Аннотация: Продолжение биографической повести Ильи Ильича. Глава 4 (Зина) - мостик между настоящим и детством.
Зина (4)
Все-таки я продолжаю верить, что люди и должны и могут относиться друг к другу сердечно. Возможно, это не рационально, поскольку при первых встречах получается замечать только хорошие стороны человека, но, с другой стороны, - помогает возникновению незримых дружеских связей, которые мы так ценим и которые невозможно приобрести, если ни во что не верить и всегда быть настороже, стремясь углядеть плохое. Немного таких связей дарит нам жизнь; жалко бывает, когда они рушатся.
Кроме Михаила Михайловича у меня есть ещё один старый знакомый, к которому я испытывал когда-то товарищеские чувства, прерванные теперь в силу разошедшихся взглядов на жизнь.
Когда к нам вернулся капитализм, Андрей Андреевич - так зовут моего знакомого - решил использовать свои таланты и недюжинные способности, откликнувшись на призыв богатеть. И преуспел. Одно время казался очень успешным человеком. Многие, завидуя, называли его за глаза барином. Михаил Михайлович, в том числе. Но меня развели с ним не богатство или некоторые барские замашки. Для меня Андрей Андреевич и Михаил Михайлович - две стороны соблазна приспособленчества к неправедному общественному устройству, устоять от которого - по себе знаю - крайне трудно, а может, и невозможно без божьей помощи.
Под началом у Андрея Андреевича я не был, взаимных писаных и неписаных обязательств между нами нет, поэтому редкое наше общение в общей банной компании не напрягает. Хотя прежнего понимания между нами и связывавшей нас внутренней ниточки, увы, больше нет.
Андрей Андреевич многодетный вдовец. Его жена умерла четыре года назад, оставив ему трёх взрослых дочерей и пятилетнего наследника капиталов. После смерти жены, кроме денег, ему интересны собственный загородный детский лагерь и заграничные вояжи, впечатлениями о которых он делится в бане. Перед моим отпуском он рассказывал об очередной поездке. На этот раз он был не в Штатах, Франции, Австрии или Португалии, а в нашей Анапе, на семинаре по индустрии детского отдыха.
Получилось так, что мы с ним подотстали от других парильщиков компании и, догоняя, несколько раз парились вдвоём, добросовестно обрабатывая вениками друг друга. С благодатью полученного телесного очищения невольно вспомнилась старая приязнь, бывшая между нами. У моего компаньона тоже сложилось хорошее настроение, а, может, он почувствовал моё расположение - в общем, душевно расслабился в ответ и рассказал о женщине, в которой я узнал свою детскую знакомую.
Яркость восприятия рассказа Андрея Андреевича мне добавило пограничное с болезнью состояние, которое я тогда испытывал и пытался выгнать банными процедурами. Дело в том, что познакомился он с женщиной в похожем физическом состоянии, заболевая после купания в холодном море. И его пересказанные эмоции соединились с моей текущей борьбой за здоровье, родив после бани, в ночном поту, сон, в котором я словно переживал его чувства.
Представить в полусне-полубреду взволнованное море и пустой песчаный берег близ Анапы труда не составило, потому что я там был и как раз в близкую к рассказанной, не удобную для купаний погоду, когда солнце прячется в задумчивой дымке, а сильный ветер гонит волны на берег, переворачивает пляжные скамейки и забрасывает песком ближние к пляжу торговые точки и асфальт. Сложнее было бы представить семинар и гостиницу, о которой Андрей Андреевич сказал, что одну звезду из четырех ей нарисовали авансом. Повезло, что семинар и гостиница для рассказа были мало значимы, вся завязка истории и её развитие случились у моря и в штормовую погоду, - это и приснилось.
Поначалу во сне я долго ехал в темноте, слушая морской гул и вой ветров и чувствуя сильный жар разгорячённого во время банкета тела, хоть и обдуваемого порывистым свежим ветром, но мало на это реагирующего. Постепенно вокруг стало проясняться. Я увидел под собой китайский квадроцикл, взятый напрокат у прячущихся от ветра в куртках с капюшоном местных джигитов, и начал узнавать местность, по которой ехал.
Одной моей половине было жалко денег за почасовую аренду машинки, потому что это была какая-то неразумно дорогая и неподходящая цена, - и это был я и моя жадность, задушившая в своё время желание промчаться по косе до Тамани. Другая моя половина денег не считала и догоняла другие квадроциклы с москвичами, утянувшими меня из-за банкетного стола проветриться.
Я гнал мимо песочного вала, сложенного стихией вдоль равнинного берега и отделяющего пляж от строений. Взгляд стремился вдаль, к видному как на ладони городу, кажущемуся игрушечным на фоне мутных гор, а по пути цеплялся за выглядывающие из-за вала новые пансионаты, за проходы к ним от моря и за перекатные ложбины по склону и верху вала, где среди песка укоренились невысокие кривые деревца и кустарники.
Когда многоэтажки Анапы приблизились, и чётко нарисовались горные силуэты за городом, мои соперники затеяли разворот на полном ходу, чуть не столкнулись и закопались в песке. Я удачно объехал их по широкой дуге и полетел обратно вдоль самого моря, накручивая газ, первым, в полном восторге от скорости и поднявшихся на море волн.
На финише проигравшие москвичи бросили машины и ушли продолжать застолье. А я погнал дальше, держа взглядом дрожащие на горизонте высокие берега Тамани и слушая волнующую торжественную музыку, наполнившую душу.
Потом музыка смолкла, и мне перестало быть хорошо одному. Коса между штормящим морем и тихим лиманом казалась бесконечной. Тамань приближалась неохотно. Я заскучал и решил вернуться.
Расплатившись с джигитами, я пошел посмотреть, как высоко поднимающиеся на мелководье волны с пенными барашками катают маленькую сбитую женщину в открытом красном купальнике.
Почему-то непременно мне понадобилось узнать, отчего ей не холодно. Ведь хотя редкие отдыхающие еще гуляли по пляжу в шортах и футболках, и вода в море, как говорили, не остыла, - купальщиков были единицы. Можно было сказать, желающие купались по очереди, по одному, вытирались, переодевались и уходили - все же ветер был неприятный, пронизывающий насквозь, - а дама в красном всё купалась и купалась, почему?
Я снял костюм и туфли, остался в белой рубашке и трусах и пошел узнавать, почему.
Дама отвечала, не жеманясь. Сказала, что не столько замерзла, сколько устала бороться с волнами, но всё равно ей так нравиться плавать, что трудно уйти. Она уже пыталась уходить: спряталась от ветра за заколоченной верандой летнего кафе и вытерлась полотенцем. Но тут выглянувшее солнце подсказало ей, что не для того она столько лет мечтала поплавать на волнах, чтобы терять вечер, потея в банкетном зале, и она вернулась добирать морских ощущений.
Женщина оказалась из семинарских, меня она запомнила по пленарному заседанию и видела в ресторане.
Расспрашивая, я ходил по щиколотку в воде, чтобы не замочиться, но брызги волн доставали, особенно от некоторых нежданно высоких и вылетающих на берег парой, друг за другом. Поскольку трусы мои всё равно намокли, я решил поплавать за дамой. Уж больно азартно она бежала к волнам и лихо приплывала на них обратно, когда у нее получалось приплыть, или восторженно визжала, когда волна била ее в спину и поворачивала. Сбросив на берег рубашку, я стал забегать в море с ней наперегонки, радуясь, что мне удаётся забегать дальше, и что у волны не получается сбить меня с ног. Подныривая под высокие волны с поднятыми со дна и липнувшими к коже песочком и водорослями, я чувствовал привкус соли во рту, с каждым нырком всё более сильный, а когда выныривал и плыл - радость покорителя стихий.
Бегал и плавал я не долго. Надоело демонстрировать молодецкую удаль, когда просолился рот, и загорелась кожа.
Море порядочно отнесло нас от моих вещей. Дойдя к ним под порывами ветра, я понял, что не только устал, но и замерз.
У Зинаиды - так звали мою новую знакомую - кожа горела ярче моей, но ей как будто не было холодно. Наверное, женщине помогал жирок в обычных для дамы за сорок местах. Круглое лицо, боевые глаза, маленькая, с животиком, не худая, но и полной её назвать язык не поворачивался. А годков, как я узнал позже из анкеты, ей оказалось побольше тех, которые предположил с первого взгляда.
Увидев, что я замерз, она чуть не силой заставила меня переодеваться. Подчиняться этой малышке было смешно.
Я вытерся её большим полотенцем и натянул брюки. Возвращались мы быстрым шагом, но до гостиницы согреться всё равно не получилось - ветер подгонял в спину, пронизывая насквозь.
На следующий день солнце после обеда снова спряталось в дымке и высоких облаках, а шторм разошелся круче. Море на горизонте было чёрных оттенков, покрыто весёлыми барашками, и только у самого берега приобретало приятный зелёный цвет. Ветер с удвоенной силой гнал волны. Самые сильные их них доползали по берегу почти до вала. Песок на пляже весь был не только холодный, но и мокрый, с лужами. Скамейки с навесом, стоявшие за синим заборчиком, все были повалены ветром и добавляли беспорядка. Редкие на берегу люди кутались в куртки и капюшоны. Несколько пожилых женщин шлёпали вдоль воды босыми ногами, выглядывая ракушки, а два живота в закрытых купальниках стояли на карачках среди пенных набегов, вылавливая и выковыривая самые большие морские дары.
На всём побережье до Анапы никто не купался. Кроме знакомой уже мне пляшущей на волнах фигуры, поменявшей красный купальник на чёрный.
Пляжные раздевалки тоже были разгромлены ветром, но среди поваленных скамеек с навесами можно было найти укромный угол, чтобы переодеться. В этот раз одел я на себя много чего, и одёжки снимал через не хочу - со вчерашнего никак не мог согреться.
Без алкоголя вода казалась холодной. Уходящие с берега волны завораживающе подметали обнажающееся дно и неожиданно вздымались навстречу, мешая прорваться на глубину без нырков. Я пару раз заплыл и устал. Катание на волнах слишком быстро заканчивалось выносом на мелководье. Ковыряться же у берега в пенных бурунах или стоять, подставляя под удары волн бока и спину, как нравилось Зинаиде, было не интересно, а главное, холодно.
Но всё равно сам факт встряски организма и купания в непогоду, когда другие, умные, только смотрят и жмутся от холода, доставил приятных ощущений.
С пляжа мы опять уходили вместе с дамой. Ветер гудел и подталкивал в спину, босые ноги вязли в песке, которым наполовину занесло проход в валу. Кучи песка были и внутри ближних к пляжу пустых торговых павильончиков, где можно было спрятаться от ветра, обуться и оправить одёжку, и на асфальтовой дорожке, ведущей в посёлок.
Вместо скоро прошедшей гордой бодрости после плавания появилась и немного беспокоила внутренняя дрожь. Я вспомнил, как холодно было ходить в носках по гостиничным полам и завернул в торговые ряды. Хотел купить тапки или шерстяные носки - выбрал тёплые вязаные следы. Послушавшись внутреннего голоса, подошел к ларьку с фруктами и спросил мёд. "Заболел?" - озвучила мою догадку худенькая, в утеплённой чёрной куртке и чёрной юбке до пят продавщица кавказских кровей, протягивая баночку в виде фигурки медвежонка и лимон.
Весь вечер, до ночи, я заставлял себя пить чай с мёдом и лимоном. Напившись, лежал под одеялом, в одежде и купленных следах, отбрасывая малодушные мысли о том, что зря отказался от предложенных Зинаидой таблеток.
Температура чувствовалась всё явственней, веки тяжелели, потеть не получалось, уснуть тоже. Перед глазами мелькали пенные гребни волн, мелкий белый песочек, крупные морские чайки, полоса ракушечника, покалывающего ноги, и круглое лицо заботливой Зинаиды, снова и снова как будто заходившей ко мне с бутылью воды, большой кружкой и кипятильником. Не выдержав её очередного появления, я поднялся с кровати и пошел за ней, дрожа всеми членами. Она вела в ночь и в сторону моря. На берегу женщина разделась и зашла в воду, пропав в темноте, а я не пошел, остался ждать на песке, ничего не видя. Дрожал и ждал, надеясь, что она вернётся и поможет мне согреться, всё ждал и ждал, до истомы и почти до утра, когда только и удалось пропотеть и забыться.
Утром температуры как не бывало. В изломанное тело пришла лёгкость. Беспокоил желудок, отдавая резями. Хотелось пить, но если чай, то без мёда.
Перед обедом по плану семинара стоял мой доклад о новых игровых технологиях и организации детского самоуправления. Выступил хорошо, вызвал дискуссию. На обеде подсел за столик к Зинаиде и демонстрировал суперменство, чувствуя возвращение привычной уверенности. Особенно после супчика, когда рези в желудке прошли.
Показалось, что Зинаида смотрела на меня, раскрыв глаза. Можно было пользоваться женским расположением, но спешить не хотелось.
Возникшая взаимная приязнь особенно почувствовалась, когда мы договаривались с ней о продолжении совместного купания в море.
Шторм стих. Море раскрасилось зелеными у побережья и синими на глубине, все более насыщенными с расстоянием, полосами. Взгляду, упирающемуся в горизонт, казалось, что вода поднимается к небу. Ветер переменился, дул с берега, выгоняя зыбь. Дамы пенсионного возраста с закатанными выше колен штанами бродили вдоль моря, собирая в пакеты вынесенные за ночь ракушки. Двое рабочих с помощью экскаватора поднимали разбросанные за синим заборчиком скамейки. Жирные чайки, гладкие белые и коричневые с остатком пушка - родители и птенцы, догнавшие по размеру родителей, - важно вышагивали по песку в поиске добычи и противно кричали на близко подходивших людей.
Море стало ещё холоднее, остывало с каждым днем. Я сплавал до близких буйков и, не задерживаясь в воде, вылез, остерегаясь.
Мысль о болезни произвела в голове неожиданное разрушительное действие, смешав чувства, события, людей и картины.
Зинаида вдруг представилась в нескольких лицах.
Морская нимфа с капельками воды на животе и плечах наложилась на даму, заведённую ресторанными плясками, с горящими глазами и капельками пота, стекающими за ворот платья на спине, и на деловую женщину, раскрывшую глаза на предложение поработать в моём лагере, и на задумчивую подругу, бредущую по колено в успокоившейся лазурной воде и говорящую перед отъездом о том, что бабье лето всё-таки наступило.
Пышущая рабочим здоровьем пожилая полная адыгейка в тёмно-синем платье с выцветшими цветами положила на песок блестящий отмытым металлом большой казан, пересекла наш путь и, зайдя в море по грудь, с нескрываемым удовольствием принялась омывать руками лицо и шею.
Один за одним, как на параде, проехали в сторону Тамани рыбаки на мотоцикле с коляской, "Ниве", старых "Жигулях" и двух новеньких серебристых пикапах.
Мы с Зиной были на пляже и одновременно гуляли по верхней центральной улице посёлка, застроенной новыми домами и частными гостиницами, кичащимися псевдоевропейской отделкой. По улице вереницей ехали машины и команды велосипедистов-подростков, юношей и девушек, выбравших спорт вместо учебы. Другие подростки спортивного вида собирались от ближних проулков к здоровенному дворцу спорта, выстроенному перед заболоченными берегами лимана. Вместе с ребятами мы шли нарядной центральной улицей, не собираясь удаляться от неё в степь, где курортный праздник заканчивался.
Раздвоившаяся Зинаида пообещала не отказываться сразу от предложения поработать вместе, а ровное море опять словно поднималось к небу на горизонте и непременно надо было объяснить себе этот оптический обман до ответа на вопрос, зачем мне эта женщина, и чего я от неё хочу.
***
Очнувшись, я долго и лениво соображал, чьими глазами смотрю в окно на рассветное небо - своими или нет. На фоне трудно прокручиваемых дум потное облегчённое тело радовалось, что в этот раз баня помогла победить болезнь.
Можно было подниматься, но я ещё какое-то время поразбирал, что в привидевшемся было от моих ощущений и памяти, а что я нафантазировал на тему скромного банного разговора. А нафантазировал ли? Может быть, подсознательно прочитал невысказанное по глазам Андрея Андреевича и на том же уровне подсмотрел то, что меня обеспокоило?
Я немного знал покойную жену Андрея Андреевича и их отношения, и думал до этого, что он однолюб. Узнать о другой женщине в его жизни оказалось неожиданным. И очень не хотелось, чтобы ею оказалась Зина из моего детства.
Зина, которую я знал, - дочь старой маминой подруги, тёти Аси. Последний раз я видел Зину десять лет назад, на семейном празднике, который пришёлся на мой приезд. В этом году был похожий случай. Приближался мамин юбилей. Многие обещали прийти. Зину тоже ждали. Так что загадка Андрея Андреевича и моего болезненного сна скоро могла разрешиться.
Зину я помнил по детским играм лет примерно с шести и до пятого-шестого класса школы. В памяти эти игры занимали три круга: ближний, средний и дальний. Ближний круг составляли ребята из соседних дворов. Я видел их по несколько раз на дню, знал, как облупленных, бывал у них дома, знал, как зовут их родителей и почти всех родственников. Ближних ребят было мало, играть в кости-"альчики", футбол или войнушку-догонялки вдвоём или втроём часто было неинтересно.
Ребята с соседних кварталов и улиц образовывали дальний круг. Многих из них я видел в школе, но встречались и совсем не знакомые, которых следовало опасаться. Однажды футбольная игра с чужой командой чуть не закончилась дракой. В другой раз три пацана, прищуриваясь, сплевывая сквозь зубы и осторожно матерясь, какими-то хитро летящими свинцовыми битами выиграли все наши "альчики" - простые и раскрашенные, большие и маленькие. В третий раз я, выказывая смелость, увязался за компанию бросать снежки в проезжающие по главной дороге машины, пока меня не поймал водитель одного из грузовиков и не отвёз разбираться к директору школы.
В средний круг входили ребята всего нашего квартала, за исключением крайнего хулиганского двора. Я здоровался с их родителями, хотя не всех знал по имени-отчеству и мало у кого бывал дома. С ними получались две хорошие футбольные команды и отряд для игры в догонялки, с лазанием по заборам, крышам сараев и заросшим камышом задам дворов. Это был самый весёлый круг, где никого из ребят можно было не бояться. В него входила и тёти Асина дочка.
Тётя Ася жила на параллельной улице. К ним можно было быстро попасть проходным двором, под собачий лай за заборами из серых неровных досок, сколоченных поперёк. Я часто бегал туда, выполняя роль телефона, которые были тогда редкостью, и заодно вызывал поиграть Зину. Если ей разрешали, она с удовольствием присоединялась к догонялкам на нашей улице. Зина была озорным маленьким чертёнком, на два года младше меня.
Их дом был хуже нашего: крыльцо кренилось к земле, в прихожей было темно, в меньших по площади и высоте комнатах скрипели подгнившие полы и отклеивались от стен обои. Тётя Ася жила с мамой и мужем, которого я редко видел, но неприятный запах которого - спутника пьющего работяги - постоянно чувствовал. Из-за этого запаха тёте Асе редко удавалось уговорить меня остаться попробовать её вкусные пирожки с чаем. Только иногда удавалось, когда я был особенно голоден, и от запаха печева кружилась голова, - и только до тех пор, пока, залетев без стука в дом, я не стал свидетелем отвратительной сцены, попав под руку её мужу.
С сумасшедшими глазами, пьяный и страшный, он кричал на маленькую и бледную тётю Асю, которая, поджав губы, молча стояла перед ним в углу, спрятав за сгорбленной спиной круглолицую дочку. Бабушка Зины сидела на железной кровати у противоположной стены и сипела, покрывшись багровыми пятнами.
"Убью!" - услышал я и подбежал к тёте Асе.
Она прижала меня к груди: "Это Варин сынишка. Убери руки. Меня бей. Убей, если виновата".
"Я вас всех, с..., поубиваю!" - пьяный жутко закричал и стал бить ремнём по стульям, кроватям, столу - по всему, что стояло в комнате.
"Беги, Илья, беги домой", - подтолкнула меня тЁтя Ася, когда он повернулся к нам спиной.
На одном дыхании я пролетел до своего дома и с порога стал звать на помощь.
Почему-то отец не бросился на выручку сразу, как я надеялся, а стал советоваться с мамой.
"Он же убьёт её!" - лез я к ним, чуть не плача, пока они решали, пойти им туда, оставив меня одного дома, или не ходить.
Ушедших родителей не было больше часа. Бабушка моя тоже задерживалась в своей церкви. Мне было страшно. Мой отец никогда так не кричал на маму. Никогда до этого я не видел людей в образах возможных убийцы и жертвы.
Когда родители с бабушкой, которую они встретили по дороге, вернулись, я сидел на диване, без света, хотя уже стемнело, и с ужасом представлял тётю Асю избитой.
Меня обняли, пожалели и сказали, чтобы я выбросил дурь из головы. Ничего страшного не случилось. Всё хорошо. Была обычная семейная сцена, которую мне лучше забыть.
Годом позже тётя Ася развелась, а вскоре её семью переселили в пятиэтажку на другом конце города. Им дали квартиру на последнем этаже. Лучшим местом там мне казался балкон. Вся моя жизнь до этого протекала на земле, и с непривычки на балконе казалось жутковато, приходилось преодолевать страх высоты - но это меня и привлекало. Ещё мне нравилось, что у Зины появилась отдельная комната с большой картой страны на обратной стороне книжного шкафа и глобусом на письменном столе. Все остальные восторги по поводу квартиры я не понимал. У нас дома и на нашей улице мне казалось гораздо лучше, несмотря на разные бытовые неудобства, которые даже не отложились в памяти.
Мужского духа в семье тёти Аси больше не было, атмосфера стала специфически женской - пироги, цветы, тряпки, постоянно включенный телевизор, который часто никто не смотрел. Седая благообразная бабушка, с которой надо обязательно поздороваться, заботливая тётя, всегда откладывавшая ради гостей свои дела. Запахи на кухне. Шитьё. Одним словом, женские покои.
В эту квартиру я ходил, выполняя мамину просьбу "навестить". Играть, как в детстве, стало неинтересно и мне, и Зине. Общих дел у нас не было. Да и времени свободного с каждым годом становилось всё меньше. Кроме школы, я ходил в спортивные секции, много читал. Зина танцевала в народном ансамбле. А ещё нас разделяло отношение к улице. Детские мои компании распались, и на улице я почти не бывал. Она же видела в уличных сходках какую-то пользу. Наверное, я был в восьмом классе, а Зина в шестом, когда в её порывистых движениях и насмешках над моей отличной учебой я почти прочитал неприкрытое желание побыстрее выпроводить меня и убежать к ребятам, занявшим на вечер беседку в детском садике. Зина всегда была эмоциональной, открытой, увлекающейся и бескомпромиссной. Все её желания легко читались по лицу, и она много потерпела из-за этого.
Тем же летом мой отец брал её кататься на речном катере. Катер этот был с его работы, изредка возил детали на дальние участки верфи. Чаще его использовали для катаний проверяющих, зачастивших на рыбу и икру, а по выходным - для коллективных пикников. На пикник обычно собиралось несколько мастеров и рабочих с жёнами и детьми, отходили километров за тридцать от города, причаливали к одному из островов на середине реки, купались, загорали, сидели за столом под тентом на носу, "культурно" выпивали, пели и разговаривали. Дети делились на старших и младших. Младшие бегали по палубе под присмотром. Старшие пользовались полной свободой.
Среди старших, кроме меня и Зины, была дочка капитана с подругой. Капитанскую дочку звали Любой, она очень походила на своего отца - востроносая, худая, чёрненькая, с прямыми волосами и весёлыми искорками в глазах. Девчонки любили догонялки: водящий прыгал в воду с кормы, а ждущие в воде ныряли и, выбрав момент, спешили к спущенной с палубы в воду верёвочной лестнице, чтобы, толкаясь, быстро подняться на борт. В глазах мелькали синь неба и бурлящая от резких движений вода с играющей в ней солнечной мозаикой, коричневые тела, купальники девчонок. В ушах - визг и смех, заглушаемый при нырках гулом воды.
Догоняя друг друга, из озорства мы хватались за плавки. Зина схватила меня, подруга Любы чуть не стянула плавки с неё. Я хотел схватить Любу, но рука промахнулась, попав на покрасневшую границу белой кожи - след от натянутых резинок. У Любы ослабли намокшие верёвочки ситцевого лифчика, и он несколько раз слетал, когда она выныривала, открывая маленькую грудь с острым соском. Догоняя на лестнице, Люба ещё, как нарочно, несколько раз обхватывала меня сзади, прижимаясь, и я падал с ней в воду, чувствуя, как плывёт моя голова, рвётся сердце, и заходится дыхание.
Накупавшись, мы залезли в кубрик, разделённый на две каюты. В первой, проходной, большего размера, был стол и два дивана. Вторая, с двухъярусными койками, была в самом носу, и закрывалась. Девчонки закрылись в ней, переодеваясь, а я с трудом отводил взгляд от закрытой двери, переживая стыд и вожделение, которого раньше не чувствовал.
Кто-то из девчонок как будто прочитал мои мысли - дверь на миг приоткрылась и захлопнулась, оставив в моих глазах колышущееся марево белых пятен. Зина взвизгнула, Люба обругала подружку, а потом все они дружно смеялись.
Вернувшись в большую каюту, переодевшиеся девчонки забрались на диваны, поджав ноги, и, забыв про меня, долго и бестолково говорили про своих мальчишек: кто с кем встречается, что сказал, и что это значит. Вдруг оказавшись лишним, я долго не мог собраться с силами, чтобы уйти, - сидел и смотрел, как в мягком солнечном свете, проникающем внутрь каюты через круглые иллюминаторы, плавают пылинки.
***
На кухне активно захлопала дверь холодильника - сестра с мамой резали копчёности и заправляла салаты.
Отец позвал меня в зал. Мы раздвинули стол и вытащили в другую комнату кресло, мешающее проходу. Женщины постелили на стол скатерть и клеёнку, расставили столовые приборы и закуски.
Вместе управились неожиданно быстро; осталось ещё время до гостей, чтобы побыть по-родственному.
- Как поживает любимый племянник? Институт закончит? - спросила сестра, устроившись с коленками на диване.
Морщинки в уголках глубоко посаженных глаз, узнаваемо напрягающийся узкий лоб, курносый нос, родинки на щеках, спортивная спина - одного взгляда достаточно, чтобы ощутить взаимную связь, когда всё понятно без слов, а говорится больше по привычке.
Я уже слышал историю, на которую она намекала. Одна наша знакомая учила за деньги сына и уже преодолела, как казалось, все передряги. Осталось ему только защитить диплом. Так он взял и не защитил. Перед самой защитой признался, что отказался от помощи преподавателя, ваял что-то сам на компьютере, а компьютер взял и сломался, и предъявить ему поэтому нечего.
- Хорошо поживает племянник, не переживай. Вот только, кому его диплом нужен, и где он с ним будет работать?.. Это мы с тобой знали, что нужны. И даже если и не были нужны, то верили, что нужны. Знали, что надо поступить в институт. Надо его закончить. Получить и отработать распределение. И так далее по лестнице жизнеустройства. Всей лестницы мы не видели, только пару ступеней. Думали, что нам просто не хотят её показывать, но верили, что она есть. И вдруг оказалось, что никакой лестницы нет. И дети быстрее нас это увидели.
- Я тоже не знаю, как они собираются жить, - это уже сестра про свою дочь, идущую на красный диплом. - Мне кажется, мы были в их годы серьёзнее.
- Ты не поверишь, какие дураки приходят работать, - продолжала она. - И спросить им уже не у кого. Даже меня зовут. Я им говорю: какая консультация? Не понимаю я в ваших зубах.
Сестра который год работает в стоматологической поликлинике. А до этого долго была участковым педиатром. И хотя продолжает говорить, что в поликлинике ей нравится, мне так не кажется. Нравилось ей на участке. Физически было тяжелее, но интересно и полезнее для людей. Её и теперь еще зовут к больным по старой памяти.
- Шла бы ты на участок, а?
- Нет, не пойду, - ответила она неожиданно серьёзно, точно я попал в больное место. - Я бы в хорошей больнице хотела поработать. В коллективе. Если, конечно, аппаратура есть, и условия соответствующие.
Она нахмурилась. Я привык, что обижаю людей необдуманными словами, но от сестры такой реакции не ожидал. Заглаживая вину, взял её за руку.
- Хочешь, расскажу лучше, как победила школьных пьяниц? - оживилась она, вспомнив, видимо, как год назад я пересказывал ей лекции Жданова о вреде алкоголя. Она тогда очень живо восприняла эту информацию, подтверждавшую многое из того, чему их учили в институте.
- Ты представляешь, наши мамки из родительского комитета хотели устроить на выпускном в Мишкином классе форменную пьянку! Стали рассказывать на родительском собрании, как они классно всё организовали, с прогулкой на катере, и, между прочим, сказали, что надо купить детям вина. Чтобы дети сами не покупали. Я сначала не поняла. Посмотрела на учительницу. У той обалдевшее лицо. Учительница молодая, с родителями ей трудно.
- На собрании побузили, ничего не решили. Я на следующей день позвонила главной активистке. Она говорит: "Вы поймите, они представляют себя взрослыми. Всё равно выпивку притащат. Лучше мы сами купим хорошего вина, ребята будут под присмотром, а не по углам или в туалетах прятаться". Нет, ты подумай, я мечтаю, чтобы Мишка алкоголя не касался, а мне предлагают его спаивать! Я говорю: "Не они у вас будут под присмотром, а вы будете их покрывать. И тот, кто не пил никогда, обязательно попробует под родительским благословением. И водку ещё пронесут. И ничего вы не проконтролируете. Они перепьются, а кто будет отвечать? Вам это надо? Мне - нет! И неужели в девятом классе без алкоголя уже ничто не интересно и не весело?!" Она не поняла, но её задело: "Почему вы о нас плохо думаете? Всё будет культурно и весело. У нас разумные дети. Ни в чём плохом, конечно, не замечены. Но неужели вы думаете, что они не пробовали вина?" Я говорю: "Мой Миша не пробовал. И я не хочу способствовать тому, чтобы он пробовал. Я считаю, что у сына может быть наследственная расположенность к алкоголю. Ему в этот омут не надо. Его отец, например, капли в рот не берёт всю жизнь и не страдает от этого". Она опять не поняла: "Какой омут? Что вы говорите? Можно ведь всё проконтролировать. Мы в семье, например, тоже не пьём - только по праздникам и всегда в меру. Вот как вы празднуете?" Мы с ней как двое глухих, каждый о своём. Она не понимает, как можно праздновать без спиртного. А нам это не нужно. Она говорит: "Не верю, чтобы ваш Миша не пробовал вина". А я уверена, он пока ко мне прислушивается. Но что будет на этом катере, на котором они поплывут, с учительницей и двумя мамами? Даже мужчин ни одного там не будет. "Всё равно мальчишки принесут. Неужели вы думаете, что сын послушает Вас, а не друзей?" Я спрашиваю: "Вы своей девочке на праздниках наливаете?" Она отвечает: "А вы хотите, чтобы она в подворотнях пробовала? Я не хочу. Пусть лучше при мне пробует, в семье". Ты представляешь - мать дочке наливает! Той и не надо, но пьёт, раз мама налила... В общем, как ни спокойно я пыталась говорить, наш разговор закончился на дипломатических нотах. Я всю ночь потом не спала. Представляла, как ребята перепьются, а Мишка свалится в воду. Звоню ей следующим вечером: "Вы учитывали технику безопасности на воде?". Она мне: "Успокойтесь, мамаша. Вы не одна такая взбалмошная. Не будем мы покупать вино. Ради бога. Пусть веселятся, как умеют".
- И ты знаешь, всё прошло замечательно. Встретили мы детей в пять часов утра, весёлых, трезвых и всем довольных! А уж я как была довольна! Еще и сейчас собой горжусь! Правда, я молодец?
Похвалив сестру, я перешёл к тому, что сейчас меня интересовало больше.
- Сегодня ведь Зина должна прийти? - спросил я. - Как её дела? Я слышал, у неё много перемен. Мама говорит, что к лучшему.
- Я не уверена. У нее всё достаточно сложно, - сказала сестра. - Слишком крутые маневры, хотя все вроде бы вынужденные.
- Во-первых, с мужем не сложилось. Высокий, красивый, было, где жить. А не получилось. Пил, бил, гулял, то ли работал, то ли нет, прощенья просил, опять пил. Ради детей терпела. Любила, наверное. Надеялась, что образумится. То сходилась, то расходилась. Сейчас опять у тёти Аси живет. Говорит, что больше к нему не вернется.
- Теперь дети. Старшая всегда была правильной. У той всё хорошо. Замужем. Двое внуков. А вот Митька - баловень. Во многом похож на мать. Такой же маленький, не вырос. И характер мамин. Танцевал, в футбол играл, в кино снимался - сто увлечений. А учиться не захотел. С горем пополам и маминой помощью что-то закончил. То работает, то нет. Жениться не хочет. Его всё устраивает. От матери ему нужны только деньги. Не устояла, купила ему машину. Теперь совсем у неё не показывается. То у отца живёт, то у какой-то девочки.
- Из больницы Зина ушла. Это было самое сложное решение, учитывая, как трудно достались ей корочки врача. Там стали выживать только самые ловкие. Вот и бросила.
- Она не бросила, это её бросили, - на разговор зашла мама, уже в праздничном наряде, и решила вступиться. Как всегда, горячо, когда ей чудилась несправедливость. - Ей все доплаты обрезали. Как хочешь, так и живи. Хоть хлеб ешь, хоть воду пей. И ославили ещё, чтобы нигде на работу не брали. Правильно, что она пошла с детишками работать. Государству никто не нужен, и дети в первую очередь. Если есть люди, готовые заниматься детьми, им надо помогать.
Всю трудовую жизнь мама проработала воспитателем в заводском садике. На мизерную свою пенсию она ушла только потому, что завод обанкротился, и местная власть с удовольствием отдала здание садика под какую-то районную контору. Мама не понимала, почему власть не спасала дошкольные учреждения, почему на детей перестало хватать денег, и вообще не хотела понимать, почему вдруг всюду решили мериться деньгами, и как можно получать прибыль на детях. Когда Зина устроилась работать к местной бизнес-леди, осваивающей рынок детского воспитания и отдыха, то мама примирилась с капиталистами, как с меньшим злом, по сравнению с государством.
- Хозяйка Зину сразу оценила, - продолжала мама. - Обещает сделать её заместителем. Зина получает для этого второе образование. Три года уже отучилась, остался один. Такая молодец. Учится и работает. За учебу ведь надо платить. И Мите деньги нужны. Ты знаешь, какой у неё характер сильный? Она всё преодолевает, ночами ещё в аптеке подрабатывает. Я её жалею. А она: "Ничего, тёть Варя. Вы не представляете, сколько я узнала нового. Я как будто родилась заново. Мне так нравится! Столько интересного вокруг! И всё укладывается по полочкам, как в детстве".
- Ну вот, - сказала сестра, когда мама вышла на кухню. - Лучше не расскажешь. Я тоже пару раз встретила Зинку на бегу. Она хорошо выглядит. Немного потолстела. Возраст сказывается. Но по улице летит, как и раньше, чуть меня не опрокинула.
- А как у неё с личной жизнью? - спросил я. - Ты прости за любопытство. Просто один знакомый вдовец, солидный предприниматель, рассказал о женщине, с которой случайно познакомился. Так рассказал, что я подумал, не Зина ли? У него одно из любимых дел - детский лагерь отдыха. И с дамой он познакомился на семинаре по детскому отдыху.
- Я не знаю, - ответила сестра. - Для неё любой мужчина как свет в окошке. До сих пор мотается, никогда дома нет. А в квартире бардак. Хоть бы маму свою пожалела: убралась, старьё разобрала, гниль повыкинула. Ты у них с тётей Асей не был, наверное. И не заходи, расстроишься. Давно ремонт надо делать, всё сгнило и почернело. Вот и занялась бы, чем носиться бестолку. Кому она нужна? Не красавица и не молода. Время провести - можно моложе найти. Зачем заводить серьёзные отношения? Или твой знакомый хочет проблем с наследством?
- Проблем он, наверное, не хочет. Он здравый человек. Умный и успешный. Вот мне и хотелось бы поэтому, чтобы он говорил не о Зине.
Про бардак в квартире сестра не придумала. Я заходил на чай к тёте Асе и сам всё видел. Всё было правдой. И Зину я не застал. Но недовольство ею почему-то всё равно укололо. Захотелось объясниться:
- Ты знаешь, я часто вспоминаю наше детство. Жалею себя. И всех, с кем рос, жалею. Старею, наверное.
Начали подходить мамины гости. Две её подруги по садику, совсем уже бабули, с которыми она порывисто расцеловалась и прослезилась. Старая знакомая нашей семьи, крепкая и активная, нежданно овдовевшая в прошлом году. Таким её муж крепким казался, любил после рюмочки петь старые советские песни; пели они на наших посиделках лучше всех, заслушаешься - и вот как получилось ...
Всего со сватами, шурином и детьми гостей набралось тринадцать человек. Пришли и тётя Ася с Зиной.
Тётя Ася сгорбилась, поседела больше своей покойной матери, которую я запомнил белой и старой. Тот же тихий голос, ласковые объятия, обязательное печево. Как грустно и как хорошо...
Маленькая Зина была как тугая пружина на крепких ножках. Короткое красное платье с открытыми плечами. Поднятая бюстгальтером грудь. Широкая прямая спина, небольшой живот. Гладкая кожа. Ровный загар. Круглое южное лицо с выступающими скулами. Блестящие чёрные волосы собраны в тугой узел. Седины не видно. "Глаза не изменились. Даже больше заиграли. Но в целом не красавица и не молода, простовата для нашего барина", - согласился я с мнением сестры.
Старики делали вид, что пьют, пригубливая бокалы с вином и шампанским. Водочкой угощались сват с тётей Асей и одной из маминых подружек по работе.
После еды лица раскраснелись и вспотели. В воздухе дрожала обычная для этой поры духота. Бесполезно гудел вентилятор. Замороженная вода не напаивала. Пот тёк по телу, оставляя пятна на одежде.
Зина казалась напряжённой. Пила минералку. Ела мало. Два раза вставала из-за стола, доставала телефон и выходила в прихожую. Потом как бы раздумывала и возвращалась. Платье на её спине промокло легкомысленным треугольным парусом, пунцовое лицо дышало жаром. Она старалась казаться той же бесшабашной и легкомысленной, какой я её помнил, смеялась со всеми и что-то рассказывала, но глаза были далеко, не здесь. Она явно волновалась, что-то обдумывала и чего-то ждала. Всё-таки мама была права, Зина действительно переменилась.
С некоторых пор на общем фоне я выделяю людей, кажущихся мне живее других. В их душевном устройстве я слышу нотки, созвучные своим настроению, размышлениям и чувствам. Мне кажется, я могу понимать их, потому что в некоторые мгновения они проявляются, как я. А они могли бы понять меня лучше других, потому что в некоторые мгновения я проявляюсь, как они. И все мы есть орудия общего организма, который проявляет себя при необходимости, чтобы дать знак, обратить внимание, заставить услышать. И все мы недалеко уклоняемся от некого заданного направления, хотя вроде бы мыслим и действуем по-своему.
Я, например, решая задачу, жду, когда среди хора беспокойных мыслей смогу различить что-то ценное, и, различив, начинаю кружить вокруг и около, чтобы отсеять лишний мусор и лучше разглядеть возможное решение. Я кружу вокруг, пока ясно не увижу решения. Или пока его не упущу. Внешне моё волнение выражается отличным от Зины образом. Я просто хожу из угла в угол, от двери к окну и обратно, и есть в этом моём движении что-то похожее на несвободу, от которой я таким образом освобождаюсь...
Пока я наблюдал за волнением детской подружки, в распаренной моей голове складывалось некое "дежа вю". Я увидел, как не решаемые в жизни проблемы снова и снова возникают у людей новых поколений.
Зина повторяла путь матери. Мне даже не надо было представлять, как менялся её хороший и работящий муж, как он приучился пить, как поднимал на неё руку. Всё это происходит одинаково, и всё это я видел. Как растят детей в доме с удобствами на улице, как не хватает денег на еду и одежду - я тоже знал. Ещё я помнил рассказ об одной маминой подруге, восемь лет подряд поступавшей в мединститут, а между поступлениями вынужденной и санитаркой поработать, и окончить с отличием медучилище. Зина тоже три раза поступала, и тоже должна была закончить сначала училище. Разве не параллельная история? А тётя Ася, ставшая как две капли воды похожей на свою покойную мать? И такой же в силу привычного хода времени должна была стать Зина. Почему я чувствую, что она так не захотела? Что случилось? Кто её научил? Я чувствую её сомнения, тревоги, решительность. Но кажется, у неё достаточно сил и разумения, чтобы разорвать роковой круг и переменить судьбу. Даже если выйдет не так, как она загадала. Неужели каждый из нас может разорвать круг?
Вспотевшую шею обдало холодком, захотелось вскочить и начать кружить по комнате. Потому что родилась гипотеза о том, как работает провидение. Я увидел ломаные пути людей в виде дорожки шагов в спутанном клубке тёмных тропинок. Только некоторые пути можно было распознать в этой путанице. Те, в которых хотя бы один, или несколько, или много шагов казались светлее общего сумеречного фона. Яркость этих светящихся шагов была разной. Чем прямее был указываемый светом путь, тем ярче были шаги. Каждый шаг открывал кучу новых тропинок, похожих на дерево возможностей, шаг по которым мог остаться в темноте, а мог высветиться, выделить свой путь и показать общее направление. Слова о том, что в царство божье входят своим усилием, представились вдруг прагматичным образом. Получалось, что самым простым механизмом развития было бы продумывание людьми возможных жизненных сценариев и выбор из них наиболее простого. Предвидение в таком случае переставало выступать чудом, становясь привычной мыслительной работой по сотворению наилучшей возможности. Но тут я вспомнил о том, что человеческому уму не дано предвидеть случая - "мощного мгновенного орудия провидения" (А.С. Пушкин), и мысли мои развернуло в сторону. Раз не дано предвидеть, раз знают, что мы ненадежны и постоянно делаем ошибки, зачем нам дали право выбирать?
Было бы логично предоставить выбор нашего пути высшему разуму, свободному от телесной оболочки и связанных с ней ошибок. Выбрать из готового - самая легкая и удобная для нас работа. Тогда бы не было тёмных закоулков и тупиков, все пути бы выпрямились и слились в мощный светлый поток, в свет, который зовёт во сне. Можно даже предположить самые простые критерии отбора правильной информации. На первичном уровне - то, что идёт не от телесных желаний. На следующих - то, что проще. Почему так не сделано? Ведь всё равно люди делают всю черновую часть созидательной работы. А неправильный выбор может сделать всю работу напрасной, и надо будет начинать её снова. Так зачем нам строить, если в самый ответственный момент то, что мы построили, рухнет волей случая или, еще обиднее, нашей волей?
И тут я понял, что постоянно сталкиваюсь с ситуациями, когда не из чего выбирать, когда возможностей много, а какую не выберешь, всё плохо. И понял, что большинство созданных нами путей - плохие. А многие из нас и не собираются ничего создавать. И зачем тогда нам помогать? Скучно это и бесполезно. А если мы случайно придумаем что-то стоящее, то и без чужой помощи сами это различим на фоне нашей общей темноты.
В общем, я замудрил, запутался и, увидев, что Зина опять поднялась, вслед за ней выбрался из-за стола, выбираясь заодно и из ловушки путаных мыслей.
Вдвоём мы заняли всё свободное место на маленьком балконе с цветами, верёвками для белья и шкафом с инструментами и хозяйственной утварью.
Смеркалось. Изредка, точно исподтишка, дул слабый ветерок. Хотя температура стояла на высоком дневном уровне, после квартирной духоты казалось, что здесь можно дышать. И даже противный писк комаров и их редкие нападения пока не пугали.
- Как семья, супруга, дети? Всё хорошо? - спросила Зина.
-Хорошо. Ты не куришь?
- Нет. Давно бросила.
- Смотри-ка, удивила, - сказал я. - Постоянно узнаю о тебе что-то новое. Сколько же мы с тобой не разговаривали? Наверное, с тех пор, как я уехал.
- Мы никогда с тобой не разговаривали! - засмеялась Зина. - Даже интересно, почему?
- Потому что тебя тянуло на улицу, а я избегал компаний. Наверное, я казался тебе маленьким.
- Нет. С тобой было скучно. Ты был занудой.
Разговор сворачивал в ненужную сторону, и я решил перейти к тому, что меня интересовало.
- Я заходил к вам позавчера. У вас всё так, как тридцать лет назад. Только бабушки нет. И телевизор выключен.
- Мы его редко включаем, - сказала она. - Некогда смотреть. И нечего.
- Я просто так вспомнил. Раньше у вас дома всегда работал телевизор, круглый день, как радио. Мне это казалось странным, потому что в нашей семье телевизор берегли, включали только вечером, чтобы посмотреть кино и программу "Время".
- Я вообще рано узнал, какое это простое и эффективное средство обмана, -зацепился я за треклятый телевизор. - Я не рассказывал тебе, как попал в детстве на телевизионную передачу?
- В общем, в шестом классе я написал сочинение, которое вдруг отметили как лучшее сочинение о родном крае. Этот конкурс придумали на телевидении, прошли в конце учебного года по школам, поговорили с учителями, покопались в том, что было, и в итоге выбрали меня и еще двух девчонок.
- Пригласили нас троих в студию. Сказали, что запись будет самая простая. Поздравят с победой и подарят по стопке книжек. Говорить нам ничего не придётся, надо только сидеть с благообразными лицами, а чтобы наши лица были благообразными, а не испуганными, нас заранее познакомили с ведущими, парнем и девушкой постарше на год. Я помню, что мы пошли разговаривать с ними на улицу. Ребята-ведущие сразу закурили, что меня покоробило. Девочки в моём классе не курили. Или прятались, чтобы их никто не видел...
- Из разговора я понял, что этим ребятам не нравилось учиться, а съёмки на телевидении прикрывали их от школы. Они сразу поставили себя выше нас, и так и разговаривали свысока. Расспросив, как нас зовут, и где учимся, быстро потеряли к нам интерес, с хохотом вспоминая своё вчерашнее приключение в какой-то компании и подсчитывая, кто из них и сколько там выпил. А потом, на передаче, преобразившись в молодых строителей коммунизма с горящими глазами и комсомольскими значками на чёрном пиджаке и белой блузке, звонкими голосами четко озвучивали текст, как елей лили. Если бы я не слышал перед этим разговор на улице, то на следующий день, когда мы с мамой смотрели эту передачу, мог бы поклясться, что они искренно восхищаются победителями конкурса и без тени сомнения убеждают брать с нас пример.
Зина смотрела на меня, раскрыв глаза. Я подумал, что когда она так смотрит, то может увлечь мужчину. И решил, что можно спросить прямо.
- Ты как на взводе сегодня. Почему? Как будто не знаешь, что делать. То ли ждёшь звонка, то ли убежать собираешься, то ли боишься чего-то.
- Ты всегда такой наблюдательный? - Зина сузила глаза и нахмурилась. - Не всё у меня ладно. С Митей, вот, не знаю, что делать.
- Ты его жени.
- Как это сделать? Помоги, если сможешь. У меня не получается...Тебя комары не кусают? Пошли в дом.
- Сейчас пойдем. Я только спрошу про одного человека. Ты не отвечай, если не хочешь. Просто очень странно, как тесен мир.
- Один знакомый загадал мне нечаянную загадку. Мы с ним знаемся с тех пор, как вместе приехали по распределению. Тогда наша контора подписала десять ребят из лучших вузов страны, по какому признаку мы и сошлись. Правда, он был женат, а семейные держались особнячком. Таких, привлечённых отдельным жильём - комнатой в общежитии без горячей воды и общей кухней, было трое. С двумя женатиками я почти не пересекался, а вот с ним часто разговаривал. Особенно первые два года. Мы познакомились в военкомате, где нас ставили на учет, а потом играли в шахматы в его комнате. Он жил там один. Жена с годовалой дочерью приехали к нему позже, ближе к весне. У него была маленькая жена, художник-модельер, и маленькая дочь, только-только начавшая ходить. А он приветливый, энергичный. Цепкий взгляд. Всегда аккуратно подстриженные усы. Усы сейчас стали более пышными и из каштановых превратились в почти седые.
- Роста он чуть выше среднего, - продолжал я, - обычного сложения, но рядом с женой казался крупным мужчиной. Он познакомил меня с ней на улице. Они катили коляску с глазастой дочкой по очищенному от снега тротуару. Она только что приехала, радостно улыбалась. Хрупкое невесомое создание с тонкими чертами лица и тихим голосом. Они были счастливы... Такими же счастливыми я видел их незадолго до её болезни. Опять они зимой катили коляску. Уже с четвёртым ребёнком - мальчиком.
- А в той комнате, где мы играли в шахматы, они жили недолго. Мой знакомый через год "пробил" малосемейное общежитие, с горячей водой, с маленькими, но отдельными кухней и санузлом. И первым понял, что больше в нашей конторе ему ничего не светит, надо искать своим талантам лучшее применение. Через три года обязательной отработки он уволился и стал ездить на работу в столицу. Поднял старые институтские контакты, защитился. А когда учёная работа перестала его кормить, преуспел в коммерции. Один из теперешних его бизнесов - детский отдых. Он купил бывший пионерский лагерь, в котором создал островок детской страны. Это была их общая с женой идея. Поэтому вместо одной страны в его лагере по факту получилось две. Технократическая страна будущих учёных, барыг и бюрократов. И страна грёз, развлечений и поиска смыслов, где есть место чудакам. Но, конечно, теперь это не только лагерь отдыха. Это бизнес, в который вложено много сил и денег, и который должен приносить прибыль. Там и гостиничный комплекс есть, и ресторан, и баня, и "все дела", как говорит другой мой приятель. Воплощено многое, подсмотренное в разных краях. Ко всему приложена хозяйская рука.
Зинина рука напряглась, вцепившись в балконные перила. Я понял, что угадал.
Она спросила:
- Как его зовут?
- На гербе его первой фирмы три буквы "а", взобравшиеся на трон. Его зовут Андрей Андреевич.
Услышав имя, Зина отчаянно крутанула головой, как в детстве, когда я не мог на это смотреть, боясь, что однажды после такого фокуса её туловище может остаться без головы.
- Мы с ним редко теперь видимся. В бане, - продолжал я. - В старой компании, где никому от него ничего не надо, Андрей Андреевич любит рассказывать о своих поездках. Этой зимой он рассказал, что был на семинаре в Анапе, где познакомился с моей землячкой. Мне показалось, что он говорил о тебе. Мне бы этого не хотелось.
- Почему? - перебила меня Зина. - Потому что у него дети, наследство и всё такое? Ты знаешь, мне не кажется это главным!
- С некоторых пор я поняла, что долго-долго не могла быть сама собой. Жила, как в заколдованном круге. Вынуждена была повторять мамины ошибки. Мне так казалось, во всяком случае. Я почти сломалась. И злилась на твою сестру, которая всё сводила к мужу. Мол, брось дурака, и всё наладится. А ничего не наладится! У меня мама - пример. Она бросила, и что наладилось? Очень она счастлива? И вдруг на меня как нашло - надо всё строить заново. Понимаешь? Всё начать заново!
- Сын меня долго держал, - продолжала Зина. - Пока я не решила: хватит, вырос. Я как отодвинула от себя всё, и только тогда поняла, что жила одним днём или неделей, и вся зависела от желаний других людей. Я решила не жить так больше, и теперь хотя бы внутри чувствую себя свободной. Я как будто спала и проснулась. А когда просыпаешься, то просыпается всё живое, что в тебе есть ... Меня так понесло последнее время, что один случай сменяет другой. Я ничего не знаю об Андрее. Он, конечно, привык концентрировать на своей особе внимание. Но это ведь мелочь, только защита, одна оболочка. А его принимают по этой оболочке. А душу не видят и не слышат!
- А ты что увидела и услышала?
- Я услышала знакомый мотив. То есть какие-то свои чувства. Представляешь, ему холодно, несмотря на всю показную энергетику. Жалко мне стало, что эта энергия уходит впустую. А потом я испугалась, когда поняла, на что его провоцирую.
- Ты из-за него так волнуешься весь вечер?
- Может быть. Сегодня он должен позвонить, а я должна ответить, поеду к нему работать или нет... Он мне предложил работу. Звонит, спрашивает, а я сомневаюсь. На сегодня назначил дать ему окончательный ответ. Говорит, что вакансия хорошая. Есть, где жить. А я совсем запуталась. И боюсь за маму. Как она будет одна?
- Вчера решила, что поеду. А он не звонит. Второй день жду. Решила, что если сегодня звонка не будет, то позвоню сама. Но боюсь. Я как маленькая девочка. И ничего не хочу знать о его прошлом. Зачем ты рассказал мне про его жену? Я теперь буду думать, что он не сможет её забыть. Расскажи мне ещё что-нибудь о ней. Какая она была? Что с ней случилось?
- Я её почти не знал. Маленькая женщина, субтильная во всех смыслах. То есть не только худощавая фигурка, а утонченная, нежная. Глаза выделялись, казались глубокими. Дочки в неё, такие же недокормленные. Но глазами на неё похожа только младшая из трёх. Наверное, жена Андрея была спокойной и решительной женщиной. Многие малышки вынуждены быть такими. Без этого не смогли бы ни мужей удержать, ни детей вырастить, ни хозяйство вести. А она, похоже, справлялась. Конечно, их быт существенно облегчали деньги. Не хочу сейчас оценивать, как они добывались. Деньги не совместимы с нравственными оценками. Честно-нечестно, справедливо-несправедливо - это не про нашего героя. Изворотливость, быстрый ум, игра на опережение, умение считать, оправданный риск, желание не платить, если можно не платить, - вот это про него. Купец он купец и есть. А жена... Что жена? Муж и жена - одна сатана. Дочери учились в частной школе. Играли в детском театре. Мама-модельер придумывала костюмы на всю труппу, участвовала в их изготовлении. Чтобы всюду успеть, оба ездили на машинах. Когда Андрей Андреевич покупал себе новую машину, старую отдавал жене. У нее была "Нива", потом "Чероки". Как многие маленькие женщины, она любила большие машины.
- Вот что ещё про неё вспомнил. Однажды Андрей завёз нас к себе домой похвалиться ремонтом. Он объединил в одну три квартиры на последнем этаже в сталинском доме с высокими потолками. Я запомнил большую полукруглую комнату с колоннами, баром, паркетным полом, где можно было бы проводить небольшие балы, будь потолки ещё выше. Большую ванную комнату с редкими еще тогда душевой кабиной и джакузи. Два туалета. Полностью обжитой была пока только кухня-столовая, в которой мы и просидели до полуночи за пивом с сосисками. Жена Андрея общалась с нами с удовольствием и говорила много дельного, но один её неожиданный пассаж резанул. Я не помню, по какому поводу она заговорила о необходимости возрождения дворянского сословия, меценатства и благотворительности, но то, что они с мужем готовы принять на себя это бремя высокой ответственности перед обществом, запомнил очень хорошо.
- Последний раз я видел её за год до смерти, летом, в лагере Андрея Андреевича. У него там модная "спа"-баня с разными парными, бассейнами японскими бочками и джакузи. Парилка, конечно, уступает городской бане, но париться можно.
- В тот раз мы уже вовсю парились, когда Андрей сказал, что в баню пришли приехавшие из города его жена и дочь. Мы еле успели натянуть трусы и обернуться простыней, как они нарисовались, одетые в похожие девичьи бикини. Очень похожие юные фигуры, отличающиеся разве, что в области талии, и то, если присмотреться. Опытную женщину больше выдавали неспешная речь, плавные движения рук и утомленные болезнью глаза с поволокой... Тогда я уже слышал, что у неё рак... Они с дочкой несколько раз зашли в парилку, посидели с нами за столом в большой комнате отдыха, послушали разговоры, пение под караоке, посмеялись и ушли мыться. Честно говоря, я даже не помню, как они ушли. Только что были за столом, а стоило мне сходить в парилку, как и след их простыл...
На этом я свои рассказы закончил, оставив при себе соображения о том, почему супруга Андрея заболела, и почему женщина так быстро сгорела - меньше, чем за год.
Со слов верных людей, она стала уходить с сыном к знакомым, когда домой приходил муж, и допоздна сидела в гостях, словно не хотела быть с Андреем вместе.
Но кто стал причиной семейного разлада - она со своей болезнью или он? Злые языки винили Андрея Андреевича, но я не знал этого точно, а домысливать - последнее дело. И хорошо, что удержался, не стал грузить Зину слухами.
Не рассказал я Зине и про красивый памятник на могиле супруги Андрея. Чёрный монумент с белыми ангелочками, приоткрывающими двери в рай - один такой памятник на городском кладбище. И здесь, прости господи, Андрей Андреевич сумел отличиться.
Ни к чему это было рассказывать Зине. И тем более не стоило её грузить дальше, потому что она устала слушать - я это почувствовал.
Южные сумерки быстрые. Стоило замолчать, как мы увидели наступившую ночь и прибавившихся комаров, от укусов которых зачесались руки.
На балкон выглянула сестра. Потом шурин. Посмеялся над нашим затворничеством.
- И всё равно, прошло достаточно времени, - резюмировала Зина. - И ему нужна помощь. Это дело, которое его держит... Внутри Андрея много пустоты и тоски. Ему неинтересно катить по накатанному. Мне кажется, что я ему нужна. Я чувствую, что хочу к нему. Я должна ехать. Не надо меня уговаривать.
Я не собирался её уговаривать. Пусть едет. Может, и поживут сколько-то вместе. Во всяком случае, хоть подкормится от него. Так получалось, что в любом решении могла быть своя правда, нравится мне это или нет.
Заскучав, я посмотрел на небо. В ясную погоду в чёрном небе должно было быть насыпано видимо-невидимо звёзд. Но видны оказались только самые яркие - не считая полумесяца и Венеры, полярная звезда, три звезды ковша Большой Медведицы, опрокинутая Кассиопея и ещё некоторые неизвестные мне созвездия. Из-за мешающей городской иллюминации полная картина звёздного неба не складывалась, пришлось вернуться на землю.
Наверное, надо было пожелать Зине удачи, но как-то не желалось. На ум пришёл Герман из "Пиковой дамы". Зина тоже сделала два правильных хода и верит, что третьим поднимет туза. Дай ей бог, но люди слишком любят ошибаться.
Мы прощались в прихожей, когда зазвонил Зинин телефон. Она ответила: "Да", - и, согласно кивнув на мой вопрошающий взгляд, вышла разговаривать за дверь. Некоторое время я слышал твёрдый стук каблуков по ступенькам лестницы и неразборчивые односложные ответы. Тётя Ася отпустила мою руку, попросив их не провожать. Я всё-таки спустился на улицу помахать на прощание. Зина, продолжая говорить по телефону, славно пружинила своими крепкими ножками, держа тётю Асю за руку. Я смотрел, как они пропадают в ночи. Тётя Ася казалась маленькой даже в сравнении с маленькой дочерью.
"Умные женщины. Хорошие жёны", - в голове кружился мотив, сложившийся вдруг в подкативший к горлу сентиментальный комок. Моя мама, жена, сестра, Зина и другие женщины, каких я знал, представились рядом и заодно, в ежедневных своих заботах и обидах, в мимолётном счастье и постоянном волнении за близких, и я подумал, как много в нашем мире держится на них. От того, что они есть, было светло и грустно - так, как бывает после трогательного фильма или книги, когда заслезятся глаза, и приходится прикладывать усилие, чтобы окружающие не заметили минутной слабости.