Аннотация: О лошадях и вехах на долгом пути домой.
Оковы равновесия
Конюший
Кобылка была спокойная и даже меланхоличная, хотя и породистая. По линии матери. Она заметно походила статями и мастью на знаменитых орловских рысаков. Ровная походка и серая в звездочку шкура. Для меня - самое подходящее животное. Не привлекающее лишнего внимания, выносливое, достаточно пожилое, чтобы на него не позарились конокрады.
Лошадка не торопясь брела по дороге, я же, прищурившись на тусклый диск солнца, думал. О жизни, о ближайших планах, и так, вообще.
Люблю местное лето, не паляще жаркое и не дождливое, умеренно теплое и ласковое. Весна тоже хороша, зима терпимая, а вот осень... Тоскливая, сумрачная, мокрая, с бурями. А как нога болит в непогоду, до самого снега. Едва ударяет мороз, ломить суставы мгновенно прекращает.
Вот и сейчас! В согнутом колене уже начало постреливать, и будто иголками тыкать в самую глубину.
Я огляделся. Поля по обеим обочинам уж убраны, стога вывезены, чуть дальше золотится полоска негустого леса. К горизонту тянутся холмы, поросшие мелким кустарником, сейчас усыпанным яркими красными ягодками. Дорога впереди плавно огибает возвышения.
Прищурившись, разглядел на одной из вершин детей с большой корзиной. Собирают урожай? Хм, вот у них и уточню путь.
Хорошо бы к вечеру до той деревни добраться, а то дело к темноте уж идет, и ночевать на земле в любую осень мало радости, а уж в эту!
А не такие уж оборвыши. Длинные добротные рубахи, штаны и боты на веревочках, жилетка у одного, а у второго куртка из потертой кожи. Да и лица сытые, хоть и худоваты. Впрочем, местный люд весь такой тонкокостный. Бритые головы выдавали поденников. Богатые места, однако.
- Далеко до деревни?
- До городища? Два холма минете, там и увидите, уважаемый.
Я кивнул, отпуская мальчишек. Те, разулыбавшись, нырнули в кусты. Надо же, городище. Хорошие места. Мирные. Подходящие.
Когда передо мной, наконец, появился частокол, я хмыкнул. Ну, детки, паршивцы мелкие, и не уточнили. Городище, да.
Огороженное тройным бревном в три роста, со сторожевыми башенками, широкими воротами и вымпелом на шесте. Белое кольцо на зеленом фоне.
Вольное городище, да. Не княжье. Значит, и маги здесь есть, и колдуны, и нелюди всякие. Досадно. Хотелось покоя.
А мальчишки шутники, да. Отправили княжьего солдата в берлогу медвежью. Будто желтого солнца на щите, к седлу подвешенном не разглядели, да кафтана кайтанского. Хорошо хоть шитье я спорол сразу же, как палаты дворцовые за поворотом скрылись. Сейчас уж не разобрать, что там за знаки были, рядового конюшего или советника штабного. И хорошо, хорошо...
На воротах двое стояли. В добротных кольчугах поверх курток, с копьями, молодые, но суровые. И лица их по мере моего приближения становились все злее.
Тусклый диск солнца почти закатился за горизонт. Формально не пустить меня внутрь они не имеют права, по уложению дорожному. Для всех общему.
Встал напротив стражей, почти вплотную, возвышаясь над ними подавляющей махиной. Со стороны мой вид, наверное, говорит об излишнем высокомерии. Я же все больше думал о моем несчастном колене.
- Пропустите? - спросил спокойно.
- Что тебе здесь надо, пес княжеский? - выплюнул один из стражников, тот, что помоложе.
- Переночевать, - и это необходимый минимум.
- Да как ты...
- Тихо! - оборвал его второй, прищурился и велел, - спешивайся, досматривать будем.
Ну, этого следовало ожидать. Властью, данной им городищенским советом, они постараются сделать мою жизнь максимально невыносимой. Только винить я их не буду. Ведь совсем недавно, весной, окончилась долгая война. Княжество Рада давало укорот нелюдям, слишком уж обнаглевшим, по мнению старого князя. Нельзя сказать, что он был так уж неправ, но, все же, большой войны развязывать не стоило.
И именно вольные города, городища и деревеньки оказались, словно между двух огней. Обе стороны их не пожалели. Князь жег без разбору за укрывательство, нелюди вырезали под корень из мести, не разбирая принадлежность.
Я аккуратно соскользнул вниз, встал, придерживаясь за стремя и позволяя стражникам рыться в седельных сумках. Там нет ничего интересного. Да, собственно, кроме смены одежды и запаса еды там и нет ничего. Щит на виду, короткий истертый меч тут же приторочен. И одежда моя самая обычная, добротная и небогатая, и лошадка скромная.
Только роскошный нож, похожий на скарамасакс, что к поясу пристегнут, выбивается из картины. Отличная узорчатая сталь, наборная костяная рукоять, дорогие ножны из тисненой золотом кожи. Подарок. Рука не поднялась выкинуть единственную память о названном брате.
Самый родной в этом мире человек, княжий ближник, погиб по глупости, не своей, наследника, грудью прикрыв полезшего вперед мальчишку от отравленной стрелы.
Не винил и не виню никого. Пережил, смирился. Привык.
Такова моя доля в этом мире. И мотает меня по дорогам, не спрашивая разрешения, судьба-злодейка.
- Медяк за вход, - вздохнул стражник, не обнаруживший в сумках ничего подозрительного.
Нашарив монету, опустил в холщевый мешочек, болтающийся на крюке у калитки. И, взявшись за повод, прохромал в ворота.
Подволакивая ногу, я медленно брел по мостовой. Ровной, благословен будь местный совет. Камень для кладки и фундаментов возили явно с холмов, темный с серыми прожилками, а вот дерево на стены откуда только не брали.
Бревна и светлая доска из ближайшего леса сменялась красноватой древесиной южнолесья и крашеным в желтое струганным брусом северо-запада. Поплутав по пустынным узким боковым улочкам между пышных палисадников и узорчатых решеток, вышел на небольшую площадь. Тут же стало понятно почти полное безлюдье окрестностей.
На площади царила осенняя ярмарка. Пестрая толпа колыхалась, создавая неповторимый меняющийся рисунок, словно живая мозаика. Кафтаны и платья всех цветов радуги, алые сарафаны и меховые тужурки селян мешались с темным шелком и белым атласом полукровных кланов. Но шум был непривычно деликатный, приглушенный. Обычно от ора торговцев звенело в ушах, а тут нет такого. Эдакая вежливая мелодичная перекличка.
Может быть, от того, что тут же на площади стоял дом Совета. У местных властителей, видно, чувствительные уши.
Ну, все бывает.
А дом, право слово, был больше похож на княжеский терем. Темные просмоленные бревна на два этажа, медовые резные наличники и ставни, крутые ярко-желтые коньки на покатых крышах и карнизы с узорчатыми краями, красная черепица на башенках. Высокое крыльцо, застеленное алой дорожкой и разноцветные фонарики, развешанные по углам.
Тут же, на площади, напротив терема, стоял трактир. Пробираясь по краю гомонящей толпы, уворачиваясь от подкованных сапог и острых каблучков сафьяновых туфелек, недоверчиво рассматривал невысокое строение. В медленно наползающих сумерках терялись детали, но кажется, длинное одноэтажное здание было построено из разноцветного кирпича.
Меня затопило смутное чувство узнавания.
На фасаде красно-желто-белые пятна складывались в цветочный узор. Засмотревшись, едва не лишился кошелька и расчихался, когда по лицу мазнул чей-то меховой воротник.
Дохромав до ворот, удивленно погладил резные столбы. Путников здесь встречали настоящие тотемные столбы в полтора роста высотой, увенчанные мастерски вырезанными лошадиными головами. Весьма характерными. Элфлинги искоса взирали на людской поток, раздувая точеные ноздри, презрительно скалились и будто бы готовились взвиться в атакующем прыжке. Серебристые гривы струились вниз, переходя в сложный круговой узор.
Подворье пустовало. За спиной гомонила толпа, над ухом недовольно фыркала Рыска. Болела нога. Кажется, начал накрапывать дождь.
Ну, вот и договорились.
Я шагнул внутрь.
Неожиданно двери таверны широко распахнулись, заливая светом утоптанную землю, ворота и меня, на миг застывшего в широком проеме. Наружу высыпала еще одна веселая толпа.
Вот уж мало мне!
Подавшись влево, натолкнулся на выскочившего из-за угла конюшего, тот подхватил поводья, но раздраженно взъерошил волосы и пробурчал:
- И едут, и едут! Мест-то нет уже... Только на конюшне.
- Меня вполне устроит, - пробормотал, снимая сумки и сквозь толпу пробираясь к дверям.
Что угодно, только бы заварить пару травок и лечь, наконец.
- Хозяин! - окликнул, переступая порог и погружаясь в золотисто-медовое нутро дома.
Десятка ламп, мягко озаряющих помещение, было недостаточно, чтобы разглядеть убранство, да мне и не дали. В глубине просторного зала, у камина, что-то грохнуло, раздался невнятный возглас. Я только и успел пару шагов сделать, как на меня, едва не опрокидывая навзничь, налетело нечто черно-красное, увесистое и пахнущее свежей сдобой.
Ногу прошило болью.
Охнув, я зажмурился и осел на ближайший стол, подхватывая теплое, пронзительно вопящее в ухо, скользкое и липкое одновременно, измазанное в тесте и варенье, чудо.
- Лад, Лад, Ла-а-ад! Ты приехал!
А я не надеялся, правда, не надеялся их увидеть.
Утомленное дорогой, ожиданием, горем сознание провалилось в калейдоскоп воспоминаний.
Когда пять лет назад меня нашло первое послание, я удивился. Уже вовсю шли бои на границе княжества, и я разрывался между ставкой воеводы, палатами совета и попытками вывести из-под удара хотя бы еще кого-то.
Мне было не до вытащенных когда-то из пекла детей и их матери. Благодарностей я не ждал.
Найдя на пыльном столе в две дюжины дней пустовавшей комнате пергамент, удивился, настороженно прохромал ближе. Широкий перстень со смарагдом, тот, что на левой руке, символ статуса, получаемый вместе с долгом, чуть нагрелся. На запястье шевельнулась золотая змейка браслета.
Магия? Не вредоносная, кажется.
Палец кольнуло, едва я коснулся листа. На нем тут же вспыхнули, сложившись в слова, золотистые буквы.
"Добрались благополучно, будем ждать".
И затейливый росчерк подписи.
Спустя миг послание вспыхнуло и истлело, оставив на столешнице только горстку серого пепла.
Что мне теперь эти письма, ведь завязнув так глубоко в болоте княжеских интриг, уйти невозбранно не получится?
Печально усмехнувшись, я распахнул окно. В раме звякнули разноцветные стеклышки, в утреннем свете с широких деревянных подоконников взвилась мелкая пыль, заплясала и вымелась наружу.
- Полового в палаты Совета! - сипло рявкнул дворне, сплетничающей у крыльца. - Немедленно! Пылищу развели, бездельники!
Два паренька, любезничавших у калитки с девицей-разносчицей, дружно встрепенулись. Обернулись и, испуганно глянув на меня, рванули в дом. В нижних сенях загрохотало, зазвенело. Я махнул рукой разносчице. Та, улыбнувшись, подобрала подол алого сарафана и неторопливо пошла по улочке, придерживая локтем лоток с разночинной мелочью. Голос ее далеко разнесся среди зелени боярских садов звонкой протяжной мелодией: "А, кому иголки, нитки, што-опку?!"
Рядом поднимались островерхие крыши княжеского терема, из распахнутых окон верхней горницы доносились детские голоса, веселые распевы девиц.
На разогретой летним солнцем черепице нежилась кошка, карниз оккупировала стая голубей. Глупые сизые птахи курлычут, выбирая момент, чтоб сорваться вниз, к колоде с водой, когда пара котов уберется на кухню.
По дороге пронеслись с полдюжины босоногих мальчишек, громко вопя облезлой псине, трусившей впереди: "Ату его!"
Мирная картина, невозможно даже представить, что где-то идет война.
За дверями послышались тяжелые шаги, звяканье.
С силой хлопнув створкой о притолоку, в комнату вошел князь. Бор Лесович был раздражен. Хмурый взгляд исподлобья, чуть ссутуленные плечи, сумрачный темный взгляд, и вот уже не статный красавец к тебе приближается, а бурый медведь надвигается, наваливается, хочет растерзать...
Отойдя за стол, мимоходом смахнул горстку пепла, спросил:
- Что так?
А то князь даже с дороги не переоделся, как был в пропыленном темном кафтане, да плаще с золотым подбоем. Стряхивая пыль с бедра, он притопнул, замер, разглядывая меня.
Тишина, вязкая, как медовый сбор, затопила пространство.
Я не садясь, но тяжело опираясь на столешницу, уважительно кивнул. Нога опять разболелась, надо будет пойти на кухню, да велеть заварить травы. И на Волчьи Горки отписаться, а то заставу пожгли городскую, а восстанавливать не торопятся.
- Ты зачем отпустил всех, а, советник? Я зачем тебе перстень выдал? А то ж ведь отберу! Приказ какой был?
Это всегда срабатывает с князем. Немного отрешенного спокойствия, и он, вместо того, чтоб обрушить на голову провинившемуся весь накопленный гнев, начинает задавать дельные вопросы. Через один, обычно.
А уж что отвечать...
- Приказ? У воеводы - город снести. У меня? - я пожал плечами. - Помочь советом. Я помог. Не в том, чтоб уничтожить всех, а в том, чтоб устрашить.
- Чем же ты устрашил-то нелюдь полукровную?
- Город дотла ваши вои сожгли, жителей в чисто поле выгнали голыми и босыми, и детей, и стариков. Всех за границы княжения выгнали, в чем были. Вы милосердны, но безжалостны.
- Оправдываешься! И я недоволен тобой, Лад.
- Я конюший, а не советник, отберите перстень, - я повертел его на пальце, - пойду лошадок холить, княже. Там привычнее.
- Нет уж, друг мой, работай-ка дальше.
Бор Лесович развернулся и вышел.
По запыленным палатам еще довольно долго разносился его гневный голос, я же, рухнув в кресло, сидел, разглядывая покрытую светлым лаком стену. И две мысли крутились у меня в голове.
Мы же не изверги, людей живьем в домах жечь?
Как хорошо, что кто-то меня, Лада Пепелищного, еще ждет...
Так и повелось, из года в год приходило два-три послания. Всегда схожие по смыслу, почти слово в слово себя повторяющие.
"Все в порядке. Ждем".
Это помогало выживать, особенно после смерти названного брата.
С последним письмом, так же рассыпавшимся от первого же прикосновения, появилась тонкая серебряная булавка. В пальцах она ощутимо грелась. И если заколоть ее за широкий ворот рубахи, никто не заметит.
И короткая приписка поясняла: "Путеводная игла".
Война уже заканчивалась. Да и князь слишком уж начал давить на совет, требуя нужных для себя решений. Более жестоких, чем я мог бы себе позволить, если хотел спать спокойно. Усталость наваливалась все чаще, нога с каждым приступом болела все дольше и сильнее, и в голове все чаще появлялись мысли о том, что пора уходить.
Итак? Пора.
Так легко оказалось принять решение. Здесь меня не держало ничто. Ни долгов более, ни друзей, ни родных. А память... тут скорее требовалось хорошенько забыть. Война же не то занятие, участвуя в котором, можно сохранить незапятнанной честь.
Ранним летним утром, когда туман еще клочьями вис на карнизах, ставнях, заборах и ветвях деревьев, я просто снял перстень. Смарагд недовольно блеснул, но на миг проснулись золотые змеи, невидимыми браслетами сидящие на запястьях, и камень покорно затих. Сборы не заняли много времени.
В конце концов, я не первый раз оставляю позади целую жизнь, не первый.
Грандиозные перемены в моей жизни случались всего дважды. Впервые, когда меня, пятнадцатилетнего мальчишку, на юниорских соревнованиях, сбросила лошадь. Конечно, того, кто натянул проволоку над барьером, засудили, а того, кто оплатил ловушку, лишили лицензии, но мне это не помогло.
Никакого больше конного спорта ибо теперь моим спутником была пожизненная хромота, хотя врачи и собрали кости левой ноги по кусочками.
.
Второй раз все произошло столь же быстро. Стучала колесами расхлябанная электричка, в темном окне мелькали огни фонарей и расплывчатые силуэты домов и деревьев. В стекле отражалась моя худая унылая физиономия, коротко остриженные светлые волосы стояли дыбом, изображая ангельский ореол. Бледная кожа, белесые брови, серые глубоко посаженные глаза, острый подбородок и кривой нос. Красавец.
Кривя губы, я возил пальцем по раме и ежился от пробирающегося под пальто холода. Жизнь была отвратительна. Холодная зима, отмеченный в одиночестве день рождения, надвигающееся увольнение. Последнее - особенно печально.
Частная конюшня сменила хозяина, а новая метла, как известно, метет совсем по-другому. Уже сменили двух из трех тренеров, ветеринара и, похоже, обрались до обслуги.
Пора, пора искать новую работу.
Прикрыв глаза, я вслушался в стук колес и, кажется, начал задремывать.
Потом помню только скрежет сминаемого железа, грохот, короткое ощущение полета в никуда и резкую боль.
В густой тьме, окружившей меня, было тепло. Почти обжигающее на запястьях, но расходящееся мягкими волнами по всему телу, ласкающее кожу, нежно согревающее.
Внезапно зачесалось в носу. Резко дернувшись, я смахнул с лица какую-то травинку и скатился вниз.
И вместо промозглой зимы оказался в начале осени, посреди скошенного поля. Над головой гордо реяли по синему небу тучки, совсем рядом высились деревья. Лес, и какой! Столетние сосны с золотыми стволами, густой ало-желтый подлесок.
Удивление, страх, недоумение спрессовались в комок где-то в груди, но зарождавшуюся истерику погасил поток чужих-своих воспоминаний и половина разворошенного стога, свалившегося на голову.
Пока выбирался, успел и позлиться, и смириться, и даже полюбоваться на светлые браслеты-змейки, прячущиеся под рукавами грубой рубахи.
Вылез, отряхнулся, подобрал наплечную сумку и теплый плащ и похромал к дороге. Смысла сидеть, мерзнуть и переживать я не видел. Лучше двигаться вперед. Тем более, путь известен.
Не могу сказать, что место, в которое я попал в результате двухдневного путешествия, мне понравилось.
В долине меж двух холмов догорала усадьба. Стены еще стояли, но провалившаяся крыша оголяла закопченные ребра стропил. Вокруг пожарища кружили верховые, звонко и мелодично перекликиваясь. Нелюди, потому что люди все же предпочитают седлать лошадей. А сами кони! Ах, какие стати! Какая грация, изящество. Горделивый изгиб шеи, тонкий хищный профиль, летящие по ветру серебристые гривы, тонкие сильные ноги, способные без устали несли всадника сутки, а то и двое.
Чем-то они напоминали текинцев, но видно было, что рука человека ни разу не касалась гладкой светлой шерсти.
Элфлинги, всплыло в голове название. И хозяева их, роэйли.
Аккуратно пристроив на землю сучковатый костыль, я вжался в склон холма. И принялся медленно осматривать долину. Должны быть выжившие, должны.
Пустое, засыпанное пеплом подворье, вытоптанные огороды, поваленный плетень. Низенькие кусты, усыпанные черными ягодами, в три ряда тянуться попрек луга. Пожухлая трава стелется по земле желто-зеленым покрывалом, кое-где торчат куртины ало-фиолетовых мелких цветов.
В одной такой, ровно на полпути от сгоревшего дома к проходу между крутых склонов кто-то шевельнулся. Мелькнуло что-то коричневое, почти сливающееся с осенним покровом долины, светлая кожа. Ребенок, похоже, и достаточно большой, чтобы понимать, в чем дело.
Прячься же!
Я медленно пополз вниз, прижимаясь к земле и стараясь, чтоб ни единая шуршанием травинка не выдала бы моего присутствия. А роэйли тем временем перестали кружить у гари, собравшись у основания холма. О чем-то разговорились. Певучие голоса завораживали. Часть нелюдей спешилась, они разошлись кругом, озирая долину, пара на элфлинга погрузила длинный сверток. Довольно большой, словно ковер скатанный. Опа!
Ноги с одного конца торчат, тонкие, изящные, сколько я могу разглядеть сквозь заросли мелколистного сизого кустарника. А с другого - волосы, длинные черные пышные кудри, цепляющиеся за луку седла и стремя.
И рядом еще один пристраивают, поменьше, ремнями перетягивают.
На одного коня столь большой груз? Впрочем, мое ли это дело?
Вздохнув, признал, что мое, и сполз вниз еще на пару шагов. Колючая стерня впивалась в бок и раздирала рубаху.
Но как, как мне вытаскивать этих невезучих пленников? Да еще ребенок, что на лугу прячется!
Браслеты потеплели.
Ладно. Варианты?
Неслышно выдохнув, я ужом скользнул ближе. И затаился, оказавшись на самом краю осыпи, совсем рядом с фыркающими конями и буквально над головой у молодого роэйли-охранника. Тот брезгливо кривил идеально-красивое лицо, смотря куда-то в сторону пожарища. Ветерок трепал ему волосы, застилая боковой обзор, мешаясь с такими же по цвету гривами.
Меня нет, нет меня!
Элфлинг покосился на меня темным глазом.
Сейчас...
Один рывок.
Нелюди вернулись, о чем-то довольно переговариваясь.
Я принялся рассчитывать бросок, в весьма и весьма безнадежной попытке вытащить пленников, но замер, едва приподнявшись. И вновь прижался к холодной влажной земле.
На мгновение прикрыл глаза, и щекой ощутил едва заметную дрожь. И она нарастала. Чтобы пару ударов сердца спустя разнестись по долине дробным глухим рокотом.
Роэйли мгновенно оказались в седлах.
А я - на ногах.
Шум стремительно нарастал.
От моего долгого пронзительного свиста над головами элфлинги даже присели, прижимая уши, и взвились на дыбы, сбрасывая всадников.
Я спрыгнул вниз. Нога подвернулась, от колена о самого затылка прострелило болью, но руки сами вцепились в гривы ближайших коней.
Короткий пинок отправил ближайшего шевельнувшегося роэйли в забвение. Я взлетел в село, перехватывая повод.
В это мгновение конная лава перевалила через вершину холма напротив. И вскочила во весь свой невеликий рост девочка, прятавшаяся на лугу.
Сердце замерло.
Чужой конь подо мной встал на дыбы.
Шепнув: "Прости!", я дернул поводья, едва не разорвав лингу нежные губы, стиснул бока и рванул навстречу линии, закованной в серебристую броню.
Он дернулся вперед так, что мне едва не выдернуло руку. Нагруженный пленниками красавец, повинуясь поводу, полетел следом.
Ошметки земли взметнулись из-под копыт.
Ветер в лицо. Грохот, несущийся навстречу.
Блеск копий.
Оглушающий вой магического вихря за спиной.
Галоп.
Нет.
Полет. Ровный, стремительный.
Впервые за много лет я ощущал себя единым целым.
Сильным, мощным, бесконечно могущественным.
Мир вокруг, казалось, замер в бесконечном тягучем мгновении.
Застыл в неустойчивом равновесии, словно давая нам время на выбор.
Я мягко погладил элфлинга по шее, приказывая повернуть.
В галопе мы уходили по широкой дуге, меж двух бед.
Мимо проносились искривленные в крике лица, взмыленные морды лошадей, вихрились осколки магии роэйли, мешаясь с железом и плотью атакующей конницы, серой дымкой возведенных щитов и блеском оружия.
Но я видел только девочку. Маленькую испуганную темноглазую девочку, замершую на смычке смертоносных стихий.
Она стояла, ветер трепал длинные темные волосы и подол короткого расшитого золотом платья. Мир сузился до ее прерывистого дыхания, до слез, прочертивших на пыльной коже короткие дорожки.
Тишина...
Только топот копыт, перекатывающие по шкурой мышцы, жар в запястьях. Красавец с грузом летел следом, не отставая.
Переступив в стременах, я свесился вниз, вытягивая руку.
Маленькая ладошка доверчиво потянулась вверх.
В миг, когда я, пролетая мимо, вцепился в тонкое запястье, вздергивая девочку в седло, отпущенное нам время вышло.
В плече буквально подброшенной вверх малышки что-то хрустнуло. Сквозь шум и грохот конницы, взрывы и гудение пламени, различил тихий вскрик.
Вспышка, сбившись с галопа, мы шарахнулись в сторону, загарцевали. Атакующая линия всадников заворачивала полукольцом, вот-вот грозя захлестнуть и подмять, раздавить, растереть, не заметив.
Элфлинг упрямо мотнул головой, подпаленная грива легла рваными клочьями. И, роняя пену с морды, он скользнул над землей белой молнией. Вновь набирая немыслимую скорость...
Галопом, к выходу из долины...
Успели!?
Между молом конницы и наковальней магического удара, по узкой изрытой тропе меж двух холмов...
За спиной жахнул мощный удар, в спину толкнул обжигающий ветер магической отдачи, пыль и комья земли.
Быстрее!
Дальше!
Лишь изрядно отдалившись от долины, на мгновение остановившись на песчаном откосе, я осмелился оглянуться.
Трепещущее алое зарево стояло высоко в небе.
До самого заката мы не останавливались, и только лишь когда ярко-красный диск солнца коснулся краем далекого горизонта, я бросил поводья и осторожно спешился.
Узкая лощина, поросшая по склонам густым кустами с ало-фиолетовой по осени листвой, как я понадеялся, укроет нас надежно. Под ногами шуршал ручей, подсохшая трава тихо похрустывала под копытами утомленных элфлингов. Медленно темнело небо.
Расстелив плащ, я аккуратно пристроил на нем девочку и занялся свертками.
Будем знакомиться, госпожа, будем знакомиться.
Полночи прошло в заботах. К утру трое моих подопечных забылись, наконец, сном, а мороки, наложенные на них пленителями, осыпались вместе с пеплом небольшого костра.
Женщина, дремлющая у огня, походила на статую из черного дерева. Тонкая, изящная, благородная. В длинных темных волосах мерцали золотистые искры, по отливающей синевой коже пробегала дрожь. Островатые уши, слишком похожие на когти ногти и что-то странное в чертах лица отчетливо говорило - нелюдь. Обманчиво-простое длинное платье из плотного материала, измятое, обгорелое и растерзанное, все еще сохраняло налет достатка.
В сознании, решил я, она была бы величественна.
Дети же, не смотря на светлую кожу, были очень на нее похожи. То же изящное, тонкокостное телосложение, коготки, немного неправильные очертания скул и челюсти, широко поставленные раскосые глаза.
Дочери или племянницы?
Ну, если задуматься, есть ли для меня разница? Нет.
Пожав плечами, завернулся в плащ и сел поближе к огню. Пламя тихо потрескивало, где-то в небе завывал ветер, гоняя по небу тучи. Пофыркивали кони. По ложбинке растекался аромат мяты, вскипевшей в небольшом котелке.
Хотелось спать, а еще тянуло куда-то за горизонт очень отчетливо.
Но как же бросишь беспомощных больных? Тем более детей?
Девочке, что я выдернул с поля, я плечо вправил и перебинтовал. У бедной даже слезы на глазах выступили, даром что она так и не очнулась. Вторая, чуть старше, была в порядке, только не просыпалась все еще. Я их укрыл, как смог, конечно, так что не мерзли мелкие.
Никогда для меня не было ничего хуже ожидания.
Когда на рассвете, залившем мир нежно-персиковой солнечной волной, женщина тихо что-то простонала, шевельнулась и раскрыла глаза, я облегченно выдохнул.
Пересев ближе, откинул покрывало, подхватил под голову, приподнял, поднося к пересохшим губам берестяной стакан с отваром.
-Тише, тише, - прошептал, глядя в золотистые, с вертикальными зрачками, глаза, - тише. Все хорошо. Дети живы.
И почувствовал, как обмякли напряженные мышцы под тонкой кожей. Выпоив весь чай, я уложил ее обратно.
- Ты кто? - прошептала женщина, едва шевеля губами. Осторожно повернув голову, посмотрела на девочек, мирно сопящих под попоной. Потом внимательный, все более ясный взгляд сместился ко мне.
- Я не знаю, - пожав плечами, аккуратно подложил пару веток в костерок. Трепещущие языки пламени взвились в воздух оранжевыми остромордыми саламандрами, разгоняя сумрачную прохладу отступающей ночи.
Недоверчивый хмык.
Пожав плечами, улыбнулся. И рассказал то, чему был свидетелем. И участником.
Помнится мне, это был долгий разговор. Госпожа Ракита, ноэйли-изгнанница, никому не верила. Не поверила бы и мне, но куда деваться?
Впрочем, травница, а ноэйли по призванию оказалась именно травницей, быстро оправилась от телесной немощи, а с силой пришло и чутье. Нелюдь, она нелюдь и есть. И это не в укор происхождению.
Ракита и ее дети думали быстро, принимали решения стремительно и привязывались намертво.
Вот для того, чтоб признать меня самым лучшим им хватило одного утра, долгого разговора, двух котелков чая и вороха трав, нашедшихся в моей сумке.
Я стал им другом. В один миг. Так странно! При всей их недоверчивости, при исходящих кровью свежих душевных ранах... Что во мне разглядели золотоглазые чужачки? А как с собой звали!
Но нам было не по пути, увы.
Так, отдав Раките элфлингов, Ивочке - случайно завалявшуюся атласную ленту, а Травинке, все баюкающей руку - серебряную заколку, и проводил их на полдень.
Помню, стоял на краю лощины, а девочки долго, обернувшись, махали мне на прощание.
Меня же ждала княжья дорога.
Каурый холощеный жеребец нервно гарцевал в пыли. Всадник в алом кафтане безуспешно пытался его успокоить, но тот, блестя в ярком свете серебристой гривой, все месил копытами землю. Утоптанная, она на каждое соприкосновение с подковами отзывалась отчетливым звоном.
Не выдержав раздражения, каурый мотнул головой и сорвался в галоп.
Спустив с плеча сумку, я шагнул с обочины на середину колеи. Дорога была пуста, только почти в полуверсте медленно, позвякивая колокольцами, пара волов тащила пестроверхий потрепанный фургон, торопясь попасть в город до заката. Поля по обочинам были скошены и пусты, а до слободы кожемяк, хотя запашок на ветру характерный ощущался, было еще далеко.
Мир словно застыл, пряный аромат ранней осени загустел, превращаясь в сладковатое смородиновое желе.
Рывок.
Вскинув руки, я повис на узде, едва не выворачивая плечи из суставов. Каурый протащил меня с полдюжины шагов, потом поник, пригибая голову к земле.
- Ну, вот и все, малыш, тише... - пробормотал, вставая, поглаживая коня по морде. С трудом увернулся от сапога спешившегося мужчины. Тот грузно притопнул, не глядя на меня, перехватил поводья. Что-то неразборчиво прорычал про паршивую невыезженную тварь.
Свистнул расчехленный кнут.
Перехватив руку, не дал плети коснуться лощеной шкуры.
Тяжелый взгляд прирожденного властителя всех окрестных земель, князя, пригвоздил меня к земле, но, склонив голову и удерживая в захвате конец хлыста, сказал спокойно, уверенно:
- Не стоит огульно обвинять и наказывать ни в чем не повинного.
Терпеть не могу, когда за грехи человеческие страдает благородное животное.
- Нагле-ец, - протянул почти ласково всадник. - Сам плети захотел? Не посмотрю, что...
Проведя ладонью по шее, осторожно перебрал гриву, скользнул пальцами под попону, нагнувшись, ослабил подпруги. Еще раз скользнул рукой по потному хребту.
Не глядя на хозяина каурого, но слыша его тяжелое дыхание... Давящее чувство слегка отпустило, он, похоже, заинтересовался происходящим.