Не скрою, приступая к чтению, я испытывал большое предубеждение по отношению к роману (довольно толстому, листов в 15) который англичане с гордостью превозносят в качестве хоругви национальной литературы.
Не в силах скрыть я и то, что по прочтении хауптверка я стал испытывать предубеждение по отношению к островной культуре в целом.
Поскольку чтение романа изначально было для меня не удовольствием, а "делом" (за время чтения книги я прочитал 15 - 20 других довольно объёмных книг, а количество сэкономленного снотворного не поддается учёту) текст я изучал параллельно в двух переводах и сверялся с английским подлинником. Надо сказать, что и перевод Маршака-Jr и Анастасии Грызуновой не могут удовлетворить читателя с претензиями, но обсуждать их значит уйти в сторону от романа Остин как такового.
Разумеется, кощунственно сравнивать ГиП с уровнем, скажем, "Мадам Бовари" или "Анной Карениной". О качестве произведения косвенно говорит и факт первого перевода на русский спустя полтора века после появления оригинала (как и "Франкенштейна", например). Много и без меня написано о том, что этот типично женский (даже, девичий, а, точнее, стародевичий) роман высосан из пальца пожухлой невесты и, наивно препарирует вопрос "уж замуж невтерпеж" с разных точек зрения.
Литература за 50 лет от начала XIX века шагнула вперед примерно как кораблестроение, но все же многим не вполне ясно, за что именно можно превозносить ГиП, и почему он вообще сохранился в истории литературы словно какой-нибудь "Беллерофон".
Прежде, чем объяснить это, начну с очевидных провалов романа, непростительных уже к началу XIX века (помним, что в XVIII писали Мольер и Бомарше, был "эталон грации, ясности и остроумия "Кандид"").
- Все ясно с самого начала.
- Роман пьесовый. Действий очень мало, диалогов через край. Они крайне затянуты и все время топчутся на месте.
- Действия происходят в комнатах, но даже в случае бала мы читаем пристенные разговорчики.
- Все диалоги ненатуральные и неестественные, больше для сцены, а не для чтения, хотя, слабы и для театра; фразы построены вычурно - до смысла приходится добираться кривоколенными переулками - люди так не говорят. Скажут, это такая манера автора, "английское остроумие", унаследованное от Шекспира. Но однообразие разговорных стилей героев (и само их изобилие) допустимо в драме, еще больше в опере; в конце концов, там внимание зрителя сконцентрировано на визуальном или музыкальном ряде, и характеры в существенной мере задаются сценическим образом: попросту, ясно, кто что произносит. Вдобавок, это кривоколенное остроумие никак не вяжется с характеристиками многих персонажей как дур(аков), и странно читать, какими заумными кренделями эти дурни изъясняются. Если же персонаж не дура(к), странно, что он(а) изъясняется гирляндой придаточных с дурнем (как тот это может понимать?) - а дура(к) ещё и отвечает пятиэтажно! (Корявость этого абзаца призвана проиллюстрировать сказанное.)
- Несмотря на многоярусность слов и знакомств, персонажи плоские, и почти неотличимы друг от друга.
- Нет описания деятельности всех этих людей-персонажей. А чем они, собственно, занимаются, когда не устраивают личные дела??
- Это роман как бы серьёзный ("замуж!!") но внутри романической жизни бесконечно жеманно подхихикивает тётка-автор. Все друг друга троллят, над этим клубится авторский стёб, а при этом читатель вроде бы обязан сопереживать. Сопереживать хороводу клоунов (а дирижер клоунов тоже паясничает) не получается: "пропадите вы все пропадом со своими наследствами, годовыми доходами и положением в обществе". Всё равно, все ходы автора искусственны, в романе происходят только нужные Остин события, а у персонажей отсутствует собственная мотивация. "Не верю!" - единственная реакция читателя на каждый чих (они там даже кашляют и болеют, когда надо писательнице - никак иначе).
- Вообще, двойная ирония - это непростительная литературная ошибка, грубый перебор (у понтёра на руках 25, а он требует сдать ещё). Ирония должна быть прерогативой либо автора (при повествовании от третьего лица), либо персонажей. В английской литературе эта ошибка утвердилась как фирменное тавро. Исключения есть, но они так и воспринимаются, как случайность.
- Чувствуется, что автор сама знает реальную жизнь описываемого слоя односторонне, поэтому скрывается за ёрничаньем, так её труднее уличить в некомпетентности. Автор - очевидный сноб (т. е. играет на понижение в культуре, хотя, возможно, неумышленно). Если некоторые исторические (в смысле, написанные давно) книги интересны не художественными достоинствами, а детальными описаниями тогдашнего общества, то у Остин почерпнуть что-либо невозможно: люди - гомункулусы гороховые, антураж - схема. Единственное исключение (оно всегдашнее) - это причудливая островная культура прав наследования.
- Стержень романа - как всегда в английских романах - это наследство. Всё, как всегда, построено вокруг специфического английского права - майората. Имение 5 дочерей владельца после его смерти наследует какой-то кузен-сектант. Думаю, лишне говорить, что за пределами Англии кого-то может всерьез волновать вся эта ахинея с пэрами, титулами и собственниками земель, - мир, где все с пелёнок думают о наследстве. Вне острова уже во время написания романа не жили столь феодально. (Тут нельзя это не подчеркнуть, речь о чистом феодализме, несмотря ни на какой технический прогресс; дело всегда именно в средневековом феоде.)
- Не только настоящее, но и прошлое героев совершенно провисает. Тут бухгалтерия буквальная. 5 (пять) штук дочерей на выданье - и все ждут одного соседа, в сущности, какого-то проходимца: понравилось место, снял дачку. Хорошо, что сосед приехал с другом: 10 (десять) тыс. годового дохода по вступлению в наследство. А кабы бы он прошел мимо - так бы и сидели? Ясно, что если замуж пора уже и младшей, то старшая, что самая раскрасавица, так и просто засиделась в девках до неприличия. Мы совершенно не видим попыток пристроить её кому-нибудь раньше. Где предшествующие "романы" молодых девиц? Где ухажёры? Разбитые сердца? Сплетни? Они как будто только что вышли из комы (такое возможно в случае одной-двух штук, но пять?!) Одно лишь упоминание о 15-летней Джейн, как ей чуть было не сделал предложение какой-то старпёр - 2 строчки, мать рассказывает об этом, как о свинине; о чувствах же самой барышни ни слова.
- Сюжет до крайности искусствен: молодой человек арендует имение и закатывается в него с компанией столь же молодых родственников и друзей. Им, надо полагать, чуть больше 20, одна из сестёр замужем, но без детей, обсуждают ещё более младших, которым лет 14 - 15. Но ведут себя как взрослые и разговаривают при этом языком старых леди, даже мужчины. Потом в кучу-малу валятся какие-то офицеры.
Подобного рода романы-пьесы и их сочинительниц высмеял Чехов в рассказе "Драма". Помните, как он заканчивается: "...Присяжные оправдали его".
К 15 главе (всего их 60) понятно, что это все по сути. Это некий памфлет (бестолковая жизнь высшего класса глазами среднего). Я не уверен, что Остин задумывала свой роман именно с таким пафосом, но в этом и только в этом случае он приобретает хоть какую-то осмысленность, достойную рассмотрения (15 авторских листов осмысления; но ведь богачи так и живут - по 30 - 40 листов, Форсайты, например). Именно в этом предположении я и буду дальше рассуждать о романном зубоскальстве, иначе надо бы тут же и бросить. Если посмотреть на английскую "литературу" честно в анфас, то мы увидим добротно сколоченный типографский набор политических и социальных памфлетов от Чосера до Голдинга. Зашифровка подоплеки текущих событий всегда казалась англичанам остроумным времяпрепровождением. Тогда как на континенте писатели этим газетным ремесленничеством брезговали. Белинский и прочие революционные критики настойчиво попрекали современных им русских авторов недостаточной социальностью, по счастью, те не обращали на юных прощелыг внимания (по простоте душевной Гоголь обратил - и чем всё кончилось).
Английская литература выросла из памфлета, но памфлет не переросла. Шекспир, Шеридан, Дефо, Мильтон, Свифт, бесчисленные, бесчисленные тётки (Стародевичье кладбище)... а далее без остановок, как сговорились: Диккенс, Теккерей... бравый легион фантастов (Честертон, Уэллс, Хаксли, Оруэлл, Бёрджесс...) наконец, Голдинг - это все унылая череда воспитательных проповедей, которыми персонажи травят друг друга, а авторы наставляют читателей. Надо всем этим - то ли на троне король, то ли в короне тролль - пересмешник Черчилль. Даже гениальный Байрон этого не избежал: стоило его Дону Жуану доплыть до Англии, начался английский юмор.
Продукция эта напоминает бульдога: тяжеловесностью быка и хваткой пса, - и хватка эта - мёртвая. С вытьём. А ничего нет безысходнее, чем вой незамужней писательницы. Он злючный и бесконечный. Искусства в такой литературе нет, максимум, что может быть - гипотетическая практическая польза от назидания путем осмеяния. Скудоумие прячется за остроумием, агитация за сюжетами, изящная словесность за нагромождением придаточных и обратным порядком слов.
Превознесение книги Остин в Англии объяснимо - в конце концов, она входит в обязательные программы, и на ней поставлен государственный знак качества. Это, конечно, не культ Шекспира, но ещё и не вечер.
Английская романистика представляет собой не искусство словесности, а составление задачи: "дано - требуется доказать". Читателю предназначена роль ученика, приходящего строгим путем к единственно правильному результату. Конечно, литература - это не только искусство, но и наука, однако, когда остается одна лишь наука складывать слова в поучительные речи - чтение превращается в пересчитывание денег в романе "Что делать?"