Аннотация: Все любят альтисторию. Просто некоторые этого не осознают! Кое-какие альтистории от знаменитых людей.
Симонов К.
Разные дни войны.
http://militera.lib.ru/db/simonov_km/2_14.html
...Ночь. Ищем с Эренбургом штаб генерала Батова, с которым Эренбург знаком еще с Испании, когда Батов был военным советником в Интернациональной бригаде Мате Залки - генерала Лукача. Когда Лукача убили, они сидели в одной машине. Лукач был убит, а его комиссар Густав Реглер и Батов ранены.
Там, в Испании, псевдоним у Батова был - Фриц. Это имя странно звучит сейчас, когда с легкой руки Эренбурга на всех фронтах так называют вообще всех немцев.
Где-то впереди идут бои под Гомелем. Ночь черная, хоть выколи глаз. Все деревни и поселки вокруг сожжены.
Вряд ли забуду эту ночь, этот задетый ветровым стеклом, раскачивающийся над головами труп.
Сначала думаем, что это самосуд. Но потом, добравшись до штаба армии, узнаем, что немец повешен по приговору трибунала. Оказывается, после того как наши войска вошли в эту "зону выжженной земли", неделю назад, был издан приказ: когда захватят Кого-нибудь из состава специально образованных немцами бранд-команд, поджигающих деревни, опознавать их при помощи жителей и в присутствии жителей судить в той самой деревне, в сожжении которой они участвовали. Тот, кого мы увидели, был одним из первых осужденных и повешенных.
...Выспавшись в отведенной нам избе, завтракали с Батовым. Маленький, но складно сбитый генерал, мускулистый, крепкий с крепким, еще молодым лицом и густой шапкой курчавящихся волос.
Несмотря на долго уже продолжавшееся наступление, он не произвел на меня впечатления усталого или невыспавшегося человека. Был вежлив и сдержанно неговорлив. И только когда они с Оренбургом заговорили о прежнем испанском псевдониме генерала и его странном нынешнем звучании, Батов рассмеялся и стал вспоминать подробности своей военной жизни в Испании.
Я уже встречал за войну довольно много людей, воевавших в Испании. Об Испании они вспоминали по-разному: одни романтичнее, как о чем-то незабываемом и не похожем ни на что другое и продолжавшем жить в их душе незаживающей раной; другие, как Батов, вспоминали скупее, сдержанней, вспоминали как о трудном военном опыте, и за их словами сквозило профессиональное сожаление, что они тогда не имели под руками всего того, что имеют сейчас, и сами не были такими, какими стали сейчас. За сдержанными внешне словами Батова чувствовалось внутреннее страстное желание перевоевать там, в прошлом, все по-другому, чувствовалось не высказанное вслух: мне бы туда, под Мадрид или под Уэску, такую армию, которая у меня сейчас, точно такую, ни больше ни меньше, не было бы тогда того, что было, не видать бы фашистам Мадрида как своих ушей...
Вот и вся дневниковая запись о той нашей встрече с Батовым.
Когда речь зашла об Испании, Батов рассказал об обстоятельствах гибели Мате Залки. Может быть, потому, что я сам спросил его об этом. Тогда я не записал рассказанного Батовым, но много лет спустя, когда мы делали с Романом Карменом фильм "Гренада, Гренада, Гренада моя..." и брали киноинтервью у наших добровольцев в Испании, Батов снова рассказал о гибели Мате Залки, на этот раз перед объективом киноаппарата, и пленка полностью сохранила его рассказ. Мне было бы жаль не исправить своего упущения военного времени и не привести этот рассказ здесь:
"...На рекогносцировку выехало три машины. Рядом с водителем нашей первой машины Эмилио, очень хорошим товарищем, испанским коммунистом, сидел политкомиссар 12-й Интербригады Густав Реглер, а на заднем сиденье - Мате Залка и я. Мы обогнули выступ скалы и вышли на прямую со скоростью сорок - пятьдесят километров. Дорога была прекрасная, но просматривалась со стороны Уэски.
Внезапно - сильный разрыв у правого переднего колеса! Машина дала ненормальный крен. Тяжело раненный Реглер крикнул, а Мате Залка сказал мне голосом, который помню до сих пор: "Фрицинька!" - приподнял с колена левую руку и снова опустил ее. Машину бросило влево, к парапету над обрывом. Шофер, раненый в руку и в голову, теряя сознание, круто вывернул вправо, и мы ударили в придорожный столб. Реглер вылетел от удара в кювет, а Мате Залка всем телом навалился на меня. Я тронул его висок - сплошная кровь. И одновременно почувствовал, что поднимаюсь ногами куда-то вверх и вылетаю из машины. Сильно ударился о бетон дороги и, должно быть, на какое-то время потерял сознание.
Я вскочил и увидел бегущего ко мне по кювету с сумкой санитара. "Премьере - генерал Лукач! Сначала - Лукача!" - крикнул я ему и повернулся к Мате Залке. Мате лежал на левом боку, полувывалившись из машины. Голова его касалась дороги, и все было залито кровью... Помню, я почему-то подумал: неужели у человека может быть столько крови? Я ведь в десяти шагах, а кровь течет по бетону ко мне. Санитар подбежал к машине, а я посмотрел на себя и вижу, что у меня фонтаном бьет кровь. Оказывается, это моя кровь тянулась по следу, когда я отошел от машины. После этого ничего не помню. Рухнул и потерял сознание.
Очнулся в госпитале. На хирургическом столе - забинтованная большим-большим клубком ваты и бинтов голова Мате Залки. И вижу, что он еще жив, что у него еще ходит кадык. Потом вижу, начальник санитарной службы нашей бригады Хейльбрун, он тоже уже здесь, в госпитале. Говорю ему: консилиум генералу Лукачу! Мне все еще казалось, что что-то можно сделать. Хейльбрун подходит ко мне и говорит: "Колонель Фриц, вы посмотрите на свой китель, на свои волосы. Мозг и кровь Мате Залки впитались в ваш китель. Консилиум тут ни при чем". И я опять лишился сознания от потери крови.
После извлечения двух осколков и перевязки ко мне подошла медсестра, испанка лет тридцати, и с ней маленький мальчик. Уже потом я узнал, что это жена капитана республиканской армии. На о чем-то говорила с врачом, а я, лежа на носилках, опять поверял сознание. Когда очнулся, смотрю, рядом со мной другие носилки, на них эта медсестра. Я потом не видел ничего похожего. Это, знаете, такое переливание крови, буквой Т: стеклянный наконечник в вену к ней - стеклянный наконечник в вену ко мне, между ними резиновый шланг и груша; груша вбирает кровь у нее и перекачивает ее в меня. Живу на белом свете - мне уже скоро семьдесят - с этой испанской кровью..."
Так спустя тридцать лет рассказывал мне о гибели Мате Залки его бывший военный советник Павел Иванович Батов, один из советских участников и - хочется добавить - один из рыцарей гражданской войны в Испании.
А вот этот пассаж из труда "АнтиИсаев" , к коему я имею непосредственное отношение.
Слово лучшему полководцу Второй мировой, Маршалу Победы Г.К.Жукову. Речь о Берлинской операции:
'Сейчас, спустя много времени, размышляя о плане Берлинской операции, я пришел к выводу, что разгром берлинской группировки противника и взятие самого Берлина были сделаны правильно, но можно было бы эту операцию осуществить и несколько иначе.
Слов нет, теперь, когда с исчерпывающей полнотой все стало ясно, куда легче рассуждать, чем тогда, когда надо было практически решать уравнение со многими неизвестными*. И все же хочу поделиться своими соображениями по этому поводу.
Взятие Берлина следовало бы сразу поручить двум фронтам (!!! выделено мной - АМ): 1-му Белорусскому и 1-му Украинскому, а разграничительную линию между ними провести так: Франкфурт-на-Одере - Фюрстенвальде-центр Берлина. При этом варианте главная группировка 1-го Белорусского фронта нанесла бы удар на более узком участке и в обход Берлина с северо-востока, севера и северо-запада, 1-й Украинский фронт нанес бы удар своей главной группировкой по Берлину на кратчайшем направлении, охватывая его с юга, юго-запада и запада.
Мог быть, конечно, и иной вариант: взятие Берлина поручить одному 1-му Белорусскому фронту, усилив его левое крыло не менее чем двумя общевойсковыми и двумя танковыми армиями, одной авиационной армией и соответствующими артиллерийскими и инженерными частями (из состава правого фланга 1-го Укр.Ф., прим - моё, АМ).
При этом варианте несколько усложнилась бы подготовка операции и управление ею, но значительно упростилось бы общее взаимодействие сил и средств по разгрому берлинской группировки противника, особенно при взятии самого города. Меньше было бы всяких трений и неясностей'
Тем не менее, того факта, что все любят альтисторию, пусть и на житейском "будь у меня такая машина 10 лет назад, Маша бы мне дала" уровне. И уж точно любят ее полководцы, историки и писатели. Ну как не порассуждать "а чтобы было, если..." разбираю войну или какое-то крупное политическое событие и не поискать лучший вариант?
Еще одна, не менее прекрасная АИ. Речь о РЯВ 1904-05 гг.
http://militera.lib.ru/h/kersnovsky1/13.html
"Наше превосходство в силах, бывшее всю весну ощутительным, к лету сделалось подавляющим. У нас стало 38 дивизий, сполна укомплектованных, против 20 японских. Против каждой японской дивизии мы имели корпус. Качество наших войск повышалось с каждым днем благодаря непрерывному прибытию превосходных полевых дивизий и отличных пополнений. В то же время качество японских войск сильно понизилось: их офицерский и унтер-офицерский состав был истреблен, пополнения прибывали необученными, люди охотно стали сдаваться в плен, чего прежде совсем не наблюдалось... Сыпингайское сражение должно было дать России победу, но это сражение не было дано..."
Дальнейшая АИ тоже доставит:
"Если когда-нибудь России для дальнейшего ее великодержавного существования нужна была победа, то это, конечно, было летом 1905 года. Перейди Линевич всеми своими силами в наступление, он задавил бы японцев своей многочисленностью и качеством своих войск. Победа сразу же подняла бы в стране престиж династии, заметно и опасно ослабевший, беспорядки 1905 года не перешли бы в смуту, и Россия избавилась бы от гангрены Таврического дворца.
С другой стороны, победа при Сыпингае раскрыла бы всему миру глаза на мощь России и силу ее армии, сумевшей так скоро оправиться от тяжкого поражения. Престиж России, как великой державы, поднялся бы высоко, и в июле 1914 года германский император не посмел бы послать ей заносчивый ультиматум. Перейди Линевич в наступление от Сыпингая - Россия не знала бы бедствий 1905 года, взрыва 1914-го и катастрофы 1917-го".
Такие дела.
"А что если..." от Билла Симмонса (баскетбольного обозревателя)
Гудрич после перехода в 'Новый Орлеан' повредил ахиллово сухожилие, сыграл всего 27 матчей и ушел на покой через два года. Вот вам и 'в хорошей форме для своих лет'! Также странно, что 'Джаз' отказались от навыков Мэлоуна в качестве подбирающего, учитывая, что Рич Келли, Рон Бихэйген и Отто Мур были лучшими 'большими' в их составе. Учтите, что талант Мозеса не был секретом - будучи самым желанным игроком для скаутов колледжей, Мозес стал первым в истории, прыгнувшим из-за школьной парты прямо в профессионалы в 1974-м. Однако 'Джаз' было все равно; наверняка ван Бреда Колфф сказал что-то вроде 'Да мне плевать, что он талантлив. Говорят, что он глуп как бревно. Я хочу Гудрича'.
'Новый Орлеан' не только отказался от будущего трехкратного обладателя титула MVP, но вместе с ним отправил в 'ЭлЭй' пики первого раунда драфта-1977, -1978 и -1979 и пик второго раунда драфта-1980 в обмен на Гудрича и пик драфта-1978. 'Лейкерс' в итоге выбирали шестыми в 1977-м (Кенни Карр), восьмыми в 1978-м (отправили пик в 'Бостон' в обмен на Чарли Скотта) и первыми в 1979-м (выбрав Сами-Знаете-Кого). Невероятно глупое решение переплатить за Гудрича на закате его карьеры стоило 'Джаз' Мозеса и Мэджика. Знаю-знаю, 'Новый Орлеан' не получил бы право выбирать первым в 1979-м, оставь они у себя Мозеса, но слова 'Мозес и Мэджик' слишком соблазнительно звучат.
Таким образом, игра в 'горячую картошку' с правами на Мозеса Мэлоуна изменила судьбу шести франчайзов в течении пяти месяцев: 'Новый Орлеан' так никогда и не пришел в себя и спустя четыре года переехал; 'Лос-Анджелес' получил Мэджика и выиграл с его помощью пять титулов; 'Портленд' потерял Уолтона и бог знает сколько чемпионств; 'Буффало' переехал через два года и проклят до сих пор; 'Хьюстон' с Мозесом в составе вышел в Финал-1981, затем отдал его в 'Филадельфию' в обмен на эру имени Сэмпсона и Хакима; 'Филадельфия' выиграла титул с помощью Мозеса. Мы также были на грани самоуничтожения Мозеса, который так часто переходил из команды в команду с 1974-го по 1976-й, что его самооценка была практически похоронена к тому моменту, когда он объявился в Техасе, и 'Рокетс' понадобился целый сезон, дабы вернуть Мозесу веру в себя. Мэлоун затем стал одним из двенадцати величайших игроков в истории и членом Зала Славы.