Аннотация: Лоскуток истории со счастливым финалом, где двое жгут свечи, чтобы не было страшно, и пьют шампанское в полутемной ванной. А потом едут в круиз длинною в жизнь, как в рассказе Брэдбери - по берегу моря, меняя машины, как лошадей.
***
Здесь холодно. Так холодно, что хочется кричать. Или просто расплакаться. А пальцы сводит пронзительной и какой-то далёкой, не своей болью, словно её эпицентр - моя окостеневшая рука - за много-много миль отсюда... что-то подобное, кажется, было у Паланика... Невозможно даже разжечь сигарету. Страшно подумать о том, что голые пальцы будут раз за разом щёлкать зажигалкой. От этого холода не спасает ни шарф, ни пальто. Он пробирается внутрь, комкает внутренности, водит напильником по спине, ковыряется в сердце. Здесь невозможно дышать.
Здесь невозможно жить.
Поэтому здесь никто не живёт.
***
Моё сегодня началось позавчера. Когда я понял, что не найду здесь людей. Двери домов и магазинов открыты, внутри сумрачно - сумрачно тут везде, - но ещё работают кондиционеры, и немного теплей. Совсем немного. Холод никуда не уходит, даже если положить руки на радиатор, даже если прижаться к нему коленями. Он просто прячется за плечом и ждёт удобного момента, чтобы броситься снова.
Самое страшное, что к нему привыкаешь.
***
Привыкаешь к отсутствию людей. На стоянках спят заброшенные автомобили, их заметает снежной крупой, кажется, их оставили здесь всего час назад.
Ветер проходит сквозь стены, как дешёвый трюкач, врывается в открытые окна, метёт по полу ворох бумаги для ксерокса вперемешку с ледяной крошкой и офисным мусором... бумажка от конфеты, окурок, полеэтиленовое колечко от бутылки с минералкой...
Ярко-белым и ярко-серым сияют витрины, можно брать что угодно, не дожидаясь своей очереди на кассе.
Я хотел взять мороженое. Большое. С черникой. Когда-то я любил мороженое с черникой, но покупать его стеснялся. А сейчас представил, как холод забирается вовнутрь с каждым проглоченным кусочком... И оставил рожок на прилавке.
***
Я даже нашёл здесь свою квартиру. В кармане пальто у меня всё ещё лежали ключи. Я толкнул тихо застонавшую дверь студии, включил свет.
Белый. Яркий. Липкий. От этого комната сразу превратилась в операционную. Заломило в райне затылка, как от удара.
Всё было, как раньше. По стенам так же были развешаны мои работы, и фотоаппарат стоял там же, где и всегда. Только теней стало больше, а ведь студия - это самая светлая комната.
Мне стало страшно.
Если здесь и жил я, то у меня, наверняка, была белая и сухая, как пергамент, кожа, улыбка наподобие оскала мелкого насекомоядного зверька, и провалившиеся глаза. Чёрные, как засвеченная фотопленка. Здесь жил труп меня, и фотографировал он сухие, сморщенные трупы...
Моя тень шевельнулась в зеркале напротив двери... Когда-то перед ним прихорашивались шикарные модели и мои тонкие мальчики... Бросали расческу на диван в углу и становились под прицел объектива.
Мне хотелось заорать, но люди кричат, чтобы их услышали... Крик просто разорвал меня изнутри, вырвавшись спазматическим всхлипом-выдохом.
Я захлопнул дверь и прислонился к ней спиной.
И впервые за это време расхохотался.
***
Я смеялся и дёргался, как марионетка в руках ссорящихся детей. Хохотал, вцепившись в свои волосы.
Мир цвета сепия, где вечен ветер и вечен холод, где густы и неправдоподобны тени, где никогда не встанет солнце, а пламя зажигалки кажется белым и серым - огонек сигареты....
Какой ещё ад может быть у фотографа?!!
Заключение о смерти:
Валькстая Иржи, 26 лет, гражданин Австрии румынского происхождения.
Профессиональный фотограф.
Сбит машиной на 35 километре федеральной трассы Сибиу - Брашов
При вскрытии обнаружено: травмы в области головы и шеи с переломами шейных позвонков, разрывами и обширными кровоизлияниями в шейные ткани.
Смерть наступила от шока и паралича центральной нервной системы травматического происхождения.