Аннотация: Третий эпизод второй части "Нуара". И ощущение, что "есть место свету", далеко как никогда, чему вторит мрачная погода, мрачный тупик в делах и мрачнейший сумасшедший убийца, владеющий (владеющий?) изогнутыми ножами с латинскими именами.
Тупик. Именно таким словом можно охарактеризовать то, что произошло в экспертном отделе. Глухой мертвый тупик, которому вторила черная безрадостная духота города. Тупик - таким было положение всех дел агента и таким было состояние его лично. Желая вырваться из него, Доине проводил за работой все свое время, нагружая себя так, чтобы по возвращению в гостевой дом он мог только упасть и проспать без снов и памяти до утра, когда он снова отправится в полицейское управление. День за днем он заставлял себя выкладывать все физические и внутренние силы, намеренно лишая себя любого свободного времени, насилием не выпуская из темных подсознательных глубин чувство бессилия и безнадежности действий. Но работа тоже отпинывала его обратно, при любой оказии доказывая, что дело темных - объект его персональной заинтересованности, под прикрытием которого и ради которого он прибыл в город - бесповоротно и бездарно ушло из рук, и никакими уловками его не вернуть. Даже не сделать вид, что все идет в согласии с инструкциями Канцелярии, будь это правдой хоть не один, а сто раз - обмануть агент не мог именно самого себя. Поэтому с фанатичной уставной отупью он по всем законам и правилам пытался отрабатывать другие направления.
Жан-Пьеру стоило отдать должное: когда от него потребовали говорить по делу, он исполнил с достойным прилежанием. Все, вообще все значимые происшествия в городе в том или ином ключе сводились к перечисленным им. Но разлад настигал агента и здесь. Неясно чего желая, он перескакивал с дела на дело, и, не доведя до конца одно, хватался за другое, но только ради того, чтобы в скорости вернуться обратно к первому. Искал, рыл, вглубь, вширь, не похоже на себя бессистемно. Часто бессмысленно. Всегда - безрезультатно. Постоянно, спонтанно возвращался к темным, пробуя найти в них хоть одну зацепку, хоть что-то, чего бы он не знал. Занятостью пытался убедить себя, что сгоревшие в катакомбах листы, так тщательно выбранные им из сектантских записей, канули в пепел, погребая не все возможные концы; что книга в белом переплете, к которой он не успел и прикоснуться - не окажется единственным предметом, несшим в себе все нужные ответы. Однако в потерявших человеческое управление голодных хищниках не оставалось больше ничего, что не вело бы к отработанному материалу, и линии, касавшиеся мутантов, стали примитивными, как мышление самих канализационных тварей, и закольцованными, как набор их побуждений.
"Чудо-реагенты", а менее образно - яды и патогены, которые удалось буквально по каплям добыть из огня и осколков, и на которые так алчно накинулся старший эксперт, тоже указывали на темных, а значит, были путем в никуда. Агент тянул эту нить по инерции, для пункта в отчете.
Наркоманы, стрелявшие из пулеметной машины - неопознаваемые, без примет и связей, ведущих из катакомб на поверхность. Никаких метрических данных на них не было. А если они были подобраны в трущобах, то с человеческой, "не-темной" стороны концов от них и не найти. Прочие же пути относительно них утыкались в культ, что было тождественно их обрыву. Внутри головы агента Тайной Канцелярии возникал не удовлетворяющий его вопрос - а осталось ли в темных вообще что-то, чтобы искать? Однозначный ответ он пока дать отказывался.
Проблема нового наркотика росла на глазах. Его упорно продвигали, расчищая дорогу к венам и слизистым нынешних и будущих покупателей пистолетными выстрелами. Он расползался быстро, переходя от менее мелких продавцов к более мелким, преодолевал любое сопротивление и демонстративно смеялся над полицией, которая при всех усилиях не могла взять хоть одного поставщика, который при этом сам бы не являлся потребителем.
В город бурый порошок поставлялся откуда-то извне, так как любые цепочки, если они не оканчивались в канаве на бездыханном туловище неудачливого распространителя, приводили на вокзалы, где бесследно терялись в паутине расписания, маршрутов и направлений.
Маниакальный убийца, именовавшийся господином, вызывал у Доине фантомный зуд в нервах, отвечающих за интуицию. Разбираться в его поведении было сродни движению против холодного придонного течения. "Бояться его стали больше, чем бандитов и темных вместе взятых" - опять слова Жан-Пьера, и опять исчерпывающее описание ситуации. К шансу быть огретым по голове железным прутом, ограбленным и утопленным в ближайшей сточной канаве жители города относились спокойно, фаталистично, как к чему-то естественному. От темных спасались примитивным способом - не ходи там, где не надо, без света и людей с ружьями в радиусе крика, и, скорее всего, чаша сея тебя минёт. Остальное - в ведении небес. Потрошитель же вызывал трансцендентный ужас, он стал жупелом, синонимом того, что хуже самой мучительной смерти. Благодаря ему и оплетшим его мифам продажи гражданского оружия взмыли до заоблачных высот, а количество застреленных из него - еще втрое сильнее. И мало кого в общей истерии трогало, что вероятность встретиться с праотцами по двум описанным выше причинам превышала опасность ножей убийцы Нуарэ в пару тысяч раз. И это если не упоминать, что еще легче оказаться насмерть перемолотым, просто работая каждый день в жернове городского молоха.
Кабинет начальника полиции приветил агента еще одной преградой.
- Господин Доине, вам придется подождать, - Жан-Пьер, бледный и замученный уже с утра, смотрел не на него, а в край стола перед собой, - У господина Боннэ посетитель.
Пересилив себя и не замолчав, адъютант докончил:
- Он должен занять его время без пауз, точно так же, как если бы на его месте были вы.
Тупик. Они неустанно преследовали агента. И в момент, когда расследование доходило до этапа, на котором остановилась полиция, оно упиралось само в себя.
"Если бы что-то из этого можно было решить легко, это бы решили". Слова Карла Трагэ. О том, что провинциальных коллег столичная полиция считает ну прям непроходимо тупыми, но несказанно удивляется, наступив на их же грабли, он вслух не сказал. Даже не позволил голосу стать более издевательским, чем всегда.
"Темные не в счет-с. Они нечисть, в них есть иррациональное. А остальное - люди, а это куда хуже, да".
Большую часть времени, прошедшего с похода в катакомбы, Доине оставался нем, и слова, произнесенные у эксперта в подвале, стали первыми за несколько дней. С Мийер-Майером он дел не вел, и тот выпал из его поля зрения. Однако раз в сутки, в случайное время и в произвольном месте внутри управления следователь как под заказ пересекался с агентом в коридоре. А встретив, с улыбкой здоровался. Однажды, погрузившись в мысли, Доине автоматом кивнул в ответ.
Грильяр. Одно только упоминание этой фамилии вызывало у Франко омерзение. Грегуару Боннэ, предложившему его на главную роль в нуарском спектакле, можно было верить - начальник полиции не из тех, кто станет устраивать розыгрыши невысокого пошиба. Но, дьявол задери, что с этим бандитом делать, как к нему подступиться? Нарушать военный карантин, идти в трущобы и расспрашивать лично? "Уважаемый разбойник, какое отношение вы имеете к контрреволюции?" Отсутствие любых предположений как и с чем он связан, выводило агента из себя на долгое время.
Ну а самым главным путем без видимой цели была пулеметная машина. Проклятый агрегат объединял вокруг себя все происходящее: бурую массовую путевку к сатане, незаконное оружие, темных с их культом, полицию с ее преинтереснейшими сотрудниками, Боннэ с его лукавым прищуром - все! Случившееся завязывалось на ней в узел из змей и скреплялось печатью расплавленного базальта. Она висела, как виноградная гроздь над голодающим грешником. И не вела никуда, оказавшись факелом на стене тупика, слишком похожим на свет в конце тоннеля.
Откуда машина взялась? Да с неба упала. Никаких уникальных технологий, кроме самой схемы автоматики, в ней не применено. Каждый первый завод с достаточным разнообразием универсальных станков может сделать нечто подобное.
Быстро найти место, где могли производить такую технику? Да в Нуаре, состоящем из фабрик, минимум половина которых работала с металлом? Нужна глобальная городская операция с кропотливо проработанным планом и молниеносным высокоорганизованным процессом. К этому надо добавить, что хозяин гипотетической подпольной линии лучше других знает, что на него будут выходить, и времени свернуться у него столько же, сколько у полиции на поиск, если не больше. И никто не гарантирует, что производство идет в едином месте, а не рассредоточено по многим смежным предприятиям, хозяева которых не имеют понятия, для чего нужны несколько странных деталей, вытачиваемых на их станках. Зато знающие, что за них дают деньги, ради которых, родимых, можно быть готовым уничтожить документацию и чертежи по первой записке. Атмосфера города, да что там, всей Республики, способствует.
В качестве гнойного осложнения - необходимость поддерживать строжайшую тайну. Здесь господин Трагэ прав как никто, и злоумышленник имеет на руках десяток козырных тузов, объявлять фальшивыми которые дороже самому себе.
И как, спрашивается, поступать? Ходить по фабрикам, осматривать готовую продукцию и сверять с деталями имеющейся машины? Смешно. А, кроме того, еще и жизненно необходимо. С учетом предыдущих факторов.
Дверь кабинета начальника полиции открылась, но важным посетителем почему-то оказался не Мийер-Майер. Не дожидаясь приглашения, агент вошел внутрь, столкнувшись в дверях с карабинерским офицером по рекрутированию, и не пропустив его. Задетый плечом полицейский едва не выронил стопку подписанных приказов, но мнение свое предпочел оставить при себе, а вскоре и вовсе отделил себя от угрюмого бежевого типа сначала дверью и коридором, а потом и несколькими этажами. Да и полученные только что приказания занимали его разум гораздо больше, чем поведение грубых столичных чужаков.
- Нам можно принимать поздравления! - сходу атаковал агента Боннэ, - Я бы предложил вам выпить, но боюсь, что это может быть расценено как взятка. Прошу вас, присаживайтесь. Очень хорошо, что вы зашли сами! У меня все никак не хватало рук пригласить вас. А ведь у меня их четыре! Это если считать Жан-Пьера. Не думаете же вы, что после посещения темных, я отрастил себе еще пару? Было бы замечательно, но меня бы сожгли, не так ли?
- Господин Боннэ...
- Я уже перешел к сути, - встречно перебил его начальник полиции, - Именно темных я и хочу с вами обсудить. Из меня отвратительный предсказатель, но я готов биться об заклад, что вы намеревались говорить аккурат о нашей недавней совместной экспедиции. Не подтверждаете за очевидностью, - удовлетворенно отметил он, после чего, напрягая близорукие глаза, посмотрел Доине за спину. Дверь была закрыта плотно, - Так вот, уважаемый господин агент, готов заверить: культ разгромлен. Цена победы - одиннадцать погибших и еще семнадцать раненых. Итого чуть больше половины от тех, кто участвовал в боевой части операции. Не считая четырех отравившихся газами бойцов из числа расставленных в охранение, один из которых - смертельно. Грандиозный результат.
Боннэ говорил с серьезным лицом. Сколько в этих словах было сарказма, Доине не определил.
- Мутантских нападений не зафиксировано уже восемь дней, - продолжал он, - Если так продолжится, дело темных, чего доброго, можно будет закрыть.
Лишних акцентов начальник полиции в речи не сделал, явственно обнаружив, от кого этому искусству обучились его подопечные.
- Понимаю, что мутантов нам еще долго выкуривать, - уступая неоказанному давлению, признал он, - но раз очаг заражения уничтожен, то можно надеяться, что гидра поражена в сердце.
...Гидра... Агент потер неожиданно зазудевшие под очками глаза.
- Я обязан убедиться во всем лично, - со сдавленностью отреагировал он.
- Логично, - после паузы произнес Боннэ, - Верь нам Столица на слово, вас бы к нам и не прислали. Недоверие, господин Доине, продуктивно по сути. Проверка порождает результат, и вы - тому пример. Стоило влить немного свежей крови, и проблема, казавшаяся неизбывной, решилась. Хотя последние несколько дней я не могу отделаться от чувства, что навалившийся на меня груз забот - это экзистенциальная расплата за успех чужими руками. Представьте себе, господин Доине, вся мелочь города, безынтересная и пустая, решила разом свалиться на мои плечи, будто бы поджидала момента, когда должно бы вздохнуть свободнее. Так нет, рутина, глупейшие шаблонные действия, требующие механического присутствия, теперь жрут все мое время, не требуя ни интеллекта, ни фантазии!
Говоря это, он ходил по кабинету и что-то рассеяно искал. Найдя объект поисков на столе - им оказался тугой пакет с бумагами - он переложил его на более видное место.
- Да и у вас есть другие обязанности, - начальник полиции вернулся из своих мыслей, - На всякий случай напоминаю, что вы свободны пользоваться данными вам полномочиями. Городская полиция Нуара в вашем распоряжении. Без колебаний обращайтесь к любому из моих людей.
После этого он выразительно посмотрел на агента, и, взяв под мышку кивер и используя остекление шкафа как зеркало, стал оправлять мундир.
- Извините, что галопом, но мы уже обговорили все, что нужно, - последние слова он произносил, симметрично выставляя на голове форменный убор, - И я еще раз обязан высказать вам благодарность за ваши бескорыстные усилия. Вы решили крупнейшую нашу проблему.
Не унижая себя ожиданием, когда начальник полиции обозначит свои намерения вслух, Доине решил покинуть кабинет.
- Останусь в городе, сколько сочту нужным, - наполнив голос жесткостью, сказал он, - У меня остались еще...
- Ваши проблемы?
В этот раз агент точно имел дело с юмором господина начальника полиции.
- Прочие дела.
- Я желаю вам, что бы ваши прочие дела, - в усы усмехнулся Боннэ, - разрешились точно так же молниеносно и сравнительно легко.
Тупик и разгром.
* * *
Портвейн гулял в голове Франчески с залихватскими кувырками, откидывая коленца и выплясывая вприсядку. Передав ей весь свой хмельной градус, он приносил счастье от каждой секунды бытия, безвозмездно одаривал любовью ко всякому ближнему, делал шаг сладостно нетвердым. Духота улицы Франческу не заботила, ей и без того хотелось облегчить шнурки на платье, дернуть завязки, чуть ли не раздеться донага. Погода, помноженная на действие напитка из виноградного порошка, нашептывала ей дополнительный повод сделать это, и с искушением приходилось бороться ежесекундно.
Переход по городу представлялся Франческе увлекательным приключением. Нуар внезапно стал для нее не исполином-людоедом, из пор которого сочилось загрязненное масло, а индустриальным ансамблем, обеспечивающим, как говорили умные в моноклях, жильем и трудом гору народу. Запромзглый сквер, через который она в сотый раз добиралась до дома, виделся ей таинственным лесом, полным загадок, а вовсе не частоколом деревянных скелетов с редкими гнилотно-зеленцеватыми листьями, сморщенными как ладонь столетнего артрозника. Ну а объявшие его мучнистые испарения, на два счета пропитывающие одежду до белья, логично обращались в мистический утренний туман.
Углубившись в него и решив, что теперь ее никто не увидит до самого дома, она все же расстегнула несколько застежек, дабы ее соблазнительные верхние телеса не чувствовали себя в таком жестком заточении. Слово "соблазнительные" ей льстило, особенно в разрезе того, что это было не только ее мнение. Она слышала о себе этот термин минимум два раза, и оба - от очень респектабельных в своем окружении господ. Ей вообще нравилась идея соблазнения: то есть того, что она проделывает тайные манипуляции, из-за которых эти самые господа исполняют все, что желает ее "легкий зефирный каприз" сегодня. Ей нравилось и то, что логично следовало за удачно исполненным соблазнением в качестве финального акта.
Она даже считала себя в некотором роде красавицей. Компании, навроде той, что так щедро развеселила ее портвейном прямо в том кабаке, где она работала, вторили ее убеждению. Вот и сударь, представившийся в буре веселья благородным грандом, не скупился на комплементы. Неизвестно, да и не интересно, насколько он был благороден, но что сладок на разглагольствования и богат на слова - это точно. Удалец обещал стать ее мужем, по его заверениям - хотя бы на час. А каким он проявил себя гроссмейстером постельных дел!
События сегодняшнего вечера одурманивали Франческу, она шествовала, довольная сразу двумя вещами: телесно и собой. Балаболистый господин, выпроваживая ее, клялся в безмерной любви, продлящейся и завтра, и впредь, так что через призму перебродившего виноградного суррогата вопрос обеспеченного будущего был для нее решен.
Чтобы скоротать дорогу и быстрее дожить до радостного завтра (ведь расплата за злоупотребленное спиртное - это всего лишь выдумка, не так ли?), она решила найти себе занятие. По счастливой случайности у нее имелось законченное школьное воспитание, поэтому в качестве нагрузки был избран не какой-то там мур-мур, а самый настоящий численный счет. Объектом его стали парковые скамьи, так как их вокруг было много - тяжелое бетонное основание и предельная степень раскуроченности накрепко отбивали желание красть их у кого угодно.
Устный подсчет и загибание пальцев на руках так увлекли Франческу, что она, никак не налюбуясь на себя великолепную, затанцевала, закружилась и... почти упустила, как на самой целой скамье невдалеке от нее сидел некто.
Некто, закрывший ладонью лицо...
...Некто очень грустный, одним видом вызывающий жалость и соболезнование его участи.
Печальной была вся внешность "некоего" сударя, его седые волосы, растрепанные, всклокоченные, отдающие в легкую желтизну как от постоянного курения. Черный сюртук, чистый, но без пуговиц. Мятые в гармошку брюки.
Поняв, что если она не поинтересуется о горе господина, то стыд будет довлеть над ней до самого сна, Франческа зашевелила ногами в его сторону, излучая по пути истинно монашеское сострадание. Незнакомец сразу заметил ее, раздвинул пальцы, закрывающие лицо, и, не убирая руки, посмотрел сквозь них на подошедшую.
- Тебе плохо? - сочувственно спросила она.
Сударь отрицательно мотнул головой.
- Будет хуже, - в его поразительно светлых глазах вспышкой отразилась мука, - Все вернется опять. От этого невозможно избавиться, нельзя прогнать. Можно только отвлечь.
Странного сударя было душераздирающе жалко, настолько, что Франческа была готова сама вот-вот разрыдаться.
- Как тебя зовут?
- Нуарэ.
Вчера от одного звука этого ввергающего в трепет имени ее бы убило страхом. Но, глядя на уничтоженного грустью легендарного душегуба, она возненавидела всю льющуюся на него клевету.
- Тот самый?!
Гнев на несусветное вранье, окутавшее горемычного безумца, охватил ее. Ее уму оказалось непостижимо, кому, как и зачем понадобилось вылить такую тонну лжи на неповинную ни в чем персону. И мало того, что персона эта оболгана с головы до ног и несчастна, так она еще и боса!
- А ты как считаешь?
Движение чувств внутри Франчески заставляло проникаться к сударю всесторонним сопереживанием.
- Ты не похож на убийцу.
- В том-то и дело, - расслышав ее слова, он болезненно зажмурился, - что убийца здесь не я. Скольких детей ты отравила в своем чреве? Двоих? Не мало. И что по сравнению с ними сотня душ, что может быть извел я.
Босой сударь быстро перестал ей нравиться. Мучается он за дело, это как пить дать. Да и рожей не вышел, несмотря на то, что такой моложавый.
- Ты сумасшедший, - бросила она, но не поспешила уйти.
- Я честный с самим собой.
Она продолжала стоять над ним. Теперь ей открылось, за что на него можно свалить страшные преступления. Ничего достойного хоть мельчайшего доброго слова в нем не было, и не обвинить его во всех бедах общества было бы грехом.
- У меня тебе кое-что есть, - сказал он, указывая на руку, в которой с усилием сжимал нож необычайной красоты.
Так вот что удерживало Франческу! Более того, как она могла не понимать, что этот и только этот предмет с самого начала привлек ее внимание, что ради него она и пошла через сквер. Что ради него задержалась сегодня в трактире, ради него устроилась туда на работу несколько лет назад.
А все-таки осталось в негодяе что-то правильное, отметила она про себя. Знает, что если уж виноват перед дамой, то стоит заглаживать материально. Потом она переключила внимание на подарок... и стала растворяться в испускаемом им свете; как пустая банка заполняться его образом, до размеров которого начал стягиваться мир. Спустя секунду, она не могла вспомнить, кто же такой сидит около нее на скамье, и что он делает с относящимся только к ней предметом.
Рука, которой незнакомый, ни разу ей не виденный ранее господин держал ее нож, словно не слушаясь, выводила странные маневры. Лезвие мотнуло удерживающей его конечностью и вонзилось в скамью, оставив в ней изогнутый по форме своего профиля порез. Потом господин справился с ним и преподнес Франческе в раскрытой ладони, на которой не было ни одной линии или царапины.
- Бери, это "Луксуриа". Он очень желал с тобой встречи, - голос напоминал Франческе о ком-то. Как будто кто-то сидел прямо перед ней и вслух произносил бессмысленные звуки. Воображение - оно преподносило маловразумительные презенты: то явившиеся ей непонятные призраки разорванных душ, то работа в питейном заведении, о которой она ни разу в жизни не слышала.
Хорошо, что теперь, здесь и сейчас, из которых стала полностью состоять вселенная Франчески, никто не будет мешать ей наслаждаться ее прелестным, всегда принадлежавшим ей даром.
Удивительной, иррациональной формы металл, переплетенный в эротические очертания. Он напоминает обо всех наслаждениях: плоти, нервов, глаз и обоняния; кружит как водоворот розовых лепестков и шипов; хочется держать его, не отпуская, обнимая пальцами; хочется прильнуть к нему; прижимать себя к нему и его к себе сильнее и сильнее.
Из пореза на скамье выделяется вязкая смола, рваными кляксами ползущая в разные стороны, но Франческа, завороженная, одурманенная Франческа садится прямо на нее, на место рядом со своим убийцей.
Красивый подарок; красивый, податливый и не острый; лезвие как еще один орнамент на поверхности, блестит, не причиняет боли; оставляет на коже приятные красные следы, из которых течет сладкий хмельной портвейн, завивающийся в потешные узоры.
Нож прирастает к ладони, и она не может разжать ее. Рука сжимается до такой степени, что ломаются пальцы, лопаются сухожилия. Начинает струиться кровь. Оказавшись застанной врасплох дивным событием, Франческа пытается отрясти его, неохотно, без уверенности. Рука покрывается волдырями, а нож, совершенно не меняясь, приобретает пугающе срамные формы, извращенческие до тошноты, непристойные до отвращения, притягательные, как весь секс мира.
Франческа понимает, что ее дар очень тяжелый, каким и был всегда; тяжесть сгибает ее, сваливает со скамьи, тянет к земле; она сопротивляется, но разве можно сопротивляться толще моря?
Видя метаморфозы, убийца закрыл лицо второй рукой - обожженной и зарубцевавшейся в сплошное сплетение тугих швов. Согнулся на скамье, будто давило на него самого, но не физическая масса, а неподъемные пуды скорби. Схватил себя за красную рубашку, силясь разорвать ее или на худой конец стянуть с нее перекрученный белый крест.
Одежда на Франчески дымится, занимается огнем. От рукава пламя быстро распространяется по плечам и груди, лицу и волосам. Горит не ткань, а кожа под ней. Кровь течет из ушей и глаз, тут же высыхая, испаряясь и вспыхивая. Течет из промежности - противно природе вверх, до шеи, до подбородка, до щек и лба, поддаваясь пламенным языкам. Рука под тяжестью ножа отрывается, струйками пульсирует красное, вскипая, не достигнув земли.
Франческа падает.
Ее убийца мученически вздохнул. Невидимое снаружи страдание вновь унялось как будто навсегда, нажравшись и остыв до тех пор, пока не возжелает встречи еще с кем-то, либо не потеснится, уступая чему-то из шести других своих братьев. Внешне осталась горечь, не спрятанная от жертвы, та, которую по-настоящему испытывал убийца сейчас, которая заменила другое чувство в прошлый раз, и которую в следующий раз сменит что-то еще из ряда эмоций.
Подняв беззвучно звенящий от радости нож, господин Нуарэ принялся за тело, некогда красивое и частично - на ту часть, что не имела отношения к разуму - пока живое.