И люди, хоть толику знакомые с коневодством - вздрогнут, и ответят,
Что, нет! Они такой любви не хотят!
...Так, что же такое любовь?
Рыжий.
Рыжий родился в ясное весеннее утро на цветущем альпийском лугу.
Зелёная поляна, с чистой, искрящейся на солнце, от множества ручейков, травой, в обрамлении величественных, не потерявших ещё своё снежное убранство, горных кряжей. Алые пятна тюльпанов и сиреневое вкрапление горных ирисов, под самым ледником, дополняли нежное и хрупкое великолепие горной долины.
Но глаза жеребёнка ещё не различали отдельных предметов - он видел только смутные тени в ореоле яркого света, а вот обоняние ... его захлестнула волна запахов. Он не знал ещё им названия, но они назойливо и властно действовали на его подсознание, заставляя его сердечко тревожно замирать.
Он до сих пор помнит ту смесь восторга и испуга, что обрушилась тогда на него. Рыжий голенастый жеребёнок попытался встать, но ноги отказывались держать его, они предательски подламывались, разъезжались и мелко дрожали.
Мать - красивая рыжая кобылица, ласково облизывала его своим шершавым тёплым языком. От этого прикосновения по тельцу разливалось тепло и спокойствие. Мать тихо заржала, подбадривая его, потом мягко ткнула его в бок своим теплым носом, предлагая свою помощь.
Рыжий опять попытался встать, и, о, чудо! - ему это удалось, Мать слегка поддерживала его с боку, кося на него влажными лиловыми глазами, а он доверчиво льнул к ней всем своим ещё немощным тельцем. Потом он набрался храбрости, и, отстранившись от мамы, сделал свои первые неуверенные шаги.
Великий инстинкт, заложенный в него природой, подсказал, что делать дальше, и его обоняние повело его к животу кобылицы. Он тыкался, ещё мокрой мордашкой, в живот матери, старался найти сосок, но ему это долго не удавалось. А может, это ему так показалось, что долго. Он жалобно постанывал от нетерпения и голода. Мать, помогая своему ненаглядному сыночку, чуть переступила ногами, и сосок оказался перед носом жеребёнка.
Его чуткие ноздри сразу учуяли не с чем не сравнимый запах материнского молока, и он припал к её вымени, взахлёб, с жадностью зачмокал, нетерпеливо переступая, переставшими дрожать ножками. Ему казалось - он ни когда не наестся этого прекрасного пахучего молока, но это только казалось... Насыщение наступило быстро и глаза его затуманились, ноги опять подкосились, и он свалился на мягкую траву, чувствуя сквозь сон, как мать опять нежно и бережно облизывает его.
Как сладко и безмятежно он тогда спал на нагретой солнцем земле...
Рыжий и сейчас чувствует тепло той земли, и помнит запахи цветущего луга и ласковое ржание мамы.
Это было так давно...
Семь раз одевала земля свой весенний наряд после его рождения.
Сейчас он уже взрослый. И мамы уже нет рядом давно.
Рыжий стоит в каком-то горном саю, рядом с небольшим табуном лошадей. Его и этих, недавно отбили от большого табуна, а потом долго гнали по дорогам и тропам. И вот они кажется на месте, там где им надлежит быть.
Рыжий насторожённо оглядывается и принюхивается.
Он единственный жеребец в этом небольшом табуне, и с самого начала взял его под свою защиту и властвовал безраздельно.
Старые мерины в табуне, молча и флегматично приняли его верховенство, а кобылицы преданно жались к нему, ластясь и заигрывая, он снисходительно сносил это внимание не отвергая, но и не выделяя ни одну. Ему было не до них, он постоянно был на стороже, что-то тревожило его, смутное и неясное.
Да и кобылицы были невзрачны - маленькие, со свалявшимися гривами. Они вызывали у него чувство брезгливой жалости, но он, как вожак, старался быть справедливым и внимательным. Подбадривал во время перехода ослабевших, и со всей строгостью наказывал виновных, если таковые вдруг появлялись.
Люди, перегонявшие табун были благодарны ему за его помощь, они думали - он это делает для них. Глупые, он ненавидел их! И будь его воля, он убежал бы от них. Но он знает, что ни к чему хорошему это не приведёт, пробовал уже...
Да и кляч этих было жалко. Если бы не он, они бы голодали и начался бы падёж, особенно среди молодняка.
Это он находил во время стоянок лужайки с сочной травой, и не пускал молодняк на людские поля, куда их так и тянуло.
Его власти подчинялись все, и даже люди приглядывались к нему, когда выбирали место для ночёвки
Рыжему это нравилось, и за людское понимание он платил преданной службой, хотя, в душе не признавался себе в этом.
Он ненавидел людей. Они принесли ему так много боли и горя, что эта боль уже не помещалась в его лошадином сердце. Злость и ненависть светились в его глазах, когда он смотрел на людей.
И, ему было за что их ненавидеть...
Вся его спина и бока были в ужасных шрамах от камчи, а на правом боку след от калёного железа - тавро - как сказали люди.
У него теперь нет даже имени. Он просто - 51-й, и всё.
Это было не справедливо!
За что? Ведь он так любил жизнь, был предан и послушен людям!
А как хорошо всё начиналось...
Он был не просто красивым, он был породистым. Люди ценили и холили его.
Рыжий был покладистым и выносливым, охотно учился, был смел.
Рыжим называл его хозяин, на самом деле у него было сложное длинное и звучное имя - Гиндукуш-Рэд, сын Степняка и Солнечного ветра - так объявляли на скачках.
Гиндукуш! Гиндукуш! - так кричали трибуны, приветствуя его.
Тогда он был красно-коричневым конём, с золотыми, коротко стриженой гривой и, тщательно заплетённым и подвязанным хвостом.
Его морда, с белым зигзагом на лбу и чёрными ресницами, не сходила с обложек журналов.
Хозяин баловал его, носил для него сахар и хлеб, и ночевал с ним в деннике, если Рыжий вдруг заболевал. И Рыжий самозабвенно был предан своему хозяину.
Они много работали, часто брали призы. Рыжий радовался вместе с хозяином, что всё у них так здорово получается. Вскидывал, увешанную цветами, точеную голову, и громко победно ржал.
Но однажды хозяин не пришёл. Первые несколько дней, Рыжий не очень волновался, и даже ел с аппетитом. Такое бывало и раньше - болел хозяин, и приходил потом ослабший, и они начинали не сложные тренировки.
Но хозяин не появился и через неделю и Рыжий перестал есть и спать - он постоянно выглядывал в проход, боясь пропустить появление хозяина. Но того всё не было...
Рыжий затосковал. Он не брал даже сахара, предлагаемого сердобольными рабочими, изредка пил только воду. Стал подозрительным и нервным, ни кого не пускал к себе в денник, злобно всхрапывал и бил копытом.
С ним долго мучались, пытаясь вразумить, но подхода так и не нашли. Решили на лето отпустить его в племенной табун, что бы он забылся, отдохнул, да и подкормился, а то у него, на некогда гладком крупе, уже начали выступать кости крестца.
Оказавшись в табуне, Рыжий долго приходил в себя. Но жизнь есть жизнь, и молодость взяла своё - скоро шкура его лоснилась и блестела здоровым блеском. Подстриженная некогда грива отросла, в глазах зажёгся огонь жизни и любви.
Целое лето он провёл в табуне. Стал вожаком, отстояв это право в драках и борьбе. В скором времени все поняли - он сильнее, и соперничество прекратилось. Даже самые задиристые смирились, и не отваживались нападать на него.
Прошло безмятежное лето. Глубокой осенью лошадей перегоняли с альпийских лугов на долинные пастбища.
Шли с ночёвками несколько дней.
Для лошадей, отдохнувших и откормившихся за лето, путь этот не был тяжёл. Они шли легко и резво. Правда бег табуна сдерживали жеребята, и из-за них же приходилось часто останавливаться. Они с утра, отдохнув за ночь, обычно начинали шалить, бегать кругами и брыкаться, к обеду запал их уже иссякал, и они, сдерживая бег табуна, плелись в хвосте, едва переставляя копытца. Приходилось делать привал, давая им отдохнуть.
Было уже холодно. Выпал снег. Травы было мало, и ночью лошади разбредались на большое расстояние в поисках пищи. Табунщики не пресекали этого, а Рыжего это беспокоило, он уже третью ночь чувствовал запах волка. Он старался сбить табун в кучу, но голодные лошади не хотели слушаться его, да и табунщики покрикивали на него, недоумевая, чего это он стал таким нервным и злым.
Люди были молоды и неопытны.
Рыжего злило, что его не хотят понять.
Он очень устал. С той минуты, как он учуял волка, Рыжий не давал себе ни минуты послабления. Он почти ни чего не ел, боясь пропустить появление хищника. На ночёвках он, обычно, находил возвышение, забирался туда, и стоял, замерев, всю ночь, чутко вслушиваясь и внюхиваясь в темноту.
В эту ночь, остановились на ночлег в нешироком, но продолжительном саю, с обрывистыми и угрюмыми склонами.
Лошади, в поисках травы ушли далеко вверх по саю. Люди, зная, что в верховьях нет выхода лошадям, спокойно поужинав, легли спать у костра, даже не оставив дежурного, как это делалось до этого. Эта ночёвка была последней, и люди расслабились.
Сай был извилист и Рыжий не мог видеть всех своих подопечных. Он метался из конца в конец, тревожно всхрапывая.
Он чувствовал запах зверя, и уже не одного. Волки обложили сай, по всем правилам охоты, с обеих сторон, но пока не спускались, видимо ждали, когда утихомирятся люди.
Рыжий лихорадочно искал выход. Наконец он понёсся в верховье сая, решив гнать всех лошадей с верховьев вниз, ближе к людям. Стук его копыт тревожным эхом заметался по склонам.
В верховьях, около каменистой осыпи, с огромными валунами, паслась красивая серая кобыла с двумя жеребятами.
Рыжий, тревожно фыркнув, попытался оттеснить её от склона и принудить спуститься вниз, но упрямица взбрыкнула и попыталась укусить его за круп. Она ни как не хотела расставаться с только что найденной сочной травой, и на попытки Рыжего отогнать её с этого места начала взбрыкивать и норовила опять укусить Рыжего за шею.
В этот момент, почти над их головами, раздался протяжный волчий вой. Испуганная кобыла присела на задние ноги, потом развернувшись устремилась вниз по саю, куда безуспешно не так давно, её заставлял идти Рыжий. Жеребята, тонко испуганно заржав, устремились за матерью.
Но путь уже был отрезан.
Трое волков стояли в узком проходе и рычали. Кобыла попятилась. В глазах её как слезы, мерцали звёзды, и метался безумный страх. Жеребята жалобно ржали, и жались к матери.
Рыжий, оценив ситуацию, оттеснил кобылу к высокому обрыву. Обрыв был настолько высок, что с него не могли спрыгнуть волки, и скала защищала их спины, Жеребят загнал в какую-то щель между огромными валунами под обрывом, а сам, загородив их, приготовился принять неравный бой. Кобыла, защищая жеребят, встала с ним рядом, благодарно ткнувшись мордой в его шею.
Рыжий громко тревожно заржал, предупреждая табун и людей. Кобылица испуганно вторила ему.
Волки наступали с двух сторон, с третьей была речка, бурная и холодная, сзади, спасительная скала.
Волки рычали и скалились, боясь прыгнуть в открытую, некоторые повизгивали от нетерпения.
Рыжий стоял к ним задом, кося на них одним глазом, и переминаясь с ноги на ногу, и его копыта, подкованные перед самым переходом, высекали искры из камней.
Этот звук очень смущал волков. Старый вожак, видимо, не понаслышке, знал цену кованого копыта. Молодые же видя нерешительность старшего, тоже мялись.
Рыжий, повернув голову, не сводил своих умных вишнёвых глаз, с серых разбойников, злобно всхрапывал и время от времени тревожно ржал, всё надеясь, что услышат люди.
У молодого волка кончилось терпение, запах жеребят кружил голодную голову, и волк прыгнул на Рыжего. Молниеносно вскинутое копыто остановило прыжок, и волк, безжизненным кулём шлёпнулся на землю.
Но этот прыжок сработал, как пружина спускового механизма - вся стая кинулась разом. Рыжий не успевал отбиваться от наседавших волков. Рядом металась серая кобыла, громко и жалобно ржа - волки наседали и на неё. Рыжий же, пытался стоять на месте, закрывая собой каменную щель, где испуганно топтались жеребята.
Рыжий уже был поранен, но в пылу драки даже не чувствовал боли.
Уже четверо волков лежало недвижно, один беспомощно скулил, где-то в темноте в камнях, но остальных это ни чуть не сдерживало, они всё наседали и наседали.
Дико закричала кобыла, это один из волков намертво вцепился ей в шею, ему на подмогу пришли ещё двое, и кобыла, захрипев, упала.
Пока Рыжий был отвлечён этой сценой, один из волков попытался прошмыгнуть мимо него к жеребятам, но затеял он это зря... Увидев серую тень, жеребец вскинулся на дыбы, и обрушил на волка тяжёлые копыта.
Волк был раздавлен огромными коваными копытами. Но случилась беда - хищник, в предсмертных судорогах сжал челюсти на левой ноге Рыжего. В запале боя Рыжий не почувствовал боли, но волк мешал его маневренности, повиснув грузом на передней ноге и, чтобы избавиться от этого, Рыжий ещё раз поднялся на дыбы, пытаясь стряхнуть волка. И ему это удалось, волк упал, но в этот же момент ногу пронзила острая дикая боль, от которой у Рыжего потемнело в глазах. Когда же копыта коснулись земли, Рыжий понял, что не может встать на раненую ногу, она беспомощно подламывалась. Это делало его уязвимым, почти беспомощным, и он уже готовился принять смерть, но волки больше не нападали, они, поджав хвосты, улепётывали по осыпи противоположного склона.
Рыжий услышал крики - это табунщики спешили к нему на помощь.
Место битвы озаряется неверным светом факелов и фонарей.
Песок и камни забрызганы кровью, не далеко, с порванным горлом лежит кобыла, она ещё жива, но у неё уже не хватает сил даже поднять голову, и только свет факелов отражается в её печальных и влажных глазах.
Рыжий, ковыляя, подходит к людям, потом вспоминает про жеребят и тихо призывно ржет. На его зов, из щели, испуганно прижимаясь друг к другу, выходят жеребята. Они в страхе прядают ушами, и тихо жалобно ржут.
Люди переговариваются, восторженно хлопают Рыжего по шее.
Один из них начинает стаскивать в кучу, покалеченных Рыжим, волков.
Другой, нагибается, что бы осмотреть ногу Рыжего. Цокает языком и подзывает остальных. Они тревожно о чем-то переговариваются. Потом перетягивают ногу кушаком, и взяв Рыжего за гриву медленно ведут в низовье к лагерю. Жеребята трусят рядом, всё норовя прижаться кудрявыми боками к Рыжему.
За их спинами, через некоторое время раздаются выстрелы, это, видимо, добивают волков и кобылу.
Утром табун снимается с места, но теперь он идёт ещё медленнее. Бег табуна сдерживает Рыжий. Ногу ему перевязали, но боль не давала вставать на неё, и он медленно ковылял позади табуна.
Рыжий и не представлял себе - какая на него свалилась беда! Он не мог и предположить, что эта ночь перечеркнёт всю его жизнь, и что ему уже ни когда не суждено выступать, и что у него уже скоро не будет имени - он будет просто брак. Лошадиный брак - и только...
С той ночи прошёл год. Нога у него поджила, и он ходил совсем не хромая, но стоило ему устать или пройтись галопом, как нога начинала ныть, и он опять превращался в калеку.
Приноравливаясь к больной ноге, Рыжий стал ходить необычным шагом.
Когда-то со своим хозяином он разучивал его, и вот теперь это пригодилось. Он не знал, что этот шаг называется иноходью, и, что это большая редкость среди обыкновенных лошадей. И он не мог даже предположить, что это привлечёт к нему внимание и навлечёт на его рыжую голову новые беды.
Благодаря иноходи он не отставал от табуна, и отпала надобность в галопе. Своим летящим шагом он догонял любую лошадь, несущуюся галопом
Его оставили в табуне, как производителя и как хорошего вожака.
Но безмятежная жизнь была не долгой...
На следующее лето к табунщикам заехал местный Раис. Красота золотого коня с летящей походкой поразила его в самое сердце.
Сколько и кому он раздал взяток - тайна, покрытая мраком, а красавец конь - государственная собственность, стал его собственностью, и оказался у него во дворе.
Дрожа от нетерпения, он велел оседлать красавца, уже предвкушая восхищенные взгляды соседей и завистливые - Раисов соседних районов. Такого красавца не было ни у кого. Скоро Курбан-байрам и на празднование соберутся все.
Раис, попивая из пиалы чай, предался мечтам, что были слаже чем шербет, лежащий на блюде.
Мечты прервал один из работников, возникший перед топчаном.
Коня оседлали и ему предлагали попробовать сесть в седло.
- Вах, какой красавец! - Всплеснув руками, воскликнул Раис.
И было чем восторгаться - во дворе стоял красный конь с кудрявой золотой гривой до земли и таким же хвостом, нервные чуткие уши, белая молния на лбу и черныё ресницы на крупных глазах. Лебединая шея ахалтекинца переходила в мощный круп орловского рысака.
Серебряная уздечка, на точёной голове придавала ему богатый и изысканный вид. Высокое седло на крепкой спине, стройные ноги...
- Ах, какой красавец!
Раис колобком скатился со ступенек к коню.
Конь был огромен. И маленькому, толстому Раису влезть на него было проблематично. Работники долго прилаживались, как взгромоздить своего хозяина на спину чудо - коню.
Наконец, взмокшие, взъерошенные, они сподобились это сделать. Подогнали стремена под ноги Раиса, и подали ему в руки дорогую, с разукрашенной ручкой камчу...
Конь, молча сносил возню вокруг себя и снисходительно отнёсся к неуклюжему седоку. Он отозвался на посыл повода и пошёл шагом по двору.
Рыжий не протестовал. Зачем?
Но вдруг эта нелепость, что едва сидела у него на спине, стегнула его камчой. Рыжий вздрогнул, и от неожиданности остановился. Удар не замедлил повториться.
Рыжий замотал головой и фыркнул, но не сделал ни шагу, и камча, засвистев, обожгла ему морду. Такого унижения он уже стерпеть не мог - и вот его мощное тело уже взвивается на дыбы, стряхивая с себя человеческое недоразумение.
Раис свалился на утоптанную землю двора, и чудом не свернул себе шею, но на этом его беды не кончились, взбешённый конь повернулся к нему, и уже взвивался на дыбы, явно норовя опустить, свои кованые копыта на голову Раиса.
Откуда прыть взялась, в этом рыхлом толстом тельце - на четвереньках, со скоростью ящерицы, Раис нырнул под стоящую арбу. Рабочие, в испуге разбежались кто куда.
Рыжий метался по двору, окружённому высоким дувалом, как разъяренная шаровая молния, снося всё на своем пути.
Но, работники, отойдя от первого испуга, всё-таки его поймали, и скрутили верёвками так, что он не мог даже голову повернуть.
Раис, визжа и брызжа слюной, бегал вокруг Рыжего, и вымещая злобу за недавнее унижение хлестал его камчой.
Конь понял - не вырваться! И он оставил попытки это сделать.
Но обречённой, его позу, назвать было ни как нельзя. Он стоял с гордо вскинутой головой И только дрожь проходила по шкуре от каждого прикосновения плети.
Камча была не простой - это было изощрённое орудие пытки. Сплетённая из конского волоса, остяками к рукояти и свинцовыми шариками на конце, она рвала шкуру коня, глубоко врезаясь в тело. И от каждого удара ошмётки плоти и капли крови разлетались вокруг, конь же из рыжего, становился черным.
Странная метаморфоза, не правда ли? Рыжая шкура и красная кровь, а вместе чернота... Со шкуры она потом смоется, а вот в душе так и останется мрак, как черный лёд - холодный и тяжёлый....
Хорошо, что у Раиса сил было не много, и он быстро устал, а то Рыжий, просто бы, истёк кровью.
- Позвать ветеринара! Кастрировать эту скотину неблагодарную! - развалясь на курпаче заорал Раис, - а мне чаю и полотенце!
Пока Раис оттирался от крови, приехал ветеринар.
Осмотрев коня сказал, что кастрировать его можно, только надо перевязать - задние ноги близко больно связаны, не подлезть.
Было дано указание работникам, и те кинулись исполнять волю господина.
Раис же с ветеринаром наблюдали за происходящим прихлёбывая душистый чай из разукрашенных пиал.
Рыжий безучастно воспринимал происходящую вокруг суматоху, и работники подумали, что опасаться больше не чего - характер коня обломали, и можно особенно не остерегаться.
Но Рыжий, отнюдь не намеривался сдаваться. И как только задние ноги были освобождены, его копыта взметнулись вверх и двум работникам, оказавшимся на их пути, их блеск был последним видением в жизни.
Одному кованым копытом снесло пол головы, а другому сломало грудную клетку.
У Раиса из рук выпала пиала с горячим чаем, прямо на колени, но он, даже этого не почувствовал.
Ветеринар от страха начал икать.
Конь же, стоял сверкая злыми глазами из под опухших и окровавленных век, всем своим видом давая понять - что он не покорился, и не покориться ни когда!
Пришлось вызывать милицию.
Следователь был русским, что очень раздражало Раиса - приходилось говорить на русском.
Но, как не удивительно, всё кончилось мирно и следователь оказался сговорчивым. Даже присоветовал не стрелять коня а, пусть и за небольшие деньги, продать геологам, как племенного жеребца.
- Ты, Раис, больно внешний вид ему попортил, за дорого его теперь ни кто не возьмёт, да и молва о его злобе полетит впереди него. Так что, выбирать особо не из чего - только геологи всякую падаль покупают.
Хочешь, договорюсь? У меня там друг работает.
А пристрелить, конечно можно, только, что ты то от этого выиграешь? Мясо у него жёсткое - он же, конь со скачек - одни мышцы.
- Вай, какой умный! И, что, геологи, правда, возьмут?
- Возьмут.
- Хорошо, конечно, но кто его туда доставит? Мои работники наотрез отказались к нему подходить.
- Ну если немного заплатишь, я отвезу, ну и машина, конечно, за твой счёт.
- Вах! Вах! Сплошное разорение! Вот купил на свою голову! За что Аллах покарал?
- Не хочешь, как хочешь, я пошёл.
- Эй, дорогой! Ну что ты такой обидчивый? Заплачу, я заплачу, только уведи этого шайтана, это порождение шакала с моего двора!
Этот следователь, показавшийся бы кому-то крохобором, на самом деле, давно работал в Средней Азии, и очень хорошо выучил менталитет местного населения.
По-другому вести себя было бы нельзя - не поняли бы.
А коня, он просто пожалел.
Сам он, из уральских казаков. Всё свое детство провёл с лошадьми. Понимал и любил их.
Попав во двор, оценил ситуацию и людей.
Вся сцена, не надо пересказывать, была на виду.
- Раиса бы пристрелить, а не коня, - подумал глядя на мертвецов и избитого коня следователь.
Коня же, даже превращённого в кусок кровоточащего мяса, оценил сразу. И не позволила душа казака погубить такого красавца.
Так, благодаря доброму человеку, Рыжий остался жив.
Он, конечно, не мог понять всего происходящего, но понял одно - не все люди одинаковые, но, почему-то, плохих больше...
Табун, в который он попал, мало походил на тот, в котором ему приходилось бывать до этого.
Лошади маленькие, лохматые, грязные, со сбитыми спинами. А ещё в табуне не было совсем жеребцов. Даже поспорить не с кем.
Но первое время ему было не до этого.
Когда его избитого привезли сюда, местный ветеринар хотел промыть и смазать его раны, но Рыжий не дался.
Тогда, привёзший его следователь, и его друг загнали его в маленький загон для стрижки овец, и вымыли его струёй воды из шланга, затем, когда Рыжий немного обсох, прикрепив на палку щётку начали его мазать креозотом, как маляры, красят забор.
Вот если бы ещё "забор" не брыкался...
- Ну и зверя, ты мне привёз! И что я с ним буду делать? Ведь, не дай Бог, кого в поле убьёт!
- Зато какие жеребята будут!
- Да, жеребца надо было. А то, в том году, последний сдох.
- Ну, а я о чем?
- Жеребята, это конечно хорошо... Ладно, поживём - увидим!
Старательно вымазав Рыжего, они запустили его в стойло для больных лошадей, и ночь Рыжий простоял там. Дремота одолела его и он, от усталости и потери крови, заснул.
На утро его выпустили в поле, к табуну.
Сил у Рыжего не было совсем. Любое движение приносило боль.
Это хорошо, что его вчера намазали этой вонючей, до невозможности, жидкостью - она не давала образоваться на ранах жёсткой корке, да и мухи не досаждали. Шатаясь и прихрамывая, он потихоньку пошёл к траве.
Следователь, спасший Рыжего, приезжал ещё несколько раз. И каждый раз они со своим другом и ветеринаром загоняли Рыжего в загон, и в начале мыли, а потом опять мазали креозотом.
- Смотри-ка, а он оказывается умная скотина, - заметил конюх старательно замазывая раны на крупе Рыжего - больше не брыкается.
- Я ж тебе говорил, что не дурак он. Попал к дураку и самодуру...
Я узнал откуда он. Этот коняка выступал в скачках, и первые места занимал.
- А что ж его списали?
- Да его жокей погиб?
- Что, на скачках сбросил?
- Нет, что ты! Говорят, они, с жокеем со своим, душа в душу жили. А жокей под машину попал. Другого найти не смогли. Конь затосковал, а умного человека видно не нашлось - не смогли подобрать ключик к характеру. Отправили на пастбище, а там волки ему переднюю ногу подрали. Вот и списали его насовсем в табун, как производителя. Он ведь, страсть, как хорош! А? Ну правда, ведь хорош?!
- Хорош, хорош... Ну, а как он у этого Раиса-то очутился?
- Как, как... А то ты не догадываешься, как!
Да что об этом говорить! Хорошо, что моё дежурство было, а то угробили бы такого красавца!
С каждым днём Рыжему становилось лучше. Могучий организм, закалённый тренировками, побеждал болезнь и через месяц, только шрамы на крупе напоминали о прошлом. А ещё через месяц, шрамы начали зарастать новой шерстью, но росла она уже не так как прежде, а под разными углами, и от этого круп его стал полосатым. А на солнце эти полосы играли всеми оттенками красного цвета, что придавало коню неимоверную красоту.
- Ты смотри-ка, и правда красный конь! - восхищался им, приехавший в очередной раз, следователь. - Вот гриву бы ему ещё помыть и вычесать.
- Ага, вычесать... Ты, знаешь, пусть уж он нечесаный бегает. Нам не на выставку. Он ведь, скотина, так к себе ни кого и не подпускает.
Правда умница редкостный!
Представляешь, подковать его надо было. Загнали его в загон. Он думал - мыть будем - стоит смирно. А как увидел незнакомого человека, чуть загон не снёс, вместе с нами и с навесом.
- Ну и что, так и не подковали?
- Подковали! Представляешь, коваль наш и на ипподроме работает. Это ему в голову мысль пришла, - "К ипподромовским лошадям, я всегда в фартуке подхожу".
- А что у нас не одеваешь? - Спрашиваю его.
- Так, чё, у вас то его одевать, я ж у вас в спецовке работаю, - отвечает.
Одел он свой кожаный фартук, и пошёл. И что ты думаешь, эта рыжая скотина, вначале злобно зыркал на него, а потом, когда понял, что его действительно подковывают, даже помогать ковалю начал. Представляешь, коваль ему копыто зачищает, а копытище-то, ой-ё-ёй, не может он его в низу обработать, и говорит: - "подними ногу повыше!". И этот зверюга, как пай мальчик, ножку повыше поднимает, глазом косит - достаточно ли поднял? И еще поднимает!
Нет, ну ты представляешь! А потом видит - не удобно ковалю - ножками переступил, и чуть вывернул копыто! А после ковки, видел бы ты! Он, представляешь, коваля благодарил - кланялся ему! Это был цирк!
- А я, что тебе говорил - он умница! Дуракам, да зверям, в человечьем обличие только попался.
Подожди вот немного отдохнёт, забудется весь кошмар с ним приключившийся, и станет более покладистым. Тихоней он не будет ни когда, об этом можно, даже не мечтать - характер не тот, но договориться с ним будет можно.
А уж кого полюбит, тот счастливым человеком будет. Ведь, эта зверюка, преданней собаки будет, а с его умом... О лучшем товарище и мечтать не надо!
Эх, жаль, мне лошадь не положена! Я бы его себе взял....
Прошла зима, хоть она в Таджикистане и теплая, но всё равно - зима. Солнце стало теплее, буйно пошла в рост трава.
Кони на пастбище отъелись, бока их залоснились. Поджили сбитые прошлым летом лошадиные спины.
Однажды весь табун загнали в загон. Молодые протестовали, старые же знали последствия и молча жевали предложенное сено.
Рыжий молча изучал обстановку. Для него всё было не понятно.
На следующий день в лагере появилось много машин, приехали незнакомые люди.
Рыжий занервничал. Он бегал по загону кругами, и время от времени подходил к изгороди и принюхивался, как будто хотел по запаху определить - исходит ли какая либо угроза от приехавших.
А приехавшие были начальниками геологических партий и приехали они за лошадьми.
Начинался полевой сезон.
Лошади в табуне были разные, и чтобы было ни кому не обидно проводилась жеребьёвка - на бумажках писали номер лошадей и кидали в мешок. Мешок пускали по кругу, и каждый из начальников вытягивал по одной бумажке. Так продолжалось до тех пор пока мешок не опустеет. Но некоторые из начальников, заканчивали жеребьевку раньше - партии были маленькие и им не требовалось большое количество лошадей.
Когда в этот раз жеребьевка закончилась, к старшему конюху подошёл один из начальников.
- Слушай, у меня в этом году, самый большой табун. Давай с нами, а? А то ведь наберём мальчишек с кишлаков - не справятся. А мы в этом году на Памире работаем, район сложный.