- Здравствуйте. Вас беспокоит полковой священник Анатолий Песков. Мы закончили строительство Александра Невского храма и хотели бы украсить его стены фресками. Вы согласны нам помочь?
- Согласен.
- Спокойной ночи!
Великое случается неожиданно.
Как только священник "на том конце провода" положил трубку, я почувствовал, как привычная картинка моего московского быта треснула и рассыпается на фрагменты, напоминающие картонные пазлы. Так рассыпается (А-ах!) на мириады брызг морская волна, ударяясь грудью о гранит утёса...
Вскоре штатный ковёр-самолёт с двумя пулевыми ранениями фюзеляжа "выкрал" меня из лабиринта столичных улиц и перенёс в девственное предгорье Тянь-Шаня, на заснеженный берег неба.
- Неба?
- Да, рассматривая вытоптанную Сушками взлётную полосу Российского военного аэродрома, я понял, что небо начинается не где-то там за горизонтом, а прямо передо мной. Прямо передо мной голубая волна оплёскивает человеческое побережье, выманивая "на глубину" крылатых авантюристов и романтиков!..
Но обо всём по порядку.
Рассказ 1. Командир
Поселили меня в гарнизонной гостинице, в отдельном номере с видом на полковую баню. В первый же "прифронтовой" вечер я познакомился с военным лётчиком, квартирующим по соседству. Мы понравились друг другу, разговорились и в будущие дни пригубили не одну рюмку чая, встречаясь на кухне за дружеским ужином (если не было ночных полётов).
Разрешите представить: полковник Российских ВКС Горшелев Антуан Олегович. Добряк средних лет, с огромной шевелюрой каштановых волос, тронутых первой сединой. Рост штурмовой, средний. Черты лица тонкие. Глаза печальные и внимательные. Вежлив, предупредителен. На шее крестик.
...Командир звена подполковник Горшелев пятьдесят вёрст тянул подбитую, истерзанную Сушку до аэродрома. Кое-как сел. А когда выполз из кабины на руки товарищей и оглядел со стороны собственные крылья, крепко призадумался. Не верилось, что огрызок металла без хвоста, шасси, с пробитым фюзеляжем выпорхнул из рукавичек смерти и долетел до своих! На лицо было "обыкновенное чудо".
"Да, тут без Бога не обошлось, - решил Антуан, - завтра же иду креститься!"
- Андреич, пойдёшь в церковь крестить меня?
- Пойду, но крестить не буду.
- Как так?
- Крестит Бог, а я рядком постою, да помолюсь за тебя, командир, - ответил степенный техник Андреич.
- Зина, я креститься надумал. Пойдёшь со мной? - Антуан не без смущения обратился к полковой поварихе, - Андреич согласился...
- Ну, если сам Андреич согласился, так и я согласна! - весело ответила Зинаида, приложив руку к поварскому колпаку.
И пошли они втроём в церковь. Вот только неувязочка получилась. Как подошли к церковным вратам, стало Антуану не по себе. Видать, бес всполошился: "Ишь, куды собрался, Антошка-душегуб!"
Душегуб?
Как человек служивый, он исполнял порученное ему дело, бил врага. И его ли в том вина, что в делах смертных одной единственной правды не бывает?..
Короче, отвёл Антуан в сторонку будущих крёстных, а сам на утёк!
На утёк?
Э, нет, лётное слово крепкое! В следующее же воскресенье день лётчик Горшелев вошёл в храм и припал к алтарю. Вернулся он в полк российским крещёным гражданином, собеседником Бога.
- Небо - это что? - спрашиваю.
- Небо? - Антуан замирает, - Небо - это, как тебе сказать, это... мой дом. На Земле я в гостях. Томительно здесь, люди, вещи. А там!.. Знаешь, лечу я сегодня над перевалом, а внизу орёл, как кусочек старого времени, застыл, не шелохнётся. Я его облетаю, а ему хоть что, только крыльями чуть перебирает. Я кричу: "Коллега, посторонись!" А он в ответ: "Мир тебе, человек-птица!"
Эх, Боря, я даже в автомобиле порой тяну руль на себя. Если б не гаишники!..
- Как случилось, что ты стал лётчиком?
- Это история! Мой отец был страстный поклонник до всего небесного. Циолковский, Жуковский, Экзюпери - всех перечитал. Квартиру нашу, как мама ни серчала, превратил во фрагмент Татлиновского "Ле Татлина". Но где отец развернулся в полной мере, это в маленьком, кооперативном гараже. Огромное количество разнообразных летательных аппаратов, которые он мастерил каждую свободную минуту, превратили стандартную спальню для машин в авиационный ангар. Наш старенький Запорожец там просто не помещался и спокойно ночевал у ворот под смех соседей по кооперативу.
Его увлечённость передалась мне. Когда я после школы поступил в лётное училище, отец на радостях продал машину, залез в долги и купил... небольшой моторный самолёт. Хранил его на даче. "Для сына!" - отвечал он на вопросы товарищей.
- А имя Антуан как-то связано с Экзюпери?
- Эк-зю-пе-ри! Этими четырьмя стежками суровой нити пришита любовь отца к небу. Чистая любовь, промытая слезами матери...
Когда я родился, мама мечтала назвать меня Иваном, в честь погибшего на войне деда. Отец же ей со смехом говорил: "Маша, Иван Довлатович, батюшка твой, ведь лётчиком был, лётчиком! И погиб в небе! Что ж ты супротив лётной традиции возражаешь?" Мать любила отца и с ним всякий раз, поплакав, соглашалась. Один раз, правда, встала горой. "Не будет Антоша учиться на лётчика! Не хочу его смерти". И опять пришлось ей плакать, и опять соглашаться.
Так в беседах провели мы с Антуаном Олеговичем не один долгий вечер. Помню, как-то полковник пришёл за полночь. Я сидел на кухне и распечатывал путевые заметки из блокнота. Увидев меня, он нахмурился, как-то неловко поздоровался, прошёл в свой номер и закрыл дверь.
Утром следующего дня мы встретились на кухне. Ни о чём не спрашивая, я оглядел моего товарища и обратил внимание на припухлость век, верный признак бессонной ночи. Из приоткрытой двери его комнаты нещадно несло прогорклым "ароматом" скуренного табака. Я знал, что у него сегодня тоже полёты и участливо поинтересовался:
- Антуан, как вы себя чувтвуете?
- Неважно, в смысле не важно всё это. Будете кофе?
Я принял приглашение, мы сели. Антуан распихал растворимый порошок по чашкам и начал было заливать его кипятком, как вдруг осел, отставил чайник и произнёс:
- Какого ..., прости Господи, Серёга попёрся за перевал! Себя убил, ладно, полтинник пожил, нашему брату и того достаточно, но лейтёху-то молодого зачем угробил? У того жена, два малыша. Теперь что, из ордена, как из топора, прикажешь мальцам кашу варить? Видишь ли, помочь союзничкам решил. Те обделались со страху и давай трындеть: "Русо, выручай!" Ему же нельзя было туда лететь, и он знал, что нельзя, интернационалист хренов!
Я закончил приготовление кофе и спросил:
- Это то, о чём сегодня Яндекс трубит?
- Ну да. Быстро разлетелось. Стоит где промашку дать, шакалы с блокнотами тут, как тут - за уши не оттянешь!
Антуан механически помешивал сахар в чашке и рассеянно смотрел в окно, где над полковой баней набирало силы голубое гарнизонное утро. "Где он сейчас? - подумал я, - Может, летят они бок о бок с погибшим другом над перевалом, и отработав боекомплект по условному, или иному противнику, возвращаются домой с посадочным интервалом в пятнадцать секунд? А может, закадычный друг зазвал Антуана погостить, да приглядеть картографические особенности Того света. Бывает, в бою не разобрать - жив ты, нет ли. А лететь всё равно надо..."
Антуан закончил инструктаж молодых офицеров и неожиданно ночью съехал из номера. Утром на кухонном столе, за которым мы столько дней пили чай и собеседовали, я прочитал записку: "Боря, уезжаю не простившись. Выдалась оказия за Серёгу поквитаться. Помнишь, я рассказывал тебе про орла над перевалом? Не забывай его, дружище!"
Рассказ 2. Первое июня
Сегодня самое первое, самое маленькое июня - День защиты детей! Праздник в прошлом сентиментально-торжественный, ныне забыт совершенно и государством, и его взрослыми представителями. То ли детей не стало, то ли мы, растеряв российское прошлое, перестали думать о российском будущем? А может, что-то невзрачное, как похмелье, опутало житейские тяготы первого летнего дня? Так или иначе, нет детского праздника на Руси в 21-ом веке. Видимо, не нужны цветные мелки юным корифеям, с трёх лет свободно редактирующим мамину фотографию в последней версии ещё не русифицированной программы "Paint". Так решили родители.
...В далёкой, очень серьёзной российской воинской части на территории неба, подконтрольной оперативной службе ПВО, 1-ого июня выдалась дивная космическая амброзия. Солнце солировало!
Перед зданием гарнизонного клуба собрались счастливые нарядные мамы (вы же понимаете - в таких частях служат только контрактники, и живут они не в казармах, а семейно в гарнизонном городке). Мамы, как цветущие ветви розария, возвышались над суетливым муравейником малышей, пересчитать которых не представлялось никакой арифметической возможности. Играла музыка. Женщины-организаторы изобретали немыслимые соревнования для смышлёных, смешных и милейших карапузов. Кто-то прыгал через верёвочку, кто-то рисовал мелками на асфальте, кто-то картавил в микрофон - веселились все!
Глядя на праздник будущей осмысленной жизни, я невольно представлял, что каждую минуту этот человеческий рай может вздрогнуть от рёва гарнизонной тревоги. Огромные папы с ружьями и гранатами, на глазах притихших от ужаса карапузов, побегут на огневые точки, не успев даже попрощаться с мамами и любимыми крохами. А мамы, обняв малышей, бросив на асфальт сумки с переодеванием, коляски и апельсины, помчатся, как сполохи вихря, в бомбоубежище, о котором им столько раз говорили заботливые папы...
Продли, Господи, мгновения земного рая! Может быть, тогда мы наконец забудем, как выглядит земноводное пресмыкающееся зло. А наши души лёгкие, как пепелы*, поднимутся в небо над всеми гарнизонными ПВО и полетят в будущий день "на разведку" всеобщего личного счастья!