Пресные слова составляют безвкусные предложения. Получаются пустые абзацы, безыдейные тексы. Иногда плачу, перечитывая получившиеся отрывки. Это сродни копанию в мусорном баке, доверху забитом испортившимися продуктами. Более ранит душу не отсутствие содержания, а проблески мысли, которые, подобно свету фар машин на заброшенной магистрали, слепят ярко и редко. Они, как откровения незнакомца, тяжело верить, что мой мозг родил такое. Надежда умирает, не успев закрепиться в мире, когда переходишь на следующую фразу. Ей Богу, хоть выписывай самородки отдельно. Не о них ли писал Э. Хемингуэй: "Убивайте любимых"?! Зачеркнув их, оставляешь сущность автора. Неужели я - пустышка и мое место навек возле мусорных баков испорченных произведений?
Остановиться, бросить все, признать мечты неосуществимыми и начать новую жизнь с другими идеалами - возможно, это спасение. Как же быть с зовом души, требующей пера? Заглушить алкоголем - невыход. Заметил, когда перестаю писать, кошмары накапливаются и, не находя места на бумаге, претворяются в жизни.
Случай произошел полгода назад. Я только закончил изучать мифических существ древних славян. Решил написать рассказ о банниках, домовых и другой нечисти. Первый вариант произведения был готов через два дня. По привычке я забросил его в нижний ящик стола "дозревать". Месяц спустя, сгорая от нетерпения, достал и прочел. Множество ошибок, отсутствие идей разозлили, я порвал рукопись в клочья. Вечером пришли друзья, мы напились пива. В угаре, твердо пообещал себе поставить крест на писательстве.
Две недели спустя я видел сон. На холме стояла старая церковь, возле нее была высеченная в камне икона. Помню, подошел к воротам, хотел перекреститься. В момент, ясное небо затянуло тучами, стало темно. Я не мог понять правой руки, воздух был тяжелее свинца. Крик сорвался с губ. Я звал Иисуса на помощь, пока легкие не опустели. Перекрестился левой рукой, стало легче. Раздался смех ужасный, иначе неописуемый. Стало светлее, но что-то сдавило горло. Я в ужасе открыл глаза. В темноте спальни дыхание не вернулось. Кто-то сидел у меня на спине и душил. Сзади доносилось пыхтение. Собрав последние силы, я рванулся и скинул его. Похоже, адреналин сделал свое дело. Я смотрел, раскрыв рот. Из комнаты, недовольно кряхтя, шел самый обычный лохматый домовой.
- К худу иль к добру? - крикнул я ему вслед.
- Ух, худо, худо, худо, - заныл домовой, не оборачиваясь.
Он вышел в коридор и пропал. Утром звонила бабушка. Сказала, что ее сестра сошла с ума. Две недели в психиатрической лечебнице оказались губительными для потрепанного жизнью организма. В агонии ее забрали домой за день до смерти. После похорон я нарушил обет писательской немоты, опасаясь, что сердце не выдержит страданий. Выплескивал эмоции на бумагу, меня рвало словами всю ночь, на рассвете, обессиленный с дрожащими пальцами упал на диван и вырубился.
Проснувшись вечером, я прочитал написанное. Получилось интересно и остро. Рассказ традиционно попал в "инкубатор". Через три недели его достал, но не нашел ничего, кроме пафосных фраз. Острота словно испарилась с бумаги...
Пишу, не останавливаясь. Выпускаю третьесортные продукты, кидаю их в мусорный бак, жду, пока испортятся, и с отвращением копаюсь в нечистотах.
Кто знает, может, найдется рецепт консервирования произведения, который сохранит его в первозданном виде, оставит остроту и пикантность.