--
Да, доколе ему зенки не повыдёргиваешь, он дозора слушаться не будет!
--
Может дверь вынесем?
--
Тута оцинковочки миллиметров пять...
--
А ну все отсюда! Сейчас мы его динамитом трахнем!
Спустя некоторое время в приёмной, соединяющей коридор и квартиру, прогремел сильный взрыв, железную дверь с грохотом выбило и отбросило к противоположной стене; затем, изогнутая зигзагом, она застыла на мгновение в воздухе, после чего всей своей массой медленно упала на пол, проломив несколько сантиметров дубового паркета. Гром окончательно развеял сумраки рассвета и разнёсся по всему зданию, жирно поставив точку над недовольными возмущениями проживавших по поводу шума, гама и топота. Посыпалась штукатурка и цемент, кругом поднялась пыль, после наступила тишина. С банальной унылостью часы пробили - пять.
Через минуту идиллия тишины была нарушена женским вопиющим криком, который уверенно разогнал туман и придал контуры предметам, открыв пейзаж развороченного взрывом коридора. Из-за мраморного столба показалась чья-то грязная и мерзкая физиономия, пару раз плюнула на пол, высморкалась и ехидно улыбнулась.
Четыре солдата быстро побежали в образовавшийся проход:
--
А, суки, думали не возьмём! Где он? Куда делся?
Послышалось два выстрела. Женский крик тут же прекратился.
--
Может ещё денамитика?
--
Какой динамитик? Комиссар живьём сказал?
Из дальней комнаты раздался глухой хлопок. Стадо с криком побежало в ту сторону, гремя патронташем и винтовками. Около двери они притормозили и стали перешёптываться. Затём один отделился от кучи и, разбежавшись, выбил ногой перегородку, неуклюже перевалив свою красногвардейскую массу на другую сторону. На стуле, спиною к входу, сидел белый офицер в крахмальной гимнастёрке. Его голова лежала на столе; в правой руке, которая неаккуратно болталась параллельно полу, висел револьвер, зацепившись за указательный палец; из ствола ровной тоненькой струйкой вился прозрачный дымок. Отверстие во лбу, оставшееся после пули, источало алую кровь, которая неумолимо растекалась и превращалась в лужу, постепенно заполнившую всю поверхность лакированного стола.
--
Не успели, мать его!
--
Руки наложил, козёл!
--
Что комиссару скажем, он живым велел?
--
Что? Что? Ничего! Мертвяк и всё тут! Диаманты ищите!
На улице, перед подъездом, находились три машины чёрные машины, одна из которых смахивала на катафалк. Чуть поодаль, на обочине валялась обгорелая перевёрнутая кабриолка. Около неё стоял мужчина среднего роста: на нём был надёт чёрный плащ и круглые очки. Он молча курил папиросу, не отводя взора от окон третьего этажа. Услышав взрыв, комиссар чуть поморщился и еле слышно пробормотал себе под нос: Упустили, затем развернулся и медленно, скинув с плеч голову, пошёл вдоль дороги. Сверху кто-то смотрел. Из подъезда выбежали два солдата:
--
Антон Николаевич! - хором начали они - мы это... как его... ну... он...
--
Я знаю... - тихо, не отвлекаясь от мыслей, сказал комиссар - зачистите там всё.
--
Но мы не нашли...
--
Это не важно, - спокойно сказал начальник.
После этих слов он достал из бокового кармана плаща толстый блокнотик и простой карандаш. С секунду посмотрев на него, он что-то горизонтально зачеркнул на второй странице, после чего бережно, не отрывая глаз от третьего этажа, положил блокнот обратно в карман. Чуть постояв, он направился в сторону подъезда.
На третьем этаже лежали два трупа: женщина и мужчина. На последнем был одет чёрный шёлковый фрак. Сквозь дым, стелившийся по полу, на рукаве поблёскивали позолоченные пуговицы - остальные были срезаны. Кругом бегали солдаты, тщательно обливая помещение какой-то жидкостью, стараясь не пропустить ни единого квадратного сантиметра. Двое громили сервант, вытаскивая золотые столовые приборы и серебряные подстаканники, облицованные малахитом. Всё это они нервно засовывали в карманы, как мелкие воришки, постоянно оглядываясь по сторонам.
Комиссар прошёл в комнату, в которой находился мёртвый офицер. Крови на столе уже не хватало место, и она вязко капала на пол, прямо на персидский ковёр, который уже успел почернеть от копоти. В комнате был беспорядок: на полу валялось много мелких предметов, все ящики были вывернуты и дорогая одежда разбросана по дивану и креслам. Антон Николаевич брезгуя перешагнул лужу крови и очутился перед камином. В нём он обнаружил пепел, который совсем недавно был бумагой. Убедившись, что ничего ценного не осталось, он повернулся и стеклянным взглядом уставился на бездыханное тело. Так он стоял до тех пор, пока в двери не появился мужчина:
--
Предположения оправдались? - нервно спросил он,
--
Да, теперь их не найдёшь.
--
Что мы будем делать?
--
Искать, Сергей Борисович, искать... - не меняя выражения лица, ответил комиссар.
Они вышли из подъезда и сели на заднее сиденье в первую машину. Петроград потихоньку просыпался, открывая свои веки новому дню.
--
Дикари, никакой идеи, - начал Сергей Борисович.
--
Вы про солдат? - отвлечённо ответил собеседник.
--
Да... Надо запретить им заниматься мародёрством.
--
Милый мой, это не возможно... Запретишь сегодня - завтра они пойдут к тому, кто им разрешит, и пострадаем уже мы с вами, - удручённо сказал комиссар.
--
Безусловно..., но наша идея... Мы боремся за идею, причём такую идею, что посильнее всякой религии будет! А они...
--
А они наша сила. Мы дали им будущее, уволив всех их бесполезных богов...
--
Да мы залезли к ни в грязь, достали их оттуда, сделали их этими богами, а они оказались лишь варварами, - не успокаивался Сергей Борисович.
--
Мы их привлекли - это главное. Позже идея возродит... Даже бог не мог мечтать о том, что сделаем мы... Идея, наша идея - вот что главнее всего, вот что должно привлекать и развивать, давать надежды... Мы достанем самого дьявола и спустим на землю бога вместе с его ангелочками. Небо, Солнце, любовь - всё глупо и бессмысленно, только идея, в ней счастье...
Его глаза, переполненные ненависти к миру, горели двумя злобными огоньками, в которых был виден огромный потенциал, но светало, утренние улицы выглядели пусто и одиноко - не было ни души. Фонари проспекта изредка моргали от перебоя электричества, провожая своим фонарным взглядом первую машину, которую они увидели за эту ночь...
Адъютант.
Когда раздался телефонный звонок, адъютант Глеб Арсеньевич перебирал стопу бумаг, разбросанных по дубовому столу. Звонок не застал его врасплох, а только предал бодрости и оптимизма глазам:
--
Зинаида Андреевна, миленькая, можно чашечку цейлонского! - улыбаясь крикнул он. В соседней комнате послышалась суета и скрип дивана:
--
Что это вы, любезнейший, не спите? Светать уж скоро будет.
--
Что-то не хочется...
--
Вам чёрного, как обычно, или зелёного?
--
Миленькая моя, давайте, зелёного. Чёрный, который вы мне в последний раз подавали что-то укропом попахивает...
После этих слов Глеб Арсеньевич протянул руку к телефону и снял трубку:
--
Алле! - сердечно сказал он.
В трубке послышался ласковый женский голос. Его глаза заблестели, лицо насытилось яркой краской - он растаял, с минуту слушал, потом тоже стал говорить:
--
Не волнуйтесь, любовь моя, я в полном порядке... Ну... ну и что, что бои идут...Я в сохранности, под присмотром святейшей Зинаиды Андреевны...Не волнуйтесь, золотце моё. Я тоже не нашёл бы лучшего, чем быть сию минуту рядом с вами, с Никитой и Алексеем...Но, к сожалению, служба, честь и мой долг, позволят мне увидеть вас не ранее чем к завершению будущей недели... Я... Я также вас сердечно целую и нежно люблю. Jusqu' la rencontre rapide gentille...
Глеб Арсеньевич повесил трубку и на несколько минут, пока гувернантка Зинаида Андреевна не принесла чай, застыл в одном положении, переполненный счастьем. Он нежно гладил глазами фотографию, покоившуюся на столе рядом с профилем Николая второго, обитым в позолоченную рамочку. С фотографии на него любя смотрели: его жена - Анна Леонидовна, небесной красоты женщина, которая была ему самым близким и, как он считал, дражайшим существом на свете. Рядом на песке играли шести годовалый Никитка и совсем ещё маленький Алексей - его сыновья. Дело происходило в Ялте три года назад.
Заметив гувернантку, принёсшую чай, он опомнился, шмыгнул носом, таким образом выразив недовольство отмеченным жизнью и судьбой расстоянием между ним и его семьёй, протянул руку к поданному подносу. Успокаивало лишь то, что он, в связи с чрезвычайной ситуацией, смог через своих поверенных в посольстве отправить семью в Цюрих, что его очень успокаивало и не мешало работать.
Чемоданы и дорожные тюки, хотя и не вписывающиеся в натюрморт с эбеновым сервантом, богатейшим камином и дубовым столом, ничуть не умаляли уюта комнаты. Штаб квартира, в которой проживал адъютант Глеб Арсеньевич являлась временной и в связи с обострившейся ситуацией, на днях он должен был оттуда съехать, так как прикрытие уже давно не оправдывало себя. Неразбериха с вещами немного нервировала, особенно разбросанные документы, которых за год работы накопилось чуть более пяти связок и, что больше всего ему не нравилось, так это то, что их приходилось всё время таскать с собой.
Часы пробили половину четвёртого. Глеб Арсеньевич угрюмо посмотрел на циферблат и глубоко вздохнул. Беседа с женой немного успокоила его, но в душе всё же было чувство тревоги, нервы были накалены до предела. Сложное время, доставшееся на долю его поколения удручало и преподносило каждодневные сюрпризы.
Совсем не кстати, раздался новый телефонный звонок. Его никто не ждал. Что-то заподозрив, адъютант насторожился и медленно поднёс руку к трубочке микрофона. Сейчас каждый звонок мог быть последним. Размяв пальцы, он, вопреки своему желанию снял трубку:
--
Алло, слушаю, - нервно ответил офицер.
--
Глеб Арсеньевич, это я! Слушайте внимательно! - послышался запыхавшийся голос в трубке.
--
Да, да, конечно, я вас слушаю!
--
Вы должны срочно уничтожить все наши депеши, письма, документы, бумаги...
После этих слов в сердце что-то ойкнуло и, трусливо скатившись по спине, прихватив с собой пару капелек пота, спряталось в пятках. Глаза округлились и в мгновение наполнились мрамором. Сердце, казалось, сейчас выскочит из груди и в панике ринется к выходу
--
... всё, абсолютно всё, касающееся последних событий! - не успокаивалась трубка.
С улицы послышался шум мотора и резких тормозов. Ещё было темно, фонари не работали и дорогу освещал только лунный свет. Адъютант быстро подбежал к окну и осторожно отодвинул занавеску. К дому подъехало три машины, одна из которых была грузовой. Из неё выскочили семеро солдат. Всё! Конец! - подумал адъютант. Он стал похож на свою собственную тень. За долю секунды он испытал то чувство, к которому морально готовился последние месяцы. Безысходность и ощущение последнего момента, которым всё когда-то должно было закончиться, охватили его в миг. На лбу выступил холодный пот, зрачки сузились и исчезли в бездне несчастья. Трубка не нарочно сползла вниз по щеке, и чуть задержавшись на плече, брякнулась на пол, - ...алло, адъютант, вы меня слышите!? - доносилось из трубки, - ...алло, они узнали, где вы! Ответьте! - но было поздно. Глеб Арсеньевич, забыв про телефон, стал быстро собирать разбросанные бумаги и бросать их в камин. В какой-то момент ему показалось, что на него кто-то смотрит.
--
Да не стучите вы, заходите же быстрее! - закричал он.
Дверь осторожно открылась. На него уставились испуганные глаза:
--
Что...? Что случилось? - предчувствуя что-то страшное, кратко и осторожно спросила гувернантка.
--
Уходите от сюда! Быстрее! Через минуту здесь будут солдаты, они пришли за мной! - второпях говорил он, кидая бумаги в камин.
--
Но как...? А вы?
--
Миленькая моя, не спорьте! Дело жизни и смерти, я не хочу вас во всё ввязывать! Быстро! - закричал офицер.
Зинаида Андреевна, бросив тряпку на пол, охая поторопилась к приёмной. Не успев добежать до неё, как за дверью послышались крики:
--
Эй, отпирай, буржуйская морда!
Зинаида Андреевна схватилась за голову и скатившись по стене села на пуфик рядом с трюмо.
Верно закидав в камин все, находившиеся в комнате листы бумаги, Глеб Арсеньевич ещё раз выглянул в окно. Внизу он увидел мужчину среднего роста в кожаном плаще и чёрных сапогах, который стоял как вкопанный, призрачно глядя в его сторону. Их взгляды ненадолго пересеклись.
Через секунду в коридоре послышался взрыв. Офицер опустил голову. Часы с банальной унылостью пробили пять. Выхода нет. Он медленно, но уверенно пошёл к шкафу. Оттуда достал белый крахмальный мундир и со счастьем надел его на себя, последний раз с горечью в душе взглянув на награды, в особенности на золотой Георгиевский крест, который он получил ещё в Японской войне и, который был ему особенно дорог. Он уже не слышал ни шума в коридоре, ни криков Зинаиды Андреевны, которые прекратились после выстрела, он гордо, с каменным лицом развернулся на сто восемьдесят градусов, по-армейски приставив ногу, и чуть обмякнув осторожно приклонился перед образом, висевшим в углу:
Господи, батюшка наш милостивый, прости души наши грешные, огради от несчастий любовь мою Аннушку, Никитку и Алексея - тяжело им без меня будет. Ведь знаешь, что мы всегда боролись за тебя, за царя нашего, за добро и справедливость... И умираем мы также с гордостью за Россию-Матушку и тебя... Не суди нас строго... Аминь.
Его глаза загорелись идеей, которой посвятил жизнь и сейчас он гордо принимает свою участь. Слеза не выдержала эмоций и, упав с век, неуверенно скатилась по щеке вниз, затем по подбородку прямо на белый воротник, впитавшись в него и оставив после себя влажное пятно. Поцеловав иконку, висевшую на шее, офицер подошёл к столу. Сел. Из ящика достал револьвер. Мельком пробежал глазами по фотографиям, задержав взгляд на Императоре. Поймал последнюю тишину, приставил пистолет к виску и нажал на курок...
Ангел
Он летел высоко в небе. Куда? Сам не знал, просто летел. Его миру не было предела, он мог распоряжаться всем. Каждая ночь для него была первой, необыкновенной и всегда удивительной. Луна своим мёртвым и таинственным светом освещала поверхность пышных и рельефных облаков, преподнося барские ложи из миллионов частичек взбитых сливок. Он улыбался, озираясь вокруг. Внизу под ним планета, а над ней почва, вторая почва между небом и землёй. Порой в этой тишине ему казалось, что всё, что он знал раньше произошло не с ним, а с кем-то другим.
Позже Луна скрылась за горизонтом, уступив очередь восходящему солнцу, но это было потом. Он опустился пониже, чтобы скрыть от себя ледяной свет, мешавший ему ощутить свободу. Он летел в самой гуще облаков, ему нравилось, как облачный туман ласкает и обнимает его, он закрывал и снова открывал глаза, но ничего вокруг себя не видел, кругом было темно - он был свободен. Ночь тёмными клубами тайны окутала веки.
Спустившись ещё, он заметил лес, который врезал свою чёрную как сажа тень в золото наступающего утра. Плохо освещённый, но по-видимому большой город появился рядом. Ангел полетел вниз, оставляя позади тишину и уют своей ложи. Чем ближе он подлетал, тем чётче выделялись впадины между домами, которые аккуратно зажигали свои окна и тушили подъездные фонари. Их созвездия перекликались во мраке с блеском изумрудов и маленьких кристалликов, покоящихся на дне Невы.
Уже совсем низко - дома практически задевают. Совсем не далеко от себя он почувствовал счастье, приютившее любовь, он спустился и сел рядом. Ангел увидел, что счастье горело ярким пламенем, выливая наружу всю красоту и непринуждённость. Ему это понравилось. В соседней комнате он прочитал несколько снов и дурных мыслей.
Чёрный ворон, сидевший рядом на карнизе дал понять ему, что он не прав, взглянув ещё раз, ангел понял, что действительно ошибся. Счастье было, но где-то далеко, здесь он увидел всего лишь его отголоски. Ему стало грустно и он заметил ещё одно счастье, но оно было закрыто и еле светилось. На нём сидела большая бесполезная идея, издававшая крик отчаяния с пустынного затерянного в море островка.
Ангел обернулся к небу и стал считать звезды, которых уже почти не осталось. Вдруг одна упала, он улыбнулся. Рядом висел фонарь, возвещая о предстоявшем дне. Из-за каждого дуновения ветра его покачивало то в одну, то в другую сторону. Улицы были пустые и их тишину нарушал только тихий всплеск волн. Его счастью не было границ. Озираясь, он почувствовал страх, чуть позже безразличие, спустя время понял, что причиной этому явилась какая-то не знакомая ему идея, уже другая, гораздо сильнее первой, но всё равно такая же бесполезная. Ещё он увидел ложь и много обманутых душ - тёмных и некрасивых, которые побежали в дом, оставляя за собой мрак и одиночество.
Неся в самом сердце ночи свою сторожевую вахту, опошляя, но понимая эфемерность, временное и низость выскочек, ангел был счастлив смотреть вокруг и видеть глубину, незыблемость природы и вечность Вселенной. Теперь создав свой собственный мир, он решился устроиться в нём поудобнее, но вдруг совсем близко почувствовал смерть.
Она пришла внезапно, с востока, хотя может и была здесь давно. Он почему-то подумал, что виновата не она, но в комнате, за которой он следил, очень скоро стало пусто - остался один отголосок счастья в маленьком квадратике, на маленьком столике, испачканном кровью. Ангел встал и посмотрел вниз: там он увидел другое, что-то жестокое, но бесполезное и безликое. Это была идея, та самая, сильная и жестокая. Она улыбаясь направлялась обратно в своё логово, её глаза горели, обжигая мир, сквозь чёрную призму иллюзий счастья...
Ангел полетел дальше, оставив всё как есть. Небесная голубизна, просыпаясь от чёрной ночи, разливалась жёлто-оранжевым светом восходящего Солнца, предоставляя ещё один шанс. Начинался новый день...