Аннотация: Продолжение биографической повести Ильи Ильича Белкина, главы 13-15: Вражда (13), Учёные старики (14), Баня (15)
ПОВЕСТИ ИЛЬИ ИЛЬИЧА
Часть 2
4. МОЙ ПУТЬ
(Продолжение)
Вражда (13)
Александр Петрович пропал надолго. Сначала он надеялся обойтись химиотерапией, потом сказал по телефону, что его будут резать и облучать.
Честно говоря, в то время я часто забывал ему позвонить, потому что Михаил Михайлович, разогнавший из отдела всех врагов, добрался до меня.
Всё чаще мы слышали, что Михаил Михайлович руководил всеми работами, включая выполненные до его прихода в отдел. Теперь он уверенно добавил к своим заслугам и мою модель, и наши статьи. А за мой демарш - работай, мол, тогда дальше один - лишил меня премии.
Уязвлен я был неожиданно, как всегда бывает с жертвами, и всё своё свободное время тратил теперь на придумывание достойного ответа.
То я хотел заявить, что начальник приписывался в мои соавторы, ничего не делая. Ведь я мог показать черновики и наработки, а он - нет. Но кто будет это проверять?
То я решал настроить против него банную компанию, в которую сам его привёл. Это была бы хорошая месть. Но зачем ради него напрягать остальных?
В общем, никакая придумка мне не понравилась. Получалось, что я сам виноват, раз принял правила игры, в которой моё поведение предопределено, предсказуемо и лишено свободы выбора. Я должен был соглашаться со всем, что требуют. Большего, чем могу, не потребуют, а что могу - отдай и не греши.
"Понял теперь, что был не прав?" - по-товарищески спросил меня Михаил Михайлович через два месяца наказания рублём. Он улыбался. Ему было, как с гуся вода. Как будто сделанная гадость облегчала его жизнь. Как будто он работал не с живыми людьми. Как будто я мог забыть обиду, сдавившую отверженное сердце.
"Ты согласен, что был не прав?" - переспросил он, давая понять, что для него нет близких и далёких, а есть дело, которому он служит, и которое не должно страдать от чьих-либо амбиций.
Своё унижение я переживал всю долгую в том году весеннюю слякоть. Только поздней весной, когда стало припекать солнышко, разными голосами запели птички, и все божьи твари радовались набравшей силу жизни, мои переживания потеряли остроту. В один из таких погожих дней пришел закрыть больничный лист и открыть новый отпущенный из стационара Александр Петрович.
После больницы он разительно переменился, выглядел как живой труп. Гренадёр по комплекции, крестьянский сын с широкими мужицкими руками, он был теперь вешалкой, на которой висел знакомый чёрный пиджак. Бледное лицо, на котором робко улыбались знакомые глаза - как из кино про вампиров. Худоба его тела была видна с головы до ног, куда ни посмотришь. Жалкое зрелище, рождающее мысль, что человеку осталось не долго.
Пока Александр Петрович болел, Михаила Михайловича назначили главным учёным института и посадили в новый кабинет на генеральском этаже. В кабинете этом сделали ремонт, вставили окно, купили оргтехнику, холодильник, стол с креслом и другую офисную мебель, отражающую статус хозяина.
Возможность кормиться в отделе генерал у него не отнял. В руках Михаила Михайловича остались все связи и финансы, а ответственность досталась новому начальнику отдела. Такая схема двойного управления с дополнительным передаточным звеном и контролем оказалась очень удобной и установилась со временем во всех отделах, имевших возможности для дополнительного заработка.
Отношения начальник-подчиненный приобрели форму вертикали власти, отражая произошедшие в стране перемены. Михаил Михайлович редко стал появляться в отделе, вместо "наш" научился говорить "ваш" - "ваш отдел", "ваш начальник". Почти всё его время заняли подготовка учёных советов, участие в планёрках и совещаниях, а также выполнение заданий генерала. Нами он теперь управлял по телефону, и только иногда вызывал к себе в кабинет, вникая в работы, где маячила надежда поднять на флаг новый научный результат.
Для меня это были положительные перемены. Раньше Михаил Михайлович стоял над душой: не давал думать, сидел за спиной или рядом с компьютером, пытаясь ускорить процесс. Полученная относительная свобода стала большим облегчением.
Начальник начал раздавать нам деньги в конвертах. Хотя суммы скрывались, все быстро поняли, что их уровень соответствует основной заработной плате. Поэтому важным для людей стало умение имитировать бурную деятельность. Главным стало не навлечь гнева, чтобы не отобрали положенное.
Михаил Михайлович всё чаще сбрасывал в отдел непонятные работы. Желающих выполнять их не было. Исполнители хорошо изучили его манеру заманивать доверительными рассказами о том, как все вокруг воруют и плодят одну бумагу, а мы пытаемся решать важные и нужные государственные задачи. Стоило только довериться товарищескому тону и согласиться, как ловушка захлопывалась, и вместо помощника ты оказывался рабом, отрабатывающим озвученные перед заказчиком авансы.
Как умный человек, Михаил Михайлович видел все наши уловки и всё больше убеждался в хитрости людей, которые не хотят работать. Особенно портилось его настроение перед раздачей денег, пока не был определён очередной бездельник, и пока жертве очень эмоционально не были объяснены её прегрешения, за которые следовало наказание пустым конвертом.
Отряд исполнителей менялся и редел. Из старых, кроме меня, остались новый начальник, отрабатывающий обещанные полковничьи погоны, и заболевший Александр Петрович. Спрятаться и не навлечь на себя гнев Михаила Михайловича, видящего насквозь, стало крайне тяжело.
Пока Александр Петрович болел, мне ещё пару раз не удавалось увернуться и пришлось вкусить яда непримиримости. И опять после короткого забвения, когда с тобой не разговаривали, не советовались, не справлялись о здоровье, а спрашивали других "Где там этот?" и "Чем он там занимается?", - вдруг наступало прояснение, как будто не было ни угроз, ни игры на нервах, ни обливания грязью за глаза, ни обидного наказания. Что за гадкий характер, образующий вокруг себя выжженную территорию?
Почему-то я пожалел жену и детей Михаила Михайловича. Однолюб и деспот, он должен был поломать им жизнь.
Получив по носу, я начал критически смотреть на всё, что он делает. Все его дела и предприятия перестали мне нравиться. Оставалось удивляться, как глуп я был раньше, попав под его влияние.
Все эти товарищеские разговоры в неформальной обстановке, вопросы про здоровье, тосты за Родину и за коллектив - всё стало казаться дежурными уловками, маскирующими обычную жизненную цель: карьеру и деньги. Слова, которые говорил Михаил Михайлович, совсем не соответствовали делам. Стыдно стало слушать его апокалиптические рассуждения за праздничным столом, вроде тех, что мы последние защитники Родины, и что он не хочет, когда начнётся война, смотреть в глаза безутешным вдовам лётчиков, которые без нашей работы будут падать с неба, как подстреленные воробьи.
Было удивительно, как я раньше поддавался на такую примитивную пропаганду. Я ведь хорошо помнил, как стремился делать дело, полагаясь на авторитет Михаила Михайловича. Помнил своё состояние поиска решений его расплывчатых и некорректных задач. Помнил свои частые вроде бы прозрения, особенно в отпуске и где-нибудь на речке, когда под рукой не было бумаги и компьютера, чтобы вывести нужные формулы и их проверить. Когда надежда свершить научный прорыв, которого так ждёт дорогой Михаил Михайлович, подогревала мою душу. И когда эта надежда в очередной раз после отпуска превращалась в рутинный поиск того, не знаю, что...
Восстанавливающий после болезни свои кондиции Александр Петрович полил меня елеем, вспомнив слова знакомого москвича, любившего приезжать на измерения. "Плохой человек Михаил Михайлович. Гнилой. Попомни мое слово."
Впрочем, критика начальника отошла для старика на второй план. На первом были перипетии борьбы с болезнью, изображённые графиками на миллиметровке. Он рассматривал их, как полководец рассматривает карты былых баталий.
"В конце февраля у меня был крутой максимум, - показывал он динамику своих мочеиспусканий, - до десяти минут между позывами. С двадцати одного до двадцати четырёх часов - десять подъемов, до четырёх часов утра - девять, а до семи - тринадцать. После мартовской терапии пошёл спад - до восемнадцати и даже четырнадцати за сутки. И опять подъём. Вот, смотри, дальше я стал стрелками отмечать приём разных лекарств и их эффективность. Названия лекарства подписаны чёрным шариком, если идет ухудшение; синим, если без изменений; красным - положительная динамика. А здесь одинаковые лекарства подписаны разным цветом - это я стал экспериментировать с дозировкой и частотой их применения. Вот было синим, а стало красным - стал пить меньше, но чаще. А здесь, наоборот, цвет поменялся на чёрный. Тогда я увеличил дозу и стал принимать их три раза в день, пока не получился синий цвет графика. Потом стал пить два раза, утром и вечером, - опять пошёл чёрный. И, наконец, красный - это когда стал принимать четыре раза в день, но в два раза меньше прописанной суточной дозы. Две двойные стрелки в марте и апреле - это когда я ругался с врачом, просил другие лекарства и дозировку. После десятого мая пошел уверенный спад, и к концу месяца наступила стабилизация примерно на уровне четырёх побудок за ночь. Это уже спокойный сон, и силы стали прибавляться. Вот ещё на обратной стороне расписаны лекарства, дозировки, количество приемов. Полная аналитика! Не зря же учились!"
После очередного этапа военной реформы офицеры одели гражданские костюмы.
Генерал в костюме казался моложе и не таким раздобревшим. К костюму больше подходили и его пышные чёрные усы. Почему он не седеет? Подкрашивается? У Андрея Андреевича, который моложе, усы давно наполовину седые.
Михаил Михайлович тоже без седины, но этот точно не красится. А костюм его явно простит. В мундире был совсем другой коленкор. Без кителя и высокой бараньей папахи он как старуха у разбитого корыта.
Форму свою отставники достают на праздники. В эти дни в коридорах, курилках, комнатах и в клубе на торжественных собраниях - бенефис офицеров в возрасте от пятидесяти до восьмидесяти.
Михаил Михайлович там почти пример. Мундир с иголочки. Белая рубашка. Галстук с двуглавым орлом. На погонах вышитые жёлтые звезды, на груди блестящие медали.
Среди гражданских самый красивый Александр Петрович. Он модно пострижен. Зачёсанные назад седые волосы гармонируют с серым костюмом с отливом и светлой рубашкой. Его наряд украшает шёлковый широкий галстук с толстым узлом и недавно полученная медаль "За трудовое отличие".
Я одет скромнее, но тоже прилично: в лучшем костюме, который у меня есть, и новой рубашке, правда, не светлой, и без галстука. Отсутствие отличительного признака послушника бесит Михаила Михайловича: "Илья Ильич, а ты не мог ещё джинсы на себя надеть? Тебе денег надо выдать на галстук?"
Слушать обидно, но я молчу. Знаю, что в ярости он как скандальная жена, слышит одного себя. Посмотрел бы на себя со стороны - напыщенный попугай с верёвкой на шее.
Атака Михаила Михайловича удалась. Моё настроение испорчено. А он повеселел и уже шутит за праздничным столом, выстраивая очередь тостующих - круговое действие с потаённым смыслом. Подвыпившие и закусившие старики благодарят и поздравляют, и даже Александр Петрович, прочитав с обычной запинкой праздничные стихи, произносит тост за здоровье присутствующих и начальствующих.
Стоит коллективу собраться вместе, как наступает помутнение рассудков, организуемое волей Михаила Михайловича. В глубине души все хорошо понимают, что социалистический эксперимент закрыт, и соответственно закрыты связанные с экспериментом старые коллективные отношения. Что коллектив организуется множеством формальных и неформальных связей, включая и мучившие при советской власти собрания, шествия, соревнования, выезды в колхозы, и товарищескую взаимопомощь, и соучастие в семейных и бытовых проблемах, и все особенности отношений человека с другими людьми. Что коллектива в таком понимании теперь быть не может, а значит и постоянное упоминание его интересов - это прикрытие. Опираясь на коллектив, Михаил Михайлович преследует свои интересы. Также, как генерал преследует свои интересы, используя Михаила Михайловича. Самое смешное, что эстафета обмана на генерале не заканчивается, и что вместо своих интересов они отрабатывают, в том числе, чужие, не понимая, что солидарной деятельностью утяжеляют наш общий крест.
Вышагивая по улице после закончившегося празднования и перебирая в трезвеющей на свежем воздухе голове всё перечисленное, я решаю наконец, что застолье, в котором участвовал, было последним.
Мое решение не спонтанное, оно основано на информации об алкоголе, как генном оружии и убийце головного мозга. Я притащил на работу всё, что вывалилось мне на эту тему из Интернета, и уже несколько дней нахожусь под впечатлением от утаиваемой правды. Впечатление усиливают роль алкоголя в помутнении рассудка и воспоминания о том, сколько раз травился мой организм, противясь привыканию к яду.
Всё. Больше не употребляю. Через три года, как обещают умные люди, моя голова полностью очистится от алкогольных следов. Я смогу обеспечить максимально возможную мощность мыслительного штурма и тогда ничто мне не помешает раскрыть, сформулировать и зафиксировать злой умысел неведомых ловцов человеческих душ.
Учёные старики (14)
Многие люди не способны к творческой работе и не любят её. Таковы следствия полученного воспитания и образования. Некоторые способные, но приближенные к власти и деньгам, тоже ничего не создают, потому что им проще пользоваться тем, что создают другие. Ведь так удобно думать, что все люди работают за деньги. Думать, что за деньги всё можно купить или организовать, полезно для своего блага, а думать о каких-то иных целях созидательного труда - вредно, не интересно, и, в силу атеистического взгляда на мир, часто не дано.
Так и получается, что работающих и созидающих остаются единицы, по какой причине они, во-первых, всегда интересны и востребованы, а во-вторых, часто представляются нам наивными людьми, готовыми бороться с ветряными мельницами.
Но наивных среди нас всё меньше. Над ними удобно подшучивать, но почему так больно колет сердце, когда подумаешь, что скоро наивные люди переведутся совсем? Беспросветностью и безнадёгой веет от мира, в котором не будет таких, как мой Александр Петрович или два учёных московских старика, о которых речь ниже...
Учитывая время, переставшее терпеть прямое и жёсткое принуждение к работе, Михаил Михайлович полюбил после своих командировок собирать специалистов и рассказывать нам, что ему удалось сделать, а что не получилось. Последние его командировки были посвящены приёмке этапа опытно-конструкторской работы по созданию на нашем полигоне нового измерительного комплекса. Михаил Михайлович жаловался, что его предсказания оправдывались. Пролоббированный исполнитель работы, большой столичный институт со славной биографией - одно из бывших сталинских конструкторских бюро - исправно проедал выделенные государством деньги, затыкая свои финансовые прорехи и отчитываясь бумагой и неработающими макетами.
Эта работа началась, когда Михаил Михайлович увидел секретные картинки просвеченных американских самолётов и понял, во-первых, что такие картинки можно эффективно использовать в современном оружии, а, во-вторых, что их можно получать на комплексе, проект которого рисовал до него триумвират прежде руководивших отделом мечтателей. Вот что ему нужно - создать этот измерительный инструмент, который станет ключом к получению желанной Государственной премии! Если людям дали премию за старый комплекс, то почему её не дать за принципиально новый, обещающий подтягивание к американским возможностям?
От премированных мечтателей у меня сохранилась программа на Фортране. С её помощью мы получили оценки требуемых точностных характеристик и вставили их в техническое задание. Рассчитали и нарисовали картинки, которые могли быть получены по результатам измерений. Картинки получились похуже "забугорных", но и по ним можно было пытаться распознавать объекты. Наша обкатанная презентация обновилась новым материалом, доклад руководству был готов.
Михаил Михайлович, мотивированный генеральским благословением, пробил этим докладом нужные бюрократические уровни. Работе был дан ход.
Некоторые наши требования к образцу были неподъёмными для остатков оборонной промышленности, обойтись без закупок зарубежного оборудования было невозможно. Однако наш заказ отдали большой умирающей организации, которая не собиралась ничего покупать, а хотела правдами и неправдами продлить свои конвульсии. Предположить такое развитие событий было несложно. Михаил Михайлович противился столичному сговору, как мог, но инерция связей была сильнее, и мечта о комплексе приземлилась. Тогда с чиновничьей умелостью Михаил Михайлович принялся обкладываться бумажками, из которых следовало, что он не просто предупреждал, а бил в набат о том, что государство вместо нужного инструмента рискует получить много бумаги и неработающего железа. Среди этих бумажек было и техническое задание, согласованное с особым мнением института, и обширные институтские заключения по каждому этапу работы с перечислением многочисленных замечаний и недостатков, и копии актов приёмки этапов с обязательными замечаниями, и обращения в вышестоящие органы - Михаил Михайлович мог спать спокойно.
Рассказав специалистам об очередном бурном обсуждении того, чего не сделали и не собирались делать исполнители заказа, и о своей позиции, позволившей записать в очередной акт очередные замечания, он протянул мне дискету: "Посмотри, когда будет время. Там результаты моделирования одного деда, Александра Михайловича. Он сказал, что надо менять алгоритм обработки сигнала. Я его на всякий случай приземлил, но сказал, что разберусь и попрошу прощения, если будет, за что. В общем, скопировал я пояснительную записку и картинки, которые он насчитал. Ты посмотри, не поленись. Я навел справки о старике у Лёвы - дед не простой."
В алгоритме Александра Михайловича измеренный сигнал записывался в новых искусственных переменных. Такое преобразование обеспечивало точную свёртку сигнала в координаты, связанные с объектом, даже при интегрировании в широких секторах углов наблюдения.
Идея использовать билинейную связь координат и придуманных переменных была красива. Я загорелся её проверить. Свернул сигнал и получил точь-в-точь американские картинки. Наши расплывчатые абстракции, в которых самолёт надо было угадывать, превратились в чёткие, хотя и непривычные глазу, образы. Как же мы не увидели такое простое преобразование?
"Тебе придётся извиниться!" - сказал я Михаилу Михайловичу.
"Без проблем, - ответил он. - Я не страдаю величием, как некоторые. Главное, чтобы дело делалось..."
Год спустя Александр Михайлович сказал мне, что обещанное извинение не состоялось.
Мы разговаривали на территории предприятия, на которое его направили после окончания университета и где проработал всю жизнь. Перед этой нашей встречей он приезжал в составе бригады исполнителей к нам в институт, но тогда мы только познакомились, а поговорить не удалось. После ожесточённых дебатов, в которых один Михаил Михайлович победил всех москвичей, настроения общаться у него не было.
Меня провели на рабочее место Александра Михайловича, в большую светлую комнату с высокими потолками, окно в которой заменяла витражная стена, заставленная оборудованием. Дед был один, без помощников, и обрадовался возможности поговорить. Я рассказал про красивые картинки и удивился, как он разглядел эффектный приём вычислений. Он по-старчески щурился, улыбаясь, и говорил, что ничего не придумывал, что всё давно решено, надо только уметь найти. Рассказал про астрономов, фокусирующих изображения звёзд, и вытащил из своего стола желтеющие ксерокопии старых американских статей, где тот же метод применялся для наших условий наблюдения. Потом рассказал о приёмах расширения диапазона получаемых изображений и подарил заявку на изобретение с описанием одного из таких приёмов.
Дед был крупный, как Александр Петрович. Выглядел на свой возраст за семьдесят. Одет был в джемпер и чёрный костюм. На почти облысевшей голове - пушок седых волос. На коже - заметные коричневые пятна умерших клеток. Помню его улыбку, иронично-умудрённую и беспомощную - улыбку уходящего поколения, живущего так, как их научили...
Со вторым стариком с похожей трудовой биографией мне повезло познакомиться в тот же год.
Олег Емельянович тоже окончил университет и тоже всю жизнь проработал на одном месте, но на другом московском предприятии, выросшем из другого сталинского конструкторского бюро.
Предприятие, на котором трудился Олег Емельянович, лучше других приспособилось к новым экономическим условиям. Именно на нём когда-то Михаил Михайлович пробивал деньги на компьютер. Теперь работавший там и неизвестный нам Олег Емельянович требовал к себе для консультаций специалистов, разработавших исходные данные по противнику.
Крупный труд про исходные данные был задуман и создан полста лет назад и раз в пятилетку переиздавался с учётом совершенствования характеристик оружия. В принципы, положенные в основу этого труда, в вопросы обоснованности и полноты приводимых в нем характеристик, а также адекватности их представлений требованиям практики, давно никто не вникал; их не подзабыли даже, а забыли, не знали и не трудились в них разбираться. К тому же почти каждый переписчик добавлял в опус свои ошибки, и со временем их накопилось достаточно, чтобы запутать самого прилежного исследователя.
Исходные данные содержались в серии книг, одну из которых готовил наш отдел.
Разложенные на столе, с серьёзными титульными листами и листами согласования, книги эти производили солидное внешнее впечатление.
Предприятие Олега Емельяновича недорого и по случаю, который заключался в протекции нашего "зампонира" - заместителя генерала по научной работе, купило все книги. Но, решив использовать выгодно купленную информацию, въедливые специалисты в ней запутались. Зампонир настойчиво требовал от нас поправить этот казус, ответив на вопросы деда, как он называл Олега Емельяновича. Несколько вопросов было и по нашей книге. Михаил Михайлович отстранился, отвечать на вопросы пришлось мне.
Вход на предприятие теперь был с другой стороны, с широкого проспекта. Два нижних этажа здания, арендованные банком, были наглухо закрыты. Рабочая жизнь начиналась с третьего этажа и показалась мне оживлённее, чем была в пору борьбы за компьютер. Коридоры стали чище и светлее, в кабинетах сидели люди, занятые делом. Бросалось, конечно, в глаза, что среди них, как и всюду, почти не было представителей среднего возраста. Зато встречалась молодежь.
Пожилой начальник отдела, к которому я пришёл, дал поручение отметить мои командировочное удостоверение и предписание и, извинившись за недостаток времени, попросил меня поработать с Олегом Емельяновичем самостоятельно. Его предупредительность и настороженность напомнили родной институт.
Олегом Емельяновичем оказался высокий худой старик в строгом костюме, с колючим, как показалось, взглядом. Его кабинет был в закутке, в тихом месте с окнами во двор. Потолки там были выше, чем у его начальника. Мебель была старая - три стола и стулья. На одном столе, у окна, на блюдечке лежали две или три перевёрнутые вверх дном чашки, рядом с ними стоял литровый металлический термос. На другом столе, у двери, стоял плоский монитор с редким тогда большим экраном - больше двадцати дюймов. В комнате было тихо, как в каземате. За четыре часа нашего общения я не слышал ни уличного, ни коридорного, ни другого постороннего шума.
Старик начал общение без обиняков:
- Ваш зампонир меня постоянно обманывает. Обещает, что приедут специалисты, которые могут ответить на мои вопросы. Но приезжать ко мне, во-первых, не хотят. А те, кто приезжает, на вопросы не отвечают. Я хочу, чтобы вы сразу признались в своём уровне компетентности. Я не могу терять время на переливание из пустого в порожнее. Дело надо делать. Поэтому, кто вы и что можете пояснить?
Я сказал, какой характеристикой занимается наш отдел. Коротко рассказал про комплекс и условия измерения объектов.
- Очень, очень хорошо! - оживился Олег Емельянович. - Ваша книга самая путаная. Я никак не могу прочитать раздел про аппроксимацию функции распределения. Десятки лет мы моделируем ваши характеристики логонормальным законом. Вопросов по этому поводу не возникало. Зачем нам ваша аппроксимация, что полезного она дает?
Он вытащил из сейфа нашу книжку, которую я бегло пересмотрел перед поездкой, и мы начали разбираться в крючках.
Сразу стало понятно, что его тормозило - опечатки. Книгу слепили по готовой старой версии, наскоро добавив в неё новый материал. Обозначения в новой и старой части текста отличались, приводивший их к единому виду исполнитель в трёх местах перепутал буквы и цифры, а проверить никто не удосужился.
Когда мы разобрались с ошибками, Олег Емельянович сел за компьютер и довольно оперативно нарисовал на мониторе две кривые. Я позавидовал его уверенной работе в "Матлабе". Ему было хорошо за семьдесят, единицы в его возрасте были способны освоить сложную программу. Отметил ещё, что Олег Емельянович обходится за компьютером без очков. Конечно, ему помогал в этом большой и очень контрастный монитор, работавший в режиме невысокого разрешения, и увеличенный размер шрифтов. На этом мониторе я тоже читал без очков.
- Ну, и что точнее: синяя или красная? - спросил старик про рядом идущие кривые, одна из которых описывала логонормальный закон распределения значений, а другая была нашей аппроксимацией.
- Наша должна быть точнее, - ответил я. - Мы проверяли её много раз, на разных объектах. В этом диапазоне длин волн она точнее.
- Хорошо. Предположим, она точнее описывает измеренный вами закон распределения. Но какова адекватность ваших условий измерений и, например, полигона, где летают наши цели? Всё ли вы учли? Не было ли допущено каких-нибудь досадных оплошностей? Откуда я могу это знать? Ваши слова про аттестованный и сертифицированный инструмент хороши для начальников. Меня они не очень убеждают.
- Вот, что я хочу сказать, - продолжал Олег Емельянович. - Задача, которую вы решаете, не так проста, как вы это хотите представить. Какое потребовать ее решение - вот в чём вопрос. Решение должно быть правдоподобным, но не точным. Потому что в жизни всё не так, как на бумаге.
- И даже если я соглашусь с адекватностью ваших измерений, как хотят мои начальники, насколько ваша аппроксимация лучше закона, который я построил по вашим же квантилям? Давайте сравним. Смотрим на диапазон вероятностей от 50% до 80% - один децибел отличия, смотрим другие диапазоны - ноль и семь десятых, ноль и четыре, один и один. То есть отличия в значениях составляют меньше 30% в диапазоне вероятностей от 10% до 90%. Вы лучше меня знаете, что такая ошибка в оценках характеристики - мелочь, на которую не нужно обращать внимания!
- Но и эту ошибку я могу уменьшить. Сейчас я пересчитаю параметры логонормального закона, чтобы его пятидесяти и восьмидесятипроцентные вероятности точно совпадали с вашими данными... Вот, полюбуйтесь! Отличия на хвостах распределения увеличились, но в диапазоне вероятностей от 50% до 90% кривые совпали. Смотрим максимальное отличие - ноль и две десятых децибела!
- Олег Емельянович, я с вами согласен. Но наша аппроксимация не хуже. Она и под ваши баллистические цели подходит, и под самолеты.
- В том то и дело, что хуже! - рассердился дед. - Как я буду вытаскивать аргумент из вашей функции? Численными методами? Тогда я только вашими данными и должен заниматься, ни на что другое времени не хватит!
- Хорошо, - сдался я. - Если вам так нравится логонормальный закон, используйте его.
- Как я могу его использовать, если вы привели свою аппроксимацию?! - удивился он. - Мне говорят, что у вас нормативный документ, который я должен использовать. Так как нам быть?
- То есть у вас есть имитационная модель, в которой вы не хотите ничего менять? - дошло до меня.
- Конечно, не хочу. Докажите, что в этом есть польза. Пока я не вижу доказательства. Учтите, что я работаю в реальном времени, мне каждая секунда дорога и лишние расчеты не нужны!
- Олег Емельянович, у нас ещё есть шестипараметрическая аппроксимация, которая подходит под ваши требования. Она описывается экспонентами на хвостах и прямой линией в середине. Вытащить аргумент из этой функции можно аналитически.
- Час от часу не легче! Шестипараметрическая! Зачем? И её же нет в книге! Ещё полгода будем с этой аппроксимацией разбираться!
Мы поняли друг друга. Вопрос не стоил выеденного яйца. Начальники провернули комбинацию. Кто-то получил деньги, кто-то очки карьерного роста. Исполнители получили головную боль. Мне было понятно, что ни мы не будем ничего менять в своей книге, ни Олег Емельянович - в своей модели. То, чего он хотел - легитимности - от меня не зависело.
Я спросил, где он обедает.
- Здесь. У меня с собой термос. Если нужно, тебя проводят в буфет или столовую.
- Тогда я угощу тебя напитком собственного приготовления, - оживился он, когда я отказался идти обедать. - Могу поспорить, что такого чая ты не пил.
Он налил мне в чашку, а себе в крышку от термоса напиток тёмно-зелёного цвета с запахом трав. Я привык пить обычный чай. Травяной чай мне не нравился, но обижать деда не хотелось. Олег Емельянович с видимым удовольствием прихлёбывал из своей кружки, наблюдая за мной. Напиток был без сахара, горчил, но чашку я допил. Старик предложил добавку и засмеялся, когда я отказался.
- Это иезуитский чай, - сказал он. - Но не тот мате, который продают в магазине. Это мате, который мне присылает дочь из Америки. По уму мате надо пить из калабаса. Но это целая процедура. Для этого нужно быть дома, никуда не спешить и не думать о работе. Дома у меня есть и калабас, и бомбилья. Я живу один. Если у тебя есть возможность остаться, прошу ко мне переночевать - научу готовить мате.
От напитка во рту остались горечь и ощущение вязкости. Какой странный дед. Целый день на работе не ест, а только попивает бодрящий мате. Говорит, что приучился к нему со студенческих времён. Интересно, где он его брал, когда учился?
Откланяться никак не удавалось. Старик решил разбираться со мной до конца. Теперь его интересовало, как мы рассчитываем и зачем приводим интервалы корреляции.
- Мы измеряем угловые диаграммы, - стал я повторять еще раз. - По этим диаграммам рассчитываем и изменение мощности в заданном секторе углов, и интервал корреляции её быстрых флуктуаций.
- Но зачем?! Кто вам это заказал? Научите меня, как использовать ваш интервал корреляции?
- Ну, не знаю. Можно ведь моделировать реализации случайного процесса. Я в свое время подыгрывал гауссовы процессы с разными корреляционными функциями.
- Так то гауссовы! - опять разозлился старик. - А у вас амплитуда меняется по неизвестному закону с какой-то аппроксимацией, а к ней еще и интервал корреляции даёте! С чем всё это прикажете есть?!
От дальнейших нападок меня спас лысоватый товарищ известной национальности с шахматной доской в руках.
- Лёва, у меня гости, - сказал ему Олег Емельянович. - Три часа читаем вдвоем пять страниц текста, как детектив.
- Мне кажется, мы уже всё прочитали, - сказал я, твёрдо решив откланяться. - Сидеть дальше - терять время.
- Но что делать с интервалом корреляции? Лёва, посмотри. Они хотят моделировать случайный процесс с задаваемым распределением значений амплитуды и независимо задаваемой корреляционной функцией её флуктуаций. Я не помню, чтобы это кто-нибудь делал. А ты?
Они начали вспоминать каких-то Полякова и Шейниса, которые пробовали делать что-то подобное. Под эти разговоры мне удалось улизнуть, сославшись на занятость.
Олег Емельянович попрощался с неохотой, выудив из меня обещание приехать ещё раз.
- Я постараюсь подумать о моделировании процесса, который вы предлагаете, хотя почти убежден, что это невозможно. С меня бутылка шампанского, если вы докажете, что я не прав.
На обратном пути я волей-неволей поминал Михаила Михайловича обидным словом. До состоявшегося разговора я думал, что хоть какие-то наши данные нужны людям. Зря я так думал. Только мешаем людям работать.
Что же получалось? Стоило начать разбираться в любой грани того, что Михаил Михайлович называет делом, ради которого надо жить и служить по его правилам, как выясняется практическая никчёмность этого дела. И на этой мнимой полезности, прикрываясь некомпетентностью чиновников, строить себе авторитет, величие, добиваться власти? Зачем?
Себя я тоже отругал - за то, что пообещал деду приехать, хотя знал, что не выполню обещания...
Из жизни учёные старики ушли друг за другом.
С Олегом Емельяновичем злую шутку мог сыграть его любимый напиток - в некоторых источниках мате нарекают канцерогеном.
На память о встрече с Олегом Емельяновичем я храню два листочка из копии гневного письма старика в совет директоров своего предприятия.
В этом письме Олег Емельянович, как акционер предприятия, радеющий за его прибыли, предлагал отказаться от использования наших данных, ведущих к бесполезному удорожанию разработок, а потраченные на книги деньги взыскать с одного из директоров, санкционировавшего покупку.
В части наших оценок обоснования бесполезности звучали следующим образом:
"Ну, с этими характеристиками в исходных данных полный отпад!
Во-первых, в части 4 книги 1 есть раздел 3. Напечатан он с большой плотностью опечаток. Помог прочитать этот раздел И.И. Белкин. Но как дошли до формулы (3.7) - только его и видели!
Проблема состоит в том, что при имитационном моделировании необходимо задать в каждый момент времени случайную величину, описывающую характеристику объекта. Делается это так: берётся функция распределения значений этой величины, параметры которой рассчитываются по результатам измерений. При имитации процесса порождают случайную некоррелированную величину с равномерным распределением в интервале от 0 до 1. Она полагается вероятностью и её значения принимаются за значения функции распределения, по которым находят искомый аргумент.
В нашей практике моделирования мы полагаем, что функция распределения соответствует логонормальному закону. И это не пустое предположение. Оно проверено большим количеством полигонных испытаний. Найти аргумент такой функции, зная её значение, очень просто. А теперь, милостивые господа, найдите аргумент функции, нарисованной в обсуждаемой формуле! Ну как? То-то и оно. У меня получилось только приближённое решение. И громоздкое! При статистическом моделировании, если делать по исходным данным, сколько времени уйдёт кошке под хвост? Илья Ильич рассказал, что это у них такая универсальная аппроксимация измеренных функций распределения, очень точная. Но мы с ним подобрали параметры логонормального закона по их же данным, и он совпал с их аппроксимацией. Так зачем нам их аппроксимация?
Господа! Такая модель характеристик - чистейшей воды экономическая диверсия! На какую службу вы работаете?
Нам такая модель не нужна! Не следует обращать внимание на эти глупости. Их не должно быть в нашем обиходе. Поэтому раздел 3 надо выбросить! И вот почему. Он возник из-за неправильной трактовки результатов полунатурных измерений, которые проводят авторы. И, как следствие, их следующий перл - предложение реализовать случайный процесс, одновременно имеющий задаваемое распределение значений амплитуды и независимо задаваемую корреляционную функцию её флуктуаций. Я думаю, такие процессы нереализуемы. Илье Ильичу я обещал бутылку шампанского, если он представит файл с таким процессом. Он сделать этого не смог.
Зачем же тогда такие данные приводить?! Повторю: на какую службу работаете, продавцы исходных данных?
Какой выход? Готов обсуждать. А излагать - увольте! Основные положения настолько элементарны, что их неприлично озвучивать.
Во-вторых, исходные данные должны быть однозначны. По-моему, описание данных в виде диапазона их возможных значений, отличающихся до 10 раз (часть 4, книга 1, таблица 1), - недопустимо.
Вам такой плюрализм нужен? Это же не журнальная статья, а данные для разработок и оценок! Это как эталонный метр в Париже! А у нас во всякой лавке свой аршин.
В-третьих, зачем отменять прежние значения без видимой нужды? Например, медианные значения новой и старой версий сплошь и рядом отличаются на 10%. На вопрос "зачем и почему?" отвечают "Уточнили. Ну, это же ни на чем не скажется!" Но, дорогие мои, зачем нам такая новизна? "Не умножай сущего!" - разве бритва Оккама под запретом?
NB. Я думаю, что все эти новинки появились от желания показать - эвон, сколько мы понаделали! Подтверждающий пример: в другой книге приведены, как самостоятельные, таблицы траекторий и с положительными, и с отрицательными параметрами. Как в том анекдоте - "то же яйцо, только с другого бока". Как просто заработать денег! Надо взять таблицу, поменять знак у аргумента и напечатать - книги стали весомее в два раза, а эти московские идиоты любую халтуру оплатят!"
Баня (15)
Перемена моего отношения к Михаилу Михайловичу оформилась окончательно. Короткий поводок, которым его пристегнул генерал, знакомства с людьми высокого положения, бесконечные телефонные переговоры - всё это неизбежно создавало между нами дистанцию, позволявшую не принимать всерьёз вдруг возникающее ко мне товарищеское расположение. Я уже хорошо выучил, что его приязнь возникала и сохранялась, пока я приносил пользу возглавляемому им делу. И мгновенно превращалась в свою противоположность, стоило только мне заявить о собственных интересах.
В общем, тяжёлый человек, которого не любили и от которого по возможности дистанцировались. Парадокс при этом состоял в том, что он не умел обходиться без компании. Изворачивался, как мог, только бы не остаться одному.
"Ты в баню идёшь? - обязательно узнавал Михаил Михайлович, когда считал наши отношения товарищескими. - И мафия в баню идёт? Тоже надо сходить! А то совсем тут меня достали."
В этом был он весь. Когда ему было надо, не стеснялся лезть в душу, считая, что его должны принимать и сочувствовать, а он никому ничего не должен.
"Ты скажи, если не пойдёшь. Тогда я тоже не пойду."
Ну, что с ним было делать?
В баню я хожу раз в неделю; жду банный день, стараюсь его не пропустить. В хорошей русской парной вместе с потом уходит накопленный за неделю негатив, а полученная за пару часов работы веником телесная расслабленность облегчает напряжение души. Баня - одно из немногих мест, где отчётливо проявляется взаимовлияние телесных и душевных устремлений. Пропарившись до кожного озноба и состояния умиротворения, можно понять ничтожность мирских дум и отдаться редкому чувству единения с медленными колебаниями бесконечности.
Побыть в бане наедине с собой - милое дело. В этом смысле Михаил Михайлович неподходящий попутчик. В силу одержимости и упрямства, он не может отключиться от своих идей и пристаёт с разговорами. Любит покритиковать государственных мужей, которые наплевали на людей и преследуют свои корыстные интересы, как будто сам не является частью механизма, который критикует. Как будто оправдывается в собственных прегрешениях. Мол, великими движет одна голая корысть, а его несдержанность и нетерпимость вызвана желанием делать дело, к которому он приставлен. Он так удобно не признаёт своих ошибок и так хорошо видит чужие, что несведущему человеку должен казаться белым и пушистым, как политик перед выборами.
Сам сотканный из противоречий, Михаил Михайлович не прочь поучить:
- Люди должны быть в постоянном напряжении. Тогда в их голове не закрепляются глупые мысли. Они пикнуть не могли, когда я был начальником отдела. А теперь - требуют. Только и умеют раскрыть пасти и бежать в конце месяца к кормушке.
Михаил Михайлович постоянно ищет благодарных собеседников. Иногда ими оказываются случайные люди, решавшие поддержать разговор, но обычно он замыкается на Андрея Андреевича. Эти двое часто пересекаются, хотя ходят в баню не каждую неделю. У одного бане мешают частые поездки по миру, у другого - банкеты после защиты диссертаций.
Андрею Андреевичу Михаил Михайлович особенно любит рассказывать о неумелом государственном управлении:
- Положение катастрофическое. Эти придурки на экране совсем заврались. А люди голодают. Многим хлеба не на что купить.
- Подожди, - хитро улыбается Андрей Андреевич. - Давай разберёмся. У меня работает сейчас больше ста человек. Я точно знаю, что никто их них и членов их семей не голодает. Ты тоже не похож на голодного. У тебя в семье кто голодает?
- Причём тут я, - злится хорошо откормленный Михаил Михайлович. - Я говорю о людях вокруг. Открой глаза! Посмотри на бедных!
- У вас в институте многие голодают?
- Многие!
- Не верю. Мои знакомые, которые у вас работают, говорят, что зарплату платят. Назови хотя бы одного голодного!
- Да, зарплату пока платят, но её легко могут и перестать платить. Через это мы проходили. А люди никогда не признаются, что они голодают. Неужели не понятно, что людей поставили в такие условия, что они вынуждены на всем экономить? Они могут себя убеждать, что питаются нормально. А фактически голодают.
- Ну, фактически или не фактически - это слова. Всё-таки утверждения проверяются конкретными фактами.
- Вот тебе подход капиталиста! - говорит мне разозлённый Михаил Михайлович, когда Андрей Андреевич уходит париться. - У него всё хорошо. А если вы думаете не так, то доказывайте! Дай ему список голодных. Если списка нет, то и голодных нет. Подыхайте все, мы одни будем жить!
Я не поддерживаю тему, и он на время замолкает, прищурившись, что означает высокую степень разочарованности.
У этой его злости другой оттенок, чем у той, под которую попадал я или Александр Петрович на работе. Та злость была к предателям идеалов, злость от души и с позиции силы. Эта - от ума, холодная, осторожная, но не менее беспощадная, если представится случай ответить. Это злость соперника и завистника. Что будет, если такому дать власть? Тот же эксплуататор. Хуже Андрея Андреевича. Тот хотя бы не держит в кулаке фигу. И парится не в одиночку, а по правилам - любит круто попарить в ответ, отдавая должок.
- Мне тоже жалко бабушек, роющихся в мусорных баках, - зачем-то сказал мне Андрей Андреевич в парной. - Я не хочу этого видеть. Что я могу для них сделать? Могу дать денег - тем, кого вижу. Но это ведь не решение проблемы. Не факт, что, взяв деньги, они перестанут рыться в помойках. Им ведь нужна постоянная помощь. Надо или родственников искать, или определять нищих на государственный счет. Почему этим не занимается наше социальное государство, которому я плачу немаленькие налоги?
Его я тоже слушаю молча. Мне интересно, знает он или нет, что самыми успешными купцами в России были старообрядцы. Что краснокаменные Морозовские казармы были не только способом ухода от налогов, а купеческая помощь бунтарям - не только местью узурпаторам за поруганную веру? Если не знает, то умная его голова всё равно работает в правильном направлении. Чувствует, что на прибылях любой ценой, на отрицании прошлого и бездумье о будущем, прочного фундамента в наших краях не построишь. Без веры и без любви любое богатство здесь пойдёт прахом...
Парилка, наконец, пустеет. Напарившийся народ переходит к посиделкам в кафе и раздевалке. Теперь можно спокойно полежать на лавке, растянувшись во весь рост, и, закрыв глаза, насладиться высшей степенью достигнутого утомления.
В раздевалке Андрей Андреевич угощает компанию красным вином и сыром, привезенными из очередной заграничной поездки. Сыр вкусный, хотя после парилки вкусна любая еда.
Оживившийся Михаил Михайлович, прищурившись, нахваливает угощенье и пересказывает анекдоты:
- Слышали про круговорот денег и женщин? Любимый тост командира... Сначала у мужчины нет ни работы, ни денег, ни женщин. Когда он начинает работать - появляются деньги. Появляются деньги - появляются женщины. Появляются женщины - пропадают деньги. Пропадают деньги - пропадают женщины. Выпьем за то, чтобы у нас никогда не пропадала работа!
- Вчера напомнили другой старый анекдот, - продолжает Михаил Михайлович, заев опрокинутую рюмку сыром. - Весь день суматошно готовили бумаги, голова к вечеру не соображает. Смотрю на человека, как баран; забыл, зачем его вызывал. Он мне говорит, сочувствуя: "Ну что, чувствуешь себя как жёлудь?" "Какой жёлудь?" "Обыкновенный. Который упал с дерева и не знает, что делать. Любая свинья его может съесть. А вокруг одни дубы - даже посоветоваться не с кем".
Эти стремительные перемены настроения - от лютой злобы до показного уважения - как Михаилу Михайловичу удаётся так жить?
Что же до искусственного нагнетания страстей, так это совсем у него перестало получаться. Чуть ли не в следующую баню, которую Михаил Михайлович пропускал, Андрей Андреевич рассказал о встрече с ним на рынке:
- Покупаю чёрную икру, которую продают в одном месте и из-под полы. Небольшая очередь. Икра разложена по банкам. Берут по одной. Я взял четыре. Слышу за спиной знакомый голос: "Больше килограмма в одни руки не давать!" Понятно, думаю. Голод в стране заставляет запасаться чёрной икрой.
Смеяться за глаза, конечно, грешно. Но удержаться от дружного смеха нам было очень сложно.