Алексеев Тимофей
Забавы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Второе произведение из плесского цикла

  

Забавы

  

Пустых садов я боюсь, потерянных в сердце моем, не зная путей, что могут к ним привести. Не я выбираю птиц, что на них слетятся, и память моя всё старше, всё дальше в прошлом томится она, и власти нет у меня, чтоб её удержать...

М.Павич "Шляпа из рыбьей чешуи"

  
  

Предисловие

   Да, и чтобы не бояться ухайдокать вас окончательно банальностью происходящего, в данном случае - истории, я бы заранее перестал писать.
   Ей богу. Честно вам обещаю.
   Мне бы замолчать сразу, да не высовываться.
   Всякую историю можно начать по-разному: можно начать с конца, и тогда она будет выглядеть так:
   "Я смотрел на неё, такую уже теперь для меня далекую, недоступную, как будто уже в прошедшем времени. Вскоре автобус скрылся за поворотом, а за секунду до этого скрылась с моих глаз и она. Навсегда - это я знал точно, без излишнего пафоса этих слов. Вечернее, августовское солнце начинало свой неуклонный путь вниз".
   Можно начать откуда-то с середины, так, что будет сначала ещё более ничего не понятно, нежели чем в первом варианте, вот так:
   "Она специально повела меня через волейбольную площадку, через темноту, словно для того, чтобы обойти тех, с кем я только что разговаривал, чтобы не встретится с ними вновь, уже на выходе с площадки, но это лишь "словно", в действительности темнота была единственной возможностью для неё коснуться губами моей щеки, объяснить это действие, и пойти со мной дальше, не за руку, но мысленно за неё"
   И, наконец, можно начать, как все нормальные люди, с начала, вот так:
   "Был теплый августовский вечер, вечер, что уже ближе к ночи. Я вышел из биллиардной, из её душного воздуха, на улицу - посидеть немного в тишине на скамейке, покурить. Неожиданно ко мне подошла она"
   Впрочем, есть и другой вариант начала:
   "Папа называл её "Анна Ахматова". Уж не знаю, было ли в ней что-то похожее на неё. Она казалась нам с Папой девочкой-переростком для своих одиннадцати лет. Девочкой неудобной, потому что она слишком велика для своих одиннадцати, но слишком мала для чьих-нибудь других двенадцати".
   Вариантов рассказывания историй существует много. И наверное, один из самых пошлых - рассказывание "издалека". В какие дебри философии, метафизики ты не заберись, в какие исторические экскурсы ты не пустись, каких только классиков не процитируй, ходя вокруг да около, не наверти второстепенных персонажей, всё равно понятно, что будет впереди любовь, что она состоится-не состоится, и что будет её законное завершение. Так, с первых страниц, посвященных епископу Бьенвеню, становится понятно: Мариус и Козетта поженятся.
  
  
  

1.

   Справедливо отмечено некоторым классиком, что дескать, внимание женщины к тебе находится в обратной пропорции от внимания, которое ты ей оказываешь. Справедливо мой Папа говорит, что женщины - инопланетяне. Она начнет вокруг тебя вилять бедрами скорее всего только в том случае, если это прекратишь делать ты (тем более, что это - твое действие) не шибко-то и эротично. Любовная игра-знакомство голубков кажется скорее чем-то выдуманным, мифологизированным, мультипликационным. Только в мультфильме "Сто один далматинец" мы встречаем момент встречи и развития чувства, с дальнейшим отнесением влюбленных собак в светлую юдоль радости, брака и детей. В жизни, как думается, такие ситуации бывают реже. Но тоже бывают, конечно.
   Вполне безошибочно, например, был мною в этом году определен один простой случай такой вот любви, как в мультфильме "Сто один далматинец": некий молодой человек, вьюнош, красивый, высокий (почему, кстати говоря, характеристика "высокий" так важна для женщин? Судя по их разговорам, они хотят чувствовать себя этаким королем Лиллипутии в руках у мужчины-Гулливера) на третий день своего пребывания (в Щелыково, естественно, где же ещё) познакомился с парнем (некрасивым и невысоким - ну не выпало ему в жизни счастье!) и двумя девушками, которые сидели в столовой в середине зала, примерно в трех столах от меня, потому что я в этом году сидел в стороне прямо противоположной той, на которой я сижу обычно). Они начали ходить гулять вчетвером. Такое расположение сил (идеальная пропорция) естественно предполагает - в целях дальнейшей гармонизации бытия) естественного распределения по парочкам, которые чрезвычайно сплоченно чувствуют себя вчетвером в людное дневное время, но распадаются 2 на 2 во время чуть более интимное, вечернее, прогулочное или дождливое, потому что дождь как ничто иное сближает людей. Дело, естественно, не только в романтичности осадков и особой атмосфере, окутанной чем-то уютным, необычным, свежим и таинственным, но и в том ещё, что дожди имеют свойство быть при наличии на четверых, например, двух зонтов (рука под руку, объятие) или вообще ни одного (ещё более теплое объятие под одной кофтой, курткой, прозорливо захваченной на прогулку, навесом, другим естественным или искусственным укрытием). Лишь изначально, со стороны, взглянув на эту образовавшуюся четверочку удалых молодцев и девиц, я сразу же вычленил из неё, отбросил, сбросил со счетов страшного парня и страшную, заметно проигрывающую своей подружке (она немножко похожа на цыганочку, поэтому красивенькую назовем теперь "цыганочкой") "цыганочке" девочку. Путем естественного отбора оставались красивый, высокий парень и цыганочка. Вычислил я безошибочно, потому что уже в ближайший, ещё июльский дождь, они бежали под козырек нашего входа в корпус вдвоем, под одной курткой (ещё более теплое объятие), веселясь сему событию. И даже несмотря на то, что мне сначала показалось, будто бы под курткой у него не "цыганочка", а рыженькая, вторая, поблекшая на фоне этой красивенькой, всё же под курткой оказалась та самая, затмевающая свою подругу. Куда делись оставшиеся два ненужных сорняка - непонятно. Я их так и не встретил. Думаю, никакой любви там не было, потому что рыженькая неизбежно страдала по красивому и высокому, а идиотский юмор некрасивого её никак не привлекал, более того - нагонял стремительную, как дожди в Щелыково, тоску.
   Впрочем, оно и совершенно справедливо. Как там пелось в одной песенке: "И ты вспомнишь меня, когда промокнешь под дождем". Так и мы, в пятнадцатилетие что ли, бежали из деревни Миловки, куда ходили за молоком с одной моей знакомой, Катей, что ещё именуется Кагор на горе Свободы (кстати, "Гора свободы" - название социалистическое, вернее - "Соборная гора"), под дождем, под страшным ливнем, и, находясь тогда ещё в разлуке, хотя я уже и приехал, но мы пока не воссоединились, я схватил её за руку - нет, ладонь, - не в замочек пальцы, но как маленького ребенка водят, и мы так и побежали под дождем домой. Потом мама Кати выжимала мои носки, а я неловко вошел в комнату как раз в тот момент, когда Катя, Кагор на Соборной горе, переодевалась, но ничего там не разглядел, потому что, во-первых, ещё не умел разглядывать, а во-вторых, женщины, как и мумми-тролли, так практично устроены, что если она правильно сложится и скроется, да встанет компактно, то разглядеть ничего всё равно невозможно.
   Впрочем, я тут всё о внимании женщины, а не о судьбах каких-то посторонних (или ставших с течением времени посторонними) мне людей. И нами была установлена их инопланетянская сущность, при всём при том я совершенно не отношусь к женоненавистникам, я ими горжусь и немножко завидую упругости бедер.
   Пионеры в этом году для меня отцвели, утратили аромат. То ли я стал солиднее, то ли ещё более сильно стал любить ту, с которой я счастлив в любви, - не знаю, в любом случае, я, выражаясь вульгарно, перестал бегать за девками, и весь обратился в созерцание, но не девических горизонтов, а окружающего меня, и весь обратился в слух, слушающий рассказы мальчиков из Щелыково о повальной невинности девочек-пионерок. Слушал я сие не с удовольствием вуайериста, представляющего в добавок к этому себя в роли их первого мужчины (некоторого подобия консервного ножа, если принимать во внимание грубую шутку о сходстве женщины с консервной банкой, рассказанной мне когда-то Андреем Резвяковым, на входе в электричку "Сергиев Посад-Москва"), но с позиции статиста, слегка ухмыляющегося от таких вот злосчастий мальчиков (и этих девочек).
   Мой друг Рома, иногда позванивая мне в Щелыково, справедливо интересовался, появились ли у меня новые сюжеты, для будущих творений. Приятно, но спрашивал он это не с ехидцой, а весьма по-деловому, как художник художника. Я и сам, признаться, думал, что сюжеты будут объявляться, потому что думал, да что там! - был уверен, что я на днях же подцеплю какую-нибудь влюбленность, впоследствии обращенную в некоторое произведение, для которого уже было готово совершенно блокбастерное название "После игре - 2". В этой иронии (глубокой, но как всегда романтической) скрыт некоторый смысл, если вдуматься. Она бы должна была означать некоторое продолжение моей бесконечной одиссеи по берегам неразделенных любовей, невозможных для осуществления в силу морально-этических, философских причин, возраста, социального статуса, нежелания и прочих осложняющих жизнь факторов. Но как и пьянка, которая более всего хороша, если она незапланирована, так и влюбленность бывает хорошо (и просто - бывает), коль скоро она подкрадывается откуда-нибудь из-за угла третьего этажа нашего корпуса, а не исчисляется предварительно, сидя дома, в разговорах с другом или (тайно) в обнимку с любимым человеком.
   Впрочем, в оправдание (и дабы не выставлять себя некоторым святошей, этаким Отцом Сергием) скажу, что мимолетная влюбленность слегка посетила меня в первый день, в день отъезда той моей неожиданной влюбленности. Влюбленность звали Настенька, как Настеньку в "Белых ночах" Достоевского. Влюбленность была мне знакома по прошлому году, как объект пышущий красотой удивительных глазок, но достаточно заурядненький, и не только потому что маленький (13 ли, 14 ли лет), но и потому, что просто в силу природного развития своего этакий заурядненький. Тогда, в первые три дня того прошлого года (впоследствии забытые, в силу разных сильных причин), Настенька (нет, не была она тогда Настенькой, Настей просто была) не оставила во мне ровно никакого оттенка, кроме - разве что - совершенно нелепых (правильно это было отмечено моим щелыковским знакомым Мишей, правда относительно какой-то другой девицы) по своему содержанию СМСок, дающих в силу своей топорности гигантскую почву для ответа. Ничего другого, кроме как "привет, как дела?" или "привет, чего делаешь?" никогда я от неё не получал, в силу чего она и обрела в моем телефоне кликуху "Велеречивая Н". Неясно, что надо было отвечать на такие СМСки, то ли лаконичное "ОК", то ли расписываться знаков на тысячу с лишним, тем самым тратя драгоценные центы. Но в этом году, когда мы утром пришли в первый день в столовую, она, подросшая, ещё более укрепившаяся в своей женственности (она в буквальном смысле расцветала), сидела за соседним столом, и была - видимо - очень рада меня увидеть. Это, впрочем, было вполне объяснимо: Настенька за неделю не встретила никого из знакомых (а она и приехала-то всего на неделю, Мама отпуск за свой счет взяла), кроме Сережи, не проявлявшего к ней ни малейшего интереса. Она встретила знакомого (меня), и это было отрадно. Я пригласил её пойти со мной на пляж, предварительно, правда, подумав, помня о её прошлогодней, мягко говоря, неразговорчивости.
   Мы валялись с ней на пляжи три часа, купались как проклятые (кстати, вода в этот, первый, день была, наверное, самой теплой за все последующие двадцать один), и все эти часа три я беспрерывно трещал, как заведенный. Я так понял, что Насте (нет, Настеньке) первый раз за всю неделю было не томно-скучно, а интересно, забавно. Во второй половине дня пошел сильный дождь, мы всё доужинное время провели у корпуса, спасаясь от него. Настенькина мама, Лариса, справедливо передала чье-то наблюдение над Настенькой, будто бы сегодня она (Настенька) просто-таки "расцвела". Оно было и правда: я купил у какой-то бабульки всю имевшуюся у неё малину и кормил ею Настю и её Маму, постоянно уговаривая их кушать ещё. Более того, когда пошел дождь и - по естественным природным причинам - стало прохладнее, я вынес рубашку и накинул рубашку на Настеньку. Я окружал Настеньку некоторым (очень корректным) вниманием, своеобразным ни на что не претендующим (да и на что мне?) ухаживанием, от которого любезная красотища с безумной выразительности глазами просто-таки, действительно, заалела, задышала, ожила, расцвела, если хотите. И да простят меня все - в эти два-три часа я правда был к ней немножко неравнодушен. Впрочем, Настенька после ужина, провожаемая нами с Сережей (игравшим во всем этом - заметим - роль абсолютно пассивную), уехала. Мы на прощание ещё раз обменялись удаленными было за год номерами мобильников. Я не знаю, может быть я немного - в тот день - понравился, ну - если потоньше сыграть, как в бильярде, тоненько, чуть поцеловать шарик - чем-то приглянулся, но это неважно, потому что этого биллиардного тонкого удара, маленького поцелуя, даже дежурного и на прощание (и мама её, Лариса, присутствовала), естественно, не было. Я только театрально сказал, дескать, уезжайте быстрее и прижал платочек к глазам - не столько, чтобы выпендриться, сколько чтобы как-то обозначить отъезд на один день - нет, вечер - ставшего мне небезразличным человека. Они уехали, и мы с Сережей пошли играть в волейбол.
   Уехала Настенька, в которую я был влюблен ещё до следующего утра.
   Я - кстати - сказал об этой влюбленности Сереже, который среагировал сдержанно. Я ещё потом написал Настеньке Смску, тоже сдержанную по содержанию, хоть мне в один момент какой-то и вздумалось поиграть, да послать ей Смску, дескать, влюбился немножко. Но потом я решил не делать таких вещей, которые смело уподоблю защите от дождя с помощью закалывания капель шпагой. Тем более, что ответное, пришедшее сообщение, заключало в себе формулы типа " Я тоже по всем вам (кому вам? - заметим в скобках) очень скучаю" и немногим дальше ушло от посланий типа "Привет. Чего делаешь?".

2.

   Читателю, уставшему от бытописаний, может показаться, что я веду его от частного к целому, от мелких, в будущем незначащих увлечений, к чему-то серьезному. Как если бы я вспоминал о своих былых мимолетных возлюбленностях сидя за самоваром с некоторой толстенной Машей, когда-то - лет пятнадцать назад - встреченной мною ещё девочкой и ставшей моей большой и вечной любовью (а вокруг бегают дети: белокурая Машка (в честь мамы) и Ванька-кудряш (в честь героя Островского, что ли?). То есть - потирая руки думает читатель- вот в игру вошел епископ Бьенвеню, того гляди поженятся Мариус и Козетта.
   Для несведущих, а также небывавших в силу разных причин в Щелыково, напомню антураж, в котором происходят все наизначительнейшие события разных мелодрам, лунных свиданий и спортивных соревнований. И хотя из моих некоторых сочинений, при большой доле топографической смекалки, можно собрать Щелыково, как из "Улисса" -Дублин, мне кажется, что целесообразно представить вам некоторую более полную картину места действия.
   Итак, наш дом отдыха, официально именуемый СК СК "СТД", а сокращенно - ВТО, располагается на самом правом (если смотреть со стороны Волги) краю города Щелыкова, за ним, если следовать направо, почти ничего нет, кроме пары частных домов да фешенебельных, но всё никак не достроенных санаториев и пляжей. Чтобы дойти до города (то есть налево, или вверх - но вверх мы отметаем, потому что там "новая" часть города, именуемая "Северцево", и кроме как покупать носки за 15 рублей пара, а потом наблюдать покрашенные синей краской от них ноги там нечего) необходимо идти минут пять-семь, в зависимости от того, куда вам надо. Опустим описание некоторых частей города, таких как гора Свободы или площадь с прибывающими на пристань теплоходами, так как они порой встречаются в других продуктах моего писательского производства: так, Соборная гора упоминается, в частности, в творении "После Игре", а закрытая ныне для входа посторонних база богачей ивановского разлива "РИАТ" (Ремонт Ивановского АвтоТранспорта) - в слезном сочинении "Мы терпим поражение...(ставлю многоточие, потому что писать название полностью мне достаточно не хочется). Описания всех этих частей города нам не понадобятся, хотя многое можно было бы сказать, например, об улице Ленина, на которой находится неожиданный памятник древнегреческому символу плодородия (фаллосу), об улице Залом, ничем не заканчивающейся, о вернисаже художников около тех же Теплоходов, о разрушенных стенах крепости, за которую мы однажды с Валей забрели по самые гланды, да и ещё много об чем. Но описания щелыковских чудесных мест, хоженных мною по сотне - нет, тысяче! - раз и выученных до последней песчинки или камушка, не нужны нам в данном ситуации. Ведь мы же не передаем колорит эпохи, или колорит городка. Мы не Боборыкины, и по нашим книгам не будут восстанавливать детали прошедшего актрисы для более успешного вживания в образ. Мы - в данной ситуации - (мы - то есть я) - недремлющие статисты, наблюдатели. И для нашего наблюдения годится только небольшой фрагментик Щелыкова. Мы, как Ганс Касторп в "Волшебной Горе", даже гуляя по всему Щелыкову и окрестностям, подобно Илье Муромцу (но психологически, а не физиологически) сидим изолированно-прикованно от всего внешнего мира внутри СК СК СТД, он же ВТО, на небольшой, огороженной легким для пролезания на территорию забором, площади нашего дома отдыха. И здесь, на участке земли "величиной в почтовую марку", как бы сказал незабвенный Фолкнер про свою Йокнопатоффу, разворачиваются наши события. Эпизод с Настей уложился в пляж (это, правда, надо немного отойти от ВТО) и пространство перед корпусом (ещё меньше почтовой марки). Пионерки в прошлом году укладывались штабелями в пространство балкона третьего этажа, в танцплощадку. Минимализация некоторая, если так можно выразиться.
   Итак СК СК СТД, проще - наш дом отдыха - состоит из шестиэтажного здания, на каждом этаже, кроме первого располагаются номера для отдыхающих, второй и третий этаж безвозмездно отданы пионерам. Я живу в 615 (а Сережа, кстати, в 602 - удивительное постоянство). Если идти от корпуса налево (со стороны Волги), то будет сначала клуб, где проходят пионерские дискотеки, тесное, маленькое помещение с деревянными полами, затем концертный зал (в том же здании), и дальше, ещё чуть-чуть пройдя, наша столовая, с баром и туалетами на первом, банкетным залом на третьем и, собственно, столовой на втором этаже. Все отдыхающие раньше делились на две смены, первая вступала на принятие пищи в 8:30, 13:30 и 18:30, вторая (соответственно) в 9, 2 и 7 часов вечера. Теперь, из-за пионеров и прочих осложняющих факторов, все отдыхающие теснятся во втором зале, то есть зале для второй смены, который всегда (ещё во времена разделения на две смены) считался уделом бомонда, был окружен некоторой элитной аурой. Теперь мы завтракаем и обедаем по расписанию второй смены, а ужинаем - по первой. За столом, на деревянных высоких стульях, сидит обычно пять, в крайней случае - четыре человека.
   Если идти от корпуса направо, то там будет асфальтом залитый теннисный (он же футбольный) корт, с этого года нам уже не принадлежащий, заброшенная площадка неизвестной надобности, со всех сторон живой изгородью заросшая борщевиком, а чуть повыше - ещё одна площадка неизвестной надобности, но с качелями. На этой площадке проходила в прошлом году пионерская дискотека на открытом воздухе, та самая, от которой на весь ВТО разносились возгласы Бенни Бенасси "Пут ё хендз ап!". Ещё эта площадка знаменита, в частности, тем, что на ней несколько лет назад мы с Машей (ни разу в губы), Валей и Сережей устраивали увлекательную игру, смысл которой заключался в кидании друг в друга камней и отбивании их с помощью подручных палок, неких импровизированных бейсбольных бит. Если подниматься от этой площадки выше, то там ВТО уже заканчивается и стоят мерзостные очистные сооружения.
   Если, выйдя из корпуса, завернуть направо за угол, то можно выйти к небольшой лесенке, ведущей в заросли какого-то леса, на который, в частности, выходят окна тех, кто живет в ВТО с видом не на Волгу. Небольшая арочка, предваряющая эту лесенку - тоже место знаковое. Здесь я скрывался от Папы в моменты курения, здесь порой могли происходить распития пива, здесь, как в кулуарах, можно было с кем-нибудь обсудить что-то кулуарное, или познакомится, или даже застать несчастных отдыхающих, не имеющих отношения к ВТО, и потому там переодевающихся. Когда-то в небольшом, забытом кем-то, намертво замерзшем в асфальте маленьком пространстве бетона, расположенном как раз за этой арочкой, я вписал палкой слова "Катя, я тебя люблю". Естественно, надпись сохранилась дольше любви к этой самой Кате (Кагор на горе Соборной), поэтому и теперь может служить прекрасным местом для экскурсий тем, кто желает ознакомиться с моей, а не официальной историей города Щелыково.
   Перед корпусом - небольшая площадка, выступающая над склоном холма (я забыл сказать, что наш дом отдыха находится на небольшом возвышении, так что, например, от пляжа, к нему надо подниматься по лестнице). На ней несколько лавочек и прекрасный вид на реку. Под балконами корпуса также несколько лавочек, на которых сидят отдыхающие после принятия еды, вечером и просто от нечего делать. В урне, рядом с одной из этих лавочек, я однажды нашел носки. На первую по счету от корпуса лавочку садиться опасно - там бабули все время продают ягоды, и результатом этих продаж являются неотстирывающиеся пятна. Последняя лавочка тоже не пользуется популярностью, она - белая ворона, по форме отличается от всех остальных, поэтому спросом почти и не пользуется, за исключением - разве что - совсем "зеленых", приехавших в Щелыково в первый раз. Если чуть спустится от столовой - волейбольная площадка, закрытая от корпуса и клуба кустами. Она - асфальтовая, и падать там чрезвычайно больно. Забор невысокий, и мяч регулярно перелетает через него, падает в Волгу, откуда его приходится вылавливать. Около волейбольной площадки - деревянные покосившиеся трибуны для болельщиков, состоящие, впрочем, всего из одного ряда. В дождливую и слякотную погоду с них легко грохнуться, то же самое можно с успехом сделать, если попытаться спуститься к волейбольной площадке не по лестнице, а напрямик, по земле.
   Корпус, как я уже сказал, шестиэтажный. На каждом этаже, кроме второго, есть телевизионная комната. Здесь, помимо просмотра телевидения, можно просто сидеть на диванах или читать на балконе. В дневное время здесь встретишь небольших детей, использующих это пространство под игры, сначала - в машинки, потом - любовные. Некоторые отдыхающие по вечерам смотрят там новости и сериалы. В корпусе два лифта, но один из них всегда не работает, в том, что работает чаще, поднимается люк, тот, что работает реже - едет медленнее. В лифте с открывающимся люком однажды на два часа застрял мой знакомый Дима, когда в Щелыково выключили электричество, но было это давно. Лифт после одиннадцати вечера отключают. Налево от лифтов (если смотреть на них), если пройти чуть по коридору, находится биллиардная, которая раньше была в зале, где стоят столы для настольного тенниса (как войдете в корпус, сразу налево), а ещё до этого - где теперь библиотека (то есть, минуя теннисную, прямо). Библиотека раньше была там, где теперь медчасть, а медчасть, в свою очередь, просто расширилась и вытеснила библиотеку в бывшую биллиардную. Библиотекаря зовут Маргарита Витальевна Соболева, ей лет 36, у неё двое детей и она выглядит потрясающе, я и себя отношу к числу её горячих поклонников. К числу её поклонников также относится профессор Ажажа, знаменитый уфолог, и некий Зиновий Антонов, драматург почище Шиллера. Не исключаю, что и ещё половина населения ВТО относится к её поклонникам.
Шестой этаж отличается от всех остальных тем, что над потолком там идут трубы. Номеров на каждом этаже примерно по 21, нечетные номера выходят на Волгу. Мы всегда живем на Волгу, и два года подряд в 615 номере. Это большой двухместный номер, с прилично работающей сантехникой. В 615 номере плохо включается свет в туалете, иногда сложно открыть щеколду на выходе из него. Вместо верхнего света - несколько бра. Балкон большой. В одном из номеров, насколько мне известно, садясь на унитаз необходимо балансировать на нём, соблюдая равновесие, иначе есть риск обвалиться вместе с унитазом.
   Мои описания не являются критикой социального строя нашего ВТО, а лишь предварительным (или постпредварительным) замечанием, подобным описанию в "Отце Горио".
   В этом году практически нет плетеных кресел, и нам лишь где-то удалось найти одно, да и то разваливающееся. Оно стоит на балконе, и в нём я читаю во время послеобеденного отдыха и смотрю на реку. Слышимость очень хорошая, поэтому если ночью на берегу начинают петь, то кажется, будто компания взгромоздилась под твою кровать.
   Если спустится от корпуса по лестнице, то будет пляж, в этом году огороженный декоративным забором. Там несколько лавочек, не очень хорошее дно, и бетонная лесенка, ведущая прямо в воду. Заходя в воду, лучше плыть направо, к мосткам, там - хоть и против течения плыть тяжелее - вода не такая замутненная. А лучше отойти от пляжа пару метров по направлению к городу, и купаться на самих мостках, только постаравшись не задеть при этом торчащую из песка в воде железяку. Там можно нырять в воду, прыгая с мостков.
   Это наше аутентичное пространство, в котором мы существуем.

3.

   Мне свойственно, прожив некоторый этап жизни (от одного дня до месяца) в удачном ключе, выработать некоторую жизненную философию, подстроить её под этот удачный жизненный этап, а потом "подогнать" удачно сложившиеся обстоятельства под теорию, дескать, я жил так - и вот, посмотрите, чего достиг. С таким блаженным видом можно сидеть на лавочке (только не на последней от корпуса!).
   И я, дню к четырнадцатому своего пребывания в Щелыково в этом году, подобную философию выработал. Она убийственно-остраненная. Я стал статистом. "Философией" принято называть всякую гадость, якобы вызревшую в мудром уме, так, например, первый альбом певца Витаса называется "Философия чуда", а одна из глав моего сочинения "Проза..." (и вновь мне не хочется - хоть убей! - дописывать длинное название) - "Философия случайного и неизбежного". И то и другое претенциозно, но достаточно вульгарно.
   Впрочем, не то чтобы совсем уж статистом. Я имел вполне хорошие, "дружеские" (как бы сказали заядлые любители банальностей) отношения с двумя своими прошлогодними щелыковскими знакомыми, Машей и Настей. Эти дружеские отношения, пересекаемые вдоль и поперек прогулками, купаниями и легкими, шутливыми полуфлиртами-полуусмешками, в один из дождливых дней вылились в игру в бутылочку на шестом этаже, в телевизионной. Я лично не ханжа, и в таких вот вещах не увидел ничего противоестественного, тем более, что, например, моя возлюбленная ещё до знакомства со мной играла со знакомыми своими ("с компанией") в "Доктора", игру, суть которой - видать, ну крайне неприличная, судя по интимному её названию - мне до сих пор неизвестна. Так что моя возлюбленная, как это не прискорбно, если следовать логике, тоже мне изменяла. Только она до знакомства со мной, а я - после. Но таким образом я лишь уровнял счет наших измен, который, думается мне, был в её пользу (хоть и до нашего с ней знакомства). В конечном счете, любое сношение с кем-то до встречи со своим возлюбленным (и путеводной звездой) есть измена, просто перенесенная в план прошедшего времени. Впрочем, никакой Анри Бергсон и Пруст с их субъективным временем здесь не при чем, даже на уровне грамматики границы между всеми тремя временами крайне размыты: так, например, существует такой способ использования настоящего времени в плане прошедшего - "И вот, иду я по улице и вижу....". Время (реальное) - прошедшее, время (грамматическое) - настоящее. Так же можно сказать - "И вот, изменяю я своей путеводной звезде...". Ужасная штука, если вдуматься - ответственность на каждом шагу.
   Кстати, того Высокого, Красивого парня я после отъезда той самой Цыганочки видел уже с другой девахой, а после обратного приезда Цыганочки (что за жизненные перипетии?) - объясняющимся с её, цыганочкиной, мамой, которая, кстати, чтобы выглядеть как-то более или менее авторитетно по сравнению с Высоким и Красивым, встала на бордюр, во время серьезного разговора о судьбе своей дочери. Из всего разговора их, который я зацепил краем уха, проходя мимо в столовую, я услышал лишь его слова о том, что, дескать, понимаете, я влюбился. Не исключено, что Цыганочку он испортил, хотя бы поцелуем-то - уж точно испортил. Цыганочка скоро уехала уже чтобы не вернуться, а Высокий и Красивый посидел пару дней на лавочке с книжкой Юрия Нагибина, а потом и сам уехал восвояси. Для покорения вершин ему не нужно альпинистского снаряжения. Возможно, сейчас он возлежит на ближайшей Джомолунгме.
   Итак, с пионерами ни первого, ни второго созыва (читай - смены) я знаком не был. Исключение составила только некоторая большеглазая (более того - голубоглазая, что, может быть, уже и лишнее) фифа Алена, которая, начав свою речь приветственным "Привет, Тимур", сообщила мне о том, что мы с ней познакомились в прошлом году. Прошлый год, второй созыв (читай - смена) неизбежно вызвали у меня в голове Оксану, которую называли Ксюшей и с которой мы пару раз танцевали, да Настю, маленькую девочку, очень желавшую проделать со мной то же, что мы делали с Оксаной. Но эти две мои ассоциации никаким эхом в её голове не отозвались, поэтому знакомство как бы началось с начала. Впрочем, девочка была очень даже симпатичная, но далее "Привет!" никаких дел, естественно, не пошло, потому что я однолюб по своей природе. Правда, однолюб многих.
   И кокетничать было не перед кем.
   Настя с Машей, хоть и знали меня до этого (то есть лично видели) всего-то дней пятнадцать, мою однолюбивую, более того - неподатливую на ровесниц - сущность быстро поняли, да и изначально приехали в Щелыково отдыхать, а не заниматься ерундой, поэтому с ними любовных драм не могло быть по определению, тем более, что мы изначально - ещё в прошлом году - познакомились уже заочно не с целью засыхать друг по другу и воскресать и жизнь и слезы и любовь, а просто для совместных, дружеских (и вновь это слово!) сношений. По этой, кстати, причине, они и не попали в "После Игра". Но то были другие времена, времена, когда мне хотелось как-то сузить свой взгляд, теперь же я стараюсь смотреть широко открытыми глазами.
   Кстати, смотреть широко открытыми глазами - это не в том банальном смысле, что, дескать, всё замечать, широкий кругозор, "мир это не то, что вам видно в окне" и пятое-десятое. Смотреть широко открытыми глазами - это значит беспрестанно удивляться, более того - изумляться, но не божественным природы красотам (кстати, почему не этому тоже?), а просто происходящему. При этом роль статиста, невлюбленного, наверно идеальна. Грань между статистом и ревностным деятелем, на самом деле, чрезвычайно прозрачна, невидима.
   Нет, ну это вовсе не значит, что я, например, не допускал возможности легких флиртов. Собственно такие флирты служат не ради достижения цели, а скорее - для изумления, для своего собственного же изумления.
   Читателю может показаться, что весь мой щелыковский путь - это извечный путь ухаживания или наблюдения за девами. В действительности, это не совсем так, вернее - совсем не так. Мой щелыковский путь - это (опять же) просто путь наблюдения. Ничто не может для меня сдвинуть с первого места непосредственно сам отдых как таковой, заключающийся в вещах, в общем-то, простейших - в купании, в прогулках, в ничегонеделании, в каких-то помогающих отдохнуть пустяках. Но дело в том что Щелыково - не уже упоминаемая нами выше "Волшебная гора", и здесь нет места философским прениям, таким глобальным и серьезным, как в данном сочинении господина Манна. Ганс Касторп - волей неволей - попав в санаторий "Волшебная гора" стал также, как и мы в Щелыково, жить, по сути, на острове, оторванном от всего происходящего, но при этом он - опять же волей неволей - проходил в этой самой Горе путь становления своей личности, а чем это закончилось, знает каждый, читавший эту книгу. Щелыково - в данном ситуации - немного другое. В нем - возможно - трудно избегнуть становления личности, и - опять же возможно - глубокого, но только такое становление всё равно будет скорее всего курортным, как и все взаимоотношения в Щелыково. Оно - это становление личности - и они - эти отношения - выветриваются из головы после недельного пребывания в Москве, и всё наработанное чуткой душой где-то на лесных тропах кажется немного искусственно смоделированным, устаревшим. Но Щелыково всё же оставляет некоторый осадок, осадок приятный, заставляющий каждый божий год возвращаться туда, идти по лесным дорожками путем обостренных чувствований, нескромных взглядов, экзистенциальных трагедий.
   Девочка Катя, четырнадцати лет отроду, подошла ко мне в один из дней, пока я сидел на лавочке и отдыхал, и спросила, обратившись ко мне на дистанцирующее "Вы", каков адрес нашего ВТО, потому что её мама приехала на машине и не может найти наш дом отдыха. Я отвел её к стенду (в корпусе), где адрес был юридически зафиксирован (мы, кстати, числимся, оказывается, на улице Ленина), а потом она вежливо предложила мне объяснить её маме по телефону, как всё-таки к нам проехать. Представляю себе удивление Мамы, услышавшей в трубке родной дочери голос незнакомого дяденьки, но объяснил я всё доступно, а пока мама с успехом подъезжала к ВТО, мы с Катей (как её, оказывается, звали) успели разговориться, но ни об чем существенном не договорились.
   Эту Катю я заприметил дней пять назад, и тут же активно стал на неё выразительно поглядывать, причем я абсолютно не знаю, зачем я стал это делать. Она сидела за крайним к стене столом, спиной ко мне, и я мог видеть её только в тот момент, когда заходил в столовую и наливал себе из кулера воды. Этого момента было вполне достаточно, чтобы завязать визуальное знакомство, хотя Катя, когда мы уже ехали обратно в автобусе, утверждала, что ничего подобного она и не замечала. Ещё пару раз я косился на неё и на улице, чем даже вызвал некоторый её интерес (я думаю, она бы отрицала и это), а потом пару раз просто следовал за ней по лестнице на свой шестой этаж, пока она поднималась на пятый. Во все остальные моменты моей жизни ни о какой Кате я помнить не помнил, и хотя впоследствии мы даже начали "общаться" и (более того), как я опять же впоследствии узнал ещё от одной девицы, я этой Кате нравился, ничего большое, кроме как "общения" между нами не было, и быть не могло, хотя я и имел несчастье пообещать ей на последней дискотеке белый танец. Но у Кати было плохое настроение, болел живот, и я счел это прекрасным предлогом никаких белых танцев не проводить.
   Несколько дней до этого происшествия (а, собственно говоря, какого?) я имел свидание с девушкой Юлей, нашей консьержкой, дочкой горничной Тани с четвертого этажа. Девушка Юля пошла на знакомство сама, передав мне через охранника Лешу записку с номером телефона. Наше единственное свидание, отмеченное моей безграничной болтовней и её не менее безграничной застенчивостью, завершилось ничем. Чем и должно было завершиться. Не знаю уж, что хотелось Юле, каких взаимоотношений, но тянуть разговор, вытягивать его через случайные ассоциации к каким-то темам в течение более чем одного раза было бы даже мне не по силам. Поэтому мы просто мирно встретились единожды, а потом болтали с ней уже в момент её наличия на боевом посту, то есть в должности консьержки.
   К чему я балагурю всё это, и какое может это иметь отношение к становлению личности - спросите вы. Ровным счетом никакого, кроме подтверждения иноплянетянской сущности женщин, ищущих внимания ровно тогда, когда мужчина на них такового не обращает. Всё же некоторая польза от этих происшествий была, в том числе - и для становления личности, как вы изволите выражаться. А всё опять с помощью метода наблюдения, одного из самых продуктивных, как я успел заметить (заметьте и вы, не метода эксперимента (пусть даже и научного), а именно - наблюдения). Меня интересовал во всём этом сам тонкий психологический процесс - человеку нравится другой человек. Что в этот момент происходит с ним? Каким путем, по каким каналам идут его мысли. Впрочем, едва ли подобные вещи выясняемы, хотя, например, Юлю я даже специально спросил, каким образом - что такое у тебя там в голове щелкнуло, как в микрокалькуляторе! - ты дошла до желания со мной встретится, более того - познакомиться таким вот необычным, мужественным способом (сама - а не сам). Юля мужественно молчала или отнекивалась, типа "давай не будем об этом говорить". А механизма Катиных рассуждений мне никогда не понять в силу его отсутствия. Возможно, он и у Юли отсутствовал тоже.
   Вот так наблюдение! Ай да метафизика души!
   Тем не менее, любовные интриги, влюбляния остались за бортом. И даже на деликатное предложение Кати поцеловать её в щечку (выраженное, впрочем, достаточно мерзостным жестом, путем прикладывания указательного пальчика к щеке) я ответил шутливым отказом, и может быть даже и не от боязни таким образом проявить себя неверным, и может быть даже и не от отсутствия желания это сделать, а из-за какой-то злорадной наблюдательности.
   Да, много пошлых слов сказано в адрес женской натуры, случайных связей и курортных романов. Убережем читателя от дальнейшего внедрения в эти поросшие сталактитами пространства...

4.

   Чем ближе повесть к завершенью, тем ближе её логический финал, то есть свадьба, смерть или победа революции. В данной ситуации я предлагаю вам тихий склон финальный, полный свадеб, смертей и бесконечных побед революций.
   Мне сегодня она снилась. Причем, как это часто бывает, сон я "заказал", проснувшись первоначально в восемь утра, я совершенно грешною мыслью думал о ней. Нет, эта мысль была без эротических прикрас (в таком ключе я уже давно ни о ком не думаю, кроме своей любимой), но она была даже не сродни тому золотому сну о Кате-пионерке, от которого я когда-то, в одно из лучших своих утр, проснулся с любовью ко всему миру. Это был грустный сон, а в чем его грусть, я понять не смог. И даже не помню, что мне снилось, зачем мне это вообще снилось. Но это как всегда, золотой мой сон, любимый мой сон, сбывающийся мой сон, было Щелыково. И в Щелыкове была и она, никакой мой не золотой, не любимый, да и не сбывающийся - сон. И ещё мы почему-то встретились, и ехали в Щелыково в метро - это уже часть сна, ответственная за Москву, вмешивающаяся беспощадно в мой сбывающийся сон о Щелыкове. Ровно неделю назад (в воскресенье) я был ещё в Щелыкове, но вреден север для меня.
   Если вы обратите внимание на предисловие к сему многословному сочинению, то обнаружите один из вариантов начала истории, располагающейся далее. Не буду, в целях экономии места, приводить его заново, а продолжу непосредственно с того места, на котором в предисловии остановился:
   Она сказала, что знает, что меня зовут Тимуром, а я, хоть и знал (по-моему из Катиных чудесных бюст - зачеркиваю - уст), что её зовут Алисой, всё же из вежливости спросил, как зовут Алису. И она сказала - Алиса. Поразительная прямолинейность - Алиса сказала, что давно за мной наблюдает, и спросила, чего я здесь сижу. Мне подумалось, что надо будет рассказать Папе, что я познакомился с Анной Ахматовой, а что ей пятнадцать лет, я тоже узнал ещё ранее, из Катиных уст (уже зачеркнул - бюст). Алиса сказала, что знает обо мне всё. И что - законно спросил я. Выглядишь ты лет на восемнадцать, а на самом деле тебе двадцать - Правильно, а что ещё ты знаешь? - Больше ничего, а сколько ты мне дашь? Я знал, что ей пятнадцать лет, но не мог сказать, что она выглядит одиннадцатью, девочкой-недоростком (переростком, если одиннадцать). Лет тринадцать - сказал я, удобно расположившись на скамейке. А мне скоро шестнадцать - стоя рядом сказала она.
   Алисе, как выяснилось, и о чем она мне сообщила, нравится имя Тимур. И у неё был "парень", носящий такое имя (впрочем, теперь я даже готов ей простить, что у неё был "парень"). Она получила и ответ (как собачки, при знакомстве друг друга обнюхивающие, пусть даже и в интимных местах) - а я, будучи в десятом классе, был без памяти влюблен в девочку, по имени Алиса (не значит ли это, что мы созданы друг для друга?), Алиса Николаевна, Алиса Николаевна Хлебникова.
   Мне нравятся парни от 20 до 27 лет. Знаешь, мне там ум, и прочее - не очень важно, мне главное, чтобы был красивый и - спокойный. Я недавно втюрилась тут в одного охранника (ему как раз двадцать семь), но он меня отправил подальше, так что теперь я страдаю. Хорошие у тебя, Алиса, критерии мужчин - сказал я. Да, а у тебя есть девушка в Самаре, то есть в Москве. Идиотская постановка вопроса (подумал я) - но, в целях конспирации сказал "есть". Алиса живет в Самаре, поэтому и сказала в Самаре. Ну ладно, как -нибудь ещё поболтаем, а то мои (тетя, сестра) уже наверх вон пошли (спать, в смысле). Давай, спокойной ночи, Алиса - с каким-то удовольствием выговорил я имя. Алиса Валентиновна, как оказалось.
   Как ты относишься к Кате - ещё спросила меня Алиса. Хорошая девочка - Катя, - вполне резонно заметил я, не давая тем самым повода для дальнейших измышлений. Я расскажу тебе секрет (сказала Алиса), ты ей нравишься. Очень приятно - сказал я, немного не смутившись. А она нравится тебе? Я не могу так просто сказать - закокетничался я. Она - хорошая, - более этого я ничего сказать и не могу (и в действительности, ну что я тут мог ответить?).
   По той легкости вступления в знакомство, по той степени прямолинейности, по странному отсутствию каких-то преград в общении, свойственной, по идее, девочке пятнадцати лет, более того - по отсутствию кокетства (внешнего, точно) - можно было заподозрить некоторые нелады. И если до момента знакомства я ещё не понимал, что нелады есть, то теперь, после того, как мы таким манером неожиданно познакомились, зерно сомнения зародилось в моей голове.
   Из описаний внешности отмечу только, что Алиса была среднего роста (но производила впечатление какой-то долговязой), сложение имела нормальное, но ничем не запоминающееся, а отличительной чертой её являлись отсутствие двух передних зубов (sic!) и безумный, но тихий взгляд, которым она провожала несчастный мир.
   Несчастный мир здесь сказано не для создания общего впечатления трагичности бытия, которое, как любая часто повторяющаяся штучка, является бесконечной банальщиной, которую ещё б надо доказать, а для выражения её собственных - как мне кажется - ощущений. Впрочем, я бы никогда не решился присвоить себе право на выражение чьих-то чувствований (особенно героя, да ещё и реально существующего), если бы не документированный документ, слова самой Алисы о некоторой несчастности её, Алисиного, бытия. Несмотря на пафос вышесказанного, всё же оставляем за некоторыми людьми право страдать от несостыковок желаемого с наличествующим.
   Чуть позже, но в тот же вечер, я рассказал о всех её странных выходках (а впрочем, что такого особо в них странного, если вдуматься?) общественности: Маше, Насте, а потом и Папе. Странность её поступков, думается мне, может быть заключается не в том, что она постороннему человеку (едва знакомому) выложила свое жизненное кредо (как известно, постороннему всё легче рассказать, чем близкому - меньше ответственности), а та непредвзятость - что ли - та спонтанность, с которой она это сделала. Более того, тоном уверенной в себе двадцатилетней девицы, чьи бюсты (нет, тут уже ничего не зачеркиваю), торчащие из майки и чудесные прочие вещи (стройные ноги) давно покорили не один десяток сердец, мужских половых гормонов. Такая уверенность в своих речах, такая уверенность в наличии права говорить о двадцати-двадцатисемилетних тоном как будто ты только и делаешь, что разбазариваешь романы с такими вот людьми, свидетельствует либо о страхолюдстве девицы, либо о последних степенях идиотии, либо о подростковости. Но в ситуации Алисы - нет. Здесь не подходил ни один из вышеназванных пунктов, здесь была какая-то другая вещь, которая завораживала, и настораживала вместе с тем. Странная прямолинейность. Она же, в принципе, свойственная ещё одной девочке, отдыхающей, двенадцатилетней Оле, но не в таком объеме. И если у Оли это носит отпечаток детской вульгарности (ужасающая штука), то у Алисы это носило совершенно другой отпечаток, смысл которого оставался неясен. Я бы его охарактеризовал как врожденное непонимание механизма взаимоотношений, веру в некоторую их свободу, которая, конечно же, на деле-то отсутствует. Как ягненок не ляжет у ног хищника, так и двадцатисемилетний мужчина не снизойдет до пятнадцатилетней девочки - это, думается мне, понимает даже Оля, но не Алиса, в голове которой подобные ситуации не укладываются.
   В следующий вечер никакого разговора состояться не могло, я имею в виду - такого же доверительного, как и в прошлый раз (а в чем он доверительный?), потому что ни Оля, ни Катя, ежедневные спутницы, завсегдатаи низовьев, лавочек нашего ВТО, присутствовали на месте и отсутствовали на дискотеке, куда ежевечерне ходили. Алиса - по её словам - никогда на дискотеку не ходила. Более того, в этот вечер я провожал Машу с Настей, поэтому мое внимание естественным образом должно было бы быть сосредоточено на них, однако в результате некоторых разногласий, возникших между нами, остаток вечера после волейбола я проводил на лавочке с Алисой, Олей и Катей. Алиса - в потоке информации, извергаемой из Оли - немного порастворилась. Девочки (кроме Алисы) задавали мне каверзные вопросы. Они, впрочем, были весьма обусловлены, так как сопоставление моего двадцатилетия и реального облика давало им некоторую близость ко мне. Иными словами, они почувствовали зыбкость границы между тринадцатилетием и кажущимся далеким двадцатилетием, осознали, что я - в принципе - недалек от них. И поэтому стали задавать мне каверзные вопросы, столь интересующие население в этом возрасте. Вступил в действие количественный фактор, и меня спросили, сколько у меня было девушек. Мне бы промолчать, не давать им пищу для размышления, но я зачем-то посчитал, и выдал на-гора конечный результат, который они неизбежно стали сравнивать со своими достижениями в этом отнюдь не олимпийском виде спорта. Алиса отсутствовала в этом разговоре. У Кати было четыре парня, а у Оли - три. Сравнительно неплохое достижение, учитывая их возраст. Мне бы может быть даже очень хотелось посмотреть на сам процесс встречания с этими молодыми людьми, которые, хоть, я думаю, и не находятся в единственно допустимых для Алисы пределах 20-27 лет, но всё же однозначно: 1) старше, 2)красивые, 3)недолгие. Однако они уже осеменили (по крайней мере Катю) мужским вниманием, и теперь первые всходы женственности ,а значит и кокетства видны в ней.
   Видишь, мы совершенно не можем с тобой разговаривать, когда вокруг ещё кто-то есть, - доверительно сообщили мы с Алисой друг другу. На том и порешили. В этот вечер я проводил (хоть они уезжали утром) Машу с Настей, и стал готовиться к новому дню, к завтрашнему - соответственно. Кате я, по-моему, именно в этот вечер обещал белый танец, но это более было из какой-то мерзкой галантности и праздного ухажерства, нежели даже от желания поразмять ноги.
   О том, что танец в ВТО на пионерской дискотеке имеет некоторый сакральный смысл, было сказано уже мною достаточно. Подобные сакральные смыслы не имело, в свою очередь, смысла разбазаривать на Катю, при всём моем к ней уважении, разумеется.

5.

   Странным образом начинает вести себя человек (и вновь глубина философского обобщения!), когда он понимает, что кому-то нравится: его поза становится более выверенной, жесты - отточенными, взгляд - нацеленным. В нем появляется та самая утонченность, проявляющаяся то в томных вздохах, то в отъявленной матерщине.
   Как ты относишься к курортным романам? - спросила меня в лифте, на следующий день, Алиса. Я сказал, что отношусь к ним положительно, и на этом дверь закрылась, и я уехал на свой шестой этаж, а Алиса осталась на своем пятом. Нет, я ещё сказал - ладно, увидимся.
   Перед обедом. После длительной прогулки с Папой, я сидел на первой скамеечке от выхода из корпуса ВТ О и молил бога, чтобы вечером не было дождя, потому что он залил бы нам всю волейбольную площадку и лишил меня занятия на вечер. Рядом, с таким же успехом, сидела Алиса, и тоже молила бога, чтобы дождь был. Она так мне и сказала - хоть бы был дождь, хоть бы он лил целыми днями, и я целыми днями после твоего отъезда буду плакать. Я уезжал четырнадцатого, а она - шестнадцатого. Но я сказал, что всё-таки было бы хорошо, чтобы дождя не было.
   Мы незаметно сблизились за эти три дня. В доверительном разговоре, в ответ на вопрос Алисы, с кем мне "интереснее общаться" я сказал - с тобой. Алису мучил неразрешимый вопрос, и она смотрела на меня взглядом своих глаз, грустных глаз, изначально таковых глаз. Её мучил серьезный вопрос, о котором она незамедлительно мне сообщила - кого выбрать? Первый "человек", это некоторый товарищ из Самары, с дачи. А второй - хочешь я догадаюсь? - это - я. Да, ты угадал. Об охраннике было забыто, он уже и не работал у нас в ВТ О, его, видимо, уволили за пьянство. Я изредка спрашивал Алису, не тот ли вон этот охранник, что покорил твое сердце. Да нет, говорила Алиса, он уже не работает тут. Ты необычная, Алиса - сказал я.
   Вот так зачиналась Алисина странная ко мне привязанность, в которой она не могла (и не умела) понять динамику, механику, а следовательно - действовала достаточно открыто, напрямик.
   Я совершенно заморачиваюсь на имени Тимур - сообщила она. Мне приятно, что тебе нравится это имя.
   Когда я днем, закинув ноги на перегородки нашего балкона, после обеда, читал книгу, мне регулярно кричали с балкона телевизионной пятого этажа Катя и Оля, приглашая меня разделить с ними занимание этой комнаты, потому что им там было скучновато. Я иногда заходил к ним минут на пять, и Алиса тоже была там, но я никогда там не задерживался долго, возвращался к книге. Именно там Катя сделала мне непристойное предложение поцеловать её в щеку, тем самым ужасающим душу и терзающим сердце жестом, о котором я говорил выше. А что делала Алиса целыми днями, не знаю. Слонялась, и иногда ходила со своими родственниками куда-то, впрочем, недалеко. Если купалась, то купалась с головой, и волосы долго оставались влажными. У Алисы было бы каре, но волосы по бокам были чуть длиннее, чем каре, поэтому немного производили впечатление "под горшок", если бы (опять же) не были длиннее по бокам, чем если бы под "горшок". Впрочем, такая прическа к ней шла. Купальник у Алисы был сплошной, и закрытый. Я никогда не встречал девушку пятнадцати лет с большим пренебрежением к одежде. Единственные теплые штаны Алисы, тренировочные розовые, были измазаны всем, чем только душа пожелает. Так не измазал штаны бы даже я, в лучшие свои минуты. Ещё у Алисы были велосипедки, и была теплая кофта, серый свитер с горлом, ужасно ей шедший. Мне везет - сказала Алиса - мамина подруга мне постоянно вещи отдает свои, которые уже не носит.
   Алиса тобой грезит - изысканно, неожиданно сказала как-то Катя. Для меня сие не было открытием. И нас с Алисой можно было часто застать на скамейке около ВТО, иногда в окружении Кати и Оли. Иногда только нас с Алисой. Пионеры не обращали на нас ровно никакого внимания.
   Дождя вечером так и не было, поэтому волейбол состоялся. Я не хочу, чтобы ты танцевал с Катей, четырнадцатого - сказала Алиса. Ты знаешь, Алиса, мне и самому этого не особо и хочется, но я обещал, понимаешь, а обещания надо выполнять. И я сам осознаю несуразность положения, и говорю - в этот вечер (послезавтра, по-моему) я покину тебя ровно на десять минут, я пойду на дискотеку без пятнадцати десять, как раз к последнему, медленному танцу, а потом вернусь. Я надолго туда не пойду. Я буду ревновать - заявляет Алиса о своих правах.
   Итак, каждому, думается мне, всё понятно. В конечном счете, вся история сводится к тому, что маленькая девочка влюбилась в мальчика постарше. Девочка, немогущая обладать уверенностью, но обладающая ею, с какой-то странной, нездоровой силой "гнущая свою линию", линию, которая может спокойно пересечься с любой другой, пусть и параллельно ей идущей, в лучших традициях каких-то там математических нелинейностей. В принципе, разницы между жестом Кати, приглашающей к поцелую в щеку, и словами Алисы о ревности, нет никакой разницы. Только жест Кати игрив, мимолетен, кокетлив, невыполнение этого приглашения не влечет за собой никаких отрицательных явлений, а слова Алисы цементны по своей структуре, абсолютно категоричны, и обладают - несмотря на их большой пафос - совсем иной, но тоже достаточной силой кокетливости. Алиса, конечно, "симпатяга", и таких глаз я никогда не видел ни у кого. Да и Катя, потом, справедливо говорила, когда мы уже ехали домой, в автобусе, что Алиска - очень даже ничего. Но глаза, тоже, знаете ли... Да и потом ведь есть какие-то другие компоненты, заставляющие противоположные полы друг к другу тянуться, ведь почему-то я, например, обратил внимание на Настеньку, на Катю, но не обратил ведь его же на ту же Алису, например. Сложно понять диалектику нашего взгляда, наших симпатий. Что-то подсказывает мне, что складывается она не только из внутреннего мира, глаз, ягодиц и миловидности, я всё более склоняюсь к тому, что складывается она из некоторого предрассудка и случайности. Про случайность - всё и так известно, и здесь ничего интересного я не скажу. А что касается предрассудка, то здесь можно было бы и порассуждать. Ну хоть чуть-чуть.
   Думается, что в нашей голове беспрестанно сидит ощущение того, что определенная пропорция глаз, носа, ног, ушей и груди (а также внутреннего мира, не будем и про него забывать) дает определенный результат - данная пропорция начинает нас притягивать. То есть, грубо говоря, нам нравятся те девушки (мальчики), которые нравятся и остальным. Именно конкуренция, таким образом, является двигателем людских взаимоотношений, встреч и расставаний. Это и есть предрассудок, от которого избавляться недолжно и невозможно, которым одержимы, по сути, все мы (вновь глубина философского обобщения). Выйти за рамки предрассудка практически невозможно - как невозможно практически полюбить какую-нибудь жутчайшую уродину или урода. Конечно, и такие случаи бывают, но это, знаете ли, сродни явлению, когда девочка-красавица выбирает себе в лучшие подруги некрасавицу. Для контраста.
   Таким образом, не наличие во внешности Алисы каких-то изъянов (отсутствия передних зубов, например) стало причиной тому, что я не обратил на неё внимания и не первый с ней я познакомился, а она (за что, кстати, меня потом своеобразно упрекала), а обыкновенный предрассудок, благодаря которому я увидел идеальное сочетание души, глаз, ног и носа для знакомства именно в Кате, а не в Алисе, а первоначально - в Настеньке. То есть, выражаясь терминами лингвистики, Катя изначально маркирована по признаку "знакомство", а Алиса - немаркирована.
   Вот ты пришел, и меня развеселил - отвечала на следующий день Алиса, когда я днем спросил её, почему она грустная. А впрочем, ведь я уезжал послезавтра, поэтому Алису ожидали слезы.
   Как же мы доживали последние дни в Щелыково? Для меня после отъезда Насти с Машей пора активного отдыха естественным образом завершилась. Мне оставалось пребывать в Щелыкове ещё три дня, которые должны были стать временем спокойной, ровной посадки после взлета активности, которым я упивался в течение почти что трех недель. Теперь уже не было массовых гуляний, ежеминутной беготни и спешки (моей, разумеется). Теперь я ещё в большей степени обратился в некоторое неторопливое созерцание. И перемывание чьих-нибудь косточек на лавочке в послеобеденное время в последние дни стало мне милее, чем активные спортивные прогулки с изнурительными купаниями. И осел, и в последние, порой уже подгоняемые мои дни уподобился спортивного типа молодому пенсионеру, предпочитающего побалтывать с юными девами. В целом, я вел спортивный образ жизни, если бы не сигареты.
   Наш разговор с Алисой никогда не был содержательным, и не носил никакой информационной ценности. Скорее, он состоял из повторения одних и тех же фраз, и вообще Алису (как, впрочем и Катю, и Настеньку) сложно назвать собеседником интересным. Разговоры были однотипны.
   За те два дня (нет, может - три0 до отъезда я заметил, что Алиса сидит в столовой в пределах моей видимости, почти напротив меня, и почти никогда ничего не ест. После нашего знакомства, она стала проходить мимо стола и говорить "Приятного аппетита", а мы с Папой её благодарили. Ещё я часто смотрел на неё из-за своего стола, а она притворно возмущалась и опускала глаза, или улыбалась (на что иногда поворачивалась ко мне и её сестра, сидевшая ко мне спиной). Один раз я, правда, видел, что Алиса ела макароны. Впрочем, это уж совсем неважная деталь. На лавочке Алиса часто мне сказала однажды - не смотри на меня так, ты прожигаешь меня взглядом, когда так смотришь. Оно, может и правда, наши взгляды (да и глаза), чем-то похожи. Её - с чуть печальной, меланхоличной безуминкой, а мои - просто так.
   На выходе с волейбольной площадки, в предпредпоследний день нашего пребывания в Щелыково, Алиса подарила мне ручку, которую купила в городе. Ручка была красивой, но стержень в ней не работал, о чем мне Алиса и сообщила перед тем, как подарить. Ты мне нравишься - сказала она, без каких-либо предварительных заготовок, и даже - что удивительно - как будто с некоторой досадой, скукой, как будто слова эти были некоторым обязательством, наложенным на неё, обязательством, которого - в принципе - могло бы и не быть, если бы тут не подвернулся я. Я не могу сказать, что был особенно смущен, но постарался сделать вид, будто я именно таков. Впрочем, всё это было понятно мне и ранее, поэтому её слова каленым железом не прожгли мне душу. Мой ответ (отнюдь не отповедь: "К беде неопытность ведет") выглядел примерно следующим образом:
   Алиса, ты знаешь, мне, правда, очень приятно. Наверное, ты хочешь услышать какой-то ответ и от меня. Мы с тобой на эту тему поговорим четырнадцатого (в день отъезда то бишь), если ты н возражаешь, ладно?
   Наверное, как всегда окажется так, что ты скажешь - да, ты мне нравишься, как друг (невозможно глупая формулировка, если вдуматься, примерно как уже где-то упоминаемая мною "с дружеской любовью"), но никаких отношений у нас не будет.
   Это был ответ Алисы, может быть тоже с досадой. Странная ты Алиса. Уж неужто ты такой ответ получила от охранника, с которому ты сунулась с такими вот "высокими" материями, может быть, ты и роман ему тоже курортный предлагала? Так ведь он в Париже живет, Щелыково для него не курорт, а место работы.
   В любом случае, Алиса, мы поговорим с тобой четырнадцатого числа. И начисто забылось мне об этом - думаете? Ан нет, ведь ответ на вопрос Алисы (а был ли тут прямой вопрос?) был готов у меня в самый тот момент, когда она произнесла свою речь о привязанности.
   Алиса, а какая разница между "нравится" и "люблю"? Не знаю, "нравится" - это когда тянет, и "люблю" - тоже когда тянет. Вот меня к тебе тянет. - Отвечает Алиса.
   Итак, ответ у меня был готов, но едва ли имело смысл выдавать его вплоть до отъезда. Жест, не лишенный театральности, зато обеспечивающий некоторую безопасность взаимоотношений. Ведь люди же иногда спят вместе, а потом до них доходит, что я тебя, дескать, "люблю". Так иногда в фильмах бывает. Почему в Щелыкове нельзя говорить о чувствах, коими все объяты, в момент отъезда. Это красиво, в конце концов, тем более, если люди не в одном городе живут.
   Всю эту неделю, первую в Москве после Щелыкова неделю я ждал письма от неё. Она передала мне свой адрес через одну девочку, которая на бумажке донесла его мне аж до номера (615). До сих пор на этой бумажке значится: Виденская Алиса и адрес. Вторая буква в фамилии выписана нечетка, с какой-то лишней палочкой, почерк нестарательный и корявый, как и у меня, впрочем. У неё тоже есть мой адрес, его я написал в её записной книжке, позорно озаглавленной "Записная книжка для девочек". Письма никакого нет, да и вряд ли будет. Что касается меня, то письмо я написал, но отправлять его не буду, в лучших традициях сентиментальных жанров. Оно так и пышет примитивщиной, и читая его я содрогаюсь от мысли, что это - моих рук дело. Голос у Алисы был грубоватый, низкий, и запомнился мне ещё тогда, когда мы, не будучи знакомы, оказались в одном лифте, и я спросил (имея в виду этаж) - Какой. А она ответила - Пятый.
   Алиса, безусловно, была неаутентична. Я не знаю, что означает это слово, и я не знаю, почему Алиса в пятнадцать лет шла только в восьмой класс, но я точно знаю, что в ней была некоторая странность (бьющая в глаза), которую можно назвать только неаутентичностью. Я не психиатр, и я не знаю, что являют собой задержки в развитии, и вообще какие-то заболевания по этой части, но я опять же убежден, что в ней есть некоторая странность. Странность, знаете, не из сферы Печориных и "Странного человека" Арбенина, а самая настоящая нездоровость, восклицательный значок, которая бросается в глаза не сразу, а лишь через некоторое время.
   В этот вечер, проводимый нами на скамейке (регулярно подбегала Оля и Катя, которые были на дискотеке), наш ВТО посетила Катя, которая Кагор на горе Соборной, с её мамой. Катя, как и Мама - врачи, но Мама - врач, а Катя - учится, чтобы быть как Мама. Катя уже была в этом году в Щелыково месяц, но уехала, а теперь вернулась, чтобы отпраздновать свой день рождения (которых у неё всегда ровно на один меньше, чем у меня) здесь, на их базе (РИАТ).
   Я один раз присутствовал на её дне рождения, ещё в бытность нашу с ней в мире и любви. Самое яркое воспоминание, это когда мы вчетвером лежали на столах на улице, смотрели в августовское ночное, безоблачное, звездное небо. Тогда это казалось лирикой, а теперь приобрело истинный смысл, особенно, когда отсеялась временная и наносная связь этого эпизода с нашими взаимоотношениями.
   Я, предупредив Алису, что я сейчас вернусь, отошел к ним, чтобы поздороваться и поболтать. Естественно, всю любопытную ситуацию я сообщил им. Тем более, что Алиса, как и подобает девушке, ожидающей своего кавалера, не обиделась и не ушла, когда я покинул её, по сути, чтобы уделить внимание другой женщине, а ходила вокруг нас по бордюру, балансируя для равновесия руками, ни на секунду никуда не отходя. Она ужасно мерзла, потому что всё ещё была в майке. Алиса, пойди одень свитер - сказал я. Она ушла, одела, вернулась и продолжила ходить по бордюру абсолютно так же, как делала это пять минут назад. Мы разговаривали около тридцати минут. Алиса часто так ходила по бордюру, иногда принимаясь это делать даже посередине нашего с ней сидения на лавочке, обязательно балансируя руками, чтобы не свалиться. Заходя в биллиардную, к Папе, куда я их проводил после разговора, Мама Кати сказала, что она сейчас видела Алисины глаза, и сделала достаточно настороженное лицо. Они нездоровые. Будь осторожнее.
   Затем, когда они ушли, я вернулся к Алисе, и больше ничего примечательного не произошло. Тем более, что потом вернулись с дискотеки Катя и Оля. Алиса как всегда говорила, что когда я уеду, она будет целыми днями плакать. И что у неё такое было неоднократно.
   Катина Мама - терапевт, - справедливо потом заметил Папа.

6.

   Следующий вечер был последним, за ним следовал ещё один день, вечером которого необходимо было покидать Щелыково. Вечером - как всегда, не изменяя традиции, волейбол, на который - от нечего делать - пришла и Алиса, всегда ходившая мимо него, петляющая кругами и где-то ещё пропадающая. Была и Катя, которая сюда приходила до дискотеки, был и ещё кто-то. Избавим читателя от необходимости следить за сложными перипетиями волейбольного матча, имевшего места на площадке.
   Пока я играл (и одним глазом, не направленным на мяч) следил за тем, что делает Алиса, она переговорила со некоторыми присутствующими здесь. Ульяна, в частности, затем (на следующий день, видимо) сообщила мне, что пока Алиса с увлечением наблюдала за спортивными событиями на площадке, она ей, Ульяне, рассказала, что волейбол её совершенно не интересует, что она пришла сюда только ради того, что здесь Тимур, а так бы и не пришла сюда, погладила Ульянину собаку, потом сказала, что никогда не была в Москве, но теперь она к Тимуру обязательно приедет туда. Когда мы шли на ужин - вместе - с папой и Алисой, она справедливо отметила, что теперь без Тимура будет плакать, и страдать, когда он уедет. Я просигналили глазами Папе, папа дипломатично промолчал. На какое-то мгновение я почувствовал себя взрослым.
   Понимаешь, она же ко мне неравнодушна, - сказал я, садясь за ужин, извиняющимся тоном Папе. Папа сказал, что всё понятно (то есть, я думаю, логически объяснимо). Папа абсолютно прав, потому что железная логика, власть предрассудков, заставляющая младших девочек влюбляться в старших мальчиков, никуда не девается, а извечно будет своей красотой сиять. Она тебе будет писать письма, - сказал Папа, - а ты - отвечай. Естественно - сказал я, хотя уже тогда знал, что никаких писем Алиса мне не напишет. Я и сам ей говорил, что всё это забудется через несколько дней, а Алиса сказала, что долго парней забывает - дней восемь (почему такое точное число? Или оно основано на определенном опыте).
   Волейбол закончился, и Алиса надела свой серый свитер и штаны, потому что холодало. Мы сидели на покосившихся трибунах около волейбольной площадки, темнело, я сидел и болтал с местными ребятами, рассказывал им что-то смешное. Рядом сидела безмолвно Алиса, я чуть подвинулся к ней, чтобы она не чувствовала себя лишней, чтобы как-то показать, что я сижу-то с ней на самом деле. Местные ребята часов до десяти гоняли мяч по площадке, мы сидели теперь уже вдвоем, я курил, в основном молчали, только иногда я делал некоторые шутливые замечания в сторону играющих. Алиса умеет вязать - ещё давно сказал я про Алису, не помню откуда выдрал этот кусок текста. Алиса справедливо отметила, что вязать она не умеет. А что ты умеешь? Петь? Нет, у меня ни голоса, ни слуха. Я - бесталанная. Когда мы с Алисой обсуждали перспективы возможной нашей женитьбы, я ещё выяснил, что она почти не умеет готовить, но обещала за те три года, которые пройдут, пока ей не настанет 18, научиться. Вспомнив про любимое блюдо в нашей столовой, я спросил - умеешь ли ты готовить жульен. Нет, - сказала Алиса. Я так и не понял, что же она умеет готовить. Кстати, вязать, оказывается, умеет Катя.
   Алиса сидела в сером свитере, а в этот момент пришли опять Катя (кагор на соборной горе) с Мамой, и с молодым человеком Кати, Антоном. Я, повинуясь законам этикета, отошел от Алисы, и пошел разговаривать с ними. Мы -прощались, опять до следующего года, прощались с шутками и прибаутками, и я никак - упорно - не мог-таки допрощаться, потому что чувствовал, что нехорошо оставлять так человека - одного, в темноте, на чуть ли не снегом по ручку двери занесенной деревянной трибуне, с которой в скользкую погоду даже можно упасть, как это и сделала недавно одна женщина, жена Александра, который играл с нами в волейбол. Пришел Папа, и они ушли вместе с ним в биллиардную.
   Я возвратился к Алисе, на трибуну. Вот - сказала Алиса, показав мне рукав своего серого свитера. Рукав бы насквозь мокрый. Это я плакала - сказала Алиса, но взгляд её был абсолютно сух, сухими были и глаза, но рукав почему-то действительно был хоть выжимай. Пойдем через площадку - сказала Алиса. Почему - спросил я. Я думал, она не хочет вновь встретить Катю, её маму и Антона, из ревности, но спустившись в темноту площадки, она сказала, что больше все равно никогда не будет возможности этого сделать, и ,как это принято говорить, её уста коснулись моей щеки, очень осторожно. Она взяла меня за руку, чуть выше локтя, потом я помог ей отпустить меня, и мы пошли к корпусу. Ты хорошая, Алиска - сказал я. Более никогда более уменьшительного имени я себе не позволял (она - Тимурчик), а Катя иногда называла её "Алисонька", мне иногда хотелось бы тоже её так назвать, но это могло быть трактуемо неправильно.
   Мы пришли к лавочкам около корпуса, где сидела грустная Катя. Я оправдался перед ней, что я не пошел с ней белый танец танцевать, она не обиделась. Потом появилась Оля, а потом пришли ещё и родственники Алисы, вот уже несколько дней за мной пристально наблюдающие. У Кати тоже были родственники, и они занимались тем же самым. Как-то, когда я ещё не был знаком с Алисой (вернее - она со мной), Катя сидела на улице и скучала, а я сказал - пойдем, я буду купаться, а ты со мной посидишь за компанию. Катя пошла, но сначала мы подождали, когда пройдут её родственники, которые направлялись в город, а потом уже пошли на пляж, я искупался и мы быстро оттуда ушли, потому что Катя сказала, что её продувает. А её подруга Оля в этот момент смотрела "Кармелиту", поэтому Кате было скучно, вот она тогда со мной и пошла, а может быть, я ей уже тогда нравился, поэтому пошла, впрочем, я не знаю.
   Родственники Алис сели прямо на соседней лавке, и Алиса ушла на лавку через одну, которая, в отличии от других, освещаемых комнатой для пинг-понга, была темной, поскольку окна, которые должны были бы её освещать, были темны, потому что там была библиотека, а Маргарита Витальевна работает с 10 до 6 вечера, а в десять вечера уже и не работает. Она ушла на темную лавку, приглашая как бы и меня туда, но я не мог сесть там рядом с ней (читай - уединиться) в присутствии родственников, Кати, Оли, и вообще не мог, потому что это было бы слишком. Мы поболтали совместно полчаса, а потом я собрался идти в биллиардную. Алиса сказала - пойдем в телевизионную на пятом этаже, там никого нет. Я сказал - нет, Алис, всё, пора спать, а я пошел в биллиардную. Я обиделась. Не обижайся - сказал я. И все они пошли спать ,а я пошел в биллиардную, где мы с Антоном (парнем Кати) в паре обыграли Папу и Григория Ивановича (завсегдатай Щелыкова, так же как Матвей Абрамыч, Юрий Васильевич, Юльен Сергеевич, когда-то Николай Иванович, Татьяна Дмитриевна, Григорьев, Людмила Владимировна, Потанин, Ульяна, Позднякова, дядя Вова, Сережа и его бабушка Людмила Яковлевна и многие другие личности) на бильярде. Вечер последнего дня кончился, и мы отправились спать.
   Последний день в Щелыкове - последний день на земле, Армагеддон местного масштаба. За день он уже и не считается, потому что близость Москвы начинает с самого утра владеть умами и сердцами отдыхающих. Кажется, что - для приличия - в этот день надо бы попрощаться с Щелыковым, обойти места-закоулочки, сказать "До свидания!". Однако же на деле - лишь некоторая предотъездная тоска, и некоторая вялось: скорей бы уже ехать. В Москву! В Москву! - кричим вслед за тремя сестрами. В последний день мало прельщают местные забавы - купание, гуляние, даже сидение на лавочке, мало прельщают пионерки, девочки, мальчики, столовая, волейбольная площадка, мостки, РИАТ, набережная, гора Левитана, холмы за музеем пейзажа, трубы над потолком на шестом этаже, наклеенные ещё с прошлого года в туалете номера картинки "Нам не страшны чудища морские", изображающие аквалангиста, стоящего со здоровым видом в пасти какого-то морского страшилища, рыжее и зеленое полотенце, висящие на балконе, подоконник, заваленный дезодорантами и книгами, тумбочки, полные паспортов, адресов и телефонов друзей по отдохновению, холл ВТО, кресла в нем, консьержка и "Доброе утро", сказанное утром, повешенный на 615 номер ключ, лесная прогулка, асфальтовые дорожки, пионерлагерь сверху, поле с лошадями, лес за ним, утренние облака, свидетельствующие о дальнейшей хорошей погоде, пляж пансионата "Русь", лесная дорога "Вайкики", соединяющая "Русь" с "РИАТом", домик нашего козника, у которого мы с Папой когда-то брали молоко, а теперь он вместе с сыном умер, отравившись некачественной водкой, козырек корпуса, на который удобно сбрасывать бычки, железные столбы, а когда-то фонари возле выступающей в виде утеса асфальтовой площадочки с лавочками, ну и всё такое прочее. Чемоданы начинают собираться днем, после обеда. Утро - посвящено финальной прогулке.
   Вот так я оставляю любовную историю за собой, на пороге ВТО, на входе в автобус, вот так я вам её рассказал. Избавим читателя от финальных выводов, избавим читателя ещё и от долгих завершений. В действительности, последний день прошел - конечно - муторно ,в ожидании отъезда. Всю вторую половину дня мы с Алисой просидели на лавке, но разговор был всё тот же, и она так же говорила, что будет долго меня забывать. И говорила ещё, что что же она без меня тут будет делать. Потом, после ужина, прощального (но без фанфар) приехал автобус, который повез нас в гору, к автовокзалу. Много собралось народу нас провожать, была и Алиса. Мы обнялись с ней на прощание, с разрешения тети, которая стояла поодаль и которой не нравилось, что я курю. Никогда не нравилось. Потом, когда я уже был в автобусе и со всеми попрощался, Алиса сказала, ах да, чуть не забыла, залезла в автобус и поцеловала меня в щеку, тем самым проявив абсолютную непоследовательность в своих действиях ,потому что вчера на волейбольной площадки - должен был стать первый и последним случаем нашей игры в бутылочку, но без бутылочки и без права выбора вида поцелуя. Потом мы уехали, и прощались с Щелыковым, особенно в том моменте, где дорога заворачивает наверх, и в просветах между деревьями последний раз видно Волгу. Мы с папой долго смотрели в этот просвет, и наверное наше эстетическое чувство при этом насытилось окончательно.
  

Эпилог

   Писать эпилог для маленькой повести - занятие неблагодарное. Эпилог требует для себя больших предварительных событий и жизненных коллизий и не любит, когда им завершают какие-то семечки... Однако же ему придется немного потерпеть, потому что я больно люблю эпилог, и не за его финальную отточеность, а за саму возможность поставить его в конец произведения.
   В автобусе я ехал с Катей рядом. Эта замечательная девочка, так и не приглашенная мною на белый танец, развалилась на моей месте (восьмом), подоткнула везде свои рюкзаки и сумки со шляпой, и оставила мне маленькое жизненное пространство. Всю дорогу до Лакинска (три четверти пути) я не мог из-за неё заснуть, и даже задремать, потому что было негде. Мы -правда - чуть посидели, склонив - она голову мне на плечо, а я - голову на её голову, но сна это не принесло, по крайней мере- мне. Впрочем, в темноте автобуса на меня даже нахлынула некоторая нежность, поэтому я внимательно следил, чтобы она головой не облокачивалась на прохладное стекло автобуса, и услужливо предлагал ей плечо, на которое она клала голову. Более того, когда мы приехали в Лакинск, я разбудил её ласковым поглаживаем по руке, отчего она проснулась с улыбкой, с сонной улыбкой. В действительности, Катя неплохая девочка. В Москве я был чем-то чрезвычайно недоволен по выходе из автобуса, чуть не перепутал свой чемодан с каким-то другим, а вскоре и вообще убежал, сказав Кате только "Пока", и даже не обменявшись с ней телефонами, хотя бы для проформы.
   Пока мы ехали от Щелыкова до Фурманова (и потом до Иванова), мы разговаривали об Алисе. Катя сказала, что Алиса - симпатичная девчонка, хорошая, хоть у неё явно что-то не в порядке. Действительно - рассуждала Катя, ноги нормальные, фигура нормальная, глаза красивые (Да, удивительные - сказал я), зубы - это дело наживное. Да, хорошая девчонка - сказал я. Ага - хорошая, - сказала она. Кажется, я что-то ещё сказал по поводу глаз, а Катя ехидно посмотрела на меня, потому что ей всё было ясно ещё и раньше. Легко на них попасться - сказал я какую-то пошлость. Уж не помню, чего мы там ещё с Катей говорили, но почти до самого Иванова говорили.
   Обещанный мною, отложенный до последних минут разговор с Алисой, который был мне известен ещё заранее, всё-таки состоялся, в лучших традициях не знаю уж чего там - за полчаса до моего отъезда, на лавочке (но не последней, разумеется, кто же на неё садится, тем более, что она занята была). Я начал с какого-то предисловия, типа "Что ты от меня хочешь услышать", а потом сказал, если ты хочешь знать - Да, ты мне нравишься. Не как там друг или ещё что-то, а просто нравишься. Только это теперь не имеет никакого значения, потому что я уезжаю, да и вообще- так жизнь сложилась, что никакого значения не имеет. Алиса сказала - я знала, что тебе нравлюсь, и как всегда, как всегда так глупо получается. Я сказал, ладно, Алиса, не обижайся, пойдем-ка ко всем, неприлично так уединяться, пойдем, ладно.
   Далее следуют описания глаз.
  

Первый вторник после Плеса - Второй вторник после Плеса

16 августа - 23 августа 2005 года

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"