Аннотация: Рождённым в семидесятые посвящается....
Моё поколение появилось на свет в года, когда власть казалась незыблемой, а будущее было всецело предопределено Центральным Комитетом Коммунистической Партии Советского Союза.
Мы ходили в детские сады с молочным супом и хлебными тефтелями, по ошибке именовавшимися мясными. Тогда, единственно дозволенная критика выражалась в кряхтении обывателей на неправильности прогноза погоды, сдобренного фотопейзажами из братских республик.
Первое осознание себя в огромном мире пришло во время Олимпиады, запомнившейся неграми и "соком с трубочками". Это была гордость за нашу страну, потому что только в СССР спортивные соревнования могли быть такими сентиментальными. Мы по-детски плакали, когда улетал Олимпийский Мишка. Видимо, это и был обещанный Хрущовым "коммунизм к 80-ому году".
Мы росли, лидеры страны вымирали, и сии знаменательные годы запоминались по траурным линейкам в школе, после которых, к вящей радости учащихся, всех отпускали домой.
Нас принимали в октябрята в Музее Ленина, а в пионеры у Мавзолея. Мы читали клятвы, замирая от гордости и дубея от осеннего ветра на главной площади Великой Страны.
Нас растили идеалистами.
Мы сопереживали гордым сандинистам и зачем-то собирали деньги для голодных американских безработных.
В разгар застойного времени , пришёл Горби, и зачитал невнятную речь, из которой единственно внятной мыслью прозвучало желание что-нибудь изменить. Следующей весной мы оказались в совершенно другом городе.
Улицы встретили нас узкими бойницами торговых палаток, где ещё вчера продавалось мороженое и квас, а ныне торговали питьевым спиртом и жвачкой, китайским текстилем и джинсами с неамериканским названием "Пирамиды".
В эту весну мы ещё надеялись.
Школьные дискотеки встречали нас "Ласковым Маем" и "Миражом", а на Пушкинской площади и у "Молока" на юго-западе дежурили угрюмые провинциальные ребята в клетчатых штанах или спортивных костюмах.
Мы стремительно менялись. Появились кооператоры, чьё реноме затмило спор физиков и лириков 60-ых - 70-ых годов.
В один прекрасный день мы увидели нашего школьного комсорга на наглой черной машине. Возил его наш бывший однокашник.
Государству стала не нужна молодежь.
Нас кинули.
Всех сразу.
Нам даже не объяснили, что теперь каждый сам за себя. Когда мы, наконец, поняли ситуацию и условия, восьмидесятые закончились.
Мы начали сбиваться в стаи. Обычно это происходило по территориальному признаку.
Мы занимались спортом, учились защищать себя сами.
Мы делили дворы и микрорайоны, кафе и хоккейные площадки. Длинные волосы были не в почёте, это придавало юноше демонстративную беззащитность.
Отгремели победоносные лозунги перестройки, горстке трясущихся и немного нетрезвых людей не удалось спасти СССР и, как-то в декабрьский вечер нам объявили, что мы живём в другой стране.
Мы решили ждать и понадеялись снова.
Но лучше не становилось. Деньги обесценивались два раза в день. Работать приходилось сторожами или грузчиками, но в отличие от семидесятых это выглядело скучно и убого.
Романтика пропадала.
Мы становились циничнее.
Когда мы снова увидели танки в столице, мы уже совсем перестали надеяться.
Стало ясно - лучше не будет.
Предыдущее поколение, пропиздев на кухне все семидесятые, оказались во главе фирм и заводов, нам достались места подавальщиков в "Макдоналдсе" и лёгкая фарцовка. Кое-кто из нас примерил кожаные куртки с "инспекторами" и стал именоваться, похожим на упоминание о космосе термином "рэкетир". Эти люди тоже были идеалистами. Они были готовы на всё, как комсомольцы-герои Великой Отечественной. Почти всех их убили, другие и сейчас досиживают в лагерях и тюрьмах.
Нас оглушил вал государственной пропаганды, по сравнению с которой коммунистические, лозунги казались детскими и невинными призывами.
Нам начали внушать, что мы жили в другой стране.
Нас опять пытались изменить, сделав фарш из наших мозгов.
Нас посылали на глупую войну в республику, которая один раз уже предала нашу страну. Государство опять предавало нас.
Нам оставалось только терпеть.
Шло время и старшее поколение заговорило о "стабильности". Это было скрытое желание сохранить свою власть и не пустить нас в управление страной.
Свобода стала галлюцинацией.
Речь превратилась в набор штампов.
Реклама диктовала новые слова и выражения.
Мы начали тупеть от безысходности и жалости к самим себе.
Как-то раз, финансовый кризис заставил нас серьёзно дернуться. Когда старшее поколение рыдало о недополученных прибылях, мы стали подниматься. Многие получили хорошие места во власти и бизнесе, но пришедший через два года новый порядок снова напомнил нам о нашем детстве.
"Застой" возвращался.
В двухтысячных для нас тоже не оказалось места.
Но теперь мы знаем, что не надо верить обещаниям властьимущих.
Мы будем взирать на наших расслабившихся руководителей с напряжённо-идиотическим выражением лица, но как только они уверуют, что победили, мы напомним о себе.
Мы потерянное поколение, но в нас больше толка, чем в ожиревших пассажирах "Мерседесов" и "Ягуаров". Мы узнаём "своих" в толпе по лихорадочному ожиданию перемен в глазах. Такое чувство не перебьешь стодолларовой прибавкой к зарплате или угрозой увольнения.
И очень скоро мы дадим о себе знать. Если же мы будем неспособны к действиям, мы погибнем. Тогда туда нам и дорога.