Долго силился вспомнить имя этого седого мальчика. Шурша опилками прошлого, в глубинах памяти скреблись шипящие Саши и Миши, смотрели из щелей на меня своими мышиными глазками. Среди осколков детских воспоминаний затесались Карл с Альфредом - школьная готика. Всё не то, имя вечного ребёнка звучало по-другому - не так величественно. Его звали слишком просто, без вычурностей. Настолько просто, что произнести имя мог любой дворовый карапуз или подросток, даже шепелявый или картавый с проблемной дикцией. Всего два позабытых мною слога...
У взрослого его имя долго висло на кончике языка, срывалось и падало к ногам тяжёлой отполированной глыбой. Зубило времени высекало на куске породы совершенно иные буквы. Не те, забытые, но привычные детскому слуху. Их сочетание складывалось в нечто, больше приемлемое для надгробья: "Здесь похоронен любимый и единственный сын..." Дальше шли заляпанные грязью фамилия, имя, невзрачное отчество, даты рождения и смерти... Нет, если где-то на кладбище и затерялась его могилка, то она лишена мраморных элементов. Всё гораздо скромнее: покосившаяся ограда в зарослях бурьяна и сварная угловатая конструкция памятника - воплощение кошмарного сна кубиста; глубокая коррозия на поверхности металла; потускневшая табличка из нержавейки, чудом уцелевшая от рук охотников за цветметом; местами облупившаяся и выцветшая масляная краска обрамляет блёклый принт на белом эмалированном овале. С него на нас смотрит невыразительное лицо человека, над которым уже безвластны годы. В уголке железной пирамиды неуместный и облезлый крестик с остатками серебрянки. Был ли он вообще крещённым? Разве тогда крестили детей? Как мать его в церковь осмелилась принести, такого скрюченного? Наверняка поп - тайный член КПСС, потребовал от родительницы справку из детской поликлиники. Опасался быть пропесоченным по партийной линии и обвинённым клерикальной номенклатурой в том, что пацана так во время таинства перекосило. Каким именем батюшка окрестил тогда раба божьего, имярека?
Тот, кого я похоронил в своей памяти, не спешил быть названным. Зачем же я вообще его эксгумировал? Неужели для того, чтобы освежить неизжитое с детства чувство стыда? Раньше каждый ребёнок в нашем дворе знал, как его звали. Сейчас же, и я, и мои друзья детства всё позабыли. Прежде его имя являлось практически нарицательным, особенно, если дело касалась каких-нибудь глупостей. "Ты, что?.. " - кричали мальчишки и девчонки на своих обидчиков. Смысл фразы был ясен всем, но задай подобный вопрос взрослый, его бы не поняли.
Я и сам давно повзрослел и выбросил из памяти имя мальчика, как ненужный фантик от конфеты, а теперь мучаюсь. Может вернуться и подобрать, разгладить на ладони, покрутить в пальцах и прочесть название? Не могу... Откатиться на несколько десятилетий назад невозможно, как бы этого ни хотелось. Забыл куда отправил щелчком бумажный комок. Цветной клубочек укатился, не оставив за собой шлейфа спасительной нити. Дорога в детство навсегда позабыта, и обратно по ней уже не вернёшься. Остались лишь слабо читаемые ориентиры, по которым прошлого не отыскать. Без опытного поводыря или точного иллюстрированного путеводителя можно заблудиться. Вот я и плутаю по сей день в трёх соснах.
Чёрт, как же тебя звали? Стоит мне вспомнить твоё имя, и ты станешь тем самым поводырём. Как Вергилий покажешь ведомому семь кругов моего детства. Может научишь меня, как предостеречь подрастающих детей от собственных ошибок прошлого. Очистишь сознание слепца от наносного, катясь впереди на своём хромированном инвалидном кресле. Глупый в наивном отроческом неведении, я мечтал о таком же! Байкер, перекошенный детским церебральным параличом, позволишь мне держаться за дерматиновую спинку твоего стального коня? Не хочу отставать от тебя. Ты будешь комментировать окружающее нас пространство мычанием и нечленораздельными звуками, а мне не составит труда тебя понять.
Сейчас многие общаются не словами, а звуками или картинками. Мы деградировали и перешли на примитивные формы коммуникации. Вернулись, так сказать, к истокам. В доисторический период охотники оставляли друг другу послания в пещерах - эти мемы и мотиваторы эпохи палеолита. Первобытные люди рисовали бизонов и оленей, наскальные сцены звериной ловли и секса, охотников - мужчин с копьями и несоразмерно гигантскими фаллосами, тучных матерей рода, инопланетян, в конце концов. Камень до сих пор хранит эти изображения. Наши месседжи не отпечатаны на камне, они исчезают вместе со светом затухающего экрана смартфона. Время к ним беспощадно потому, что большой ценности они не несут. Мы ежедневно направляем миллионы пустых сообщений в эфир, усиливая их эмоциональность скобочками, кавычками или нелепыми смайликами. Особенно ленивые используют готовый набор картинок, не способный передать всей полноты и глубины единственного живого слова. И мы шлем весь этот набор букв и гифок виртуальным собеседникам, которые, порой, находятся от нас на расстоянии вытянутой руки. Мы разучились говорить с ними, а они нас слушать и слышать. С каждым днём живое слово стремительно теряет позиции, в неравной схватке письменность сдаёт рубеж за рубежом... Я всё это к тому, что ты со своим немым скудоумием гармонично бы вписался в нашу сегодняшнюю реальность. Стал бы новой звездой церебрального Инстаграмма! Чтобы селфиться и барабанить пальцем по экрану телефона или планшета требуется минимальное количество навыков и усилий. Что говорить, это умеет даже моя годовалая дочь!
Почему ты не хочешь мне напомнить своё имя? Было-ли оно, вообще? Был-ли ты сам, мальчик? Может ты был инопланетянином? У них же нет имён, по крайней мере, привычных нашему слуху. Не было его и у тебя. Просто код из символов или звуков, не вписанный ни в одной церковной метрике или свидетельстве о рождении. Из чего на вашей планете состояла письменность и речь, из пыли на ветру? Код твоей цивилизации оказался непостижим для обыкновенных советских детей, но, признаться, инопланетный гипноз умел затуманивать взоры. Мы видели перед собой только убогого инвалида - того, кем ты сам хотел казаться окружающим, капсулой со сверхсуществом, закамуфлированной под человеческое обличье. Этот камуфляж выполнял ещё и функцию скафандра, только в земной атмосфере он пришёл в негодность и скукожился, как скорлупа грецкого ореха. Инопланетной сущности выпало на судьбе до исхода своих дней томиться в узилище из биосинтетического материала. На вид он напоминал человеческую кожу, но мы всё равно не решались проверить и потрогать. А ты хотел тактильного контакта...
Тебя всегда выдавал вышедший из строя межорбитальный звездолёт, который тебе не хватало сил бросить на произвол судьбы или зарыть в глухом лесу, как диверсант парашют. Кресло поистине было мистическим, завораживало нас, казалось явно неземным, по своему происхождению. Слишком много инопланетные конструктора вмонтировали в него чудных и блестящих приспособлений. Ещё трубки катетеров, опутывающие твою оболочку... Мы долго всем двором ломали голову над предназначением прозрачных шлангов и, наконец, пришли к выводу, что через один поступал субстрат - калорийная питательная масса, которая поддерживала биологические функции гуманоида. Через вторую трубку, из твоего тела отводились продукты распада пищи и избыточная влага.
Меня до сих пор мучает вопрос: Что за консультант работал над твоим земным образом? Двойка ему! Зачем он напялил на тебе дурацкие солнцезащитные очки с зеленоватыми стёклами в роговой оправе и старомодную соломенную шляпу а-ля Георгий Вицин? Когда стояла невыносимая жара, инструкция предписывала тебе одевать матерчатую кепку "Tallin" с козырьком из выгоревшего на солнце пластика. В ней ты походил на одинокого туриста, отставшего от основной группы Дятлова на несколько десятков лет. Твоя одежда и обувь тоже не поспевали за эпохой лет на тридцать. Такого пришельца лучше было погружать в пятидесятые, а не в восьмидесятые. В их эстетику ты бы вписался. В конце концов, после войны огромное количество калек и инвалидов было обыденным явлением. Мог бы раствориться среди них и остаться незамеченным. Шансы исполнить свою секретную миссию в разы бы возросли. И дети тогда казались более серьёзными и отзывчивыми - послевоенное поколение, как ни как.
Оказавшись среди нас, ты погрузился в агрессивную среду. Мы росли как зверята, предоставленные сами себе. Наши родители были слишком заняты поиском собственного Я и не догадывались, что воплощение их эго всегда находилось рядом, в лице нас - детей. Прорехи в вопросах воспитания своего потомства - не единственное "достижение" предков. Через эту дыру с обветшалыми краями они умудрились посеять целую страну. Повзрослев, мы спрашивали их: "Почему?" Они недоуменно разводили руками и отвечали: "Подрастёте - узнаете". Я вырос, но знаний не прибавилось. Волей или неволей во всём копирую их, даже в тех вещах, которые в детстве осуждал и ненавидел.
Нет, ты не был инопланетянином.... Это всё плод моих детских фантазий, навеянных статьями из "Техники молодёжи" и произведениями Кира Булычёва. Помню, пожилая женщина рассказывала нам, что раньше ты рос таким же как мы - нормальным мальчиком. Мол, однажды, злая колдунья наложила на тебя заклятие, навеки приковав к креслу-каталке. Наивно с её стороны было рассчитывать, что дети поверят в эту чушь. Ложь мы чувствовали инстинктивно, а она этого не понимала. Просто твоя мать никогда не была ребёнком. Родительница инвалида состарилась ещё в детстве, не познав его красок в пылу войны. Под тяготами лишений люди взрослеют очень быстро. Когда пришло время, она родила неполноценного тебя, ведь её старческое лоно не способно было выносить здоровое дитя. Но во дворе все знали, что проклятье-то наложили не на тебя, а на неё! Повздорила с такой же ведьмой, и та зачитала на твою мать наговор. Корни их вражды уходили в далёкое прошлое. Две старухи, будучи на выданье, не поделили твоего отца, тогда ещё совсем молодого, лихого вояку. Расхлёбывать бабий вздор пришлось тебе - скорбному ребёнку.
Выносившая и выпроставшая тебя женщина пыталась заставить нас проникнуться состраданием к своему сыну, хотела замылить нам глаза своим благообразным образом советского пенсионера. Влить в уши липкую неправду чёрно-белых сказок, стереотип, сотканный из образа Золушки, Звёздного мальчик и ещё чёрт знает кого. Она ничего не смыслила в детской психологии. Какое дело жестоким волчатам до звездных мальчиков? Волчата земные, и для них существовали только земные детёныши. Такие же, как они - здоровые и разделяющие общие забавы. Играющие в футбол и снежки или плюющие с балконов на лысины прохожим. Спустившиеся со звёзд, для них навсегда останутся чужаками. Философия проста: Пришельцы другие, поэтому должны быть осмеяны, затравлены, уничтожены.
И тебя пытались изжить. Маячили перед твоими глазами, нарочито демонстрируя собственную физическую полноценность. Водили вокруг твоей коляски хороводы, боясь приблизится, кидались в твоё тело песчаными комочками. Ты стоически терпел и не замечал нас, сохраняя олимпийское спокойствие. Лишь строил дурацкие гримасы, не поддающиеся расшифровке, хмурил брови и щурился под лучами яркого солнца. Растягивал улыбку и пускал слюни, внешне выглядя банально-отрешенным имбецилом. Просто сидел и покручивал узловатым пальчиком колёсико настройки на винтажном радиоприёмнике, теребил грязным ногтем обломок телескопической антенны. Плавал где-то в лучах радио "Маяк", по УКВ волнам, с Антоновым и Толкуновой. Вместе со станцией "Юность" оставался вечно юным старичком.
Стоило нашей стае двинуться в твою сторону и сократить разделявшее расстояние до метра, как тут же всё менялось. Ты врубал оральную сирену ПВО: "Гупате шпана!" - Издавал свой унифицированный сигнал, способный выражать, в зависимости от обстоятельств, и тревогу, и радость, и изумление. С ближайшего аэродрома взлетал дружественный самолёт-перехватчик: из подъезда выскакивала сухая старуха и рассеивала стайку стервятников. Мать находилась в перманентном состоянии повышенной боевой готовности, пеленгуя исходящие от сына тревожные сигналы. Я первый из всей детворы разгадал тайну: Ключ передатчика был вмонтирован в радиоприёмник, который постоянно находился под твоим боком. Пальцем ты выбивал по поверхности деревянного корпуса: "Три точки - три тире - три точки ... --- ..." Откуда бы ещё старуха могла получать информацию? Окна же вашей квартиры выходили на противоположную сторону!
Мы каждый раз позорно ретировались. Вслед устремлялись проклятья, но нам не было до них дела. Всё равно до нас они не долетали, бесполезно рассеиваясь в пространстве. Бранной энергетики не хватало, да и помех в звуковом эфире кружилось слишком много. Силы у колдуньи были уже не те, но каждое утро она заботливо выкатывала кресло с твоей тушкой во двор, а вечером увозила обратно. И это при том, что про пандусы для инвалидов мы узнали только лет через двадцать, а увидели их вживую ещё через десять. Ежедневно её старческие руки тягали тяжеленую коляску с драгоценным грузом по лестничным пролётам. Благо, жили вы на первом этаже.
Иисус Христос нёс крест только один раз, по пути на Голгофу. Она проделывала эту процедуру ежедневно по несколько раз, на протяжении всей твоей жизни - катала свой крест туда и обратно. Её руки нежно вытирали тебе сопли или поправляли на твоей плешивой голове кепку. Этими же руками она смахивала свои скупые слёзы. С каждым днём их становилось всё меньше и меньше. Всё рано или поздно заканчивается. Пересыхают ручьи, реки и моря, а у женщин иссякают слёзы.
Как она обращалась к тебе тогда? Сынок, милый мальчик? Имя она твоё вслух произносила? Почему я этого не помню?.. Зачем ты постоянно заставляешь меня заниматься ментальным аутофистингом и копаться в глубинах памяти? В них осталось только твоё тщедушное туловище и скорченные в параличе конечности. Убожество, дополняющее собой и без того уродливое дворовое пространство, стиснутое обшарпанными фасадами трёхэтажных хрущёвок. Не ты сам, а обёртка, которая была в тягость всем окружающим. Твоим родителям, вынужденным жить с ней и страдать, рассматривая изо дня в день. Чужим, отягощенным комплексом вины, что их дети здоровы. Тебе их и собственные страдания были чужды и непонятны. Ты лишь изредка ощущал дискомфорт, и то, обделавшись или, когда мочеприёмник переполнялся. Но на помощь всегда приходили заботливые старушечьи руки, и ты опять становился свеж и весел, как цветочек на поляне.
По сути, ты и был цветком - уродливым растением из отдела покрытосемянных. Сорняком с кривым стеблем и чахлыми лепестками. Название твоё затерялось в энциклопедии животного и растительного мира. В школьных учебниках биологии о тебе не упоминалось. Ты рос в стальном контейнере, заботливо, но тщетно опыляемый Бабушкой-пчелой. Пустое ложноцветье, которому не суждено было стать плодом. Нас ты своей особенной красотой не радовал. Хотелось тебя растоптать ножками, обутыми в сандалеты - это убогое детище отечественной кожевенно-обувной промышленности, растереть о шершавую поверхность потрескавшегося асфальта. В коллективном помутнении сознания запрыгнуть на твой четырёхколёсный горшок и кататься по очереди всем двором.
Природа, напротив, любила тебя, ведь ты являлся её частью. Как трава, кусты, деревья. Солнце тебя грело, и мы своими силуэтами его не затеняли - были слишком ничтожны для этого. Дождём тебя не поливало, но влаги хватало - материнские слёзы делали своё дело. Почву под собой ты удобрял сам...
С внутридворовым интерьером твоя согбенная фигура вполне гармонировала. Как железобетонный вазон клумбы, обшарпанный турник, на котором домохозяйки выбивали паласы, или грабли сушилок для белья. В каждом советском дворе было по инвалиду-колясочнику - блаженному дурачку на урбанистической паперти. Тогдашним детям с вами жилось комфортнее, чем с нынешним фейковыми побирушками у храмов. Сейчас вид церковных нищих взывает у людей фантомное чувство милосердия. Взрослые откупаются от него, подают попрошайкам милостыню и приучают к этой фальши своих детей. Ты же ни к чему нас не обязывал, денег не требовал - цветы не меркантильны.
Иногда, втихаря, тебя можно было безбоязненно обидеть, не опасаясь кары Божьей. Возмездие могло последовать, но только не с небес, а со стороны небезучастных взрослых. К возможной расплате в то время все отнеслись бы с пониманием. Зудящий загривок у малолетнего сорванца не стал бы предметом разбирательств со стороны надзорных органов. Общественные организации и блогеры не вступились бы за права хама. Получил? Значит, за дело! Необратимость наказания в реальной жизни, останавливала многих.
Но находились и совсем отмороженные. Однажды, дворовый хулиган - мой ровесник из неблагополучной семьи, попытался сорвать с тебя шляпу. Цель индивидуального перформанса была не ясна ни автору, ни зрителям. Отдать ему должное, он не крался паскудно сзади, а шёл на тебя с открытым забралом. Наглый и беспечный, уверенный в своей безнаказанности. Ты словно не замечал этого и смотрел сквозь силуэт наглеца в пустоту. На моих глазах сорванец пересёк незримый барьер и протянул в твою сторону руку, уже вознамерился было ухватить шляпу за поля, но ты, вдруг, самоактивировался. Цепкие пальцы перехватили его кисть стальной хваткой. Отчётливо послышался хруст пястных костей и полный ужаса и боли вопль пойманного нарушителя границ. Как сейчас помню расползающееся по трико хулигана мокрое пятно. Рёв серены ПВО: "Гупате шпана!" Опять приступ невыносимой боли, только уже от стиснутого в цепком захвате уха проказника - это подмога подоспела вовремя, старуха бдела на своём посту. Боль раненного соратника передалась и нам, подсматривавшим за разыгравшейся драмой из кустов. Невольно мы прикрыли свои уши и дружно захотели в туалет.
Затем случилось то, что не вписывалось в рамки сознания советского школьника. Отморозок свободной рукой врезал старухе наотмашь звонкую пощёчину, а тебе двинул в глаз. Шляпа слетела, обнажая лунные кратеры пигментных пятен на рано полысевшей голове. Летний ветерок всколыхнул редкие волосики. Ты только обречённо выдохнул: "Гупате шпана..."
Со старухи тоже слетел платок, и мы увидели, что она вовсе не старуха - пожилая, но не старше наших горячо любимых бабушек и тётушек. И демонического в ней разом поубавилось. Она не ожидала такого поворота событий, молча стояла и растерянно смотрела на обидчика. Тот воспользовался временным замешательством и улизнул.
Женщина подняла твою упавшую шляпу, отряхнула, аккуратно водрузила обратно. Тихо, одними губами, стала что-то причитать. Нежно обняла тебя и поцеловала. Прижалась своей простоволосой седой головой к твоим сединам. Привычно взяла крест за перекладину и покатила в сторону подъезда. Она и так была невысокого роста, а тут совсем уменьшилась до размеров актрисы из цирка лилипутов. Около самого подъезда обернулась в нашу сторону. К этому времени мы уже вышли из-за укрытия. Подумать только, минуло тридцать лет, а до меня и сейчас доносится запах мочи, исходивший от наших обоссаных сердец. Вместо того, чтобы усовестить нас или крыть матом, твоя мать смолчала. Прощала тогда нам наши проказы и ещё не совершённые грехи? Видела в нас своих не родившихся детей? Укора в её глазах не было. Лишь чуть слышно она произнесла: "Толя, сынок, поехали домой".