Серегу.Ш, бывшего старлея- по пояс разбило параличом. Он дотянулся до телефона и вызвал "скорую". Врач оказался сволочью. Отщупал Сереге трупы ног, потянул воздух и уехал. Серега бы тоже куда-нибудь уехал, но его разбило параличом... Валяется он на диване, пялится в потолок. Потолок - морщинистый как военная карта. На нем если не спится, можно угадывать зубчатые линии врага или считать азимут. Но Серега быстро отвернул голову к окну и лежал так, покусывая до крови губы...
А вот он - я. Шаркаю по улице с сеточкой, тяжело отдуваюсь с похмелья. На мне костюмная жилетка, она одета на футболку, и брюки по щиколотку . Я- Алексей Вахрушин - сотрудник /бывший/ журнала " Авиация". Прошу не верить, пыльной, как из погреба плеши, оплывшему лицу и обсаленным брюкам. Я не побирушный бич, и просить у вас денег взаймы не буду, но если предложите - не откажусь.
А вот Серегины ворота. Внизу, у костыля, - тусклый побитый дождями, рисунок "Фердинанда". Серега рисовал его на коленях, цветными мелками, в первый отпуск из Суворовского... Мы с ним друзья - не разлей водяру - а, вообще-то, бывшие одноклассники.
------------------
Ноябрь уже. Виноград тухлый сыпется. Бетонку двора накрыло колючим хворостом. Двор давно никто не метет. Когда мели - бетонка была теплая и гладкая. Раз, в августе я встал на колени и прижался к ней щекой.
Под хворостом, она, наверное, расчесывает себя до крови...
...Под шагами взрослого человека, хворост отзывается в два такта: хрр-крах, хрр-крах. Серегины пацаны и собачка Мурзя - извлекают звуки попроще: хрр, хрр, хрр,хрр.
Каждый раз, шагая от калитки до хаты, я вижу в окне Людку. Если в двор заходит кто другой, она может быть где угодно: в летней кухне, в туалете, у колонки с ведрами. Не то - со мной. Я в калитку - Людка к окну. Глядит безразлично, а Сереге краем губ шепчет: "Серега лядь, поднимайся! Леха пришел. С сеткой".
Серега закряхтит, сползет с дивана и сядет на стульчик - важный... "Ну и пришел, чего рассвистелась. Не министр обороны...!" А Людка машет рукой и бежит через летнюю кухню к входной двери - меня встречать.
Сегодня в окне никого. Как интересно! Я похрустел двором, прошел дорожкой между стеной хаты и огородиком, толкнул дверь. Она была незаперта. Я прошел через летнюю кухню коридором в зал. Серега лежал лицом к стене - окаменелый.
- Привет, генерал. - сказал я.- А где Людка?
- Врачи были. Сказали - паралитики по платным вызовам.
- А где Людка?
- ..И уехали. У меня денег нет...
Я поставил сетку с бутылками на стол: -Заболел кто?
Серега не отворачивая лица от стены, ткнул пальцем в ногу. - Отнялись. Они сказали - допился.
- У-у-у! - удивился я и сказал: -От бухла не парализуются. Ты ж не ранен, и не церебральный...
- А вот не ходят... - сказал Серега.- Видишь, не шевеляться.
- Я посмотрел на его ноги. Ноги обычные ... волосатые ...
- Ущипни сильней!
Я ущипнул за икры раз, потом еще. Серега напряженно глядел в стену. Потом сказал: -Людка взяла мальцов, ушла к Васильичу...
Я открыл бутылку, плеснул в стакан вина и выпил. Серега с трудом, через голову протянул мне руку. Я налил стакан и вложил ему в ладонь. Он выпил, и я развернул Серегу лицом к себе.
- Ну а, вообще, брат, - сказал я, усаживаясь за вертлявый стол. - Как же со скитом теперь, а?
Серега ничего не сказал. Что скажешь, ноги не ходят!
- О ските, Сереге рассказал я. В Острецком районе знаменитый целитель- иеромонах Феофилакт с благословения тамошнего игумена основал в лесу скит. Подвижный и неостановимый прежде в способности длинно поговорить - иеромонах стал пустынником и молчальником. Он и в скиту продолжал целительствовать, да только уже не травами , не отеческими книгами. Посадит человека на скамью, накинет на голову епитрахиль, и палец прижмет к губам, мол, хочешь чего рассказать, говори без слов, да не мне, а душе своей напрямик. Многие были недовольны. Своя душа оказывалась въедливой . Уточнит что-то, переспросит, а то и на вранье поймает.
А Сереге того и надо. Не мастер он по разговору, ему легче помолчать обстоятельно...Очень он хотел к отцу Феофилакту. Он к попам стал уважителен.
И сейчас мы молчим. Он лежит, я сижу.
Уже вечереет, а мы все молчим. Солнце как слепой щенок потыкалось в красное стекло и скатилось вниз. В форточку, потянуло навозом - пастухи гонят в поселок коров. Серега протянул руку. Я налил ему...
- В скиту пахнет жимолостью, - сказал Серега.
- И лампадным маслом и Аввакумом,- ответил я.- А вкруг скита бегают прирученные старцем еноты.
- Мы со старцем намолчимся до слез. Я баранок возьму к чаю...
- До него 150 км. А ты - передвигаешся как...
- Орудие без лафета, - сказал Серега.
- ...Тюлень по отмели.
Серега закрыл глаза.
- Я ведь чувствовал - что-то будет: "Ца а цависан,- говорит.. Ни каво не асталас, - говорит.- Усшлы.
- Куда ушли, - говорю.
- Ца хаа сун. Ны знаю, - говорит.
Никитин у окна возится, СВД - эшку подстраивает, и тут Петрийчук, капитан , ему говорит "убери его"
Э, Колян, - говорю Петрийчуку - Сопляк же и ноги подсечены, смотри не ходит.
- А, давай, лейтенант. - Петрийчук говорит, - И смотри, - звание подчеркнул, -...давай вертушку вызовем, в Моздок положим, подлечим. Сюда - грит,- Ризван идет. Из этой хаты, убили Тополева. А пацана мы нашли здесь раненым, значит не сопляк он, а боевик.
- Конечно, будет раненым, - говорю - если Никитин по окнам гранат насовал... Ствола то у пацана не было, щебнем что-ли пулял...?
Серега махнул рукой: "Да, Петрийчук....! Выполняй приказ,- говорит Никитину, - пока жопу не порвал...
Мне что-то противно стало. А Никитину - вдвойне: пацан ведь не ходит, тащить надо во двор еше живым ...
- Бывает, - сказал я.- У меня, 15 лет назад, раз вышел очерк, в котором один актюбинский целинник, в свободное от клина время, якобы, жить не мог чтобы не почитать Шолохова. А, я - то хотел ему Фадеева зафуярить. Мы с ним так и договорились, но писать стал и по-пьяни перепутал. После публикации, к нему нагрянули знакомиться с Вешенской, мол, смотри, перец, водку не пьет, Шолохова читает. Приехали они делегацией и кто-то, узнал в целинике казачка, что жил в Шолоховском районе, на хуторке. В 42-м он с каким-то казачьим полком , ушел к немцам, а те его - в Югославию - мочить сербов. В 45-ом, в толкотне, нырнул в Союз, а там - в Казахстан - от греха подальше....Взяли его. Меня в Актюбинское КГБ, вызвали носом с ним столкнули. Казачок смотрит на меня, и смеется: мол, да не прячь ты глаз, Леха, хер ли твой Фадеев, это ж судьба.
- ...С другой стороны, там не выжить, если начнешь ковырять ...- сказал Серега,- Салаги на войне делают одну и ту же ошибку. Они сосредоточивают внимание на цели и мажут. Самое главное - это правильно видеть прорезь и мушку. Точка прицеливания обычно туманится, это дело второе. Для меня, все чехи, туманятся...тот пацаненок может и не виноват, зато его одноклассник, в погребах растяжки мастырит...
Серега подтянул одеяло.
- Старцу ведь про растяжки не объяснишь. К нам в полк, со Ставрополья, батюшка приезжал. На второй день его ко мне во взвод привезли. А мы в утро у райисполкома, лежали головы поднять не можем - в глубине улицы кукушенок работает. А батюшке хоть бы хны - прогуливается сзади нас, псалмы читает. Слева, справа от него брызги - снайпер оживился, и, чувствуем, к нашим калганам все увереннее подбирается. А батюшке - ноль. Хорошо, что так, а то мы носы зарыли, подняться не можем. Лежим , завидуем, нас небесная сила не охраняет. Потом сообразил я и думаю: а, будь что будет, вылетаю как на тарзанке из-под груды щебня, укрытия нашего, хватаю батюшку и обратно. Снайпер, подлец, оказывавется, придумал как использовать батюшкину рясу... Ряса то на ветру развевается, чеху показывает нужные корректировки на ветер. Отжали мы таки огнем снайпера или сам он ушел по вызову. Я , батюшке потом говорю, вы в следующий раз, отец, камуфляж одевайте...
- Это судьба , Серега,- сказал я.- Вставь Фадеева, и он
до сих пор дерн трактором ворошит. Ты был на войне, кого-то убивал, это- судьба. Зато не убили тебя, это тоже судьба.
- Судьба - это плохое слово, - сказал Серега - Похоже на кляксу.
- Судьба от слова - суд. Навроде как - молотьба - молоть. Мы ж под судом каждую минуту. День кончился, у прокурора новые вопросы. Вот, сейчас он у меня в ушах спрашивает: "С утра, Вахрушин, вы снесли за два литра, свадебный костюм. После - облевали кабинет главного редактора. Ась? ".
- А я отвечу: "Не за два, а за литр, и не кабинет, а стол у секретарши в приемной, редкой, кстати, сволочи...". А кого это интересует?! Снес? Облевал? Получи...
- И что у тебя там сейчас?- заинтересовался Серега.
- Говорю же - судьба. Расчет и девичья фамилия!
- Херово. - опечалился Серега.- Снова без работы?! Ох, Леша, третью ведь меняешь за год!
- Значит, будет четвертая. Это только цифры. У человека бывает 8 жен, а он не обязательно скотина. Да дело сейчас не в этом, в тебе дело. Думай Серега, чем бревном разлеживаться.
Серега стал думать. Недолго но, бурно. То зубами скрипнет, то всхлипнет коротко, то затылком о дужку изголовье стукнется. Хорошо так думал. И придумал.
- Есть у меня, - говорит, - ухо трофейное. В Бамуте срезал, у трупа чеховского. Лютый был волчара, не жалко. Многих наших убил, пока его не свалили. Встал я над его трупом, а злость-то не проходит. Обидно мне. Думаю вдруг идейный фидаин какой-нибудь. Значит, впрямую в рай под пальмы уйдет. Мюллера убил, Гошку убил ...и под пальмы, да?! А ты сиди месяц без бани, грязный, на сухпае и с мыслью: "А, че воюем-то". Ну и строганул его. Слышал что чехи, без ушей или чего-другого в рай не попадают...В общем, забрал я его билет в рай. Там оно... лежит...- Серега показал в сторону Людкиной комнаты, - в жестянке из-под чая. Но, вот сейчас подумал: я этому чеху дорогу в кущи закрыл, а себе порчу навел, тем, что человека после смерти мучу. Пусть в жизни мы воевали, надо зубами схватимся, но за гробом - прости-прощай, иди ты, Леча, к себе к предкам, я к себе в поселок.. Так нет, я его с собой прихватил, понимаешь, ? Извини, Леха, нескладно я как-то...но кажется мне,... что ухо... ему надо вернуть.
- Отошли по почте родственникам,- предложил я.
- Не смейся, Леха, - зашептал Серега.- Я чую: оно закрыло мне какой- клапан. Жмет на меня. С ним я привез домой войну, кровь привез, вонь соляры, трупы, трупы! Пойми - решу с ухом, должно что-то устаканиться! Может даже и ноги верну, да нет - точно верну! Я ему ухо - он мне ноги! А и не захочет ноги отдать - просто верну билетик. Хотя бы, чтобы избавиться от войны, похоронить эту ведьму которая пришла со мной оттуда, легла в чайную жестянку и душит и душит...Похоронить!
Леха схватился за кадык.
- Стоп!- сказал я, внутренне усмехаясь, - Вот ты его и похорони это ухо. Да..., просто похорони. Закопай в землю, да хотя бы у себя в огороде. После этого вы в расчете. Он в земле и его ухо в земле, ну может чуть поодаль.
Серега посмотрел на меня, облизал губы и рывком приподнялся на локоть . Его лицо стало бледным,льняным .
- Да...? Ну-у-у да ведь! Да! Да! Лешка, братуха, ты ведь все понял! Елкин пруд, именно похоронить...
Серега откинул пятнистое от грязи и пота одеяло, с такой силой, что оно отлетело к окну. Он вытянул в мою сторону руки.
- Держи, Леха, подними меня. Мы пойдем в огород. Мы его закопаем. О-у-у-у, - завыл Серега, мотая головой. - Как ты верно придумал, Леха, брат. В землю его. Мы с тобой на танцах всех баб отщупаем а, Толстой?! Ну, хватай, хватай коряги!
Я взялся за Серегины руки и отвернулся- скрыть слезы.
- Где там твое ухо? - говорю сдавленно.- Схожу за ним, да пойдем в огород.
- На шкафу, вверху пошарь, там швейная машинка и старая детская обувь, - говорит Серега радостный-прерадостный и ладони мне обжимает как бабе - Увидишь у стенки. Зелененькая, эмалевая...
Я вырвал руки из Серегиных лап и пошел в Людкину комнату. Побитый шкаф, полусорванные дверки образуют треугольник входа, вверху швейная машинка. Ох, мля, пыли по локоть! Вот она!
Взял я ее двумя пальцами как дохлую мышь, и принес Сереге.
- Проверь, может моль сожрала,- сказал я грубо, уже без слез.
Серега чпокнул крышкой, хозяйски поглядел в коробку и потом протянул ее мне
- В норме, забурело только, и как восковое , ссохло.
Я сжал зубы и поглядел - ухо действительно было как из воска, мягкие ткани усохли, скособочили хрящи. Мочка более темного воска: там видно была кровь. А так ухо как ухо. У меня в детстве от черешневых сторожей хуже выглядело.
Серега задрал рубаху, вжал живот и сунул коробку за пояс
- Хватай левую руку! - скомандовал он окрепшим голосом.- Слегка подними меня и ныряй под грудь плечом. Я подтянусь, после этого тащи медленно, стопы наружу.
Росту во мне - метр с табуреткой. Я волок школьного баскеболиста Серегу как безлошадный соху. Труднее всего дался полукруг до двери, меня водило влево-вправо, на лбу выступила хмельная испарина. Икроножные мышцы вздулись и полыхнули как зажженые. По прямому коридору идти легче. Надо только плотнее... шаркать как на лыжах. Мы миновали коридор, пересекли летнюю кухню и вывалились во двор. Я с трудом удержался на ногах, знал -упаду, больше Серегу не подниму. Пять метров асфальтового пятачка, огибаем цинковый бак с ржавой водой и только здесь валюсь с Серегой на землю. Вот она кромка колотого кирпича, за ней серая травянистая земля. Лет пять назад я копал здесь картошку.
- О-е,- простонал я, хватая жадно воздух.
Серега как упал бочком так и лежит. Ждет терпеливо, когда я оклемаюсь. Я отер рукавом лоб и тяжело поднялся
- Где лопаты?
- В сарае, справа, между внутренней лестницей и стеной. Там связка... - объяснил Серега.
В сарае, под ногами влажно скрипели кукурузные зерна и опилки.
Я выдернул из связки за теплый шершавый черенок одну из лопат и, опираясь на нее вернулся в огород. Серега так и не поменял позы. Он лежал на боку и задумчиво смотрел на каменистые, еле обозначенные грядки.
-Там тоже был суглинок, - сказал он.
- Где? - раздраженно спросил я.
- В Бамуте, на автобазе..., в смысле у пожарного щита...
- Понятно, - сказал я и вонзил лопату между грядками.
Земля была твердой и слойчатой. За одним каменистым пластом, шел другой еще более каменистый. Пару раз штык взвизгнул и выбил россыпь искр.
- Я говорю у пожарного щита, мы закопали чеха. Там суглинок, здесь суглинок, - размышлял будто Серега.- Как думаешь, Леший, это имеет значение?
- Довольно,- сказал я, уже задыхаясь - не слона хороним. Давай покойника!
- Не-е-е-т- покачал головой Серега- Я.... А то какой смысл ?!
Он повернулся на живот и пополз ко мне, подгребая под себя здоровенные свои руки.
- Какая разница, я - ты! Ну давай - ты, елки ...!
Я отошел от лунки к краю огорода там, где он смыкался с беленой стеной зимнего птичника и закурил. Появившееся раздражение не уходило. Оно гоняло сердце, кололо щеки, спину: "Идиотизм! Серега-то поехал, а я?! Что? Зачем? Это же белая-белая горячка..."
- Не смотри!- крикнул Серега.
Он лег спиной ко мне, подтянув ноги. Оперся на локоть, чпокнул в животе крышкой. С веранды, треугольник света белил ему спину, под камуфляжной майкой заходили лопатки. Замерли.
У меня жмет виски, сердце как басовая струна...на столе еще- раз, два- две есть...
- Все, что ли?- крикнул я
-Сейчас, Леший, не злись, слово скажу, - торопливо ответил Серега.
Льстится. Раньше не так, но раньше были ноги. Кресло ему надо сыскать колесное...
- ... Лежи теперь ....Мюллер в требухе....кент...плакал......группа ПК ....Богородице дево....Иисусе Христе...- бормотал Серега.
Под камуфляжем снова заходили лопатки.
- Все! - Серега упал на спину.
Я откинул бычок, чтобы от стенки, подошел к Сереге, встал на колени и посмотрел ему в глаза.
- Двигаем?
Обратно, получилось легче, раздражение докапало сил. Коридором шли долго, с минуту, но нетрудно. Серега прижимался лицом к затылку, я чувствовал - он улыбается. Интересно, о чем? Ухо в землю и "аще снега -убелюся". Пусть, так лучше...
Ноги подкосились. Мы все-таки упали, но уже на диван. Серега перекатился на левый бок, уставился в стену и замер.
- Давай брат, поспи. Тебе сейчас надо. Завтра что-нибудь придумаем,- сказал я. Серега кивнул.
-Вот и ладно!
Я пододвинул табуретку к окну, взял со стола бутылку, смахнул ей с подоконника бычки и стопку Серегиных календариков с золотистыми святыми, сел. Она уже подступает, привычная, черная, душащая обида. Дерет гланды, деревянит язык и губы.
Погоди-ка. Я выпил один стакан-другой и кинул его зло, на подоконник.
Серега лежал неподвижно, мерно сопел. Теленок! Приставляй бандитам уши, бегай по старцам. Будешь толкаться на коляске у церковных ворот, делить с руганью, выручку с папертными товарищами. Вера? Будет она! Вера в милость - расчетом, потом в надрывное, покаянное, свое убожество и, наконец, стукнется безверие, придет ненависть, особо страшная, потому что - обезноженная, конечная.
Я покатал стакан по гнилой доске подоконника, поставил оземь, налил и выпил. Под ногами, желтели календари. Целитель Пантелеймон похожий на молодого Леннона, глухо смотрел в потолок.
- Нечего сказать?! - усмехнулся я, еле разлепив губы.- И мне Сереге нечего... На коляску посажу, в артель устрою розеточником, выпивать с ним буду, жалеть.Себя жалеть и его. И ты пожалей. На нем гора трупов у меня душа скорежена, рассказов не принимают, утерял связь с миром, водкой восстанавливаю. Морзянкой, ти-ти-ти-ти...эй ангелы, архангелы, святии патриарси ...душе моя, того ли восхотела еси...?!
Кого жальше - люди, все таки, убитые, а?!
Стакан липко чертил на подоконнике концентрические круги, выскользнул из пальцев и свалился на половицы, сдавленно брямкнув.
Одна капля влепилась в лицо, отмалчивающегося Пантелеймона.
-.Паачешь, это паавильна, паачь! - от выпитого я стал терять согласные.
Я встал с третьей попытки, и оберегая центр тяжести двинулся к выходу, в Людкину комнату.
-.Ах, щщщерт!
Половичный, лежалый завиток с размаха кинул меня на диван поверх Сереги.
Он дернулся как ужаленный и строевой офицерской пяткой, с грохотом откинул, меня обратно к табуретке.
- Иди ты в зад, Мюллер, со своим бухлом, только прилег с КПП- пробормотал он, не открывая глаз.
Я сел спиной к батарее , с силой выдохнул и закрыл глаза.
- Спи, дурак, кто тебе мешает. Я тоже высплюсь. Поутру к енотам ехать, к старцу.