...И вот я снова покидаю святую обитель - Свято-Успенскую Киево-Печерскую лавру. Оставляю ее, надо полагать, навсегда, имея твердую уверенность в том, что населяющая ее кельи монашеская братия, в подавляющем большинстве своем, больше руководствуется в помыслах своих не столько благочестивыми деяниями апостолов и канонами святой веры, сколько уставами специальной службы соседнего государства. Очистив свою совесть от посягательств на нее людей, дико ненавидящих мою страну, ее святую веру и давнюю культуру, призванных сеять семена разбрата и неверия - я навсегда, думаю что, возвращаюсь в этот многогрешный мир...
Предшествовало моему уходу с Лавры краткое событие, которое произошло накануне.
...Как-то возвращаясь вечером в Лавру, после безуспешных поисков работы, я, зачем-то, задержался на каком-то валу перед ее стенами. Откуда я невольно наблюдал - внизу - уходящих от строительных вагончиков рабочих.
'Строители?.. не строители?.. - размышлял я, глядя им в спины. - Однако же, стоит приблизиться к ним, и спросить на счет работы'.
Я так и сделал.
По дороге они рассказали мне, что работают здесь, - а живут на Выдубичах. Что у них есть работа для каждого желающего, и я могу подойти к ним уже в понедельник.
Была пятница, конец рабочего дня.
После этого разговора, я три дня не мог успокоиться. Ждал с нетерпением понедельника. 'Неужели они так не разглядели во мне 'гнилого' интеллигента? - Роились в моем мозгу все это время тревожные мысли. - Это я так хорошо научился прикидываться! - Успокаивал я сам себя. - Начало, как будто бы, положено неплохое. Я нашел работу всего лишь в нескольких шагах от Лавры, тогда как еще неделю искал ее по всему Киеву! Мне обязательно должно было повезти'.
Я искал в этом что-то символическое. Какой-то знак, поданный мне с небеси...
Боясь спугнуть удачу, я стучал по дереву. Каждой клеткой своего организма, предвкушая будущую встречу в новом рабочем коллективе. Эта встреча обещала мне: как надежную крышу над головою, так и работу, а с нею - и нормальный заработок.
Получив, таким образом, независимость материальную, я снова мог мечтать о своей творческой судьбе. Только в служении литературе, я видел в то время свое 'светлое будущее'. Случилось так, что долгое время я ничего не писал, после того, как все сжег. С тех пор прошел уже целый год...
К восьми часам понедельника, я был, как штык, под строительными вагончиками. Я облачился в рабочую одежду, в которой трудился все эти дни в Лавре. (В толпе собирающихся возле вагончиков рабочих, я старался выглядеть настоящим рабочим).
Но кто-то уже, сумел разглядеть во мне белую ворону. Когда подошел мастер, он безапелляционным тоном, объявил:
- Ничего у него не выйдет. Ему надо ехать устраиваться у Бердычев. У нас, там отдел кадров! - В его тоне угадывалась привычная 'классовая ненависть'. Во мне, кажется, вновь приметили 'гнилого' интеллигента.
Впрочем, тут же отыскался и 'адвокат'.
- А ты что? - Задает резонный вопрос: - Подменил собою, мастера?
- Пусть идет, работает, если ему так хочется, - примирительно, сказал мастер.
Молодой человек тут же набросал мне на бумаге схему: как лучше найти офис этой фирмы.
В офисе меня встретили почти с распростертыми объятьями. Радуясь, словно я был первой ласточкой после долгой зимы. Тут же выписывали мне направление на медкомиссию...
...За те три дня, что я проходил медицинскую комиссию на Петровке, многое что изменилось. На эту фирму в одночасье был наплыв сезонных рабочих с разных сел.
Теперь во мне увидели то, что трудно было скрывать. В отделе кадров меня уже попросили: зайти в другой раз. Это звучало, как скрытый отказ.
Строки таких 'приходов', теперь я знаю, могли варьироваться там бесконечно долго. Скорее, - это 'завтра' б не наступило б никогда.
Тогда я сказал, что из-за их обещания потерял свое жилье, - что было верно, - ведь я ушел с Лавры и все эти три дня жил в племянника, в студенческом общежитии на Шулявке...
- Пусть идет, работает, - сказал начальник, отвечающий за технику безопасности.
- Не знаю, - ворчала начальница кадров, - зачем такие люди идут к нам на лопату?
Только после этого, меня приняли электромонтажником 3-го разряда, на первый участок; выдав мне направление на поселение в общежитие на Выдубичах...
...Работая потом на канаве, я все время перетираю в жерновах мыслей свои первые, и, как правило, самые яркие впечатления; постоянно делаю из них муку воспоминаний, чтоб потом спечь с нее какой-то сдобный литературный пирог...
Литературный процесс во мне не прерывается ни на минуту. Я стараюсь сохранить свои чувства в виде начинки, заготовить как можно больше изюминок эпитетов и иных литературных приправ. Так уже устроен мой мозг.
Приобретя снова возможность заработать себе на жизнь тяжелым, физическим трудом, я не забываю наполнять свою жизнь новым литературным смыслом; плотно укладывая в своей памяти надежные строчки своих будущих повестей. В такие минуты я всегда ощущаю в себе приплыв духа, какой-то энергетический подъем, наполняющий меня внутри эмоциями. Я скрупулезно закрепляю в памяти будущие ключевые фразы, с которых можно было б начать свои повествования. За каждой из них должно что-то стоять. Внешне, - и я это отчетливо понимаю, - я выгляжу совсем, как какая-то бесформенная, аморфная масса. В творческом состоянии такие люди всегда выглядят очень некрасиво для простых парней с колхозных полей. Это так легко читается на их грубых, неотесанных физиономиях. К этому же недопониманию надо добавлять эту естественную, реликтовую ненависть человека труда ко всему непонятному, к тому же еще и вступившему с ним в открытую конкуренцию за рабочее место...
Ну, что ж... Искусство, как известно, требует своих жертв...
На Выдубычах меня поселили вечером, 5 апреля.
Выяснилось, что отдельную часть общежития, на, так называемой 'Мазутке', фирма арендует в того же 'Киевэнерго'.
Найти это пятиэтажное здание среди деревьев и куч всевозможного мусора в Промышленной зоне довольно-таки мудрено. Если не знать, конечно же, пути от метро станции 'Выдубичи', вдоль Надднепрянского шоссе, курсом на Малую Теличку. Минуя Лысую гору по той стороне трассы, и пройдя по грязной тропинке через настоящий лес - по 'партизанской' тропинке, - обогнув в густых кустах под высоковольтной опорой угол какого-то гаражного кооператива, - взору неожиданно открывается вид: на что-то вроде островка цивилизации.
...По пути еще встретится стена какого-то производственного цеха. С раскрытых настежь окон которого, в жаркую пору, всегда несутся навстречу звуки каких-то советских мелодий...
Пара панельных домов, заканчивающихся невнятной гостиницей, под высокими пирамидальными тополями...
Еще пара магазинчиков, с неизменной уже 'наливайкой'...
Дальше, трубы перекинутых через дорогу теплотрасс...
Приблудные псы под стенами...
Многочисленная стая черных ворон, кружащаяся над деревьями (с детства не видел такого количества таких крикливых птиц, как встретил их снова, здесь, на Выдубичах).
Вдоль всего моего пути лежат нетронутым мусором пивные бутылки. Это обстоятельство вызвало во мне ответные мысли: 'Сюда даже бомжи боятся соваться, чтоб забрать свой надежный, и обильный капитал. Чего же еще можно было ожидать от такого места? Разве, что Соловья-разбойника в кустах...'
2
Общежитие населяли в основном вчерашние колхозники со всеми, как говорится, вытекающими оттуда последствиями. Они приезжали сюда из сел, как правило, всем кагалом, получая за свою работу отнюдь не те золотые горы, как было обещано им в рекламных посулах.
С учетом их привычек, на которых я не стану акцентировать внимание в данном тексте, будущая жизнь представлялась мне уже не такой безоблачной. А еще предстояло как-то налаживать здесь свой литературный быт? Что на то время мне уже представлялось почти нереальной перспективой. Ко всем моим бедам добавилось то обстоятельство, что у меня заканчивались деньги, а зарплату здесь обещали только к июню месяцу. По редким выходным теперь предстояло искать работу, выходить на так называемый 'пятак', к станции метро 'Вокзальная', чтоб заработать в день по каких-то 50 гривен, на которые и предстояло научиться выживать на первых порах в этом огромном городе...
... 'Смирительной рубашкой' для всех этих бывших колхозников, здесь, я так понял, выступал комендант. Бывший милиционер имел, довольно-таки интеллигентную внешность, которую ему придавали блестящие очки в золоченой, металлической оправе. (Однажды ему разобьют их, вместе с физиономией, очевидно озлобившись на него за то, что он выбросил за борт этого ковчега, какого-то запойного 'алконавта'). Приезжал комендант, к вверенному ему зданию, на своей иномарке. И, как опытный капитан, не давал спуску 'разбойной' команде на этом судне.
На каждом этаже, он посадил по дежурной, которые присматривали за элементарным порядком. За грубое нарушение режима, нарушители молниеносно вылетали за борт общежития, а потом и из фирмы. Обычно такие отчисления организовывали дежурные, поскольку знали все и про всех. Особенно тех, кто пил запоями.
На меня это произвело вначале, очень сильное впечатление. До этого я работал в России и насмотрелся всякого.
Поговорив с дежурными, я пришел к выводу, что люди они, весьма определенные. В каждой из них были свои дети. Та же Захаровна крутилась сразу на нескольких работах; по старой еще советской привычке, что-то постоянно 'крутит' на спицах. Две толстые сестры, которые мне откровенно не нравились. Обе они дружили с кастеляншей. Той самой породистой женщиной, которая терпеть меня не могла. Она считалась любовницей коменданта, не пропустила не одного случая, чтоб хоть как-то уязвить мое самолюбие.
Там, возле грязного постельного белья, образовался 'высший свет' работающих в этом месте женщин, задающий тон поведения по всему общежитию.
С этого ансамбля 'песни и пляски' имени коменданта Б.П., как-то невольно выпадала Мария Алексеевна. Женщина по всему увлеченная, и чего-то явно ищущая даже в свои 47 лет; неистово верящая в своего 'московского бога'. По ее словам, она около тридцати лет проработала на настоящем производстве...
Ее неистовая вера вызывала подозрение в сослуживиц. Они предпочитали вместо такой веры, все же, получать больше радостей от живого общения с кастеляншей; простому обывательскому счастью, зацикленному на семье и детях, муже в кого он был, на тех сплетнях и интрижках, которые неизменно присутствуют в каждом рабочем коллективе.
Мария Алексеевна выборочно дружила лишь с некоторыми из дежурных, все больше отдавая предпочтение чтению церковной литературы, молитвам и общению с жильцами. Такой это был тип характера.
- Зачем ей все это? - Жаловалась на нее мне кто-то из сестер. - У нее уже есть ребенок, и пусть живет ради него. Так, нет же, ее постоянно куда-то заносит!
Для простых женщин такое отношение к вере было непонятно. Все они живут исключительно ради своего потомства. Даже, когда они об этом не думают, их слова и поступки подчинены только этому. Они стараются, чтоб их потомство в будущем заняло как можно больше высокую нишу в этом обществе. Для этого она всегда согласна интриговать, сплетничать, топить друг дружку. За этими красивыми, всегда очаровательными глазками живет жесткий организованный мир подчиненный единому правилу.
Мария Алексеевна в сумке носила какую-то церковную литературу; что-то писала. Трудилась. Мне говорили, что она хочет работать в Лавре, гидом. Что ж... Это была не совсем плохая идея!
Только там, по моему теперь глубокому убеждению, ее мало кто ожидал. На выгодную должность гида в этой Лавре всегда есть много желающих. Я не знаю, по каким канонам выбираются гиды в этом месте, и поэтому промолчу на эту тему...
Мария Александровна, видел, очень старалась. Постоянно видел, что она читает специальную литературу, очевидно, подводя себя к этой ипостаси. Это же, сколько еще надо было церковной литературы перелопачено, и все, как потом оказалось, даром!..
Надо заметить, что в Лавре замешано очень много политики. Это кормушка, вокруг которой организовалась настоящая мафия! Кому там нужна заблудшая душа идеалиста, которая и там будет стараться жить праведной жизнью? Церковь всегда пыталась играть свою средневековую роль. Тем более такая экспансионистская, как московская. Шансов попасть на место гида, у Марии Алексеевны не так уж и много. Она верит, - или делает вид, - в какие-то 'чудеса', что делает ее очень похожей на любую религиозную фанатичку. Вся эта подозрительная 'церковная' макулатура, которую она в больших количествах таскает сюда, делает ее тоже похожей на настоящего партийного агитатора. Ночью она, запершись у себя в кабинете, что-то пишет. Наверное: описывает, эти самые, чудеса...
Это их стиль... Лицо ее выглядит тогда очень сосредоточенным. Для настоящего творчества ему не хватает разве что какой-то налетной аморфности. А впрочем, это только на мой взгляд...
Она не показывала мне, что она пишет. (Позже она начнет посещать какие-то компьютерные курсы, очевидно, начав склоняться к мысли, что попасть в Лавру гидом ей так и не удастся).
Со временем, она все больше производит на меня впечатление человека уравновешенного и полностью уверенного в своей правоте. В таком возрасте уже трудно говорить о какой-то непременной красоте этой женщины. Тем не менее, надо сказать, что ее ассиметричное лицо для меня не имело никаких видимых изъянов, о которые можно споткнуться взглядом. Неправильная форма, придавала его сосредоточенному виду, шарм увлеченной, деятельной женщины.
Увидев меня впервые, она тут же всплеснула руками:
- Вылитый Горбачев! Здравствуйте, Михаил Сергеевич!
- Уж нетушки! - извинительным тоном, сказал я. - За развал Советского Союза, я вам не отвечу!
- Ну, что вы, - улыбаясь, говорит Мария Алексеевна. - Я только хотела сказать, что у Вас очень доброе и интеллигентное лицо.
- Ну, ежели так, - говорю, - то приму от Вас, эту приятность...
С каких-то пор, я начинаю сетовать на место и обстоятельства, приведшие меня сюда.
- Да место здесь не самое лучшее, - соглашается она. - Ну, нечего...Иисус терпел, и нам велел!
Позже, не в силах отговорить меня от каких-то не достойных и вредных, с точки зрения ее московской веры поступков, она сзади крестила меня. Например, когда я купил в 'Фуршете' хорошего молдавского вина, и собирался отправиться на Лысую гору, чтоб там, сидя на травке под грушей, потягивать вино, и с высоты птичьего полета окидывать взглядом лежащую внизу, как на ладони, трассу, по которой с бешеной скоростью мчат правительственные кортежи.
Такие места в Киеве любая церковь считает 'нечистыми': якобы на шабаш там собираются одни ведьмы. Для меня же, - это так интересно! Как вроде бы я отправлялся смотреть в Верховную раду!
Здесь я всегда вспоминаю одну беззубую деревенскую старуху, колхозники почитали ее за настоящую ведьму, чуть ли не толпами валили к ней 'лечится'; она бралась за все их болячки; дело должно было закончиться операцией, настоящей поножовщиной. Жила она у меня тогда по соседству; ее неподобные куры вечно гадили в моем саду. Выгребали клубничные грядки. Я гонялся и бросал в них камни. За это, она подбрасывала мне в огород какие-то 'порченые' яйца; 'уроблювала', как говорили там.
Так вот...
Проводя свою дочь за ворота, 'ведьма' подолгу смотрела ей в след, шепча запавшим ртом какие-то молитвы, время от времени она подымала костлявую руку и обмахивала ее спину крестными знамениями.
Так делала теперь со мною и Мария Алексеевна...
Во время споров на разные религиозные темы - Мария Алексеевна раскалялась до бела. Тогда из-за непогрешимого образа 'церковного пропагандиста', - обязательно показывался агент влияния спецслужб соседнего государства в чине капитана...
Я так и говорил ей тогда:
- Мария Алексеевна! Вы выглядите, как российский эфэсбэшник в чине капитана!
На что она обижалась:
- Почему только капитана? - спрашивала она.
- Потому, что в полковниках там ходит сам президент! - отвечал я.
С какого-то времени, я начал понимать, что всю жизнь мне не хватало именно такой женщины, всегда уверенной в своей правоте идеалистки. Тогда, как по жизни мне, постоянно доставались какие-то скучные куклы, видящие во мне только неудачника и упорно мечтали выйти замуж за какого-нибудь колхозного бригадира...
Но, у Марии Алексеевны, подрастал уже пятилетний бутуз. Были еще какие-то смутные отношения со своим мужем?..
Где-то на Левобережье, в трехкомнатной квартире с ними проживает больной на голову брат, бывший афганец. Она держала квартирантку.
К тому еще, - судя по ее словам, - у нее вечно болтаются какие-то подозрительные старухи, очевидно припершиеся сюда с России! То, бишь - ее сподвижницы по этой непрекращающейся на Украине церковной возне против нашей независимости. Видел я их в больших количествах в Лавре, сующие мне образки возле здания семинарии, которые, якобы, спасали жизни солдатам в Чечне. 'Это проблемы России, а не мои', - отвечал я им.
После этого, ее квартира мне, уже больше не напоминает картинную галерею, вид которой она внушила мне вначале, а штабом самой отмороженной контрреволюции!
- У меня почти нет обстановки, - жаловалась она мне в самом начале. - Я покупаю только картины. В меня очень много знакомых художников. Это все настоящие художники, а не те, что сидят на Андреевском узвозе.
Она действительно приносила хорошие картины. Однажды, они поздравляли своего коменданта с днем рождения. Это был какой-то незамысловатый пейзаж, но выполненный со знанием дела...
Мария Алексеевна упрямо подчеркивает, что она белоруска, восторгается своим 'бацькой' Лукашенком, бульбой, и панически боится, что ее Ваню в свое время призовут в украинскую армию...
- Я не пущу его туда, - говорила она, и лицо ее становилось каким-то твердокаменным...
Попробовала бы она твердить такое во времена ее любимого Союза! Мудаки из военкоматов говорили: 'Служба в Советской Армии почетная обязанность советского гражданина'. Посылая людей пачками обживать разные медвежьи углы на территории Сибири или Средней Азии. И в Афганистан посылали умирать! В лучшем случае, люди попадали служить в оккупационные войска в Восточной Европе.
Казарменные подонки навязывали там свои отношения. Они говорили вновь призванным бойцам: ' Мы в свое время работали, 'пахали'. Теперь ваша очередь'. Говорили, как правило, те, которые по жизни не способны были сделать ничего полезного. Там они получали отличную возможность прочувствовать свою силу от данной им офицерами власти. Это все потом называлось у военных застенчивым словом 'дедовщина'. Так называемые 'деды' качали там свои права, устанавливали свои правила поведения. В такой казарме мало пахло настоящей службой 'родине'. Зато хорошо пахло вонючими портянками и садизмом. В столовой молодые бойцы, как правило, получали: на первое - вода с кислой капусты, на второе - капуста без воды, а на третье - вода без капусты...
Это вам не этот убогий год службы рядом с домом и мамой, и обязательным отпуском.
3
Когда я впервые явился на порог 403 комнаты, я невольно подумал, что снова куда-то вляпался...
Помню, меня привела одна из не дружных мне потом толстых сестер, не помню теперь уж и которая из них двух. А впрочем, я их так и не научился различать (теперь это будет уже не столь важно).
За окном приближался вечер. Солнце над Выдубичами клонилось к закату, посылая в широкое окно розовые лучи. Ветки пирамидального тополя растущего с левого боку окна окрасились кровавым цветом...
На одной койке дрых какой-то нелепый алкаш. Когда я хотел с ним познакомиться, он смог только промычать что-то невнятное в ответ...
Петя протрезвел ближе к ночи, когда в комнате собрались все ее жильцы.
Оказалось, что Петя собирал когда-то на киевском заводе самолеты. Все эти знаменитые 'Мрии' и 'Русланы'. Потом он собирал в Польше черешни. Теперь его снова, как будто бы, приглашали на завод собирать какие-то новые летательные аппараты...
Витя И., и Игорь З., приехали на заработки с Черкасской области. Предел их мечтаний: хорошо здесь заработать.
Спокойный в своем достоинстве Витя, с поседевшими уже висками, напоминает мне инженера больше, чем сами инженеры на этой фирме. С такой представительной внешностью он мог бы работать менеджером в хорошей организации. Когда в действительности этот почему-то холостой 35-летний мужик, с седеющими висками, таскает на себе кабеля и копает канавы. Его лицо, начиная с умного лба, как бы потянуто немножко вперед и вниз.
К Вите прислушиваются бригадиры, почитая чуть ли не за честь, чтоб он работал в их бригаде. Он первый из нас всех узнавал: обо всех делах на этой фирме и наших перемещениях по городу, которые, я так понял, получал от бригадиров и мастеров. Он работал в самой лучшей бригаде. Он получал самую большую зарплату среди рабочих. Он был, по мнению всех, самым лучшим из нас...
Приходящая на дежурства, Захаровна постоянно напоминает о том, как Витя работает на Саксаганского, где она часто его видит. Я сам знаю, что Витя хорошо работает. С ним я работал, выходя по воскресеньям на пятак к Центральному вокзалу. Вите зачем-то позарез нужны деньги.
(Когда он уволился, все переживут настоящий шок). Захаровна долгое время не могла в это поверить.
Потом она сказала мне:
- Хороший человек уволился. Таких людей нам всегда не будет хватать!
Витя был крайне немногословным человеком. При мне он постоянно держал в руках одну и ту же неизменную книжку Пьера Буля 'В стране обезьян', выпущенную в Москве, в 1991 году, как приложение к детскому иллюстрированному журналу 'Ау'. Он и сам любил подражать приматам, оттопырив уши и подсунув язык под губы.
Возвращаясь с ним как-то с подработки от станции метро 'Выдубичи' - за долгую дорогу, я так и не нашел с ним о чем тогда поговорить. Мне он представился человеком определенным, без какой-то изюминки. Ну, не нашли тогда о чем поговорить, и Бог, как говорится, с ним...Главное, что Витя слыл здесь 'очень хорошим человеком'...Какое мне дело теперь до него?..
С Игорем у нас пусть хоть и не сразу, но все же сложилось какое-то подобие дружбы. К лету мы могли уже о чем-то болтать по душам...
Имея чисто еврейскую внешность, этот тридцатипятилетний обаятельнейший человек носил настоящую украинскую фамилию, которую получил, надо полагать, как приданое от своей жены-украинки. С его слов явствовало, что родился он в Крыму, возле самой Керчи; скорее всего на берегу Азовского моря. После октябрьского переворота, учиненного большевиками в 1917 году, туда ссылали евреев, желающим заниматься сельским хозяйством. Разыгрывалась даже лотерея. Теперь Игорь, вместе со всей своей семьей, живет в Черкасской области. С его слов выходило, что он какое-то время работал в колхозе за какие-то гроши, пока не осознал, что начинает стремительно спиваться. Ходил он там, - я это понял с его слов, - в сапогах и фуфайке...
В это трудно было изначально поверить. С его-то, чисто еврейской физиономией? Но это, судя по всему, было действительно так! Невероятно, но факт...
О политике, мы, по обоюдному согласию, старались не говорить в нашей комнате. Этому причиной служила его хроническая нелюбовь к Украине. Он истово верит в своего московского бога, и ревностно посещает Лавру.
Так уж случилось, что я впервые отвел его туда. Сделав это в одно прекрасное и светлое воскресенье. Показав ему святую обитель во всем ее блестящем великолепии, как показали в свое время мне, работавшие со мною трудники.
Ему и так было не сладко жить с семитской внешностью. Потому что у нас, как правило, бьют не по паспорту, - в котором у Игоря было все в ажуре, - а по еврейской физиономии. Его направили прямиком в самую отстойную бригаду Буренка, где ему с декабря и до самого лета практически ничего не платили. В этом плане у него была даже худшая ситуация чем у меня, - мягкая интеллигентная внешность которого всегда мешала мне завоевать прочное место под солнышком в среде люмпен пролетариев.
В первое время, чтоб прокормить семью, он, - как и все мы, - подрабатывал по выходным на пятаке у Центрального железнодорожного вокзала, возле станции метро 'Вокзальная'. Правда, в скором времени, у него появился постоянный работодатель, один из тех парней, который теперь работает на себя, получая от бизнесменов заказы на прокладку кабелей к их новым офисам. Они предпочитают связываться с работающими на фирме электромонтажниками через Игоря, а не через того же Витю, например...
Скоро под влиянием той же Марии Алексеевны, в Игоре начали проявляться какие-то элементы религиозного радикализма. Он притаскивал в комнату образцы какой-то 'подозрительной' литературы, характерные для той церкви, в которую он истово верил. Выдержки из этих 'откровений' пылью припадали на его тумбочке в виде тотемов, вылеживаясь рядом с комнатным цветком, который он завез сюда со своей деревни.
Однажды я не выдержал соблазна, и перечитал всю эту макулатуру. Написанное, скорее всего, напоминало инструкцию шпионам, как надлежит вести себя в глубоком тылу врага. ' Враг человеческий, - гласило одно откровение иеросхимонаха Ан.-младшего Оптинского(Потапова), - будет действовать хитростью, чтобы, если возможно, склонить к ереси избранных. Он не станет грубо отвергать догматы святой Троицы, Божества Иисуса Христа и достоинств Богородицы, а незаметно станет искажать переданные Святыми Отцами от Духа Святого ученье Церкви, и самый дух его и уставы, и эти ухищрения врага заметят только немногие, наиболее искусные в духовной жизни'. Или вот еще один образец такого богохульства: 'Строго держитесь Русской Православной церкви и святейшего патриарха московского и всея Руси, - написано в завещании некого схиархимандрита Зосимы (Донецкого). - В случае ухода Украины от Москвы, какая бы ни была автокефалия - беззаконная или законная - автоматически прерывается связь с митрополитом Киевским. Никакие угрозы и проклятия не признавать, так как они неканонические и беззаконные...'.
Под влиянием все той же Марии Алексеевны он, наконец-то, бросил пить, перейдя на более легкие аперитивы. Сделал он это, когда уже полностью утвердился в новой, хорошей бригаде; начал хорошо зарабатывать. До этого он так надирался на работе, что не помнил, как и в общагу попадал.
С тех пор он начал делать обязательную утреннюю зарядку. Занялся дистрибьюцией в общежитии каких-то подозрительных российских мазей. Лечил зрение, глядя часами на свечку! По всему было видно, что его жизнь качественно налаживалась. Дома его ждала любящая жена и дочери, которым он наконец-то мог устроить новую жизнь. Да он и сам приобрел какую-то внутреннюю респектабельность. Он и раньше был опрятным человеком. Теперь в нем отчетливо стал просматриваться уже настоящий столичный житель. Договариваясь о новой работе с работодателем, Игорь выставлял им почасовые расценки своего труда.
- Я стою очень дорого, - предупреждал он, называя конкретную сумму.
Как правило, ему не отказывали...
4
Трудовые будни начались на следующий день, как только я поселился здесь в общежитие.
Всего один день мне пришлось отработать на Шулявке - после чего меня, вместе с другими, перебросили на Гната Юры в район ТЦ 'Колибри'.
Это были все здоровые, сельские ребята, которые даже не пытались в канаве скрыть за рамки приличия свои половые инстинкты, живо реагируя на каждую проходящую мимо юбку. Не пропуская даже древних старух. Молодым барышням обычно нет дела, кто у них под домом копается. На плоский сельский юмор кокетливо реагируют только девочки лет - под 70!
Здороваясь, парни дергают руку так, словно пытаются выдернуть ее из сустава!
Всего пару недель мы озеленяем территории, где поздней осенью велись работы. Разбрасываем завезенный чернозем и сеем траву.
Меня не покидает ощущение какой-то нависшей надо мной тяжести. Этому ощущению придает реальности пасмурная погода. Все время над нами висит тяжелый полог, сотканный из рвани серых туч. То и дело сеется мелкий, весенний дождик.
Это была, как бы, прелюдия к предстоящей работе, где к нам осторожно присматривались бригадиры. После этого начинается формирование бригад. Все делается путем внутренних опросов. Если кто-то по каким-то причинам не попал в число заветной бригады, его автоматически отправляли в уже устоявшуюся. Это намного хуже. Занять там хорошее место под солнцем, гораздо труднее (если это вообще возможно).
Бригадир Леша Рубан, подойдя ко мне, сказал:
- Тебе не надо здесь оставаться. До понедельника здесь точно тебе работы не будет. Езжай-ка ты лучше на Софиевскую.
С Гната Юры на Софиевскую сплавили как раз тех, на кого здесь уже по разным причинам не могли рассчитывать. Этим людям предстояло сделать определенную работу за какие-то жалкие гроши, после чего от них, по каким-то надуманным причинам, должны были избавиться, как уже от отработанного материала. Весь барыш доставался начальству, - после чего набиралась новая партия рабочих...
Благодаря хорошо налаженной рекламе в провинции, недостатка в рабочей силе на фирме никогда не ощущалось.
Устав дома от беспробудного пьянства - люди из села вытягивались в столицу. Со всеми своими дикими повадками и привычками. Особенно, хорошо было видно здесь, на Выдубичах, рядом с Промышленной зоной, где оседало особенно много этих выходцев с родных, колхозных полей.
Вырвавшись из под жесткого присмотра сельских паханов, они еще с большей силою ударились во все тяжкие. Все пространство перед 'Фуршетом' (под транспортной развязкой), завалено всяким пластиковым мусором.
Было видно, что эти люди морально больны, не утруждают себя мыслью, что от этого страдает вид родной столицы. Какой-то особый вид украинского свинства...
Этим людям, как правило, по началу очень трудно было вписаться в кардинально новые для себя условия жизни в столице: где надо было жить по новым для себя правилам, которые в корне отличаются от тех, которые существуют по их селам и даже районным населенным пунктам. Здесь никто не будет ходить по общежитию с палкой, и упрашивать выйти на работу, как это делали еще до недавнего времени в колхозе их бригадиры. Здесь каждый должен был элементарно подчиняться заведенному режиму, - то есть: жить в определенном темпе, в котором нет места многим привычкам, которые они вывезли с собой. Не вышел без причины, раз, второй - сняли деньги, а потом уволили.
Уже зная это, само начальство, не спешило с зарплатами, как правило, отдавая деньги в самом конце второго месяца работы (максимально допустимое законом время задержки вознаграждения).
За эти два месяца численный состав бригад, как правило, менялся кардинально: бывшие колхозники не выдерживали ритма, спустив до копейки всю зарплату, возвращались домой, чтоб, спустя какое-то время, предпринять новую попытку.
5
Наш вагончик стоял во дворе реконструирующегося дома в Михайловском переулке, в пяти минутах ходьбы от Крещатика. Здесь велись еще строительные работы. Стояли вагончики строителей.
С Майдана нужно попасть между фасадами, тех домов, наверху которых светится большая реклама пива 'Славутич' и 'Ки§вмiськбуду', на улицу Софиевскую. Откуда, повернув за угол дома, в котором когда-то жил известный на Украине композитор Майборода, - о чем ярко свидетельствует мемориальная доска на этом доме, под которой всегда лежит букетик желтых, весенних цветов, - попадаем в нужный переулок.
Там, тогда еще в огороженном зеленым забором пространстве, среди хлама и мусора, стояли вагончики строителей, к которым присоседился и наш - электромонтажников.
Этой бригадой 'смертников' руководил Виктор Вильгельмович - 'Вильгельм'.
Этот улыбчивый мужик, с животом, вечно что-то жевал. Пирожки, пончики... Которые таскал в большом кульке.
Услышав такое, 'Бомбей' (еще один персонаж этой клоунады), аж подпрыгивал от счастья. Его не корми, дай над чем (кем) посмеяться.
Этот Бомбей имел привычку доставать всех своими приколами. Приходя на работу, он садился 'резаться в дурака', и с этого момента начиналось представление одного актера.
Помню, что к нам от вагончиков строителей постоянно приходила одна рыжая сучонка. Она становилась на проходе и терпеливо ждала, пока ей хоть что-то перепадет из еды. Она кормила щенков. Ее красноречивый и голодный взор говорил об этом.
С присущим ему белорусским акцентом, Бомбей спрашивал у нее:
- Что, Жуля, пришла покушать? - И начинал, учить ее: - Гляды Царынку прямо в глаза! Пусть даст тобы коклетку, шо йому жиночка положила? - Потом обращался к бригадиру: - Нэ скупысь, Царынок! Покормы собачку! А ты, Жуля, гляды йому прямо в глаза! Нэ отварачуйся! - Просил он снова, собачку.
- Болтай, болтай! - огрызался Коля Царынок, доставая новую карту. - Посмотрим сейчас, до чего ты доболтался?..
- Царынок, Буренок и Руденок, - подхватывал Бомбей, - одна мафия! - Достав одновременно двоих бригадиров, присутствующих в вагончике. Да еще и присовокупив к ним - за созвучьем белорусских окончаний фамилий - и самого начальника участка, Руденка.
(Бригада Буренка в это время делала муфты).
Получив, таким образом, заряд бодрости, - то есть, послушав утренние спичи Бомбея, - мы всем кагалом отправляемся на канаву. Всего восемнадцать душ. Захватав в руки тачки и лопаты - мы бредем по Михаиловскому на Софиевскую улицу, которая ведет от Крещатика - к Владимирской...
Канава тянется от самой трансформаторной будки во дворе нежилого двухэтажного дома, в котором живет какой-то бомжик, лет сорока...
Во время обеда его жилье оккупируют 'житомирцы'.
Рядом магазинчик.
Колхозники покупают в нем водку, и пьют в нежилом доме.
Киев нисколько не меняет их вредных привычек. Они, как и в себя дома, там, в своем житомирском селе, держатся и здесь небольшой стайкой (даже в нескольких десятках метров от самого Крещатика). Считают, что так легче выживать?
Продолжая канаву до Софиевской площади, мы снимаем пласт, за пластом начиная с асфальта, стараясь не повреждать протянутые в земле коммуникации.
...Работаю вместе с 'житомирцами'... Их шесть человек в бригаде. Ими командует некто 'Махно'. Он мало, чем схож с легендарным батькой доморощенных анархистов, хотя, примерно, одного с ним невысокого роста. Носит темные очки. Дома, говорил, что занимается охотой и рыбалкой...
К ним примкнул некто 'Чикаго', - среднего роста мужик, с заметным уже брюшком. В этой фирме, Коля со дня ее основания. Он рассказал мне всю подноготную этой фирмы.
С его слов выходило, что ядро этой фирмы было сформировано еще во время работы в Чернобыле. Той бригадой, как будто бы, руководил отец нынешнего директора. Сохранив основной костяк, они создали 'Электоро-строительную компанию', которая поначалу, - по словам того же Коли Чикаго, - занималась какими-то наладками, часто ездили по командировкам; только после этого занялись прокладками кабелей.
Вместе со своими соратниками поначалу эту фирму зарегистрировали только в Вышгороде. Приобрели офис, и наладили свое хозяйство...
Утвердившись в этой нише, фирма окрепла настолько, что повелась на рынке, как настоящая акула капитализма: проглотив фирму, занимающуюся теплотрассами.
После этого неестественного симбиоза, ее офис появился уже на Выдубичах.
В ее штате уже числятся солидные люди, поставляющее большие заказы (в том числе (говорилось), и от правительства). Ее участки были разбросаны по всему Киеву, включая и центральную его часть...
6
Работа тяжеловатая, - но поначалу я даже рад был такому обстоятельству. Это давало отличную возможность показать себя с хорошей стороны.
Поскольку первую зарплату обещали дать только в конце второго месяца - в это время, приходилось каждый свой выходной выходить 'на пятак'. Сюда каждое утро собираются те, кто желает продавать свои рабочие руки. Кто выпал по каким-то причинам со всех рабочих коллективов, или потерял возможность зарабатывать деньги иными путями. Предприимчивые люди всегда находят здесь тех, кто за деньги готов выполнять любую грязную работу.
Чего я только там не делал! И леса ставил, и арматуру вязал где-то в сторону, как на Конче-Заспу ехать. (Вот где дома отгрохали себе буржуи). Таскал какие-то интеллигентские пожитки, когда пара съезжалась с двух квартир в одну общую, на Киквидзе... В обоих, солидные иномарки. Что-то двигал (перекладывал с пустого места, на порожнее), копал и заливал фундамент на Осокорках...
Теперь об этом даже трудно вспомнить. Так были пережиты самые трудные дни в столице...
Как видится теперь - поначалу мне мало, что давал этот культурный побег в столицу. От меня, как и от бывших колхозников, требовалось одного - выполнение чьих-то приказов. Какая уж там литература? Все что я успевал в это время, - так это только записать в тетрадку свои первые впечатления.
Втискиваясь в живой организм мегаполиса, я наживал в своей памяти первые интеллектуальные мозоли.
Позволяю себе завести простенькую тетрадку, чтоб начать понемногу записывать в нее впечатления. Это должно стать основой для моей будущей работы. Без этих записей я теперь не могу обойтись, когда пишу эту вещь.
Идя на работу, я присаживался на скамейке в узорчатых тенях возле роскошного фонтана на 'Золотых воротах', и успеваю до работы что-то там зафиксировать. С надеждой, что все это когда-то смогу как следует обработать, разобрать каракули и вернуть себе свежесть этих первых сильных впечатлений.
В это раннее время здесь находятся одни лишь случайные прохожие. Официанты начинают расставлять свои деревянные стульчики, готовясь еще только принимать первых посетителей...
(К самому концу весны уже, я, как следует, адаптируюсь к новым обстоятельствам жизни; возобновлю по воскресеньям посещать киевские храмы и музеи...)
...Первый свой свободный выходной, - получив небольшую обязательную зарплату, - я отпраздновал тем, что явился в Святую Софию. Это было время цветения; прекрасное для Киева время.
Возле самого храма, в солнечном озаренье, сидел, окруженный немногими ранними посетителями, колоритный, усатый бандурист со своим древним инструментом. Тщательно настроив который, он тут же спел слушателям одну за другой: 'Думи мо§, думи' Т. Г. Шевченка, 'Ой ти, дiвчино, з горiха зерня' I.Я.Франка и безподобное ' Всякому городу нрав и права' Г. С. Сковороды. Получив причитающиеся ему гривны, он попытался заговорить со мной, - единственным оставшимся возле него слушателем, - о политике. В ответ получил от меня что-то резкое и нетерпимое.
- Ты не хочешь меня слушать? - Обиделся на меня бандурист.
- Нет, - сказал я резко, и тоже отошел в тень храма.
В это время кто-то положил мне руку на плечё. Оглядываюсь. Стоит наш прораб. Пухлое лицо Вильгельма расплылось в лучезарной улыбке.
- Что ты здесь делаешь? - спрашивает.
- Да вот, - говорю, - зашел посмотреть, что находится за стенами святой обители. А то все ходим возле нее вокруг да около, все чего-то копаем возле ее стен, а за ними побывать не приходилось.
- Это хорошо, - говорит. - Так и надо. Я, - говорит, - тоже... Вот, своих знакомых, привез на экскурсию.
Недавно купленную 'Шкоду', я думаю, он оставил возле строительных вагончиков в Михайловском переулке.
... В это время мы выходили со своей канавой с Софиевской на Владимирскую улицу. Навели над канавою мостки. На ночь она остается вся в зеленых строительных щитах. Прохожим приходится лавировать, находя среди них проходы...
Житомирцы нашли документы, и притащили их почему-то ко мне...
Изучаю...
Следуя записям в 'корках' делаю свой вывод, что какая-то эсбэушница, очевидно, перебираясь через все наши редуты, обронила их в канаву... Возможно, что нам эти документы, по каким-то причинам, уворовав их, потом подбросили ее друзья-оперативники, с целью уволить симпатичную девушку за несговорчивость или еще какие-то там темные дела. В таких осиных гнездах всегда идет какая-то подковерная борьба.
Рядом, с проводимыми работами, на Владимирской 33, известковою горою возвышается их героический офис.
- Ну, что будем делать? - спрашивает Махно. - Может загнать ей за бабки?
- Я б эти документы переступил бы, и не в коем случае не трогал, - отвечаю ему, - Пусть бы валялась себе в грязи. Такие вещи они по любому выкупать не станут, а заставят, чтоб ты сам им их принес. Себе же дороже выйдет. Надо позвонить и сказать, чтоб пришла сюда и забрала свою поганую 'ксиву'.
В этот момент, подруливает какой-то представительный мужик, показывает свои документы в развернутом виде, и говорит:
- Разрешите, представится...! Я за вами наблюдаю. Вы нашли какие-то документы?..
Прямо, как в дешевом кино!
- Берите, - говорю, - это ваша коллега обронила. Мы как раз сами собирались ей звонить. Но, с телефоном вышла заминка.
- В другом случае, - говорит, - я б с вами так не разговаривал.
- Что, - спрашиваю, - забрали б свои застенки? Мучили б? Начали б забивать под ногти гвозди?
- Да, нет. - Смеется. - Что вы! Это не наш метод!
- А какие у вас методы? - Живо интересуюсь я, у сотрудника СБУ. - Это уж очень интересно! О вас, раньше, такое писали.
- Чтоб это узнать, - доверительно разъясняет мне, сотрудник спецслужб, - надо было б поступать так, как вам советовали.
7
...Неожиданно погода испортилась.
Как-то внезапно жару сменила очень холодная погода. Вдруг - как будто бы не с того, не с сего - подул сильный, холодный, северный ветер, и, хотя, все признаки настоящей весны были уже на виду: вся эта благоухающая прелесть расцветающих вдоль высокой каменной стены Святой Софии каштанов, с их прекрасными, белоснежными, похожими на стеариновые свечки соцветьями, - в Киев надолго зачастили холодные дожди.
Канава быстро превратилась в настоящее болото.
Этот ветер сразу же надул мне ангину и коньюктивит. Но я по-прежнему являлся на работу.
Возле помпезного здания СБУ, которое последователи железного Феликса, зачем-то из серого цвета успели, путем покраски, превратить в более светлый, - словно можно черного кобеля отмыть добела, - к нам был приставлен какой-то их тип. Теперь он торчал у всех на виду, пока мы проходили со своей канавой мимо этого логова.
За это время здесь произошла одна безобразная драка и одно частичное разрушение их имущества.
Во время пьяной потасовки, упал, разбив свою голову о бордюр один из драчунов, и его с окровавленной головой увезла скорая помощь 'Борис'. Оставив нам самим решать: чего не поделила эта пьяная компания?.. А ближе к вечеру, при неуклюжем развороте, какая-то девица врезалась в будку охранника, сильно напугав при этом сидящего в ней милиционера.
- А мне, - говорит, - вот так надо было развернуться, чтоб проехать: вввоон туда! - и, показывает пальчиком.
Эти события, произошедшие почти одно за другим, стали предметом длительного и всестороннего обсуждения в нашей бригаде. Особенно доставалось менту, который, выскочив с будки, имел совсем бледный вид. Тема разбитой роскошной иномарки тоже будоражила умы вчерашних колхозников, но здесь все сводилось к тому, что за свою девочку заплатит тот, кто подарил ей эту машину и права...
Тема машин, постоянно не затухает в нашей бригаде. Благо они, как на параде, нескончаемым потоком движутся по оживленной Владимирской улице.
Здесь есть на что посмотреть. 'Жигулятники' почти вымерли, как мамонты советского периода!
С ходу проходим известную по роману 'Золотой теленок' улицу Прорезную, которая недавно обзавелась памятником незабвенному Паниковскому...
Прорезную прошли ночью. Вручную разобрав на бут брусчатку, положенную здесь после войны пленными немцами. После чего вырыли трактором траншею, расчистили внизу старые коммуникации, под которыми к утру уложили свои трубы, в которые будем, потом, запускать кабеля.
На одном дыхании прошли мимо южно-корейского и армянского посольств...
Они находятся рядом с домом, в котором когда-то родился певец Александр Вертинский. А, напротив, по Владимирской, 36, - в отеле 'Прага', - останавливались когда-то художник Васнецов, и жил в свое время знаменитый чех Ярослав Гашек, написавший 'Бравого солдата Швейка'...
Здесь все так и дышит историей.
Проходим когда-то известный в городе ресторан 'Лейпциг'. Это место в Киеве, примечательное мне. Здесь я праздновал свой двадцатый день рождения. Когда это было? Очень давно...
Копаем дальше...
Внутри себя Киев выглядит не столь привлекательно. Трудно рассмотреть в глине что-нибудь красивое, особенно так, после обильно выпавшего дождя.
Как-то откопали горсть медяков недавнего советского прошлого...
А вот... явно человеческие кости...
Человеческие останки всегда будоражит умы. 'Ведь кому-то они принадлежали прежде? Какой-то добрый или злой дух занес их сюда, под древние стены стольного града?'. - Возникают любознательные вопросы...
К нам, подходит какая-то старушка.
- Наберите мне, - говорит, - глины в этот мешочек. - Подает мне вместительный пластиковый пакет.
- А зачем вам нужна эта глина? - интересуюсь.
Старушка говорит что-то путанное. Говорит, что - по словам митрополита - (Я не спросил какой церкви), - глина в этом месте святая...Целебная!
- Я пью ее с водою, - толкует старушка...
- Может вам положить сюда и целебные мощи? - Достаю с канавы, и показываю ей берцовую кость. - Бренные останки какого-то супостата, оставшегося навечно лежать у Золотых врат нашего вечного Второго Иерусалима!..
...Напротив Оперного театра, на углу большого перекрестка, под самой некрасивой стеной многоэтажного монстра советского образца (претенциозно выглядывающего в окружении более породистых сооружений), мы находим под верхним слоем положенных недавно фэмов, - (фигурными кирпичами, которыми выкладывают тротуары) - уже сплошные кишки от проложенных там, в разные годы коммуникаций, фрагменты каких-то относительно современных фундаментов.
Здесь же мы находим целый слой армированного бетона. Приходится вгрызаться в него с помощью перфоратора. Это сильно тормозит нашу победную поступь к станции метро 'Театральная'. В этом месте нас настигают ливни. Грязь заполняет снова только что вырытую канаву. Мы упрямо очищаем ее вновь... и вновь.
Прокопав метров триста. Мы делаем обязательную протяжку. Запускаем штук шесть кабелей. Заваливаем песком. Выкладываем кирпичом. И, снова засыпаем канаву песком. Трамбуем...
Свернув на Хмельницкого, мы выходим на 'финишную' прямую...
...По ту сторону дороги, за Оперным, недалеко от того места, где когда-то была Первая Киевская гимназия, в которой учились Константин Паустовский, Михаил Булгаков и Илья Эренбург, - о чем-то я, прежде всего, вычитал в книжке Паустовского, - виднеются над домом медные башенки приметных надстроек, - мансард, - под которыми, как утверждает наш бригадный старожил Чикаго, теперь живут выдающиеся спортсмены, братья-боксеры Кличко.
Отсюда мы сворачиваем резко в другую сторону за угол, и, обойдя несколько ларьков, начинаем спускаться вниз, прямо к станции 'Театральная'.
...Прошло уже три месяца и нам, наконец, выплатили вторую зарплату, в лучшем случае всего только: по несколько сот гривен. Все были на некоторое время огорошены и подавлены такою щедростью своего начальства.
Появившийся на участке Руденок, неожиданно для всех обвинил всех в том, что мы, якобы, много сидели и поэтому ничего не успели сделать. Тут же к нам пригнали каких-то новых людей, которые толпой начали заполнять наши канавы. Это всегда так делалось, когда от кого-то здесь пытались избавиться. Здесь, как я понял, все шло по однажды намеченному плану. Хотя все мы остались, будучи уверены в том, что эту работу сделали достаточно быстро. Если учитывать то обстоятельство, что все приходилось делать всю работу вручную, тогда как в самом начале нам обещали выделить на таком сложном участке настоящий трактор.