Гнутся в саду яблоневые ветки, спеют, наливаются на них мёдом красные яблоки. Бегут по закатному небу золотые облака, торопятся куда-то в дальние дали. И время бежит - упустишь и не догонишь.
- Прощай, Иванушка! Возвращайся скорее! Без тебя и свет не мил...
- Ну, будет, серденько! - досадливо морщится широкоплечий статный молодец, усмехается в пшеничные усы: - Не заметишь, как вернусь, а там и свадьбу сыграем - за жизнь надоем тебе.
Бегут, вьются змеями золотые косы, алые губы дрожат, кривятся то ли в улыбке, то ли в гримасе:
- Конечно, дурак. Я ж Иван, - кивает он. - Не плачь, Златушка. Не покойника же провожаешь. Пора мне. С первым снегом жди, привезу тебе жемчужный венец.
Ничего не отвечает Злата, только смотрит на любимого, как будто в последний раз, и слёзы-предатели блестят.
Так и уехал жених по торговым делам, оставил невесту в отцовском доме. Уехал и пропал.
Высок княжеский терем, всю округу видно из него. Не отходит от окна девица, от тоски белее снега стала. Раньше голос её колокольчиком звенел, песни лились, а теперь только слёзы - сгинул Иванушка, и ей жизни нет.
Старый князь уж голову сломал, как единственную дочь развеселить: к гостям не выходит, рукоделье забросила, даже наряды ей не в радость. Слуги уж в глаза княженку Несмеяной прозвали, а той и всё равно.
Раз как-то выехал княже всем двором на охоту и дочь чуть не силой потащил: вдруг на свежем воздухе да на морозе развеет тоску?
Злата едва поводья держит, смотрит куда-то, знать бы, куда? Охота вперёд ускакала, слышно, как заливаются собаки и гикают ловчие, травят дичь. Опять закапали слёзы, вспомнился ей милый, как лихо он держался в седле, как любил молодецкие забавы. Против воли вырвался в седые небеса шёпот-крик: "Иванушка!" и замер на губах. Ветром ей в лицо бросило пригоршню снега, запорошило глаза, ожгло ледяным огнём. Что там под кустом шевелится? Злата встряхнула головой. Белый бугорок, чёрные бусинки глаз - да это зайчишки притаился, чует собак, а убежать не в силах - хроменький.
Так вернулась княжья дочь с добычей. Зайка с ней приехал, лапу лечить и в окно на снег смотреть. Чудной зверёк то был, признал хозяйкой только Златушку, с рук её не слазил, трясся, бедняжечка. Та даже сердилась:
- Трусишь, косой? Кто тебя обидел? Иванушка вернётся, ты и его забоишься?
Ничего не отвечал ей серый, вздыхал только по-человечески и поджимал длинные уши.
Воет за окном метель, скребётся в ставни ледяной лапой. Дрожит неверный огонёк лучины, вздыхает Злата, смотрит в чёрное окно. Пригрелся на её коленях зайчишка вместо кошки, сжался в комочек, задремал, а княженку зло взяло:
- Что ж ты липнешь ко мне? Уйди, вонько от тебя несёт!
И скинула беднягу, да так неловко он упал, ровно на больную лапу, аж взвизгнул, да княжна ещё и ногой его пихнула:
- Видеть тебя не могу! Навязался ты мне, как банный лист!
Старуха-нянька унесла зайчишку вон из спальни от греха подальше, устроила у печи на кухне. Как тот на улицу выскользнул - неведомо. Только разорвал его цепной пёс, лишь расплылось на белом снегу кровавое пятно. Утром нашла клочья серой шкурки дворовая девка, Неждана, из новых, с осени у князя служила. Увидела - да осела в сугроб, завыла не хуже волка. Люди сбежались, даже сам князь выскочил, а та бьётся, причитает, себя не помня. Сначала непонятно было, что блажная бормочет, а как разобрали - за головы все схватились.
***
Долги осенние ночи и холодны, но и их не хватает, особенно, когда горит алым маком сердце, горит - не сгорает, согревает полюбовников. Играет девица с русыми кудрями милого, целует сахарные уста, смеётся, отгоняет утро. Знает она, что коротко свидание, да сама себе не верит.
Хмурится молодец, отмахивается от ласк. Морщины прорезали лоб, легла складка у самых губ, а в глазах хмарь, ядовитая, как туман с болота.
- Хватит, Ждана. Намиловались, - слова тяжёлые камнем придавили грудь - не вздохнуть, не шевельнуться. - Женюсь я. Давно всё решилось, да сказать недосуг. Ты уж не обессудь - не хотел, но последний раз к тебе заехал. Попрощаться.
Побледнела Ждана, внутри всё будто враз помертвело:
- Женишься, Ванечка? Да на ком? - сама своему спокойствию подивилась бы, коль что живое ещё в ней осталось.
- Княжью дочь я посватал. Сама понимаешь, негоже нам с тобой видеться будет, чтоб слух какой не пошёл. Поэтому прощевай. Не поминай лихом.
Поднялся с постели молодец, отвернулся - боязно в глаза смотреть той, что обманул:
- Вот тебе. Пригодится. Глухо стукнул о стол кожаный кошель. Я хорошо расторговался.
- Ага. Мне, значит, золото. А ей что привёз? Колечко? Венец?
Молчит Иван, только вспухли желваки на щеках.
- Уходи. Раз натешился, уходи. Ничего мне от тебя не нужно.
Из последних сил крепится Ждана, но голос срывается и дрожит. Лишь когда хлопнула дверь, зарыдала девица, злые слёзы закипали на сердце, исходили ядом.
Не зря местные кликали её ведьмой. И приворожила она пригожего молодца, да ненадолго хватило. Давно она Ивана приглядела, ещё на Масленицу, увидела, как тот красным кушаком опоясанный на кулачках бьётся. Увидела - будто искра в сердце попала, раздула пожар. Её избушка на отшибе стояла, почти на тракте, сначала узелок завязала, потом посуху устроила - стал к ней милый заезжать. И в этот раз всё будто само собой случилось: конь понёс, да сбросил удалого купца враз у её избушки, корень кривой ели сам подвернулся под ногу, остался Иван у черноглазой смуглянки лечиться.
- Меня не полюбил, пусть тебя полюбят, трус! - клокочут в горле слова, булькает в котле варево - и злость, и ненависть, и боль собрала ворожея в зелье, выплеснула на след постылого, затоптала угли, развязала заветный узелок.
Так и оборотился Иван из человека в труса-зайчишку. Только разум в нём остался людской, нашёл дорогу, пробрался к Златушке.
Сама же Ждана без обманщика не смогла, пошла следом, умолила взять её на княжй двор хоть в поломойки, лишь бы ближе к Иванушке жить. Именем назвалась придуманным - Неждана. Когда одумалась она, хотела всё назад повернуть, да не судьба. Только одно могло помочь: коль законная невеста признает, почует суженого под серой шкурой, спадутчары, но...
Нахмурился князь, потемнел лицом. Махнул рукой дюжим парням - подхватили сумасшедшую девку да уволокли куда-то, так и сгинула она. Разошёлся народ. Болтали потом, но недолго. Самые словоохотливые пропали вместе с Жданой-Нежданой.
А на следующую осень выдали княженку замуж, далеко, за море. Только Златой её никто не звал - потускнели косы, стали серые, как заячья шерсть. Несмеяна - так и прилипло к ней.