Аннотация: Встретились на дороге мальчик и собака... Предупреждения: жестокое обращение с животными, смерть персонажа, графичное описание насилия
Пса Матюшка заметил сразу, как вышел из лесу на большак. Тощая рыжая дворняга трусила по пыльной обочине. Стоило Матюшке выйти из-за куста, и собака сразу замерла, так и не опустив левую лапу на дорогу, вперилась запавшими слезящимися глазками из-под свалявшихся колтунов и оскалилась. Правда, не зарычала.
Матюшка остановился, не сводя с нее настороженного взгляда. Ну как кинется? Если пес дикий, то пиши пропало. Хорошо, если погонит с лаем и отстанет, а если искусает? После утомительных и бесплодных поисков в лесу чего-то съестного встреча была ой как некстати. Устал Матюшка, устал, и совсем неохота ему была от собак бегать. Да и дорога здесь вот просохла, словно лето уже, а дальше грязь непролазная, не успела весенняя водица еще отойти.
Пес медленно, настороженно поставил лапу, приняв более удобную для прыжка позицию. Матюшку окатил липкий холодный страх, словно и не прижаривало солнышко сквозь домотканную рубашку. По всему телу побежали кусачие мурашки, забираясь аж в самые немытые волосенки. Так же медленно Матюшка опустился на корточки, вытянул открытую ладошку псу навстречу и позвал дрожащим голосом:
- Куть, куть, куть... Хороший песик, иди сюда.
Пес не бросился, но и не попытался повернуться и убежать, только смотрел. Опытный пес, но и Матюшка не вчера от мамкиного подола отцепился. Он уселся поустойчивей и прибавил в голос меду:
- Кутенька, маленький, иди сюда. Не обижу, не боись.
Пес вдруг обмяк как-то, словно вот стоял, как соломенное чучелко, на палку надетое, а тут палку-то и выдернули. И упало чучелко, где там снопики, которые ручки да ножки. Вот и поверил, дурашка, ласковому детскому голоску. А может, вспомнилось время, когда был он не оголодавшей бездомной страхолюдиной, а кормленным домашним брехачом, который на веревке сидел да дом охранял. И хозяев побаивался, a все же любил. Понурился пес, хвостом вильнул и вдруг пошел, пошел к Матюшке, поднимая лапами облачка серой пыли.
Матюшка руку не убирал, все так и держал вытянутую, только кулачок сжал, словно есть у него там что. Голоднющий ведь пес, как есть не жрал давно. Когда оставалось до Матюшки пару шагов, мальчик заметил, что на шее у собаки болтается завязанная узлом веревка. И верно, дворовый был, не дикий.
Пес ткнулся влажным носом в кулачок, надеясь учуять запах кислого ржаного хлеба. Но от ладошки пахло смолой, пылью, прелыми листьями, застарелой грязью, а на еду и намека не было. Мальчик уверенней уже положил руку псу на загривок и потрепал. Давно пса никто не гладил. Не еда, но приятно, раньше-то хозяйские ребятишки нет-нет да набегут гурьбой и давай тянуть его за вислые рыжие уши, за шерсть, а иной и за хвост дернет. Своих пес не трогал, свои - это свои. А этот мальчик осторожно гладит, небольно. Треплет пыльную шерсть на шее, за ухом вот почесал...
Пес тряхнул головой и чихнул, отфыркиваясь. Матюшка смотрел на него открыто, улыбаясь, и в улыбке видны были редкие гнилые зубы. Вообще от мальчика шел какой-то неприятный, нездоровый запах. Пес хотел было попятиться, посидели рядком, пора и честь знать, раз ничего съедобного не обвалилось, и в этот момент Матюшка сгреб веревку у пса на затылке.
С хриплым взрыком пес поднялся на дыбы, пытаясь вывернуться, выдраться из ставшей вдруг такой неласковой руки, но Матюшка держал крепко. Он крутанул кистью, наматывая веревку крепче на кулак, так, чтобы придушить животину, а собака рвалась уже страшно, молча. Лапы ее скребли в мягкой дорожной пыли, не находя зацепки. Пес все пытался извернуть голову, чтобы достать до мальчишечьего горла. Он просто чувствовал, как клыки его вопьются в жилистую хрящеватую шейку, перекусят ее как цыпленка, и не будет рядом хозяйки, чтобы огреть его коромыслом или пихнуть ногой. Нет, он вгрызется в эту жалкую шейку, изорвет в клочья, будет глотать хлещущую из раны кровь, пачкаться в ней, пока не перестанет она течь, а потом поволочет теплое, такое вкусное тело вбок, к лесу, и будет жрать его, рвать куски из живота, сожрет его печень, легкие, его сердце...
Словами пес, конечно, не думал, но в глазах его горела неутолимая, жаркая ненависть, и Матюшка будто слышал его угрозы. Однако и в Матюшке поднялась она, - за то, что ходит тут этот кудлатый, за то, что живой. Ему уже не было холодно, наоборот, жарко, пот градом катился по замурзанной физиономии с оскаленным злым ртом. Изо всех сил он затягивал веревку у пса на шее, успевая отдергивать голову от диких рывков, от клацающих перед самым носом зубов. Пес не скулил, не выл - он хрипел, загребая когтистыми, мосластыми лапами, то валясь на спину, то изворачиваясь и приподнимаясь. И Матюшка падал на него поперек, удерживая, зная, что если отпустит - беда. Конец. Раздутый живот его болезненно хлюпал, штаны на коленках продрались окончательно, целая туча пыли накрыла их с псом, скрывая происходящее.
Наконец все затихло. Пыль медленно оседала в безмятежных солнечных лучах. На бездвижной собаке лежал ничком маленький мальчик. Оскаленная собачья пасть была полна пыли, ставший словно глиняным язык свесился бессильно на сторону. Матюшке медленно откатился в сторону и с трудом выпутал из веревки закостеневшие пальцы. И захихикал. Что, падаль, съела? Нет, не съела! Мы тебя съедим! Какое-никакое, а мясо! Еда! Теперь задами до дома, чтобы никто не увидел, а то набегут, раздерут, и клочка шерсти не оставят, все в вар пойдет... Давно голодает деревня, и откуда только пес этот приблудился? Поели не только собак и кошек - и ворон, и галок, и даже воробьев всех, и крыс, если словить могли. Поговаривают, что кое-где и людей уже едывали...
Матюшка поднялся, отер лицо рукавом, только размазав по потной коже пыль, и двинулся в сторону деревеньки, волоча дохлого пса за веревку.