Билет родители купили давно. Рейс ранний, вылет в шесть утра. Вызвали такси, на дорожку посидели, поехали.

Люблю я ночную Алма-Ату. Она вся сияет, как елка в Новый год. Едешь, например, в Новосибирске, фонари и фонари, ничего особенного, дорогу освещают и хорошо, а в Алма-Ате каждый фонарь увешан причудливыми гирляндами. Проносишься по пустынной ночной дороге, перед тобой разные светящиеся фигуры, а за ними начинают проступать темные силуэты гор, еле заметно выделяемые еще незримым солнцем. И уютно, и немного страшно, как будто идешь в тиши мимо крепко спящих великанов.

Прошло, наверное, часа полтора поездки, как мы добрались до аэропорта. Я был с дядей и тетей, они тоже собирались улететь, но не со мной, а куда-то в Европу. Их рейс стоял раньше. Припарковались, стали выгружать вещи. Наш общий скарб составлял два рюкзака, сумку и большой багажный чемодан на красных колесиках. Из этого мне принадлежал только рюкзак, который я всю поездку таскал с собой. На всякий случай. После выгрузки родственники провели инструктаж на тему основных этапов: досмотра, посадки и высадки. Удостоверившись, что племянник все понял, обняли на прощание и побежали на процедуры отлета.

Я не спешил. Оставался почти час, который можно потратить в удовольствие. Немного постоял на воздухе, мысленно пожелал горным великанам спокойной ночи, и пошел внутрь. Решил поесть в каком-нибудь кафе внутри аэропорта. Это, если пожелаете, наша семейная традиция, - есть в аэропорту. И все равно дорого ли, вкусно ли. Просто ритуал.

Кладу рюкзак на ленту досмотра, сам иду сквозь арку, после которой меня начинает ощупывать сотрудник. Это тоже ритуал. Не могу относиться к этому как к мере безопасности. Как люди машут друг другу при встрече, так я поднимаю руки при встрече с охранником, а он меня ощупывает.

Глядящий в компьютер прищурился и подозвал ощупывающего, как только тот завершил ритуал приветствия. Теперь уже досматривающий и ощупывающий вместе таращились в монитор. Их поведение настораживало. Однажды с родителями я видел, как у мужчины изъяли швейцарский нож, который он, наверное, случайно прихватил из дома. Начал прокручивать в голове, что клал накануне в рюкзак. Зубная щетка, рубашки, шорты, японская лирика двадцатого века, карты... Не вспомнив ничего криминального, я мысленно смирился с потерей, утешая себя тем, что раз не вспомнил, то не такая уж ценность.

Рюкзак выехал, и меня попросили показать содержимое. Пришлось выложить вещи на стальной стол близ конвейера. Большое отделение я бесстрашно вывернул, подняв рюкзак вверх дном. Поверх обычных вещей выпали еще два фантика конфет "Достык". Тот же фокус я проделал со средним и с малым отделением. К куче прибавилось еще пяток фантиков.

Рука досматривающего приподнялась и оттопыренным указательным пальцем ткнула в бок рюкзака. В забытый мною маленький кармашек. Вроде и не пользовался им. Сунул туда вспотевшую руку, и на дне нашарил что-то твердое, холодное, продолговатой формы. В ладони оказался патрон, потерянный еще в начале поездки.

- Наверное, я положил его в рюкзак, а потом и забыл совсем, - сказал я досматривающему.

Хотя почему "наверное"? Так и случилось. Потерял, нашел и теперь потеряю навсегда... Ну да ладно, черт бы с ним, лишь бы скорее закончили, а то с такими осмотрами можно и на самолет опоздать. Сотрудник взял мой патрон. Его лицо выглядело неподвижным, стальным, как стол, на котором валялись вперемежку мои вещи.

- Пройдемте, - сказал он, показав рукой на дверь в глубине залы.

Тогда мне, господа, слегка поплохело, но виду не подавал, по крайней мере старался. Буду спокоен, может отвяжутся. Я пошел в сопровождении досматривающего к двери. Угловая дверь казалась отделенной от всего, что было в аэропорту. Кроме располагавшегося рядом туалета. Освещал этот закуток сине-зеленый свет, лившийся из решетчатого окна, встроенного в дверь, холодный и неприятный. Внутри стоял небольшой стол с двумя старыми кожаными стульями, изорванными с углов, из которых проглядывал пожелтевший поролон. Человек со стальным лицом усадил меня на стул, попросил где-то расписаться, и, ничего не говоря, вышел. Рядом в стене была другая дверь-решетка. Сквозь черные толстые ее прутья из комнаты, в которой я сидел, падало немного этого сине-зеленого света. Небольшой клочок полумрака открывал моему взору гладкий бетонный пол и, слабея с каждым миллиметром, переходил в темноту, такую густую, что даже сиди там кто-то живой я бы не заметил. Наверное, туда сажают особо буйных. Сразу представилось, как тощие мозолистые руки выскребают в бетоне ямку сточенными в кровь ногтями.

Я быстро отвернулся от решетки, стал вспоминать разные истории. Дядя рассказывал, как один парень попал в кутузку, а там ему предложили автомат подержать. Он подержал, а потом его обвинили в убийстве, ведь отпечатки на автомат попали. Не та история... Стоп, а если мне уже что-то дали, а я даже не заметил. Ручка, которой расписывался. Ручка в шее у старухи... А меня сейчас упекут за это. Нет, я еще маленький. И гражданин России. Но руки на бетоне лезли в голову.

Хлопнула дверь. Я вздрогнул.

- Да не пугайся.

В дверь, покряхтывая, ввалился толстенький, плешивый казах лет пятидесяти.

- Пружину никак не починят, вот и хлопает. Что пугаться? Тебе сколько лет? Шестнадцать?

С этими словами он треснул кипой бумаг по столику, а сам плюхнулся в кресло. Ножки кресла со скрипом разъехались, но, видимо, божьим благословением, удержали-таки тушу посетителя. Тут же, рядом с бумагами, приземлилась, расплескивая содержимое, цилиндрическая чашка с пакетиком. Откашлявшись и со свистом хлебнув чая, мужичок достал изящную турецкую мисочку с ложкой и стал собирать пленку с чайной поверхности. Завершив эту процедуру, он утер рукой вспотевшую плешь и нахмурившись посмотрел на меня.

- Чего расселся? - промычал он басом. - Вот бумаги, вот ручка. Пиши. Где взял патрон, когда, при каких обстоятельствах, зачем? А потом подпишись там, где галки стоят.

Все это он сопроводил суровым тыканьем пальца в разные листки.

- А я смогу сегодня улететь?

- Конечно, нет. Ты пиши, посмотрим, сколько ты еще не сможешь летать. Позвоним родителям твоим или кто у тебя здесь.

Я принялся писать. Написал все от сердца: мол, так вот и так, ходили на стрельбище, там патроны на память подобрал, положил в рюкзак, забыл. Расписался где надо и сдал листки. Ушел мужичок, а сам думаю, дай позвоню брату, вдруг он что посоветует, подскажет. Тем более, из здешних только его телефон мне и знаком. А тетю с дядей на вылете незачем дергать. Звоню. Рассказываю, что произошло.

- Окей, понял. Сиди жди. Тебе позвонит С. (полное имя этого героя я, дорогой читатель, оставлю в тайне), и все уладит.

Так и вышло. Когда в коморку ввалился толстенький мужичок в сопровождении стальномордого, моя, тогда еще самсунговская, раскладушка прозвонила "Танец Анитры". В ответ на мое "алло", суровый, мужской голос попросил дать одного из служащих. Взял толстенький. Поднес трубку к уху, хлебнул чаю, но, не успело горячительное миновать глотки, как поперхнулся. Отперевшись рукою на стол, он с глубоким уважением дакал. Не прошло и минуты, как разговор закончился, и меня отпустили. И даже на посадку провели.

После всех волнений захотелось спать. На втором этаже аэропорта перед панорамными окнами лег на скамейку, подложив под голову злосчастный рюкзак. Думал о патроне, отстреленном больше месяца назад, за который чуть не остался в Казахстане, где любой вопрос решается связями и знакомыми. Думал о страхе и о сине-зеленых пятнышках. Чьи это были пятнышки, мои? Не важно, о чем думал. Я смотрел в окно и видел проснувшихся горных великанов.