Аннотация: "Для каждого из нас свет - это люди, которые нас окружают. И чем больше источников этого света гаснет, тем больше человек погружается во тьму. И он ничего в ней не видит, и делает что хочет, делает то, что даже раньше стыдился или боялся делать..."
Как-то странно это получилось - был и не было. Точнее - был и не стало. Глупо, нелепо, неправильно. В моем мире много неправильного, но эта смерть, наверное, самая неправильная в этой жизни.
Вроде как только-только всё стало... терпимо и снова... Когда-то давно мне случилось тонуть в холодной декабрьской воде в Фонтанке. Вода была черная, холодная, тяжелая, намокала зимняя куртка и тянула на дно. И тогда я поняла, что вот он - прекрасный образ моей жизни: ты бьешь изо всех сил руками по воде, захлебываешься, под ногами - пустота, но ты еще держишься на плаву - кое-как, из последних сил, пытаясь отчаянно удержаться за воду, которая тебя же и топит. И стоит лишь вдохнуть, лишь поверить, что ты вот почти уже выплыл - тебя снова тянет вниз. И ты снова тонешь, тонешь, тонешь.
И знаешь, за пять с лишним лет это ощущение как-то прошло - удалось определиться, кто вроде как свои, кто - чужие, и обрести пусть и очень шаткую опору под ногами. Вот только - я помню - сколько раз я оставалась здесь, барахтаться в этой чертовой холодной воде - ради всего нескольких человек на этом свете. Ну, потому что вероятно им не очень бы хотелось меня хоронить. Потому что ради них стоило побарахтаться еще немного, еще немного попытаться, еще немного задержаться. И среди них, наверное, самым весомым аргументом за то чтобы еще пожить был именно он.
Сейчас нет этого отчаяния - просто пусто. Просто я просыпаюсь утром и хмуро смотрю на серый-серый город, такой пасмурный, печальный и хмурый. Не хочется... Ничего не хочется - не хочется жить, вставать, ходить. Хочется исчезнуть. Вокруг - пустота. Я больше не тону - просто исчезаю, как призрак с первыми лучами солнца. Для меня цветом смерти всегда был серый - такой дымчато-серый, стирающий все различия между всем на свете. Теперь я смотрю на серый город. Каким-то образом оказалось, что мой сумасшедший, психоделический цветной мир держался на одном человеке. Он просто был опорой. Тем за кого можно было зацепиться в любой житейской буре. А теперь оказалось, что я одна.
Мы познакомились... странно, как и всё в моей жизни. Он просто выскочил на меня на углу Московского проспекта и 2-ой Красноармейской и спросил: - Ты - Алла? Я - Ульрих.
А мы, мы с Ирой вели объект чуть ли не от Троицкого собора, он был опытным кафешечником, а нас было две девчонки, одна из которых - опер, а другая карманников видела до этого исключительно у себя дома. Ира отстала, объект терялся где-то в толпе, традиционной для пятничного вечера в районе Техноложки, а на меня выскочил этот двухметровый увалень, в смешной загнутой на лбу вязаной шапке, расстегнутой, несмотря на двадцатиградусный мороз куртке, и спросил. И улыбнулся до ушей. И я как-то сразу поняла - это свой человек. Точнее - это мой человек. Вот так сразу. Думается мне, он тоже что-то такое умел чувствовать. Потом было много и сразу - и задержание в кафе, и полночи, проведенные в отделе и вызванное такси. Потом их будет много - улиц, задержаний, отделов. С какой встречи он начал меня обнимать - с третьей или четвертой? Просто хватал в охапку и обнимал. Единственный человек в моей жизни, который меня обнимал после моих 18 лет. Он много в чем был единственным человеком в моей жизни - единственным, кто умудрялся невзначай сунуть мне в руку пятитысячную купюру, когда у меня не было нечего есть, единственный кто спрашивал об аресте матери правильно, единственный с кем можно напиться вдрызг и ни о чем не жалеть, единственный кто замечал и подмечал что я пишу и о чем я думаю - и спрашивал, и помогал, и вытаскивал каждый раз за шкирку из той черноты, что окружала меня тогда. Единственный, с кем можно было без проблем пореветь, а потом посмеяться. Я помню, как он притащил он мне перед новым годом подарок - плющевого мишку, новогодний шарик и свечу. Мне и Ире - два одинаковых подарка. Мой мишка до сих пор живет на моей кровати, и я до сих пор сплю с ним в обнимку. Я столько всего помню - у меня очень хорошая память - и начни я описывать все эти моменты, боюсь, их бы хватило на книгу. Потом он заболел - и в наши почти еженедельные перезвоны по телефону пришла какая-то сумасшедшая, осенняя нежность. Нежность - потому что мы оба знали, что болезнь могла закончиться смертью. Рак вообще штука очень страшная. Но я думала у нас впереди минимум лет десять. И мы перезванивались, пару раз встречались - потому что ему было тяжеловато куда-то ходить - и, кажется, знали друг о друге всё самое важное. Это ему я звонила, когда ревела после того, как на мою любовь ответили отказом, ему жаловалась на работу, здоровье, безденежье, отсутствующие отношения с матерью, одиночество, а он рассказывал про жену, дочь, сына-подростка, здоровье и что после химии - шатает и тошнит. Летом, недавно совсем врачи сказали - только химии теперь. И добавили прогноз - пять-семь лет. Тогда было страшно. Я сидела на крыльце дачного домика сестры, во дворе игрались дети, а мир становился горьким. Я бы с удовольствием перевернула мир, вывернула наизнанку, да вот толку - я не врач и не алхимик, я не могу придумать лекарство от болезни. Даже с учетом всех моих способностей в деле "полечить на расстоянии" - это не спасет, даже если я днями буду задыхаться от боли в руках и - лечить, лечить, лечить. Этого недостаточно, чтобы изменить один маленький факт. У Ульриха - рак. Пять-семь лет. Вот тогда я горько посмеялась - провидица хренова, со своими "и через десять лет в последний путь я провожу тебя, мой друг".
Мне случалось просить о собственной смерти. В том числе и церкви, к которой я не имею никакого отношения, но всё же. Мне случалось умолять о смерти. С две тысячи тринадцатого года я не раз просила - Господи, давай поменяемся? Я всё равно не могу, да и не очень хочу - здесь и так. Помоги - его жизнь за мою - и всё будет правильно. Ульрих, любящий жизнь и любимый этой жизнью, получит жизнь без болезни, а я получу своё отсутствие боли и ощущение, что я смогла сделать хоть что-то. Боги не слышат, да, рыжая?
Два месяца - и всё. Два дня, еще до похорон, когда меня просто не было - и я просила, просила - забери меня с собой, пожалуйста, я не смогу одна, я не хочу одна. Мы общались за день до его смерти. Шутили как обычно, смеялись. Что ж, и Ульрих, и я - те люди, которые и перед собственным гробом будут долго ржать. Ну, потому что оно как-то так правильно. Впрочем, моя улыбка и мой смех его никогда не обманывали - может потому что он знал скольких душевных сил стоит смех, когда не хочется жить.
- Ульрих умер, мне страшно и больно, я не знаю, как это пережить. - и тихими мыслями в голове: "помоги мне, пожалуйста, помоги, я не могу..." Черный человек прочитает и не ответит.
Потом - отпевание. Знакомые лица вокруг - его жена, сын, близкий друг. Коллеги - Эстонец, сменивший привычно подозрительно прищур глаз на какую-то странную открытость, Хельга - непривычно румяная и грустная, Миша, Макс, Леха, Степа. Никто из них так и не узнает меня - хотя с Эстонцем я стояла рядом, держа в дрожащих руках свечу. Меня не узнают часто - а еще чаще не видят - и это дар и проклятие одновременно. Да, я могу пройти мимо Эстонца, который занимается своим ремеслом больше двадцати лет, и он меня не увидит. Проблема в том, что он может не увидеть или не узнать меня даже когда мне нужно. И уж тем более, когда на моей голове платок, а на носу - очки. А мне до жути хочется вцепиться хоть в чью-то руку и почувствовать что я - хотя бы здесь и сейчас - не одна. Но - он меня так и не узнает, а я не имею привычки долго объяснять кто я и что мне надобно. Да и место совсем не подходящее.
- Значит, вас из подразделения никто не поддержал. - полувопросительно и мягко скажет мне Черный человек пять дней спустя после похорон.
Я и не надеялась, если честно. Ульриху было не всё равно. Остальным - давно плевать на всех, и тем более на меня. Прочитает молитву священник, и я впервые буду повторять ее слова про себя. Трижды потухнет свеча в моих руках - слишком трясутся руки. Подойдем попрощаться к гробу, друг за другом. Ульрих - как живой, только мертвый. "Спи спокойно, мой друг". За порогом храма будет лето, солнце и знакомые, но напрочь чужие мне люди, включая Эстонца и его коллег.
Три дня мне будет... да никак мне не будет.
- Как вы?
- Если честно - никак. - если честно, то полсуток назад я думала прыгнуть с моста. Не срослось. Если честно, я не знаю к чему наш разговор, потому что - поздно. Потому что я уже приняла решение. Если честно, мне хочется выть от тоски. Если честно, меня - нет.
Отлежусь. Работа, люди, приходящие ко мне со своими проблемами. Знаешь, что самое страшное, Ульрих? Они приходят ко мне со своими проблемами, но мне некому рассказать о своих. Раньше был ты. Теперь - как оказалось, больше никого и нет, или - и не было? И не с кем говорить о важном - не о делах, ментах и зарплатах - а о важном. О том, что ты во многом заменил мне отца, но был другом. О том, как ты улыбался. О том, что тебя не хватает. О том, что я банально не знаю - ради кого продолжать жить. О том, что этот Новый год я должна была отвечать в твоей семье. О том, что в такие страшные моменты очень хорошо из жизни вычитаются люди. О том, что я посмотрела в светлые глаза Сержа - и поняла, что впервые он меня не поддержал. Точнее - поддержал, но не так. Мы с ним слишком похожи, два старых циника - и ему не хочется понимать моей тоски по близкому человеку. Ульрих - минус один близкий мне человек. Самый близкий. Серж - минус два. Кто там остался - Энна? Только ей самой бы кто помог. И всё. Вокруг пустота. Остальные - знакомые, приятели, не близкие друзья. Никому из них я не позвоню - даже чисто теоретически - как Ульриху в три часа ночи, чтобы сказать: "мне плохо". Никто из них не пройдет за обман моей улыбки. Я держусь, для всех я - держусь. Ты бы понял, что я больше дальше не пытаюсь. Везде - тупик. Тупик заставляет меня резать ладони и принимать сумасшедшие решения. Потому что я не вижу больше смысла выбиваться из сил. Ради кого? У меня минус два и больше ни единого столь близкого человека на этом свете. Нет, наверное, я не убьюсь всё-таки. Просто...просто постараюсь заработать деньги кратчайшим из известных мне путей.
"Для каждого из нас свет -- это люди, которые нас окружают. И чем больше источников этого света гаснет, тем больше человек погружается во тьму. И он ничего в ней не видит, и делает что хочет, делает то, что даже раньше стыдился или боялся делать..."
Я никому не причиню вреда, Ульрих. Доеду до моря, которого я никогда не видела. Помогу твоей жене и дочери. Перестану пытаться делать то, что мне не дают делать. И навсегда запомню, что всем всё равно. Просто потому что оказалось, что только в твое плечо можно было уткнуться и уютно поплакать.
- Держитесь. - улыбается Черный человек. Подбадривающе, но безлико. Мне хочется бить кулаками в стену, кричать "Господи, за что?" и реветь. Я улыбаюсь и только с этим человеком в моей вечной улыбке видны трещины - улыбка кривовата, да и глаза давно печальны.
- Спасибо, что посидели со мной. - вежливо. Между нами будто течет Эльба. Мы не друзья. Но он - единственный, кого я смогла хоть как-то попросить о помощи, и которой смог ее хоть как-то оказать. Последняя ниточка от всего. Жаль, что... Жаль, что всё так. Потому что ему я бы рассказала о том, что не хочется жить, о трех попытках самоубийства, об одиночестве - при одном лишь условии - если бы ему это было интересно.
Мне так одиноко, Ульрих, ты бы знал. Мир абсолютно пуст.