Аннотация: Злой колдун умирает в самом начале истории "Последняя". Кто он и откуда? Почему стал таким, зачем совершал преступления? Рассказ - жизнеописание Морипа, который превратился в опасного ведьмаря Мориша.
- Мори, посиди спокойно в уголке, пока я работаю. И не отвлекай меня...
Семилетний Морип Тропп ссутулил худые плечики и угрюмо пошаркал в объятия теней за столом отца, Полайи Троппа, старшего писца в крупной адвокатской конторе. Тут проходило детство Морипа. Так оно ему и запомнилось.
Полумрак. Тусклые пыльные окошки. Безрадостно долгие дни, пропитанные духотой и запахами бумаги, чернил, свечных огарков... Среди потасканных, как его отец, голодных людишек, согнувшихся над кипами листов, шуршащих перьями, бормочущих под нос... Среди картотек, бюро, многоярусных забитых документами шкафов... В безделье и бедности.
С восьми до часу Мори погружался в оцепенение. Он вынужденно овладел этим искусством, чтобы не впасть в безумство. Порой у него получалось усыпить себя - нечасто, впрочем. На жестком табурете всласть не подремлешь.
С часу до двух - краткий миг свежести. Отец выводил Мори на улицу. Они ели жареную картошку из кульков или сдобу, купленную у лоточника, гуляли по коротенькой набережной Гривлина, изредка Полайи угощал сына леденцом на палочке.
- Извини, Мори, ты скучаешь, знаю. Но я для тебя же стараюсь. Мы накопим на твое образование. Ты у меня смышленый, ты вырастешь замечательным человеком, я чувствую. А мама на небесах станет тобою гордиться...
С двух до семи Морип изнывал от неподвижности и бездействия пуще прежнего. Он бы помечтал об играх со сверстниками, загородных поездках и еще о каких-никаких детских забавах, будь Мори осведомлен о подобных способах коротать время.
Полайи Тропп, потерявший молодую горячо любимую жену, теперь болезненно страшился потерять и сына. С самой ее смерти Полайи не отпускал от себя Морипа ни на миг. Он вымолил у хозяев разрешение брать мальчика в контору. Благо, Мори, тихий хмурый ребенок, таких называют маленькими старичками, никогда не причинял неудобств. Он и десятка фраз не обронил в стенах общего зала - за все годы посещений.
Морип терпел. И терпел. И терпел...
Невозможно? Он не догадывался, что это невозможно.
Жизнь для Морипа начиналась с семи вечера. Ужин в дешевой харчевне: чесночная похлебка, пшеничная лепешка, сыр. Дорога - приятная, длинная, под темнеющими громадами облаков. Морип с удовольствием шевелил ногами, руками, крутил головой и тайком корчил рожицы пробегавшим мимо кошкам. А Полайи говорил - как правило, о почившей супруге. Он тосковал по ней, по "второсортной актрисульке из затрапезного театра". Разумеется, он не считал ее таковой, зато его семья из мелкопоместных дворян очень даже считала. Родственники отвергли несчастного Полайи из-за его женитьбы. Ладно, двоюродный дядюшка пристроил блудного племянника трудиться к стряпчим. А госпожа Тропп тайком от господина Троппа снабдила обожаемого сына деньгами, чтобы у Полайи было пристанище в Гривлине.
Морип почти не знал матери, а деда с бабкой - и подавно, а посему рассказы отца его не трогали. У Морипа имелись горести посерьезнее: как бы ухитриться и бодрствовать до зари, чтобы потом его сморило вплоть до обеда.
По возвращении в мансарду (Полайи сумел выторговать ее у сестры товарища, хотя дом числился доходным), Морипа ждали занятия. Отец обучал его грамоте, чистописанию, математике. Очень неплохо, кстати, обучал, Морипу нравилось. Однако читали они в основном "Заповеди Божии" и "Откровения Святых", ибо Полайи намеревался взрастить сына праведником. Морип едва ли постигал суть мудрых текстов, но выплетать из букв слова и произносить их, произносить... Это ли не блаженство после тягостной немоты?
К сожалению, уроки заканчивались быстро. Обессилевший Полайи добредал до постели и проваливался в глубочайшее забытие. Разгроми Морип всю их чердачную квартирку, отец и тогда не очнулся бы. Но шуметь Морип остерегался: соседка-торгашка снизу и выбранит и за уши отдерет.
При тусклом свете масляной лампы мальчик выстраивал на полу оловянных солдатиков, угрюмо глазел на них, сшибал поочередно ногтем, засовывал обратно в коробку. А что еще с ними, болванами, затеять? Он представления не имел. Затем Мори упорно листал отцовские альбомы с гравюрами. Полайи в бытность студентом Гривлинского университета собрал шикарную коллекцию. Морипа интересовали картинки, но вскоре он чувствовал, что веки его смыкаются. Морип натягивал куртку и через треугольное окошко вылезал на крышу. Там, между труб, черепичных скатов, козырьков и карнизов он создал собственный мирок - мирок тайного наблюдателя. Здания в квартале лепились друг к другу: подсматривай себе через окна, да и сверху на улицы обзор отменный.
В результате этих бдений Мори повидал немало - из того, что мальчику видеть не следовало бы. В итоге Морип, не успевший окрепнуть ни морально, ни телесно, прочно усвоил, что существование человеческое - штука непонятная, болезненно-тягомотная и омерзительная. Как приспособиться к такому, он сообразил позже.
По достижении Морипом девяти лет Полайи сдержал обещание и оплатил сыну подготовку у профессора Флоэма. Сей благообразный муж четверть века преподавал ораторское искусство, потом - философию, но притомился и удалился на покой. В порядке развлечения господин Флоэм переоборудовал гостиную под классную комнату и открыл "Частную дневную школу для юношей высоких достоинств". За весьма приличную сумму он обещал "авторский подход, дабы взлелеять могучий ум" и поступление в Гривлинский университет.
Первые два месяца, сентябрь и октябрь, Мори дичился ужасно. Его ошеломили и сам профессор, который умел болтать о всякой всячине часы напролет и компания из шести мальчиков - они тоже не стеснялись болтать: и с господином учителем, и между собой. Уроки Флоэма делились на: "бедламные" (когда разгорались буйные обсуждения исторических свершений, образчиков искусства, законодательных актов, религиозных течений) и "немые" (когда профессор обязывал решать уравнения, зубрить параграфы, корпеть над сочинениями, а сам затворялся в буфетной, где мирно посапывал у камина, пригубляя ароматный ликер из хрустальной рюмочки).
"Мямлик", "Тупарь", "Бубнилка" - скверные прозвища, коих удостоился Морип от одноклассников. Все мальчики были взрослее него, и всех несусветно потешали его трудности с устной речью. Но мало-помалу Мори обвыкался, чему посодействовал и господин Флоэм, взявший под крыло прилежного тихоню. Мори действительно старался. По сравнению с прозябанием в адвокатской конторе, занятия казались ему удивительным, пусть и головоломным приключением. На обзывательства, тычки и колкости Мори внимания не обращал. Да и профессор резко пресекал любые проявления грубости в своем учреждении. А надо заметить, что Догован Флоэм, громогласный, высоченный, с пышными седыми бакенбардами, пользовался исключительным авторитетом у воспитанников.
Со временем дразнить Морипа прекратили. Он обзавелся приятелем, Обиусом Марли, что по весне пополнил ряды "юношей высоких достоинств". Вместе с пухлым неторопливым Обиусом Мори часто задерживался допоздна, чему господин Флоэм отнюдь не препятствовал. Мори не хотел торчать на работе с отцом (у них был уговор, что после школы Мори идет туда), а Обиус не хотел возвращаться к матери, владевшей магазином дамского платья. Мальчики читали, грезили о путешествиях, склоняясь над географическими картами, шептались украдкой, а профессор изредка заглядывал и улыбался добродушно. У них даже традиция укоренилась - вечернего чаепития втроем.
И все бы хорошо, но в Морипе зрела обида на отца. Сравнивая прежнюю жизнь с теперешней, Мори понимал, сколь много отнял у него Полайи из-за своей непомерной тревожности. Все детство Морип изнывал в заточении, оторванный от общества, от сверстников. Получив же глоток свободы, он обнаружил в себе жажду, что переросла в неистовую жадность: до книг, до прогулок, до новых ощущений и впечатлений.
Бездетный профессор Флоэм прикипел к Морипу и Обиусу всем сердцем. По выходным он отправлялся с ними в музеи, театры. Они посещали концерты, открытые лекции, ездили за город... И разве удивительно, что Морип восхищался господином Флоэмом, как восхищаются магическим ключом, отпирающим все двери?
Воспользовавшись связями, профессор отомкнул для Морипа и врата Гривлинского университета. Нет, Мори сам бы наверняка поступил, но не студентом-стипендиатом. Полайи едва не лопнул от гордости. Охлаждение в отношениях с сыном уже не казалось ему непомерной платой за триумф. А тут еще господин Тропп старший захворал. Да так серьезно, что смягчился, простил мятежного Полайи, примирился с ним, восстановил в наследственных правах и отошел в мир иной. Бросив службу в адвокатской конторе, Полайи всецело погрузился в заботы о матери и о поместье. На Морипа обрушилось вожделенное приволье, деньги, положение.
Два семестра Мори, скорее по привычке, успешно постигал науки, но потом круговорот пирушек с разудалыми дружками, балов и пленительных барышень затянул его. Морип лишился стипендии и даровых апартаментов. Пожалуй, его бы выдворили за неуспеваемость не вмешайся профессор Флоэм. Он же сумел урезонить Морипа. Тем более и сам юноша не желал покидать альма-матер: ведь он только-только стал членом тайного братства "Повелителей". Абы кого туда не принимали, но на кутежах Мори сблизился с младшим лордом Хивси, щедро угощая того коньяком, чем и заслужил покровительство.
В стылом подвале восточного флигеля Гривлинского университета кучка дерзких студентов по ночам во вторник и пятницу собиралась для проведения жутковатых, загадочных и совершенно бестолковых ритуалов. Целью их было получение власти над миром идей, миром вещей - словом, над миром. Полтора месяца понадобилось Морипу чтобы причислить мистерии братства к идиотским спектаклям.
- Надутые индюки! Понашили себе мантий из фиолетового бархата с серебром, наклепали уродливых костяных масок и тростей, размахивают ими, чушь какую-то порют на древнешетэльнском, - пожаловался Мори господину Флоэму. - А из всех достижений - графеныша Мьюрима одолела икота...
По воскресеньям Морип неукоснительно заглядывал к профессору. Они чинно беседовали в светлой маленькой столовой, подкрепляясь разнообразными закусками и смакуя вино.
- Ну-ну, дорогой мой, когда это вы успели проникнуться столь мрачными настроениями? - пожурил Флоэм и добавил: - Подождите немного. Лично для меня опыты, полученные в "Повелителях", оказались весьма полезны.
Именно господин Флоэм известил Морипа о тайном братстве и посоветовал вступить в него.
- А почему бы вам, сэр, не поделиться этими опытами сразу? Сберегли бы мое время, - пробурчал Мори, отправляя в рот золотистый сухарик и ломтик копченой грудинки.
- Есть истины, сударь мой, кои необходимо извлекать самостоятельно, - с долей назидания вымолвил господин Флоэм. - Но вы все узнаете. Попозже.
Мори потерпел еще, но то ли "Повелители" ныне измельчали, утратив редкостные умения, то ли профессор их переоценивал... Строго говоря, Мори уяснил, что есть вероятность существования неких сил, и якобы их можно употребить себе во благо, а врагам во устрашение. На деле же никто из братства при Морипе в том не преуспел. Галиматья, решил Морип и сосредоточил помыслы свои и стремления на прехорошенькой мисс Фелисити Билтол: она заинтересовала его на летнем празднике в парке.
Следует отметить, что из невзрачного угрюмого мальчика Мори превратился в статного юношу, притягательного для романтичных девиц эдаким мрачноватым обаянием. Он не болтал лишнего, был скуп на улыбки и расшаркивания, одевался по моде, но без пестроты, а потому многие подозревали в нем глубокий ум и страдающее сердце. Ум и вправду наличествовал, сердце - увы. Морипу нравилось внимание противоположного пола, оно льстило ему. Морипу нравились чувственные удовольствия, как и все потворства плоти. С соответствующими целями он, во-первых, вращался в свете, а во-вторых, почитался завсегдатаем в "Изящном салоне госпожи Верферелл" (поскольку бордели в Онсельвальте ханжа-Наместник запретил).
В двадцать с половиной лет Морип получил степень бакалавра истории, обручился с мисс Билтол, позарившись на ее баснословное приданное, однако не прекратил ни учебу, ни загулы. Ему полюбился Гривлинский университет с его величественными серыми зданиями, башнями и башенками, полюбилась и роль студента. Он надумал углубиться в хитросплетения философии. Полайи одобрил и это, и помолвку, снабдив Морипа средствами. В идиллической слепоте своей Полайи не подозревал, что третья их часть тратится на белокурую Элинор, восьмую из пятнадцати обворожительных "племянниц" госпожи Верферелл, и на выпивку.
Четыре года Морип наслаждался. Лекции и занятия не обременяли его, часы в богатой старинной библиотеке приносили удовольствие, а когда штудии надоедали, он умел полностью выбросить все премудрости из головы и развеяться с приятелями, девицами, либо с кроткой ангелоподобной невестой в загородной усадьбе ее родителей. Потехи ради он порою участвовал в обрядах "Повелителей". Каждую неделю аккуратно навещал господина Флоэма.
Женился Морип по принуждению. Оттягивать было некуда: мистер Билтол, тревожась за честь свою и честь дочери, едва не за шиворот приволок Морпа в церковь.
Тихие прелести семейной рутины быстро утомили молодого человека. Супруга оказалась мила, навязчива и до тошноты хлопотлива. Гривлинский особняк, который снял для новобрачных господин Билтол, навевал на Морипа хандру, а посему гостил он там нечасто, оправдываясь научной работой. А затем жизнь прекратила выдавать Морипу авансы и начала предъявлять счета. Посыпались удары. По юго-западным графствам Онсельвальта пронеслось моровое поветрие. От него скончалась бабушка Морипа, чуть позже - отец, а самое печальное - господин Флоэм. Морип и сам тяжело болел, подхватив легочную гниль от профессора, когда сидел у его постели.
Оправившись от горячки, ослабевший Морип обнаружил, что он собственник поместья Троппов и половины дома господина Флоэма, ибо тот отписал свое имущество поровну ему и Обиусу Марли. Помимо того, Морип сделался отцом малютки Лиабэль. Ни одно из обстоятельств этих Морипа не вдохновляло.
Намаявшись с бумажной волокитой по вопросам наследства и с поиском надежного управляющего, Морип опять захворал - от внутреннего истощения, как заключил семейный доктор. Морип чувствовал себя в западне, точно вернулся в минувшее, в ненавистную затхлую контору. Прикованный к постели он терпел назойливые заботы жены, тычущей ему в лицо вопящим младенцем, терпел разглагольствования тестя Билтола касательно ведения хозяйства, терпел унизительные процедуры с пиявками и припарками, глотал пилюли...
Лишь Обиус Марли, давний школьный приятель, дарил Морипу немного свежести. Поступив в университет, они быстро отдалились. Тяготевший к естественным наукам и размеренности, Обиус осуждал поведение Морипа. Теперь же, из-за господина Флоэма, точнее его завещания, они часто виделись. Обиус намеревался продолжить труды профессора по взращиванию интеллекта у юных оболтусов и с жаром посвящал в свои планы Морипа. Морипу было начхать на оболтусов, он жаждал сбежать из семейного гнезда, хотя бы мысленно, в чем, посредством разговоров с Обиусом, преуспевал. А потом Морип сбежал в действительности. Врач посоветовал ему оздоровительное путешествие к морю, на юг. Под этим предлогом, не взяв с собою никого, кроме слуги, Морип укатил во Фьор-Нэрси.
Это была отдельная глава его жизни или даже - отдельная жизнь: под ласковым теплым солнцем, наполненная ароматами специй, трав и соленых бирюзовых волн, среди нагретых камней узких домов, мостиков и улочек столицы Лоньец. А какие здесь встречались женщины! Златовласые, смуглые, голубоглазые, с гибким станом и порочными губами. Морип, питавший особую склонность к ярким красавицам, мгновенно воспрянул. Мир заиграл для него радужными красками витражей, пышных нарядов куртизанок, рубиновых и опаловых вин...
Морип заранее выяснил, что в Лоньеце обретается лорд Хивси, его "брат" из "Повелителей", и в первую очередь засвидетельствовал тому почтение, заручившись его поддержкой. С помощью Хивси освоился Морип в кратчайшие сроки, недурно овладел фьорским языком, снял двухэтажное палаццо. Поправлять здоровье Морип решил, так сказать, на широкую ногу. И долгое время это ему удавалось. Но год шел за годом, и нога сия начала "усыхать".
Невзирая на далекое от денежного благополучия детство Морип не отличался ни бережливостью, ни рачительностью. В Гривлин он возвращался редко, в основном с тем, чтобы пополнить кошелек. Да и дорога неблизкая: изнурительное месячное плавание вдоль западного побережья Эмьинора.
Поместье Троппов Морип оставил на тестя Билтола и управляющего. Женой и дочерью не интересовался, откупаясь заграничными побрякушками и отговариваясь мифическими исследованиями в области философских учений Фьор-Нэрси. Супруга же отмечала, что с каждым приездом наружность и характер Морипа претерпевают отчетливые изменения. Он стремительно дурнел и грубел, он терял самообладание, пугал вспышками ярости, злобной нервозностью. Излишества, хмель, беспутство накладывали на Морипа удручающий отпечаток. Но ему было мало: он жаждал удовольствий, остроты, дикой, неистовой свободы. Карнавалы, чревоугодие, сластолюбивые дамы приедались. Морип увлекся азартными играми, ночевал в опиумных курильнях...
Себя он оправдал так: "Раз существование человеческое - штука непонятная, болезненно-тягомотная и омерзительная, значит надо стать омерзительным, дабы приспособиться, вплестись в канву". Частенько он повторял это лорду Хивси, и лорд с готовностью поддерживал его, подбивая на очередные сумасбродства. Все их эскапады оплачивал Морип, в том числе за Хивси, который растранжирился давным-давно.
Иные из пассий Морипа тщились спасти его: избавить от гнусных привычек, отдалить от дурных компаний. Более всего преуспела в этом вдовая баронесса Дуво. Она, пленившись сумрачным обаянием и обманчивой скорбью, увезла Морипа на свою роскошную виллу. И Морип почти что опамятовался. Поиграл в раскаянье, начитался мудрых сочинений, взялся за написание трактата. А затем улизнул обратно в Лоньец, пресытившись и порядочностью, и баронессой. Заодно он сманил ее миленькую наивную племянницу.
Влиятельная госпожа Дуво пришла в бешенство. Она ославила Морипа так, что многие двери перед ним захлопнулись. После чего Морип падал и падал в глубины вязкой скуки, греха и разложения, пока не помер тесть Билтол, а управляющий не испарился, умыкнув изрядную долю выручки от поместья Троппов и золотой ларец с жемчугами покойной бабушки.
Кляня белый свет, Морип отправился в Гривлин, наспех распродал две трети недвижимости, прокутил деньги во Фьор-Нэрси, попытался наладить там торговое дело, с треском прогорел... В итоге Морип вернулся на родину: ущербный, недужный, пропитанный отвращением ко всему и с длинным хвостом из долгов.
Госпожа Фелисити Тропп с трудом узнавала супруга в этом смуглом иссохшем язвительном старике. Морипу было чуть за сорок, а выглядел он на все семьдесят - цена за пятнадцать лет буйных увеселений под чарующим южным небом. И пусть бы ее, внешность, но Морип смертельно подорвал свои телесные силы. Разлитие желчи, подагра, изношенное сердце, всплески нервического помешательства и букет зараз нескромного свойства... Доктор, осмотрев и допросив Морипа преисполнился изумления. Изумлялся он, собственно, тому, что Морип до сих пор не распрощался с бренным миром.
- Воистину, сколь слаб порою человек, столь он порою и непотопляем, - покидая монументальный особняк Троппов, дивился врачеватель.
Его госпожа Фелисити вызвала, потому как муж ее неделю просидел взаперти, в своем кабинете, поглощая коньяк, периодически громя обстановку и по-вурдалачьи завывая. Доктор не отказался пользовать Морипа, но предупредил его близких, что лечение едва ли увенчается успехом. Госпожа Тропп не огорчилась. Дочь Морипа, юная Лиабель - тоже. Отца она боялась, а теперь и презирала. Обе надеялись на скорое избавление. И Морип надеялся, терзаемый ядовитым отчаяньем и немощностью.
К добру ли, к худу вмешался Обиус Марли, приятель Морипа. Он директорствовал ныне в школе господина Флоэма, а по вторникам, четвергам и субботам являлся к Троппам: позаниматься с Лиабэль историей и орфографией да попить чаю с милейшей госпожой Фелисити на правах друга семьи.
Обиуса, от природы честного и мягкого, грызла совесть. Господин Флоэм - покойся он с миром! - некогда взял с него обещание, что Обиус не бросит Морипа в беде, что постарается наставить его на путь истинный, ибо профессор еще тогда понимал: любимый воспитанник катится по наклонной. А Обиус не только забыл о вечно отсутствующем Морипе, но и посмел тайно боготворить его вторую половину. Сама же госпожа Тропп ненароком подливала масла в огонь. Чуткая к требованиям общества, она усердно печалилась и увлажняла очи слезами из-за угасающего мужа. Обиус принимал ее траур за чистую монету и в итоге не стерпел. Он преисполнился решимости. Посетив же исчахшего Морипа в темной воняющей лекарствами спальной, послушав его стоны и злобное шипение в свой адрес и в адрес сиделки, Обиус ужаснулся и устыдился.
Сутки он потратил на обдумывание и тщательную подготовку. Затем нагрянул к Троппам в час пополудни, выпроводил всех из комнаты и от волнения церемонно обратился к Морипу:
- Ответь мне, друг, хочешь ли ты быть исцеленным?
В горле Морипа заклекотало. Он рассмеялся, и тут же его скрутило.
- А ты как считаешь, олух?! Провалиться тебе! - захрипел Морип, бледнея.
Дальше ему почудилось, что он заснул. Или, напротив, очнулся от кошмара агонии. Обиус прошептал некие слова, и судороги Морипа начали утихать. С него точно срезали шипастые путы, сдернули вонючее, пыльное одеяло весом в тонну. Ошеломленный Морип замер, разметавшись на сопрелых подушках.
- Я избавил тебя от болей. Это временно, - пояснил Обиус. Его круглые очочки сползли с переносицы, лоб с залысинами тускло отсвечивал в полумгле. - Но мне доступно тайное искусство, я попробую излечить тебя. Ты должен принести клятву, что с сего дня не притронешься ни к какому дурману, ни к каким опиумным куреньям и не станешь пить ничего, крепче эля.
- И что это за жизнь? - просипел Морип.
- Я не буду помогать, если ты намерен губить себя и своих близких. Выбор за тобой, - твердо сказал Обиус.
- По сути, выбора нет...
Могила не слишком пугала Морипа, он уже умирал: от скуки, от омерзения к людям, от тоски по прежнему Морипу, мальчику, который умел радоваться. Он также умирал в наркотическом бреду - внутри ничто, снаружи ничто, везде ничто... Но Морипа страшили муки, их возобновление.
Обиус протянул ему листок с выверенным текстом зарока. Морип озвучил сквозь зубы, и Обиус опять пробормотал несуразицу. Затем коснулся лохматой головы Морипа. Тот ощутил тепло ладони и отчего-то вспомнил господина Флоэма.
- Только забери меня отсюда, Обиус, - вырвалось у Морипа. - Забери меня в дом учителя, ведь половина моя...
Впоследствии Обиус жестоко поплатился за согласие. Его нередко поражало, что в этом мире заботу и блага получают вовсе не те, кто их заслуживает. До чего глупая несправедливость, возмущался он. А теперь сам пестовал такого вот захребетника.
Выздоравливал Морип небыстро и гонял товарища безжалостно. Обиус варил для него снадобья, растирал его мазями, колдовал над ним в меру скромных своих познаний, выводил на прогулки в яблоневый садик профессора, читал перед сном... Вдобавок Обиус всячески пособлял госпоже Фелисити Тропп, вынужденной рассчитать лакеев, продать городские хоромы и переселиться в обиталище менее дорогое по содержанию. Дочь Морипа, Лиабель, по счастью, устроили в хороший гривлинский пансион, дабы оградить от уныния и неурядиц, связанных с обнищанием семьи.
Зато Обиус Марли очень сблизился с госпожой Тропп, это окрыляло его и придавало бодрости. Морип, между тем, не спешил ни поправляться, ни участвовать в поправлении дел имущественных. Пускай женушка и теленок-Обиус хлопочут, а ему требовалось понять, как и для чего существовать дальше. За три месяца Морип отлежался и окреп, но еще полгода разыгрывал хворобу, находя в том мрачное, горькое утешение. Он пытался заткнуть им дыры от сокрушивших его ударов судьбы.
Дыра первая - Морип превратился в желтушного никчемного старика. Когда? Почему? Морип и не замечал раньше. Собственное уродство ранило его.
Дыра вторая - он утратил богатство и положение в обществе. Нет, полностью средств не лишился, но шиковать было не на что.
Дыра третья - его уже не привлекали женщины, они опротивили ему. Морип щедро растрачивал на них мужскую силу. И в итоге растратил.
Дыра четвертая - его отрезали от источников наслаждения: хмеля и курений. Морип проверял. Едва он смог передвигаться, как ускользнул вечером из особняка Флоэма, где Обиус отвел Морипу весь второй этаж, и опрометью кинулся в кабак. Виски, бренди, крепленое вино, даже темное пиво застревали в глотке и вызвали тошноту. Цветочный кларет и золотистый эль - позволенное ему отныне пойло. Вульгарный табак - его курево.
Скука, неприкаянность, осознание того, что окружающим плевать на тебя, что впустую растратил время и таланты - все эти язвы разъедали Морипа. Ему не на что было опереться, не за что зацепиться и выползти из сточной канавы... пока он, слоняясь как-то утром по комнатам, не обнаружил в маленьком кабинете дневники господина Флоэма.
Профессор! Великий, любимый. Он спас Морипа в детстве, спас и теперь.
Сгорбившись в мягком сафьяновом кресле, читая остроумные заметки господина Флоэма, Морип отгородился от действительности: от бремени своего падения, от топота и стрекотни адских школяров Обиуса внизу. А потом Морип внезапно нашел смысл, нашел цель.
Обиус Марли поздравлял себя: подопечный воспрянул духом, занялся библиотекой профессора, изучает его тетради. Морип прекратил донимать Обиуса брюзжанием и капризами, извинился за причиненные неудобства, восхвалял терпение и мудрость товарища. Правда теперь Морип ежедневно расспрашивал Обиуса о колдовстве. Ну а кто бы не заинтересовался на его месте? Господин Флоэм предостерегал Обиуса, дескать, нельзя распространяться о запретном искусстве. Но ведь Морип не чужой! И, не подхвати Флоэм губительную лихорадку, сам бы все растолковал ему.
В конце концов упорством и лестью Морип вытянул из Обиуса те крупицы сведений, которыми поделился с ним господин Флоэм. Жалкие огрызки. В основном - рецепты микстур, притираний, травяные сборы и подобная белиберда. Морипу претило возиться с такой мелочевкой. Несколько врачевательных заклинаний - и те не получались у Морипа: ни обезболивающее, ни общеукрепляющее, ни заживляющее. Он приспособился ткать недолговечные мороки. Да разве же это власть? Балаганная потеха. Нет, у него иная стезя, он чувствовал!
Изыскания Морипа были алчными, беспорядочными. Окрыляющая надежда сменялась безднами отчаяния, негодованием на Флоэма. Почему он не раскрыл свои секреты? Почему ограничился туманными намеками? Морип то штудировал дневники профессора, то советовался с ярмарочными шарлатанами, дряхлыми гадалками и прочими обманщиками... И с каждой неудачей Морип все больше и больше стремился к магии. Стремился доказать себе, что он еще чего-то стоит.
С женой и дочерью Морип не виделся месяцами. Зато жаждал бесед с Обиусом, подозревая товарища во лжи. Вдруг он не поделился с Морипом важным? Обиус уже шарахался от него, и после уроков, мигом сбегал. А Морип буквально переворачивал все в доме вверх дном, рассчитывая наткнуться на какой-никакой тайник профессора.
Морип переоценил господина Флоэма. Тайниками тот не озаботился. Чердак. Захламленный маленький чердак, набитый грязными побуревшими книжонками. Под блеклой обложкой одной из таких Морипа ждала награда - воспоминания о студенчестве Флоэма и о "Повелителях". Именно на встречах братства юный Флоэм получил знания о волшебстве, что и описал в подробностях. Но ничего принципиально нового Морип для себя не почерпнул, за исключением пары строк:
"...магистр Элэрик в порыве благожелательности обмолвился о "Первом Тихослове Харольда" - опасном манускрипте, спрятанном где-то в подземельях университета. Я поклялся не прикасаться к нему и никому не говорить о нем, хотя искушение обладать этим сокровищем я поборол не без внутреннего напряжения. Я все еще уповаю на то, что мне посчастливится взглянуть на труд Харольда, только взглянуть..."
Морип ошалел от радости. Проникнуть в подвалы - легче легкого! Он столько лет посвятил Гривлинскому университету, он исследовал его вдоль и поперек, ему ведомы все черные ходы, все задние калитки!
Без промедления Морип ринулся в бой. Впрочем, бой обернулся утомительной, муторной осадой цитадели. Препятствия возникали на каждом шагу: привратники и сторожа, толпы народа, холод, сырость и темнота заброшенных коридоров, собственная немощность и денежная скудость... Лето сменилось зимой. В блужданиях Морип простудился и заболел. Оправился лишь к маю.
Он почти сдался, почти сломался. Он пролеживал в кровати сутками и жестоко корил себя за то, что по молодости не уделял внимания болтовне собратьев из "Повелителей". Из нее наверняка можно было выцедить что-то полезное. Некогда слышанная фраза или фразы шевелились на задворках его разума, и Морип изнывал, напрасно пытаясь выудить их.
Морипа покинули: с начала весны супруга гостила у сестры, за городом, и даже Обиус редко поднимался наверх, к товарищу. Морип опостылел им, да и самому себе. По утрам наведывалась служанка, крепкая туповатая девица. Готовила невкусную бедняцкую пищу, вытирала пыль, мыла полы и убредала прочь, сравнимая грацией с откормленной гусыней.
Под гнетом сонного оцепенения Морип возвращался мыслями в минувшее: иногда - в пору нежной юности, иногда - в солнечный Лоньец, к бесшабашным дням и увеселениям с лордом Хивси. Пьяные разгоряченные они слонялись вдоль бирюзовых каналов, насмехаясь над всем и вся...
Из заросшего садика в распахнутое окно лились птичьи трели. Деревья шуршали листвой. Морип уловил назойливое жужжание. Мухи, мухи, клятые мухи... Он подскочил на постели, сдавил голову руками. У него перед глазами вспыхнула картина. Вот оно. Близко! Ну же, ну! Звездное небо, цветочные гирлянды, бал-маскарад, музыка, скрипки и арфы, сверкающие камзолы, плащи, демонические маски.
- Вылитые болваны из "Повелителей"! - хохочет лорд Хивси, разбрызгивая золотое игристое из бокала. - Чванливые мракобесы! Трясутся над грошовыми секретами. Я однажды подсмотрел за старшими "братиками". Есть у них идол - толстенная глиняная жаба. Так они, разряженные, песни ей поют и молятся на нее.
- И приносят в жертву навозных мух! - перебил тогда Морип и закружил в танце какую-то барышню, восхищенный ее глубоким декольте.
До чего же давно это случилось... Морип выпрямился и криво улыбнулся. Не удивительно, что он позабыл!
В университет Морип пробирался по ночам, во флигель, именно тем окольным путем через парк, которым пользовались "Повелители" - прежние и нынешние. Нынешних Морип, естественно, сторонился, но теперь принялся за ними шпионить. Довольно скоро он выяснил, где хранится безобразная реликвия - в ларце, спрятанном под основанием многогранной колонны, что поддерживала низкие своды потолка в середине зала. Без колебаний Морип выкрал жабу, принес ее в кабинет. Расшвыряв бумаги и фолианты, водворил на стол и зажег лампу. Омерзительная грубо сработанная тварь вылупилась на Морипа, а он - на нее.
- Я помешался, - застонал Морип и рухнул в кресло. - Я помешался...
И что, разрази его гром, он будет делать с этой глыбой?! Что он себе навыдумывал?! При чем тут запретный манускрипт и колдовство? Морип едва не разрыдался от усталости и разочарования. А потом его захлестнуло гневом. Морип вскочил и швырнул жабу об пол. Она раскололась пополам, обнажив корешок, обтянутый черной кожей.
Морип нагнулся, поднял невзрачную книжицу в два пальца толщиной, пролистал. Завтра же он раздобудет словари и возьмется за перевод с древнешетельнского...
Через год пожилой господин в широкополой фетровой шляпе и добротном сюртуке уезжал из Гривлина. Августовский закат наливался пурпуром. Дилижанс подпрыгивал на ухабах, колеса скрипели, но тряска не раздражала господина. На его смуглом лице с опрятной бородкой тлела мечтательная улыбка. Напротив горбился синюшно-бледный паренек явно из клерков. Его мутило, кажется.
- Чудесный денек, - обронил Мориш и вынул из кармана трубку.
- И чем же он чудесен? - буркнул юнец.
О, Мориш сообщил бы ему, как мило он отобедал со своей женушкой и другом детства Обиусом Марли. Седло барашка - изумительная штука! А затем пряные сыры и кофий... А затем Мориш внушил слугам потребность сбежать из дому и проткнул насквозь заклинанием ледяного осколка и женушку, и друга детства. Мориш прекрасно знал об их порочной связи и, будучи заядлым изменником, не прощал измен. Кроме того, надо же ему проверить свой колдовской арсенал на человеческой плоти! Очень уж просто дались Моришу формулы из "Первого Тихослова Харольда". Хотя философы талдычат, мол, разрушать - не строить. Но Мориш далек от тщеславия, ему и титул разрушителя сгодится.
- Чудесен он тем, что впереди у нас великие свершения, - подмигнул Мориш, закуривая.
- Да неужто? - Молодчик позеленел и прижал ко рту носовой платок.
- Абсолютно точно.
Пока заклятий у Мориша - по пальцам сосчитать. Зато действенные! И он получит еще. Любезно со стороны Харольда написать, где он жил и трудился. А коли есть "Первый Тихослов", обнаружится и второй - закон. Поэтому - в Эльсул, в окраинное графство! На поиски драгоценного манускрипта!
К Моришу вернулась радость. Мир заблестел красками. Но они потускнели бы, проведай Мориш о том, что дочь его Лиабэль, тишком упорхнула из пансиона и решила навестить матушку. Южным ветерком девушка проскользнула на кухню и, взволнованная громкими голосами, укрылась в буфетной. Лиабэль слышала тираду Мориша. Мать он обзывал... ну, если по сути, падшей женщиной, а замечательного господина Обиуса Марли обвинял в смерти профессора Флоэма, которого он мог бы исцелить и не исцелил. В щелочку между дверью и косяком Лиабэль наблюдала сцену убийства. Из воздуха соткались прозрачные искристые кинжалы и растаяли, пронзив грудь матери и живот господину Обиусу.
Позже Лиабэль угодила в лечебницу для душевнобольных. Потом с ней поговорил вежливый седой мужчина, а через сутки - приятная, милая старушка. И Лиабэль забыла искристые кинжалы и убийство. Сестра матери увезла девушку к себе в поместье. Лиабэль горевала о маме, скончавшейся от сердечного приступа. Тетя не скупилась на внимание и ласку, опекая Лиабэль.
"Второй Тихослов Харольда" Мориш разыскать не успел. Охотник Онсельвальта взял его след. А кто-то взял след Охотника...
Мориш ненавидел свою широкополую фетровую шляпу. Он бы смял ее и растерзал. Но ведь она принадлежала ему. А он и так смял и растерзал почти все, что ему принадлежало.