Аннотация: Любовь - вечная загадка. Порой она приобретает совсем уж неожиданные формы.
Александр "Питерский" Озеров
Сом. История странной любви
(Рассказ)
Павел ушел сегодня с работы рано, еще в обед. Так как-то накатило, как часто бывало в последнее время, хоть в петлю. С утра ходил угрюмый и даже злой. Товарищи боялись его такого, чувствовали, какая разрушительная сила кроется за этим диковатым взглядом исподлобья, но и жалели, глядя в его умные потухшие глаза. "Иди-ка лучше домой, водки выпей, да на рыбалку сходи - сомы вон брать стали, не работник ты сегодня", - бригадир лучше всех понимал его: "Другой он. Вроде простой мужик: 20 лет трактористом в совхозе и работник хороший, и выпьет с ребятами завсегда, жена вон, двое ребятишек, а что-то не то, изменится вдруг в лице и в себя уйдет - плохо это".
Жена встретила удивленно и нехотя собрала на стол.
- Водки налей! - бросил ей грубо Павел.
- На вот, щечек лучше поешь, - в обычной своей манере - равнодушно и презрительно - предложила.
- Водки налей, говорю! - процедил сквозь зубы.
- Да, хватит уже тебе. Водки, да водки. Сколько можно? Не напасешься. Забор вон покосился, скоро упадет, а тебе все водки, да водки, - равнодушно и презрительно.
Эта будничная бабья болтовня раздражала Павла всегда, но сегодня она проникала в самое сердце, сверлила, бередя давно копившееся, застарелое, гниющее и очень больное, приближая удушающий приступ злобы. Принесла щи и стакан водки. Выпил залпом. Стал быстро есть. Водка и горячий суп ускорили течение крови - чувства и эмоции стали захлестывать, дробя мысли на вспышки, которые трудно осознавать. Они били прямо туда, вглубь бессознательного, переполняя все бункеры мозга. Мозг быстро устал, но изнутри рвалась сила, способная раздавить все живое, особенно это блеклое ленивое тупое существо, давно утратившее все признаки своего пола, когда-то так манившие его, живущее в одномерном материальном пространстве еды, вещей, зависти и бабских склок. Сколько долгих лет подавлял он в себе эту ненависть к человеку, ставшему главным символом его никчемной серой жизни. Подавлял и уходил в себя, чтобы не перейти черту, за которой власть человеческого утрачивается.
Павел не мог понять: как это произошло? Когда игривая живая девушка, которую он привел в свой новый светлый пахнувший свежестью и лесом дом, превратилась в нечто живущее рядом? Где та грань, после которой их общая полная планов жизнь под чистым небом и ласковым солнцем вдруг стала существованием двух тел в пасмурных сумерках быта? Или не вдруг? Почему он сразу не заметил, что она чужая? Разве люди меняются? Разве могут люди ТАК меняться? А как радовались они, когда родились дети - погодки, мальчики. Где теперь эти ангелочки? Кто подменил их, подсунул эгоистичных ублюдков без планов, без взглядов на жизнь, двух ленивых паразитов с пустыми глазами, всегда молчащих в ответ? 15 и 16 лет. Он думал, они станут ему опорой. Как невыносима эта жизнь! - он ничего не формулировал в своей голове, мысли рождались сами, не облекаясь в слова.
Был август. Вода уже остыла. Сомы выходили охотиться днем, когда лучи почти осеннего солнца прогревали верхние слои водохранилища. У Павла было несколько любимых ям, показанных ему еще отцом, где каждый год удавалось поймать с десяток этих водяных чудовищ. Нехитрая снасть состояла из крепкого короткого, метра на полтора, можжевелового удилища, мощной трофейной, еще дедовской, катушки, огромного стального крючка на метровом плетеном поводке, соединенном с толстой прочной леской, и двухсотграммового свинцового грузила. Павел вывел лодку к границе ямы и пустил ее над ямой по течению. Посадил на крючок средних размеров лягушку, проткнув ей сразу обе ноги, и стал опускать ее в толщу воды. Отмотав метров одиннадцать лески, закрепил удилище на краю лодки, так чтобы в случае поклевки легко можно было его схватить и подсечь, и стал квочить. Квок у Павла был деревянный, кленовый. Он слышал, что металлическим квоком действовать легче - не нужно прилагать усилий, чтобы преодолеть сопротивление воды, но Павел любил все делать по-старинке, как учил отец, поэтому и квоки всегда резал сам, с любовью, из клена или вяза. Лодка медленно плыла над ямой. Павел четко и ритмично опускал пятку квока в воду, добиваясь звонкого хлюпающего звука, далеко слышимого в толще воды. Три удара, пауза, четыре, пауза, три удара, пауза, четыре, пауза. Неизвестно почему, но эта странная музыка поднимает сомов со дна ямы, из под огромных коряг и заставляет искать свою добычу.
Первый проход над ямой оказался пустым. Павел сел за весла и снова вывел лодку в исходную точку, спустив еще пару метров лески с катушки. Так продолжалось чуть больше часа. Пора было менять яму, но Павел не унимался, что-то подсказывало ему, что именно здесь ждет его судьба. Солнце зашло за тучу, подул северный ветер и стал накрапывать холодный дождь. Павел положил квок на дно лодки и накинул капюшон. В этот момент уже на выходе с ямы конец удилища резко дернулся вниз, и жутко запел фрикцион катушки. Павел схватил удилище и, сделав короткую, но четкую подсечку, ощутил на том конце нечто неподвластное никакой человеческой силе, какую-то глыбу, подчинить которую себе нереально. Сердце пустилось вскачь, руки задрожали, и Павел, уперев толстый конец удилища в свой ремень, сдерживал рывки огромной рыбы и, в предвкушении схватки с монстром, неистово шептал: "Да, да, да!" И схватка началась!
Спустив пару десятков метров лески и дав рыбе немного уйти, Павел стал плавно, но настойчиво выкачивать монстра из ямы. Он поднимал кончик удилища вверх, затем опускал его по направлению к воде, выбирая при этом несколько десятков сантиметров лески вращением катушки. Медленно, но верно, дистанция до монстра сокращалась. Он уже не казался таким всесильным, как вначале, и это настораживало, но вдруг сом встал. Попытки поднять удилище вверх ни к чему не приводили, оно сгибалось дугой. Как будто крючок безнадежно застрял в бревне на дне ямы. Шли долгие минуты тщетных попыток сдвинуть рыбу с места. Павел устал от напряжения рук и сосредоточенности. Дождь не переставал идти, делая руки холодными и скользкими. Ветер усилился и сдувал капюшон на глаза. И тут сом поплыл, но не к лодке, а туда, куда хотел сам, в коряжник на краю соседней огромной ямы. Павел сел на дно лодки, упершись ногами в ее носовую часть, удилище поднял так, чтобы упругий и крепкий можжевельник гасил рывки рыбы, и не лопнула толстая леска или не разогнулся стальной крючок. Когда удилище не справлялось, на помощь приходил фрикцион, давая смотать рыбе немного лески с катушки. Сом медленно плыл по направлению к спасительному коряжнику, лодка, подчиняясь этой жажде жизни, послушно следовала за ним. Протащив лодку метров двести, но так и не достигнув соседней ямы, сом остановился. Павел, почувствовав усталость "зверя", снова стал качать удилищем, и сом подчинился. Каждый подъем вершинки давался Павлу с неимоверным трудом, как будто все тридцать три богатыря под водой тянули крючок на себя. Он выбивался из сил, выбирая по полметра лески за раз. И вот уже не богатыри, а стая русалок играла с Павлом. Он слышал русалочьи голоса и их волшебные призывные песни, причудливо вплетавшиеся в шум ветра. Толи это ветер выл и свистел, толи русалки шептали: "Слышишь? Иди! Ждем!" В таком вот забытьи, на грани реальности и обморока Павел механически продолжал свою работу - вершинку вверх, вниз, намотать, вверх, вниз, намотать. Наматывать леску нужно было быстро, чтобы она не провисала и всегда оставалась натянутой до самого крючка в мясистой сомовьей челюсти. Павел потерял счет времени. Ему несколько раз почти удавалось подвести сома к поверхности воды, чтобы он глотнул воздух и окончательно перестал сопротивляться, но снова и снова огромная рыба где-то находила силы и уплывала в глубину, заставляя Павла опять приниматься за свою бесконечную бесплодную работу.
Наконец ветер ослаб, дождь прекратился, и мягкое августовское солнце вышло из-за тучи; и тут Павел увидел ее, эту огромную с человеческий рост рыбу. Темно-серая спина сома в лучах солнца отливала коричневым. Он вышел на поверхность воды, но бил по ней своим мощным хвостом и продолжал кружить у лодки, не давая подвести себя к самому борту. Создавалось впечатление, что вода вокруг лодки кипит. Павлу удалось поднять огромную голову сома над водой, сом глотнул воздух и присмирел. Оставалось только крепко взяться правой рукой в защитной перчатке за нижнюю челюсть рыбы и втащить ее в лодку. Собрав последние силы, вцепившись в рыбу и голой левой рукой, не замечая содранной о сомовью щетку кожи, Павел, рискуя перевернуть лодку, рывком выдернул рыбу из воды и уложил на спину вдоль днища. Сам почти без сил свалился рядом.
Сердце продолжало бешено биться, Павел не мог отдышаться, а в глазах плыли цветные круги и темные пятна. Уткнувшись лбом в холодную скользкую голову добычи, Павел дико захохотал. Ему никогда не удавалось поймать такую огромную рыбу. Она была длинная и толстая, как бревно, килограммов в сто веса. Это была настоящая мужская победа. Павел хохотал и задыхался, задыхался и хохотал. Радость охотника и гордость за свою силу и ловкость переполняли его. "Я тебя поймаааал! Одолеееел!" - нараспев произносил Павел и бил сома ладонью по голове. Затем он вскочил на ноги и стал нелепо танцевать над своей жертвой, то поднимая руки вверх и распрямляясь, то наклоняясь всем телом вперед. Он вошел в какой-то транс. Ему хотелось как-то еще доказать, что он сильнее, закрепить чем-то свою победу. Состояние это переросло в физическое, сексуальное возбуждение. Павел расстегнул штаны, достал свой набухший пульсирующий член, и, не осознавая, что делает, стал вводить его в полное слизи анальное отверстие рыбы. Сомовье лоно было упругим, но нежным. Павел двигался стремительно, с хорошей амплитудой, почти полностью вынимая свой член из рыбы и снова погружаясь в нее. Он шептал: "Так тебе! Так тебе!", продолжая бить ладонью рыбу по голове. Кончил он очень бурно - еще минуту трясся всем телом, оставаясь в рыбе, получив полнейшее и давно забытое удовлетворение. Затем, окончательно обессиленный и опустошенный, лег рядом, снова уткнувшись лбом в слизь рыбьей головы.
Спустя какое-то время Павел стал приходить в себя. Ошарашенный осознанием произошедшего он лежал рядом с рыбой и боялся открыть глаза и пошевелиться. Нестерпимое сверлящее чувство вины и стыда гаденько вползало в его сердце. Возникла мысль поскорее убить предмет наваждения, как будто рыба могла понимать, что случилось, и существовать в роли жертвы насилия. Он перевернул сома вниз животом, достал свой острый рыбацкий нож, готовясь перерезать рыбе хребет. Сом смотрел на Павла своими темными грустными глазами и быстро двигал жабрами, как будто задыхался - его стало жалко. Павел с трудом перевалил рыбу через борт лодки обратно в ее родную стихию. Сом не смог сразу уплыть, долгое пребывание на воздухе дало о себе знать, и он все время переворачивался на бок. Павел помог принять ему правильное положение в воде. Через десять минут сом окончательно освоился и, описав небольшой круг на поверхности, медленно скрылся в темной воде. Теперь можно было все забыть и вернуться к своей обыденной жизни.
Павел вернулся, но забыть свой поступок было трудно. Как же он, нормальный мужик, мог сделать это с рыбой? Никогда ничего подобного даже в голову ему не могло прийти. Он и жене-то никогда не изменял, хотя соблазнов в жизни было хоть отбавляй, а здесь рыба. Неужели он какой-то извращенец, недочеловек? Как, как с этим жить дальше? Первые дни при воспоминании об этом его рвало. Затем отвращение к себе сменилось какой-то непонятной тоской. Он ходил по деревне, не зная, куда себя деть. Не мог ни лежать, ни работать. Постоянно что-то давило в груди, куда-то тянуло. Павел не мог и не хотел себе признаться, куда, к кому, но спустя неделю взял свою нехитрую снасть, квок и поехал на водохранилище.
Сердце рвалось из груди, когда он достиг той самой ямы и начал квочить. Прошло полчаса бесплодных стараний привлечь сома к наживке, и Павел был близок к истерике, когда метрах в тридцати от лодки раздался сильный всплеск. Затем еще и еще, то ближе то дальше. Потом все стихло. Павел взял в руки удилище и замер. Несколько минут тягостного ожидания и, наконец, дикой силы удар, дуга можжевеловой палки, звон натянутой лески, визг фрикциона. Павел чуть не ослеп от вспышки в своей голове, тело била мелкая дрожь, быстро перешедшая в какое-то подобие конвульсий. Он с трудом выкачивал рыбу и наматывал леску на катушку, так как просто не мог спокойно держать в руках удилище - его трясло. К счастью, рыба лишь обозначала свое сопротивление и позволяла выводить себя из глубины. Когда сом уже был близок к лодке, он начал бить хвостом о поверхность воды, плавать кругами, устраивая бурные водовороты. Затем он успокоился, лег на поверхности и покорно дал подвести себя к борту. Павел взял рыбу за нижнюю челюсть и осторожно освободил ее от крючка. Сом подобно собаке благодарно покачивал головой и вилял хвостом, оставаясь у самой лодки. Павел аккуратно втащил его внутрь, нежно перевернул на спину и стал гладить по животу от головы к хвосту, наполняясь радостью и желанием близости. Затаив дыхание, указательным пальцем левой руки Павел ласкал анальное отверстие рыбы, которое призывно раскрывалось. Он обнажил свой член, смазал его сомовьей слизью и медленно вошел. В полузабытьи, сладостно постанывая, прижимаясь всем телом к скользкой сомовьей коже, он плавно покачивался над рыбой, растягивая минуты блаженства. Неотвратимый оргазм был таким же фантастичным и опустошающим, как в первый раз. Обессиленный Павел лег рядом с рыбой, обнял ее левой рукой, прижался лбом к ее голове и заплакал. Крупные слезы катились по мужественному лицу Павла, он дрожал всем телом и громко рыдал: "Что теперь будет? Как же я.. как же мы теперь?" Успокоившись, он выпустил рыбу в воду, помог ей прийти в себя и, нежно погладив по голове, попрощался.
Вернувшись домой, весь вечер Павел ходил, стыдливо потупив глаза, и молчал. Ночью долго не мог уснуть, из-за ниоткуда возникшего жара вертелся в постели и потел. Под утро, наконец, забылся и сразу провалился в свою далекую юность, в свою первую почти невинную любовь. Любовь. Ее звали Любовь, Люба, Любочка. Темноволосая и черноглазая девочка из соседней деревни, дочь главного агронома совхоза, переехала с родителями из другой области и первого сентября пришла в их класс и села за его парту. Им было по 16, и сама судьба толкала их навстречу друг другу, навстречу их первой настоящей любви. Первые улыбки, смущение, первые робкие нелепые попытки заговорить, наладить отношения, через невольную грубость, неловкие касания, глупые обиды. Все завертелось. Природа вела их тропой еще непознанного, но такого желанного чувства. Они целовались после уроков, ходили, взявшись за руки, под злые насмешки одноклассников. Говорили друг другу "мой" и "моя". В их чувстве, и даже в их желании обладать друг другом, не было никакой похоти, а лишь потребность узнавать друг друга, растворяться друг в друге. Но обладания не было - Люба еще боялась близости и просила Павла немного потерпеть, и он как настоящий мужчина, жалел Любу и терпел. Приходил домой после их сладких объятий и поцелуев, думал о своей любимой и мастурбировал на сеновале, восстанавливая душевно-плотский баланс своего естества.
Дальнейшее Павел постарался навсегда выбросить из своей памяти и действительно забыл. Однажды мокрым октябрьским утром он приехал в школу на велосипеде, а Любы уже не было. Ее уже вообще не было на свете. В этот день из деревни в школу вез ее и других учеников знакомый тракторист. Вез в кузове прицепа, как и всегда возили людей в деревне. На сельской дороге колесо прицепа попало на огромную кочку, и Любу выбросило из кузова на землю. Она сильно ударилась головой и сломала шею. Умерла сразу. Павел не видел тела любимой. Он собрал вещи, забрал документы из школы и уехал в город в сельскохозяйственный техникум. Вернулся спустя 5 лет с молодой женой, игривой живой девушкой, и начал взрослую жизнь в своем новом светлом пахнущем свежестью и лесом доме.
Павел проснулся с улыбкой на лице. Сна он не помнил, но ощущение эйфории первой любви наполнило его, как будто и не было 20 лет этой серой рутинной жизни. Утро выдалось на славу. В безоблачном небе сверкала огромная звезда, даря свет и тепло. Мир заиграл яркими красками, зазвучал. Для Павла началась пора счастливого опьянения любовью. Он с радостью и желанием ходил на работу, и даже шутил с товарищами. Жена и дети перестали раздражать его. Нежности к супруге он не испытывал, но как женщину, ведущую нелегкое деревенское хозяйство да еще и заботящуюся о трех мужиках, уважал. С парнями своими нашел общий язык, и вместе они, втроем, как когда-то, подняли и обновили забор. И каждый вечер Павел надевал чистую рубашку, брал свою снасть и ехал на водохранилище. Жена ни о чем не спрашивала его, боясь спугнуть так вдруг нечаянно установившуюся их семейную идиллию. Весь день для Павла был лишь прелюдией к его вечернему свиданию. Весь день он ждал того момента, когда в ответ на удары квоком по воде раздастся всплеск, и спустя минуту согнется его удилище, и завизжит фрикцион катушки. Эта игра в охотника и жертву стала милым ритуалом их романтических встреч. Павел аккуратно подводил сома к лодке, вынимал крючок из его рта, осторожно втаскивал внутрь, нежно ласкал живот рыбы и входил в нее. После соития иступленно оргазмировавший Павел обессилено утыкался лбом в голову рыбы и шептал: "Люба, милая! Зачем ты ушла? Где ты была так долго? Мне так хорошо с тобой, так хорошо..." Затем он рассказывал рыбе о своей унылой двадцатилетней жизни, о работе, жене и детях, иногда улыбаясь, иногда плача.
В этом сладостном забытьи прошел весь август, и уже сентябрь, стремясь к своему концу, приближал желто-красный калейдоскоп октября. Почти неделю противно моросил дождь, мешая собирать урожай с полей, но Павел не замечал этого, в его душе всегда светило солнце, и пели цикады. В пятницу он привычно справился с работой пораньше, чтобы успеть на водохранилище до темноты. Вывел лодку на яму и с замиранием сердца начал квочить. Минуты шли за минутами, а на хлюпающий звук квока никто не выходил. Три удара, пауза, четыре, пауза, три удара, пауза, четыре, пауза. Лодка скользила над ямой уже больше часа, и начало темнеть. Павел с остервенением бил квоком по воде - три удара, пауза, четыре, пауза, три удара, пауза, четыре, пауза - уже слишком быстро, и сбиваясь с ритма. Он объездил все ближайшие ямы, и везде результат был один. "Люба, милая! Зачем ты ушла? Мне так хорошо с тобой, так хорошо..." - заливаясь слезами, шептал Павел. К десяти часам вечера, окончательно отчаявшись и выбившись из сил, он лег на дно лодки и завыл. Ужасный нечеловеческий вой этот далеко разносился по воде, и кровь стыла в венах тех, кто его слышал.
Лишь за полночь, весь сырой и грязный, добрался Павел до своего дома. Во дворе стояла машина шурина, Сергея, а сам он, с глупой довольной улыбкой на лоснящемся красном от бани лице, сидел за столом и ел пироги.
- Павлуша! - приветливо заголосила жена - Посмотри, какое чудо Сережка поймал! Это ж сом на сто кило! Ты вон два месяца все ездишь, ездишь, и ничего. А он раз и чудище добыл!
- Да, Павел, на твоей яме! - звук шел из нелепой щели на лоснящейся красной от бани роже - Я раз, раз, как ты учил! Минуты не прошло, как взяло. И главное не сопротивлялся почти! Силы у него что ли к осени закончились? - туловище размахивало руками, на красной роже перекатывались шарики глаз - Почти два метра! А тяжелющий - я еле в лодку затащил! А в лодке вдруг как начал хвостом бить, я думал там и утопну. Топор! Хорошо топор был в лодке! Как саданул его обухом по голове пару раз! "Ну!" - думаю: -"Наша взяла!"
Слова эти доносились до Павла откуда-то издали, сквозь визг фрикциона катушки. Людишки за столом поплыли, превратились в большие движущиеся пятна.
- А я вот уже и уху наварила из чудища этого, и пирогов напекла. Садись-ка за стол, отведай! - бешенный нестерпимый визг фрикциона вдруг смолк, зазвенела, натягиваясь, толстая леска и лопнула, оставив в голове Павла свое стихающее послезвучие. Взрыв этот совсем оглушил Павла, но в его глазах прояснилось. Он быстро, но почти спокойно, вышел в сени и взял топор. Вошел в дом, широко размахнувшись, насколько позволяли стены, ударил острием топора жену сбоку в висок так, что верхушка черепа отлетела в угол под телевизор, а удивленное лицо ее залила густая бордовая пенящаяся кровь. Сделал шаг к шурину, забавно вращавшему глазами на искаженном страхом лоснящемся красном лице, и, взяв двумя руками топорище, не дожидаясь, пока тот встанет из-за стола, всем своим весом опустил острие топора на его темечко, раскроив ему голову до самого подбородка. Горячая кровь выплеснулась из разбитого сосуда прямо в лицо Павла и обожгла. Он вытер глаза рукавом рубашки и вышел во двор. Пары минут хватило Павлу, чтобы закрыть все окна ставнями и повесить замки на двери крыльца и хлева, а пары канистр, чтобы облить все стены дома бензином и поджечь. Огонь вспыхнул сразу, пламя быстро охватило весь дом, и в двери забарабанили и закричали проснувшиеся сыновья. Они разбили окна, но ставни открыть не могли. Павел погрузил диск от большого тракторного колеса в машину и поехал к водохранилищу, ни разу не обернувшись на озаряющий все окрестности своим адским пламенем дом.
Освещаемая полной луной лодка тихо скользила над их ямой. Павел обмотал стальную цепь вокруг своей шеи и накрепко приковал себя к тяжелому колесному диску. "Люба. Любочка. Жди..." - прошептал он и, прижав диск двумя руками к груди, перевалился через борт.