Все зима. И смеркается быстро.
Сырой ветер нагонит тоску.
Он хотел то ли стать юристом,
То ли в жизнь подсыпать песку.

Он зачем-то учил законы, 
А в свободное время - детей.
Он играл им марш похоронный
Рукоятками мокрых плетей.

Он был строг, но к себе все реже.
Он не верил ни в ад, ни в рай,
Ни в восход, что вот-вот забрезжит,
Только солнце наступит на край.

Он ругался, но был безразличен
К судьбам мира, к судьбе своей,
Он спокоен был до неприличья
Среди суетных мелких людей.

Он хотел то ли стать юристом,
То ли просто себя занять,
Всем до дрожи вокруг ненавистный,
Благородней чем сама знать.

И в бездушном своем величье 
Он казался уставшим бесом,
Он держался за это обличье,
Оно было ему эфесом.

И в клинок перелив свою душу,
Он подумал, что стал свободен,
Что теперь его песнь не задушат 
Перебранки, укоры и сводни.

Он подумал, что блеск каленой,
Неприступной и острой стали
Отвратит от него лжевлюбленных,
Что его милосердья искали.

Он подумал, что всех отвадил,
Только сам же потом влюбился.
Снова плавил себя ее ради
И о счастье ее молился.

Снова мягким он стал, как масло,
Только ей чтоб не резать кожу,
Позабыл он, как жизнь опасна,
И в душе стал чуть-чуть моложе.

Ей забавно с ним было, мило,
Но прошла пара-тройка недель - 
Она просто его забыла
И вернулась в родной бордель.

Он ковать себя думал снова,
Но крошился лишь тот металл.
Он грустил и не видел иного,
Как пойти на седой причал.

Все зима. И смеркается быстро.
Сырой ветер пронзает плес.
Может, он и встретит хористку,
Что ему отольет своих слез.