Пустошь, черная, горелая, темная, от горизонта до горизонта серым, смешанным со снегом пеплом засыпанная. Четкая граница жизни и смерти, на которой суетились живые твари, все еще пытающиеся остановить наступающую тьму иного, уверенную в своей способности сожрать все на своем пути.
Однако зима, выплескивая из своего нутра тучи, полные снега, агрессивно двигалась навстречу. Белая вьюга, закручиваясь сотнями вихрей, подчиняющихся ледяным ветрам, словно нож раз за разом взрезала невидимую границу. Густая белая пелена пыталась скрыть, зарастить рану, прикрыть и замаскировать ее покрывалом, словно уродливую невесту.
Снежная буря бушевала и под ее напором сдавался огонь, изрыгаемый дымными тварями, раз за разом вламывающимися в сопротивляющийся мир. Оранжевые и алые всплески гасли под кинжальными ударами метели, и дымные твари замирали в обгорелых оврагах и на выветренных пригорках, прикрытые тонким слоем белого невестиного кружева.
Снег и пепел сражались, рисуя на горелой земле узоры. Черно-белое кружево сковывало землю, кружилось кинжальными всплесками, отбирая дыхание, забирая зрение. Серая муть прорывалась сквозь зимние вьюги, и горячее дыхание иного впивалось огнем в свежие золотистые бревна, из которых сложены засеки, склоны живых холмов, изгоняли прочь тех зарывшихся на зиму в норы животных, что не сгорели под первым наступлением огня.
Ободранный, немного обгорелый бурый медведь, встряхнувшись, сбросил со спины несколько бурых клочьев, выдранных в момент рывка от огня через шипастые заросли, прикрывавшие его берлогу, потрусил по распадку подальше от черной, пахнущей гнилым огнем и тухлой серой, земли. Он игнорировал заячье семейство, обогнавшее его в своей вечной панике, тихо пофыркивая. Холод и огонь пока были общим врагом.
А в небе над горелой пустошью, по которой трусил медведь, кружила вьюга, путала, сбивала с толку, замораживала, прибивала к земле, укрывала и спасала. Одна смерть, пришедшая с севера, стояла на страже той, что пришла из иного и мечтала сожрать мир.
А между ними, пробираясь сквозь метель, по белым сугробам, покрытым сероватой, хрусткой и шершавой коростой, шагали люди.
Отряд разведчиков размеренно шагал, двигаясь след в след словно по невидимой нити. Они возвращались из забега к горелым развалинам небольшого города. И к закату надеялись добраться до одной из строящихся на границе Горелой пустоши засек. Отряд возвращался с добычей, информацией и новыми людьми.
Трое Степных, укутанные по самые глаза в плотные многослойные шерстяные и кожаные одеяния, в белых с серыми разводами накидках двигались на широких снегоступах, прокладывая тропу через огромные неровные горы мягкого, но колючего, колкого снега. Каждый тащил за спиной по свертку с какими-то вещами и длинные пики. Их острия были замаскированы, и потому не сверкали начищенной сталью, а тускло отсвечивали в редких лучах солнца, словно припорошенные вездесущим пеплом. Эти трое походила на неуклюжих медведей, вставших на задние лапы и на службу Степи.
За ними поспевали еще четверо, один был из Горных, с ног до головы укрытый топорщащимися шерстью темными мехами. От того он казался толстым неуклюжим барсуком. Но за спиной он без усилий тащил огромный, выше своего роста тюк. На возвышающемся над его головой тканевом горбу, утянутом веревками, сидел, нахохлившись, путевой сокол. Вьюга, прибивающая к земле снег и отбирающая дыхание, не давала ему взлететь для разведки. Горный шел последним, подталкивая в спину то одного, то другого спутника.
Эти трое спутников казались очень усталыми. Каждое движение они словно делали через силу, преодолевая сопротивление воздуха, хотя ветер и подгонял их в спину. Они плелись, загребая ногами снег из последних сил, цепляясь один за другого, спотыкаясь и едва не падая. Одеты они были в разномастные одежки, подпаленные и испачканные в грязи, саже, или, быть может, даже крови, укутаны во все запасные маскировочные накидки, что были у отряда так, что не поймешь даже женщины это или мужчины. Это были единственные выжившие из разведанного городка.
Разведчики, вызвавшиеся добровольцами, не думали, что в этом путешествии все будет так плохо. Да, глаза видели пепел и гарь от горизонта до горизонта, но душа, душа не принимала произошедшего и не понимала, как это возможно, даже в дороге. Но в месте, бывшем когда-то городком посреди степи, среди остатков каменных фундаментов, острых угольных осколков садовых деревьев и густого, жирного пепла, покрывающего все и вся, скрываясь под маскировочными сетями от взора рыщущих между останков мелких дымных тварей, разведчиков догнало осознание случившихся боли и смерти. Души их рыдали и корчились, отдавая последнюю дань погибшим безвинно.
Поэтому и чудо, позволившее спастись хоть кому-то ощущалось так остро. Как тонкая нить надежды. Одна из тех, которые сплетаются в толстый канат спасения. Всего-то особенно глубокий погреб, куда успел нырнуть хозяин и соседи - столкнуть детей. И несколько дней в темноте и холоде, когда выжившие судорожно вслушивались в тишину, разрываемую вьюгой и рычанием тварей. И услышали - тихие голоса. Человеческие голоса.
И сейчас они все шли сквозь ветер, снег и пепел на засеку в надежде что-то изменить. Они не говорили, но словно единый организм решили, что должны довести или даже дотащить выживших до места, кажущегося пусть и обманчиво, но безопасным, где можно хотя бы поесть и согреться.
Темная, холодная каморка без окон на безымянной заставе, где есть только стены из толстенных бревен и три длинный барака. В них ютятся разведчики, соколиная почта и сейчас - Вален Клинок с ученицей, чудом выжившей герцогиней Бродэ. В каморке нет окон и стоят только два лежака, на которые навалены то ли шерстяные одеяла, то ли меха, в сумраке, скрадывающем небольшое пространство, не разобрать. Через резко, рывком, открытую дверь упал рассеянный свет от очага из общего зала, очертив на затоптанном полу светлый прямоугольник. На миг стали видны дорожные мешки, что старательно уложили в углу, куча порванной, подготовленной к ремонту кожаной амуниции, потертый гобелен с растительным цветочным узором, прикрывающий уличную стену. Тусклые розы, облезлая сирень и серые тюльпаны встретили юную целительницу и ее учителя.
Огонек в лампадке, принесенной ими с собой, задрожал, когда Лесной аккуратно пристроил ее на край своей лежанки.
- Мир ранен, тысячи людей погибли, чудовища и твари разгуливают по земле, зима настолько холодная, что птицы на лету замерзают, а все эти лорды не нашли ничего лучше, чем играть в политику и делить Горелые пустоши! - злобно, обиженно и немного жалобно пробормотала Оса, падая на свою лежанку. Та сочувственно скрипнула толстыми деревянными ножками. Шелестнуло пестрое, собранное из старых лоскутов, одеяло. Мешковатое теплое одеяние, которое одолжил ей кто-то из местных рейнджеров, превратило девушку в неаккуратный, не очень-то и большой расстроенно сопящий мешок.
- И, если учесть, что у Горелых пустошей есть хозяйка и наследница, это выглядит особенно плохо, - Вален Клинок, тоже не блистающий изяществом Лесного рода в таком же балахоне поверх привычного зимнего одеяния, присел рядом и утешающе погладил ученицу по спине, запустил руку в короткие вьющиеся волосы на затылке, надавливая на кожу.
Девушка ерзанула под его рукой, впилась пальцами в подушку, серая шершавая ткань скрипнула под ногтями.
- Договаривай, пожалуйста, я же чувствую, что все плохо?
- Чувствительность твоя растет, - вздохнул Лесной, вытягивая ноги и с бряцаньем укладывая на холодный пол перевязь с клинками. - Голова все еще болит?
- Да, - Оса прикрыла глаза и страдальчески скривилась, из уголка глаза скатилась слезинка, - трав бы мне? Тех, горьких, что заваривала местная травница в угловом. Но скажи, что случилось? Что я еще не вижу?
- Пока не случилось ничего, но... я написал много писем, и даже получил ответы, к сожалению, не на все послания. И хотя выводы делать еще рано... как бы это не было поздно. Нас спасает только зима, моя дорогая. Холод и бури. Зима рано или поздно закончится и твари оживятся. Ты же не сможешь вечно уговаривать ее задержаться.
- Ох, а как ты догадался?
- Я тебя учу, все же, я просто чую твою боль и силу, что ты тратишь. И голова бедовая болит у кого-то, - Лесной едва заметно улыбнулся. - Так вот, откровенно говоря, не все ли равно, кто будет хозяином этих земель, нужно решать проблему с порталом... а что это может быть-то, кроме портала... до начала весны. Иначе лорды и другие свои земли не удержат. Ни Степи, ни Горы, ни Лес не удержат. И тебе больно... жизнь под пыткой - это не жизнь. Жизнь на бегу - не жизнь...
- Как же так? Я же просто хотела учиться... Я не хотела, чтобы они все сгорели... Я буквально отказалась от всего... И так хорошо же было? Да?
- Да, хорошо. Я даже было надеялся... Это судьба, - вздохнул Лесной, раздумывая, где бы на этой заставе раздобыть травы и лишнюю жаровню, ну или хотя бы толстую свечу, - плохая, дрянная, но какая уж есть.
Ответственность непрошенная, холод и боль тяжелые спутники для юной девушки, пусть и раньше она не жила жизнью бабочки-однодневки. Чем бы порадовать ее?
- А с Боевой крайней засеки новости добрались, хоть в чем-то хорошие. Разведчики вернулись, все целые, да еще и выживших притащили. Аж троих. И твари пока морозятся.
- Ну хоть что-то... - сонно пробормотала Оса. - Но лорды эти... что делить-то, ты прав.
- Отдохни немного. Я травы тебе поищу. И завтра уж с лордами и порталами разбираться будем. Подождут лорды. Амулет-то у нас, у тебя, с ним все в порядке...
Вален еще раз оглядел каморку, стащил со своей лежанки плотное меховое одеяло и прикрыл маленькую Осу.