Алмаев Виктор Григорьевич : другие произведения.

Тайна руин замка князя Автандила

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Синопсис: Легенды Кавказа, оживают на этих страницах. Реальные и фантастические приключения автора переносят нас в замок князя Автандила, к великому, но неизвестному художнику, и Прекрасной Кетеван. Грузия, Византия, Русь и Персия - вот полотно, на котором написана эта книга.
  
  Синопсис:
  Легенды Кавказа, оживают на этих страницах. Реальные и фантастические приключения автора переносят нас в замок князя Автандила, к великому, но неизвестному художнику, и Прекрасной Кетеван. Грузия, Византия, Русь и Персия - вот полотно, на котором написана эта книга.
  
  
  Автор: Алмаев Виктор Григорьевич
  
  ТАЙНА РУИН ЗАМКА КНЯЗЯ АВТАНДИЛА.
  
  Этот год был очень удачным. Молодой, только что окончивший
  институт инженер, я был послан в командировку в Южную Осетию, на
  обогатительную фабрику, "для оказания технической помощи". Что за
  помощь может оказать молодой инженер, ещё вчерашний студент, никто не задумывался. Ты инженер, вот и соответствуй.Учился я в СКГМИ и всё свободное время проводил в горах Кавказа. Я любил горы, побродил в них немало за время учебы и работы в СКГМИ и всюду пастухи в
  горах, рассказывали мне легенды, которыми переполнены горы.
  Практически о каждой горе сложены легенды.
  Над городом Дзауджикау-Владикавказом-Орджоникидзе-Владикавказом возвышаются Столовая гора и гора Фетхус. Легенда гласит, что огромный дракон Фетхус пришел пожрать народ гор. Он съедал одно селение за другим, пока не дошел до нынешнего города Орджоникидзе, теперь снова Владикавказ.
  Тогда там стоял небольшой аул, названный в честь знаменитого разбойника, местного аналога Робин Гуда. Дракон приблизился, огромный
  как гора, стал наклонять голову, чтобы разрушить селение, но княжеская дочь вышла вперед и крикнула:
  "Вот я! Я пришла спасти свой народ. Съешь меня, но не трогай других!". От
  такого неслыханного самопожертвования окаменел Дракон Фетхус,
  окаменела и дочь князя, и сейчас она лежит на вершине Столовой горы,
  ясно видимая из городв в любую погоду.
  Легенд в горах рассказывают немало. Вгорах около городка Мизур, поднимаясь по руслу безымянной речушки, скорее ручейка я нашел работающую мельничку, которая вполне была бы на месте, во времена Дракона Фетхуса и дочери князя. Деревянное колесо быстро вращалось, жёрнов резво описывал круги. В низенькой каморке слышен был только скрежет камня о камень и ни одного человека рядом. Эта мельница хорошо мне запомнилась, на ней горные духи вполне могли готовить себе снадобья. Я поднялся выше по течению этой речки. На широкой поляне стояла серая башня, сложенная из дикого камня без применения раствора. Нигде внизу входа в башню не было, только на высоте
  два - два с половиной моего роста чернело окно, плоское внизу и с небольшой аркой вверху проёма. Никаких других построек рядом не было,
  отсутствовали даже фундаменты других строений. Молодость безрассудна,между камнями были удобные щели, и я быстро полез по стене, поднявшись к окну. Там меня чуть было не сшиб голубь, отдыхающий в проеме окна, которого я не заметил. В полной панике, оттого, что был нарушен его послеобеденный сон, голубь с шумом, задев меня по лицу, вылетел наружу, куда, чуть было не отправился и я. Но всё обошлось. Удобно устроившийся в проёме окна я заглянул внутрь. Обломки бревен, какие-то клочки непонятного происхождения были мне наградой за небезопасный подъём. Я поднялся ещё выше, на самый верх разрушающейся башни и прекрасный вид на долину был мне вознаграждением. Широкий луг, окаймлённый густым лесом, цветы,
  изобилие которых всегда поражает на альпийском лугу, составляли
  замечательную картину. Спустившись, и приведя себя в порядок, я
  двинулся выше. На краю луга я набрёл на пастуха, отдыхавшего перед
  обедом. Рядом сидели две корноухих собаки, кавказские волкодавы, из
  тех, что в одиночку берут волка. Они лениво встали, подошли ко мне,
  встав с двух сторон. По случаю жары и тёплой шубы языки собак были
  вывалены и прекрасные зубы дополняли вид их внушительных, красных
  пастей. Пастушеские собаки, обычно не нападают на людей, тем более при
  ярком свете дня. Но я постарался не делать резких движений и пастух,
  привстав, отозвал собак. В горах люди более гостеприимны, чем в городах.
  Меня пригласили разделить нехитрую трапезу из свежего, очень вкусного овечьего сыра и молодого вина, налитого в солдатскую фляжку. Сидеть на бурке, поглощать кусок сыра, среди цветущих трав, было приятно. Одна из собак подошла, и положила свою голову на мои колени.
  - Собаки тебя признали,ты, случайно, не осетин?
  - Нет, я русский.
  - И то, я гляжу, ты полез на эту башню. Значит, не знаешь её историю, а то обошел бы стороною.
  - Расскажите мне её, - попросил я.
  - Слушай. Лет триста назад, тут жили два враждующих рода. Они были кровниками, и горская честь требовала убить всех, из враждующего рода. Конечно, речь шла о мужчинах. Вражда длилась и длилась, покав в одном из родов не остался только один мужчина. Его противников было больше и кровник забрался в эту башню. У него были припасы, жаждаего не донимала - в башне был родник. Стрелок он был отменный и члены враждующего рода, пытавшиеся штурмовать башню, понесли значительный урон.
  Количество кровников сравнялось. Тот джигит, который засел в башне, был страстным охотником. Однажды из леса вышел медведь и принялся поедать малину, которая и сейчас растет по опушке леса. Эта была соблазнительная
  мишень, да и провизия у охотника кончалась, но медведь находился слишком далеко для верного выстрела.
  Вокруг никого не было. Кровник выбежал из башни, подкрался к медведю и
  был убит выстрелом из ружья, которое держал мнимый медведь. Это был
  уцелевший мужчина, один из двух родов. Накинув медвежью шкуру, он так искусно подражал повадкам зверя, что охотник не заподозрил обмана. Предание не сохранило их имен. Выживший джигит умер бездетным. Ещё и ещё я слушал легенды и предания гор и восхищался тем, что народ пронес эти легенды через века и потрясения нашего времени. Мог ли я предвидеть потрясения, выпавшие на нашу долю? В десятитомной "Всемирной Истории", написанной коллективом немецких профессоров и изданной в Санкт-Петербурге в 1905 году я прочел строки, которые, как нельзя лучше, характеризуют наше
  время: "Величайшая империя мира, над которой не заходило солнце,
  распалась не из-за войн, потрясений, эпидемий, а только вследствие
  дурного управления". Речь шла об Испанской всемирной империи, и
   эти строки написанные группой немецких профессоров в 1905 году, как
  актуальны эти слова сейчас! Там же я прочел и строки, что немцы старались двинуть русскую экспансию на Восток, и слова любителя мыть сапоги в Индийском океане , взятые оттуда доносятся до нас. Но вернемся к истории, которая случилась в то, незабываемое лето. Меня, как я уже говорил, послали в командировкув Квайсу, небольшой горняцкий поселок в глубине Южной Осетии. Мой путь лежал через Дарьяльское ущелье. Тогда еще не было Квемо-Рокского тоннеля и приходилось ездить через знаменитый Дарьял.Это летом, а зимой путь мой лежал через Армавир, Сочи, или Сухуми, в Тбилиси. Оттуда автобус шел в Цхинвали, как он назывался тогда. В Гори,взале железнодорожного вокзала висел портрет Сталина, и ещё существовал его музей. Но вернемся в Дарьял. Я тогда великолепно знал это ущелье, на всем его протяжении, до Кркстового перевала.
  Ущелье выходит к Орджоникидзе, следуя руслом Терека. От Орджоникидзе,
  не за один раз, но я прошел ущелье ногами до самого Крестового перевала,
  но на ту сторону хребта не заходил. Тем не менее, с юношеским
  любопытством я смотрел, как под колёса машины ложатся километры горной
  дороги. Вот проехали Ермоловский Камень, самый крупный монолит в мире.
  В его подножие, в Великую Отечественную войну были врезаны огневые
  точки, потом смытые Тереком. Прошли мощный дот, расположенный на самом
  берегу Терека. У селения Ларс мелькнул и пропал небольшой кубик
  домика, с малоизвестной кому, но славной историей. Превращенный
  неряхами-путниками в уборную, именно этот домик был в древности
  подлинной часовней, где венчались Царица Тамар и Давид Сослан, Царица
  Грузии и князь Осетии. На правом, по ходу машины берегу, высоко стоял
  "Замок царицы Тамар", так талантливо описанный Лермонтовым. Ничего не
  меняет тот факт, что этот "Замок" был построен римскими инженерами за
  две тысячи лет до Лермонтова. К подлинной царице Тамар этот замок не
  имеет никакого отношения. И сейчас ещё сохранились мощные,
  двухметровой толщины стены, подземелье, куда лезть я не рискнул.
  Римляне построили крепость так удачно, что советские фортификаторы во время войны врезали пулемётные точки в цоколь фундамента. На самом берегу Терека, который в ущелье действительно "дик и злобен", в царское время была построена крепость, которая служила для защиты Грузии от набегов племен, живших по другую сторону Кавказа, а также русским таможенным пунктом.
  Крепость была построена после после подписания Георгиевского трактата, "как удручён своим венцом, такой-то царь, в такой-то год вручал России свой народ". Раньше крепость стояла у Татартупского минарета, около сегодняшней станицы Змиевской, но, по требованию грузин, город был перенесен туда, где сейчас стоит город Владикавказ. Его основная задача была - не дать горским племенам совершать набеги на единоверную Грузию.
  Дальше мимо колес машины проносилась знаменитая скала "Пронеси, Господи!". "Путник, ты здесь как слеза на волоске расницы!"Колёса нависали над пропастью, женщины визжали, мужчины угрюмо подсчитывали количество машин, исковерканных, лежащих далеко внизу, на берегу Терека. Сейчас путь безопасен, страшная скала пробита навылет тоннелем, но обходной путь сохранился. Машина поднималась всё выше и выше и перед нами открывалась панорама, которую, справедливо считают одним из
  красивейших видов Кавказа. Селение Казбеги, родовое гнездо одноименных
  князей принимало усталых путников. Слева по ходу, от подножия до самой
  вершины возвышался Казбек, на пригорке, среди облаков плавал Храм, в
  котором народная молва и поженила Давида и Тамару. Но Храм - Цминда-Самеба, или Святой Троицы, был построен в четырнадцатом веке, а
  Тамар царствовала в конце двенадцатого, начале тринадцатого века. Этот
  храм видели наши замечательные поэты - Пушкин, Лермонтов и другие.
  Пушкин посвятил ему строки - "За облаками, как в небе реющий ковчег".
  Всё это путешествие, потом повторённое мною неоднократно, странным
  образом было связано с именем Тамар. Когда я бывал в Казбеги, то
  заходил в местный музей, посвященный князьям этого рода и самому
  знаменитому из них - писателю Александру Казбеги. Экспонаты были очень
  интересные, несмотря на то, что экскурсовод вел речь на грузинском
  языке и не слова не сказал по русски. В небольших комнатах было
  развешено родовое оружие, картины, рукописи. Поднявшись к Храму, я был
  восхищен его архитектурой, чисто в грузинском стиле, каменным
  кружевом, нанесённым на стены, но Храм всегда был заперт, попасть
  внутрь мне так и не удалось. Говорят, что сейчас, для того, чтобы
  туристы не уморились, на вершину, где стоит Храм построена канатная дорога, глядишь, понастроят забегаловки и осквернят одинокое величие Храма. Крутой
  серпантин дороги ведёт всё выше, на Крестовый перевал. По всей дороге
  стоят противолавинные сооружения, но, несмотря на это, зимой дорога в то время закрывалась. Мы выходим на перевале из машины, пьем вкусный, ледяной нарзан, который выбегает прямо из скалы. Отсюда открывается вид на серпантин, который круто ведет вниз. Один неопытный водитель, только что купивший машину, решивший попутешествовать на море, и выросший на равнине, был в полном ужасе от открывшегося вида и попросил кого-нибудь, довести его вместе с машиной до селения Пасанаури. Это село, стоящее у дороги предлагает разнообразные вина и замечательную воду, вкуснее которой я не пробовал, хотя постранствовал по миру потом немало. Далее дорога ведёт всё вниз и вниз,проезжая мимо селения Аннанури, родового селения Ксанских эриставов с его замечательной Крепостью, прекрасно сохранившейся.Хотя на самом деле это Храм. Но перейдем дальше, ведь это не путеводитель
  по Дарьялу. Мы выехали из Тбилиси в Цхинвали, с которым тогда
  не было ни войны, ни мира, точно по Троцкому. Напряжение было, но гости смело могли рассчитывать на радушный приём. По дороге
  путешествие открывало один прекрасный вид за другим. Прекрасно
  ухоженная земля, каждый клочок которой был взлелеян и ухожен,
  расстилал перед нами замечательные виды. Дорога шла по долине реки
  Куры. Справа были стены высоких гор, на которых высились рыцарские
  замки, частью полуразрушенные, частью целые. Сосед мне попался
  говорливый, знаток здешних мест и легенд с ними связанных. Только
  когда он показал на руины замка, расположенные на высоте, на почти
  неприступной скале, и он начал говорить про стену, на которой змей,
  рыцарь и прекрасная дева, кто-то крикнул по-грузински и спутник умолк.
  - Не хотят дразнить гусей, - шепнул спутник, ведь скоро Ночь на Ивана
  Купала, как говорят у вас, ночь Солнцеворота. Во время грозы там
  творятся странные дела.
  Но кто-то проворчал ещё раз, и спутник умолк, теперь, уже до конца пути. Из Цхинвали мы выехали через час и у меня
  было время побродить по этому маленькому городку. Ничем не
  примечательный, провинциальный город. Но на окраине в приусадебных садах,
  каждое будущее яблочко завёрнуто в марлевый кулёк. Под деревьями ни травинки и видно, что за садами ухаживают с любовью. Странно, для того
  времени, что имя Ленина было дано не центральной, а довольно
  захолустной улочке. Время вышло и автобус был подан, мы поехали дальше.
  Автобус начал снова лезть вверх, сожженные солнцем склоны не
  представляли ничего интересного, и всё население автобуса уставилось
  на меня. Видно, не часто посторонние люди следовали этим маршрутом.
  Наконец, один седобородый "аксакал" пересел ко мне, на последнее
  сидение. Он поздоровался на чистом русском языке и спросил моё имя и
  фамилию. Я отвечал, а так как моя фамилия имеет тюркские корни, есть
  что-то похожее и в осетинском языке, то старик долго перечислял
  фамилии жителей горных сёл, родовых гнёзд, мимо которых мы проезжали.
  Расположенные на вершинах гор, неизвестно как построенные, они
  принадлежат, каждое своему роду и парни берут себе девушек из
  соседних, таких же орлиных гнезд, отдавая своих девушек взамен. Когда аксакал перечислил несколько фамилий, я догадался, что старик вычисляет, куда возвращается "блудный сын". Тогда я объявил, что я русский, что еду в
  командировку на фабрику, тотчас жгучий интерес ко мне пропал. Утомившись дорогой, я задремал, автобус затормозил на перевале, возле озера,
  славного своей, почти килограммовой радужной форелью. Всё население
  автобуса вышло, думая, что это конец пути, вышел и я. На берегу озера
  стоял одинокий дом, и более ничего. На горняцкий посёлок это походило
  слабо. Возле дороги, на обочине, стоял простой венский стул, на
  котором восседал, иное слово не подходит, седоусый старик. Совершенно
  прямая спина, натруженные руки лежат на прямой палке, поставленной
  между мягких ичигов, этому старику нельзя было дать больше семидесяти
  лет. Пассажиры, между тем, выстроились вдоль автобуса, аксакал подошел
  к сидящему старику и начал что-то говорить по-осетински. Аксакал
  указывал то на одного, то на другого пассажира и тот, выходя на шаг,
  кланялся. Когда показали на меня, я поклонился тоже. После этой
  церемонии, напоминающей представление людей местному князю, все опять
  забрались в автобус. Когда я сел на своё сидение, ко мне опять подсел
  аксакал и объяснил, что старику уже сто четыре года, он один из
  старейших жителей края, старше его на год только его друг, который
  живет в соседнем ущелье. Традиционный вопрос:
  - Переживешь ли ты своего друга?
  И традиционный ответ:
  - Переживу.
  В поселке Квайса не случилось ничего, заслуживающего внимания.
  Правда, хлеб, который там пекут из реликтовой пшеницы, предка всех
  сортов пшеницы в мире был невероятно хорош. Ещё Вавилов приезжал сюда за образцами семян пшеницы и он доказал, что все сорта культурной пшеницы идут отсюда. Своя пекарня, в посёлке, где все друг друга знают, своя мельница и хлеб был на диво вкусен. Этот хлеб с тяжелой, ноздреватой мякотью, как хороший голландский сыр, в течении недели не заветривался и не черствел. Я был занят на фабрике днем, вечерами тоже приходилось работать, но мысль о руинах замка, в котором в Ночь Ивана Купала что-то происходит, не давала мне покоя. Поставьте перед романтическим юношей загадку и...
  Постаравшись разделаться с командировочным заданием побыстрее, я работал по пятнадцать - шестнадцать часов. У меня образовались три - четыре дня, которые я мог использовать по своему усмотрению. У меня уже был опыт одиночного путешествия в Уральских горах, когда я, не принимая во внимание ни запретных зон, с их вечными надписями - "Стой! Стреляют без
  предупреждения", ни возможного выхода к лагерям, путешествовал по
  тамошним лесам. Только лагеря, которыми был густо утыкан
  многострадальный Урал, были далеко не пионерские. Учитывая это, я
  считал, что тут мне бояться нечего, здесь не стреляют, пастухи в горах
  гостеприимны, а про "полевых командиров" с их бандами в то время и
  слышно не было. Снова скажу, молодость безрассудна, да, если жить по
  правилам, в старости нечего будет вспомнить, и, немножко прихвастнуть
  перед внуками будет нечем. Тогда я ходил в горах к Ильменскому
  заповеднику, не для обогащения, "а чтобы посмотреть". Посмотрел на
  знаменитый заповедник, да так, что, если бы егерь, который меня
  задержал, не воевал в Осетии, в тёх местах, откуда я приехал, да, если
  бы он не охранял аэродром "ночных ведьм"т в Гизели, в котором служила моя знакомая, то я бы мог крупно задержаться на Урале. Поэтому, подъехав
  на рейсовом автобусе поближе к горе, на вершине которой стояли
  развалины, протягавшие меня с неодолимой силой, я автобус покинул.
  Молодость, здоровье, три дня в горах, при прекрасной погоде, чего же
  ещё надо для счастья?
  
   ПУТЬ К ЗАМКУ.
  
   Перейдя вброд небольшую речку, скорее ручей, я бодро стал карабкаться наверх. Но подъем стал всё круче, камни шуршали под ногами и темп замедлился. Ярко-синее небо, которое бывает только в диких
  горах, не исковерканных человеком, не задерживало жгучие лучи солнца и
  мне стало жарко. Выискивая место, куда можно было безопасно поставить
  ногу, я всё удивлялся:
  - Ну ладно, мужчины, они воины и пастухи, это их родина. Но женщины, они что, тоже карабкались так, что, иногда незнаешь, где у тебя ноги, где голова? Достигнув небольшого расширения ущелья, скорее небольшой долинки, где росла пара деревьев, я оглянулся на пройденный путь. Серо-жёлтые скалы, тонкая ниточка ручейка, окаймлённая полоской зелени, этот вид не был похож на вид "цветущей Грузии". Много позже, побывав в горах Монголии, я нашел сходство безжизненных скал двух, столь далёких стран. Время клонилось к вечеру, в долинке был сушняк, который я запихал в свой, видавший виды рюкзак и снова полез вверх. С каждым метром пути всё тяжелее были несчастные пять банок "Завтрака Туриста". Да не того, что сейчас - из чистого
  мяса, а из смеси томата, пшена и кильки, которую в банке надо было
  упорно разыскивать. Булка хлеба, которая долго не черствеет, дополняла
  мой рацион. Больше ничего в магазинчике небольшого посёлка не было.
  Чтобы не замерзнуть ночью, у меня была телогрейка и ватные брюки, всё
  из экипировки, выданной мне на обогатительной фабрике. Трудный путь
  продолжался, у меня уже подгибались колени, но, проделав такие
  трудности, в виду замка, который, казалось, смотрит на меня своими
  бойницами, я уже на одном самолюбии карабкался по всё более крутым
  склонам. Ручеек, сопровождая меня, прыгал с уступа на уступ, звонкой
  песенкой разрывал мертвую тишину ущелья, его ледяная вода замечательно
  освежала моё разгоряченное лицо, жизнь была прекрасна и удивительна.
  После каждого, особо трудного участка пути, кровь начинала быстрее
  бежать в жилах. Вокруг стояла действительно "мертвая тишина". Не
  трещали кузнечики, не пели свою звонкую песню цикады, которых было
  полно внизу, и холодок недоброго предчувствия скользнул по спине.
  Воспользовавшись большим, надежно стоящим камнем, я сел, отдышался и
  осмотрелся вокруг. Синее, глубокое небо, так не похожее на низкое, угрюмое небо, которое я наблюдал за Полярным кругом, не пятнало ни
  единое пятнышко птиц. Не кружили орлы, которых было всегда много в
  других областях Кавказа, не перепрыгивали бойкие чеканы-каменники, не
  прыгали даже воробьи. Обычно, в горах тебя сопровождают чеканы,
  серенькая птичка,немного крупнее воробья с белым хвостом. Они, держась
  поодаль, перелетают впереди тебя, провожая до границ своего участка и
  передавая дежурство другой птичке, или парочке их. Да что там птицы!
  Не было даже назойливых мух, которые, неизвестно чем питаясь, мигом
  облепляют потное, разгорячённое лицо, стоит хотя бы на минуту остановиться. Но вид с этого камня был великолепен. Широкая панорама гор, стоящая на другом берегу обширной долины, узкая ленточка бешенной Куры, грохот которой, вдруг донес ветер, ниточка автомобильной дороги,
  по которой невыносимо медленно, и всё же, быстро скрываясь из глаз,
  ползли автомобили. Стоял конец двадцатого века. Меня, неожиданно
  приободрили приметы этого века, которые стали противоядием против
  одолевающих меня мыслей о царице Тамар, о "Витязе в шкуре барса",
  которую у нас, с легкой руки Бальмонта, считают тигровой, хотя барсы,
  или ирбисы, водятся тут и поныне, а тигров никогда не было. Встав, я
  двинулся дальше. Камень закрыл от меня дорогу, возвращая к далёкому
  прошлому, которым здесь был пропитан воздух, вода и самые камни. Мне
  стали попадаться обломки камней, явно обработанных человеком. Остатки
  полуразрушенных стен образовывали замкнутую кривую, следуя изгибам
  утёсов. В косом свете солнца мне удалось увидеть несколько странных
  знаков, вырезанных так глубоко, что время и сейчас было не в силах их
  стереть. Наконец, передо мною раскинулся замковый двор. Пройдя через
  упавшие ворота, мне почудилось, что за мною лязгнула железная калитка.
  Я даже увидел заклёпки, широкие и выпуклые, набитые для защиты ворот.
  Покрутив головою и удивляясь своему разыгравшемуся воображению, я
  двинулся дальше. Широкий двор был некогда замощен камнем, сквозь
  который, уже давно пробивалась трава, весною сочная и зеленая, а ныне
  пожухлая и припорошенная пылью. Двор замыкала стена фундамента замка,
  к обрушившимся дверям шёл высокий парапет, по которому сбегала
  гранитная лестница. Её ступени были расколоты, но глубокие потертости,
  немо говорили о бесчисленных ногах, ножках, в течение веков проходивших
  по этим камням. На широком дворе лежали развалины. Вот поварня,
  из-под огромного камня, придавившего котел, и сейчас видна покрытая
  патиной времени ручка большого казана. Развалины часовни были увенчаны
  крестом, деревянным, но оббитым медью, возможно, когда-то позолоченной. Но руины самого замка потрясали. Главная Башня уцелела, но замковый Зал для торжественных приемов имел всего две стены, стоящие углом друг к другу. Две остальные стены полуразрушены, пол был завален обломками. На уцелевших стенах мне почудились какие-то пятна. Нагретый воздух струился и искажал всё, мешая рассмотреть, что же это за пятна. Подойдя поближе, я вздрогнул. Сквозь тьму веков на меня смотрел суровый витязь в светлой броне. Шлём, с кольчужным воротом - мисюркой, которая защищала шею, блестящая кольчуга облекала могучую грудь, высокие сапоги с поножами защищали ноги. Тонкая талия, которой позавидовала бы иная красавица, была перепоясана широким поясом накладного серебра, на котором висел длинный кинжал в ножнах чудесной работы. Он стоял спокойно, опираясь на длинный меч, по которому,
  казалось, пробегали светлые искры. Рыцарь был спокоен, казалось его не
  волновало, что по примыкающей стене к нему подбирался дракон, по-грузински Вишап. От дракона уцелела только голова и выступающая вперед лапа, но всё было написано так, как будто художник работал снатуры. Драконы давно и прочно вошли в нашу культуру через образы китайского, японского, да и европейского искусства. Но вспомните икону "Чудо Георгия о змие". Всадник с копьем поражает, в общем - то
  небольшую рептилию. Только крылья дают возможность угадать в ней
  Дракона. В другом великом произведении бледная дама выводит из пещеры,
  имея на цепочке крылатого дракона. У дракона, возможно от стыда, горят
  яркие красные пятна на крыльях. Этот же Дракон поражал своим живым
  видом, злобой и горящими глазами. Лицевые щитки роговой брони Вишапа
  были причудливо изогнуты, но не так, как на китайских драконах, нет,
  такие щитки я видел на фото змей из джунглей Амазонки. Взгляд Вишапа,
  горел злобой и, ещё чем-то трудноуловимым, если бы речь шла не о драконе, я сказал бы похотью! Присмотревшись, мне показалось, что голова Вишапа увенчана золотой короной. Его взгляд желто-зеленых глаз с вертикальной, как у кошек щелью, был направлен не на рыцаря с мечом, который спокойно преграждал ему путь, нет, он неотрывно смотрел немного дальше. Стену с изображением рыцаря, рассекал проём двери. На
  другой стороне стены, лицом к зрителю стояла девушка. Машинально, я даже
  поздоровался с нею. Подойдя ближе, я понял, что передо мною творение
  великого художника. В собрании картин Тиссена - Борзинга, которое
  демонстрировалось в Эрмитаже, я видел картину "Женщина в красном".
  Спокойно и пристально, вот уже не первый век, в распахнутое окно
  реальности, из мира Красоты смотрит красавица. Чудесная работа,
  тщательно выписанные лицо, руки, красное бархатное платье, богатая
  скатерть, создают полную иллюзию изни. Так же и девушка на стене
  выглядит совершенно живою. Густые чёрные волосы, накрытые серебряной
  сеточкой, сбегали на платье малинового бархата, украшенное поперечными
  серебряными полосками. Полоски эти, как нельзя лучше подчеркивали
  высокую грудь, которая царила над такою тонкою талией, что мне
  невольно подумалось:
  - Бедняжка, как же тебя стянули корсетом камеристки!
  Подол платья простирался до пола, и только кончики зелёных
  сафьяновых туфелек выглядывал из-под них. С трудом оторвав взгляд от
  изображения девушки, я обратил внимание на примыкающую стену.
  Развалившаяся, она сохранила только изображение лица, часть руки с
  кинжалом. Лицо человека, обращенное к девушке, горело такой любовью,
  таким самопожертвованием, что сомневаться не приходилось - передо мною
  было изображение самого художника. Он бросался защищать девушку, на
  лице которой презрение стало сменяться ужасом. Я недоумевал: работа
  художника ставила его в ряд великих художников мира, но ни его имени, ни
  репродукций этого превосходного изображения я не видел. К такой
  работе, должна вести торная тропа, но, даже рассказ о ней, был грубо
  прерван, да ещё с намёком на сегодняшнюю ночь, Ночь Солнцеворота, или
  Ночь Ивана Купалы. В Древней Руси, это был праздник плодородия, и
  немало детей рождалось через девять месяцев после ночных мистерий.
  Вечерело. С трудом унявши разыгравшееся воображение, я пошел искать
  место для ночлега. В углу, между камнями фундамента и парапета,
  нашёлся превосходный уголок, защищенный от ветра, покрытый высохшей
  травою, которая хотя бы немного смягчит жесткий гранит, который
  покрывал всё вокруг. В тишине, при полном безветрии мои шаги звучали
  неестественно громко, я ещё сказал себе:
   - Никто, кроме лисы, с её осторожными лапами, не подберется к тебе
  неслышно.
  Широкая панорама луга, который открывался за руинами, не белела
  пятнышками отары овец, ни один дымок не поднимался в вечереющем небо.
  На этой высоте я был один.
  Знакомый с правилами разведения костров, чтобы не было пожара, набрав
  несколько крупных камней, я соорудил из них примитивный очаг, в виде
  круга, в котором и разжег небольшой костерок.
  Поужинав пресловутым "Завтраком туриста", вкус которого помнят, видимо только люди моего поколения, на каком-то железном пруте, подобранном в развалинах я повесил жестянку с водою из ручья, предвкушая сладкий, крепкий и горячий чай. Как мало надо молодости, и, одновременно как много её надо, чтобы чувствовать себя счастливым. Философское настроение моё длилось недолго.
  Бесшумно, как включённый фонарик, зажглась крупная звезда, то ли Денеб, то ли Канопус. Началась она, ночь Ивана Купала.
  
   НОЧЬ СОЛНЦЕВОРОТА.
  
   В хрустальной вышине, повисли крупные, мохнатые южные звезды.
  Стало немного прохладнее и стремительно, как всегда на юге, стемнело.
  Желтый цвет костра, в который я скупо подкладывал сучья, подобранные
  внизу, образовал защитный круг, только сзади, немного потрескивали
  камни фундамента, заметно остывая. Нам всегда приятно смотреть на
  пляшущие языки пламени, огонь не воспринимается как враг, хотя
  скандинавы считали Локи, бога огня самым хитрым и коварным из богов.
  Потом, мои мысли плавно перетекли к картине, на стенах исчезнувшего
  замка. Кто они были, эти гордые рыцари, прекрасные девы, откуда взялся
  Вишап? Какая трагедия произошла здесь? Чего так боятся местные земледельцы? Я вспомнил, как несколькими неделями раньше, выйдя на
  развилке дороги Кутаиси - Тбилиси.я решил поехать домой, в Орджоникидзе автостопом. Тогда это было в порядке вещей. Полюбовавшись на Мцхету, я был
  подобран автобусом "Пазиком", который бодро бежал в нужном мне
  направлении. На вопрос "Кадам сауш?" - "Куда едешь?", я ответил - "В
  город!". Несмотря на то, что я стоял в развилке дороги, которая вела,
  по крайней мере в несколько городов, все поняли однозначно - в
  Орджоникидзе. Немедленно мне стали что-то объяснять на осетинском
  языке, пока я, смущенно признался, что, фразами - "куда едешь?",
  "сколько времени?" и "девушка, поцелуй меня!", исчерпываются мои
  познания в этом языке. Громовой хохот был ответом на последнюю фразу.
  Меня сразу провели в переднюю часть салона автобуса, где моему взору
  предстала большая, литров на сорок, открытая бочка, в которой
  плескалось вино. Сверху плавал лист фанеры и висел внушительных
  размеров ковш. Зачерпнув его до краёв, черноусый, весёлый виноградарь
  подал его мне, потребовав выпить до дна, за "всех девушек". На моё
  робкое признание, что это слишком много, последовал ответ, который,
  потом, прозвучал в "Кавказской пленнице" - "А что тут пить! Пей, в
  бочке хватит и на поездку в "город", где они продадут вино, своего
  производства, и на обратный путь". Под сидением у каждого пассажира стояли емкости с вином. Более весёлого путешествия мне не
  приходилось совершать. На полпути, около небольшого нарзанного
  источника, они остановились, пригласили меня перекусить, пели песни и
  так всю дорогу. Нет, эти люди, вряд ли были суеверны, без веских
  причин. Задумавшись, я не сразу увидел, что в освещенный круг совершенно бесшумно вошел, высокий мужчина. Шапка коричневого каракуля, чоха
  с серебряными газырями, пояс кованого серебра и мягкие ичиги, составляли
  его наряд. Вскочив в большом смятении, почти в испуге, я постарался не
  выдать своего смятения и жестом пригласил незнакомца присесть. При
  этом я немного передвинулся, холодный пот бросился мне в лицо: сквозь
  тело незнакомца горела яркая звезда, которая и начала этот колдовской
  вечер. Незнакомец присел, сделав рукою успокоительный жест, что-то
  сказав на незнакомом языке.
  - Не понимаю, - против воли вырвалось у меня.
  Незнакомец, склонив голову, как бы прислушался, а затем,
  обыденным голосом спросил на русском языке:
  - Что переполошился? Первый раз встречаешься с призраком, что ли?
  - Как-то не доводилось, - едва нелязгая зубами, ответил я.
  - Успокойся, тебе здесь ничего не грозит, пока ты не примешь решение,
  остаться тут, в этом времени навсегда. Были такие, для них время царицы Тамар представлялось идеалом. Они думали, что родившись на семь сотен лет позже, они стали в семьсот разумнее. Они недолго жили, не зная обычаев, дерзя нахарарам - князьям, или азнаурам - дворянам. Поэтому, заклинаю тебя, держи язык за зубами, если собираешься возвращаться. И дай клятву - сорок лет молчать обо всём, что тут увидишь и услышишь. Совершенно искренне я дал требуемую клятву: кому охота в здравом уме и твёрдой памяти, окончить жизнь в сумасшедшем доме?
  - До восхода Луны мы будем бесплотными призраками,
  видимыми, но неощутимыми. Когда над нашим горизонтом встанет Солнце
  Мертвых, как называют Луну проклятые огнепоклонники, тогда мы обретём
  плоть. Снова в наших жилах закипит кровь, старые страсти и обиды
  захватят нас. По древней Клятве, данной Ночью Ивана Купала, это будет
  длиться до скончания веков, или до Слова, которое разрешит Клятву.
  
  РАССКАЗ ПРИЗРАКА.
  
  - Я, - начал незнакомец, - Вано М. Я принадлежу к славному роду
  князей Картли, но наш род то богател, то проваливался в пучину нищеты.
  Наши владения располагались на торговом пути, которые соединяют Картли
  с Персией и, дальше,с далёкой и таинственной Индией. Поэтому мы
  быстро богатели, но проклятые кызылбаши, очередных шахов Аббассов, или
  Шапуров, шли через наши владения. Пылали сёла, женщины и дети
  скрывались в секретных убежищах, а мужчины гибли, или побеждали
  врагов на стенах замка. Сколько раз, после очередного нашествия
  нашему роду приходилось восстанавливать разрушенные стены,
  выкапывать золото и книги из тайников.
  - Но с воцарением Великого царя всей Грузии - и Картли и Кахетии и
  Мингрелии - Давида-Строителя нашествия прекратились и меня отдали
  побратиму отца князю Автандилу в аталыки. Аталычество - наш старинный
  обычай, при котором юноша до совершеннолетия воспитывается приёмными
  родителями, которые отвечают за приёмыша перед Богом и людьми. И
  аталык не смеет опозорить род премного отца и свой собственный.
  - Я не был единственным приёмным сыном князя Автандилу. Рядом со
  мною за обеденный стол садился Георгий С.
  Я намеренно не привожу тут фамилий, которые хорошо известны и
  поныне. Может кто из потомков, или родственников, примет за обиду
  простое и безыскусное повествование, поведанное мне Призраком, или
  князем Вано, как бы дико это не звучало.
  - Георгий, - продолжал Вано, - Был старше меня на год. Природа
  щедро наградила его ростом, силой. Неутомимый охотник, стрелок из
  лука, великолепный боец на мечах, он вызывал всеобщее восхищение, где
  бы он ни появился. Но любить, никто его не любил. Слишком тяжел был
  грех гордыни, возложенный на него природой.
  - Ещё десятилетним мальчишкой он жестоко дрался с пятнадцатилетними парнями. Избитый, он отлёживался и снова шел вдраку. Скоро он стал предводителем молодых парней в замке. Он непризнавал над собою ничьей власти, кроме власти нахарара, как главы рода и власти его дочери - прелестной Кетеван, Кето, как её звали все.
  - Прелестная и шаловливая, она была истинной владелицей замка.
  Суровый отец не мог противиться её желаниям и делал всё, что бы она ни
  задумала.
  - Девочек не отдают в аталыки, а сейчас я знаю, что немного
  строгого воспитания и послушания ей бы не помешало.
  - Отец всегда брал её на руки, подбрасывал к потолку и говорил
  своим звучным басом:
  - Клянусь, моя Кето не будет женою человека, в чьих жилах не
  течёт царская кровь!
  - При этих словах Кето заливалась звонким смехом, я и Георгий
  мрачнели. Но кто обращает внимание на двух малолеток?
  - Князь Автандил имел право так говорить. Его род был одним из
  самых родовитых в Картли, да и во всей Грузии. Часто, в кругу близких,
  он пренебрежительно отзывался даже о Багратидах. По его словам они
  вели свой род, правда, очень старинный, но от какого-то пришлого
  китайского царевича, который, растеряв войско, остался в этих горах.
  - Самой любимой игрой Кето была игра в царицу.
  - На широком парапете трубачи играли торжественный марш. Стайка
  служанок выносила ковер, высокое резное кресло, небольшую скамеечку,
  потому, что грозная царица Кетеван с этого кресла не доставала ногами
  до земли. Ставился стол для даров.
  - Торжественно, в зелёном, расшитом золотом бархатном платье
  выступала на парапет царица Кетеван. Впереди неё шли два воина в
  полном боевом наряде, сзади шли ещё два воина. Кетеван садилась в
  кресло, двое воинов скрещивали пики перед царицей, двое становились по
  бокам, чуть поодаль, клали на плечи алебарды.
  - Вперед выходил глашатай княжества и в полной тишинепровозглашал:
  - Грозная царица Кетеван изволит принимать посольства из далёких
  стран.
  - Показывалась процессия из десяти - двенадцать чумазых мальчишек,
  одетых в овчинные тулупы мехом наружу. Они изображали рабов из далёких
  стран. Однажды мне пришла в голову идея, вымазать их лица смесью сажи
  и бараньего жира и выдать их за негров. Идея имела у Кето шумный
  успех. Несколько раз такая процессия шествовала через двор, вызывая
  громкий лай собак.
  - За мальчишками двигались важно и чинно послы. Чаще всего это
  были мы с Георгием. Я любил читать книги, хотя Георгий и смеялся надо
  мною, говоря, что рыцарь не монах и уметь читать и писать, ему не
  пристало. Когда я однажды привёл в пример царя Давида-Строителя,
  Георгий умолк. С тех пор, он начал немного прилежнее учиться. Бродячий
  болгарский монах Никифор, Несущий Победу, как он перевел своё имя,
  обучил меня греческому языку, читать и писать. Я читал его единственное сокровище: книгу Кузьмы Индикоплитова "О круге земном".
  - Но обложке был изображен сам Козьма, высунувший голову сквозь
  небесную твердь и, с интересом, рассматривающего Славу Божию. Никифор
  часто говорил, что, если бы не наше кахетинское, то он давно бы ушел
  искать Край Земли.
  - Поэтому, когда я был в посольстве, я начинал свою речь:
  - Великая Царица! Слух о красоте и мудрости царицы Кетеван дошли
  до наших далёких земель. Я, повелитель сорока султанов, восьмидесяти
  царей, прибыл сам, чтобы убедиться, что слухи не врут. Но они
  бессовестно умалили Красотуеё лица и мудрость её речей. Прими же
  царица наши дары!
  - Безудержная лесть наших слов, наше преклонение перед нею дошла
  до грозного князя. Но он не принял во время меры, слишком весела была
  Кето, величественным жестом отсылая на кухню дары Георгия. Чаще всего
  это были улары, кеклики, добытые им на очередной охоте.
  - Мои дары состояли из блестящих камешков, найденных в ручьях, из
  темных плиток шифера, на которых, остриём кинжала, или мягким куском
  мела я рисовал целые картины. Они то и дали князю желанный повод,
  чтобы удалить нас из замка. Георгию уже было пятнадцать, когда Никифор
  подобрал камень, на котором был мой рисунок. Обычно они лежали в
  "казне" Кето, дожидаясь следующей большой уборки. На камне была
  изображена Кето и величественный Замок за её спиной.
  - Никифор долго что-то говорил князю и, с ближайшим караваном, мы
  поехали во дворец Метехи, ко двору Давида-Строителя, "для дальнейшего
  воспитания".
  - Наконец два провинциала увидели блестящий двор величайшего из
  Грузинских царей.
  Мингварухусцест - дворецкий долго наставлял нас, как вести себя
  на большом приёме, где нас представили царю.
  - Что же юные князья хорошего рода, держатся браво. А во время
  битвы будут моими порученцами.
  Большая честь, оказанная нам, вызвала зависть других княжеских
  детей, присутствующих в зале, но Георгий поднял голову и попросил царя
  направить его в полк.
  - Я уже достаточно большой, чтобы сражаться в первых рядах, а не
  стоять за царской спиною.
  - Эта речь не понравилась Давиду, но он только рассмеялся. Будь
  по-твоему, но после первой битвы ты придешь ко мне и расскажешь, как
  мои порученцы отсиживаются за моей спиною. Когда мы вышли погулять в
  сад, к нам подошли пять человек и стали задирать Георгия.
  - Ты, неумытая деревенщина, ты не был ни в одной битве и называешь нас трусами?
  - В начавшейся драке Георгий просто расшвырял своих соперников, но
  мне, на которого напал только один азнаур, пришлось хуже. Мы молотили
  друг друга кулаками, потом, сцепившись, мы катались по земле,
  награждая друг друга тумаками, и хрипели только одно слово: - Будешь,
  Так началась моя дружба с князем Ираклием Д.
  Мы проводили с ним всё свободное время, которого было немного.
  Сборы войска, бесконечные тренировки, походы. В первой же битве меня
  послали в самую гущу сражения с царским приказом: князю Джудошвили
  развернуть фронт. Я выполнил поручение, заработал первую из
  своих ран, скорее глубокую царапину. Стрела туркопула вошла мне в край
  доспехах и вышла из спины, не задев важных органов.
  После битвы Георгий при всех, на пиру, по случаю победы обратился к царю с восхвалением и попросил прощения, за то, что думал, что у порученцев лёгкая служба.
  Бледный от потери крови, я сидел рядом, и было приятно, что и мои
  заслуги были отмечены. Конечно, черноглазая Ануш, робко прикоснувшись
  к свежему шраму, спросила... Но оставим это.
  Тут же, на пиру, мы впервые увидели Тамар, дочь царя. Ей было
  лет четырнадцать, но её красота уже расцветала. Вокруг неё вились
  поклонники, впрочем, не переходя границ приличия и рыцарского поклонения.
  Первым её поклонником был, несомненно, Шота. Древний род
  Руставели воспитал величайшего поэта Грузии. Но немногим от него
  отставал и Бесики, поэт, чьей любовной лирикой была зачарована молодёжь. Около Тамар собрался круг людей, составивших славу Грузии.
  Мне с детства хотелось уметь хорошо рисовать и придворный художник, Арчил стал давать мне уроки живописи. Я быстро совершенствовался, боюсь, что немало золота из княжеской казны ушло на пергамент и краску. Но одну из книг, с моими миниатюрами хранила сама Тамар.
  Меня, по рекомендации Арчила отправили в Византию. Меня потряс
  этот город, пуп Вселенной, наполненный говором на всех языках мира.
  Гигантские башни, Храм Святой Софии, цистерны, в которых хранилась
  вода для всего города, ипподром, торжественный выход базилевса, всё
  наполняло мою душу каким-то торжеством. Мне удалось привлечь внимание
  самого базилевса Алексея Комнина и его высокоучёной дочери Анны. Она
  долго расспрашивала меня о Грузии, с которой у Византии были давние и
  тесные связи. Еще римские легионеры построили в Дарьяльской теснине
  свою крепость, чтобы обезопасить Грузию от набегов с севера"
  Тут я прервал речь Призрака и сказал, что я видел эти развалины,
  которые в народе считаются "Замком царицы Тамар". Вано обрадовался,
  что имя его царицы не забыто, а я, благоразумно умолчал об образе
  Тамары, запечатленном Лермонтовым.
  Вано продолжал:
  - Возможно, часть моих рассказов легла в исторические хроники,
  которые прославили имя Анны, как она прославляла в них имя своего
  отца.
  Но византийское искусство было мертво. Скованное невежественными
  фанатиками, для которых малейшее отступление от канона было тяжким
  грехом, оно повторяла само себя.
  Там же я увидел и русских бояр. Они никогда не снимали своих
  драгоценных шуб, высоких шапок с драгоценным мехом, но были смелы и
  приятны в общении. Зная, от монаха Никифора болгарский, я быстро
  овладел и русским. Мне вообще языки даются легко.
  Особенно я сдружился с боярином Иваном Пронским. Он называл меня
  Вано, а я его Ваня. Много было выпито вина, мы тешились игрою на
  мечах, Ваня показывал мне своё вооружение. Стоя на границе двух
  враждебных народов - легковооруженных, стремительно передвигающихся
  кочевников и закованных в тяжкие панцири псов-рыцарей, как называл их
  Ваня, русские воины приняли уникальный набор оружия, годного и против
  рыцарей и против степняков.
  Тут я впервые увидел бехтерец - на прочную кожу были нашиты
  стальные пластины. При движении, казалось, что это огромный змей
  ворочает своей чешуёю. Тяжелый пластпнчатый лук не мог натянуть никто
  из моих знакомых. Шестопер и чекан легко пробивали тяжелую броню.
  Если бы у русских и грузин не было заносчивых князей, если бы...
  Но история шла так, как шла.
  Меня и моего друга возмущали легкомысленные византийские девки,
  впрочем, очень красивые. Привыкшие к строгости отношений, к понятию
  Честь, мы не заглядывались на них. Я восхищался силой Ивана, он был
  просто потрясён моим умением рисовать.
  - Эх, Вано! Приехал бы ты на Русь, увидел бы наши леса, рассвет
  над бором, ты бы понял, какая красота бывает в мире. Мы поклялись,
  что, при первой возможности погостим друг у друга, и свою клятву мы
  сдержали.
  Здесь, у православных монахов, я впервые узнал, что для Тамар
  ищут князя одной с ней веры. Нас окружали царства и султанаты, у
  которых вера была для нас неприемлема. Греческий царь - базилевс не
  имел сына, и оставались только князья Руси. Для нахараров этот брак
  был приемлем и потому, что русский пришелец, не имея корней в тране,
  не мог он при вести с собою серьёзную военную силу. Вследствие этого,
  он не мог стать самодержцем Грузии и серьёзно влиять на распределение
  власти в стране.
  Мы с Иваном бродили по Царьграду, как его называл Иван, и
  удивлялись громадам зданий, на шумную толпу, на обилие разных товаров.
  Но Ваня печально смотрел на распущенное, шумное наёмное войско.
  - Это не войско, а вооруженная толпа разбойников и серьезной
  войны они не выдержат.
  - А телохранители Алексея - спафарии? - спрашивал я.
  - Эти гиганты в серебряных латах хороши для парада, чтобы
  пускать пыль в глаза. Для того чтобы владеть искусно оружием, надо
  усердно тренироваться в боевом его применении, а не только в показных
  приемах. Наиболее серьезной военной силой здесь являются мои
  соотечественники и варяги. Они не предадут нанимателя, их нельзя перекупить.
  Варяги жили в своих казармах, где они установили культ Одина и
  Тора. Варяги радушно принимали Ивана и меня. Они были рады услышать
  несколько слов на родном языке, которым Ваня немного владел. Они
  передавали Ивану приветы и дары для далёкой Родины. Дары были очень
  ценные, и я удивлялся, как варяги доверяют словам недавнего знакомого.
   - - Скоро я возвращаюсь на Русь, там дары пойдут с другими людьми
  - или купцами в Новом Граде, или варягами, изрядное количество которых
  служат при стольном граде Владимире.
  - А дойдут ли дары до далёкой Скандии, или Дании?
  - В нашем народе нет воровства, купеческое слово тоже верное.
  Если посланец будет жив, дары дойдут до родича.
  Через несколько лет, уже в Картли, я услышал о разграблении папистами-крестоносцами Константинополя. Величайшая империя перестала
  существовать. Как и предсказывал Иван, наёмное войско не выдержало
  удара кованых полков крестоносцев, варяги и славяне полегли в неравной
  битве с "защитниками Гроба Господня". Графы Боэмунд и Роберт,
  предводители войска, были озабочены только наживой. Как часто благое,
  даже благочестивое дело обернулось трагедией для народа. Народ там не
  имел оружия и не защищал город. Алексей Комнин, доверившийся
  крестоносцам пожал плоды своей близорукости.
  В Грузии тоже назревала очередная война, и мы не могли послать
  войско на защиту оплота истинной веры.
  Небольшое Латинское королевство, созданное крестоносцами на
  руинах Византии вряд ли просуществует долго.
  Я был разочаровался в византийском искусством и решил вернуться
  в Грузию
  Когда я вернулся, как знатока русского языка меня включили в
  состав посольства, которое направилось на Русь, чтобы просить князя
  Милославского, дать своего сына, который должен был стать мужем Тамар.
  Перейдя через опасные теснины Дарьяла, едва не погибнув в лавинах, мы достигли Великой степи. По словам купцов, сопровождавших
  нас, она тянется на Восток до самого моря, где живут раскосые,
  жёлтолицые люди. Никто из купцов там не был, путь занимает, при
  благоприятных обстоятельствах три - четыре года, но, иногда оттуда
  привозят удивительные вещи, равных которым у нас нет. Шелк и фарфор
  приходят только из Чины, как называется эта страна, но владыки мест,
  по которым идут караваны , не любят, когда от местных купцов уплывает барыш.
  Наш караван долго двигался в теснине гор, преодолевая все
  препятствия, пока не вышли из узкой щели Дарьяла на равнину. Мы ехали
  на Русь по широким степям. Посетили удивительное место. Среди степей
  возвышались родные горы, из которых, как и в Тбилисо текли целые реки
  кисловатой, вкусной вода. Мы стояли там несколько дней, купались,
  поили лошадей, которых просто нельзя было увести от воды. Через
  несколько дней пути, степь закончилась и пошли глухие леса. Мы были
  только рады уйти с такого места, где тебя видно за несколько поприщ.
  Нам повезло, мы не встретили большой орды кагана Кобяка, но стычек с
  мелкими шайками хватало.
  Наконец, мы добрались до первого русского города, когда уже
  установился санный путь. В широких розвальнях нас, укутанных в такие
  шубы, что на Востоке их могли бы себе позволить только богатейшие
  владыки, мы не чувствовали мороза.
  Когда мы приехали в стольный город Владимир, я был поражен,
  услыхав от одного из воевод, стоящих на приёме в полной броне:
  - "Гамарджоба, Вано!"
  Это был мой друг Иван, с, которым мы так славно провели время в
  Царьграде.
   - И здесь мы проводили время не хуже. Пиры сменялись медвежьей
  потехой, княжеской охотой.
  Когда я первый раз увидел русского медведя, разъярённого,
  вставшего на дыбы, поднятого из теплой берлоги, грубо разбуженного от
  зимнего сна, я понял, почему мои друзья говорили о нем иносказательно
  - Хозяин, Тот. Медведь был поистине громаден, стремителен в движении.
  Если бы не великолепные псы, не знаю, чем бы окончилась охота. Псы
  хватали великана за ляжки, за коротенький хвост. Медведь стремительно
  вертелся, одну собаку ему удалось цапнуть кривыми когтями. Бедняга
  отлетела бездыханной. Но это только добавило боевой злости остальным.
  Псы были великолепно обучены и держали медведя в постоянном
  напряжении. Когда Иван подошел с одною рогатиной к зверю, тот
  выпрямился, пошёл на нового врага. Широко раскинув лапы, распахнув
  горячую пасть, он был великолепен и неописуемо страшен. Я весь
  напрягся, но Ваня смело подошел к разъярённому зверю, ударил его
  рогатиной, или, как здесьговорят, "рожном" и утвердил его в землю.
  Остановленный прочной рогатиной, которая погружалась всё глубже и
  глубже в тело медведя, пока не дошла до сердца, медведь боролся до
  конца, пока не упал на холодный снег. Псы жутко выли, хватали
  разгоряченными пастями кровавый снег, но не приближались к медведю со
  стороны его мощных лап.
  Княжеская охота была у русских репетицией войны, а также средством пополнить запасы мяса.
  Здесь меня полоснул жёлтыми клыками вепрь, которого русские
  считают самым опасным зверем леса. Защищая выводок, вепрь бьётся до
  конца. Немало князей и воинов погибло под его ударами, когда он бьет в
  ноги и рвёт ребра, как корни при кормёжке. С охоты мы везли громадное
  количество битого зверя, оленей, вепрей, свинины, зайцев. Из добытых
  мною трех волков, мне сшили великолепную шубу, при запахе которой наши
  псы, когда я вернулся домой, завыли, поджали хвос и бросились врассыпную. Но лежать в этой шубе на санях, в русские морозы было одно
  удовольствие.
  Из-за Камня, как русские называют длинную гряду гор, где-то далеко на востоке, привозили целые связки драгоценных мехов соболя,
  куницы, колонка. Меха никто не считал по штукам, их выдавали из
  княжеской казны "сороковками". Именно столько шкур надо было для
  "постройки" одной шубы. Местные модницы щеголяли в шубках из "собольих
  пупков". Легкий, блестящий, драгоценный мех великолепно грел на любом
  морозе. А морозы здесь бывали знатные. Плевок не успевал долетать до
  земли, как превращался в лёд. Тут не было зазорно сказать совершенно
  незнакомому человеку, даже если это встречная красавица, что у того, или у нее
  побелел нос, или уши. Эти варвары оттирали пострадавшее место тем, что
  и служило причиной обморожения - снегом. Меня охватывала дрожь при
  одной мысли об этом виде лечения, но, как-то одна красавица, подошла
  ко мне и стала растирать мне лицо, сначала колючим, а затем, теплым
  снегом, я понял, что хозяева знают, как лечить "подобное подобным",
  как завещал нам великий лекарь Абу Али ибн Сина.
  Мы стояли обедни, заутрени в удивительных русских храмах. Не
  имея камня, они возводили крепости, церкви, дома из одного только
  дерева. Железо быстро истлевает в этом сыром климате, и русские делали
  всё на деревянных скрепах.
  Мужики, собравшись, по обету одного из них, который давал обет
  для избавления от опасности, за один день ставили церковь, которая так
  и называлась "обыденка". Часто я наблюдал, как мужики виртуозно
  владеют топором. На войне их топор, насажанный на длинную рукоять,
  становился страшным оружием. Боевой топор, которые так любили русские
  богатыри, был только немного тяжелее и крепче плотницкого. И Иван
  тоже, не утерпев, иногда брался за топор и выделывал коньков, петухов,
  которых ставили наверх крыши.
  - Ить конёк, он счастье приносит, а петух от нежданной беды
  стережет, - Говорил он на мои недоуменные вопросы. Я представлял себе
  князя Автандила, который ладит своему крестьянину крышу, и весело
  смеялся. Князю такое только в страшном сне может присниться.
  Но и горели эти деревянные города регулярно. Не раз и не два, во
  время строительства деревянного дома я слышал, как мастер кричит:
  - Ну что ты ставишь бревно южной стороною, ставь северною!
  Подойдя к такому мастеру, я спросил, какая разница, бревно ведь
  круглое?
  - Видишь ли, - пояснял мастер, - Дерево на северной стороне
  плотнее, между кольцами расстояние меньше, дом то и простоит дольше.
  - Но вас регулярно посещают пожары, разве дом простоит долго?
  - А ничего, надо делать на совесть, а там Бог рассудит, какому
  дому стоять, а какому гореть, по грехам нашим!
  Русская баня меня совершенно покорила. Для нас, имеющих мало
  леса, такой бани не построишь, но в русской бане мы парились каждый
  четверг.
  Сговорив Тамар за князя Юрия, как русские называют Георгия, мы
  двинулись в обратный путь. С собою я подбил поехать Ивана, который
  состоял в посольстве и в свите князя Юрия. Иван ехал, с любопытством
  озираясь по сторонам. Когда мы проезжали прикавказские степи, он с
  изумлением смотрел на Ошхомахо, как Эльбрус зовется у осетин.
  - Неужели снег никогда там не тает?
  - Никогда!
  - Чудны дела твои, Господи! - говорил он крестясь. Дарьял совершенно его покорил, грохочущий Терек, так не похожий на спокойные, широкие реки Руси, облака, которые были ниже нас, приводили его в какой-то восторг.
  - Выше леса стоячего, ниже облака ходячего был Иван-дурак, а
  Ванька Пронский и того выше забрался.
  В Дарьяле мы узнали, что муж едет не к дочери царя, а к самой
  царице. Закатилось Солнце Грузии, умер великий Давид-Строитель.
  Когда окончился срок траура, в Кафедральном соборе, в резиденции
  Цветис Цховреба, там же, где похоронен Давид, состоялась свадьба Тамар
  с русским князем.
  Посольство русских мы принимали со всем своим, уже и тогда
  прославленным гостеприимством. Иван просто наслаждался нашими
  красотами. Всё приводило его в восторг - и наши красавицы, не
  отводящие огненных глаз от широкоплечего, с густой, окладистой русой бородой молодца, и наши храмы, и наши бани, которые он попробовал в Тбилисо
  После окончания праздников, я направился в Исфаган, для обучения
  мастерству художника, и, одновременно как глаза царицы в этом,
  враждебном нам государстве. Мы поехали вместе с Иваном.
  Иван ехал, с любопытством озираясь по сторонам.
  Но, когда мы начали движение по Персии, его восторги немного
  утихли.
  - Тьфу, пропасть, - плевался он при виде девушек с обнаженными
  животами,
  Меня приводили в восторг персидские миниатюры, в которых
  красавцы, на тонконогих конях везли прелестных девушек в цветущий сад.
  Резные серебряные блюда, украшенные тонкой резьбой, персидский шелк,
  персидские ткани, кумганы, богато усеянные бирюзой и рубинам,
  казалось, вышли из-под рук мастера мастеров.
  Но страною владел шах-ин-шах Шапур, который поклялся ввести
  всюду огнепоклонничество.
  Нам с Иваном, была глубоко чужда это идолопоклонство, с их
  Башнями Мертвых, куда, без всякого погребения бросали тела умерших, их
  гаремы, куда собирали девушек и женщин, не обращая внимания даже на
  кровное родство. Мы всегда были готовы покинуть страну. Но, когда
  Иван, в пылу спора о вере так двинул их мага-огнепоклонника, что того
  пришлось бросить в Башню Мертвых, нам пришлось бежать.
  Погоня настигала нас, когда Иван спрятал нас в воде, заставив
  дышать через тут же срезанный камыш. Было очень трудно, но погоня
  прошла мимо.
  Вернулись мы очень вовремя.
  Гордый, мужественный, привыкший к беспрекословному подчинению
  женщин, русский князь не ужился с Тамар. Властолюбивая царица не
  хотела делить власть ни с кем, а князь не имел воинской силы, чтобы
  взять эту власть. Быть только мужем, он не мог.
  Иван отправился на Русь, с богатыми подарками и мы больше так
  ничего и не узнали друг о друге.
  Я ещё справил одно посольство, пока не настало время страшных
  чудес.
  Тамар решила выйти замуж за горского князя Давида Сослана.
  Видно, она хотела, во первых, обезопасить страну от набегов с севера,
  а потом, имя Давида напоминало ей отца.
  Венчание устроили в маленькой придорожной часовне, на границе
  Грузии и Осетии. Маленькое здание было богато украшено коврами, Сослан
  принес в подарок несколько пудов свинца, потому, что князь владел
  Садонскими рудниками.
  Но и этот брак не принес Тамар счастья. Через некоторое время
  князь уехал воевать Гроб Господень. Вернувшись, он много говорил о
  своих подвигах в Аккре, в Иерусалиме, но это уже никому не было
  интересно.
  А надо мною и Георгием свершилась неумолимая Судьба.
  Прошло десять лет, с того, уже далёкого дня, как нас с Георгием
  поручили заботам Папуа, дворецкого князя Автандила. До меня доходили
  слухи о том, что сыновья местных князей сватаются к Кето, но было
  также известно, что она всем отказывала.
  Меня обнимало много женщин за эти годы, персиянки и гречанки,
  грузинские девушки были бы не прочь, увидеть меня своим мужем, но в
  сердце у меня царила одна Кето. Теплилась робкая надежда: не меня ли
  ждет она, так хотелось в это верить.
  За месяц до Иванова дня, взяв богатые дары, я отправился к замку
  князя Автандила. Путешествие было нетрудным, мне удалось добыть
  сведения, позже полностью подтвердившиеся, что Шапур собирается на
  войну в Белуджистане. Племена, населявшие эту страну - луры, белуджи,
  бахтияры никогда не славились своим богатством, зато пользовались
  известностью непревзойденных воинов. Может быть, жадное внимание
  Шапура привлекли месторождения бирюзы, рубинов и лазурита, которые
  находились в провинции Бадахшан? Как бы то ни было, Шапур увяз в
  горной войне с неукротимыми племенами, Грузия получила передышку.
  Кругом цвели сады, я скакал впереди своего немногочисленного
  отряда, сердце моё пело. Скорее, скорее, понукал я верного коня, и тот
  косился на меня фиолетовым глазом: я никогда его так не подгонял.
  Одолев подъем, который, впрочем, раньше не был таким крутым, как
  потом, я предстал перед князем и его красавицей дочерью.
  Князь обрадовался мне, обнял меня, пожурил, что такой известный
  дипломат (это не мои, это его слова), совсем забыл родной очаг и не
  появлялся уже много лет. Но Кетеван мне только холодно кивнула.
  Я был поражен произошедшей в ней переменой. Вместо прелестной
  девочки, передо мною стояла настоящая величавая красавица. Да что
  говорить, портрет, написанный мною, не передаёт и сотой части
  очарования, присущего ей. Но острый глаз художника, заметил на лице
  выражение скуки, высокомерия и надменности, совершенно не присущие
  прежней Кето. Мы прошли в покои князя. Я бросился к его ногам и
  попросил отдать мне в жены Кето.
  Князь поднял меня, усадил, как равного рядом и с горечью в голосе сказал:
  - Дорогой Вано! Когда тебя и Георгия привезли сюда, я подумал,
  что в замок приехал кто-то, кому я передам Кето и свои владения. У
  меня не было сына, Кето была моим единственным ребенком. Я всем
  сердцем полюбил вас и смотрел на вас, как на своих детей. Но я слишком
  баловал её, вбивал ей в голову мысль о том, что только царь, или
  Румейский король достойны быть ей парой, да и в этом случае она,
  богиня снизойдет до царского величия. Теперь я пожинаю плоды своего
  безумия. Но я не запрещаю тебе попытать счастья. Ты можешь предложить
  ей руку и сердце. Женщина всегда остаётся загадкой для мужчины, даже,
  если она его родная дочь. От всей души желаю тебе удачи, потому, что
  желаю счастья своей дочери. Георгий слишком горд, а два гордеца в доме
  - не к добру. Но будет так, как решит Кето.
  Я смотрел на него и не верил глазам. Вместо гордого нахарара,
  прозванного Мечом Грузии, военачальника, одержавшего множество побед,
  человека, чьё имя гремело во всех сопредельных странах, около меня
  сидел старец, маститый и убелённый сединами, но сломленный горестями.
  - Только не торопись, пусть Кето хорошо присмотрится к тебе.
  Князь встал и повёл меня осматривать замок, в котором было много
  новых построек. Величественный Зал для торжественных приёмов привел
  меня в восторг, я спросил князя, как он собирается украсить этот зал.
  - Я хотел бы пригласить живописца, который написал бы тут, -
  князь указал на одну из сторон, - портрет моей Кето, чтобы и в веках
  была прославлена её красота. Но я не знаю такого, которому я бы
  доверил эту работу.
  - Батоно, - вскричал я, - Перед тобою, смею сказать лучший живописец Грузии. Доверь мне эту работу, и века увидят несравненную
  Кетеван.
  - Разрешение мне было дано, я с энтузиазмом взялся за дело. Работа
  по сырой штукатурке - написание фресок, была мне хорошо знакома.
  Закрыв двери зала, допуская туда только штукатуров, выписанных из
  Метехи, я с увлечением принялся за дело. С тайной радостью я написал
  портрет Георгия на простенке, отделённого от Кето проёмом двери.
  Изобразив его стоящего прямо, положившего руки на перекрестие
  меча, я не знал, какой зловещий символ я изобразил. На стене,
  примыкающей к той части стены, где я изобразил Кетеван, я нарисовал
  себя стоящего спокойно, и, только глаза художника следили за Кето.
  Закончив роспись зала, я отправился к себе, переоделся в свою
  лучшую одежду, взял диадему, которую я перекупил у шемаханской царевны
  и пошел искать Кето.
  Ноги мои прилипли к полу, язык замёрз в гортани, когда я,
  случайно услышал как Кето, смеясь, говорила своей камеристке:
  - И ты представляешь, Марьям, что этот Вано приехал сюда просить
  МОЕЙ руки. Может где-то быть маляром - почётное дело, но я не выйду
  замуж за него. Наверно у него не всё благополучно в роду, его матушка,
  наверно согрешила с каким-нибудь богомазом.
  Язвительный смех камеристки и сейчас звучит у меня в ушах.
  Шатаясь, я вышел в залу, разбудил штукатуров. На оставшейся
  стене, на которой я, вначале нарисовал райский сад, я изобразил символ
  гордыни, одного из семи смертных грехов. Увенчанный золотой коронкой
  Вишап направлялся прямо к Кето, минуя спокойно стоящего Георгия.
  Как страшно исполнилось моё пророчество.
  На дворе послышался шум. Я вышел и увидел Георгия, который тоже
  решил попытать счастья.
  Тем же вечером, сидя в проеме окна, я увидел Георгия и Кето,
  которые прогуливались под окном. Они остановились и мне хорошо было
  слышно каждое слово.
  - Милая Кетеван, я прошу тебя стать моей женою!
  Но Кето перебила его. Её голос стал скрипучим и неприятным.
  - Что у меня за несчастная судьба! То какой-то маляр набивается
  в мужья, то наёмный вояка! Я не выйду замуж ни за кого, кроме царского
  отпрыска и неизвестно, кто кому сделает честь своим выбором.
  Как громом пораженный, стоял Георгий. Он не сразу понял, что ему сказала Кето. Он вскричал:
  - Какой маляр!?
  Я выпрыгнул из окна и остановился перед ними.
  - Маляр - это я, князь Вано М., любимец царицы Тамар, самый
  искусный дипломат Грузии, - Как можно спокойнее сказал я.
  Лицо Георгия побагровело, он выхватил меч. Я тоже, но Георгий
  поднял меч вверх и страшно напряженным голосом произнес:
  - Клянусь Ночью Ивана Купала, которая будет завтра, эту гордячку
  пусть постигнет её судьба. Даже если её будет готов сожрать Вишап,
  клянусь Ночью Солнцеворота, мой меч не поднимется в её защиту! Даже,
  если мне придется видеть это семьсот лет.
  - А я клянусь Ночью Солнцеворота, даже, если мне придется защищать Кето семьсот раз и семьсот раз погибнуть при этом, ни один вздох сожаления не сорвётся с моих губ!
  Слово, выпущенное на свободу, становится разящим кинжалом Судьбы.
  Кето только фыркнула при этих клятвах и ушла, заметив, что хорошо бы этим олухам подраться, да и перебить друг друга.
  Мы и не ведали, какие жуткие силы вырвется на волю при необдуманно данных клятвах.
  Мы не стали драться друг с другом, делить нам было нечего,
  Обнявшись, друзья с детства и новые друзья по несчастию мы направились
  в духан и здорово напились в эту ночь.
  Проснулся я с тяжелой головой. На дворе стоял невероятный гвалт.
  Когда я выглянул наружу, то увидел, как в ворота въезжает новый
  караван. Редкие в наших краях верблюды, великолепные лошади гордо
  несли свой груз.
  Но вот Луна уже поднимается, моё время кончилось. Заклинаю тебя,
  молчи, ты сейчас увидишь конец этой истории, но если тебе дорога
  жизнь, молчи. Еще одно - ты должен нас покинуть, пока Солнце не сотрет
  последние звезды той ночи, что ещё будет. Иначе, к уже имеющимся
  легендам об исчезновении людей добавится ещё одна. Мы все оденемся
  плотью и кровью, ты можешь кушать и пить на нашем пиру, если тебе
  улыбнется какая-нибудь служанка, не теряйся, но говори только самое
  необходимое. Ты будешь всё понимать, но ради самого себя - МОЛЧИ!
  В эту секунду лучи полной Луны залили широкий двор. Всё вокруг
  волшебным образом переменилось. Замок встал во весь рост, он гордо
  высился, как в момент своей славы. По двору забегали служанки. Стало
  светло, как днём, да это и был день, день накануне Ночи Солнцеворота.
  Призрак, нет, не призрак, а князь Вано подвёл меня к величавому,
  седоусому человеку, одетому в коричневый архалук, с великолепной
  саблей на боку.
  Отрекомендовав меня как гостя из далёких краёв, князь Вано
  отошел. Неожиданно во дворе загалдели, шум достиг апогея, во двор
  неспешно вошел караван. Видимо, это был тот караван, о котором говорил
  Вано.
  Караван-баши что-то крикнул на незнакомом, гортанном языке, по
  двору забегали слуги, верблюды сели, вьюки расседлали, и в поле моего
  зрения появился он.
  Высокий, статный, одетый в мелкочешуйчатый бехтерец, он имел
  самый достойный вид, но, производил странное впечатление. Я никак не
  мог уловить выражение его глаз. Слишком смуглое лицо, было увенчано белоснежной чалмою. Длинная сабля из струйчатого булата в великолепных ножнах, украшенных поистине царскими изумрудами висела на боку.
  Ко мне подошел князь Вано и пригласил в трапезную. Когда все
  расселись, Автандил встал и произнес молитву.
  - Почему это делает князь? - спросил я шепотом Вано.
  - В доме нет священника, старый умер, а монах Никифор куда-то
  ушел.
  Когда молитва была прочитана, князь Автандил обратился к вновь
  приехавшему, попросил гостя рассказать, кто он и из каких краёв.
  Гость встал, я, наконец, смог его разглядел. Высокий, со смуглым
  лицом, с высокими скулами, с головой, увенчанной золотой короной он
  начал:
  - Я Наг, царь Нагов из далёкой Индии. - Зная, что в Индии
  нагами зовут кобр, я хотел закричать. Я понял, кого напоминает мне
  этот пришелец. Смертельно опасная змея встала на хвост, раскачиваясь,
  она выбирала, кому нанести последний укус. Но Вано дернул меня за
  полу пиджака с такой силой, что я сразу вспомнил его предупреждения.
  - Не мешай Судьбе свершиться, - шепнул Вано.
  При словах Нага о том, что он царь и властелин, Кето внимательно поглядела на него. Глаза их встретились, и по залу как бы пробежала искра. И потом, где бы она ни была, глаза Кето неотрывно смотрели на Царя Нагов.
  - Пир продолжался до вечера и, наконец, стало совсем темно. В зале зажгли факелы и свечи. Около стены стоял спокойно князь Георгий. Его поза была в
  точности похожа на ту, в которой Вано её изобразил. Могучие руки спокойно лежали на перекрестии меча, по светлой броне бегали блики от
  факелов. Пришелец встал, и начал речь:
  - Великолепная и мудрая царица Кетеван! Даже до далёкой Индии дошла молва о вашей прелести. Я предлагаю Вам стать моей женою и царицей Индии! Кетеван встала, её глаза неотрывно глядели на Нага, и я понял, что она зачарована. Или загипнотизирована, как говорят сейчас. - Она встала, медленно поправила волосы и начала говорить:
  - - Я... - Тут её речь была грубо прервана. В зал ворвался монах в коричневой домотканой рясе, весь всклокоченный, с растрёпанными волосами. Он высоко держал деревянный
  крест и дико кричал:
  - Ночь Солнцеворота началась, но я успел! Именем Господа нашего, заклинаю тебя, Сатана, яви свой истинный лик! Извергаю тебя из рода людского, провались ты в ад, из которого вышел!
  Посредине зала стоял огромный Дракон, или Вишап, как его зовут в
  Грузии.
  Князь Автандил закричал:
  Георгий, спаси Кетеван, и она станет твоей женою! -
  - Но Георгий холодно ответил:- Я поклялся и не изменю клятве.
  - Тем временем Кетеван шла к Нагу, не глядя по сторонам,
  как зачарованная птичка. Вано прошептал:
  - Теперь моя очередь умирать!
  - С обнаженным кинжалом он прыгнул, заслоняя собою Кетеван.
  Вишап разинул пасть, зашипел, как струя перегретого пара.
  Могучая лапа припечатала Вано к полу, ужасный хвост взметнулся, и Вано был разорван почти пополам. Страшная голова повернулась, Кетеван сделала
  шаг вперед. Какая-то сила толкнула меня вперед и, не помня себя, не
  помня всех клятв, я шагнул вперед и закричал:
  - Князь Георгий, да Жора, наконец! Проснись, убей злого Дракона, наплюй на клятву, данную в минуту горести, когда ты не помнил себя, и исполни долг Воина и Рыцаря!
  - Вишап оглянулся, длинный хвост взметнулся. Спиною я вышиб трехметровой вышины двери, всеми ребрами пересчитал ступени, и растянулся на дворе. Когда я очнулся, на дворе было светло. Покрутив головою, удивившись длинному и такому связному сну, я шагнул вперед и зашел в зал. Картина разительно изменилась. На изображенном с неподражаемым искусством полу валялась отрубленная голова Вишапа, Кетеван стояла, прижав руки к лицу. Георгий стоял, подняв меч. Вано нигде не было видно.
  Внезапно пол мягко качнулся, под землёю прокатился гул. Выбежав
  во двор, я дико закричал. По всему двору, из каждой щели выползали
  гады. Большие и маленькие, черные и светлые, они ползли в мою сторону.
  Не помню, как я спустился с кручи, не помню, как я доехал до дома,
  очнулся я только тогда, когда жена, плача и причитая, смазывала мне
  грудь какой-то мазью. Через грудь тянулась багровая полоса, похожая на
  след от бича. Полоса горела, мазь щипала, незнакомый запах бил в нос.
  Платье пришлось выбросить, что молодому инженеру было накладно. Свою
  клятву молчать я выдержал. Прошло достаточно большое количество лет, а
  я и сейчас не знаю, что тут явь, то тут сон. Но замок, как я слышал,
  был разрушен до основания локальным землетрясением, и больше никто не
  увидит замечательные фрески и не услышит невероятный рассказ Призрака о любви и ненависти, гордыне и тщеславии..
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"