Чем больше всматриваюсь в незабываемое лицо киевского режима, тем большее изумление испытываю. Нарисованный на не загрунтованной холстине киноварью портрет украинского олигарха вдруг начинает линять и на место упитанного толстяка с мешками под глазами и в хорошем костюме вдруг проступает знакомый до боли пронзительный лик большевика Троцкого. Этакие бесшабашные выпученные глаза, фура сельского агронома. А из-за лика троцкого вдруг выглядывает улыбающийся лик бесчеловечного Батыя с ордами баскаков-налоговых рвачей, предателей-князей, циничных притронных клоунов, попов-коллаборционистов и всякой иной шушеры-мушеры.
И все вдруг становится понятным. Сразу понимаешь причины ту невероятной жесткости и равнодушия к солдатам, какие сейчас проявляют киевские власти, бросая свою невосполнимую молодость в беде, в окружении, в голоде и без помощи. Понимаешь нежелание вообще искать их и хоронить. Что тратить деньги на такое? До боли знакомо оказывается это проявление большевизма - вдруг записать геройски погибшего или мученически канувшего солдата в ряды "без вести пропавших" или "попавших под случайную лошадь". А потом ничего не платить матери за погибшего сына, или платить казуистические гроши. А главное надсмеяться, надъиздеваться вволю над высосанными несчастьем или поверженными, которые потом годами буду бродить от кабинета к кабинету с замусоленными бумажками, ища тело или память о погибшем. Сколько раз моя семья сталкивалась с этим же здесь, в России! Сколько раз мы были ограблены большевистскими батыями или батыевскими большевиками, сколько раз это государство, когда дело доходило до сути, ничего не могло и не хотело найти. И сколько раз ни вздоха сожаления по потерянному, ни окрика возмущения или протеста не раздалось из наших уст. Над рабами можно изголяться как угодно и раб всегда уверен, что его рабское состояние является на самом деле патриотическим долгом, а не коллективным и личным несчастьем.
И тут долгая моя долгая память оттаскивает меня в далёкий сорок первый год и я оказываюсь на поле, где молоденький лейтенант, прижимая к животу руку с оторванной кистью и держа пистолет в другой, пытается остановить бегущих солдат "Стоять! Стоять!". Это старший брат моей мамы. Совсем недавно он вернулся с финской войны в отпуск и храня загадочное молчание, согласно подписки, отказался что либо рассказывать о той войне даже своей матери. Примерно через полчаса он истечёт кровью и покинутый всеми, упадёт на землю с остекленевшим взором.
Моя память летит теперь в Польшу, где в костёле лежат пленные русские раненые. Вместе с ними младший брат матери. Он успеет до своей смерти нацарапать на солдатском каблуке последнее письмо и подсадит товарища к окну, откуда тот сбежит, принеся каблук в семью матери. Моя мать начнёт трясущимися руками собирать вещи, чтобы идти к брату, надо пройти всего каких-то семьдесят километров, почти столько же, сколько нужно другой матери сегодня в Донецке. Но с окраины города она повернёт назад - все дороги заблокированы.
Моя память перемещается в послевоенные годы, когда моя бабушка получала за двух погибших офицеров фантастическую пенсию - по пять рублей с носа. И благодарность её за такое благодеяние была безмерна, смею вас заверить.
А теперь мы оказываемся в 1965 году, когда из военкомата пришла повестка о том, что у такой - то деревни найдены останки павшего офицера, и жетон вашего родственника. Когда моя бабушка позвонит в этот военкомат, думая, что государство намерено с почётом похоронить своих героев, ей скажут, что похорон не подразумевается, и надо самим поехать в эту деревню, забрать кости и прихоронить их по своему произволению. Что они и сделают. Местные жители укажут им кости, они соберут их в простыню и повезут домой на электричке.
Пройдут годы. Умрёт моя бабушка, и моя мать вознамерится попросить-таки у государства положенную бумагу об их смерти. И...И... И никаких бумаг ни в каких архивах не будет найдено.
Только недавно мои злобные математические подсчёты открыли мне, что та "пенсия", которую получала моя бабушка от этой государственности за двух сыновей - офицеров в сумме, на круг, за всё время, даёт около двухсот долларов - и это то, во что оценивало государство наши жизни. Это то, что оно готово было дать за нашу беззаветную поддержку, за готовность умирать в полях, под снегом и дождём.
Теперь моя память уносится в 1993 год, когда мою мать нежданным звонком вызывает в Сбербанк заботливое государство. Оказывается, у моей матери открыт непрерывный с 1953 года счёт, и надо его или переписать, или закрыть, мы просим вас. И из её уст и уст 70 миллионов ограбленных не донесётся ни вопля возмущения, ни вопля протеста или поднятой руки с оружием, а только благодарность за "компенсации" - насмешливую, издевательскую подачку, составившую на круг 2 процента от умыкнутого. Потом в 1999-м моя мать, сломавшая бедро на никогда не убранном российском льду, теряющая разум от болезни, будет спрашивать меня: "Чего ты бегаешь? Давай, я напишу доверенность на мои сбережения! У нас много денег!" "Да, мама, конечно!" - тогда ответил я и бросился за нотариусом, оформлять доверенность на пустое место, только бы умирающая мать думала, что её достояние - в надёжных руках.
Не о батыевом государстве напоминает мне моя память, не о лике троцкого, вылезающего из под линяющего портрета украинского олигарха, что мне до него и гибнущих русских, посчитавших себя "украинцами", - моя запоздалая память вопиёт ко мне о судьбе бесконечно обманутых, кинутых, смятых и преданных Русских Людей и их молчаливом, честном до глупости, как считают многие умники, пути под звёздами.
И если я не уподоблюсь Фирсу, павшему в борьбе брату моей матери, готовому умирать с оторванной рукой за родину под смех предателей и неумех, пославших его в ад ( а я не уподоблюсь ему после произошедшего НИКОГДА и НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ) пусть эта нечеловеческая государственность упрекнёт в этом не меня, а свою короткую коррумпированную память, свою сатанинскую батыеву неблагодарность и мутную гордыню троцкого , свою необъяснимую ничем неблагодарность, которая однако, сегодня, завтра или через сто лет всегда карается Историей и ещё будет жестоко покарана всевидящим Провидением.