Сегодня я представляю его в виде большой тётушки с кастрюлей на голове. А вчера это была хорошенькая девушка, она вредничала, вредничала, а потом отвернулась от меня, будто я её обидел. Но на самом деле распределением вдохновения занимается специальный отдел специального института. Он так и называется - Отдел Распределения Научно Исследовательского Института Вдохновения.
Чик! - переключатель переметнулся хрупкой изящной стрелкой к метке "Литература". Метка "Музыка" осталась где-то позади, заслонённая от излишнего внимания "Вышиванием" и "Ничегонеделанием". Я смотрел на этот идиотский прибор, а на меня смотрел Смотритель. Его задача - не подпускать всяких бездельников к чувствительной аппаратуре.
-Идите, работайте, - сказал он мне. - Вы же видите, написано "Литература". Вот и пишите!
-Но о чём? Я не писатель.
-Вы переводчик, - сказала мне женщина, выходившая из дверей. Она была немолода, но держалась властно и это делало её интересной. - У вас дома на столе лежит непереведённая статья и стыдит потолок. Займитесь ею.
Я оторопел. Вероятно, у меня даже отвисла челюсть. Но женщина тутже забыла обо мне.
-До свидания, Павел Алексеевич.
-До завтра, - ответил ей Смотритель, приподняв кепку в знак почтения.
-Кто это был? - спросил я.
-Сима. Она работает у Ангелины Тимофеевны секретарём и всё обо всех знает.
-А Ангелина Тимофеевна?
-Она начальник отдела, собственно, распределения.
-Распределения чего?
-Ну как - чего? Вдохновения.
-То есть, это по её милости я не могу досочинить эти две жалкие песни? Но у меня на будущей неделе концерт! Как вы не понимаете?
-Спокойно - сказал Смотритель. - Я всё понимаю. Но мне это до лампочки - и песни ваши и ваш концерт. Знаете, сколько тут таких как вы толчётся... Поэты, художники, понимаешь... Всем чего-то рисовать надо, вирши там, у всех концерты... Напишут заявление на грант и ходют, ходют... А чего ходют? Нет дома сидеть спокойно. Что головой качаете? Вы вот посмотрите, что другим достаётся.
Смотритель приоткрыл бежевую панель и я увидел экран.
-Вот, - продолжил он ворчливо, - замечательный поэт... в прошлом. Теперь отметочка у него где.. видите? Да, "Покраска дверей". Восхитительная работа! А вот у юноши одновременно и "Пить" и "Спать". А? Какая жизнь впереди? Так что радуйтесь, молодой человек, что вы вообще допущены до мира искусства.
-Ну, знаете! - возмутился я. - У меня это не просто концерт и не просто искусство! Всё дело в том, что на концерте будет... она.
-Кто?
-Ну... девушка одна. И эти песни для неё. А если я их не закончу... Она их не услышит. А ещё через месяц она собирается переезжать в другой город, навсегда! В общем, это вопрос жизни и смерти!!!
Смотритель посмотрел на меня исподлобья.
-Чьей жизни и чьей смерти? - спросил он.
То ли вид у меня был чересчур жалкий, то ли и правда всё на лице написано было, но Смотритель тутже немного смягчился и сказал:
-Ладно, приходите завтра. Проведу вас к Симе, расскажете ваш вопрос жизни и смерти ей. Но вообще это смешно.
Итак, сегодня ни ноты, и вчера ни ноты, зато рвутся в бой слова, запятые и тире. И, как назло, ни одной точки, вот ни одной! Где этому конец?
Я пришёл домой в подавленно-вдохновлённом настроении. От одного вида пианино меня тошнило. Зато непреодолимо тянул к себе письменный стол, на котором действительно лежала та злополучная статья, а её пора было бы перевести ещё на прошлой неделе. На шкафу красовался толстенный том словаря. Я его взял и чуть не уронил себе на ногу.
Что сказать? Перевод удался на славу! Если бы из-под карандаша мог идти пар, он бы шёл. Две страницы, три, пять, десять! Предложение за предложением, фраза за фразой и всё так легко и так непринуждённо!
Лёг спать под утро, но будильник был неумолим и в десять утра затрезвонил, как ненормальный.
-Ыыы,- сказал организм, но больше жаловаться не стал. Холодный душ, чай, бутерброд и свежий лимон, порезанный на дольки, составили мне компанию этим утром. Затем я оказался в обществе пыльного, давно не ремонтированного троллейбуса, который азартно плёлся по проспекту. Азарт, безусловно, состоял в том, чтобы доехать до конечной остановки и не развалиться, что ему вполне удалось и я, почти счастливый, вновь оказался перед дверями Института. В груди защемило от волнения - а вдруг Смотритель передумал? А вдруг Симу уволили? А вдруг Отдел Распределения отменили и теперь всё делается методом случайных чисел?
-А, это вы, - сказал Смотритель. - Пойдёмте.
Двери распахнулись и мы оказались в огромном вестибюле. Такого огромного пространства я совсем не ожидал увидеть и охватить это одним взглядом было никак нельзя. Посередине на массивном мраморном постаменте стоял шар, составленный из позолоченных металлических обручей и напоминавший стилизованный таким образом глобус. По краям вестибюля какие-то лестницы вели наверх, везде было много народу и все куда-то спешили. Массивные стены, украшенные занятными мозаиками из цветного стекла, уходили высоко вверх, так высоко, что это казалось невероятным. Там, наверху, потолок был покрыт металлической плитой, на которой был выдавлен узор в виде причудливого лабиринта. Если идти и смотреть на лабиринт, он начинал переливаться разными оттенками и меняться, так что каждый раз получался новый рисунок.
Смотритель подошёл к телефону, прикреплённому к стене, набрал номер.
-Сима? Это я, Павел Алексеевич.... Да, всё хорошо. Я, понимаете, по какому вопросу звоню... Тут у меня наш вчерашний переводчик стоит. В общем, бросается словами про жизнь и про смерть и про какую-то девушку. Я думаю, парня надо выслушать. Да нет, он не буйный и вы сами знаете - кого попало к вам не приведу... Да, ждём.
Сима спустилась минут через двести двадцать. Я к тому времени скис, хотя не окончательно, потому что писал в блокноте этот самый рассказ.
Женщина повела меня по лестнице наверх, затем мы поднялись на лифте, затем шли по просторным коридорам с красными ковровыми дорожками. Голова кружилась.
-Рассказывайте, - сказала Сима, когда мы оказались у неё в кабинете. Кроме неё там сидел мужчина в роговых очках и самом немодном свитере, какой когда-либо создали.
И я рассказал, хотя что рассказал - не помню. И не понимаю, как можно рассказать о любви к девушке и о том, как просто необходим бывает взгляд её глаз, звук её голоса, нежное прикосновение и как всё это можно сделать в присутствии мужчины в роговых очках и самом немодном свитере и при этом не умереть со стыда...
-Ладно, - оценила мои муки Сима. - Предположим, что я схожу к Ангелине Тимофеевне. Предположим, что она согласится вернуть вам вдохновение именно к музыке... Как я могу быть уверена, что вы и правда возьмётесь за дело? Вдохновение - продукт дефецитный. Вот, например, уже почти 24 часа вы должны заниматься литературой. Что вы успели сотворить?
-Эээ... Ну... я сделал перевод.
-Что - весь?
-Да, проработал всю ночь.
-Ага, - Сима одобрительно кивнула. - Ещё что-нибудь?
-Пока ждал вас внизу, написал рассказ.
-Я не литературовед, этим у нас занимается Николай Семёнович.
И она кивнула на мужчину. Я содрогнулся и покорно отдал ему блокнот.
Наступила долгая тишина, на протяжении которой Сима не сводила взгляда с мужчины, а я не сводил взгляда со своих ботинок. Изредка чтение прерывалось неопределённым хмыканьем.
-Ну, конечно, молодой человек никакой не писатель. Вы только посмотрите - "переключатель переметнулся хрупкой изящной стрелкой к метке". ПЕРЕключатель-ПЕРЕметнулся, переМЕТНУлся-к МЕТКЕ. Ужас! Или далее: "Я смотрел на этот идиотский прибор, а на меня смотрел Смотритель". Какое непринуждённое и безграмотное использование слова "смотреть"... Кошмар. Что - это сейчас на таком низком уровне у нас поставлено преподавание собственного языка? Мдя... Но вообще, неплохо, - неожиданно заключил Николай Семёнович. - Молодой человек времени явно не терял и сказать ему есть что и девушку упустить-то жаль, да? Фантазия, опять-таки, вроде есть...
Но закончил он совсем неожиданно:
-В общем, Ангелина Тимофеевна не зря перевела стрелки именно на литературу. У парня большой потенциал. Молодой человек, зачем вам музыка? Напишите вашей Джульетте стихи и делов.
Сима посмотрела на меня сочувственно, но внимательно. Я же был взбешён и почти выдавал себя.
-Пишите заявление, - сказала она. Пододвинула ко мне бланк и я дрожащей рукой и неровным почерком что-то там заполнил: "Прошу временно (с такого-то по такое-то) распределить вдохновение на следующую область творческой деятельности (отметить галочкой) товарищу такому-то (заполнить в родительном падеже)..."
Освободился только к вечеру. Вышел из Института, вздохнул полной грудью и пошёл домой, пешком.
Отказали мне в моём прошении. Ангелина Тимофеевна вызвала меня к себе ("Отродясь не бывало, чтобы она принимала какого-то мальчишку" - неожиданно рассердилась Сима) и заявила мне, что я дурачок. Сказала, что меня ждёт блестящее будущее в литературе. А может и не ждёт. Но в музыке, сказала, точно не ждёт, потому что (дальше по секрету) сын Александра Ивановича, а Александр Иванович - ого-го какой большой человек - так вот, сын его очень хочет на скрипке учиться. Пользуясь служебным положением и памятуя должок, вынуждена была Ангелина Тимофеевна порцию музыкального вдохновения, предназначенного мне...
"Но, - говорит, - ты не беспокойся, в обиде я тебя не оставила. У двоюродной сестры его жены (а она известная литовская писательница) внезапно иссякли творческие идеи, а у тебя вдруг появились. И вообще - через месяц другой скрипка парнишке надоест и всё вернём на круги своя. Понимаешь?"
Я понимал. И мне было грустно.
Но вот сегодня подумал - в чём-то Николай Семёнович был прав. До концерта - чуть больше суток, а сыну Александра Ивановича скрипку ну только-только купили... Как вы думаете - может подарить ей этот рассказ? Или просто сказать: "Милая, я люблю тебя и дороже тебя нет для меня никого на свете! Выходи за меня замуж!"... Всё, поехал за кольцом!!!