Аннотация: Тогда, в сорок первом году Ирина дала обещание Гоше, что станет его женой. Потом случилась война.
- Ирка, ну ты дура, что ли?
Гоша с возмущением глядел на неё. Она сощурила глаза, поджала губы и скрестила руки на груди.
- Это ты дурак!
Он с глубоким вздохом пригладил ладонью густые волосы.
- Прекрати.
- Нет, это ты прекрати! - с вызовом ответила Ира и вздёрнула свой узкий маленький подбородок. - Не я начала!
- Да как ты не понимаешь! - Гоша снова пошёл в разнос. - Ты... ты чёрт в юбке, вот ты кто!
Она надвинулась на него разъярённой фурией. Глаза её угрожающе поблёскивали, обтянутая клетчатой тканью платья грудь высоко вздымалась. Ира просто кипела от негодования. С унылого серого неба сыпался мелкий колючий дождик, уличные фонари мигали масляными жёлтыми глазами и, словно рапиры, скрещивали на мокром тротуаре свои длинные тонкие тени. Рубашка намокла и прилипла к телу, но Гоша даже не замечал этого, как и пронзающего холодного ветра. Внутри бурлил яростный вихрь. Из-за какой ерунды ведь они ругаются! Весь этот спор с взаимными оскорблениями - всего лишь из-за того, что он не успел в театр к началу спектакля.
И вот теперь Ира стоит перед ним, похожая на мегеру, рвёт и мечет. Распущенные по плечам рыжие волосы слиплись и повисли толстыми жгутами, на лице блестят дождевые капли, а в глазах, всегда таких ласковых и весёлых, пляшут дьяволята. Никогда прежде Гоша не видел Иру такой.
- Хватит, - снова попытался он утихомирить её. - Ну не пошли сейчас, завтра пойдём. Глупость же, Ир.
Она опустила голову и всхлипнула. Гоша взял её за плечи и попытался заглянуть в лицо.
- Ну чего ты так расстраиваешься? Не последний же спектакль в жизни. А хочешь, завтра пойдём... - Он задумался. - Куда ты хочешь пойти?
- Никуда, - прошептала Ира и вдруг обхватила его за шею обеими руками и прижалась всем телом. - Прости меня... я что-то... не понимаю, что на меня нашло...
Гоша нежно погладил её по мокрым волосам.
- Ничего. Идём уже куда-нибудь, а то так и заболеть недолго.
Но дождик вдруг кончился. Вечернее небо расчистилось и с его тёмного шёлка на землю глянула чистая луна - жёлтая, как кусок сыра, и бесконечно печальная. Гоша взял Иру за руку, и они без слов побрели по узкому московскому тротуару. Ветер тоже утих, только дул лениво на небольшие лужицы под ногами, играл мелкой рябью и отблеском фонарей на их поверхности.
- Я, правда, после спектакля хотел... - начал Гоша и запнулся.
- Что хотел?
Он остановился, развернул её лицом к себе и посмотрел в ясные глаза.
Пробиться сквозь плотную толпу рыдающих женщин не получалось. Ира как могла протискивалась вперёд, усердно работая локтями. В университетском дворе, что бы назначен сборным пунктом для новобранцев, царила неразбериха: оркестр громко играл "Прощание славянки", тарахтели моторы крытых полуторок, толпились люди, одетые кто во что горазд. Будущие солдаты запрыгивали в них, махали руками женщинам у забора - наигранно бодро и весело, с улыбками и смехом.
Ира нагло отпихнула невысокую полную женщину и прорвалась вперёд, скользнула за калитку и со всех ног помчалась к одной из машин. Гоша уже сидел в кузове, держа на коленях вещмешок.
- Гоша!
Он увидел её, вскочил, пробрался к краю и спрыгнул на землю. Она повисла у него на шее, заливаясь слезами. Его руки крепко обнимали её за талию.
- Вернусь. - Он погладил её по распущенным волосам. - Мы же пожениться хотели. Вот и поженимся.
Ира посмотрела на него сквозь солёную пелену слёз. Сердце сжалось в тугой комочек. В полуторку запрыгнул парень в форме с лейтенантскими петлицами, на ходу похлопав Гошу по плечу.
- В машину, боец.
Тот закинул свой вещмешок в кузов и, ещё раз крепко прижав Иру к себе, ловко забрался следом. Машина затарахтела и тронулась с места. Они безотрывно смотрели друг на друга, пока она не скрылась из виду. Ира до боли закусила губу. Страшно хотелось закричать, рвануться следом, забрать любимого оттуда... А может быть, ей всё это снится, и не объявлял Левитан месяц назад ни о каком начале войны?
***
'Моя любимая, самая-самая любимая Ирка! Постоянно думаю о тебе! И, ты знаешь, эти мысли помогают мне здесь, на войне. Наверное, помогают выжить.
Ирка, знаешь, что такое война? Раньше я думал, что война - это бои и сражения, это атаки и отступления. Но нет, нет, нет, это не так! Война, Иринка моя, это постоянное ожидание. Ожидание завтрашнего дня. И ты живёшь постоянно одним только этим ожиданием: что наступит прекрасное завтра, в котором война закончится, и тогда ты вернёшься домой. Я вернусь к тебе, возьму тебя за руку. Это будет завтра, а сегодня, любимая... сегодня - война.
Со снабжением у нас всё плохо, иногда по целому дню не подвозят обед. Желудок подводит от голода. Хорошо, что иногда попадаются сёла и деревеньки, там сердобольные жители всегда найдут, чем подкормить. Кто молока даст, кто хлеба. Порой и сами что-то в лесу находим, например, орехи или ягоды какие. Недавно вот один парень сдуру объелся диких зелёных яблок, и потом мы его весь день не видели. Сидел по кустам. Смеялись, конечно...
Немцы шарахают сильно, с яростью. Видела бы ты, как они наступают, с каким бешеным напором! Но ничего, им нашей земли не завоевать. Помнишь, как говорил Суворов? Война проиграна только тогда, когда похоронен последний солдат. А все наши ребята готовы стоять не на жизнь, а на смерть. И я, Ирка, за тебя стоять буду. Я воюю только за тебя. За возможность тебя увидеть. Обнять.
Ты мне, Ир, очень часто снишься. Улыбка твоя снится, волосы твои рыжие-прерыжие - ведьмовские... Я тебя очень люблю, ты это всегда помни и знай. Ради тебя и иду каждый раз в атаку: а вдруг именно этот бой будет решающим и немцев погоним? И не спрашивай, страшно ли. Страшно. На награды мои не смотри, на все эти "за отвагу". Смелость... смелость - это когда никто, кроме тебя, не знает, как тебе страшно.
Через час у нас наступление. Мне нужно немного поспать. Пока написал тебе это письмо, полчаса прошло - пишу без света почти, при лучинке. Извини за корявый почерк. Плохо вижу.
Люблю тебя очень. Твой солдат Гоша'.
- И я тебя люблю, - одними губами прошептала Ира. Испещрённый словами листок мелко подрагивал в её тонких пальцах. А за окном кружился в воздухе мелкий снежок, кружил и поблёскивал седым серебром. Уютно тикали в комнате часы, тускло светила тёплым жёлтым светом лампа с оранжевым абажуром.
Ира сложила письмо и спрятала в ящик письменного стола.
***
- Ирка моя! - восторженно выкрикивал Гоша, кружа её в воздухе. - Иринка!
Она почти четыре часа ждала его на вокзале. Поезд сильно запаздывал, и Ира нервничала всё больше и больше. А вдруг что-то случилось? Вдруг на поезд немцы налетели? Говорят, лупят они дай-то боже - каждый второй эшелон попадает под бомбёжки.
Но поезд пришёл. И она увидела Гошу - повзрослевшего, возмужавшего, в красивой новой форме и в чине старшины. За прошедшие полгода он отрастил небольшие усики, на лице чернела лёгкая щетина. Он стал другим, её любимый: и смотрел теперь по-другому, и говорил. Даже походка изменилась.
Он спрыгнул с подножки вагона, снял с головы фуражку и с улыбкой раскрыл ей объятия. В густых тёмных волосах белели седые прядки, а на правой руке отсутствовал большой палец. Серая шинель, подхваченная на поясе кожаным ремнём, обтягивала широкие плечи, на солдатских сапогах чернели разводы подсохшей грязи.
Ира стояла, не в силах сдвинуться с места, и просто смотрела на него во все глаза, не веря самой себе. Наверное, зрение её обманывает. Наверное, это не он, а кто-то другой, просто очень на него похожий. Гоша двумя широкими шагами подошёл к ней и сгрёб в объятия.
Весь вечер она не могла отпустить его руку. Первая побывка. Как долго она ждала её, ждала их встречи! Ну почему, почему, почему она такая короткая - всего-то пять часов? Разве ж за пять часов успеешь наглядеться?
С другой стороны от него сидела Маринка, его сестра, и сияла от счастья не меньше Иры. Гоша улыбался, искромётно шутил, рассказывал смешные случаи и фронтовые байки, а она просто смотрела на него и молчала. Под сердцем копошился маленький щекочущий комочек. И душа ухала в сияющую золотистую пропасть всякий раз, когда она понимала, как сильно любит его.
***
'Здравствуй, Гоша.
Ну вот, села тебе писать, и даже не знаю, о чём. Всё у нас по-старому. Бабушка из Анапы переехала к нам. Немцы стоят под Москвой, и сейчас многие эвакуируются. Но мы решили не ехать, остаться. Куда нам ехать? В незнакомые края... Нет уж, лучше дома.
В городе неразбериха. Так много военных стало! Ах, любимый мой, знал бы ты, как же я ненавижу войну, которая отобрала тебя у меня! Как я её кляну каждый день на все лады, как ненавижу каждого немца! И как я жду, когда же она закончится...
Война - само по себе страшное слово, Гош. Раньше я об этом не задумывалась, просто жила. Я даже не представляла себе её. Не думала, что она вот такая. Люди гибнут, целые города разрушаются. Я даже не мыслила, что люди могут быть настолько жестоки друг к другу! Папа говорит, что немцы хотят принести в нашу страну свой мир, другой. С другими порядками, устоями и традициями. Он говорит, что это война мировоззрений. Я же не знаю, что думать. Я просто жду тебя.
Очень тебя люблю...
Ира.
P.S. Знаешь, о чём я недавно подумала? Помнишь, когда мы не успели сходить на спектакль? Ты тогда сказал, мол, не последний же раз в театре спектакль. Мне кажется, я тогда интуитивно чувствовала, что следующий раз будет очень нескоро... А он ведь будет, да, Гош?'
***
- Нет! - уверенно заявила Ира. - Я не верю. Это ошибка!
Она боялась ещё раз взглянуть на прямоугольный, тоненький, как папиросная бумага, листочек с крупными печатными буквами и печатью.
- Нет! - повторила она.
- Ирка... - прошептала Марина. Она смотрела прямо перед собой пустым взглядом. Слёзы вымыли из её глаз весь цвет, и они стали блёклыми и тусклыми. - Я сама не верю...
- Твой брат... - начала Ира и запнулась. В горле запершило. - Твой брат не мог погибнуть. Они там всё перепутали.
Голос надломился и стремительно рухнул вниз. Она протянула к Марине руку и вырвала бумажку.
"Ваш брат, старшина Зверев Георгий Михайлович, уроженец города Москва, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит". А ниже - подпись командира и военного врача. Похоронка сопровождалась письмом от Гошиного однополчанина, письмом, полным скорби, горечи и сожалений: Гоша погиб на его глазах, и он в подробностях описал его подвиг, назвав бессмертным. В письмо он вложил снятую с фуражки красную звезду - всё, что от него осталось.
И вдруг Ира поняла: это не шутка, не ошибка, не дурной сон. Её любимого и правда больше нет. Может быть, когда она писала ему последнее письмо, он был уже мёртв.
Земля ушла из-под ног, в ушах зазвенело. Мир стремительно начал терять краски, воздух сгустился. Ира хотела закричать, но голос вдруг пропал, и из её груди вырвался только судорожный, рыдающий стон, ноги подкосились и она мешком рухнула в зыбкие объятия зияющей пустоты.
***
- Ладно, - прошептал Лёнька и осторожно, будто бы со страхом, взял её руку в свои ладони. - Ладно, Ир. Пусть он будет. Я как-нибудь привыкну... Я обещаю.
Ира помотала головой, посмотрела на него безразличным, ничего не выражающим взглядом.
- Ты меня потом проклянёшь. Я же всю жизнь его одного любить буду, понимаешь?
- Понимаю, - кивнул Лёнька. - И у меня многие погибли... близкие... - Он вскинул на неё глаза. - Но война кончилась три года назад. Пора отпустить.
Ира молчала. Отпустить? А как? Как, если на сердце саднит ещё рана, если пульсирует болью стальное жало, вонзённое пришедшей тогда похоронкой? Если нарывает и кровоточит так, будто всё это было вчера?
Она прикусила губу.
- Тогда, в сорок первом... я дала обещание, что выйду за него замуж. Я держу слово. Он ведь не вернулся, и я не могу забрать своё слово назад.
Лёня вздохнул.
- Он и не вернётся.
Ира знала это. Она что было силы сжала зубы, чтобы не закричать раненым зверем. Но можно ли вот так хоронить себя? Как бы ни было больно, жизнь идёт дальше и, пусть и насильно, но всё же тащит её за собой.
Пришла пора смириться.
- Хорошо, - тихо сказала она. - Только давай без праздника, ладно?
***
Сонную тишину квартиры разорвала пронзительная трель дверного звонка. Ира отложила в сторону "Гранатовый браслет", сунула ноги в тапочки и пошаркала в прихожую.
На пороге стояла почтальонша, сухая поджарая женщина с водянистым взглядом и неприятным, низким, как у мужчины, голосом.
- Добрый день, - поздоровалась она и протянула бумажный треугольничек. - Вот, вам пришло.
- Спасибо, - пробормотала Ира.
"Полевая почта ?1026", - прочитала она. Сердце ухнуло вниз. Почтальонша пошла вверх по лестнице, на следующий этаж - к другим адресатам, а Ира закрыла дверь и тяжело привалилась к ней спиной. Руки зашлись в мелкой дрожи. Она на ватных ногах прошла на кухню, села на табуретку. Муж взглянул на неё поверх газеты.
- Что с тобой? Чего ты такая бледная?
Ира покачала головой и опустилась на табуретку, сжимая в пальцах фронтовой треугольник. Слишком хорошо она помнила номер этой полевой почты. Письмо пришло из сорок первого года - самого страшного года в её жизни.
Лёня взволнованно вскочил, склонился над ней, но она оттолкнула его и отвернулась. А он уже смотрел на письмо в её руке.
Молча, без слов он вышел из кухни, вдруг заторопился куда-то, натянул свой поношенный коричневый пиджак. А Ира всё никак не могла развернуть письмо.
"Здравствуй, моя Ирина. Как ты там без меня? Я вот ужасно по тебе скучаю. Думаю, когда же ещё раз дадут отпуск, чтобы увидеть тебя. А война, представляешь, подлая, не кончается и не кончается. Ну ничего! Она не вечная! Скоро мы будем вместе, Ируся. Я же тебе обещал.
Опять пишу при лучине. В землянке тесно, темно, пахнет землёй и сырой махоркой. Гадость такая эта махорка. Знаю, ты не любишь курева, но на войне, Ирка, всё оно как-то проще: засмолил самокрутку и жизнь веселее кажется.
Вчера отмечали день рождения политрука, Сергея Игоревича. Он по этому случаю угостил нас водкой! Представляешь! Ума не приложу, где достал, но не спирт, самая настоящая водка. До войны и нюхать бы не стал, а тут - согрелся. И сразу как-то веселее стало на душе. А как тебя вспомню, так вообще песни пою.
Навеселились мы, конечно, от пуза. И музыка даже была, можешь себе представить? У кого-то гитара нашлась. Правда, у неё всего-то четыре струны, но ничего, мы и так сыграли. Праздник ведь. Политрук у нас мужик мировой, его не поздравить - плохо было бы. А сегодня в гитарку эту снаряд угодил. Прямое попадание. Думаю, в неё немцы и целили - чтоб последний праздник у нас отнять. Гады. Мы им за это ещё десять снарядов вернём.
Скоро, Ирка, наступит мир. Мы с тобой тогда пойдём по улице за руку, а нам будет светить солнце, будут трещать трамваи, петь птицы, будут шуметь фонтаны. И мы будем улыбаться - потому что войны нет, потому что мир. Потому что мы вдвоём. Вот увидишь, этот день обязательно наступит.
Я люблю тебя, моя Ирка. Моя солдатка. Жди меня.
Твой Гоша".
Ира прижала письмо к груди. Рыдания сдавили горло тисками, но она молчала. Струился в окно дневной свет, остывал в фарфоровой чашке с васильками чай, а над Москвой раскинулось мирное небо. И трамваи тренькали. И фонтаны шумели. И щебетали птицы.