.
   - И... не бои-и-ит... ся же! - произнес Дидрад на выдохе, опуская топор на сук, торчавший из ствола, поваленного наземь.
   - Что? - зловеще обратился к нему тинит. - Что ты сказал, нит?
   - И не боялись же... приказ нарушать, - сказал ему юноша, поворачиваясь и принимая смиренный вид.
   Кахаорн усмехнулся, и ничего не сказав, отъехал от него.
   Казнь должна была происходить на закате, после того, как ниты закончат строительные работы. Но она не состоялась потому, что к вечеру снова повалил снег, а за ним налетел Свистун, который не унимался все последующие четыре дня.
   В первые же полтора дня бурана запасы провизии окончательно истощились, а обоз, отправленный за пару дней до этого в замок, предсказуемо увяз где-то на дороге. Солдаты питались, кто, чем мог: ели кору, бродили по лесу в поисках кореньев, которые выдирали из промерзшей земли, вырубая ее топорами и кирками.
   Строительство крепости замерло.
   - И в толк не возьму, че ж там у нас сейчас? - сказал Мокрый. Он сидел у плохо горевшего, но зато нещадно чадившего от сырости веток костра в шалаше и постоянно поеживался.
   - Кто ж его разберет, заволочено все, - сказал солдат, лицо которого было странной формы - оно словно выливалось из нижней челюсти, обвиснув над ее краями носом и губами. За выражение лица его и прозвали Грустным.
   Грустный неотрывно смотрел на огонь. В темноте его немного выпученные и опущенные на внешних уголках глаза, мерцали недобрым светом.
   Всего в шалаше сидели и лежали больше дюжины человек.
   За те несколько дней, что непогода заставила этих людей провести вместе, Дидрад особо близко сошелся с Мокрым и Грустным. Первый происходил из зажиточной зэлтской семьи, считал себя образованным (это убеждение у него появилосьь оттого, что отец часто водил его на спектакли, которые устраивались в их городке проезжими артистами), но в то же время ни коим образом не возносил себя за это куда-то ввысь, был немного даже простават и наивен. Единственное, чем он несказанно гордился, и, в то же время, охранял, как зеницу ока был... нет не вещь какая-то, не сокровище, а вопрос, который он однажды под различными оговорками о молчании, поставил перед Дидрадом. Вопрос этот был короток, но объемен. "Почему мы, зэлты (мы ведь зэлты, как ни возьми), почему мы воюем с ними, они же тоже зэлты?" Оканчивая вопрос, он кивнул в сторону крепости, а точнее за нее, туда, где раскинулись бескрайние просторы Дикой Зэлтии. Вопрос этот, который он называл "ужасающе интересным", необычайно почему-то его волновал. "Почему мы воюем с ними?", действовало на него также, как на других действовал хороших ковш неелги - он бодрил его и даже пьянил. Как ни старался несчастный солдат дойти до ответа - это у него всякий раз не получалось и он только выпячивал губы и чмокал ими, говоря, "а".
   Дидрад не мог смотреть на него без улыбки потому, что лицо у Мокрого было все время словно насторожено. Такие лица бывают, наверняка, только у сторожевых дворняг - это когда все существо направлено на то, чтобы обнаружить опасность, а обнаружив ее, как можно быстрее улизнуть прочь.
   Мокрый много говорил и все время оглядывался по сторонам, потирая большим пальцем правой руки нос. При этом он натяжно сопел и виду был весьма серьезного.
   Грустный, несмотря на свое прозвище, грустным никогда не был - по крайней мере Дидрад ни разу не заметил на его лице грусти за все то время, пока они прожили бок о бок в шалаше. Вся "грустность" этого человека заключена была ровно в том, что он был угрюмым меланхоликом. С переносицы и лба его ни в какую пору не сходили складки, которые в некоторых местах уже успели "обрасти" морщинами. Говорил он мало, сухо и по существу. Лицо его словно жило своей жизнью: при нечастых разговорах, которые Грустный себе позволял, оно умудрялось не отображать вообще никакую эмоцию, будто отмерло напрочь. Лишь губы, оттянутые вниз, слегка шевелились, да и то, только своими серединными частями.
   Этот угрюмый паренек нравился Дидраду больше всего потому, что с ним можно было поговорить, вернее, в его лице можно было найти благодарного слушателя. Мокрый же этим "даром" не обладал.
   - Ниты, у кого-нить кора осталась... пожевать бы? - спросил Мокрый. На его вопрос послышалось несколько сонных проклятий, подытоженных просьбами "уткнуться". - Все аж... скрутило, - пожаловался паренек, - пойду... - И он стал выбираться из шалаша, прихватив с собой кирку.
   Дидрад и Грустный остались сидеть друг напротив друга.
   - Будьш? - спросил Грустный, протягивая юноше кусочек коры дерева.
   - Что ж ему не дал?
   - Не нравтся, - кратко поведал он и снова уставился на огонь.
   - Ниты, подбавь огню-то, - попросили из кучи тел, заспанным голосом.
   Дидрад поднялся на ноги и направился к выходу из шалаша. Его закрывали два казенных плаща, замаранных так, что они мало походили на самих себя.
   Высунувшись наружу по пояс, Дидрад подхватил охапку веток и втащил их в шалаш. Перебросив их в руки Грустному, юноша нахмурился. Ему показалось, что до него донесся странный шум.
   "Показалось", - заверил он себя и хотел было направиться на свое прежнее место, но остановился. Постояв в нерешительности недолгое время, и успев вызвать у близлежащего нита вопрос, "че качаишся-то?", Дидрад решился и вышел вон.
   Снежный буран не ослабевал. Он запорошил белой крошкой все пространство вокруг и было не понятно, сыплется ли снег сверху или это Свистун поднял с земли тот, что уже упал. Молочная пелена начиналась в десяти шагах от шалаша.
   - Ты че? - спросила голова Грустного, которая высунулась из-под плащей, занавешивавших дверь.
   Дидрад не ответил. Ему показалось, он снова что-то услышал.
   Грустный встал рядом с ним, внимательно посмотрел на него и ткнул ему что-то в грудь.
   Юноша опустил голову и посмотрел - это была меховая накидка и дротик. Взяв их из рук солдата, Дидрад продолжил всматриваться и вслушиваться.
   Неожиданно, лицо Грустного дернулось в сторону. Он всмотрелся и невольно встал в боевую позицию.
   - Там, - сказал он, кивая прямо перед собой.
   Теперь уже оба нита вглядывались в снежный полумрак.
   - Вроде ни... - Дидрад не договорил потому, что и он, и Грустный одновременно заметили, как за белесой пеленой промелькнула тень.
   - Плохо, - неожиданно проговорил Грустный совершенно спокойным голосом. - Бежал, - добавил он.
   - Тоже увидел, что бежал?
   - Плохо. - Паренек сделал шаг вперед, потом еще один.
   Ветер резко менял направление, рассыпая снежинки то вправо, то влево, то бросая их в глаза солдатам, то отшвыривая их на стволы деревьев.
   "А!", резко, словно хлопок долетело до слуха Дидрада.
   - Слышал? - спросил его Грустный.
   Юноша кивнул.
   Ничего не говоря, Грустный нырнул в шалаш и появился оттуда, неся два щита, дротики и меч, который Дидрад не позабыл прихватить.
   Передав щит, меч и часть дротиков юноше, Грустный молча зашагал в снежную пелену. Дидрад уже готов был последовать за ним, когда из снежной пыли с невообразимой быстротой выскочил Мокрый. Он несся во весь опор и с силой налетел на Грустного, ударив его в щит и плечо так, что паренек упал бы, если бы не ствол дерева, оказавшийся у него за спиной.
   Мокрый тоже потерял равновесие и падая, сделал прыжок и навалился на Дидрада, который вместе с ним повалился на землю.
   - Ани, а... ни! - повторяли посиневшие губы Мокрого. Глаза его в ужасе смотрели точно в глаза юноше.
   Дидрад с удивлением посмотрел на него и хотел было перевалить через себя, чтобы подняться, но рука его наткнулась на твердость на спине солдата. Юноша оторвал взгляд от лица нита и заглянул ему за спину.
   Из спины Мокрого торчало древко стрелы.
   - ... ад... бу... ди!.. - долетели до Дидрада отрывки выкриков Грустного.
   Юноша посмотрел на него и увидел, как тот стоит в боевой позиции, прикрывшись щитом и занеся руку с дротиком над головой. Он простоял так недолго ибо его тело пришило к стволу дерева, так, словно ударами огромного молота в него вогнали гвозди.
   Стрелы, огромные зеленые стрелы с красными канавками, выпущенные с близкого расстояния, пробили и щит, и тело Грустного. Он так и упал со щитом, прибитым к телу.
   Дидрад быстро отбросил тело Мокрого, который уже бился в предсмертных судорогах, и бросился к шалашу.
   - Зэлты! - заорал он внутрь. Стоя там, головой в шалаше, а телом наружу, он, как и учил его Пятый, держал щит по направлению к врагу.
   Внезапно, в его щит ударились сразу две стрелы. Раздался глухой щелчок, словно деревянной ложкой вдарили о стол, и щит по инерции с силой ударил руку и ногу Дидрада. Юноша не удержался и ввалился в шалаш.
   Его крик, стрелы в его щите и наскоро прерванный сон, вызвали в шалаше невообразимую панику. Люди повскакивали со своих мест, бросались в разные стороны в тесном помещении, валясь друг на друга и давя друг друга. Паника превратилась в ужас, когда двое солдат, которым удалось выбраться наружу, ввалились обратно пробитые стрелами насквозь.
   От ног обезумевших от страха солдат Дидрад прикрывался щитом и хрипло стонал, ощущая острую боль в брюшине.
   Неожиданно, несколько солдат дико завопило и осело наземь - их тела оказались пробиты стрелами, которые стрелки пускали сквозь хлипенькие стенки шалаша. Еще несколько нитов рухнули, убитые наповал стрелами, вылетавшими из стенки шалаша
   Люди вокруг что-то кричали, зло ревели, требуя подать дротики, расталкивали друг друга.
   Между тем, Дидрад ошупал рукой то место, из которого по животу расходилась жгучая боль. К своему ужасу он обнаружил, что одна из стрел, пробив насквозь щит, впилась ему в брюшину почти на три ногтя. Он ощутил наконечник, который полностью вошел под кожу и весь прошупывался. Стрела вошла от левого бока к пупку.
   В то время как он ощупывал свое ранение, на щит Дидрада рухнул очередной солдат убитый стрелой. Щит, под грузом его тела, стал сползать к ногам Дидрада, шевеля стрелу. Юноша дико закричал и вцепился рукой в наконечник у себя под кожей (другой рукой двигать он не мог, ее прижало щитом тело убитого). Павший солдат "налег" со всей силой, затем на него еще кто-то наступил и... стрела переломилась у наконечника.
   Освободившись таким способом от двух обуз - щита и древка стрелы, Дидрад стал отползать в противоположную сторону. Он вытащил меч и с силой вогнал его в стенку шалаша.
   Рядом с ним впилась с землю стрела с горящей тряпицей на конце.
   Увидев это, юноша принялся еще энергичнее пробивать себе дорогу к выходу.
   Голова сильно болела, в висках стучали словно молотами, дыхания не хватало, сердце готово было вырваться из груди, но он насширял проход в стенке шалаша.
   Запахло дымом, а вскоре и первые робкие струйки доползли до глаз Дидрада и ущипнули их.
   Еще один колющий удар мечом и юноша... замер.
   Вокруг его шалаша стояли зэлты. Они неспешно о чем-то переговаривались и улыбались, поглядывая на то, как шалаш с еще живыми людьми внутри занимается огнем.
   Между тем, огонь с похвальной основательностью принялся за свое дело. Языки пламени уже лизали верхнюю часть шалаша, постепенно опускаясь ниже и ниже.
   Дидрад оглянулся и увидел, что рядом с ним лежат лишь раненные и убитые. Те, кто остался жив искренне завидовали убитым, они плакали и молили всех богов, которых могли припомнить, сохранить им жизнь. Оглядев все это юноша... сдался и приник к морозной земле.
   Огонь трещал, поглощая мокрые ветви.
   Дидрад поднял глаза и с последней надеждой посмотрел на зэлтов. Нет, они не собирались уходить, они по-прежнему стояли и это значило, что спасения нет.
  
  Конец второй части
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"