"В дверь что ли стучат?" - тихо спрашиваешь.

"Не-а", - отвечаю.

Переворачиваешь страницу хитрым движением большого пальца, потому что лень отрывать правую руку от моего затылка. Получается не сразу. Но ты поразительно терпелив.

"Показалось, наверное..."

Утвердительно мычу, потому что мне, в свою очередь, лень напрягать голосовые связки. Да и кто бы мог к нам зайти? Господин Ветер? Он давно уже гуляет по чердаку. Я переворачиваюсь на спину, вынуждая тебя тем самым убрать ладонь с моей головы . Видно, как под потолком крутится в танце бледный паук. Нить, на которой он висит, лишь изредка ловит золотой отблеск лампы. Если бы не свет, то казалось бы, что он парит вовсе без поддержки.

"Чего там пишут-то хоть?" - выдаю я, собрав праздные мысли в волновой пучок.

Получается невнятно.

"Про любовь", - зеваешь, и я невольно подхватываю так, что наворачиваются слёзы.

"Принцесса Одиночества - и про любовь?"

"Угу".

"Непоследовательно".

"Угу..."

Кажется, ты хочешь добавить ещё что-то, но вместо этого расслабленно выпускаешь маленький томик из пальцев. Потягиваешься, как кошка, заставляя клетчатый плед соскользнуть с твоего горячего в буквальном и метафорическом смысле тела; почти мурчишь, слабо царапая стену под подоконником ногтями. Невесомые серебристые занавеси небесного шёлка колышутся от твоих движений, колышутся бурые листья, налипшие на залитое стекло.

"У Принцессы фальшивая любовь. Даже если она кого и полюбит, то не перестанет быть одинокой, - говоришь, разглядывая собственные пальцы на свет. - Ей будет скучно с другими. Она замкнута на себе. Мечтает об абсолютной свободе в поющих травах, и только".

"Глупенькая", - охотно соглашаюсь.

"Но это ведь твой псевдоним, Франц. Один из".

Из моей груди вырывается тихий смех, и краем глаза я вижу, что ты усмехаешься тоже. У тёмных губ, оттенённых винно-красным, ямочка, в иной ситуации выглядящая бы жёсткой, но теперь придающая тебе озорной заносчивости. Дрожание длинных ресниц. Лохматые кудри. Бархат кожи. Со вздохом я прикрываю веки, отвожу взгляд, чтобы случайно не наброситься на тебя в спонтанном опале. Назовёшь дикарём. Смотрю в окно над нами, остужая мысли. Там хлещет ливень и подтекает небо. Где-то высоко в тучах кружит стая лесных ворон.

Там, за стенами, волнами заходятся отмирающие травы и пожелтевшие кленовые серёжки, которые позже, в Море Холода, будут шипеть на ледяном ветру. Там, за тонкими стенами из обтёсанных брёвен почти до горизонта уходят поля, вниз с холмов, в берёзовые рощи. Там, за рощами, смыкаются над пространством тёмные хвойные леса, приютившие стаи птиц, серебряных лисиц и опасных сумрачных нимф. За лесами - реки, за реками - леса, озёра, возможно, горные цепи. Этот мир огромен. Необъятен. Где-то даже страшен и мрачен, как трясины угрюмых болот. Этот мир хаотичен и беспокоен, и маленькая бревенчатая хижина, в которой мы свернулись в клубок - единственное, что отделяет нас от вероятностной пены.

Но он, этот дом, выстоит при любом натиске. Если же нет, то мы об этом уже не узнаем; узнать будет некому. Поэтому нет места более безопасного. Нет дома более домного, чем наш.

"У нас ещё осталось что-нибудь выпить? - спрашиваешь ты. - Или мы вылакали всё?"

Я хмурю лоб.

"Кажется, где-то завалялась бутылка древесной крови".

"Фу. Ненавижу эту дрянь. Она горькая".

"Значит, не будешь?"

"Буду".

С хрустом в суставах я поднимаюсь на постели, а затем сажусь на край, свешивая ноги в пижамных штанах вниз. Босая ступня натыкается на пустую бутылку из-под лунного света. Она падает с хрустальным звоном, сбив ещё парочку таких же. Я пинаю улики наших круглосуточных возмутительных бесчинств подальше под кровать и встаю, натягивая на плечи один из пледов. Поднимаю лицо к потолку. Под крышей шумит Господин Ветер. Слышится его сиплое, надтреснутое пение под шуршащий аккомпанемент одного из моих дневников. Сумасшедший, любопытный старик, которого почему-то всегда неудержимо манит в мой дом.

"Просто почини свою крышу", - бубнишь ты в одеяла, улавливая мои мысли.

"Я работаю над этим", - глубокомысленно бубню в ответ и выхожу из нашей комнатушки, отделённой от остального дома нагретой печью и пёстрой лоскутной шторой.

По пути распинываю пустые бутылки и опасно скольжу на разводах солнечного и лунного света. Сколько это творческое пьяное сычевание уже продолжается? Не помню. В любом случае, все эти зелья уже не приносят той эйфории, что раньше, поэтому их так много. Раньше я был куда чувствительнее. Пьянел от малой доли концентрата луны на листьях берёзы. Глотал солнечный свет по капле за чтением учебников по физике. Теперь меня по-настоящему штырит лишь выжимка горизонта. Серая тоска с примесью злого, разочарованного бессилия.

От этих мыслей дождь за стенами усиливается. В печи дрожит рыжее пламя, бросая красноватый отблеск на пол. Кутаясь в плед, я открываю пустой шкафчик за креслом у камина.

Приседаю, бестолково покачиваясь на носках. В темноте, поросшей паутиной, стоит одинокая бутылка свинцового стекла. Я тянусь к ней, сжимаю пальцы на тонком горлышке.

Они трясутся.

"Надо искать работу..."

Стекло вдруг лопается в моей ладони, обжигая болью и холодом от унылого эскапизма, что выплёскивается наружу. Вниз по полкам и моей руке бегут ручьи, мрачно мерцая в свете печного пламени. "Чёрт", - тихо ругаюсь я. У моих ног быстро растекается лужа цвета пепла.

"Эй, что у тебя случилось?" - окликаешь меня из-за шторки.

"Бутылку разбил".

"Последнюю?"

"Мм..."

В ответ - долгий, разочарованный стон. Я встряхиваю руку, затем облизываю испачканные пальцы. В отличие от лунного и солнечного света, это пойло не такое густое; холодное, разжиженное и щемящее, не приносящее никого экстаза. Заворожено глядя вниз, я опускаюсь на колени, склоняюсь над длинными разводами древесной крови - зелья, добываемого лишь из глубокого ноября, когда на деревьях до черноты набухают голые ветви. Мой язык медленно проходится по дощатому полу, пыльному, между прочим, но не всё ли равно. Разлилось много. Разлилось всё. Это примерно пара суток ужасной апатии и ненормальных, но ярких и осмысленных до безумия снов. Предвкушая этот акт жестокого морального селфхарма, сглатываю ком в горле. Горько. Немного смешно. Хихикаю, как идиот.

Руку, рассечённую стеклом, жжёт. Не только деревья по осени теряют кровь.

Кто будет пить мою?

О...

"Лорели!" - зову, вытерев губы.

"Чё?"

"Иди сюда, я добыл кое-что покруче!"

Слышно, как ты с бухтением сползаешь с кровати и как скрипят неплотно прибитые доски пола. Не теряя времени, я вновь склоняюсь над лужей и ожесточённо слизываю её, рискуя всадить в язык пару заноз. В мозг колет дереализация, ладони расползаются в стороны. Позади сгущается тишина, ощущаемая почти физически. Секундой ранее тишина имела иной окрас, потому что молчать было некому. Теперь есть, кому. Ты грозно стоишь прямо за мной.

(наступи на меня)

"Ты что делаешь, животное?"

Я медленно поворачиваю голову и смотрю на тебя через плечо.

"Ну не пропадать же добру", - отвечаю серьёзно.

"Твою мать..."

Я давлюсь смехом, и холодные струйки стекают по подбородку.

"Садись ко мне".

Помедлив, ты аккуратно присаживаешься рядом на корточки. Твои глаза тлеют в полумраке, как угли в печке. Голова склонена к плечу. Немного жутко. Но я тоже не ангел.

С некоторым замиранием сердца отрываю руку, залитую кровью, которая в темноте выглядит совсем чёрной. Протягиваю её тебе. Ты опускаешь взгляд, молчишь пару щёлкающих в пустоту вечностей. Затем лицо твоё меняется, искажается эмоциями, в нём и тревога, и злость, и щепотка деловитого любопытства. "Ты как умудрился пораниться, полудурок?" - шипишь, хватая меня за запястье. Я вздрагиваю. Не от боли. Губы дрожат в полоумной улыбке.

"Хочешь выпить меня?"

Твои глаза вспыхивают ярче; зрачки, чёрные дыры, расширяются, как у кошки.

"Я тебе что, вампир сраный?!"

"Почему нет? Давай сыграем эти роли?"

"Франц, ты п*зданулся".

"Ага".

"Наглухо, Франц".

"Абсолютно!"

"Впрочем, мне ли жаловаться", - философски заключаешь ты и, пройдясь язычком по своим мягким раскаленным губам, наклоняешься к моему запястью. С судорожным выдохом я запрокидываю голову за спину, ощущая, как берёзовые серёжки, добытые некогда в Море Ясности, оттягивают вниз мочки ушей. Что-то гремит наверху. Господин Ветер, наверное, пытается выбраться через окно, начитавшись моих дневников. "Когда высосешь всё, сожги меня и пеплом удобри свои розовые клумбы, - шепчу я, ощущая, как кровь выходит из меня равномерными толчками, постепенно опустошая сосуды. - Потом, в Море Лета, они вырастут ещё более прекрасными, Лорели. А я вернусь через корень из минус единицы эонов. Погуляю и вернусь. С новыми стихами". Смешок. Нажим клыков на моей коже. Она тут же рвётся, как бумага. Хрустит птичья косточка. Меня пробирает так, будто по нервам пустили мощный ток.

"Досуха, пожалуйста", - прошу.

"Да понял я, понял, - ворчишь, тем не менее, чуть слышно урча. - Маньяк долбаный".

"Ха..."

Вольно раскидываю пальцы, как осина - ветви, в плотной домашней пустоте. Сердце стучит, безуспешно качая кровь и теряя её с каждой миллисекундой. Море Дождей, слившееся с Морем Холода, стонет и шумит за окнами; дверь подрагивает от грубых ветряных порывов. Тепло теряется, поступая из моего тела в твоё. Начинаю трястись и кутаюсь в плед, всё ещё свешивающийся с моего левого плеча. Тебя уже не оторвать. Я знал, на что шёл. Один твой взгляд, одновременно и тяжёлый, и магнетический, намекает на то, что раз уж ты начал, то доведёшь дело до конца. Очередная роль будет сыграна. Мои мысли мутнеют и разрываются, как пространство-время в в твоих бешеных зрачках. По лбу струятся ручьи пота. Немеет рот.

Да, всякое порой случается. Такого безобразия ещё не было, конечно, но этот дом многое видал. Помню, я лежал тут однажды с простреленной грудью. Не твоим ружьём, а вьюгой, прекрасной, как симфония Шуберта номер четыре. Ты тогда был строже и разумнее и не пускался со мной во все тяжкие, а я не просил, чтобы ты сжёг меня дотла, но очень боялся этого, ведь у тебя такой пламенный темперамент. Сейчас другое время. Чего там бояться? Тебя? Мне надо жить в третьем измерении, искать работу, слушать о ядерном оружии и жрать пустую гречку, это страшнее. Намного. Надеюсь, этот страх не отразился на вкусе моей крови?

Делаю последний вздох, и сознание стремительно угасает.

"Возвращайся скорее", - мягко шепчешь ты сквозь трепещущую пелену фазы REM.

"Обязательно, свет мой, - отвечаю на выдохе. - Воскресну из пепла... как феникс".

"Пф... дурак".

Дождь выщёлкивает по окну замысловатую, холодную фугу. Знаешь, один эскапист уже никогда не уйдёт из этого дома. В каком-то из миллионов слоёв мультивёрса. В одной из вероятностей, переплетённых тесным клубком. Где-то тот, что зовёт себя Францем, всецело

не по-человечески и беспредельно

навеки счастлив.

Но это, увы, не я.