- Однажды Катина сноха поехала в Ленинград. Ну, села в поезд и едет себе...
Я усаживаюсь поудобней, потому что история может оказаться длинной, даже слишком длинной, и вдруг со мной случится конфуз - я задремлю и клюну носом, или того хуже - свалюсь со стула. Про Катю и ее сноху я знаю немало, хотя их самих никогда не видела, да и вряд ли увижу. В Ленинграде я тоже никогда не была и уж совершенно точно не побываю, может быть, с Санкт-Петербургом мне повезет больше. Но это так, к слову.
Когда Бабтоня заводит свою очередную историю, то всегда начинает ее с эпического "однажды". А я пью чай или рассматриваю бесчисленные чайнички, кувшинчики, салфетки - это зависит от того, где именно нас накроет волна Бабтониных воспоминаний, и даю команду (про себя конечно): пошли! И вот перед моим мысленным, так сказать, взором начинает свое совершенно беззвучное шествие стадо слонов. Почему именно слонов а, например, не верблюдов или баранов и для меня самой остается загадкой, но так уж сложилось.
"... и вот она чуть было не померла родами..." - это мимо меня проходит первый слон. Я прилежно разглядываю вожака, его огромные грязно-серые бивни, складки на толстой шкуре. Ага, вот на меня насмешливо глянул круглый черный глаз. Слонище медленно шествует своей дорогой, а за его хвост цепляется хоботом следующий слон, чуть поменьше: "...а Робе́рт однажды возьми да и упади со стремянки, да сломай ногу...". Да уж, некий Роберт с ударением на втором слоге, как я посмотрю, был большой любитель создавать проблемы не только себе, но и своим ближним, и его сломанная нога это так, семечки по сравнению с другими Робертовыми художествами. Но вот наконец и слон Роберт со стремянкой протопал мимо, а за ним еще один. В общем, эта вереница может тянуться очень долго, а иной раз пройдут пять-шесть слоников и все. И тогда я недоверчиво смотрю вслед последнему - эй, ты точно последний? Алло, может быть, я ошиблась? А его хвост и все что к нему прилагается, выражают некоторое снисходительное презрение ко мне.
Ну что поделать, если все истории Бабтони имеют только прошедшее время. Вот она и склеила некую цепочку событий в кольцо и гоняет ее по кругу. Я смотрю это заезженное кино в сотый раз и ничего, иногда даже вполне искренне подыгрываю, не сидеть же ей в кинозале одной.
А Люшка все начинает с непредсказуемого "вдруг". Вечно она кого-то встречает или теряет. Я просто поражаюсь, как много самых немыслимых вещей происходит в непосредственной близости от Люшки. Да, что-то такое в этом "вдруг" есть. Какие уж тут слоны и верблюды. Люшка вбрасывает мяч, и игра начинается, и я слежу за ней, разинув рот.
Ну а как же я? Как быть со мной? Соберись я кому-то рассказать о себе, то с какого слова начать? Вообще-то был большой соблазн пойти по Люшиным стопам, тем более что у меня с моей грацией и ловкостью таких "вдруг" можно набрать несметное количество. Но не получилось. Потому что история сама решила начаться с одного совершенно обычного вечера, когда ничего не было разбито и опрокинуто, и не было замечено никаких знамений типа: "и тут старинные напольные часы, много лет назад остановившиеся, вдруг глухо пробили тринадцать раз...". Ничего такого они вытворять не стали, стояли себе тихо в коридоре и помалкивали, и Полковник...
Полковник в тот вечер как всегда без стука распахнул дверь моей комнаты, хотя мне, между прочим, было на тот момент пятнадцать лет. А вежливые люди, как известно, обычно в таких ситуациях стучатся, а не вламываются запросто к человеку, да еще к девушке. Всё это известно кому угодно, но только не Полковнику.
У него имеется куча всяких противных привычек, а главное, он всегда может, топая как разъяренный носорог, пронестись по коридору и, вот как в тот вечер, - бац! - совершенно неожиданно распахнуть дверь твоей комнаты. И вот Полковник стоит черным силуэтом на пороге и шарит рукой по стене, нащупывая выключатель. Он, видите ли, терпеть не может закрытых дверей, темноты, ничегонеделания.... Да мало еще чего он не терпит, хотя бы меня, к примеру.
Но именно из темного окна был хорошо виден снег, косыми линиями штриховавший густые сумерки декабря. Навалившись грудью на подоконник и прижав лоб к холодному стеклу, я целую вечность могла смотреть то на этот снег, то на соседского сеттера Мики, гонявшегося по двору за только ему видимой добычей. Конечно, я не могла отсюда видеть ни веселых шоколадных глаз, ни влажную шерсть на аккуратной красивой голове, но мы с ним были хорошо знакомы и всегда при встрече здоровались и улыбались друг другу. Георг сидел рядом со мной и тоже таращился в темноту. Его здоровенная круглая башка была неподвижна, но я нисколько не сомневалась, что ни одно движение пса, мячиком скакавшего внизу, не осталось незамеченным. И я запросто могла угадать ленивые мысли Георга о том, что только распоследний идиот может носиться по снегу, вместо того чтобы с комфортом сидеть на уютном подоконнике.
А снег... я давно заметила, что если смотреть на него долго-долго, то начинает казаться, что тяжелая башня дома все-таки оторвалась от земли и летит теперь в черную бесконечность. И я все пристальнее всматривалась в исчирканную снежинками темноту - а вдруг мимо тяжело и величественно пролетит какой-нибудь другой дом, и в таком же темном окне я угадаю чей-то силуэт и мы, невидимые, помашем друг другу - привет! Да, я летала именно так, в этой вот махине, а не на каком-то там самолете, тем более что на самолете мне никогда летать не приходилось, и летающий дом почему-то представлялся легче. А потом мой дом торжественно приземлялся ТАМ, где живет мама.
Вот в этом месте моя фантазия неизменно давала сбой, потому что я никак не могла решить, какая ТАМ погода, утро или вечер, зима или лето. А главное, мне совершенно не удавалась сцена встречи с мамой. Вот выхожу я из подъезда только что приземлившегося дома и... что? А то, что я в этот момент начинала жутко суетиться. Если я выхожу летом, то в своих кургузых старых тряпках буду смотреться просто ужасно, если зимой... нет, из куртки я тоже давно выросла. И не надо говорить, что тряпки тут совершено ни при чем, потому что кроме них мне предъявить будет совершенно нечего. Фигуры нет, то есть ее чрезмерно много и она, эта самая фигура, лезет из детских вещей как перестоявшееся тесто из кастрюли, лицо... нет, про него вообще лучше не думать. Я предпринимала отчаянную попытку хотя бы мысленно все это подправить и приукрасить, но держать под контролем и свою глупую физиономию и упитанную тушку одновременно было выше всяких сил. Поэтому что-нибудь непременно пыталось вернуть себе привычный и отнюдь не лучший вид.
Теперь идем дальше. Мама встречает меня вместе со своим лощеным господином или одна? Для меня это принципиально, я при чужом дядьке буду ужасно стесняться. Хорошо, допустим одна, допустим, идет она ко мне навстречу подняв руки для... чего, объятия? А вот тут возможны варианты. Вдруг мама решит придушить свое неудавшееся творение? И я ее пойму - каково человеку с тонким художественным вкусом видеть рядом такую вот дочь.
В этот драматический момент мамины движения становились похожими на жесты сломавшейся механической куклы, картинка начинала колебаться и дрожать, а потом бесшумно рассыпалась окончательно, точно была сложена из разноцветного песка. И куда, спрашивается, я летела сквозь ночь и снег?
Итак, в тот вечер Полковник в очередной раз вспомнил о моем существовании.
- Значится так, - сказал он, щелкнув выключателем и вонзив мне в спину, точно между лопатками, пристальный взгляд, - мне нужно уехать на время, а ты поживешь у Валентины.
Чёрт! Мой летающий дом тяжело шлёпнулся на свое прежнее место. И что еще за фигню придумал Полковник? Он часто уезжал в командировки, а я в это время прекрасно жила одна. Ну не то чтобы совершенно одна, а почти, и степень этого "почти" все больше увеличивалась со временем. Когда-то, давным-давно, оставаться совершенно одной мне не позволяла Вера Фёдоровна, соседка с третьего этажа. Как только Полковник уезжал, заявлялась она и начинала командовать. Конечно, я с первого же раза догадалась, что это Полковник подослал её на мою голову, вот только не понятно для чего. Все разъяснила сама Федо́ра, не мне конечно, а кому-то по телефону.
- Нет. Его нет. Не знаю. Нет. Я - приходящая домработница. Да. Всё.
Ишь ты... В моем представлении, опиравшемся исключительно на кино и книги, домработницы были хлопотливыми тётками в фартуках, сжимавшие в одной руке поварёшку, в другой ведро с тряпкой. Ещё они могли быть жалкими серыми мышками, затюканными самодурами хозяевами. Но Федо́ра была не такой. В ее сухопарой фигуре с прямой, как доска спиной не было ни малейшего признака ни хлопотливости, ни затюканности. Если бы она, как и Полковник, имела звание, то уж точно не ниже генерала. С моей точки зрения Федора обладала лишь одним положительным качеством - она была приходящей, а значит и уходящей тоже. О том, что именно входило в ее обязанности, я догадывалась только по звукам, иногда доносившимся из-за закрытой двери: вот Федора гремит посудой - варит мерзкую молочную лапшу, а вот скребёт шваброй, значит, сейчас непременно громко проворчит - понаставили тут... А большие напольные часы, к которым относится это вечное "понаставили", как всегда не обратят никакого внимания на Федору, стоически снесут удары швабры по полированным бокам, за что я их очень-очень уважала. Сама-то я сидела в комнате и чувствовала себя затаившимся в норе сусликом, которого вот-вот вытащит за шкирку злющий терьер.
Вообще-то Федора никогда в мою комнату не входила, здесь была не ее территория. Я иногда даже думала, уж не наложен ли на мою дверь какой-нибудь заговор типа сим-силабим, затвори! Вон и Полковник тоже дальше порога не ходил, а вставал в дверях и сканировал взглядом обстановку, точно искал что-то, чему сам не знал названия. Между прочим, он сам когда-то в воспитательных целях постановил, что свою комнату я должна убирать сама, и сама себя "обслуживать". Вот испугал! Я и обслуживала, даже когда еще не совсем понимала, что же это слово значит. И еще думала - вот догадайся Полковник, что эти педагогические меры меня совершенно устраивают, оставил бы он их в силе или нет?
Почти свобода досталась мне совсем не просто. Поначалу, оставленная на царство Федора решила на ночь забирать меня к себе, и я даже была доставлена на место ее ночного дежурства. Мне не понравилось у Федоры всё, начиная с входной двери и тесного коридорчика. Впрочем, как раз они и стали этим всем, потому что дальше я просто не пошла.
Федора то ли сама сразу кинулась кому-то звонить, то ли ей позвонили, но она тут же принялась растолковывать телефонной трубке все свои правила и привычки. Их было немало: во-первых - каждый день мо-ци-он (что еще за зверь такой?), есть она привыкла в одно и то же время; вещи - строго на своём месте (они годами на этих самых местах лежат), спать... Я почти не слушала этот бесконечный перечень, мне и так было ясно одно - Федора пошла ради меня на великую жертву, оказала мне величайшую милость и так далее. Кто-то на другом конце провода это, видимо, понял тоже и утешал Федору, а может быть говорил ей, чтобы она отправила меня обратно, потому что Федора мужественно отвечала типа "ну что же делать, коли надо, она не может отказывать людям, и если делает что-то, то как положено - по другому она не умеет". Я вообразила, как придут эти её телефонные знакомые, чтобы на меня посмотреть - это она, та самая, да?
И потом, меня окончательно добило Федорино заявление про её "склад ума". Она так прямо и сказала в трубку: "У меня такой склад ума...". Я покосилась на этот самый склад и подумала, что выглядит он погано - на макушке дуля непонятного цвета, уши торчат; лично мне такой склад даром не нужен.
Сначала я стояла у входной двери, потом присела у стены на корточки. На меня недобро таращились Федорины туфли, их тупые поцарапанные носы почти явно ко мне принюхивались. А один башмак, сильно скособоченный, смотрел особенно нагло. Ишь, припёрлась, - всем своим видом говорил Кособокий.
Федора вначале меня просто позвала, потом встала надо мной и стала стыдить: такая большая девочка, а капризничаешь, потом - призывать к моему разуму, потом что-то такое предлагать. Какая мне была разница, что обо мне подумает Федора, если здесь жил Кособокий. Я твердо продолжала стоять, то есть сидеть на своем - хочу домой! Наконец Федора предприняла последнюю отчаянную попытку затащить неблагодарную в комнату. Она ухватила меня точно клещами за плечо и попыталась приподнять, но не тут-то было. Вот это уже дудки, я была не какая-то там девочка-пушинка и весила побольше всех ее кошелок вместе взятых. Увесистым мешком я осела на насиженное место и исподтишка покосилась на башмаки - фиг вы меня возьмете. Из-под двери вполне ощутимо дуло, у Федоры замерзли ноги, может быть именно это всё и решило. Меня отправили восвояси.
Восвояси! Вот чудесное слово! Ах, с каким удовольствием я пошлепала в эти самые восвояси. Пусть они были не такие правильные, как у Федоры, но зато свои, родные. Вот тогда Федора с видом великомученицы и попыталась устроиться ночевать в комнате Полковника. Хотя нет, не с видом, потому что видеть я ее как раз и не могла, а со стонами и вздохами.
Ох, как хорошо я знала, что Федору ждет. Еще бы, ведь кровать Полковника была под стать ему, то есть такая же жесткая и "правильная"; ясное дело, что на ней мог спать только он сам и никто другой. Я давно лично убедилась в этом, когда попробовала попрыгать на узком лежаке, застеленным неопределенного цвета одеялом. Конечно, это было проделано, когда даже духу Полковника не могло быть поблизости, при этом я как можно плотнее прикрыла дверцу небольшого встроенного шкафа. Почему? Да потому что там висел Мундир.
Когда я обнаружила его в первый раз, то чуть не умерла со страха: мне показалось, что сам Полковник притаился в шкафу, одевшись как на парад. Долгое время я считала, что стоит мне что-то сделать не так, Мундир тут же выйдет из своего укрытия и накажет меня. Что он даже злее и коварнее самого Полковника, потому что только прикидывается неживым. Вот именно поэтому, я предприняла все меры предосторожности, прежде чем попрыгать на полковничьем матрасе. Ну и что, какое же удовольствие прыгать чуть ли не на досках? Ко всему прочему мне потом никак не удавалось привести кровать в прежний вид - одеяло все никак не разглаживалось, то тут то там появлялись морщинки, у меня даже возникло подозрение, а не гладит ли Полковник свою чертову постельку утюгом. И дверца шкафа как-то предостерегающе скрипнула...
Ну так вот, Федора на этой чудненькой лежаночке посидела, поохала, постонала и собралась опять же восвояси или, точнее сказать, воеёси. Она перекрыла газ, загораживая от меня своим сухопарым телом вентиль (как же, это ведь суперсекретная операция), велела как следует запереть за ней дверь и, раз десять навалившись на нее с другой стороны - для верности, потопала к себе домой. Я постояла под дверями, послушала, тоже для верности - а вдруг она только притворяется, что ушла, а потом отправилась праздновать победу, то есть в неположенное время пить чай и смотреть телевизор.
Странное дело, квартира повела себя так, будто в ней никого не было, даже меня. Эй! - сказала я, но получилось плохо, все равно вокруг было пусто. Тогда я везде включила свет, на полную громкость врубила еще и радио, и все это горело, шумело, разговаривало, но как будто не для меня. Ладно, похлебав на кухне совершенно безвкусный чай, я оставила свет в комнате Полковника и легла спать, точнее попыталась. Я попыталась представить, что Полковник дома и как всегда сидит допоздна, но в квартире было то слишком тихо то, наоборот, везде что-то скрипело и шуршало, будто наш дом наводнили невидимые полчища мышей. Мне было страшно, хотя это и были мои восвояси. Кажется, я расплакалась, а может и нет, за таким занятием я себя практически не помню.
После этого события Федора попыталась закрепить утерянные было позиция иначе - она решила инспектировать, "что я надену завтра в школу". Идея была совершенно идиотской, потому что каждый день я ходила в одном и том же. Но Федора тоже оказалась упрямой и придумала проверять наличие пуговиц и чего-то там еще. Ну что же, пару раз я специально скомкала свой "выходной наряд" окончательно погубив свою и без того подмоченную репутацию запущенного ребенка, и Федора отступилась, вычеркнула еще один пункт из взятых на себя обязанностей. Правда, губы ее стали еще тоньше, а голос еще противней. Плевать, она была мне никем.
Когда наступила эра Бабтони, я превратилась в закаленного одиночку: запросто оставалась одна и свет на ночь гасила во всех комнатах. И уж точно не сочиняла сказок про каких-то там мышей. Вот так. Я смотрела по телику кино, только не страшное, а про любовь и всякие там комедии, а если ничего интересного не показывали, то брала в руки бинокль, или карандаши с ножницами и лист бумаги...
Смешно вспоминать, но было время, когда я Бабтоню боялась. Ленка с первого этажа, округлив свои глаза-пятаки, говорила про нее страшным шепотом:
- У этой бабки только один глаз, а другой не настоящий. Она своим искусственным глазом даже через затылок видит и за всеми следит. Она ведьма!
Мы тесным кружком стояли вокруг Ленки и, открыв рты, слушали эти глупости. Ну вроде бы я понимала, что это полная чепуха. Как глаз, даже искусственный, может видеть сквозь берет, который эта тетка всё время носит? А с другой стороны было все-таки немного жутко и интересно. И потом, однажды (ну прямо совсем в духе Бабтониных историй) я нос к носу столкнулась со страшной соседкой на лестничной площадке. Вот ведь какая штука, видела я далеко не идеально, а вот поди же ты, заметила, что у соседки один глаз, о ужас! смотрит куда-то вбок. Я так испугалась, что даже прошла мимо собственной двери - а вдруг, пока я буду доставать ключ, эта ведьма меня схватит! Вот дура-то... Это потом я освоилась и стала приглядывать за Бабтоней и порой говорила: "Бабтонь, у тебя сегодня глаз смотрит на Кавказ". Та послушно неслась в ванную к зеркалу:
- Тьфу, дура старая, опять не так вставила. Ладно хоть есть кому подсказать, а то иной раз на себя не гляну как следует, а люди потом что-то на меня смотрят, смотрят...
В общем, у нас с ней получилось три глаза на двоих и все подслеповатые.
Но все это было потом, а вначале когда стало ясно, что на смену окончательно капитулировавшей Федоре пришла одноглазая соседка, я жутко испугалась и разозлилась: ну Полковник, вон что придумал, эту бабку к нам в дом пустил. Бабка ни о чем таком не догадывалась и при знакомстве как ни в чем не бывало сказала: "Ты, деточка, зови меня Бабтоней, меня так все зовут". А фиг тебе, подумала я, нашлась тут бабушка. А она, оказывается, действительно нашлась.
Я какое-то время продолжала окапываться в своей комнате, когда Бабтоня приходила к нам, а уж к ней домой ни-ни, хотя она усиленно меня зазывала. А однажды соседка потеряла таблетки, вот только что были, и нет их, хоть ты тресни. И позвала меня посмотреть "свежим глазом", ведь где-то лежат проклятые. Насчет "свежего глаза" было ужасно глупо сказано, у меня, наверное, с рождения свежих глаз не было, но отказать в таком деле я не могла и скрепя сердце потащилась на поиски.
Во взрослом кино некоторые люди влюблялись друг в друга с первого взгляда, с этим мне было все-все ясно. А я с первого взгляда влюбилась в Бабтонину квартиру, и это мне было совершенно непонятно, про такое я никогда кино не смотрела.
На окнах висели цветастые занавески и, несмотря на зиму за окном, у соседки было свое личное лето. Из комнаты в комнату можно было ходить по цветным полосатым половичкам, вот я так и пошла по ним, как по мостикам, пошла между прочим на совершенно замечательный вкусный запах. Уже потом, гораздо позже я догадалась, что именно так и пахнет настоящий дом. В одной из комнат все стены до самого потолка были закрыты книжными полками, я никогда не видела столько книг сразу и в душе робела перед этим молчаливым воинством. Бабтоня, между прочим, тоже. Она однажды уважительно повела в сторону полок рукой и сказала:
- Это всё Таты, моей сестры, я сама не очень, да и глаз плоховато видит, больно много не начитаешь. Я все больше руками, где на ощупь, где по памяти... - это она имела в виду всякие там вязаные салфетки, прихватки, грелки, чайнички - кучу всяких разных вещей. Вся эта всячина, и ветхая и почти новая, прекрасно уживаясь друг с другом, пустила корни и заполонила почти всю Бабтонину квартиру.
И сундук... Я остановилась, будто наткнувшись на невидимую преграду, когда увидела его в первый раз. Я-то думала, что такие бывают только в музеях или у Кощея Бессмертного, который над златом чахнет, а тут стоит себе такое чудо как ни в чем не бывало, и его можно потрогать. Вот этот самый сундук стоял в двух шагах от меня с загадочным видом и что-то такое обещал. А Бабтоня, увидев мою ошалелую физиономию, совершенно запросто стала его открывать, и я испугалась, что зря я что-то такое подумала. Но сундук не обманул, он взял да и прозвенел невидимым колокольчиком, и я даже задрожала от этого звука. И сильно-сильно зажмурилась, чтобы не ослепнуть от блеска несметных сокровищ. Сокровищ не было, были какие-то тряпочки что ли, и я растерянно посмотрела на Бабтоню - ну как она могла... Зря смотрела, потому что сундук оказался правильным, хотя поняла я это не сразу. И только дура вроде меня могла посчитать тряпочками все эти драгоценные лоскутки и кусочки невиданных тканей.
- У нас еще бабушка знатной портнихой была, и мама шить любила. А я уж так, мне до них далеко..., - Бабтоня задумчиво смотрела на свое богатство. - Ведь надо, за столько-то лет много чего потерялось, а сундук вот он, стоит, как стоял.
Да уж... Мне было совершенно не понятно как можно потерять такой сундук и чему, собственно, Бабтоня удивляется. И еще мне было непонятно, как кто-то мог решиться резать кружева и ткани на такие вот кусочки, и носить ТО, что из всего этого было сшито. Может быть, в роду Бабтони была какая-нибудь принцесса? Я посмотрела вопросительно на кудрявых дам и пухлых ангелочков, которые в большом количестве теснились на внутренней стороне крышки. Вся эта удивительная компания улыбалась мне чуть усталыми обветшавшими улыбками и не подавала никаких знаков. Тогда я внимательно посмотрела на Бабтоню, нет, на принцессу ничто не намекало, а жаль. Но как же все это мне понравилось: и ангелы, и дамы, и кружева, и все-все-все. И еще у меня появилось странное ощущение, что я тоже здесь всем понравилась. Вот чудеса. А Бабтоня чуть коснулась моих волос ладонью и сказала, что пора пить чай с пирогами. И мы пошли.
Скоро все обязанности Бабтони-домоправительницы постепенно стали переходить ко мне, и она потихоньку отдавала мне деньги, заплаченные ей "за труды" Полковником. Это у нас с ним началась такая игра: Полковник делал вид, что я законсервировалась в детском, а значит, несознательном возрасте и продолжал меня воспитывать по одному ему известной системе. А может, он безо всякой там игры считал меня идиоткой, совершенно не приспособленной к жизни, вернее, приспособленной, но только в отдельно взятой комнате. И не то чтобы Полковник был деспотом но, похоже, что он был твердо убежден - раз уж в его доме завелось такое существо как я, то единственное, что от него требуется - строгость и дрессировка. Правда, он называл это воспитанием.
Воспитывал меня Полковник не регулярно, а от случая к случаю. Я подозревала, что он не всегда помнил, что в квартире живет не один. Иначе как объяснить тот факт что, завидев меня, например, на кухне с чашкой чая или столкнувшись со мной в узком коридорчике, он всегда выглядел так, точно не мог сообразить кто это, и что это существо здесь делает. При этом Полковник вперивал немигающий взор в некую точку на моем лбу и она сразу начинала дико чесаться. И я норовила мышью шмыгнуть из-под этого леденящего и зудящего взгляда, очень большой и толстой мышью.
А иногда Полковник с невозможно умным видом раскладывал на кухонном столе пасьянсы. Не знай я, что на потертой клеенке лежат не менее потертые карты, то могла быть подумать, что идет заседание Генштаба и решаются задачи мирового значения или вопрос типа гамлетовского: быть или не быть? Вероятно, Полковник действительно загадывал что-нибудь важное, вроде - вернется к нам мама или нет. Это, по крайней мере, могло бы объяснить его сверх серьезный и сосредоточенный вид, но если и так, то пасьянс, судя по всему, никогда не сходился.
Без всяких там слов я отлично знала - Полковнику я не нравлюсь. Ну и что? Он мне не нравился тоже, и я совершенно не собиралась переживать из-за всяких там нравится - не нравится. Подумаешь... Полковник был совершенно из другого мира, чужого для меня и непонятного, он был из другого теста, скорее глины, а может быть даже железа. И самое главное - он не нравился маме, вот в чем дело. Правда, чуть повзрослев, я догадалась, что и сама маме тоже не нравлюсь, толстая подслеповатая дуреха, но я не виновата, что получилась именно такой. А вот Полковник был виноват во всем. Будь у него не такие бесцветные глазки, не складывай он тонкие губы-нитки в вечную брезгливую гримасу, в общем, будь он каким-нибудь другим, мама может быть и не уехала от него, а заодно и от меня. Да, конечно, она могла забрать дочь, то есть меня с собой, а та не лезла бы на глаза ни ей, ни новому мужу, она вообще никуда бы не лезла... Но мама уехала очень быстро и я не успела все это ей объяснить.
Ну ничего, я стала потихоньку привыкать жить без неё. Уезжают же люди в длительные командировки. У Никитиной из нашего класса, к примеру, отец из всяких там командировок не вылезал, и она даже однажды сказала, не мне правда, а другой девчонке, что он мать по ошибке другим именем назвал, когда приехал в очередной раз, и был жуткий скандал. Но это у них, я бы мамино имя ни с каким другим ни за что бы не перепутала. Это к тому, что маме нравилось, когда я называла её Наташей, а мне нравилось, как она при этом смеется.
Иногда мне приходилось слышать у себя за спиной торопливый шепоток соседок что-то там про "её мамашу". Да что они понимали, какое отношение имело это поганое слово к моей маме! Плевала я на них и на их дурацкие словечки. И еще я подумала как-то, что если впущу это слово в себя, то уж точно никогда маму не дождусь. Ну а Полковник мог бы вообще не появляться, мог уехать в кругосветное путешествие, я бы только платочком ему вслед помахала, причем с радостью.
И вот теперь Полковник собирался в очередную командировку, а меня, значит, отправлял в ссылку. Да, Бабтоня уехала в свой Ленинград, который был теперь не совсем Ленинградом, то есть вообще им не был, хоронить Тату, но рано или поздно она должна была вернуться, именно это она мне обещала. Я должны была потерпеть, пожить без неё, без её "страшных" рассказов, без пирогов и набегов на волшебный сундук. Собираясь в свою невесёлую поездку, Бабтоня попыталась меня же ещё и утешить. Но только она совершенно серьёзно могла предположить, что Полковник боится оставлять без присмотра такую "красивую барышню". Ну да, мне с моей нечеловеческой красотой требовалась охрана. Да если Полковник чего и боялся, то только того, что я непременно спалю нашу прелестную квартирку - когда ты научишься правильно(!) зажигать газ, или затоплю соседей - что можно так долго делать в ванной! Короче, он так жутко разволновался насчёт "красивой барышни", что даже решился связаться с тетей Валей. Именно тогда Полковник в первый раз вызвал у меня хоть какое-то чувство, которому я не хотела искать названия. Я думала только об одном: где же это я совершила прокол, позволила ему догадаться, что мне неплохо и одной. А иначе, зачем еще Полковнику понадобилось отправлять меня к какой-то там тете?
Я собиралась с духом, чтобы поспорить с ним и даже закричать: сам живи у своей Валентины! И пусть себе злится, мне наплевать. Но кто-то невидимый приложил к моим губам палец: шшш... молчи, ты только сделаешь хуже... И я сдержалась, промолчала.
Конечно, надо признать, что Валентина была совсем даже не Полковника, она была маминой сестрой. Я ее совсем не помнила, и когда однажды, еще давно, во дворе ко мне подошла какая-то бесцветная тетка и назвалась, я ей не поверила. Не могла быть у мамы такая сестра - чтобы никакое лицо, никакие волосы, не то, что золотистая мамина грива.
Самозванка о чем-то меня спрашивала и всё совала мне своё паршивое яблоко. Ну вообще-то яблоко было не паршивое, даже наоборот, но брать я его не собиралась. И все ждала, когда же эта с яблоком от меня отстанет. По-моему, тетка тоже таращилась на меня с некоторым недоумением, наверное, тоже удивлялась, что у моей мамы могла родиться вот такая вот я. И надо признать, что ее глаза мне кого-то очень сильно напоминали, неужели все-таки... Но это же была не мама... И ничего мне не надо, и я не хотела, что бы на меня кто-то смотрел вот так и такими вот глазами. Поэтому я "уперлась".
Что-то, а это я умела делать очень хорошо, можно сказать, на пятерку. Нужно встать прямо, ноги на ширине плеч, опустить голову и уставиться в какую-нибудь точку на полу, все равно какую. Очень скоро там вырисовывается физиономия ясно кого, она пучит белесые глазки, надувает змеиные губки, но и только. А я могу с ней сделать все, что захочу - наступить ногой или даже плюнуть к примеру.
Полковник всегда прямо таки выходил из себя при виде моей боевой стойки и отступал первым. Так что уж там говорить про какую-то тетку, она отступила тоже. В другой раз мне повезло, и я заметила её во дворе первой и удрала, и долго-долго ходила по улицам. Меня никто никогда не преследовал, я никогда никому не была нужна, а тут эта... Я даже немного испугалась, уж очень все это было подозрительно. Но тетка, в конце концов, отступилась, и я испытала... я не знаю, что я испытала, облегчение или все-таки нет. И вот теперь Полковник сдавал меня ей со всеми потрохами с рук на руки. Изловчился все-таки...
Итак, враг окружил меня и взял в плен. Но ведь был еще и Георг, я совершенно не представляла, что мне с ним делать.
Года два назад до всех этих дел ко мне на улице привязался здоровенный облезлый кот, вот прямо ни с того ни сего взял да и пристал, то есть я отщипнула ему кусочек от сосиски, но и только. Он был непонятного бурого цвета, а главное - один глаз у него был обведен черным кругом, как нарочно, то есть казалось, что у котяры на морде красуется самый настоящий фингал. Отчего-то этот совершенно бомжовского вида зверь решил, что я ему подхожу. Он решил, что будет у меня жить, и повел себя очень нагло и навязчиво. Я думала, что только собака может во весь опор бежать за человеком, а тут за мной несся огромный, дикого вида кот. И, между прочим, мне было как-то страшновато, потому что он был совершенно нестандартным: слишком большой, слишком головастый, да еще и криволапый.
К подъезду мы подбежали вместе, ноздря в ноздрю, я запыхалась, а приставала нет. Я рискнула махнуть в его сторону портфелем и крикнуть кыш! Котище посмотрел на меня как на ненормальную и с вызывающим видом вошел в подъезд, потом оглянулся на меня, и было совершенно ясно, что он подумал типа, ну что ты там застряла, заходи уже.
Чтобы отвязаться от наглеца, я даже нарушила один из железных запретов Полковника - в лифте не ездить! Ходить только пешком - мне не сто лет! Какое там - кот за мной в лифт не пошел, но появился рядом у двери, когда я как раз достала ключи. Врешь, не уйдешь, говорила его бандитская рожа.
-Послушай, - я решила договориться по-хорошему, - Полковник сейчас в командировке, но скоро он вернется и ни за что не позволит тебе жить у нас, так что даже не стоит и пытаться. Ферштейн?
Этот, который кот, сказал "гау"! да-да именно "гау", а не "мяу" и попёрся за мной дальше. Ни фига он не ферштейн. И голос у него оказался почти такой как у меня, в том смысле, что неожиданный. Я с опаской вошла за котом в квартиру, но тут же вернулась, потому что уже и не знала, что меня ждет дальше. Нет, все было как-то странно, и я все-таки позвонила в дверь Бабтоне, то есть вызвала подкрепление.
Ну Бабтоня первым делом подумала о том же, о чем и я, и запричитала при виде предполагаемого жильца:
- Господи, пират, сущий пират! Наш-то его выпрет. Как пить дать, выпрет.
А бродяга понятия не имел, о ком идет речь, и осторожно обходил свой, как он считал, новый дом. Бабтоня первой, между прочим, пошла налить ему молока - покормить все равно надо, а потом зашумела в ванной водой - ну помыть тоже надо, то есть капитулировала перед противником. Мы обе приготовились к кошачьему концерту и яростной схватке не на жизнь, а на смерть. Зря, непредсказуемый зверь с видом великомученика вытерпел процедуру мытья и даже не пикнул. Я осторожно сняла с его шеи грязный потертый ремешок и обалдела - на внутренней стороне еще можно было разобрать корявые буквы: Георг II. Вот только этого мне и не хватало! Ясно, что по некоторым причинам я совершенно не оценила означенное имя, а когда загробным голосом прочла его вслух, то и Бабтоня сказала: "Ох, вот только этого вот не надо". Ей оно тоже не понравилось.
- Назови его Барсиком, - Бабтоня с сомнением посмотрела на котяру, - ну или Кузей, всё лучше...
Барсик или Кузя сидел, укутанный в полотенце, и сильно напоминал тётку, которая торговала зеленью возле хлебного магазина. Я засомневалась насчёт "всё лучше", потому что имя Барсик коту совершенно не шло, да и про Кузю было очень сомнительно. Но я честно попыталась: Кузя, Кузя, кис-кис... Кот с презрением отвернулся.
Я решила предпринять еще одну попытку:
- Послушай, если ты останешься Георгом, то тебе тут точно ничего не светит. Ну какой из тебя Георг, даже второй, подумай сам. Номер первый тебя в порошок сотрёт, когда увидит, а уж если имечко твое услышит, то и меня с тобой за компанию.
Но кот, заслышав свое дурацкое имя, хрипло проорал: гау... гау....
- Надо же, - захлюпала носом Бабтоня, - ну совсем как человек разговаривает.
Уж не знаю, какой такой человек с ней мог так разговаривать, но котик производил впечатление. Я было подумала, что моя Бабтоня совсем раскисла от умиления, но она пояснила, что у нее "на кошечек" аллергия, а то бы она уж держала их обязательно.
Итак, кот явно считал, что зовут его правильно. И вообще, после мытья он стал хоть на что-то похож: шерсть, там, где она была, оказалась вполне белого цвета, хотя и ее потом пришлось все-таки состричь, уж очень она свалялась. В общем, в конце концов, новоявленный аристократ стал выглядеть совсем уж экзотически, но он очень здорово делал вид, что ему на это наплевать и держался все равно царственно. Он прошелся по всему своему королевству и выбрал, кажется, мою комнату. Мне было милостиво разрешено остаться здесь же. Большое спасибо.
Впереди нас ожидало самое страшное испытание - возвращение Полковника, но Георг ни о чем таком не подозревал, и я переживала в одиночку. Когда выяснилось, что бывший бродяга умеет пользоваться туалетом, Бабтоня объявила, что в случае чего пристроит его в хорошие руки. Ага, я всегда об этом мечтала.
Уже через пару дней Георг спал на моей постели, как на своей собственной, и возмущенно мявкал, а точнее гавкал, когда я пыталась сдвинуть его с насиженного места. Да, все шло к тому, что рано или поздно я окажусь на коврике на полу. Зато Георг умел слушать и за несколько дней я рассказала ему всю недлинную историю своей жизни, обсудила с ним обстановку в классе, поведение сволочного Гуся ну и всё остальное. Что и говорить, Георг оказался отличным слушателем. И что самое потрясающее, он говорил свое "гау" в очень даже подходящие моменты, то есть, как выяснилось, я завела себе классного кота. Ну а если быть честной, то это классный кот завёл себе меня.
А между тем день икс неумолимо приближался, приближался, и однажды приблизился вплотную. Щёлкнул дверной замок, и дверь отворилась. Только одно было хорошо в этой ситуации - я была дома. То есть дальнейшую судьбу Георга могла знать доподлинно, в деталях. А этот здоровый лобастый дурак рвался из моих рук посмотреть, кто же это вторгся в его владения и не следует ли чужака турнуть. Я в конце концов разжала хватку, где уж мне удержать этого зверюгу и, затаив дыхание, медленно пошла следом за Георгом.
Номер первый уже протопал в свое логово и возился там, и шуршал, то есть всячески изображал из себя то, что можно и нужно поймать. Георг и пошел ловить, но встал на пороге. Я вдруг подумала, что у этих двоих походка совершенно одинаковая, и кривые ноги, то есть лапы, нет, все-таки ноги опять же один к одному, хоть и в разном количестве. Ой, что сейчас будет!
Все, что в этот момент я могла наблюдать так это только стриженную самоуверенную задницу с задранным как перископ хвостом, и она выражала высокомерное недоумение. Вот-вот грянет буря... Через сколько-то минут, показавшихся мне вечностью, копошение в комнате прекратилось и воцарилась тишина. То есть наступила пауза, немузыкальная. Надо думать, эти двое сцепились взглядами.
И тут Георг затянул свое гау-у... га-а-у... Он вроде как вызывал Полковника на бой.
- Котик, кис-кис, иди сюда! - я прекрасно понимала, что на котика Георг не обратит никакого внимания, на кис-кис тоже, это была совершенно безнадежная попытка хоть что-то исправить.
Я зажмурилась изо всех сил, и тут Георг все-таки заткнулся. Я осторожно приоткрыла глаза. Тихо. Судя по всему, сейчас они снова играли в гляделки, а Полковнику в этом деле нет равных. Затем Георг осторожно, но воинственно, повернул голову и поглядел на меня. Честное слово, всем своим видом он спрашивал: ну что, рвать этого типа на куски сейчас или потом?
Потом, потом, отчаянно закивала я, рискуя лишиться головы. И мой умнейший кот с достоинством отступил на заранее подготовленные позиции.
- Ксения!!! - все, наконец прорвало его соперника.
Теперь уже я встала на пороге, чуть ли с нетерпением ожидая расправы. Я и так слишком долго жила в напряжении.
- Как это пр-рикажешь понимать!? Кто это?! Что это?! Я не позволю здесь, понимаешь, р-разводить ч-чер-рт знает что. В квартире животным не место! Значится так, чтобы этого здесь не было в течение часа!
- Тогда и меня здесь не будет в течение часа, - трясущимися губами все-таки смогла сказать я. - Ты здесь все равно почти не живешь, а теперь вообще никто не будет жить. Ты выгнал ВСЕХ! - В подтверждение этих слов за моей спиной снова хрипло взревел Георг, прямо как в фильме ужасов. Уж лучше бы он промолчал.
Дело еще заключалось и в том, что Георг вообще категорически отказывался выходить из квартиры, в смысле погулять. Бабтоня сказала, что он уже не вполне кот, кастрировали беднягу. Но так или иначе, Георг видно подозревал, что если он однажды выйдет хотя бы на лестничную площадку, то уже вряд ли его пустят обратно, и решил не рисковать. Интересно, как это Полковник будет выдворять его из дома?
Но тут Полковник сложил губы трубочкой - сейчас ка-ак свистнет, нет, не свистнул, а гаркнул прямо таки генеральским голосом:
- А ну, мар-рш в свою комнату!
Мы с Георгом дружно, как один, выполнили команду и затаились. Прошел час, потом другой, и стало ясно, что в этом доме кое-кто еще поживет.
Вот ведь чудеса. Переселение к тете, пусть и временное, представлялось мне великой катастрофой, изгнанием из родных мест. Мысленно я брела в рубище по бесконечным дорогам, потом меня селили под темной лестницей в не менее темном доме, где было холодно и шастали полчища крыс. Ну и что же, что тетя Валентина нисколько, как мне запомнилось, не походила на злую мачеху, зато я заранее чувствовала себя всеми гонимой Золушкой. А тетя, как оказалось, жила в каком-то квартале от нас, в квартире очень похожей на только что покинутый мною, так сказать, кров, правда побольше и поустроенней. Впрочем, на нашу квартиру никакая другая походить и не могла. "Казарма и казарма", - вырвалось однажды у Бабтони. Вот! А я как раз и не знала, как можно назвать полупустые комнаты с голыми стенами и неуютной тишиной, ну не домом же.
В комнате Полковника, кроме уже упомянутой кровати, обосновались стол и стул, страшно напоминавшие своего владельца. Был еще телевизор, который не одобрял, когда его включала я. Да, и еще были гантели. Иногда я слышала глухое мерное постукивание - Полковник "качался". Я прямо таки воочию видела его бескровные стиснутые губы, неподвижный взгляд, устремленный в потолок и куда-то дальше, сквозь него. Уж я нисколько не сомневалась - Полковник накачивает свою ненависть к нам: ко мне и маме. К маме за то, что уехала, а к дочери за то, что осталась.
Да, мама уехала и увезла всё. Она не снимала с окон занавески, уж такого я точно не помнила, не паковала посуду, ведь там, куда она уезжала, было всего много, причем гораздо красивее и лучше. Но после ее отъезда занавески и тысяча других мелочей, которые были при маме, исчезли как-то сами собой. Видимо, они не захотели оставаться здесь без нее и просто потихоньку растаяли как комья снега, занесенные на подошве обуви в прихожую. Я этому нисколько не удивлялась, потому что сама бы запросто растаяла, превратилась в жалкую лужицу под взглядом Полковника, если бы не была такой обыкновенной, из плоти и крови. Но тогда я не догадалась, что в один из больших, как-то незнакомо пахнущих чемоданов мама упаковала и то, что не имело названия, но наполняло эти стены теплом и жизнью. Туда же успела спрятаться невидимая часть меня - красивая, умная, любимая; а толстушка-дурнушка осталась, растерянно глядя в окно на отъезжающую машину.
Ах, если бы Полковник был другим, если бы он хоть сколько ни будь походил на нового маминого мужа с непроизносимым именем, тогда она может быть и не уехала бы от нас. А так, Полковник получил отставку - отставку на службе, отставку у мамы. И я с ним заодно.
Сундука у тети Валентины, конечно же, не было, кто бы сомневался, уютных половичков тоже; были полки с книгами и разными камнями, и всё это лежало себе как хотело. Но я напрасно искала взглядом к чему бы такому придраться и почувствовать себя несчастной. То есть там не было вещей, в которые я могла бы влюбиться, но не было и ничего, что я могла бы возненавидеть. А пока я сидела в уютной кухне, ела замечательную котлету с макаронами и решительно не думала о том вреде, который эта вкуснотища тем временем наносила моему жирненькому тельцу. Между прочим, в этом деле Бабтоня и моя тетка были схожи - они обе сразу тащили человека на кухню, даже такого упитанного как я.
Тётя Валентина сидела напротив, совершенно по-бабьи подперев рукой щеку, и говорила про какого-то Георгия.
-... Георгий совершенно не прав, так тоже нельзя... уж я никак в этом не виновата,... если бы Георгий сразу подумал...
Первым опомнился Георг, сидевший под столом у меня в ногах. Он довольно чувствительно тюкнул меня лапой и протестующее рявкнул, дескать, хватит склонять мое имя попусту. Тут опомнилась и я. Ёлки-палки, да ведь тётя говорит про Полковника! Это открытие меня так поразило, что я даже позабыла жевать и сидела, точно хомяк, с раздутой щекой. Подумать только, мне вот уже битый час толкуют про Полковника, а я не запомнила ни слова, идиотка такая. И что это тётя надумала называть его по имени, когда он всю жизнь Полковник? Вот я, например, была совершенно уверена, что когда он родился, то посмотрел на всех этим своим парализующим взглядом, сложил по-особому губы и всё, всем стало ясно - Полковник родился.
Тетя Валентина по-своему истолковала мой остановившийся взгляд и сказала со вздохом:
- Ну пошли, Ксюшенька, я тебе твое местечко покажу, и котик будет спать рядом.
Фууу... "Ксюшенька... котик... местечко..." - всё это было как-то уж чересчур, и я с подозрением посмотрела на тётку - не издевается ли. Нет, тётя была сама серьезность. На моей памяти Полковник всего раз пять называл меня по имени, да и то было примерно так: "Ксения! Я кому сказал!". А я, между прочим, ничего такого и не делала, вон даже с расшалившимся Мики хозяин говорил ласковей. Но, по крайней мере, Полковник хотя бы не уродовал мое имя.
Итак, мы пошли смотреть Ксюшенькино местечко. Местечко было как местечко - довольно большой диван, да еще и с огромным цветком в придачу, кажется, фикусом. Вот фикус мне понравился, буду спать как в джунглях. И все это дело при необходимости можно было закрыть ширмой. Нормально. Только вот у Георга, судя по всему, было совершенно другое мнение, он был не в восторге. Но я тут же позабыла и про фикус, и про Георга, когда увидела в соседней комнате как попало застеленную кровать (Полковника на них нет) и стол, заваленный тетрадями и еще какой-то фигней, и раскиданные вещи.
Вот черт! Почему мне ни разу не пришло в голову, что тетка может жить не одна? То, что Полковник говорил о ней в единственном числе, совершенно нормально, странно еще, что он снизошел до каких-то пояснений - ведь запросто мог без всяких разговоров взять и переселить меня на новое место, разбирайся потом отчего да почему. Да и вообще, а сам-то он удосужился поинтересоваться, кто здесь живет, или просто отдал тетке приказ и точка?
Раскиданные там и сям вещи недвусмысленно давали понять, что их хозяин здесь у себя дома, не то, что некоторые. Я в полной растерянности стояла посреди комнаты, сразу почувствовав себя лазутчиком на вражеской территории, и лихорадочно придумывала повод для того, чтобы сейчас же, немедленно уйти из этого дома. Но этот чертов повод никак не придумывался, и мне пришлось остаться.
Как же мне было неуютно, но тетя Валентина решительно ничего такого не замечала. Она говорила, говорила, а сама при этом все время что-то складывала, расправляла, встряхивала. Я вовремя сообразила, что если буду стоять с разинутым ртом, точно пугало среди огорода, то опять пропущу что-нибудь важное. И действительно, спохватилась я почти вовремя, как раз для того, чтобы услышать совершенно невероятную для меня вещь - тетя вышла замуж за вдовца с ребенком!
Я стояла точно громом пораженная - это что же Полковник такое задумал, а? Это я должна теперь жить здесь, где обитает ужасный ребенок, а в его испорченности я ни минуты не сомневалась, да еще и вдовец!
В полном оцепенении я смотрела на тетю Валентину: подумать только, человек жил среди такого кошмара, да еще рассказывал о нем будничным тоном, будто делился рецептом борща. Нет, надо бежать отсюда, бежать домой и дожидаться Бабтоню да хотя бы под дверью, и пусть Полковник лопнет от злости, когда вернется! Я уже, забившись в угол дивана, что-то такое стала прикидывать, вроде бы план действий, но в этот момент в дверях загремел ключ, Георг моментально встал в боевую стойку, и я вскочила как ужаленная. Бежать было поздно, пришел вдовец с ребенком!
Вот появились у меня непонятно когда две поганые особенности: одна - в самые неподходящие моменты слышать голос ехидны, засевшей где-то под моей грудной клеткой, другая - видеть себя в разных там ситуациях как бы со стороны, вроде как картинки в книжке, только живые. И вечно я на этих картинках дура дурой.
Вот и теперь - стоит среди комнаты растрепа с разинутым ртом и пялится в ужасе на дверь, а в комнату входит... а в комнату входит дядька во всем черном, смотрит на неё, то есть на меня черными-черными глазами, у него мертвенно белое лицо, а из-за его спины вылезает некто похожий на тролля с рогаткой и бац! мне в лоб... Все эти ужасы эта самая ехидна рассказывала страшным грубым голосом, да еще и слова растягивала, издевалась.
Похоже, что вид у меня в тот момент был совершенно дикий, потому что Георг коротко мявкнул и застыл рядом, подняв трубой хвост. Кажется, именно так коты должны реагировать на всякую там нечисть... И вот тут в комнату вошел тот самый вдовец, или нет, вместо него вошел высокий худощавый дядька в очках и сразу сказал:
- Ага, вот она у нас какая. Ну что, племяшка, давай знакомиться, и так мы с этим делом сильно затянули.
Да-а, у него и в самом деле имелись темные глаза, только они были неожиданно веселые и как будто чуть дикие что ли. Точно! У него глаза были как у Мики, вот. И сам он походил на немолодого цыгана, который бродил-бродил по степям и наконец пришел домой. И теперь это был домашний такой цыган - белозубый и, кажется, добрый...
- Дядя Толя, - первым сказал он, - прошу любить и жаловать.
И сам взял в свою большую горячую ладонь мою, холодную и влажную. И ничего, не поморщился, а даже улыбнулся какой-то знакомой улыбкой, и я тут же вспомнила - да-да, именно так улыбается Мики, и у меня стало тепло и легко в груди. Жаль, Георг не хотел принять участия в этой трогательной сцене, он всем свои видом показывал: не подходи, мол, задеру! И явно собирался завести свою шарманку. Дядя вызова не принял и отступил, только сказав: ишь ты, защитник...
Я наконец опомнилась и в ответ произнесла своё имя, хотя это было, в общем-то, ни чему, но так делают взрослые люди, и я назвала, и совершенно неожиданно для себя даже пояснила насчет Георга, что он чужим не дается. На что дядя сказал: "Ого"! Вообще-то я сильно подозревала, что Георг просто не выносит именно мужчин, но вслух ничего такого объяснять не стала, дядя мне нравился.
Я не совсем поняла, к чему относится дядино "ого", но всё равно нисколечко не обиделась. Даже если это про мой голос, то я привыкла. Еще с тех пор, когда тысячу лет назад мы в школе учили стихи Некрасова, а может быть и еще раньше. Просто, когда дело доходило до строк: "... крикнул малюточка басом", все начинали смеяться и показывать на меня пальцами. И учительница тоже улыбалась. Потому что я как раз была малюточкой, говорящей басом. Непонятно как так получилось, но мое горло когда-то болело, болело, а потом болеть перестало, но начало издавать очень низкие звуки. И это производило на неподготовленных слушателей потрясающее впечатление. Скажу по секрету, я даже нашла сравнение. Лягушка-бык... Да-да, она самая. Небольшая такая скотинка, которая открывает свой опять же небольшой ротик и издает немыслимый звук, точно она... Ну это из ее названия ясно. Поэтому я старалась говорить как можно меньше, чтобы никого, так сказать, не травмировать. Но дядя Толя выглядел как раз не травмированным, а довольным. Хотя не очень понятно, чем именно.
И вот как-то так получилось, что я почувствовала себя... ну чуть ли не счастливой. И даже позабыла про ребенка, того, что ходит непременно с рогаткой. А он не преминул о себе напомнить, и очень скоро. Мое чудесное ощущение счастья перепуганной курицей заметалось по комнате, когда в дверь сначала позвонили, а потом забарабанили, чуть не сорвав ее с петель.
-Мишенька... - ахнула тетя Валентина и ринулась открывать.
Ничего себе Мишенька, да это бандерлог какой-то явился с неудачной охоты! Я обреченно села под фикус, уже не ожидая от жизни ничего хорошего. А тетя прямо таки заходилась от восторга, что мальчики так удачно подгадали и вот прямо оба разом и пришли. Мальчики!? Это почему она говорит об одном малолетнем бандите во множественном числе!? Но я уже угадывала ответ: их, по меньшей мере, двое, и Мишенька либо главарь, либо меньшее зло в этой паре.
Ну какого черта эти мальчики тут сдались да еще в количестве сразу двух, кто их просил подгадывать, а? А тетка все квохтала, а ей в ответ раздавалось низкое гудение: шмели прилетели. И им, ясное дело, не по семь лет и даже не по десять. Поскорее бы кончалась эта пытка неизвестностью. Хотя почему неизвестностью, мне все было ясно заранее, и я почти ни в чем не ошиблась, даже в деталях.
- А вот и наша Ксюша, - до отвращения ласковым голосом объявила тетя Валентина.
Я сидела, не смея поднять глаза, уже только один вид двух пар тапок огромного размера поверг меня в шок. То есть мальчикам было даже и не по двенадцать, на что я непонятно почему начала уже было надеяться. Ужас! Кошмар! Кошмарный ужас, вот.
- Привет! - в разнобой пробасили детки, я вежливо кивнула тапкам в ответ и прошептала почти беззвучное здрасьте... Можно себе представить что будет, когда они услышат мой голосок...
Тапки гигантского размера повернулись и пошли из комнаты, а тапки чуть поменьше, пинаясь и наступая на них, отправились следом. Только тогда я смогла сделать вдох, оказывается, все это время я не дышала. Георг, видимо, тоже, потому что из-под дивана раздался его хриплый то ли всхлип, то ли возглас. Тапки остановились на пороге.
- Вы что-то сказали?- вежливо спросили тапки-великаны. Слишком вежливо.
- Нет, это кот. Он под диваном, - прошептала я.
- Понятно, - сказали огромные тапки и вышли. Тапки поменьше выскочили следом, и я отчетливо услышала, как они начали ржать.
Нет, ну за что Полковник учинил мне такое наказание! Что я ему сделала!? А ведь очень скоро выяснилось, что это было только начало экзекуции.
Тетя Валентина стала накрывать в комнате на стол, как будто нельзя поесть на кухне. Я тоже вроде бы участвовала в этой процедуре, не сидеть же пнем на диване, но при этом скорее мешала, чем помогала. У меня все как назло валилось из рук. Да еще ложки и вилки, видите ли, нужно было класть на строго определенное место, хотя дома я ела просто так, без затей, и ничего, было вкусно. Тетка быстро исправляла мои ошибки, но я все равно была готова умереть со стыда - что сейчас сказала бы мама, увидев мой позор? А впереди меня ожидало главное испытание - белоснежная скатерть. Я пристально ее разглядывала, терзаемая недобрыми предчувствиями: а что если я что-нибудь уроню, опрокину, капну? Ведь это же будет во век не отстирать, уж я то знаю, и тогда мне останется только одно - залезть под стол и прожить там весь срок своего здесь пребывания.
Надо признать, на меня никто особенно и не обращал внимания. Вначале я проверила это очень осторожно, потом смелее, действительно никто не смотрит. И очень хорошо, потому что орудовать ножом и вилкой одновременно было выше моих сил и, между прочим, дядя Толя тоже не выпендривался, а ел как все нормальные люди. А уж про младшенького и говорить было нечего - он почти лежал лицом в тарелке и изображал из себя пылесос, который засасывает всё подряд. Только тетя Валя и старший брат пылесоса что-то там отрезали, видите ли, по кусочку, вот у них даже и вид был задумчивый - и чего это мы такой ерундой занимаемся, наверное думали они. Вообще интересно, как эти два братца...
Я так осмелела, что забылась и вперила в них взгляд, готовый, правда, в любой момент юркнуть обратно в тарелку. Ну надо же, бывает ведь такое: один серый, другой белый, два веселых гуся, хотя один был не серый, а черный. И оба называли дядю Толю батей. У того, что младше, была совершенно белая кожа, похожая на непропеченное тесто, и голубые глаза. И на щеке темнела маленькая родинка, будто позаимствованная у напудренных кокеток из прошлых веков, а над почти невидимыми белесыми бровками уголком свисала белокурая челка. Мишенька, или это старший Мишенька? откидывал её коротким движением головы, а она тут же возвращалась на место. Мне вспомнилось восторженное "Мишенька пришел", ясно, что это он и есть. Я так увлеклась наблюдением за челкой, что совершенно позабыла про старшенького братца.
Насчет того, что он старший было слабо сказано, потому что это был совершенно взрослый дядька, вот тетя Валентина его и не сосчитала. Еще бы, хорош ребеночек. У него были темно-шоколадные брови и большой нос. Впрочем, темными были не только брови, но и волосы и даже подбородок, просто брови и нос как-то сразу бросались в глаза. Но, в отличие от дяди Толи, на цыгана он почему-то не походил, и на самого дядю вроде бы тоже. Полковник наверняка скорчил бы свою фирменную гримасу, увидев этакую небритую рожу, уж сам-то он скоблил свой фэйс ежедневно. Да и вообще, этот небритый рядом с белобрысым непропеченным Мишенькой смотрелся как дом с темными окнами, вроде он есть, а вроде его и нет.
Ну так вот, этот самый темный дом вдруг взял да и врубил на полную мощь иллюминацию, в том смысле, что старший сыночек улыбнулся, и на его темном лице улыбка показалась прямо таки ослепительной вспышкой. То есть меня застали врасплох на месте преступления. Что-то было очень тихо и коротко сказано, я скорее угадала, чем услышала, и братики коротко и дружно гоготнули. Чертовы гуси. Да, я отлично знала, как выгляжу в их глазах - толстая рыжая сова, и я больше не подняла глаз от тарелки и умело (все-таки сказались тренировки) уронила голубец или что там было на крахмальную скатерть. Я даже чуть удивилась, что это не произошло гораздо раньше, это я еще довольно долго продержалась. Лужица соуса задумчиво растекалась по снежному полю, а я даже не попыталась замаскировать ее салфеткой. Зачем, если все идет строго по плану. Но если кто-то ждал, что я разревусь, то не дождался, с него вполне хватило моей глупой багровой физиономии.
Старший гусь жил где-то в другом месте, а младший большей частью просто отсутствовал, но при этом он исправно метил свою территорию. То есть везде, даже в самых неожиданных местах валялись обертки от конфет - мальчик постоянно лопал сладкое. И конфетки-то были не абы какие, а вкусные: "Мишка" там, "Красная шапочка", я по фантикам догадалась. Этот гад давал мне понять, что он такие конфетки жрёт, а я, мол, нет. Уж не знаю, где он хранил свои запасы, мне на них было наплевать.
И все равно это было не самое плохое время. То есть я могла хоть как-то существовать, есть, пить, что-то делать. Спасибо, что мы учились в разные смены, не то мне пришлось бы бросить школу, чтобы только не сталкиваться с лучезарным шоколадным Мишенькой по утрам в коридоре и на кухне. А так, я даже иногда могла себе вообразить, что этой мой дом и мои родители о чем-то разговаривают за стеной, а я у них, между прочим, единственная любимая дочка. Ну ладно, дядю Толю я из великодушия готова была оставить гусям, не делать же их сиротами. А что тогда с тетей Валей, выдать ее замуж за Полковника что ли? Я сама не понимала, как такая вот чепуха могла прийти мне в голову, не говоря уж о том, что это здорово смахивало на самое настоящее предательство. Ведь как ни крути, мама в этот сценарий никак не помещалась.
Что поделать, но ее образ становился все тоньше и неуловимей, он так и норовил растаять от самой невинной фантазии, а уж мои фантазии невинными никто бы не назвал. Хотя с теткой получалось тоже как-то не очень - Полковник тут же начинал смотреть на нее вроде как презрительно, то ли ему не нравилось, что она вечно в фартуке, то ли еще что. Скорее всего, дело было опять же в том, что она была маминой сестрой. Ладно, эту мысль можно было совершенно оставить, потому что и сама тетя видела только своих "мальчиков" - им надо то, им надо сё. Меня это даже немного раздражало, если честно. В общем ну их всех, я решила, что мне пора возвращаться восвояси. Но как это сделать без ключей?
Я попробовала подъехать к тёте Вале: хочу проверить как там, дома. Подумать только, тетка бодро меня заверила, что она, видите ли, к нам наведывалась. Там все в порядке! Еще бы, не всё в порядке было с головой у неё и, конечно, у Полковника. Я спала на идиотском диване под идиотским фикусом зачем? Ради чего? Не могла же я сказать тетке, что страшно соскучилась по своим куклам, что они соскучились по мне. Да, между страницами учебников лежали Принцесса-Перышко и Принцесса-Снежинка, и их мать-Королева, но им было неуютно среди формул и цифр, они выглядели потерянными и несчастными. А дома остались Дамы и Кавалеры, Крылатые кони и ангелы. Конечно, когда в нашем доме поселился Георг, мне пришлось убирать хрупкие бумажные дворцы и их обитателей в стол. Но они были, и ждали меня, и скучали...
Что касается Георга, так он вообще решился на крайние меры - перестал ходить в туалет и делал свои дела под диваном! Это Георг-то. Но я его прекрасно понимала, он тоже жаждал изгнания, но не на улицу, а к себе, то есть к нам домой. И это сладосик-медосик Мишенька своим присутствием-отстутствием так на него действовал. Теперь, придя из школы, я первым делом лезла в убежище под диваном убирать вонючие кучки.
- Он нервничает, он хочет домой, - с надеждой объяснила я тете, - я отнесу его и буду каждый день там навещать.
Тетя Валя замахала руками: ничего, ничего, привыкнет. Похоже, Полковник её основательно запугал. Тогда я пошла в разведку - а вдруг Бабтоня уже вернулась. Ясное дело, что мне "повезло" как обычно. Я битый час просидела у подъезда, но её так и не дождалась, зато дождалась расспросов навязчивой соседки снизу, в смысле, где же я живу, что-то никого не видно. По крайней мере, стало ясно, что Бабтоня все еще не приехала из своего города с отсутствующим названием. А вдруг и города на самом деле нет тоже?
Я побрела пешком обратно и, конечно, не просто так побрела. Если идти дворами, то можно поглазеть на окна, кто-то там живет и как. Особенно это хорошо получалось вечером, когда повсюду зажигали свет и не всегда задергивали занавески. Я разглядывала кусочек обоев, угол какого-нибудь шкафа, картину на стене. Возможно, что где-то там в уголке стоял большой уютный диван, и я могла бы устроиться на нем с ногами и читать интересную книгу, или вырезать из бумаги нового жителя для своего города и ждать кого-то, кто обязательно должен прийти. А вон тот старик в окне, он наверное добрый и мог бы быть моим дедушкой, мы бы с ним разгадывали кроссворды, ну или играли бы иногда в шашки, потому что ни во что другое я играть не умею. Или вон на той кухне с клетчатыми занавесками я пеку пироги, и тихонько посвистывает чайник на плите и...
Тетя Валентина встретила меня по полной программе. Она била крыльями и спрашивала, как я могла? Как я могла так ее расстроить, ведь она за меня отвечает! Она очень, очень волновалась, буквально не находила себе места, если что, как ей держать ответ перед Георгием?
Да, действительно, я почему-то ухитрилась напрочь позабыть про Полковника, наверняка давшего тете самые четкие инструкции, как именно нужно вести себя с великовозрастными идиотками. Эти двое понятия не имели, что я сама за себя отвечаю, или хотя бы пытаюсь. И что, интересно, тетка подразумевала под загадочным "если что"? Хотя откуда ей было знать, что оно со мной вряд ли могло приключиться, потому что ничего не может случиться с невидимкой.
Человек невидимка - это было как раз про меня. То есть мои руки, ноги и все остальное оставалось на месте и было абсолютно видимым, но люди разговаривали, ссорились, обнимались, совершенно не обращая на меня никакого внимания. Вот однажды даже был такой случай, когда я пошла платить за свет и долго стояла у закрытого окошка, за которым смеялись и звенели чашками, а потом услышала, как проходившая мимо сотрудница ответила кому-то на вопрос "есть там кто?" - "совершенно никого". Вот прямо так и сказала: "совершенно никого", а я там стояла и даже чихнула два раза.
Итак, мой побег не удался, и все пошло своим чередом. И все бы ничего, если бы не дни, когда вся семья ухитрялась собираться за столом, а я, как и в первый раз, ужасно стеснялась братьев. И откуда только тетя Валя взяла эту дурацкую привычку рассаживать всех вокруг стола, чтобы потом в течение часа самой ни есть, ни пить, а только квохтать довольным голосом:
- Толечка, тебе добавки? Денис, ты мало себе положил. Мишенька, ты еще вот это не пробовал.
Время от времени её взгляд цеплялся за меня: Ксюша, деточка, ешь... Вообще, было здорово заметно, что Мишенька ее любимец, ему доставались самые большие порции вкусных кусочков и занудных приставаний. Хорошо, хоть она не лезла ко мне с вопросами, а то мне бы пришлось заговорить. А так её детки видно считали меня немой, если вообще замечали, конечно.
Но вот однажды я поняла, что пустая воркотня была лучшим вариантом из того, что тетя могла придумать. Потому что в один прекрасный, нет, ужасный вечер она решила оживить наш ужин легкой светской беседой. Или она ничего такого не решала, а все получилось само собой, но получилось ужасно. Короче, тетка смогла таки оторвать свой взгляд от тарелок "мальчиков" и взглянула на наши лица. Точнее на одно лицо, мое. Уж что такое она там увидела, не известно, но тетя вдруг положила ложку и, окинув присутствующих сияющим взглядом, мечтательно изрекла:
- А что, вот детки подрастут, и выдадим Ксюшу за Мишеньку, и будем нянчить внуков. Да, Толя?
Я сидела точно пораженная громом и, оцепенев от ужаса, смотрела на дядю Толю. Потому что ни на кого другого я в этот момент смотреть не могла. Я ждала, когда дядя дико захохочет. Именно дико, а как еще можно хохотать над такой оглушительной глупостью. Но дядя, поблескивая очками, смотрел на свою безумную жену и не смеялся, то есть серьезно смотрел, строго. Потом взглянул на меня, на своих деток и вдруг прикрикнул:
- Ну тихо, тихо, взыграли жеребчики!
Естественно, по другую сторону стола эти самые... веселились. Я с трудом проглотила кусок чего-то горького и посмотрела туда, все равно терять мне было уже нечего.
Особенно рьяно веселился предполагаемый женишок, он пригибался к столу, будто обнюхивая свою тарелку, плечи его тряслись. Старший братец ничего не нюхал и не трясся, он просто изображал краешком губ типа улыбку и снисходительно смотрел на бьющегося в истерике Мишеньку. И это выглядело почему-то особенно убийственно. Ведь именно Денис в этой компании был самым угрюмым что ли, а тут нате вам, снизошел до улыбки. Все они, кроме дяди Толи, выглядели полными придурками, то есть не они, а все мы, просто каждый на свой лад. А про старшего я потом подумала, что лучше бы эта надменная вечно небритая образина посмотрела на себя в зеркало, вот где был бы и юмор и сатира.
Наконец Мишенька пришёл в себя и сел прямо, теперь он лишь кривил яркие губы, точно нарисованные на чуть порозовевшей мордочке. И вид при этом имел чуть ли не оскорблённый, дурак. Да на кой чёрт он мне сдался! И я его почти ненавидела, и брата его, а особенно её, эту тупую и слепую тетку, потому что только тупому и слепому могла прийти в голову подобная бредовая мысль - ее ненаглядный пупсик и я... Да еще и внуков приплела. Но из-за стола я не убежала, хоть меня так и подмывало, я выстояла, то есть высидела у позорного столба до конца.
В конце концов, этот славный вечерок тоже закончился. Все давным-давно позабыли про идиотскую сцену за столом, но только не я. Я опять взялась за своё, то есть собиралась уходить, убегать, испаряться и так далее. На все лады я представляла сцену, как иду по ночным пустынным улицам, униженная и оскорбленная, а потом падаю от усталости замертво у родного порога. Или нет, не совсем замертво, потому что потом меня должны уложить в кружевную постель, дать пирогов... стоп! Пироги в этой сцене были совершенно лишними, пусть дадут чай с малиновым вареньем и обязательно в моей любимой чашке, ну в той что с васильками. А вот после этого я буду лежать бледная, отчего-то жутко похорошевшая, и тихо красиво умирать. И все эти соберутся вокруг моей постели и будут заламывать руки, а гад Мишенька в первую очередь. Но я обниму на прощание только Георга... Я уже было заплакала от неизбывной жалости к себе, такой молодой и несчастной, но быстро спохватилась - а ну тетка заметит. Ох, что тогда начнется! Я пробралась в укрытие, то есть ванную и открыла воду.
Дома ванная была тем самым местом, куда Полковник никак не мог припереться, чтобы контролировать ситуацию. С другой стороны, именно там я иногда чувствовала себя беззащитной и уязвимой во всех смыслах. Куда прикажете прятать постиранное бельишко, ношеное-переношеное? Многое покупалось еще Федорой на вырост. Причем Федора употребляла одно идиотское слово, от которого так и несло нафталином - "панталоны". Умереть и не встать. Именно эти самые панталоны я развешивала на веревке, ощущая себя раздетой под презрительным взглядом Полковника. А уж когда к ним прибавился еще и лифчик... И кто только навыдумывал такие идиотские слова?
А потом ещё зеркало... Оно было единственным на весь дом, остальные, надо думать, исчезли вслед за мамой, не желая отображать оставшиеся в наличии рожи. Я с этим единственным зеркалом попробовала договориться - давай, я стану в тебя смотреться в свои лучшие минуты, и тогда мы будем друг другом довольны. Но вредное стекло, похоже, догадалось, что эти самые лучшие минуты могут наступить лет через сто, и все время норовило самовольно подсунуть мне отражение то лопоухого уха, то изрядный кусок толстой распаренной щеки. Тогда я свирепо смотрела на ту, что в зеркале: опять ты! А она так же сердито таращилась в ответ, только глаза были растерянные.
И еще. Если я не выходила из ванной спустя двадцать минут, Полковник начинал стучать в дверь костяшками пальцев: тук-тук! Выходи! Сколько можно там сидеть! Он, видите ли, четко знал, что для водных процедур нужно именно столько времени и ни минутой больше. Ох, и злилась же я тогда!
Иногда с мстительным удовольствием я представляла - вот возьму и превращусь в кро-о-ошечную девочку и спрячусь в трубе, а Полковник ворвется, бац, а ванная пуста! Ха-ха-ха, ну и физиономия у него будет. Вот только крошечная девочка в самый неподходящий момент предательски раздувалась до огромных размеров, и вода из закупоренной трубы все не шла, не шла, а потом все-таки вырывалась и начинала бить фонтаном, заливая все вокруг. А физиономия Полковника становилась красной как помидор, а глаза почему то совершенно белыми. Ой нет, вариант с девочкой не годился.
Тогда я решала резко распахнуть дверь, да так, чтобы ка-ак врезать по толоконному лбу! И тоже проорать в ответ, что я уже не маленькая и могу сидеть в ванной сколько захочу, вот. И я не какой-то там солдафон, чтобы мыться строго по минутам. А что если сунуть ему в лицо постиранные наскоро "панталоны" - вот чем я занимаюсь, проверь и успокойся! Но я тут же краснела от мысленно нарисованной сцены и старалась повесить эти тряпки так, чтобы они по возможности меньше бросались в глаза. Вот вырасту, и больше никогда не буду носить такое уродство, у меня все будет такое воздушное-превоздушное, и наплевать на Полковника, пусть себе беснуется.
А вот тетя Валя нисколько не стеснялась своих мужчин и запросто развешивала на веревке прямо сказать тоже довольно неказистое нижнее белье, как будто это были праздничные флаги, а не трусы изрядного размера. Зато мне было удобно прятать среди этих монстров своих монстриков поменьше. Вот уж мама точно носит все только самое красивое, и тетке до нее как до неба.
Но в тот вечер мне дела не было до какого-то там белья. Я смотрела в запотевшее зеркало, и что я там видела? А все то же - очкастую зареванную уродину. Вот она сняла очки... да, так стало немного лучше: не видно прыщей на лбу, покрасневший курносый нос тоже стал выглядеть чуть-чуть приличней. Но совсем чуть-чуть.
На очках настояла Бабтоня: деточка, ты сильно щуришься, тебе надо к врачу. А то станешь красивой барышней и при этом слепой... О-хо-хо, ладно, Бабтоне я была готова простить даже жуткую ложь насчет красивой барышни. Мы сходили к окулисту и....
Ясное дело, стало еще хуже. Во-первых, оказалось, что благодаря очкам многие мои одноклассники, про Полковника уж и говорить нечего, выглядят довольно паршиво, во-вторых, еще паршивее стала выглядеть я сама. Это потом круглые как пятак очки стали модными, а тогда такие носили только бабушки в платочках и я, девочка Ксения. Была лягушка без очков, стала в очках, хотя, если бывают рогатые лягушки, то почему не быть очкастым? Вообще, я становилась большим специалистом по всяким там видам лягушек. А я была их царевной, но это строго между нами.
Был, правда, один плюс - я стала видеть вокруг людей, их взгляды, жесты, которых раньше не видела в упор, а вокруг, оказывается, столько всего происходило. Вот тогда я и превратилась в человека-невидимку: я вижу всякие там разные вещи, а меня как бы никто не видит.
Хотя, наверное, лучше быть слепой, особенно в некоторые дни, особенно когда тебе, к примеру, пятнадцать, и ты не хочешь смотреть на себя в зеркало.
Ну а если честно, в тот вечер больше всего меня задело то, что тетка посватала меня именно за красавчика Мишеньку. Было жутко обидно, что я никогда и никому не смогла бы доказать, что не нравится мне это мучнисто-белое лицо, и дурацкие бровки, и чубчик дебильный, и как он его откидывает. Да уж если на то пошло, то скорее я бы согласилась на этого урода Дениса, особенно если бы он хоть немного поскоблил бритвой свою физиономию и не строил из себя неизвестно что, ну и если бы не был таким старым, конечно. Вообще не понятно, как они могут его рядом терпеть.
Наконец-то приехала Бабтоня, следом за ней - Полковник и все пошло своим чередом. "Сколько можно торчать в ванной!" и барабанная дробь по двери и грохот железяк за стеной. Как же, как же - Полковник отсутствовал почти два месяца, и ненависть к нам с мамой подзачахла наверное, нужно было срочно нарастить ей мускулы. Ну он и принялся наращивать, Шварцнегер фигов.
Между прочим, когда-то Полковник и из меня хотел сделать чемпионку. Пару раз он отправлял меня в летний оздоровительный лагерь. Как же мне там не нравилось! Я моментально оказывалась в одиночестве, мне не с кем было шептаться, ходить в столовую, загорать и так далее. А уж про всякие там соревнования я вообще молчу, меня никто не хотел брать к себе в команду: не надо нам эту жирную... Когда Полковник ушел в отставку, лагерь накрылся вместе с его службой, и я решила что и лето может быть приятным. Но Полковник надумал бороться за мою физическую форму другими доступными ему методами: он категорически запретил мне подниматься на лифте, то есть вообще к нему подходить. Возможно, какое-то время господин тренер прятался в засаде, пытался застать меня врасплох. Но я была бдительной, да и ну ее, эту тесную вонючую коробку.
Потом Полковник вручил мне, как он выразился, спортивный снаряд, а именно скакалку. Нет, это была не какая-то там цветная веревочка, через которую прыгают во дворе девчонки, куда там. Я получила черную резиновую трубку с тяжелыми ручками на концах, сказано же - снаряд. Наверное, Полковнику по спецзаказу отыскали на каком-нибудь военном складе. По идее, я должна была через эту штуку прыгать, чтобы обрести человеческий вид. А так он у меня был не человеческий. Если уж говорить прямо, то однажды я попробовала, но поднялся такой грохот, что я испугалась - а ну как подо мной вот-вот провалится пол? Ко всему прочему эта дрянь пребольно хлестнула меня по ноге, оставив на коже яркий красный след. Тут я догадалась, что нечто подобное было задумано сразу, уж больно эта скакалочка напоминала мне приспособление для истязаний, и я запрятала ее как можно дальше. Мало ли что взбредет в голову Полковнику в минуту гнева.
Через неделю после его возвращения пришли какие-то сноровистые дядьки и установили железную дверь, вот только непонятно зачем. Люди боятся воров, но что было можно украсть в этом доме? Серое одеяло или неподъемные гантели? Ну разве что мундир с наградами. Скакалочку я бы предложила им сама. Зато теперь я чувствовала себя точно запертой в сейфе, почти пустом и неуютном. А кто видел уютные сейфы? И я решила - хватит!
- Мне нужны занавески.
- Что?! - Полковник, видно, не знал таких слов или поразился тому, что мне вообще что либо нужно. Он демонстративно повернул в мою сторону свое хрящеватое огромное ухо, желая сбить меня с толку, дескать, что ты там лепечешь?
- И покрывало, и коврик... - да я могла бы продолжать и продолжать, но запас решимости был на исходе.
Я застукала Полковника на кухне, когда он ел и, по моим расчетам, не мог встать и уйти, прервав меня на полуслове. Потому что Полковник очень почтительно относится ко всяким там процедурам и процессам, например, - в процессе подготовки к урокам нельзя отвлекаться, или - процесс самовоспитания требует абсолютной собранности... ну и так далее. И вот теперь я говорила, а он жевал, причем с таким видом, будто ему попалась ужасная дрянь, и еще он смотрел на меня с подозрением - не специально ли я ее подсунула. Потом махнул в сторону просительницы, то есть меня, вилкой, и я поняла - иди, мол, не мешай процессу пищеварения. Ну и ушла, для первого раза с меня было достаточно.
Примерно через неделю после моего сольного выступления, ну и пусть короткого, мы с Бабтоней пошли по магазинам. Потому что перед этим Бабтоня показала мне деньги и сказала: профинансировал, велел купить чего там тебе надо. Я тут же растерялась, сразу позабыв, а чего же именно мне надо и даже не разозлилась на Полковника за старый трюк - денег дуре не доверять. Мы купили таки некоторые вещи, с помощью которых я собиралась менять свою жизнь. Правда, оказалось, что дело обстоит не так просто, как мне думалось, то есть теперь хмурое серое небо не таращилось беспрепятственно в окно моей комнаты, но все таки дух Полковника витал где то рядом, а точнее - некая его тень пряталась за мои плечом, а иногда даже дышала в самое ухо. Выгоню, - сказала я ей, - из комнаты все равно выживу, как ты выжил маму.
Следующим революционным шагом стало перетаскивание часов на новое место, нечего им стоять в коридоре. Бабтоня привела здоровущего соседа Павлика, который, по-моему, всю жизнь ходил в растянутой майке и вытянутых спортивках. Павлик остановился перед часами и упер татуированные руки в бока.
-И куда переть этот гроб с музыкой? - с сомнением в голосе спросил он.
Я могла бы сказать этому придурку, куда он может переться сам со своими дебильными вопросами, но промолчала. Но в конце концов мы под предводительством этого типа, не столько помогая, сколько мешая, приволокли часы в мою комнату.
Уф-ф... Бабтоня оглядела куранты так, будто увидела их в первый раз, и покачала головой - ну надо же, не разглядела такую красоту. Еще бы, что можно увидеть в темном тесном коридоре, а здесь на свету они выглядели.... Ни фига себе, я сама сделала потрясающее открытие! На самом верху часов сидел маленький толстопузенький амурчик и собирался пустить стрелу из своего взятого на изготовку лука.
-О! И чувачок со своей хреновиной имеется! - разделил мое восхищение Павлик. Бабтоня не позволила ему восхищаться дальше и выпроводила из квартиры, а я продолжала созерцать часы.
Очень достойно они выглядели, и даже пара царапин на боку - как пить дать Федора со своей шваброй постаралась - их не портили. Не портят же закаленного бойца боевые шрамы. И самое главное заключалось в том, что когда куранты со скрипом везли на новое место, что-то в них отозвалось, и часы будто тихо охнули. Может быть, Полковник готовил им ту же участь, что и всем остальным маминым вещам, но часы затаились, прикинулись мертвыми, и он про них забыл. А теперь вот поняли, что никто их не выбросит, и подали знак - мы еще живы.
Вообще, последнее время моя жизнь была полна всяких там знаков, вот взять к примеру прошедший Новый Год. Прошло уже несколько недель, а я все никак не могла его позабыть. Во-первых, пришла открытка от мамы, да-да-да. Я раз сто перечитала короткие строчки: дорогая Ксения, мы поздравляем... Буквы куда-то неслись, толкая друг друга, и слишком быстро кончились, и я даже слегка задохнулась. Как!? Это все?! Ну точь-в-точь крошечный бесшумный экспресс промчался мимо меня, и кто-то даже мелькнул в окне, а я не разглядела его, не успела. Может быть, этот мамин муж стоял за ее плечом и читал? И если бы не он, то она написала как-нибудь по-другому? Но все равно мама думала про меня, когда выбирала эту открытку, писал эти вот слова. Ничего удивительного не было в том, что она подписалась "Наташа", это она вспомнила нашу игру, наверное. Хотя, я предпочла бы в этот раз... ну ладно, какая разница, стыдно жаловаться.
Тетя Валя была будто чем-то не довольна, позавидовала что ли. Она вручила мне послание и внимательно посмотрела в лицо. Ну и что она там могла увидеть? Я же не совсем идиотка, что бы распускать нюни, да еще на глазах у кого-то. Нет, я утащила свою добычу в норку на диван, ну пусть слов маловато, зато пряничный домик был чудо как хорош. Я разглядывала его карамельные башенки и пыталась допридумывать все то, что мама хотела написать, но почему-то не смогла. Получалось плохо, слова тоже выходили какими-то карамельными, я даже ощутила во рту их едва уловимый привкус, и он, между прочим, горчил. Я сунула открытку под нос Георгу, но он, дурак такой, равнодушно отвернулся. Физиономия у него в этот момент была точь-в-точь как у Полковника.
Ну а во-вторых, была наряжена настоящая елка. У меня никогда не было елки. Кому сказать такое, не поверят, но это чистая правда. По крайней мере, если она, елка, и была когда-то, то я ухитрилась об этом прочно забыть, как о еще куче всяких других вещей. Конечно, в школе елки были обязательно, но они были общие, и на них никто, кроме малышни, не обращал внимания, вроде это самое обыкновенное дело. Я тоже делала вид, что это обычное дело, подумаешь, стоит себе елка и стоит, только если была возможность, то норовила незаметно коснуться ее рукой, будто случайно. А потом нюхала пальцы: жаль, они совсем не пахли хвоей, или все-таки пахли, но очень слабо. И с Бабтоней в этот праздник мы сидели за столом совсем недолго, потому что она очень скоро начинала клевать носом, и я шла "догуливать" к себе.
И вот теперь у меня была своя персональная елка, мы с тетей Валей долго наряжали ее, и я даже не разбила ни одного шара, ни одной невесомой игрушки. Мои руки стали чуткими и послушными, будто я снова взялась за ножницы и бумагу, правда я иногда спохватывалась, что забыла сделать то вдох то выдох. Тетя Валя радовалась елке не меньше меня, и даже дядя Толя сказал, что "ничего получилось". Еще бы!
Потом я сидела за праздничным столом. Ясное дело, за таким - в первый раз. Полковник, даже если и не уезжал в командировку, все равно эту ночь проводил неизвестно где, а я мучилась над неразрешимой загадкой: неужели есть кто-то, кто способен веселиться рядом с таким как Полковник? Он ведь и улыбаться-то не умеет, не то что смеяться. А может быть, думала я, он уходит куда-нибудь в лес и воет на луну? Но от такой картины мне скоро становилось жутко и немного жаль Полковника. Да вроде бы и при маме было так же - родители уходили, а я как послушная девочка, должна была спать, вот только спала эта девочка или нет, знала лишь она одна, да и то позабыла.
А в этот раз рядом были мои новообретенные родственники.
-Вы пьете шампанское? - спросил меня Денис совсем как взрослую девушку. И притом спросил это вроде бы серьёзно да еще своим особенным хрипловатым голосом.
- Конечно, - нагло ответила я, будто это было для меня обычным делом и, кажется, покраснела.
Шампанское смешно щекотало в носу, я даже один раз громко засмеялась, но перехватила странный взгляд Дениса и осеклась. Ты тут не в сказке, царевна-лягушка, и не надо разевать свою ...э... свой ротик. Изображала все это время немую, вот и изображай дальше и не пугай народ дикими звуками.
Мальчики, конечно, очень скоро усвистели в ночь, и я смогла нарушить обет молчания, попробуй тут не нарушь, если тетя переключила свое внимание на меня. Как закончила четверть? Много ли у меня в классе друзей? Еще бы, о чём же еще говорить на каникулах, да еще в праздничную ночь. Я прямо таки явно услышала жеребиное ржание этих самых друзей, особенно некоторых.
Вот дела, при "мальчиках" я стеснялась, а когда они отвалили, выяснилось, что с ними было весело, хотя ничего такого смешного они не говорили. Неинтересно стало, и меня потянуло в сон. Тетя Валя объявила, что из-за стола никого не выпустит, потому что наготовила она ого-го сколько. Удивительное дело, но мне очень захотелось домой, хотя бы и в пустую квартиру. Я не очень помнила, как оказалась на своем диване, и кто-то подтыкал под меня одеяло. Смешно, подумала я, возятся будто с маленькой. Они все перепутали, и мама перепутала, пряничный домик мне совершенно не подходит...
Я проснулась, будто от чьего-то шепота, будто меня окликнули. Нет, в квартире было совершенно тихо, все спали, и елка тоже спала. Вот все и закончилось и что? Сколько раз я смотрела из своего темного окна на какую-нибудь шумную компанию и завидовала ей. До сих пор мне казалось, что эти возбужденные хохочущие люди что-то такое получили, ну или услышали некое обещание и стоит мне однажды оказаться среди них, то свершится..., то свершится... А вот теперь я не знала, что же именно должно свершиться. Прислала мама мне открытку, в первый раз за все годы. Это что, не знак? Ясное дело, знак, узнать бы еще, что он сулит, может быть мама скоро приедет? И домик, совершенно не из моих сказок, он тоже не просто так. Да, вот насчет сказок. Они прямо как слова в маминой открытке - начали наседать друг на друга и толкаться в моей голове. Это в том смысле, что Щелкунчик скалил зубы и грозил сабелькой самому Ричарду Гиру из моей любимой "Красотки", а Иван-царевич крался за мной с луком и стрелами и встряхивал косой челочкой... Тьфу ты, я кажется снова начала засыпать, так ни о чем толком и не подумав.
Или нет, кое-что я все-таки решила твердо. Вернусь домой и даже на порог светелки не пущу Полковника. Он вот все железками гремит, мускулы качает, а я буду накачивать, в смысле закалять, свой дух. И о себе буду думать только хорошее, прямо так и буду зеркало спрашивать: а где тут у нас крошечка-хаврошечка? Ну, может, что-нибудь получше придумаю, заменю крошечку или хаврошечку более подходящими словами.
Я была собой довольна. Целую ночь. Вот только одно важное дело у меня не заладилось - письмо маме. Я просидела над листом бумаги вечер, даже не один, а результат - ноль. В том смысле, что дальше слов "дорогая мама" у меня дело не пошло. Оказалось, что я более тупая, чем могла до сих пор надеяться. Нет, ну зачем, скажите на милость, мне непременно нужно было представить ее, то есть маму? Вот как она достает из конверта письмо, как читает... У нее должно было быть при этом соответствующее выражение лица. А как, ну как можно добиться нужного выражения, если ты совершенно не помнишь это самое лицо? А какой-то женщине вообще я писать не хотела.
Георг, конечно, явился с ревизией посмотреть, что это я все сижу да сижу, уставившись в одну точку. Он деловито понюхал бумагу, тронул кривой лапой ручку - а не столкнуть ли ее со стола, а потом, наглец, взял да потряс левой задней над листом, то ли с брезгливостью, то ли с презрением потряс, точно стряхивал с нее какую-то дрянь. Но и что мне после этого оставалось делать? Конечно только одно - порвать черновик на мелкие-мелкие кусочки и выбросить в мусорное ведро.
- Тетя Валя, а у вас есть альбом с фотографиями? - Я очень надеялась, что мой голос прозвучал вполне небрежно, ведь я спросила просто так, между прочим.
Тетя Валя быстро отыскала довольно потертый альбом и протянула мне. А у меня моментально вспотели ладони. Как все, оказывается, просто, вот сейчас я увижу маму. Снимки оказались совершенно дурацкими - почти на всех сидели какие-то неизвестные мне люди и скалились в объектив. Что, получила? Я растерянно листала страницу за страницей, неужели вот это называют семейными фотографиями? Тетка будто услышала вопрос и принялась объяснять, стоя у меня за плечом - это Нина Петровна, дядина жена, это Толин шурин... ну и так далее. Тети и дяди, свояки и свояченицы смотрели сквозь меня, не узнавая. Еще бы, у меня был только Полковник да вот еще тётя Валя.
- А где же мама? - в конце концов не выдержала я.
- Да вот тут и еще вот здесь с Катей. Она почти все свои фотографии забрала.
Не может быть! Эта незнакомая женщина была симпатичной конечно, но какое отношение она имела к моей маме? У этой была высокая взбитая прическа, а у мамы - прекрасные золотые волосы ниже плеч. И лицо, у мамы оно было совершенно необычным, не то, что на фото. А еще эта женщина как-то непонятно улыбалась, будто свысока, чуть-чуть презирая тех, кто на нее смотрел.
- Это давнишние снимки и не самые лучшие. Самые удачные Наташа забрала. Ты на нее похожа как две капли воды.
Да, так оно и есть. Я была благодарна тете за эти слова. Просто очень неудачные снимки. А на последнюю фразу я даже не обратила внимания, все-таки тетя хотела как лучше.
Итак, я начала закалять свой дух, а Георг внимательно следил за этим процессом. Хотя следить особо было не за чем, просто, когда Полковник проходил мимо моей закрытой двери, я начинала воинственно бормотать:
- Вот только открой, вот только попробуй, зайди...
Возможно, Полковник что-то такое подозревал, а может ему было некогда, только он, к моему великому облегчению ничего такого не пробовал, а то я не очень хорошо представляла свои боевые действия в случае чего... И, между прочим, мы теперь держали оборону втроем, то есть я, Георг и Долли.
Долли появилась у меня совершенно неожиданно и узнай Полковник, откуда она взялась, уголки его губ, пожалуй, опустились бы до самых плеч. Дело в том, что однажды я проходила мимо мусорного контейнера. Ну вообще-то я прохожу мимо него время от времени и не та это вещь, чтобы на нее смотреть без крайней необходимости. Я и не смотрела, тем более что в них иногда роются какие-то люди, и весь их вид прямо таки говорит - "а ну-ка отними"! Но в тот раз никого возле мусорки не было, зато какой-то остряк прилепил на грязную стенку огромную желтую этикетку Nestle, вот я и обратила внимание. И увидела Долли.
Конечно, в тот момент я ее имени не знала, кукла выглядывала из горы отбросов и вздымала в безмолвном призыве пластмассовую руку. Мне никогда не приходилось брать что либо из мусорных баков, даже представить такое было невозможно, но чумазый голыш прямо завопил, я ясно слышала: забери меня отсюда! В конце концов, это был чужой двор, в конце концов, в нем не было вездесущих соседок, и я решительно выхватила несчастную из этой свалки.
Надо же, кукла не была ни уродом, ни калекой, все у нее было на месте: руки, ноги, голова, даже улыбка. Какая-то нелепая улыбка, совершенно ни к чему не относящаяся. Ну и глупа же ты, голубушка, - сказала я кукле, - какая-то ты малохольная, тебя выкинули, а ты лыбишься.
Я отмыла находку шампунем, а Георг за всем этим делом наблюдал. Думаю, он обо всем догадался и ждал результатов, в смысле, не придется ли доказывать новенькой, кто тут хозяин. Я внимательно посмотрела на розовую глупенькую мордочку куклы, в ясные голубые глазки, ну точь-в-точь Нинка из нашего класса. Но еще и дома все время терпеть вторую Нинку, нет уж. И я объявила:
- Ты у нас будешь Долли. Ферштейн?
Ясное дело, Долли немецкого не знала, я, между прочим, кроме этого слова, тоже ни гу-гу, но продолжала безмятежно улыбаться. Да, мне бы такую вот непробиваемость.
Я предъявила отмытую Долли Георгу, а потом и Бабтоне. Первый остался царственно равнодушен, вторая, было, с готовностью закивала головой: да-да, сошьем ей одеяльце, подушечку... Нда, иногда заклинивало даже всё понимающую Бабтоню. Какое там одеяльце с подушечкой, еще не хватало мне возиться с каким-то глупым пупсом, способным только на то чтобы пускать пузыри. Конечно, судя по всему у Долли с мозгами было не очень, но чего ждать от куклы с такой трудной судьбой. Зато она все время улыбалась, то есть характер имела очень даже хороший, покладистый такой характер.
Мы ее с Бабтоней приодели, и получилась симпатичная девчонка. Тут Бабтоня выдала еще один перл, сказала, что мы с Долли похожи. Понятно, что она хотела сделать мне приятное, но уж это извините-подвинтесь. У Долли, несмотря на временные жизненные трудности, были круглые щечки, пухлые губки. Да, приходилось признать, что этим мы были схожи, но совершенно не обязательно говорить об этом вслух. Зато у Доли не было и намека на талию, а у меня был намек. И опять же, в отличие от меня у Долли был полный порядок с гардеробом. Правда, Бабтоня сшила для нее какие-то такие вещички, которые мне напомнили о Федоре. Без панталон, ясное дело, тоже не обошлось.
- Ладно, не переживай, - сказала я Долли, - уж я-то тебя отлично понимаю. Мы что-нибудь придумаем получше, у тебя еще будут такие шмотки - закачаешься.
Бабтоня только успевала доставать из заветного сундука свои тряпичные богатства, а я вовсю кроила, шила, примеряла. Даже мои невесомые бумажные красавицы на время были позабыты.
В один из таких вот азартных вечеров Полковник проделал свой любимый фокус, взял да и возник за моей спиной, странно, я даже топота не услышала. Я бы так и сидела, высунув от усердия язык, но Георг вскочил и, выгнув спину, зашипел, как и положено котам при виде нечистой силы. Я вздрогнула и уколола палец, а с порога проскрипел голос:
- Это ты так готовишь уроки?
- Я уже все сделала, - сказала я, обращаясь к Долли.
Фу ты, я как-то совершенно упустила из виду, что начала новую жизнь и каждую минуту должна быть в боевой готовности. Вот эта минута наступила, вот сейчас нужно было послать Полковника к черту, а я оказалась как-то не очень готова. И Долли лыбилась как полная идиотка. Тоже, нашла кому улыбаться. Команду "пли" все же отдавать не пришлось, потому что Полковник развернулся на пятках и исчез. Мне что ли поучиться так вот улыбаться?
Но история с Долли произошла чуть позже, а сразу после зимних каникул я заболела. Наконец-то вернувшаяся Бабтоня поила меня вкуснейшим чаем с малиной и противным горячим молоком, покрытым желтыми лужицами сливочного масла, и все время вздыхала: "Девонька, где же ты умудрилась простыть"?
Подумаешь, нашла хитрость. Уж я-то отлично знала где. Просто был еще один снежный, но безветренный вечер, и снежинки падали не за окном, а прямо на подставленные ладони, и Мики тыкался мокрым носом мне в колени. Он забавно разевал розовую пасть и громко клацал зубами, ловя бесформенные хлопья снега. Это было смешно и здорово, и мы взялись за дело вдвоем. Снежинки таяли на языке, у меня слегка кружилась голова, и я не совсем ясно представляла, где земля, а где небо. А Мики смотрел на меня восторженно, наверное, я в тот момент тоже превратилась в щенка, и мы веселились как могли. Только Мики к счастью не заболел, а я свалилась с ангиной. Но не рассказывать же о таком ребячестве Бабтоне.
Главным было то, что праздник продолжался. Да, я сидела с укутанным горлом и градусником под мышкой, но в ногах у меня тяжелым клубком лежал Георг, а Бабтоня не знала, как мне угодить. А еще она за что-то сердилась на Полковника, и это мне тоже жутко нравилось. Кроме всего прочего, на маминой открытке внизу тетя Валя записала свой номер телефона: звони, если что. Я сначала на нее рассердилась - надо было лезть с этим дурацким номером, а тут Бабтоня решила, что как раз это самое "если что" наступило, и вызвонила тетку к моему одру.
Тетя Валя явилась незамедлительно. Я только-только успела ужаснуться, что она и отряд свой притащила, с нее станется, но тревога была напрасной. Тетя Валя, улыбаясь, уже входила в комнату, уже и говорить что-то начала, как вдруг замерла на полуслове - увидела часы. Мне даже показалось, что она сейчас присядет перед ними в реверансе или сделает что-то в этом роде, но нет, она только посмотрела на них со странным выражением, будто удивилась чему-то, и ничего не сказала.
А потом я лежала прямо как принцесса, вокруг которой суетится преданная ей свита, неважно, что только из двух человек Тетя Валя и Бабтоня наперебой пытались меня накормить, пощупать лоб и все такое. Между ними даже вроде как конкурс начался, кто в меня больше ложек бульона впихнет, обалдеть можно. Главное, они друг другу понравились, это было очевидно. И хотя не было сказано ни одного слова, я поняла совершенно ясно, что они дружно не одобряли Полковника, он им тоже не нравился и точка. Как тут было не торжествовать.
- И приходите безо всякого там, и даже не думайте..., - немного воинственно говорила Бабтоня, провожая тетку. И эти весьма туманные напутствия нам троим были абсолютно понятны: мол, наплевать на Полковника с высокой колокольни, пусть знает свое место.
Да, нашего полку прибыло, потому что тетя после этого случая действительно стала заходить, и когда она сталкивалась порой с Полковником нос к носу, он здоровался вроде нехотя и делал особенное лицо. Да чихали мы на это лицо! Я с чувством победителя вела тетю к себе в комнату как взятый в бою военный трофей.
И еще. В один знаменательный день тетя Валя привела с собой маленького совершенно лысого старичка, какого-то Петра Семеныча. Старичок поначалу вроде меня и не заметил, а сразу кинулся к часам. Он открыл свой чемоданчик и многозначительно произнес: "Тэк, тэк...". Позже он повторил это слово бессчетное количество раз, пока колдовал над часами. Мне уже начало казаться, что он таким образом напоминает им, что именно нужно делать. Часы онемели, а он учил их говорить: тик-так, тик-так. И куранты начали что-то такое вспоминать.
- Да-а, подзапустили вы их, подзапустили, - сказал наконец Петр Семеныч, обращаясь к тете и начал подробно объяснять, как именно подзапустили, и как он это исправил. Тетя Валя безропотно выслушала несправедливый упрек и только кивала в такт пространным объяснениям мастера. Он достал из кармана большие часы с крышечкой и, взглянув на них, поставил стрелки курантов в нужное положение. И сел ждать.
- Петр Семеныч, чайку, - спохватилась тетя, и я помчалась на кухню, не дожидаясь ответа. А часы тикали себе и тикали и, похоже, понимали, что они здесь главные. А потом раздалось шипение, а за ним чуть хрипловатый звон, и мы все как по команде встали перед часами. Тетя Валя вдруг всхлипнула, но на нее никто не посмотрел, я, между прочим, тоже разволновалась. И еще я заметила, что амурчик теперь не просто улыбался, а беззвучно хохотал.
Потом мастер начал тетке говорить, как нужно с часами обращаться, все же возраст у них преклонный, но тетя Валя указала на меня - вот хозяйка. Нет, ну надо было так сказать: хозяйка... А он будто и не удивился, дал мне свою визитку, и сказал что если что, нужно звонить ему, и он придет. Вот такие вот важные часики оказались. Хотя я в этом никогда и не сомневалась.
После затянувшихся каникул в школе меня ждал сюрприз и ладно бы приятный, а то как всегда. Соседка по парте Лена Зорина, худенькая и легкая как мотылек, упорхнула от меня к одной из своих бесчисленных подружек, и теперь на ее месте сидела здоровущая черноволосая девица. Нет, правильнее сказать, это я теперь сидела за ЕЁ партой. Так и только так можно было истолковать небрежную позу и презрительный взгляд моей новоявленной соседки.
Я неловко достала учебники, стараясь не смотреть на тетю-лошадь, но боковым зрением хорошо видела, как мерно двигаются челюсти, жующие розовую жвачку. Именно розовую, потому что такого цвета пузырь надулся и с тихим хлопком лопнул на наглых губах. Нет, это была не лошадь, это была акула. Тут я подумала, что лучше снять очки и обойтись без леденящих душу деталей.
- Галоша, жвачку дай, - возле парты возник Голован со своим вечным "дай". Надо сказать, что Голована так звали не за хорошие мозги, и не за большую голову, просто фамилия у Толика была Голованов. Хотя чего уж там, в определенном смысле мозги у Голована работали очень неплохо - он обожал халяву. Голован был готов позаимствовать все и у всех, и не потому что это было ему нужно, а просто так, из любви к искусству. Он прекрасно изображал голос Совы из мультика про Вини-Пуха, когда что-нибудь выпрашивал или требовал: "Ну дай или подари безд-возд-мезд-но!". Надо ли говорить, что все мои более или менее с его точки зрения привлекательные вещи давно перекочевали в его необъятный и бездонный ранец. Голован даже использованными жвачками не брезговал.
И вот девица по имени Галоша лениво повернула к нему голову и так же лениво процедила: "Отвали!". И снова надула пузырь. Тут я вспомнила фотографию из одного журнала - Лохнесское чудовище всплыло из глубин озера. У него была длинная-длинная шея и ма-а-ленькая головка. Так вот, теперь моя соседка как две капли воды походила на это самое чудовище. Поэтому я нисколько не удивилась, что Голован взял да и в самом деле отвалил, причем без лишних разговоров. Но отвалил он недалеко, потому что мой ранец был прямо тут, под рукой, под его рукой, естественно. Уж со мной Голован никогда не церемонился.
Девица, не меняя позы, снова повторила: "Сказано, отвали...", но Голован даже ухом не повел и уже рылся, гад, в поисках добычи. И тут девчонка даже не то чтобы поднялась или там вскочила, нет, она только чуть потянулась к наглецу, не вставая с места, и влепила по оттопыренному уху. Мародер с воем отлетел от моего ранца, схватившись за пораженный орган. "Не, ты чё тут ваще...". Его блеяние потонуло в дружном гоготе зрителей, и тут прозвенел звонок. И я весь урок наслаждалось видом пылающего алым цветом лопуха, приделанного к голове Толика.
- А, Ксения, выздоровела наконец. Потом подойдешь, я покажу, какие темы нужно будет нагнать. - Англичанка Виктоша приветливо кивнула, и я почувствовала, что краснею как последняя идиотка.
Вот кто мне безоговорочно нравился, так это наша Виктория Андреевна. Она была лучшей в мире училкой по инглишу и, по совместительству, режиссером нашего школьного театра. Худенькая, стриженая под мальчика, она казалась мне старшеклассницей, которая и в учительницу лишь играет. Легко играет, весело. При этом Виктоша всегда обращалась к нам "дети мои", и это мне тоже очень нравилось, вот бы мне такую старшую сестру! И я чуть не грянулась в обморок, когда однажды Виктоша предложила мне играть в своем театре. Я смотрела в её золотистые глаза и была готова разрыдаться, потому что это было невозможно ни за что и никогда. Виктоша просто не понимала, КОМУ она это предлагает. Дома я все-таки призналась Георгу, что мне давали шанс, а я его упустила. Хорошо, что Георг не стал выяснять, в чем этот шанс заключался. Виктоша настаивать не стала, только советовала все же подумать, и тема была закрыта. Хотя иногда мне казалось, что она про наш разговор помнит и в самом деле ждет. По крайней мере, мне было приятно так думать.
Преисполненная чувства признательности я с усердием склонилась над заданием, когда кто-то дернул меня за рукав. Пригнувшись к самой парте, соседка пододвигала мне свою тетрадь, черные глаза смотрели нахально и требовательно.
- Валя, - постучала ручкой по столу Виктоша, - не отвлекайся. Галошко! Я к тебе обращаюсь.
Валя Галошко нехотя придвинула к себе тетрадь и громко вздохнула. Да-а, подумала я, с такой фамилией она была обречена. Вот ведь почти никто не видел эти самые галоши "живьем", а сразу туда же, дразниться. Сама я что-то такое смутно припоминала - черное и блестящее, с красным нутром, и вроде у кого-то эти штуковины были прибиты к стене, кто-то так хохмил. А насчет Галошко... Откровенно говоря, эта длинная девчонка с черными сальными волосами чем-то действительно напоминала и галошу тоже, вот только хохмой здесь и не пахло.