- Орденюнкер Конрад Тауберт! - холодный, металлический голос эхом отозвался от высокого сводчатого потолка зала Доблести.
- Я! - Конрад щёлкнул каблуками.
Кубинец качнул головой: - Следуй за мной, юнкер.
Товарищи по команде поглядели на Конрада полузавистливо-полусочувственно. С одной стороны, парня освободили от нудных занятий на плацу. С другой, его освободил Кубинец, а у старшего штандарт-офицера Двора Юнкеров Регенсбургского замка лёгких заданий не бывало.
- Возьмёшь пакет. Поедешь на Бургундское ристалище. Отыщешь фра Арнольда Контад Верфенштайна. Передашь ему, лично в руки. И забудешь про этот пакет и про поручение. Вопросы? - серые глаза Кубинца глядели холодно и твердо.
- Нет вопросов, фра Сигимер. - отчеканил Конрад.
- Очень хорошо, юнкер.
Кубинец никогда не бранился. Никогда не кричал. Никогда не улыбался. Но одну фразу, одно слово "юнкер" он мог произнести так, что хотелось впитаться, раствориться в каменном полу и на свет не показываться. А мог и так, что плечи распрямлялись, словно крылья, щёки радостно вспыхивали, а губы так и норовили расползтись в идиотской довольной ухмылке. Как сейчас, к примеру.
- Служу Ордену и Расе! - отчеканил Конрад уже в укрытую серым рыцарским плащом широкую спину, скрывавшуюся в сумраке коридора.
На крутой лестнице Конрад всё же взглянул на печати - и чуть не навернулся вниз головой. Кроме обычной почтовой печати с ансуз-рун, пакет украшала печать Великого Комтура, мрачная чёрная печать с символом Wehmgeriht и даже Большая Орденская Печать. Доннерветтер и Махагала! Сознание собственной важности вознесло орденюнкера до занебесных чертогов Всеотца, но случайно промелькнувшая мысль о том, что с ним сделают, случись что с пакетом, мигом вернула его на землю. Конрад положил пакет в ременную сумку - тик в тик влезло - и тщательно застегнул.
А ведь сегодня он встретится с фра Арнольдом. С Дитрихом из "Возвращения", с Арминием из "Тевтобургского леса", с Ванниусом из "Короля Ванниуса". С человеком, сделавшим для популярности Ордена не меньше, чем любой из Великих Магистров. Все знали фра Арнольда, все и везде.
Во взглядах орденюнкеров на плацу уже не было никакого сочувствия. Неприкрытая ревность и зависть. Кубинец дал Тауберту поручение. Поручение, видимо, за пределами Двора Юнкеров, может быть, за пределами замка. Ерстер-офицер, которого Кубинец оставил за себя, стегнул Конрада раскалённым взглядом, и даже более резким и злым, чем обычно, голосом проорал:
- Любимое упражнение орденюнкера-а!
- Фрош!!! - рявкнули юнкера, подпрыгивая на корточках и хлопая ладонями над головой. Мышцы Конрада непроизвольно дёрнулись в такт крику.
- Кто вы такие? - резал ухо голос ерстер-офицера.
- Юнкера! - шевельнулись губы Конрада вслед за многоголосым криком и прыжком.
- Как дела, юнкера?
- Мы счастливы!!!
Конрад оседлал велосипед и покатил к воротам. У высоких ворот, грозно нависавших над ним каменным монолитом, пришлось спешиться - перед ним скрестились алебарды.
- Куда, юнкер? - часовой в блестевшим голубой сталью нагруднике тоже был юнкером, но из тех, кому совсем немного осталось до Посвящения.
- Особое поручение.
- Особое поручение, да? - часовой был выше Конрада на полголовы, а над верхней губой уже бодро пробивалась редкая поросль. Кстати, юнкеру положено бы бриться ... - Погулять в городе и пощупать девок, да, юнкер? А обыск не хочешь?
Конрад сжал зубы. Он может назвать Ку ... фра Сигимера, и его пропустят, да ещё на караул алебардами сделают. Но ... нет, он никого не назовёт!
Зазвонил телефон.
- Удум! - выругался часовой, и, не спуская глаз с Конрада, отшагнул вправо, сняв трубку с висевшего на стене аппарата.
- Да, пятнадцатый слушает ... - прорычал он и вдруг вытянулся, щелкнув каблуками. - Так точно! Да! Есть пропустить! Служу Ордену и Расе! - он повесил трубку и посмотрел на Конрада: - Катись отсюда!
Уже за спиной он услышал глухое, злобное: "Штабной крысёныш"
Химеры надвратной башни угрюмо-надменно глядели вслед одинокому велосипедисту. Конрад спешил, очень спешил. Все юнкера спешили и старались, ибо только так можно приблизить долгожданное Посвящение. А подопечные Кубинца - особенно. Потому что ... ну, потому что Кубинец - это Кубинец ... Итак, Конрад спешил. Тем не менее, ему трижды пришлось задержаться. У самой окраины Мюнхена - там, где над воротами сервофермы Дахау готические буквы сообщали: "Труд освобождает" - ему пришлось уступить дорогу колонне рыцарей, возвращавшихся с учений. Голубой и красный. Голубизной отливала броня панцерваггенов, нагрудники и шлемы рыцарей, алели их плащи и кресты на бортах. А над башней переднего "сигурда" ветер колыхал флаг. Красный нордический крест на чёрно-белом фоне. Конрад застыл, вскинув руку в приветствии, и затаил дыхание, неотрывно глядя на колонну. Было такое чувство, что лязг машин и громовой припев древнего, ещё Северного Похода марша "Кровь и Ненависть! Смерть и Пламя!" поселились у него в голове. Конрад помчался дальше и вскоре въехал в пригород. Да, сюда колонна не заходила. Чистота, тишина, уют, розовые кусты в палисадничках, беленые стены. Встречные бюргеры, пешие и на велосипедах, почтительно снимали треугольные шляпы, но ни одного явно не тянуло вытянуться по стойке смирно и запеть "Кровь и Ненависть". Да они и слов не знают, небось, дубины несчастные! Он - он знает. Он их все знает, орденские марши, разбуди посреди ночи - вскочит и споёт. Несколько раз в году так и делают - посреди ночи врубают в казармах на всю мощность марш, и пока звучит увертюра, надо успеть одеться, а затем все юнкера навытяжку стоят у коек и поют во всю глотку. На новичков смех смотреть - кто портянки поверх сапог намотал, у кого мундир задом наперёд напялен, у кого ремень, в кольцо застёгнутый, на башке вместо берета. Сам когда-то таким был, но сейчас - разве поверишь. Да, когда марш закончиться и дневальный каркнет - "Юнкера вольно!" - вот смеху бывает! Ну, новичкам ещё иногда "помогают" - штаны узлом завяжут, сапоги голенищем в голенище всунут, - но это не только в такие ночи, никто же не предупреждает, это всегда ...
Вообще, город и горожане казались Конраду с непривычки чем-то диковинным. Готические буквы вместо рун. Дома НЕ ТАКИЕ. И люди то же. Одни толстые, другие худые, третьи так - не рыба, ни мясо. Двигаются по-дурацки, неправильно двигаются, словно их, остолопов, в своё время не учили. Неужели двух лет мало? И эта дикая одёжка, словно из курса военной истории про Тридцатилетнюю войну. "Они ещё Кальвина читать начнут" - фыркал Кубинец. О Кальвине Конрад ничего не знал, да и правильно, судя по тону Кубинца.
Девицы и женщины делали книксен, словно нарочно демонстрируя ему глубокие вырезы своих платьев. Конрада бросало в жар. Да, в жар ... И с этим ничего не поделаешь, не помогут ни постная пища, ни ночные побудки, ни плац ...Об этом всё равно думаешь. Конрад облизнул пересохшие - от ветра, от встречного ветра! - губы. Ничего, год-другой, и все они будут мои. ВСЕ.
Он вдруг обнаружил, что Мюнхен очень похож на его родной Инсбрук. Вот ещё один перекрёсток, стражник в серой форме, завидев орденюнкера, остановил движущиеся по поперечной улице велосипеды и веломобили, пропуская его, - ещё один поворот, и покажется родимая Либенсфельсштрассе, добрый деревянный гном у дверей бакалейной лавки старого Яна Майснера, пекарня матушки Хильдегун, а между ними - дом, в котором он родился, в котором мог жить и сейчас ...
И быть таким же дуболомом, как эти? В ушах зазвучал резкий голос Кубинца - "Любимое упражнение орденюнкера!..."
- Фрош! - прошептал Конрад.
"Отец орденюнкера!..."
- Магистр! - вслух произнёс Конрад.
"Мать орденюнкера!..."
- Р-раса! - повысил голос Конрад.
"Семья орденюнкера-а..."
- Орден! - рявкнул Конрад во всё горло. Встречный долговязый мастеровой с перепугу грохнулся вместе с велосипедом на брусчатку. Конрад не обратил на дурня внимания, вместо этого начав рассматривать плакаты на стенах домов. Вот пожилая пара в окружении многочисленных отпрысков. Надпись гласила: "В детях - наше бессмертие!". На другом - старый годсблодскнехт положил руку на плечо подростку, а над ними вздымались три тени - древний тевтон в косматых шкурах и рогатом шлеме, средневековый рыцарь в плаще с крестом и гренадёр времён Семилетней войны. "Предки смотрят на тебя". С третьего ... С третьего улыбался ослепительно-белыми зубами совсем молодой фра Арнольд, глыбя невообразимые бицепсы и Конрад нажал на педали, забыв вчитаться в надпись - "Крепкие мускулы - крепкое государство!"
Но он опять остановился. На площади каменные волки и вороны смотрели с готического храма Всеотца на позорный столб у паперти. У столба стояла с выкрученными за спину руками женщина. Верхняя часть лица - сплошной синяк, губы и нос разбиты, половина волос слиплась от грязи и бурой, резко пахнущей сероводородом, жижи; другая половина просто была сбрита. Табличка на груди гласила ... гласила такое, что Конрад чуть не свалился с велосипеда. Может, он ошибся? В конце концов, после рун труднее читать готические буквы. Нет, всё правильно. "Я ПЕРЕСПАЛА С СЕРВОМ". Какой-то бюргер походя стегнул привязанную тростью, какая-та женщина плюнула ей в лицо. Всё это Конрад видел как-то туманно, краем глаза. Лицо привязанной было изуродовано, но фигура ... Удум и Палату, трудно найти Несоблазнительную женскую фигуру, если тебе восемнадцать, а живых женщин ты видел последние три года лишь издали, раз в месяц. Но у этой бабы, ещё совсем не старой ... Ещё два года - она могла бы достаться ему. Рыцарям не отказывают. А она ... Шваль! Лечь под серва, под двуногую скотину! Конраду очень захотелось подойти к ней, ударить - сапогом, камнем, ножом, но - во-первых, если она умрёт, это будет для неё избавлением. Смерть лучше болезненной, грубой стерилизации и отправки на сервоферму. А во-вторых - время! Нельзя задерживаться - напомнил себе Конрад, нажимая на педали. Если он не уложится до заката, он не успеет к поднятию моста. А ночевать вне замка без дозволения, за это ...Лучше даже и не думать.
Какая всё же дрянь эта баба - размышлял с отвращением Конрад. Погубить себя, опозорить семью и мужа. Перед её братьями, сёстрами, детьми, внуками, правнуками будут закрыты врата Орденских замков, а их дела в памяти раухеров Евгенического Комитета будут замараны науд-руной - "неблагоприятная наследственность". И ради чего?
Здесь он, видимо, проморгал знак объезда, так как путь ему преградила бригада ремонтировавших мостовую сервов. На улицах городов, сёл, замков властвовала брусчатка, лишь магистрали между ними были сорок лет назад, при втором Великом Магистре, заасфальтированы. Сервы ... В детстве он видел сервов-сантехников,сервов-золотарей,сервов-дворников,сервов-трубочистов. В замок сервы не допускались, но раз в год в казармы юнкеров пригоняли старых сервов, пьяных в дрезину, пускающих слюни, икающих, что-то мычащих, поминутно падающих. И Кубинец кричал, тыча в их сторону стеком: "Помните, юнкера: каждая рюмка, выпитая вами - шаг к ЭТОМУ! Каждая рюмка!"
Эти сервы пьяными не были. Скучные смуглые лица, отвратительные сальные чёрные космы, сливовидные носы, добавлявшие их обладателям унылости. На кадыкастых немытых шеях, - удум и палату, их мыть, что ли, иногда надо, хоть гигиены ради! - болтались медные ошейники с гербом Мюнхена. Сервы, значит, были собственностью Мюнхенского бургстага . Конрад вглядывался в этих замурзанных двуногих тварей и вспоминал женщину у позорного столба. Что она могла найти в подобном существе? Один из сервов поднял голову и оцепенел, уставившись на орденюнкера. Взгляд у него был пустой, тупой, скотский, какой и полагается иметь двуногой скотине. А самое паскудное было в том, что коренастая тварь торчала у него на дороге. Конрад нажал на звонок, ещё раз - серв стоял и таращился на него. Конрад еле успел остановиться, чтобы не врезаться в скотину. Свернуть было нельзя - слева тротуар, справа разобранная брусчатка. Да и не пристало ему, орденюнкеру, объезжать это вонючее животное, ошибку природы.
- Пошёл вон! - крикнул Конрад. Серв испуганно шатнулся, но с места не двинулся. Свистнул ременный бич, гортанный голос каркнул приказ. Серв дёрнулся, уронив камни и отскочил на разобранный участок. Только сейчас Конрад заметил надсмотрщика - то же серва, чистого, одетого получше, с осмысленным взглядом. Увидев, что орденюнкер смотрит на него, он поспешно опустился на колени. Остальные сервы уже давно пребывали в этой позиции. Конрад поехал дальше.
Мелькнуло ещё два плаката. Один призывал бюргеров любить и почитать своих старших братьев - рыцарей, цвет Расы и опору государства. На другом - стальная рыцарская перчатка с надписью WEHMGERIHT стискивала уродливых тварей - то ли шпионов, то ли мутантов ... Лучше бы изобразили ту бабу.
Громадный фриз на стенах Бургундского ристалища изображал сцену из последних авентюр "Песни о Нибелунгах" - бой бургундских витязей с гуннами в пылающем дворце Этцеля. Из-за этого фриза, а также статуй Хагена, Гернота, Гизельхера, Гунтера и прочих бургундцев, стоявших на возвышавшейся над западной трибуной стадиона платформе, он и получил своё название. Сейчас на стадионе было не слишком людно. Трибуны пусты, только двое служителей сочетали сытный полдник(кружка светлого пива и сосиска) с наблюдением за тренировкой местной футбольной команды "Мюнхен 1860".Все игроки были, конечно, полубратья - Орден спорт презирал, как бессмысленную трату сил и времени. Рыцарям нужно то, что поможет им в бою. Конрад с чувством собственного превосходства посмотрел на долговязых бюргерских парней. Все они были старше его, но Конрад легко одолел бы любого из них в рукопашной, не говоря об умении управляться со сложной военной техникой ...
Повернув голову, он обнаружил, что у окольцовывающей поле беговой дорожки сидел орденюнкер с ярко-рыжими волосами. На рябом лице его запечатлелась вселенская скука, серые глаза смотрели сквозь игроков. Нашивка на рукаве свидетельствовала, что перед Конрадом был воспитанник столичного Верфенштайна, а не Туленгаузена. Шеврон ниже эмблемы замка указывал на то, что данный юнкер служил в ординарцах при рыцаре. Конрад шагнул к нему:
- Где я могу увидеть фра Арнольда Контад Верфенштайн?
Серые глаза на миг задержались на нём, ничуть не меняя своего выражения, вернее, полной невыразительности. Потом оруженосец показал по направлению беговой дорожки и лаконично молвил:
- Там.
Конрад повернулся в указанном направлении - и с трудом удержался, чтобы не броситься прочь. Прямо на него, - так показалось орденюнкеру, - неслось что-то огромное и страшное ... Прошла очень долгая секунда, прежде чем он понял, что это - огромный вороной конь и бегущий рядом с ним человек в железном доспехе. Рука в латной рукавице цеплялась за луку седла. Оба остановились в шаге от юнкеров. Шерсть коня была мокрой от пота, да и серые, коротко остриженные волосы рыцаря, когда он снял шлем, выглядели так, будто его облили водой из ведра или он попал под проливной дождь. Лицо было давным-давно знакомым, загорелым, с мощными скулами, квадратной челюстью, синими глазами.
- Лови, Шульц, - он бросил юнкеру шлем, - Сколько?
Рыжий Шульц свободной рукой вынул из кармана часы.
- Десять минут двадцать пять секунд. Что на ... - исчезнувшие часы сменила записная книжка, - Что на пять секунд лучше, чем в прошлый раз.
- Сними-ка с меня это железо, юнкер.
Шульц долго возился и что-то бурчал под нос, укладывая доспехи в яркую сумку. Конрад заворожено наблюдал. Ему ещё не доводилось видеть полный доспех на живом человеке. Обычно рыцари носили только нагрудник с гербом замка и стальные перчатки - кроме сутаны или походного мундира с плащом, конечно.
Когда фра Арнольд освободился от доспехов, он повернулся к юнкеру:
- Ну, юнкер, тебе что надо?
- А .... кхрр ... кхм ... - Конрад с трудом отыскал куда-то пропавший голос. - Вам пакет. Вот...
Фра Арнольд окинул взглядом печати.
- Ух ты ... Старый толстый Герман ... Долой!
Спустя полсекунды юнкера ударило - "толстый Герман" - это же Великий Комтур! Хведрунг и Махагала! Он вытаращил глаза на рыцаря.
- Так, чёрные плащи - долой! - фра Арнольд сорвал печать wehmgeriht. - И эти две туда же ... - он вытащил листок бумаги, нахмурившись, пробежал по нему глазами; выдвинул вперёд челюсть:
- "Полностью подтвердилось"! Ещё бы ... Кто дал тебе этот пакет, парень?
- Фра Сигимер ... Фра Сигимер Контад Тулегаузен.
- Это со шрамом через всё лицо?
Конрад кивнул.
- Кубинец! - свернул белыми зубами фра Арнольд.
- Шульц, в машину. Стой! Дай блокнот и ручку. Тебе, юнкер, хочется получить автограф, да?
Конрад сглотнул пересохшим ртом и судорожно кивнул. Фра Арнольд вручил ему свою фотографию в роли Дитриха - с тёмной гривой волос, обнажённым торсом и огромным мечом в мускулистой руке. Поверх фотографии шла роспись и дата.
- А теперь забудь о пакете и об этом поручении, ясно?
Конрад порывисто кивнул и щёлкнул каблуками.
- Служу Ордену и Расе!
Он уже подходил к украшенной барельефом арке выхода со стадиона, когда фра Арнольд окликнул его:
- Так кто дал тебе этот пакет, юнкер?
- Какой пакет?
Фра Арнольд рассмеялся и показал ему большой палец.
Это всё-таки был хороший день. Он справился с поручением Кубинца, встретился с фра Арнольдом, получил, - самому не вериться, - его автограф. Да, день был ...
- Орденюнкер Тауберт!
Конрад остановил занесённую ногу и оглянулся. День был паршивый. Неудачный был день. К нему приближался Хлыщ. В белоснежной сутане, с надраенной до блеска бляхой и рукавицами, с гибким стеком в правой руке. Холёное бледное лицо, холёная бородка, холёные волосы чуть ниже ушей.
- Да, фра Адальберг.
- Что ты здесь делаешь? Сегодня выходной? Я тебя спрашиваю, юнкер, - стек упёрся в грудь Конрада.
- Нет, фра Адальберг.
Ноздри тонкого носа вздулись.
- Кто тебе разрешил покидать Замок, юнкер? Что ты спрятал в кармане? Дай сюда, юнкер.
Конрад положил на железную ладонь Хлыща фотографию фра Арнольда.
- Ты покидал Замок, чтобы выпросить автограф, да, юнкер? Смотреть в глаза! - стек Хлыща поднял его подбородок , - Я спрашиваю - ты за этим покидал Замок?
Конрад молчал. Сказать "нет" означало выдать Кубинца. Сказать "да" - солгать наставнику ... пусть даже этим наставником был Хлыщ..
- Орденюнкер может хранить у себя только один портрет. Портрет Великого Магистра. Ты понял, юнкер?!
- В кодексе орденюнкера ничего не сказано об этом, фра Адальберг.
- Что? Что-о? Ты ... ты - пререкаться, юнкер? Смирно! - Конрад выпустил из рук велосипед, тот с грохотом рухнул на мостовую. - Ладони вверх!
Стек со свистом резал воздух. Конрад глядел перед собой, закусив нижнюю губу. Очертания Бургундского Ристалища стали расплываться, как в тумане.
НЕТ!!! Не плакать! Наконец, Хлыщ опустил стек и сунул в кипящие от боли ладони Конрада фотокарточку.
- Порвать! Немедленно, юнкер. Так ... Вот урна, брось туда. Теперь собери велосипед и следуй за мной ...
Оруженосец Хлыща помог Конраду уложить велосипед в багажник серого пузатого "Ауто Униона". Затем Конрада впихнули на заднее сиденье...
Был карцер, холодное и мокрое подземелье. Был плац и резкий голос Комтура вещал под посеревшим небом: "Мужество есть и у дикарей, человека отличает дисциплина ... Бунт есть добродетель серва, добродетель свободных - повиновение". Его вели сквозь строй и шпицрутены жужжали, как злые шершни ...
И снова был карцер. Но он уже не казался таким тёмным и безнадёжным. Потому что в конце строя чья-то сильная рука подхватила его, не дав упасть. Это была рука Кубинца.
2 февраля следующего года, на полгода раньше установленного срока, Конрад Тауберт распрощался со своей фамилией и стал фра Конрадом Монтад Тулегаузеном.